Притчи

ПРИТЧИ

(рассказы)


  10. И приступивши ученики сказали Ему: для чего притчами говоришь им?
  11. Он сказал им в ответ: для того, что вам дано знать тайны Царствия Небес-ного, а им не дано;
  12. Ибо, кто имеет, тому дано будет и приумножится; а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет;
  13. Потому говорю им притчами, что они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют…

       Евангелие  от  Матфея, Гл.13.





СЛОВО

     В начале было Слово, и в Слове не было смысла, и в Смысле не было надобности…




     Будильник звонил долго и упорно.
—  Встаю. Иду,  иду… Встаю, встаю… Сейчас… — то ли во сне, то ли вслух бормотал Сергей Николаевич.   
     Он натянул одеяло на голову и решил, что встанет сразу же, как только прекратится этот жут-кий звон. Голос будильника сорвался, пошел  волнами, потом  закашлялся, сбился и, пару раз бо-лезненно звякнув, затих совсем. Сергей Николаевич не шелохнулся. Он вскочил  гораздо позже, когда маленькая стрелка застыла на восьми, а по «Маяку» пропикало семь.
—  Проспал!.. — он заметался по комнате в поисках брюк. — Проспал, черт её побери!!.
     Дома никого не оказалось и завтрак разогревать пришлось самому. Яичница вышла безвкусной, чай вчерашним, а кусок шоколада, оставленный, по всей видимости, ему, был кем-то старательно обгрызен. Без сомнения, Мисюськина работа, — думал он, поправляя перед зеркалом галстук. — Маленькое чудовище…
     Схватив папку и на ходу застегивая пиджак, Сергей Николаевич вылетел из квартиры.
—  Проспал-пропал, пропал-проспал и не туда попал… Влип!
     Он спешил к трамвайной остановке.

—  Вы что это? — спросил Сухощавый.
— Да ничего, как будто, — удивился Сергей Николаевич. — Присаживайтесь, здесь не занято.
     Он подвинулся и Сухощавый, кивнув, уселся рядом. В репродукторе прохрипело, двери закры-лись. Трамвай тронулся.
—  В слове «тополь»  у них две буквы «Пе» и всего одна «О», —совершенно не к стати объявил Сухощавый.
     Сергей Николаевич сострадательно улыбнулся и попытался отгородиться  газетой.
—  Хотя с другой стороны, у нас в слове «кофе» всего одна «Фе», а не две, как у них.
     В голосе его звучало такое разочарование, что Сергею Николаевичу стало его жаль.
— Да не волнуйтесь вы так, — сказал он, складывая газету вчетверо и  засовывая ее в дипломат, — это всего лишь   слова.               
— Слова, — согласился Сухощавый, — но какие!
     Он многозначительно поднял указательный палец, и Сергей Николаевич с удивлением заметил, что палец этот оказался вдвое длиннее, чем ему положено было быть от природы.
— Слово, — продолжал Сухощавый, — выражает все божественное могущество Отца. Оно вне всяких качеств и Слово это – Сын Божий.
— Но-но-но! — Сергей Николаевич повысил голос. — Вы не больно-то! Слово слову рознь!
— Совершенно с вами согласен! — обрадовался Сухощавый, причем так громко, что на них удив-ленно оглянулись.
— Здесь существует одно очень важное различие, — засипел он, понижая голос до шепота. — Произнесенное Слово несет в себе все, оно может выражаться и изменяться, но Слово произнося-щее неизменно и вечно, так как заключено в Слове выраженном и рождается  непрерывно.
— Да, — согласился Сергей Николаевич, — духовный мир заключает в самом себе вечное начало.
     А сам подумал: и зачем я разговариваю с этим психом?
— Вот именно! — гаркнул Сухощавый и снова на них обернулись. — Все творение есть произне-сенное Слово, в котором слышится Слово Живое и которое есть Сам Бог. Это Слово – душа тво-рения.
—  Да-да… —  рассеянно поддакивал Сергей Николаевич.
     Он вдруг вспомнил, что забыл пробить билет.
— Чего «да-да»? — обиделся Сухощавый. — Пошел ты к чертовой матери!
     И  он в негодовании покинул  купе.
— Забавный малый, — глуповато улыбаясь, пробормотал Сергей Николаевич, обращаясь к муж-чине, сидящему  за столиком  напротив. — Не в себе малость.
     Он пошарил по карманам, заглянул в папку, но билета так и не обнаружил. Мужик напротив подозрительно пошмыгал носом, словно принюхиваясь к чему-то, утер соплю, но промолчал. Вот наказанье-то, — сокрушался Сергей Николаевич, — а если контролер поймает?..
     Не придумав ничего лучше, он вставил в компостер десятирублевую бумажку, пробил ее и на-чал пробираться к выходу. Поезд подъезжал к станции, в тамбуре уже толпились старухи с рюкзаками, узелками и чем-то вонючим.
— Слово, слово – врать здорово… — напевал Сергей Николаевич,
нервно теребя в руке фальшивый билет.

     Но и этим все не закончилось. Получилось так, что он ошибся станцией и слез на целую оста-новку раньше. А тут еще, как на грех, смеркаться начало. Город кончился, дома остались позади и со всех сторон его обступил лес. Темный, высокий, зловещий. Лес казался живым существом. Су-ществом грозным и чем-то недовольным.
— Раненый зверь, раненый зверь…— повторял Сергей Николаевич, закрывая голову папкой.
     Очень скоро дорога зашла в тупик. Она просто-напросто уперлась в неприступную стену   то-полей,  и свернуть с нее было некуда. Потоптавшись на месте и неизвестно кому отвесив нелепый поклон, Сергей Николаевич развернулся и зашагал обратно. А лес продолжал шуметь.
— Раненый зверь, раненый зверь… — бормотал Сергей Николаевич, стараясь глядеть только себе под ноги, — он мстит, раненый зверь…
— Как комар! — крикнул кто-то из чащи.
     Сергея Николаевича охватила жуть. Он понял, что в лесу этом обитает Зло. Да, а слов там нет совершенно. Словно   отвечая  на его мысли, лес зашумел еще сильнее. Небо совсем заволокло тучами, и со всех сторон стали сбегаться Тени.
     А я вот что сделаю, — решил Сергей Николаевич, —  пойду-ка я своей дорогой и не буду ни на что обращать внимания. Он спустился в подземный переход и, перебежав по нему на другую сто-рону улицы, оказался в безопасности.
— Словом  убить можно, словом напугать можно, словом и излечить можно! — констатировал он, ставя свой дипломат на землю и усаживаясь на него верхом.
—  Это верно, — отозвался проходящий мимо молодой человек. — А вот вы бы лучше сказали, который у нас теперь час.
— Пять минут.
— Это метафора?
— Нет, аллегория.
— Ну и на здоровье! — и молодой человек потопал дальше.
     На кого же он похож? — думал Сергей Николаевич, — кого же он мне напомнил?..
— Мат сплошной и все не по существу, — воскликнули справа.
— Да сами вы дурак! — обиделся Сергей Николаевич и, взяв папку под мышку, направился в сто-рону Центральной площади.
     Тоже мне, умник выискался, — рассуждал он, брезгливо обходя наваленные на тротуаре груды  пожелтевших, невероятно  истрепанных книг. — И вовсе интеллект зависит не от словарного за-паса. От умения мыслить, вот от чего он зависит! Да-да, потому-то эти болтуны ничего и не могут: они болтают, больше чем говорят; свистят, больше чем  дышат.
— А сами-то вы, Степан Данилыч? — с укоризной проскрипели справа.
     Сергей Николаевич обернулся и увидел, что рядом с ним идет Сухощавый.
— Во-первых, я не Степан Данилович, а во вторых…
— Это не важно, — перебил Сухощавый. — Вы ведь поняли, что я обращаюсь именно к вам.
— Да, но только потому, что больше здесь никого нет.
— А я? — обиделся Сухощавый.
— Вы?  Ну не с самим же собой вы говорили.
— Нет, с вами и говорил.
— А почему же тогда называли меня каким-то Степаном Даниловичем?
— Да какая вам разница?! — Сухощавый остановился и досадливо топнул ногой. — Люди свои, сочтемся. Вы меня поняли, я вас понял, чего вам еще надо?
     И тут Сергея Николаевича осенило. Он попросил Сухощавого постоять здесь минутку и некуда не уходить, а сам помчался в гастроном.
— Хлеб у вас есть? — спросил он продавщицу, и уточнил — Единый.
— Нет, Единого  нету, — очень холодно и даже хамски.
— А что есть?
— А что вам надо-то? — с усмешечкой.
— Еды надо.
— Нет, — удивленно, — еды нет…
     Расплатившись, Сергей Николаевич вышел из магазина черным ходом. «Жуд» – вот какое   слово  занимало его теперь. Кто это, или что это? Жадный еврей или неядовитая змея? А какого оно цвета, (желтого!), и как ассоциируется с «пенопластом»? Впрочем… 
     И тут прогремел гром.

