Света подошла к окну и провела кончиком носа по занавеске: вправо-влево. Света была совсем голенькая, на её губах играла едва заметная улыбка, руки были опущены "по швам".
Полгорода лежало перед ней как на ладони, но было уже так поздно, что ни в одном доме не горел свет, только фонари мерцали расплывчатыми белыми и жёлтыми пятнышками. Из-под балконной двери тянуло холодным воздухом, и Света поёжилась, поджав пальцы ног. Послышался звук открываемой двери, появилась полоска света из коридора и сразу же исчезла - это гера выполз из ванной. Мягкие шаги за спиной не заставили Свету обернуться, она просто скорчила жутковатую гримаску спящему городу. Холодные руки обвили талию, в плечо ткнулся твёрдый подбородок. Гера тоже смотрел на город.
А вот бы стоять так всегда - подумала Света - и не думать о том, кто он и кто я, а просто ждать вместе рассвет, пока совсем не замёрзнем, а потом залезть под одеяло и просто болтать обо всём подряд, а потом заснуть и не просыпаться больше никогда, потому что лучше чем это, уже ничего и быть не может.
Кокетливо припоршенный искрящимся снегом белый чау - чау сидел на балконных перилах, закинув одну лапу на другую и задумчиво щурил на Свету свои ярко-красные светящиеся в темноте глаза.
- Как ты считаешь, Барбаросо, может, я и не человек уже? - спросила его Света и, не дождавшись ответа, кивнула и продолжала: - Я не плачу от любви, не бешусь от ревности, не ищу встреч с людьми. И меня это не пугает совсем. А ещё я больше не пою в ванной.
- Ты не откровенна с собой принцесса, - ответил Барбаросо, - ты хочешь казаться равнодушной, но каждый удар ранит тебя так же сильно, как и год, и два года назад. Ничем не могу помочь тебе, скажу только, что ты не можешь расширять свою личность вечно. Подойдя к границе, ты обезличишься и вряд ли сможешь начать всё с начала.
- Значит ли это, что единственный выход для меня - это самоубийство? Как ещё мы сможем быть вместе?
- Да, но только не сейчас. Тебе пока что слишком интересно жить. Возьми по максимуму, а за мной не заржавеет.
Света повернулась лицом к Гере и обняла его за шею.
- Какая же я дура, дура, дура...
- Не дура, а другая... Что, торкнуло? - спросил Гера, заботливо заглядывая в её глаза.
И Света видит сон, как будто она в общаге №3, сидит на полу в 540-й комнате и обнимает батарею, и ждёт чего-то. Тузик и Кокос забрались на кровать с ногами и играют там в переводного дурака, матерятся кто громче и картинными жестами разбрасывают отбой по всей комнате. Замусоленные порнографические картинки планируют, кружат в воздухе, сидящий за компьютером Джек отмахивается от них, как от назойлиых мух. Лакримоса стоит в дверях и, дрыгая опутанной красным кружевным бюстгалтером ногой, бьёт одной рукой об косяк, пафосно жестикулирует другой и пытается цитировать из Бодлера. Света знает, что Лакримоса крепко сидит, пьёт "винт", и именно от этого у него не хватает половины зубов, что он себе не принадлежит, а принадлежит чему-то иному, страшному, и поэтому ей, в отличие от Тузика и Кокоса, совсем не весело смотреть на его странные эволюции. Вот он, окончательно запутавшись в своих ногах, падает на пол, больно ударяясь головой об косяк, но, видно, это его совсем не заботит. Лёжа, он продолжает говорить о радостных чудесах, случающихся с ним ежедневно, счастливо улыбается, и никому нет до него дела, на него перестают обращать внимание. Не обращают внимания и на белоснежного пса со светящимися глазами, который не входит в комнату, а деликатно стоит в коридоре, наклонив голову к плечу Лакримосы и деловито обнюхивает его. Похоже, только Света замечает пса. Она хочет встать, оттолкнуть его от беспомощного человека, но не может этого сделать, потому что спит и видит сон. Наконец Барбаросо, уверившись в том, что клиент готов, встаёт на задние лапы, перекидывает через плечо продолжающего вещать корейца и, подмигнув Свете на прощание, уволакивает его, не издав ни звука.
Я следующая,- проносится в голове,- и меня так же... Сегодня говорил со мной, как с равной, а завтра я буду не в состоянии говорить осмысленно вообще, буду цепляться за него онемевшими пальцами, плакать ослепшими глазами, умолять его на рыбьем языке, чтобы он остался, зная, что этого не будет, потому что не будет никогда... да я уже это знаю. Знаю, но не могу остановиться. Потому, что буду надеяться, пока буду.
Потому что люблю его.
Люблю его, - подумала Света и проснулась.
Комнату заполнял яркий звенящий свет, деревья за окном были сплошь облеплены пушистым снегом, солнечные лучи ласкали плечи спящего Геры. Света выскользнула из-под одеяла, осторожно перешагнула горячо любимое тело и подошла к окну. Ничто не напоминало теперь о ночном явлении Барбаросы, будущее рисовалось передо мной четко и ясно. Вот он проснётся, начнёт разговаривать со мной, и опять я окажусь капкане недоверия и непонимания. А сейчас нам так хорошо вместе, пока он спит зубами к стенке. Боже мой, - подумала Света, - боже мой, как бы я хотела, чтобы он был рядом со мной всегда, а не только по средам.
