ВОЗВРАТ КАРЕТКИ
Слово, слово, еще слово, потом запятая. Еще несколько слов, точка, возврат каретки.
Точка, возврат. Образ - повторение движения, действия, совершавшегося до меня несчетное количество раз - всегда иной, но непременно тот же по внутренней своей форме, танец неугомонных пальцев по клавишам; и возврат каретки в конце строки; и эта приятная, настойчивая упругость - сопротивление клавиш, бумаги, букв; слов и мысли; неукротимое противление реальности попытке заключить ее в текст - все возвращает, отбрасывает меня назад, в тишину, неподвижность, оцепенение - а в ушах все звучит суховатый, немного безумный - в самую меру - стрекот.
Там, в неподвижности - ни с чем не сравнимая гладкость застывших клавиш, которую я считываю подушечками своих пальцев, чуть потными от невыносимой жары. Эти гладкие черные клавиши с белыми отметинами букв, отполировали мои пальцы до нежнейшей чувствительности. Я закрываю глаза и читаю на ощупь, словно слепой, эту бесконечную возможную книгу, вавилонский букварь из библиотеки Просперо. Я и печатная машинка - это книга. Больше ничего не нужно, только открыть глаза. Но я замер, словно морская фигура, словно что-то должно случиться внутри, и это что-то действительно происходит - на кончиках пальцев рождается образ, проростает из темноты, как глубоководное фосфоресцирующее чудище.
Образ, явившийся мне сегодня - письмо, отпечатанное на машинке. Какой-нибудь толкователь снов волен заподозрить в этом детерминизм, а может, все действительно пронизано причинно-следственными связями. Но это не имеет значения.
Письмо, отпечатанное на машинке. Я видел его вчера, а человек, когда-то написавший это письмо, не видел его никогда. Погрузив руки в черную вязкую паутину слепоты, сам погрузившись в нее - с головой, с замирающим сердцем, с памятью - Александр Федорович Керенский, на излете своей опустошающе-долгой жизни, печатал эти страницы, адресуя их женщине, которую любил. Вчера эти пожелтевшие листки показали по телевизору. Черные рогатые закорючки атавистической эмигрантской кириллицы промелькнули на экране, на лету складываясь в слова - порой искалеченные опечатками, когда глаза на подушечках пальцев подводили усталую душу, подсовывали ей соседнюю, непригодную букву - промелькнули и остались стойкими говорящими пятнами где-то на сетчатке, в глубине моих глаз. Сейчас, в неподвижности, я снова их вижу, и смогу увидеть опять - даже если глаза мои потеряют чувствительность к этим цветным картинкам, которые Бог рисует для нас легкой кисточкой света. Я вижу эти слова, которые я не успел прочесть, распознать в потоке языка; вижу строки, адресованные не мне, но нашедшие меня по почте многих (всегда словно подстроенных кем-то) случайностей - самой медленной и самой надежной в мире почте; вижу эти досадные, но такие человеческие, опечатки, которые кричат на своем неслышимом языке - о любви, о верности, достоинстве, воле.
Все это доступно моему зрению благодаря тому, что времени не существует. Пока я смотрю на эти старые строчки (и пока продолжается боль распятого на кресте), я вырван из четырех измерений и брошен вовне, туда, где таится ответ на любую загадку, где все продолжается вечно и все неделимо, как старый греческий атом. Это я покидаю Россию, я осмеян и проклят, я умираю в муниципальной лондонской клинике для абортов, я пишу эти строки и колокол звонит обо мне. И отсюда, извне, с этих пожелтевших страниц, я заявляю - наперекор структуралистской заповеди - автор жив. Потому что есть только один автор и один текст, ищущий своего воплощения во множестве текстов; потому что слово, которое было в начале, длится, не прерываясь до самого конца; потому что времени не существует.
И потому что пальцы ослепшего помнят, как расположены клавиши, а рычаг возврата каретки не предаст, и строки встанут на бумаге ровными и прямыми рядами, как солдаты в строю - салютуя, отправленные на смерть...
Я и образ... и время... и пригоршни слов, которые я разбрасываю - вслепую и наугад... и эта печатная машинка... и множество писем, словно затерянных в космосе... космос и все-все-все... все, что собрано здесь... в неподвижности...
В неподвижности образ действует на реальность как возврат каретки. А меня переводит в другой регистр - словно я пишусь теперь с большой буквы. Структура, которую воссоздает во мне образ, сама неизбежно подвержена распаду, локальна во времени, но заключенная в ней неподвижность, возможность повторяемости - вновь-рождения из хаоса под воздействием образа, выбрасывает меня в вечность. Я пишу (сейчас я открою глаза и снова начну эту пляску) - стальные литеры мечутся, бьются в припадке, оставляя на бумаге черные несгораемые отпечатки - и сквозь белизну листа постепенно проступает матрица, способная воссоздать (когда-нибудь, в ком-нибудь, способная) некие ценностные состояния, прошедшие сквозь меня, состояния, в которых возможны достоинство, честь, память, воля, любовь - безличные блоки в фундаменте моего "Я", пружины, заставляющие меня быть.
Сейчас я открою глаза и снова начну эту пляску, а пока, в неподвижности, в наэлектризованной глубоководной тьме, в паузе между точкой в конце строки и возвратом каретки - я аккумулирую смысл, разлитый вокруг меня - еще не дискретный, не артикулируемый - виртуальное кипение импульсов к бытию, всемирное стремление осуществиться - безразличное к форме возможного выражения, но обязанное быть выраженным. Цветные картинки, которые я проецирую на внутреннюю поверхность своих опущенных век - произвольны по содержанию, но едины по внутренней форме. Эта форма обрамляет, восстанавливает меня, распрямляет искривленный временем позвоночник. Калейдоскоп, игра, с еще не известными правилами, бесконечный пасьянс. Образы приходят - словно карты ложатся - случайно, наугад, но со смыслом, точнее, индуцируя структуру возможного смысла. Угадай правила игры и попробуй уловить - good night for mothing.
Здесь, в неподвижности, я - отдельно взятая точка, а всему, что меня окружает, соответствуют другие возможные знаки. Например, печатная машинка - это "я". Тогда это послание можно прочесть, как читают ответ на загадку - перевернув журнал или переместившись вовне времени и пространства. Все это образы.
На языке разумных машин с планеты Тралфомадор "." означает "Привет!". Привет, Хромодинамик. Здесь, в неподвижности, я - Очарованный Странный Кварк. И я говорю тебе - Время не существует. Все, что было, и все, что с неизбежностью должно произойти - все вершится сейчас. И это сейчас уже свершилось, и продолжается вечно. Единственное, что мне еще остается осуществить - словно перевести с тралфамадорского - нажать на возврат каретки.
2000