     Когда Сергей Николаевич открыл глаза, трамвай стоял на светофоре. Сухощавый по-прежнему сидел рядом, но вид у него был такой, словно он воды в рот набрал. Сергей Николаевич зевнул и достал из папки рукопись. «Аппельпост» – гласила первая страница  и Сергею Николаевичу пред-ставились апельсины. Дальше больше: «Швах», «Шемамфораш», «Хворапха»  и какая-то «Рюха». В голове от всей этой мерзости зашумело. Сергей Николаевич захлопнул папку,  искоса взглянул на Сухощавого и когда трамвай остановился, поспешил сойти. Ни в какую редакцию он уже не собирался. Ему хотелось только одного – поскорее найти первую попавшуюся помойку и выбро-сить проклятую папку вместе с этим несчастным аппельпостом к чертовой матери.
— Зачем же так? — удивились справа. — Вы лучше мне ее подарите.
     Конечно же, это был Сухощавый.
— Вам? — спросил Сергей Николаевич, пряча папку за спину. — А что вы с ней, интересно, буде-те делать?
— Как что? Я буду ее разгадывать!
— Разгадывать?
— Да, разгадывать. Слова, которые лежат в ней, очень нуждаются в том, чтобы их разгадали.
     Сухощавый облизнулся.
 — Поймите, любое Слово должно нести в себе какой-нибудь смысл. Оно было у Бога, и Оно было Бог. Если смысла нет, Слово перестает быть Словом, (да даже просто словом), и может наделать немало бед. Я занимаюсь тем, что ищу смысл в тех словах, в которых другие найти его уже давно отчаялись.
     Сергей Николаевич выпятил нижнюю губу и сказал: «пф-ф».
— Прошу вас, — Сухощавый молитвенно сложил руки, — отдайте мне папку.
— Черт с вами, — Сергей Николаевич высокомерно швырнул папку на землю, — забирайте.
     Сухощавый упал на колени, схватил папку и раскрыв ее, жадно принялся перелистывать стра-ницы. Господи, — подумал Сергей Николаевич, — да он набросился на нее, словно дикий изголодавшийся  зверь на кусок говядины. Нет, это очень опасный тип, (совсем не как комар), с ним надо держать ухо востро. И тихонько, на цыпочках, чтобы Сухощавый ничего не заметил, Сергей Николаевич стал отступать.
— Шемамфораш… Швах… Шемамфораш… — шипел Сухощавый над папкой.
     Спасло слово  зуд: Сергей Николаевич со всех ног бросился наутек. Он несся, не чуя под собой ног и ничего не замечая вокруг. Несся, словно был большой осой, несся, подпрыгивая на кочках как надувной резиновый шарик. Перед глазами у него стояла жуткая картинка: Сухощавый, разду-вающийся и увеличивающийся в размерах  от  разгаданных  им слов. Уже далеко позади осталась трамвайная остановка, уже скрылся из виду парк, а Сергей Николаевич все несся и несся, все под-прыгивал и подскакивал, все жужжал и жужжал…
     Остановился он только тогда, когда вылетел на Центральную площадь и путь ему преградил сердитый милиционер.
— Куда пр-решь? — прорычал он и Сергей Николаевич остановился.
     А на площади толпился народ. Много-много народу. Пестрая толпа обступила фонтан, в кото-ром что-то плескалось и плюхалось, время от времени оглашая окрестности диким ревом.
— Ом!! Ом!!  Ом!! Ом!.. — орал обезумевший народ.
     Сергей Николаевич поежился.
— Чего это они? — спросил он у милиционера. — Митингуют?
— Не знаю, — чистосердечно признался страж. — Кажется, был такой электрик. Омом  звали.
— Немец?
— Не уверен. Может индус?..
— И, стало быть, это они его славят?
— Да кто ж их разберет, убогих?!
— Словарь надо купить, вот что… — пискнул Сергей Николаевич, поскользнулся и упал с моста вниз, прямо на трамвайные рельсы.

     Он вскочил, с ужасом посмотрев на часы. Маленькая стрелка показывала восемь.
— Проспал!.. — он  заметался по комнате в поисках брюк. — Проспал, черт ее побери!..
     Дома никого не было. Кое-как перекусив и не успев даже толком побриться, Сергей Николае-вич схватил папку с рукописью и, на ходу застегивая пиджак, выскочил из квартиры.
     В трамвае к нему подошел человек. Сухощавый, невысокого роста.
— Вы что это? — спросил незнакомец.
— Да ничего, как будто, — удивился Сергей Николаевич. — Присаживайтесь, здесь не занято.
— Poplar, — сказал Сухощавый, — poplar, это слово…








ЭКСПЕРИМЕНТ


   Все, что мы знаем, в значительной степени воспринимается нами на веру…

                Александр Тагес


     Андрей проснулся от головной боли. Во рту пересохло, затылок неприятно ныл, тело было ус-тавшим и разбитым. Некоторое время он лежал в постели, не открывая глаз, пытаясь сообразить так, где же он все-таки находится. Запах лекарств, кварца и убитых микробов говорили в пользу того, что это больница. Однако в памяти ни больницы, ни происшествия, которое могло бы по-влечь за собой больницу, совершенно не обнаруживалось. Вчера, вместе с Маринкой и Алешкой они пошли в ресторан «Бульдог», – это помнится совершенно отчетливо. В ресторане пили и пили здорово, с этим как будто тоже никаких проблем. А вот дальше начинаются темные пятна.
     Кажется, были у Соколова. Или у Вовки Жижина? Или не были, а был он один?.. Да, труднова-то припомнить. Ну, хорошо, а что дальше? А дальше только троллейбус. Совершенно верно, трол-лейбус. Он ехал в троллейбусе домой, кажется, уже около полуночи, а вот доехал или нет?..
   Андрей поморщился и приоткрыл правый глаз. Так, это, несомненно, больница. Больничные койки, белые тумбочки. Через розовые шторы на окнах просвечивает металлическая сетка. Вот только почему так тихо? Андрей открыл второй глаз, приподнялся на локте и осмотрелся. Обык-новенная палата. Его кровать стоит в углу, напротив у окна еще две такие же, а всю боковую стену занимает какой-то громадный паукообразный аппарат. Довольно неприятный, надо сказать, аппа-ратик. Значит, он в больнице. Но почему? В какой? Что с ним случилось?..
     Откинув одеяло, он сел, свесив с постели ноги. Как будто все в порядке. Голова болела, но не сильно. Обычное похмелье. Сунув ноги в шлепанцы, Андрей встал и подковылял к висевшему возле подозрительного аппарата зеркалу. Рожа вроде бы не разбита, очень даже приличная рожа. Опухшая, правда, маленько, с красными глазами, но это все проходяще. Какого ж тогда черта?
     Он снова осмотрелся. Хорошо вымытый пол, довольно чистые стены. Заправленные, но никем не занятые кровати. Чистота и порядок отменные. Что все это может значить? Андрей оглядел себя с ног до головы и обнаружил, что одет не в свое, а в больничное. Это навело его на одну мысль.
     В самом деле, надо же хоть определить какая это больница, а то даже неудобно как-то. Зайдет медсестра, скажет: «доброе утро», а он что? «Пардон, где я?»  Нет, так не годится. Несколько ми-нут он сосредоточенно искал на пижаме клеймо или бирку, но так ничего и не нашел. Тогда он принялся осматривать постели. Сначала свою, затем остальные, но и там ничего не было. Вот это уже действительно странно. Чтоб больничное белье и без какой-нибудь бирки… Ну грязное, ну рваное или плохо пахнущее, это понятно, а вот чтобы без штампика. Нет, это абсурд!
   Андрей выпрямился, собираясь с мыслями. Значит так, надо выйти в коридор и ненавязчиво по-выспросить у кого-нибудь из больных, что это за больница и чем тут занимаются. Ведь должны же больные гулять по коридору. Шаркая, он подошел к двери, ухватился за ручку и тихонько потянул ее на себя. Дверь не поддалась. Андрей дернул сильнее. Никакого результата. Он принялся трясти ее изо всех сил, но так ничего и не добился. Дверь была заперта.
— Та-ак!.. — оставив дверь в покое, Андрей повернулся к зеркалу.
     А я-то думаю, что такое? И сетки на окнах, и палата пустая. И машина эта… отвратительная. А тут еще дверь заперли. Неужели в сумасшедший дом попал? Но как? И почему?!. Он еще раз попытался что-нибудь вспомнить, но так ничего и не вспомнил. Ничего путного. Было ясно одно – вчера он нажрался до безобразного состояния, а нажравшись, вляпался в какую-то пакостную ис-торию.
     Может у Вовки чего, или у Соколова? Соколов вполне мог в психушку позвонить, он сволочь известная. Хотя нет, Соколов тут ни при чем. И Вовка тоже не при чем. Я же отлично помню, что ехал домой. Ну да, ехал в троллейбусе, и время было довольно позднее. А у Жижина или Соколо-ва, (вот бы вспомнить у кого именно!), я сидел еще засветло. Что же это такое? Дверь на замке, на окнах решетки…
     Окна! И как это раньше  не пришло в голову. Ведь если я вчера нарезался до делириев и угодил в дурку, это сразу же станет ясно. Там рядом должна стоять телевизионная вышка, а уж ее-то ни с чем не спутаешь. Андрей отдернул штору и…
     И на минуту подумал, что у него действительно белая горячка. Не было никакой вышки, не бы-ло ни домов, ни улиц, ни деревьев. Не было вообще ничего! Только песок. Красное небо, желтые тучи и песок, песок, песок… Сколько видел глаз, всюду песок.
— Та-а-ак… — он тихонько отошел от окна и опустился на одну из кроватей.
    Кажется, пора звать доктора. Либо это сон, либо горячка, либо, увы, я действительно спятил. Он еще раз взглянул на красное небо, зачем-то потрогал глаза и снова уселся на кровать. Хорошо, — он пытался держать себя в руках и не поддаваться панике, — я готов предположить самое невоз-можное. Допустим, я не сплю, и не спятил, и никакая это не белая горячка. Хотя тьфу! Какая там горячка?!. Ладно, значит я здоров и нормален, но тогда как объяснить?.. Меня похитили в пьяном виде из троллейбуса и вывезли в Сахару? Нет, не то. Почему небо красное и что значат эти желтые мохнатые тучи? А может в Сахаре так и полагается? Нет, это ерунда!
     Он вскочил, глянул в окно и, ероша волосы, пробежался по комнате. Я спятил, я спятил… Как плохо быть бестолковым!.. Взгляд его упал на многорукую машину и по спине пробежали мураш-ки. Нет, черт возьми, не спятил! А что означает вся эта чушь, я сейчас выясню. И выясню немед-ленно! Андрей подбежал к двери и уже собирался устроить самый настоящий тарарам, как вдруг щелкнул замок и дверь открылась сама. От неожиданности он шарахнулся в сторону, угодил в проклятую машину и запутался в ее суставчатых лапах.
     На пороге появился доктор. В необычном зеленом халате, такой же шапочке и совершенно не-вообразимых темно-синих очках. В мозгу Андрея возникла жуткая ассоциация: «рентгенолог». Он затрепыхался сильнее. Еще секунда и он начал бы орать. К счастью, врач сообразил, в чем про-блема, поспешил на помощь и мигом высвободил его из цепких паучьих объятий.
— Спасибо, — прохрипел Андрей.
     Он учащенно дышал, потирая рукой горло. А дальше произошло что-то совсем из ряда вон вы-ходящее. Врач кинулся к нему, крепко обнял и радостно завопил, похлопывая его по спине:
— Проснулся, наконец-то! А мы уж думали, что ты к нам совсем  не вернешься, — отпустив Анд-рея, он отступил на шаг и принялся его восхищенно оглядывать. — Ну, Лост, поздравляю! Ты, я вижу, пришел в себя? Давай, рассказывай, как оно там? Хоть пару слов, пока вся шатия-братия не слетелась.
     Он хихикнул.
— Они думают, ты все еще спишь. Это я первым заметил тебя!
   Отступив на шаг, Андрей обалдело хлопал глазами. Сумасшедший, — подумал он, — только этого мне не хватало. Интересно, за кого он меня принимает?  Доктор, между тем, проворно при-крыл за собой дверь, вернулся и, усадив Андрея на кровать, вперился в него с любопытством и ожиданием.
     Возникла неловкая пауза.
— Ну же, Лост, — он тронул его за коленку, — рассказывай. Эксперимент удался или нет? Удал-ся?
     Андрей попятился.
— Хотя, что там, я и сам вижу, что удался. Если б не удался, мы бы сейчас не разговаривали.
     Он хихикнул.
— Ну, рассказывай же, не тяни резину!
     Андрей сглотнул и, с трудом переводя дыхание, выдавил:
— Я не понимаю, за кого вы меня принимаете.
     Доктор рассмеялся.
— Да ладно Лост, брось. Твои шуточки сейчас неуместны. Ты же знаешь, что меня не проведешь. Рассказывай, не томи душу.
     Андрей вскочил с места, при этом несколько грубовато оттолкнув доктора, подошел к окну и, хлопнув ладонью по металлической сетке, заорал:
— Мне рассказывать? Это мне еще что-то рассказывать?
     Его передернуло.
— А может вам есть, что мне рассказать? Я жду объяснений! По какому праву меня здесь запер-ли? Я заявляю, если в ближайшие двадцать минут меня отсюда не выпустят, я подам на всех на вас в суд!
     Доктор поднялся. Лицо его скривилось в гримасу недоумения, улыбка на нем медленно таяла. Какая глупая рожа, — подумал Андрей с раздражением.
— Слушай, Лост…
— Я не Лост! — Андрей рявкнул так, что доктор вздрогнул и попятился к двери. — Я Проскурин Андрей Семенович и если в ближайшие двадцать минут…
     Он замолчал, со злобой глядя на доктора. Тот уже оправился от испуга и кажется, серьезно над чем-то задумался.
— Слушай, Лост, — гораздо менее возбужденно спросил он, — ты в самом деле не придурива-ешься? Пойми, если это так, значит осложнение на…
— Я еще раз вам повторяю, — Андрей старался говорить как можно спокойнее, — я не Лост и не имею ни малейшего представления о том, кто это такой вообще. Кроме того, я жду от вас объяс-нений всему этому…
     Он запнулся и замолчал, не сумев подобрать нужного слова.
— Хорошо, — доктор кивнул головой. – Подождите одну минуту, я сейчас вернусь.
     И прежде, чем Андрей успел что-либо сообразить, он выскочил из палаты. Дверь за ним за-хлопнулась.
     Так, — мельком глянув в окно, Андрей нервно заходил по комнате, — здесь явно не до шуток, теперь это можно сказать совершенно точно. И я, кажется, тоже в полном порядке. Здесь что-то другое, — он остановился и посмотрел на паукообразную машину.
— Что-то другое…