Иду на кухню, беру скальпель, используемый мною для зачистки ножек резисторов - острый-острый, обжигающе холодный. Гора полуразложившихся тараканьих трупиков в раковине. Вчерашний чай с вялым лимоном в белой кружке, отмеченной следами насильственной смерти. Двухнедельный слой серой пыли на всей мебели, потускневший от пыли паркет. Холодный сухой воздух щекочет плечи, заставляет сжаться в одинокий беззащитный комочек. Я убью тебя.
Плюшевые животные сидят рядком на подоконнике. Я преподаю им урок самообладания. Шаг, ещё шаг в твою сторону. На цыпочках. Тихо-тихо, медленно-медленно. Маленькие золотистые бабочки сидят на твоих ресницах, их крылья мерно колышутся во сне. Как ты прекрасен, любимый. И всегда будешь таким. Я убью тебя. И смогу пользоваться тобою ещё часа полтора - два.
Лариса Ивановна, кряхтя и опираясь одной рукой на холодильник, обула старые кожаные башмаки. Завязывать шнурки она не стала - старушка себя не насиловала. Каждое утро ровно в девять часов Лариса Ивановна запирала дверь на три ключа и, шелестя пакетами, отправлялась на рынок. Не отступила она от своего обычая и утром 24 февраля. Но почему-то именно сегодня что-то неприятно поразило её на лестничной площадке, так хорошо ей знакомой вот уже 30 лет. Сконцентрировавшись на созерцании, старушка наконец поняла, что именно: расплывающееся под дверью противоположной квартиры пятно ярко-красной крови. В том, что это была именно кровь, она не сомневалась ни минуты - в годы своей юности отважная старуха работала санитаркой в военном госпитале, и по запаху безошибочно могла отличить кровь от томатного сока, а также человеческую кровь от звериной, и уж конечно, свежую кровь от несвежей. Лариса Ивановна, конечно, знала, что в квартире напротив живёт девочка-студентка, а от студентов можно ожидать чего угодно, но это было уж слишком необычно. Кряхтя и скрипя, кровожадная старушка сделала несколько шагов к обитой коричневым дерматином двери квартиры №64 и, терзаемая сомнениями, протянула дрожащий палец к оранжевой кнопке звонка. В дряхлой душонке старой маньячки вполне обоснованный порыв вызвать милицию боролся с извращённым желанием беспалевно нализаться свежей крови. Наконец она сделала шаг в сторону: решила просто позвонить в дверь, а если никто не ответит, значит, можно спокойно отдаться на волю воспоминаний юности. Лариса Ивановна несмело нажала на оранжевую кнопку. Резкий противный звук раздался на все пять этажей, и даже сама Лариса Ивановна подскочила от испуга. Но в квартире №64 никто не подскочил и не отозвался. Наконец старуха, скрежеща суставами и гремя костями, опустилась на четвереньки и протянула свой помятый светлый язык к благоухающей лужице, стукнувшись при этом лбом об дверь. Дверь бесшумно открылась, и старая упырица так и застыла на четвереньках, с выпученными глазами и высунутым языком. Прямо перед ней на полу сидел маленький чёрный пекинес с окровавленным презервативом в оскаленных зубах. Это был Пикочу, любимый Светин пёсик. Злобно ворча на обескураженную председательницу дома, Пикочу попятился и спрятался за холодильником со своей добычей, оставляя за собой густой след из смеси крови и спермы. Но тут до волосатых ушей Ларисы Ивановны донеслись странные всхлипывающие звуки, сопровождаемые мерным скрипом. Поднявшись с колен, благородная старуха устремилась на помощь какому-то явно страдающему и мучаемому существу, которое издавало эти душераздирающие всхлипы. И что же открылось её взгляду?
На разложенном диване, среди смятых простыней, покрытых пятнами крови, радостно совокуплялась пара прекрасных окровавленных юных существ, причём ни одно из них явно не было ничем мучимо. Парень с рассыпавшейся по лбу длинной тёмной чёлкой, который был сверху, поднял глаза на Ларису Ивановну, улыбнулся и развязно подмигнул ей, как бы приглашая присоединиться к их весёлой оргии. Света, проследив за взглядом Геры, тоже заметила растерянную старушку и попыталась что-то сказать ей, но вместо этого из её улыбающегося открытого рта вырвался стон, вызванный неожиданно резким движением партнёра, и вытекла капелька крови.
Наконец выйдя из оцепенения, Лариса Ивановна беззвучно вскрикнула и, всплеснув руками, метнулась к двери, преследуемая разрывающимся от лая и рассыпающим алые брызги маленьким Пикочу, вылетела на площадку, осеняя себя крестным знамением, заперлась в своей квартире и не пошла сегодня на рынок вовсе.