Летом в Михайловском
Вечереет. Весело беснуется безобидный огонь в своем уютном печном аду, кипит вода в жестяном чайнике, ветер шелестит ветвями деревьев в распахнутом настежь окне. Вкусно тянет свежим дымком, - в соседнем дворе топят баню. Скоро наступит сентябрь. Задумчивый таракан на стене вяло шевелит усиками, прислушиваясь к съедобным запахам. Пахнет грибами, сыростью, черникой, пенькой. Отчего так светло на душе в этот тихий, ничем не примечательный августовский вечер? Неужели этот убогий уют, да отсутствие забот, да одиночество с раскрытым томиком стихотворений в руках, - это все, что нужно человеку для счастья?
Что мы видим, оглядевшись вокруг? Вот стол с остатками нехитрого ужина, вот сундук с обитыми медью краями, вот старая железная кровать с продавленными пружинами. Направо - мутное зеркало с трещиной во всю раму, нехотя, словно в полусне, отражает живую зелень окна. Налево - бревенчатая стена с пучками засохшего сена между щелей и развешанными на гвоздях грибными гирляндами. Над кроватью яркими лоскутами пестрят цветные картинки. На них рекламные красавцы с досками для серфинга зубасто улыбаются счастливыми, будто вылепленными из пластика, лицами, жуя на ходу chewing gum; чернокожая девочка с выпученным животиком и сломанной куклой в руке боязливо заглядывает в дуло фотокамеры; ухоженная поп-звезда, картинно страдающая в микрофон, жалуется на судьбу. Чуть поодаль - непременная часть интерьера каждого дома в здешних местах - знакомый с детства, черноволосый и кучерявый, всеми любимый, вечно молодой Пушкин, с перстнями на аристократических пальцах, задумчиво глядит с тропининской репродукции. Рядом полногрудая красотка с телячьим выражением во влажных глазах привычно позирует, отставляя округлый зад.
Взгляд невольно задерживается на последнем изображении: округлые линии, мягкие тени, золотистый пух на гладких руках. Молочная медовость кожи, сдвинутые колени, розовые бутончики сосков, смотрящие в разные стороны…
Открывается дверь, входит, тяжко ступая, хозяйка, ставит, не расплескав ни капли, ведра с водой. Видя смущенный взгляд гостя, растягивает рот в щербатой улыбке. "Детушки мои из города приезжают и картинки на стенку вывешивают", - поясняет она виновато. И добавляет, кивая на Пушкина, желая сделать приятное: "Очень мне его стихи ндравятся. Хорошо сочиняет". Проследив направление нашего взгляда, она хитро щурит глаза и продолжает, смущаясь: "Говорят, по****ун был, Пушкин-то…" "По****ун, - повторяет она ладное слово и скрипуче смеется, обнажая почти беззубые десны. - Скушно ему, видать, было в ссылке-то, вот и проказничал с деревенскими…"
С ветки, глядящей в окно, срывается вдруг прозрачная капля, и – тук! – разлетается брызгами, ударив по жестяному карнизу. Мы поднимаем взгляд и видим Пушкина, похожего на африканскую обезьянку, спешащего по направлению к копнам в обнимку с рослой хозяевой дочкой.
Хозяйка выносит из сеней банку варенья и ставит на стол. Мы разливаем чай по металлическим кружкам.
«А вы что ж прянички-то не едите? - говорит она, спокойно держа горячую кружку привычными пальцами. – Или не любите?»
Двое опускаются в пахучее сено, и девушка, блестя розовыми коленками и обхватив себя руками за плечи, стягивает через голову ситцевую рубаху.
Издалека, умножаемый эхом, доносится прерывистый собачий лай. Полкан, звякнув цепью, поднимает лохматую голову и настороженно всматривается в темнеющую пустоту.
«Что же ты меня, барин, не приголубишь совсем, - говорит чуть насмешливо девушка. - Или не любишь?»
«Люблю, - отвечаю я и беру мятный пряник из фарфорового блюдца с отколотым краем. Разрумянившись от горячего чая, хозяйка расстегивает пуговицу на груди, под самой шеей, и нам становится видна полоска загара, делящая ее тело на две разноцветные части. Шея у нее коричневая, сморщенная, а грудь под рубашкой бледно-серая, как сырая бумага.
В сенях хлопает дверь, раздается топоток детских ног: вбегает раскрасневшийся мальчик и кричит звонким, запыхавшимся голосом: «Бабуль, бабуль, там Егорка зайца поймал!» Видя сидящего гостя, он хватает его за руку и тянет, повторяя скороговоркой: «Бежимте, бежимте, там Егорка зайца поймал!» Мы выходим с ним на крыльцо. Ветер растопыренной пятерней гладит мальчишку по спутанным черным кудрям. Солнце, сжимаясь на глазах и вспыхивая, окончательно скрывается за горизонтом.
Москва, 2001