— Значит, вы говорите, это был эксперимент? — снова повторил Андрей.
   Он сидел в большом кожаном кресле и пытался вникнуть в смысл слов, которые Эдвард вдалб-ливал ему вот уже третий день.
— Совершенно верно. Наш Институт ввел вам новый, разработанный группой оклендских ученых, препарат. Что-то вроде психоделического наркотика, хотя и не совсем. Он ввергает человека в со-стояние мнимой реальности. Говоря иными словами, вы забываете на время  свою истинную личность и погружаетесь в лабиринты собственного подсознания. В вашем мозгу создается новый мир, новые люди и даже новые физические законы. Фактически, эксперимент занял тридцать че-тыре часа, однако для вас они могли быть и месяцем, и годом, и даже столетием! Все зависит от того, насколько глубоко вы погрузились в состояние «мнимой жизни».
— Это я понял, — Андрей нервно теребил в руках контракт, — но причем здесь я? На экспери-мент согласился какой-то Лост Горлинг. 
    Он тряхнул бумажкой.
— Какое же Я имею ко всему этому отношение?
— Вы и есть Лост Горлинг, — терпеливо пояснил консультант.
— Не понимаю, — Андрей швырнул бумаги на пол и обхватил голову раками. — Не-по-ни-ма-ю!
— Мы сами не совсем понимаем, что произошло. Очевидно какое-то осложнение. По всей види-мости, вы все еще находитесь под действием препарата и принимаете себя за вымышленного вами Андрея Проскурина. Такое, в принципе, возможно, однако…
— Хватит, — Андрей поднялся. – Я хочу отдохнуть. Давайте продолжим беседу завтра.
     Консультант заметно оживился. По всей видимости, все эти препирания ему самому чертовски надоели. Он нажал вмонтированную в стол кнопку, в дверях появился санитар и Андрей, в его со-провождении, отправился обратно в палату.
     Долго петляли по пустым коридорам, поднимались по лестнице вверх, спускались на лифте вниз. Наконец санитар остановился, открыл одну из множества дверей и знаком показал Андрею, что бы тот заходил.
— Опять в новую?
— Эта лучше, — усмехнулся санитар.
    Андрей вошел. Дверь за ним закрылась, он остался один. Комната мало чем отличалась от двух предыдущих: кровать, стол, тумбочка. На окнах неотъемлемый атрибут сумасшедшего дома – тонкая металлическая сетка. Ничем более не интересуясь, Андрей лег на кровать, подложил руки под голову и уставился в потолок.
    Случившееся никак не укладывалось в мозгу. Значит, получается, что он – совсем не он, а ка-кой-то загадочный Лост Горлинг. Человек, любящий деньги, острые ощущения и подписывающий подозрительные контракты с какими-то загадочными Институтами. Да, поверить в такое трудно-вато. Хотя, что там Лост, ладно бы только это. Это бы еще полбеды. Но ведь оказывается, вся пре-дыдущая жизнь – самый обыкновенный сон. (Пардон, самый необыкновенный). Вся жизнь! И Ма-рина тоже сон, и мама… Нет, этого не может быть!
     Он вскочил и забарабанил в дверь.
— Открывай! Эй ты, вертухай недоделанный, открывай, давай!!
     Минуты через две квадратное окошечко распахнулось, и в нем возникла хмурая санитарская морда.
— Чего шумишь? — спросил он строго.
— Мне срочно нужно поговорить с Эдвардом. Немедленно!
— Нет, — сказал, как отрезал санитар.
— Что значит нет?! — взвился Андрей. — Я говорю, мне срочно надо поговорить!
— Завтра поговоришь.
     Окошко захлопнулось.
— Ах ты, сволочь! Открой. Открой, сучара поганая! — Андрей принялся пинать в дверь ногами.
   Окошечко открылось, в нем появилась все та же мерзкая рожа и ласково предупредила, что если через пять минут шум не прекратится «сам собой», то его придется прекращать «извне».    Побушевав для приличия еще немного, Андрей оставил дверь в покое и вернулся обратно на кровать.
     Нет, такими методами здесь ничего не решить. Надо быть спокойнее. Что ж, завтра, так завтра. Это даже лучше. Будет время все как следует обдумать. Сам же напросился! А может я действительно никакой не Андрей, а самый что ни наесть Лост Горлинг? Может за ночь действие нарко-тика прекратиться и утром я со смехом буду вспоминать Андрея Проскурина и всю его жизнь. Кто знает? А сейчас спать.
     Зелёное солнце давно спустилось за горизонт и небо из красного превратилось в черное, самое обыкновенное ночное небо. Андрей залез под одеяло с головой и закрыл глаза.
     Завтра, будет день – будет пища…

     Ему снился Сизиф.
     Темнота. Непонятное бетонное здание странной архитектуры. Пылающий во дворе костер, (или несколько костров?). Затем из темноты появился мужчина, одетый в  доспехи древнегреческого воина. К ноге его цепью был прикован громадный круглый камень. Как только этот человек поя-вился, Андрей почему-то сразу понял, что это именно он, Сизиф! Выкатив камень из здания, муж-чина с огромным трудом покатил его через двор, мимо пылающего костра, (костров?). А затем…
     Затем он начал спускаться со своей ношей по совершенно отвесной бетонной стене, находя-щейся сразу позади здания. Причем сам он спускался первым, а камень держал над головой, воло-ча его по стене. Интересно, — возникла у Андрея нелепая мысль, — когда он спустится с камнем вниз, быть может камень начнет подниматься обратно и за цепь вытащит Сизифа наверх?..
     Все происходящее происходило в какой-то ужасающей тишине. Кроме треска костра и позвя-кивания цепи не было слышно ни единого звука. И это очень пугало…

— Итак, по-вашему, получается, Земля круглая? — переспросил Эдвард и рассмеялся. — Забавно, очень забавно.
     Он откинулся на спинку кресла, с любопытством разглядывая Андрея.
— Конечно круглая, какой же ей еще быть? — неуверенно ответил тот. — Плоской что ли?
— Знаете, а ваш подсознательный мир устроен весьма своеобразно. Весьма!
     Андрей пытался сосредоточиться, но болтовня Эдварда ему невыносимо мешала. Черт бы тебя побрал, — он мысленно плюнул в его сторону, — совсем мне мозги закомпостировал.
— Нет, а все-таки, — не унимался консультант, — если Земля круглая, почему же мы с нее не па-даем?
     Глаза его излучали восторг.
— Она нас притягивает, — машинально ответил Андрей, думая совсем о другом. — Или удержи-вает?..
     На некоторое время воцарилось молчание.
— Знаете, Лост, — наконец произнес Эдвард, — вы самый странный пациент из всех, с которыми мне когда-либо приходилось работать. У вас необычайно развито воображение. Ну почему, ска-жите мне, вам взбрело в голову, что Земля это шар? Почему не куб или тетраэдр? Ответьте мне, это очень интересно.
— Да что ты ко мне прицепился! —  взорвался Андрей. — Почему да почему. Откуда я знаю по-чему. Нас так учили. И что Земля круглая, и что материя первична, и что дважды два четыре. Это же дураку ясно!
— Тихо, тихо. Не надо нервничать.
     Эдвард встал и, делая руками успокаивающие жесты, медленно подошел к Андрею.
— Вы же считаете себя нормальным, правильно? Ну, так и давайте рассуждать как все нормаль-ные люди. Хорошо?
— Хорошо, — Андрей с трудом подавил раздражение, — давайте рассуждать.
— Давайте.
— Давайте!!
     Эдвард взял со стола чистый лист бумаги, авторучку и уселся рядом.
— На счет «дважды два», — пояснил он. — Вы хорошо помните алгебру или…
— Помню, черт возьми, помню!  Чего вы добиваетесь?
— Тихо, тихо. Сейчас мы с вами проведем несложное арифметическое действие и вы сами все поймете. Только не надо нервничать. Значит, вы утверждаете, что дважды два будет четыре?
— Да, именно это я утверждаю, и можете плюнуть мне в морду, если это неправда.
— Ну-ну, плюнуть я всегда успею. Дело не в этом. Дело в том, что дважды два не четыре. Дважды два – пять! Мне, конечно, очень неприятно, что приходится напоминать вам такие простейшие вещи…  Впрочем, смотрите сами.
     Эдвард пододвинул к себе листок и быстро набросал на нем равенство:
               
                16 – 36 = 25 – 45

— Верное равенство?
— Верное, — Андрей поморщился, — но я не совсем понимаю…
— Идем дальше:
                16 – 36 + 20¼ = 25 – 45 + 20¼
— Так?
— Так.
— Очень хорошо.

                42 – 2 x 4 x 9/2 + (9/2)2 = 52 – 2 x 5 x 9/2 + (9/2)2

— И с этим согласны?
— Согласен. Это же элементарно, но из этого никак не следует…
— Идем дальше.
   Эдвард повысил голос, призывая к вниманию.
— Вы следите за тем, что я пишу, следите.

                (4 – 9/2)2 = (5 – 9/2)2

                4 – 9/2 = 5 – 9/2

   Он быстро взглянул на Андрея. Тот таращился на исписанный лист сосредоточенно, но не выка-зывал ни малейшего возражения. Все было нормально.
— И, наконец, — торжественно объявил Эдвард, — последнее действие. Если:
               
                4 – 9/2 = 5 – 9/2
— То и:
                4 = 5
— А следовательно:
                2 x 2 = 5!

     Он поставил жирный восклицательный знак и с ехидцей посмотрел на своего пациента.
— Мне плюнуть прямо сейчас?
     Андрей растерянно вертел листок в руках.
     Он просмотрел все решение еще раз. Затем еще раз. Потом вдруг дико заорал и принялся рвать бумагу на мелкие части.   
     Отпрыгнув в сторону, Эдвард нажал красную кнопку. В комнату влетели два санитара, скрути-ли визжащего и плюющегося человека и, надев на него стальные наручники, поволокли вон из ка-бинета. Некоторое время Эдвард прислушивался к доносившимся из коридора крикам, затем, ко-гда все окончательно стихло, вернулся за стол и придвинул к себе телефон.

     Андрей сидел на подоконнике, глядя в окно. Два мощных четырехгусенечных трактора катили через пески большой розовый шар. Очевидно, внутри шар был полым. Он то и дело срывался с креплений и подпрыгивая, словно резиновый мячик, уносился куда-то вдаль. Трактора останавли-вались, стреляли по нему специальными присосками, притягивали его и снова укрепляли на ма-ленькой гусеничной платформе. Картинка довольно унылая. Хотя что еще  можно ожидать от это-го мира? Иррационального фантастического мира.
     А между тем, Андрей начинал чувствовать себя его частью. С каждым днем он все больше и больше осознавал себя Лостом Горлингом. Картины прошлого, (вымышленного прошлого!), давно поблекли и только во сне приобретали свою завораживающую яркость. Только во сне. Марина, мама, друзья – все это стало сном. Да и было ли когда реальностью? Едва ли…
     Теперь он сам начинал понимать это. Он – Лост Горлинг, бывший заключенный, не имеющий ни семьи, ни родных, решившийся на эксперимент, как на последний шанс выжить. Да, это куда более правдоподобно, чем фантазии о зеленых городах, голубом небе и прочей чепухе. Тысячи слайдов, километры аудио и видео пленки, все это служило неоспоримым доказательством исти-ны. Он – Лост Горлинг. Этот мир – его мир, а тот другой, всего лишь вымысел, иллюзия.               
     Андрей сидел, мысленно перебирая просмотренные за последний месяц фотографии и видео сюжеты. Вот он стоит на фоне здания Института и чему-то глупо улыбается. Вот он в кабинете Эдварда подписывает с доктором Вайтангой контракт. Вот палата, где должен был проходить экс-перимент, (та самая…). А вот он в желтой форме заключенного стоит в строю – архивный тюрем-ный снимок. Да, это он, в этом нельзя усомниться. Его лицо, его фигура, его манеры. Лост Гор-линг.
     Андрей отвернулся от окна, спрыгнул на пол. Трактора скрылись за горизонтом, больше смот-реть не на что. До вызова к Эдварду еще целый час, нужно за это время собраться с силами и на-строиться на очередное промывание мозгов. До чего омерзительный тип этот Эдвард. Эдвард Битч, довольно подходящая фамилия. Впрочем, здесь она означает совсем другое. Нет, не так. Это там она означала другое и, наверное, неспроста. Наверное, его подсознание специально наделило ее такой смысловой нагрузкой, а здесь…
     Здесь это самая безобидная фамилия. Черт, как же мне все надоело! Он с разбегу бросился на постель, схватил первый подвернувшийся под руку журнал и принялся бесцельно листать страни-цы.
     На гамильтонском нефтепроводе произошла авария. Перекрывают всю тысячекилометровую линию, демонтируют ее, а рядом начинается строительство новой. Зачем? Во избежание повтора аварии: советы статистиков, прогнозы астрологов и научного сообщества. Генерал Уэшбер вы-двинул свою кандидатуру на пост президента. Начинается предвыборная кампания. Уэшбер  зачи-тывает свою программу: повышение налогов и одновременное снижение цен на все виды товаров и услуг, реорганизация масс (?), всеобщая амнистия и выделение дополнительных средств на борьбу с преступностью. Поголовное обеспечение жильем всех нуждающихся, а так же ликвида-ция бесчеловечных команд стройбата, (которые, к слову заметить, выполняют 85% всех строи-тельных работ7 в государстве). На данный момент Уэшбер далеко обошел своих конкурентов и является несомненным лидером. Поп звезду Тиазу Ронас обвинили в педерастии. «Что за чушь, я же женщина!» – заявляет ошарашенная певица. Ее фанаты требуют создания специальной комис-сии для выяснения достоверности этого(?) факта. На западном побережье начинается строительство новой высотной башни. Цель – выяснение расстояния от поверхности земной плоскости до первой небесной оболочки…
     Андрей с размаху швырнул журнал об стену. Нет, это невыносимо! Пусть я действительно Лост Горлинг, пусть эта черножопая гнида Эдвард действительно великий ученый, но это же не значит, что я должен здесь окончательно свихнуться. Все, пора отсюда сматываться. Пора рвать когти. Только бы выбраться издания Института, а там мне все станет окончательно ясно. Либо Вайтанга и вся его шайка специально пытаются свести меня с ума, чтобы не выплачивать суммы, полагаю-щейся мне по контракту, либо я уже спятил и денег мне все равно не видать. Что угодно, но я должен отсюда выбраться. Любой ценой!
     Щелкнул замок и на пороге возник санитар.
— На собеседование, — мрачно объявил он.
    Лост поднялся и с обреченным видом последовал за ним. Решено, — думал он, шагая по пустым извилистым коридорам, — сегодня же вечером обдумаю все возможные варианты побега и как только смогу, приступаю к их реализации. Остановившись возле кабинета Эдварда, санитар по-стучал в дверь.
— Запускайте, — ответил до омерзения знакомый голос.
     Вздохнув, Лост шагнул внутрь.

     Сразу же после просмотра, они вернулись в оранжерею. Лост не любил эту комнату. Огромный шестигранник, заставленный стеклянными ящиками с песком и камнями всевозможных форм и размеров, действовал на него угнетающе. А вот Эдвард, кажется, действительно отдыхал тут. Од-нажды он признался, что только здесь можно дышать воздухом по-настоящему. Внешние пески до предела загажены промышленными отходами и давно перестали давать кислород: примеси серы и хлора превышают все допустимые нормы. А здесь, здесь другое дело!
— Институт строго следит за качеством воздуха в наших помещениях, — Эдвард многозначи-тельно усмехнулся. — Правительство очень заинтересовано в этом.
— Наверное, — без всякого интереса отозвался Лост. Когда я выпишусь и получу свои деньги, обязательно куплю себе озонатор.
— Кстати, — он немного оживился, — вы ничего не слышали о постановлении 718, G?
     Эдвард насупился,  подозрительно на него посмотрел.
— Нет, я не слышал, — он сделал ударение на слове «Я». — И откуда вы только получаете подоб-ные сведения? Я что-то не припомню что бы  вы интересовались нормотворчеством.
— Откуда?.. 
     Лост злорадно усмехнулся, (заинтересуешься тут!).
— Так, вспомнилось вдруг. Читал о проекте закона до эксперимента. Еще там, в заключении.
     Ни черта ему не вспомнилось. Он разучился вспоминать. Все, что он знал о внешнем мире, бы-ло результатом той активной деятельности, которую развернул вокруг него доктор Вайтанга. А о постановлении 718 он прочитал в свежем номере «Правительственной газеты», которую вчера не-заметно вытащил у санитара из кармана халата. Та  макулатура, которой снабжал его Эдвард, не представляла собой ничего интересного. Лост отлично понимал, что Эдвард тщательнейшим обра-зом просматривал всю прессу, которая доставляется ему в палату. Ничего подобного он просто не пропустил бы. Что ж, как говорится, на каждую хитрую жопу…
— Вы напрасно прикидываетесь, Битч. Я все равно этого дела так не оставлю. Ваш сраный Инсти-тут выплатит мне страховое пособие. Выплатит все до последнего ринггита, можете в этом не со-мневаться! — Лост усмехнулся. — Сумма, указанная в контракте, плюс пятьдесят процентов за нанесенный ущерб. Закон будет на моей стороне.
     Эдвард остановился и некоторое время сосредоточенно его изучал.
— Присядем, — сказал он наконец, указывая на скамеечку возле ящика с трехметровым камнем-октаэдром. — Вы, Лост, как мне кажется, что-то не совсем правильно воспринимаете. За какой это, интересно, ущерб мы должны выплачивать вам пособие? Что вы имеете в виду, я как-то не совсем понял вашу реплику?
— За какой ущерб?! — Лост хлопнул кистью правой руки о ладонь левой и закатил глаза. — Вы целых четыре месяца держите меня взаперти, словно какого-то шизика, вы превратили меня в са-мого настоящего идиота, а теперь спрашиваете «за какой ущерб»? Ну, знаете!..
     Он нервно принялся шагать взад-вперед.
— Да сядьте вы! — не выдержал Эдвард. — Я отлично понимаю ваше негодование, но ведь, в конце-то концов, вы сами согласились на этот эксперимент, никто вас не неволил, и были заранее предупреждены о возможных негативных последствиях! Да, некоторое время вы страдали раз-двоением личности, принимали себя за вымышленного вами человека, но ведь теперь все это прошло. Или я не прав? Молчите. В чем же тогда вы собираетесь нас обвинять?
     Лост резко остановился и в упор посмотрел на Эдварда.
— Когда меня выпустят? — спросил он.
— Скоро, — Эдвард как-то странно потупился, отводя глаза в сторону. — Вы в полном порядке, еще одна комиссия и будем готовить вас к выписке.
— Я хочу вернуться в палату, — сказал Лост.
     Он повернулся и зашагал к выходу.
— Санитар у двери, — донеслось ему вслед, — он вас проводит.
     Когда Эдвард остался один, из глубины павильона вышел доктор Вайтанга.

     Лост сидел на унитазе, пытаясь придать своему лицу соответствующее выражение. Чугунную гирьку из соседнего бачка он уже свинтил, однако не был уверен, что сумеет незаметно протащить ее в палату. Впрочем, попытка не пытка. (Если бы!..) Санитар стоял снаружи и, постукивая клю-чами о дверь, время от времени бросал через небольшое окошечко равнодушные взгляды. Он раз-говаривал с дежурным из соседнего отделения.
— Тогда я ее затащил в… Главврача по морде… Ну сам понимать должен… — доносились из-за двери приглушенные реплики.
     Когда дежурный ушел, санитар толкнул дверь ногой и, растягивая слова, объявил:
— Закончить оправку.
     Лост встал, сделал вид, что попользовался бумагой, затем не спеша спустил воду.
— Быстрее, быстрее! — подгонял санитар. — Нечего там яйца чесать. Подрочить и в палате смо-жешь.
     Выходя из сортира, Лост мысленно перекрестился. По коридору шли как обычно – он впереди, а санитар, посвистывая и звеня ключами, сзади. Гирька сильно оттягивала штаны и Лосту все вре-мя казалось, что они вот-вот с него сползут. Ох, и врежет он мне, если узнает, — думал он, пыта-ясь незаметно подтянуть резинку. Но все обошлось. Последние несколько месяцев Лост вел себя тихо, надзиратели расслабились и перестали следить за каждым его движением, как это было раньше.
     Оказавшись в палате, Лост повалился на кровать и, вытащив свой трофей из кармана, засунул его глубоко под подушку. До вечера они точно не хватятся, значит, шмона не будет, можно не опасаться. До вечера… Сегодня или завтра, сегодня или завтра?.. Нет, если действовать, то дейст-вовать нужно без промедления. Сегодня!
     Он вскочил и пробежался по комнате от окна к двери. Выпускать меня отсюда никто не собира-ется, это совершенно ясно. Эдвард просто тянет резину, вешает мне лапшу на уши. Но зачем? И Вайтанга куда-то запропастился… Что же они затевают такое, что затевают? Может, собираются меня убить или еще раз впрыснуть AS-3?  Ну, уж нет, теперь у вас этот номер не пройдет.  Все Битч, все сукин сын. Теперь у тебя будут большие неприятности. Можешь, сволочь, в этом не со-мневаться.
     Лост остановился, посмотрел на дверное окошечко и, не заметив ничего подозрительного, бы-стро нагнулся и достал из-под плинтуса кусок белой лохматой веревки. Где он ее раздобыл, он и сам теперь не помнил. Кажется, отпорол край от наволочки, а может из портьеры в смотровом зале выдернул. Это не важно. Месяца два назад он хотел на ней повеситься, а теперь…
     Лост снова взглянул на дверь, лег на кровать лицом к стене и, нащупав под подушкой кусок чугуна, аккуратно привязал один конец веревки к металлическому кольцу. Что ж, повеситься у него не хватило духу, а хватит ли теперь для…
     Хватит! Он в этом не сомневался.

     Как обычно, в половине седьмого, зашел санитар.
— На собеседование.
     Лост стоял у окна и даже не обернулся на голос. Он внимательно наблюдал за тракторами, тол-кавшими розовый шар через пески и, казалось, целиком был поглощен этим зрелищем. Санитар шагнул в палату.
— Горлинг, — он начинал злиться, — кончай валять дурака. Опять на профилактику захотел?
     На какое-то мгновенье Лост испугался, но усилием воли подавил страх и остался стоять, как стоял. Отступать нельзя.
     Небольшая пауза. Санитар приблизился еще на два шага.
— Ты что, совсем охренел?
   Лост поежился, но не обернулся. Ближе, сволочь. Ну, чего ты там встал? Он покрепче зажал в руке конец веревки, нервы были на пределе. За спиной у него что-то звякнуло…
     Резко развернувшись, Лост выкинул руку вперед. Тяжелая гиря, описав в воздухе полукруг, попала санитару прямо в лоб. Звук, словно упругим резиновым мячиком с размаху шмякнули по бетонной стене. Больше всего Лост боялся, что санитар успеет отскочить или закрыться рукой, но тот, кажется, так ничего и не понял. Даже сейчас. На какое-то мгновение он застыл неподвижно. Лост размахнулся и ударил еще, на этот раз сильнее и более удачно. Мотнув головой и неловко взмахнув при этом руками, санитар повалился на пол.
     Лост осторожно к нему приблизился. Он хотел стукнуть еще раз, чтобы размозжить этому гон-дону череп, но передумал, бросил гирьку на кровать и принялся сдирать с неподвижного тела форму. Это ему удалось не сразу. На халате оказались какие-то хитроумные застежки, но, в конце концов, он все-таки справился. Сбросив больничную пижаму, он переоделся, взял связку ключей, магнитную карточку и уже собрался выходить, когда вспомнил про гирьку. Взять – не взять?..
     Он взял.

     Захлопнув дверь палаты и заперев ее на два оборота, Лост двинулся к лифту. Руки слегка дро-жали, но во всем остальном он чувствовал себя совершенно спокойно. Даже странно, он и пред-ставить себе не мог, что все получится так легко. Уложить санитара и завладеть его пропускной картой, вот что казалось самым трудным и единственно необходимым. С картой спуститься на лифте вниз и пройти мимо дежурного ничего не стоит, Лост понял это еще месяц назад.
     Вообще-то, дальше дежурного поста  он не заходил ни разу. Да и дежурного-то видел только из лифта, когда болевший с жуткого похмела санитар нажал не на ту кнопку и кабина спустилась на два этажа ниже положенного. Однако сейчас он был почему-то совершенно уверен, что выход найдет без труда.
     Так, теперь надо взять себя в руки. Лост просунул карточку в прорезь, загорелся зеленый ого-нек. Вскоре послышался шум поднимающейся, (или опускающейся?), кабины. Время тянулось медленно, он начал нервничать. Запер ли я дверь палаты? А что если санитар очухается, выберется наружу и поднимет тревогу? Кажется, запер. А коридорную решетку?..
— Эй, Михеев, — раздался за спиной резкий окрик. — Это что еще за фокусы?
     Лост вздрогнул. Обращались явно к нему и он сообразил, что его приняли за того самого сани-тара, который сейчас «отдыхает» в его (…кто спал на моей кровати и помял ее?..) палате.
— Я же русским языком сказал, привести 313-го ко мне. Эй, оглох что ли?
     Лост покрепче намотал конец веревки на руку, окровавленная гирька повисла в воздухе. Что-то в словах говорившего показалось знакомым, но что именно, он не уловил. Слово – не слово, инто-нация – не интонация… Раздумывать было некогда. Он обернулся.
— Ты у меня доигра… — голос оборвался на полуслове.
     В нескольких шагах от него стоял Эдвард. Лицо его выразило недоумение, потом замешатель-ство и, наконец, смертельный ужас. Он попятился.
— Лост? Погоди минуту… Ничего не понимаю!..
     Вот когда ему пришлось окончательно убедиться, что он, это действительно он. Заговорили его преступные, жаждущие крови гены. С жутким оскалом Лост прыгнул вперед. Охнув, Эдвард бро-сился прочь. Удар пришелся ему точно по затылку, (звук лопнувшей тыквы). Грохнувшись на пол, Эдвард перекувыркнулся и встал на карачки. С непередаваемым внутренним восторгом, Лост от-весил ему под зад хороший пинок.
— Ну что, повеселимся?
— Горлинг, ты с ума сошел…
— А у тебя разве были сомнения?
     Лост пнул его по ребрам. Откатываясь к стене, Эдвард скорчился пополам.
— Лост… Андрей!!. — он поперхнулся.
     Гирька хрустнула по челюсти, из разбитого рта брызнула кровь. В то же мгновение щелкнул индикатор и двери лифта открылись. На секунду у Лоста перехватило дыхание. К счастью, кабина оказалась пуста. Он осклабился. Развернулся, собираясь ударить Эдварда еще раз, прямо по ма-кушке, дабы раз и навсегда покончить с этим засранцем, но Битч уже вскочил на ноги и, схватив-шись рукой за разбитую челюсть, улепетывал в сторону своего кабинета.
— Пашкуда! — голос его, горстью сухого гороха, рассыпался по коридору.
     Лост заскочил в лифт в тот самый момент, когда двери уже начали закрываться. Кабина двину-лась вниз и только тогда он сообразил, что выронил свое оружие где-то в коридоре. Мысли в голо-ве стремительно проносились одна за другой. Эдварда я так и не пришиб, сукин сын успел смыть-ся… Если он уже добрался до телефона, то дежурный внизу встретит меня, что называется, с рас-простертыми объятиями. А если и нет, то…
     Кабина остановилась, двери медленно разошлись в стороны.

     Вломившись к себе в кабинет, Эдвард сходу налетел на доктора Вайтангу.
— Это Профкурин!.. — он поперхнулся, большой сгусток кровавой слизи, вылетевший у него изо рта, шлепнулся доктору на халат. — Эта фволочъ сломала мне фелюшть!
     Вайтанга сразу все понял. Он подошел к телефону, набрал номер дежурного и очень спокойно обрисовал ситуацию.
— Что? — похоже,  на   том  конце  провода  были  чем-то сильно  озадачены. — Хорошо, берите резерв. Да! Нет, не стрелять. Ампулы в сейфе, полка № 7. Зеленый ободок.
     Он положил трубку и только тогда гадостливо поморщился, взглянув на испачканный халат. Эдвард сидел на кушетке. Приложив к щеке ватный тампон, он копался в аптечке. Вид у него был ужасный.
— Так, — доктор попытался закурить, но сломал сигарету и, скомкав всю пачку, швырнул ее в Эдварда. — Если он уйдет за территорию клиники, я тебя, Сазонов, выдеру и высушу. Понял?!.
     Он закашлялся, стукнул кулаком по столу и замолчал. Эдвард застыл с полуоткрытым ртом, кровь капала ему прямо на новые брюки.
— Но, Николай Фладимирович, причем фдещ я?..
     Он сглотнул.
— Надеюсь слуфба безопафношти его задерфит.
— Молись, что бы так оно и было.
     Вайтанга встал и, громко хлопнув дверью, вышел из кабинета. Эдвард вздрогнул. Некоторое время он молча смотрел на закрытую дверь, затем приложил к щеке новый тампон.
—  Пашкуда… — проскрипел он зубами, поворачиваясь к окну.

     Кабина остановилась, двери медленно разошлись в стороны. Лост уже приготовился броситься на охранника, (…эх ты, ах ты, все мы космонавты!..), но вовремя сообразил, что никто и не соби-рается его арестовывать. Дежурный сидел за своим ограждением и листал какую-то книжку. Лост задержал дыхание, протягивая магнитную карточку, но тот на нее даже не взглянул.
— Проходи, — он махнул рукой.
     Лост с облегчением выдохнул и медленно, стараясь казаться как можно естественнее, напра-вился по коридору в сторону выхода. Коридор был больше похож на туннель. Темный, длинный, с тянущимся по стене толстым кабелем. Где-то на другом его конце сновали люди, хлопали стек-лянные двери, суетились санитарки, забегая в регистратуру и тут же выскакивая обратно со стоп-ками мятых больничных карт...
     Лост шагал медленно, но боже, как ему хотелось броситься бегом, пересечь сверкающий белы-ми облицовочными плитами вестибюль и, толкнув пружинящую стеклянную дверь, выскочить наружу! Он надеялся, что около пылезадержателей окажется хоть один эрмобиль. Если же их там нет, ему конец. С машиной он справится, в журналах много писали об их устройстве и управле-нии. Конструкция довольно примитивная, хотя и не лишенная некоторого остроумия, но что де-лать, если поблизости не окажется ни одной машины? Пешком через пустыню? Даже если б за ним не было погони, это верное самоубийство.
     До конца коридора оставалось несколько метров, когда Лост услышал, что за стойкой дежурно-го зазвонил телефон. Он прибавил шагу, но внешне  старался оставаться спокойным. Обыкновен-ный санитар, просто спешит по важному делу… Позади ухнуло, звякнуло металлом и послышался топот. Не оглядываясь, Лост в два прыжка доскакал до конца коридора, ссыпался по лестнице и, врезавшись в толпу, принялся продираться к выходу.
     В вестибюле творилось самое настоящее столпотворение. Создавалось впечатление, что в дур-доме сегодня день открытых дверей. Лост продвигался медленно, а топот позади все усиливался, эхом отдаваясь в коридоре-туннеле. Лост заработал кулаками. Кто-то взвизгнул, потом послышал-ся стон и толпа пришла в замешательство. Завыла сирена, (или ему  только кажется?).
     В дверях он на мгновение задержался, чтобы оглянуться назад. Охранник и еще двое парней уже скатывались по ступенькам. Толпа расступилась, образуя для них удобный проход. Что-то в форме этих двоих показалось ему знакомым, но понять что именно он не мог. Не было времени. Толкнув дверь плечом, Лост вылетел наружу. Небольшой тамбур, еще одни двери. Эти-то уж точ-но ведут куда надо. Только бы хоть одна машина оказалась рядом, хотя бы одна. Он с треском распахнул обе створки, сшиб с ног какого-то мужчину и оказался на улице.
     В глаза ударил свет. Яркий солнечный свет. На мгновение он зажмурился, сделал несколько шагов вперед, двигаясь скорее по инерции, и остановился, широко расставив ноги. Больничная дорожка, стиснутая с обеих сторон зелеными газонами, убегала куда-то вдаль, теряясь среди тем-ных высоких сосен. Двое больных, одетые в пестрые пижамы, катили по ней тележку, заваленную грязными узлами, очевидно с постельным бельем. Один узел упал и оба бросились его поднимать, яростно жестикулируя и что-то друг другу доказывая. Слева дымила кухня, около нее, лениво по-чесываясь, сидела толстая лохматая дворняга. Солнце клонилось к западу и в его лучах телевизи-онная вышка, вырисовывающаяся на бледно-голубом фоне неба, казалась черным безобразным скелетом.
    Лост почувствовал, что ему не хватает воздуха.

    Сознание возвращалось медленно и в какой-то степени Лост был этому даже рад. В самом деле, для чего оно ему теперь? То, что с ним произошло, не укладывалось ни в какие рамки, не поддава-лось никакому осмыслению. Бред! Самый настоящий параноидальный бред. А может просто сон? На какое-то мгновение эта мысль показалась ему спасительной, способной разрешить все случив-шееся, но она исчезла так же быстро, как возникла. Да уж, какой там сон! Сон в мире песков и красного неба или в мире неба голубого и цветущих деревьев? А может  быть сон под действием AS-3?  Мысли тянулись длинной бесконечной  цепочкой. Им не было конца, но что хуже всего, ни одно из звеньев этой цепи не должно было, по законам логики, здравого смысла или каким другим законам, состыковываться с остальными. Но невзирая ни на какие законы, кольца-мысли мелька-ли, собираясь в цепь, а цепь эта уходила своими концами в бесконечность.
     Слабо застонав, Лост открыл глаза.

     Палата. Обыкновенная больничная палата. Впрочем, ничего другого он и не ожидал. Однако… на этот раз в ней находились люди. Не санитары, не врачи, а именно люди. Одетые в больничные пижамы, они занимались своими делами и не обращали на него абсолютно никакого внимания. Несколько человек сидели за столом и играли в карты. Некоторые лежали на койках, другие бес-цельно слонялись или негромко  переговаривались между собой.
— Хм, а они облажались, — проскрипел прямо над головой надтреснутый голос.
     Лост вздрогнул и, изогнувшись, попытался заглянуть назад. В изголовье его кровати стоял ста-рик. В такой же, как у всех пижаме, так же плохо выбрит. Он стоял оперевшись о металлическую дужку кровати, с интересом его разглядывая.
— Где я? — негромко спросил Лост.
— Где? — старик обошел тумбочку, сел на кровать рядом. — В больнице, конечно, где же еще?
— Я понимаю, — ответил Лост.
     С горлом у него что-то стряслось и говорил он с трудом.
— В какой именно? Небо… Небо какого цвета?!.
     Его охватило волнение.
     Старик удивленно оглянулся, (сам Лост не мог этого сделать, а кровать его стояла так, что окон не было видно), рассмеялся и ответил:
— С небом сегодня все в порядке. Ни облачка.
— Цвет!   
— Цвет? — старик  хитро  прищурился. — Цвет, пожалуй, голубой,  с каким-то таким оттенком…
     Он щелкнул пальцами.
     Лост откинулся на подушку и закрыл глаза.
— Да ты не волнуйся, — старик похлопал его по плечу, — вот вывезут тебя на прогулку, и небо увидишь, и солнце, и баб даже… Если конечно вывезут.
— Вывезут? — Лост сделал безрезультатную попытку подняться. — Почему вывезут?
     Глаза у старика забегали.
— Так ты не знаешь? — удивился он.
— Что? Что?!.
— Ну… ноги…
     Лост не понял, вернее не захотел понимать. Ноги. Ходить, бегать. Его ноги?.. Бегать?.. Он хотел встать, но не мог. Тело оцепенело и перестало слушаться. Эдвард! — вспыхнуло в мозгу, — это Эдвард!!. В горле пересохло.
— Подними меня, — хрипло попросил он.
     Старик засуетился, осторожно обхватил его за плечи и медленно приподнял.
— Одеяло…
     Старик откинул одеяло в сторону. На мгновение Лост напрягся, но тут же испустил короткий стон и обмяк. Ниже пояса у него торчали две перебинтованные культи. Вместо ног – культи!
— Что происходит? Какое они имеют право?!. — ему захотелось  орать во все горло и бить кула-ками, но вместо этого он лежал безвольным мешком, беззвучно шевеля губами.
— Не волнуйся, парень, — старик снова похлопал его по плечу и как-то странно улыбнулся. — Мы все здесь дефективные. Ты вот без ног, у меня почка искусственная…
     Он замолчал, улыбка медленно сползала у него с лица. В палату вошел санитар. Поднявшись, старик заковылял прочь.
— Так, Проскурин А.С.  В пьяном виде попал под поезд. Послекоматозный шок, галлюцинации… Ага! Номер 313.
     Санитар сверил номер в тетради с номером на спинке кровати, посмотрел на Лоста и крикнул в коридор:
— Это здесь, давайте каталку сюда.
— Куда? Что? Вы не можете так!.. — Лост забился в судорогах.
— Тихо, тихо, — ласково успокаивал санитар.
     Он без усилия поднял его, словно маленького мальчика, и на руках перенес на въехавшую в палату каталку.
— Ничего страшного, просто на перевязку. Сменят бинты, посмотрят как там твои швы и привезут обратно. А через недельку, глядишь, разрешат и прогулки.
— Зачем? Зачем вы это со мной сделали? — Лост… или Андрей, он не понимал сам, говорил в никуда, ничего не слыша и не воспринимая вокруг. — Почему? Чем вам помешали мои ноги?.. Это Эдвард!..
— В перевязочную, — скомандовал санитар.





























КОМЕТЫ

   Человек есть нечто, что нужно преодолеть.
                Фридрих Ницше

— Любая ситуация в жизни носит конфликтный характер. Вы не находите?
— Я?! С какой это стати?
— Извините, если  чем-то  расстроил  вас, но мне показалось… Мне показалось, что у вас…
— Душа не на месте? Да, она действительно не на месте. Вернее на месте, но совсем не на том, где ей бы следовало находиться.  А вам-то какое дело?
— Еще раз прошу прощения.
— Ладно. Прощаю.
— И все-таки, что вами движет? Откуда в вас столько необъяснимого и в то же время бессмыс-ленного, направленного из ниоткуда в никуда. Это что, стало нормой жизни?
— Ну вот, опять вы за свое!
— За свое, за ваше… Все это лишнее. Мне просто хочется знать, что вами движет?
— Ноги мною движут, когда я иду. Мотор с колесами, когда еду в автобусе…
— Ой, перестаньте! Не надо.
— Не надо?! — (довольно грозно).
— Не надо. — (умоляюще).
— Ну, хорошо, не буду.
— Огромное вам спасибо, — (облегченно), — это было очень великодушно с вашей стороны. Не ожидал. Честное слово, не ожидал!
— Ладно, чего уж там… — (смущенно, но не без некоторого самодовольства).
— А теперь представьте себе: едет по полю трактор…
— Представил, действительно едет.
— Вы  стоите  неподалеку  и  смотрите  на  него. Какой у вас возникает при этом вопрос?
— Извольте: «где бы двадцатку до получки достать?».
— Нет, я имею в виду: по поводу трактора.
— Ах, трактора… Ну… Ну, скажем, какого он цвета?
— Да нет же! Цвет вы и так видите. У вас возникает вопрос: а что это за трактор? Чем он тут за-нимается? Зачем? Понимаете – зачем?! Почему?!!
— Это только у вас такие идиотские вопросы могут возникнуть при виде трактора. А я думаю о том, у кого бы деньжат до получки занять?
— Э-эх, да что с вами разговаривать! Вы же деревянный. Вас же не прошибить ничем!
— Хм!.. — (очень самодовольно). — Хм! Хм!! Хм!!!
— А-аа, провалитесь вы все! Горите вы все синим пламенем! Мне-то что? И  почему я должен вечно решать чьи-то проблемы? Мне что в этой жизни, больше всех надо что ли? К черту! К чер-товой бабушке! К чертовому дедушке!!.
— Тихо… — (испуганно). — Тихо! Тс-с!!.
— Что? — (озадаченно).
— Вы слышите? Слышите?!
— Ни фига я не слышу.
— Не может быть. Там, слева. Шипение…
— Ах, шипение… Это кометы.
— Кометы?
— Да, именно кометы. Доигрались. Я же вас предупреждал.
— Кометы… Так скоро?..

    …и как обычно было чертовски холодно. Вили забежал в подъезд, а Ныш и Тюка остались сна-ружи, как бы на стреме. Ладно хоть сюда замок не врезали, — думал он, с чувством невероятного облегчения застегивая ширинку, — поссать человеку и то негде. А здесь ничего. На ночь можно будет сюда забуриться. Стекла на окнах целы и батарея вроде бы греет. Все лучше, чем по подва-лам околачиваться.
     Когда он вышел обратно на улицу, Ныш уже куда-то исчез. Тюка стоял один и от нечего делать ковырял в носу острой сосновой щепкой. Отвесив ему затрещину, Вили вырвал щепку и, зашвыр-нув ее далеко в сугроб, потащил Тюку со двора. Тюка не сопротивлялся. По всей видимости, ему было абсолютно все равно, что  происходит. Возможно, он даже не понимал, что все происходя-щее происходит именно с ним, Тюкой. Миновав подворотню и выскочив на мостовую, Вили опус-тил его в канализационный люк, принял оттуда бутылку чего-то мутного, запечатанного сургучом, и вернувшись на тротуар, медленно побрел в сторону гастронома. Тюку было немного жаль. За те несколько часов, что они провели вместе, Вили даже успел привязаться к нему. Хороший парниш-ка. Молчаливый и что самое главное, совершенно бесхитростный. Нет, надо было просить за него больше. Продешевил. Ох, продешевил!
     В отчаянии он всплеснул руками и едва не выронил зажатую под мышкой бутылку. Вовремя поймал, охнул и трясущейся рукой засунул ее поглубже в карман ватных штанов. Вот так. Так-то лучше. Так-то надежнее. А Ныш – сволочь ползучая. Сразу было видно, что ничего хорошего от него не дождешься, но чтобы так сподличать!.. — Вили покачал головой. — Сбежал перед са-мым… А, впрочем, ладно. За него и половину того, что стоил Тюка не дали бы. Туберкулез, ге-моррой, вшивость повышенная… Черт с ним!
     Зайдя в гастроном, Вили направился прямиком к хлебному отделу. Быстрым шагом подойдя к прилавку, он нагнулся и с урчанием впился зубами в одну из булок, выложенных на нем. Продав-щица охнула, очередь из семи человек, выстроившихся у кассы, охнула ей в ответ. Нисколечко этим не смущаясь, Вили развернулся и не выпуская булки изо рта, комично размахивая руками, бросился наутек. Несколько придя в себя, продавщица уже открыла было рот, чтобы поднять тре-вогу, но один из мужчин, стоявших в очереди, мягко ее остановил:
— Не надо. За булку я заплачу, — и уже не скрывая восхищения, добавил, — во дает! Т-твою мать, а!..
     Никем не остановленный, Вили выскользнул из магазина и, засунув так бесцеремонно украден-ную булку поглубже за пазуху, заковылял вниз по улице. Все, что нужно для жизни, у него теперь было.
     Темнело. С неба повалил снег. Начали зажигаться фонари. Благополучно разминувшись с ми-лицейским патрулем, Вили свернул в небольшой скверик. Это было одно из его любимых мест. Как правило, сюда никто никогда не заходил. Выбрав скамеечку почище, он уселся на нее и, взло-мав на бутылке сургучную печать, присосался к горлышку.
     Сивушная жидкость приятно обожгла глотку, разлилась по пищеводу и блаженным теплом на-полнила все тело. Вили наслаждался. Разве может быть на свете что-нибудь лучше глотка этой божественной жидкости? Разве что-нибудь дает большее удовлетворение телу и приводит душу в такой восторг?!. Нет! Если и существуют под этим небом подобные вещи, Вили о них ничего не известно. А раз неизвестно, значит и нет ничего такого. Нету и все! Он достал из-за пазухи теплую булку и с благоговением откусил от нее небольшой кусочек. Хорошо. Господи, до чего же хоро-шо!..
     В дальнем конце сквера показалась фигура. Темный силуэт продирался сквозь снежную завесу и направлялся, по всей видимости, прямо сюда. Крайне пораженный таким поворотом событий, Вили замер. Настороженно пошмыгал носом, засунул булку обратно под телогрейку, подальше спрятал бутыль. Человек подходил все ближе и ближе.
— Сидим?
     Это был мужчина лет сорока, прилично одетый, но какой-то уж больно помятый и заросший.
— Сидим?! — переспросил он, уже более настойчиво.
     Вили неуверенно кивнул. (Черт его знает, что от такого можно ожидать).
— Ну и правильно. И я присяду.
     Мужчина действительно опустился на скамейку рядом с Вили и протянул ему широченную ла-донь в черной кожаной перчатке:
— Василий.
— Вили, — пискнул Вили, с собачей осторожностью пожимая ее.
— Вилли? — не понял мужчина.
— Нет, просто Вили.
— Ну и хорошо, — ответил незнакомец после короткой паузы. — Хорошо. А я Вася.
     Познакомились.
— Комету-то видал? — спросил мужчина, помолчав еще минуту-другую.
— Какую комету? — с испугом воскликнул Вили.
     А про себя подумал: господи ты, боже мой, только кометы мне сейчас и не хватало.
— Не знаю какую. Прилетела, говорят какая-то. Была бы ясная погода, мы бы ее в момент отыска-ли. А так, сам видишь, — он ткнул указательным пальцем в небо, — снежит.
— Снежит, — эхом отозвался Вили.
     Ни с того, ни с сего мужчина вдруг размахнулся и треснул Вили по морде.
— Снежит?! — в исступлении заорал он и повторил эту нехитрую операцию еще раз.
     Пискнув что-то нечленораздельное, Вили вскочил и бросился вон из сквера. Он несся так, словно его ошпарили кипятком, несся, ничего и никого вокруг себя не замечая. А мужик и не со-бирался пускаться за ним в погоню. Едва Вили исчез, он встал, и как ни в чем не бывало, зашагал в том же направлении, откуда пришел.
     Впрочем, ничего этого Вили не видел. Свернув за угол, он пробежал узким темным переулком, сходу проскочил какую-то подворотню и только оказавшись в хорошо знакомом ему подъезде, остановился, чтобы перевести дух. Здесь он почувствовал себя в относительной безопасности. Уф, кажется пронесло! Он похлопал по карманам, сунул руку за пазуху и с ужасом обнаружил, что булка, к которой он успел так привязаться, исчезла.
     В первое мгновение им овладел страстный порыв. Ему захотелось сейчас же, сию же минуту броситься назад, чтобы по горячим следам найти, подобрать, вернуть потерянное! Но это только в первое мгновение. Второе мгновение принесло с собой воспоминание о страшном Васе, а третье – твердую уверенность в том, что никакой булки ему, в принципе, и не надо.
— Бог с ней, в самом деле. Что я, без булки что ли не проживу?..
    И бормоча под нос что-то утешительное, Вили полез под батарею. Сухое тепло обволакивало его, принося с собой мир и спокойствие. Вили засыпал. Нет, — рассуждал он в полудреме, — пожалуй, там, в сквере, я был не прав. Лучше глотка сивухи может быть теплая батарея…
     Сон наваливался на него. Но прежде чем его глаза окончательно сомкнулись и он провалился в небытие, каким-то боковым зрением Вили заметил в противоположном углу лестничной площад-ки нечто не совсем обычное. Прямо из бетонного пола, сияя и переливаясь, вырастали кристаллы. Продолговатые прозрачные камни правильной геометрической формы, шипя и разбрызгивая в разные стороны огненные искры, вытягивались и увеличивались в размерах, словно живые. Вот ни хрена себе!.. — только и успел подумать Вили. В следующее мгновение сон окончательно разда-вил его и все существующее превратилось в ничто…

    …когда он проснулся, было еще темно. С наслаждением потянувшись, Вили нажал кнопку звонка и бодро соскочив с кровати, пробежался по комнате. Сам раздвинул  тяжелые портьеры на окнах, сделал несколько упражнений. Через минуту в дверях появился Симон.
— Кофе, господин Вили, — сообщил он, полусонно расшаркиваясь и осторожно устанавливая поднос на столик рядом с кроватью.
— Ага! — Вили хлопнул в ладоши и потер их одна о другую. – Что с факсом из Каира?
—  Еще не было, господин Вили. Задерживается.
— Ага-а… — Вили нахмурился. — Ладно. Спасибо, Симон. Можете идти.
     Все еще пошатываясь со сна, старик вышел.
     Вили посмотрел на часы. 7:36. Рановато. Впрочем, ничего. Это даже лучше. Целых полчаса в запасе. Он быстро выпил кофе и, насвистывая что-то веселое, побежал принимать душ. В 8:17 он уже сидел на заднем сиденье своего «Континенталя».
— Как спали, господин Вили? — осведомился шофер.
— Спасибо, нормально.
     Вили поморщился. Уволить что ли этого недоумка? — рассеянно подумал он. — Какое его со-бачье дело, как я спал!
— Про комету слыхали?
— Какую еще комету, что ты несешь?
— Не знаю какую. Прилетела, говорят, какая-то. Примета есть такая, что если…
— Галактион, да? — перебил его Вили. — Подними стекло и смотри на дорогу. Хватит болтать, не такси ведешь.
— Прошу прощения, господин Вили, — спохватился водитель. — Виноват.
     Он нажал кнопку на передней панели  и стеклянная перегородка, отделяющая его от салона, медленно поползла вверх. Вили потянулся, зевнул и достал из внутреннего кармана пиджака не-большую коробочку.
— Комета… — весьма добродушно пробормотал он. — Совсем народ обалдел…
     В коробочке лежали кристаллы. Прозрачные продолговатые камни, переливающиеся в полу-мраке всеми цветами радуги. Лицо Вили расплылось в блаженной улыбке. Что это были за камни, он толком не знал. Да и на кой это нужно – знать?! Цена, о которой он договорился с покупате-лем, его вполне устраивала, а все остальное не имеет никакого значения.
     Кристаллы сверкали.
     Аккуратно закрыв коробочку, Вили убрал ее обратно в карман.
— А ты говоришь комета… — бессмысленно пробормотал он, зажмуриваясь от удовольствия.
     На встречу ему вышел сам господин Инк.
— Здравствуйте, здравствуйте. Очень приятно, — весь он так и рассыпался в приветствиях. — Вы пунктуальны, как никто другой. Приятно иметь с вами дело.
     Вили посмотрел на часы. 9:07. Действительно пунктуален, — подумал он с некоторым самодо-вольством. — Пожалуй, даже чересчур. Надо было опоздать минут на двадцать-тридцать.
— Привезли? — Инк замер в выжидательной позе.
— Разумеется, — Вили не удержался и положил в его раскрытую пасть лимонную дольку.
— Вот.
     Он достал коробочку и аккуратно опустил ее на стол. Медленно пережевывая лимон, Инк так же аккуратно взял ее в руки, приоткрыл и даже взвизгнул от удовольствия. Изжеванная лимонная корка вылетела у него изо рта и, описав дугу, благополучно приземлилась на соседний столик.
— Скажите, — поинтересовался Вили, — это ваш ресторан?
— Нет, — господин Инк закрыл коробочку и опустил ее в карман своего фартука. — Это ресторан моего босса.
— Интересно, кто же вы такие? — как бы в задумчивости пробормотал Вили.
— Вот чек, — Инк аккуратно выложил на стол белый прямоугольный конверт, — восемь с поло-виной, как договаривались.
— Нет, а кто вы все-таки такие?
— Неважно. Этот ресторан – наш. Кушайте. Сегодня мы вас угощаем.
— Ладно. Не хотите отвечать, не надо. Сам все узнаю.
     Вили забрал чек. Восемь кисленьких, — пела его душа, — восемь кисленьких, кисленьких-зелененьких… Господин Инк исчез так же незаметно, как появился. И очень хорошо! — подумал Вили. — И очень это даже кстати… Все его существо охватил какой-то сумасшедший восторг. Сегодняшняя сделка была самой крупной из всех, которые он когда-либо проворачивал. Самой крупной и самой легкой. Черт побери, теперь факс из Каира ничего не решает! Теперь диктовать условия буду я! Я!!.
— Господин Вили, — к столику подошел официант, — вас к телефону.
— К какому телефону? — не сразу понял Вили.
— Пойдемте. Я провожу.
— К телефону?.. Не надо, я сам.
     Он встал и направился к заднему выходу.
— Дверь налево, — донеслось ему вслед.
     Пустое помещение. Коридор, освещенный несколькими неоновыми лампами. Поворот… Странно, почему не позвонили на трубу?.. — промелькнуло у него в голове, и в следующее мгно-вение он получил по этой самой голове тяжелым тупым предметом, (возможно, обыкновенной совковой лопатой).
     Очнулся Вили со смутным воспоминанием чего-то приятного и невероятной тяжестью в облас-ти затылка. Со всех сторон его окружала темнота. Поза, в которой он себя обнаружил, показалась ему не совсем естественной. Точно сказать было нельзя, но создавалось такое впечатление, что его сложили втрое, а то и вчетверо, после чего тщательнейшим образом утрамбовали. Вили попытался пошевелиться, и сию же минуту голова дала о себе знать острой пронизывающей болью.
— Что за?!. — простонал он и только тут почувствовал тошнотворный запах.
     Воняло помойкой и пищевыми отходами. Не обращая внимания на боль, он собрался с силами и распрямился.
— Что за?..
     У него начался приступ истерического смеха.
     Стоял морозный солнечный день. Вили торчал, по пояс высовываясь из мусорного бака, и хо-хотал. Из5 одежды на нем сохранились только носки, трусы и, как ни странно, галстук. Все осталь-ное бесследно исчезло. Исчез и чек на восемь с половиной миллионов долларов. Исчез и сам Вили. Прежний Вили.
     Он перевалился через край контейнера и, дрожа всем телом, заковылял прочь, сам не зная зачем и куда идет. Вывернув из подворотни на улицу, он слился с людским потоком. Электронное табло над проходной завода высвечивало 12:31. Время, когда обычно Вили находился на теннисном корте…

    …очнулся он только на перекрестке у светофора, едва не попав под машину.
— Ты что, придурок, совсем охренел?! — заорал водитель, высовываясь из окна и показывая Вили кулак. — На тот свет захотел, идиот недоделанный?..
     Вили безмолвствовал. Таким незначительным и бессмысленным показался ему этот инцидент по сравнению с тем, что творилось сейчас в его голове. Что ему от меня нужно? — с удивлением подумал он, — чего он так разорался?.. Дико озираясь, он перебрался-таки на противоположную сторону улицы и тут же погрузился в свои размышления снова.
     Вечерело. Вили медленно брел по тротуару, то и дело натыкаясь на прохожих и ежеминутно извиняясь. Счастье, — думал он, — что такое счастье? Нечто абстрактное, эфемерное, желаемое всеми без исключения и недосягаемое в чистом виде практически ни для кого… Счастье, это не то, что тебя окружает, а то, как ты воспринимаешь данное окружение. Человек может быть счаст-лив только в том случае, когда его внутренний мир находится в гармонии с миром внешним.
— Вот что такое счастье! — воскликнул Вили вслух и сию же минуту провалился в открытый ка-нализационный люк.
     К счастью, внизу не оказалось ни острого металлического штыря, ни задвижки на сто пятьде-сят, ни какого-либо иного подвоха. Случись там нечто подобное – и даже страшно подумать, чем могла бы закончиться для него эта прогулка. Слава богу, все обошлось. Через пару минут он уже показался наружу, весь перемазанный грязью, но сохранивший на лице блаженную улыбку.
— Как слетали? — услышал он голос.
— Спасибо, нормально.
     Вили задрал голову. Прямо над ним стоял человек. Мужчина лет пятидесяти, прилично одетый и с весьма добродушным, пожалуй, даже чуть простоватым лицом.
— Помочь? — учтиво осведомился он.
— Был бы вам весьма признателен.
     Вили ухватил его за руку и, кряхтя, выбрался из люка наверх.
— Огромное вам спасибо! Вили, — представился он.
— Змеев Николай Петрович, — улыбнулся мужчина. — Давайте закроем это крышкой, пока еще кто-нибудь туда не загремел.
— Давайте.
    Они ухватились за плоский металлический блин и аккуратно опустили его на место.
—  Ну вот, теперь порядок.
— Ага, — Вили достал расческу, повертел ее в руках и за ненадобностью выбросил в урну. — Полный порядок.
— Простите, — осторожно поинтересовался мужчина, — вы сказали, вас зовут Вили?
— Да. Забавное имя, правда?
— Нет, отчего же… — Николай Петрович выпрямился и поскреб правой рукой свой гладко вы-бритый подбородок. — Просто мне показалось, что где-то я его уже слышал.
— Не представляю, где вы могли его слышать. Разве что в скандинавском фольклоре.
—  Вот как?! — обрадовался Николай Петрович.
— Вили – это один из трех богов, помимо Ве и, конечно же, Одина, которые убили великана Ими-ра, хаотическую силу, и создали из его тела весь этот мир.
— О-го-го!.. — пробормотал мужчина почтительно.
— Смею вас заверить, — поспешил добавить Вили, — что ни к одному из этих богов, а равно и к поверженному ими великану лично я не имею ни малейшего отношения.
— Совпадение? — удивился Николай Петрович.
— Возможно. Хотя сам я склонен считать, что это тонкий намек.
     Помолчали.
     Вили веточкой соскребал с себя грязь, налипшую на него в канализационном колодце, Змеев просто стоял рядом.
— Скажите, — не выдержал он, — как на ваш взгляд, зачем все это?
— Что это? — не понял Вили.
— Ну, это! — Николай Петрович обвел рукой пространство вокруг себя. — Зачем ваши боги уби-ли великана и создали из него мир?
— Зачем?.. — Вили растерялся. — Ну… не знаю зачем. Создали, и ладно. И очень хорошо. Захо-телось им сотворить что-нибудь эдакое...
     Он щелкнул пальцами
— Взяли и сотворили. На то они и боги.
— Ну, хорошо, им захотелось побаловаться, а мы-то тут причем? Они, видите ли, убивают кого ни попадя, а мы из-за этого мучайся!
— Что-то я вас не понимаю. Вы что, не довольны тем, что вам дали жизнь?
— Нет, — голосом обиженного ребенка ответил Змеев, — этим я доволен. Меня раздражает дру-гое.
— Что же, если не секрет?
— Ответьте мне, почему я должен жить, не имея ни малейшего представления, зачем я живу и что мне в этой жизни делать? Разве это по-божески – преподнести в подарок такую дорогую игрушку и не удосужиться объяснить, как эта игрушка заводится и как ею следует играть?
— Аа-а, — Вили прищурился и погрозил Николаю Петровичу пальцем, — вона вы как все пере-вернули. Вам, значит, надо все на блюдечке поднести, в рот положить, да еще и разжевать за вас. Не выйдет, товарищ дорогой! Не получится!! Сами должны искать, сами до всего додумываться. Для этого вас человеком и сделали, для этого вам в голову и положили мозги, а не просто, извини-те за грубость, насрали.
— Но как же свобода? — возмутился Змеев. — Где же справедливость?!
— Вот она, — Вили повторил жест Николая Петровича, то есть очертил в воздухе вокруг себя по-лусферу, — смотрите и внимайте.
— А если не внимается? — Змеев вытаращил глаза.
— Не внимательно смотрите, вот  и  не  внимается, — буркнул Вили. — Вам хочется знать, в чем смысл жизни? Так вспомните, что правильно поставленный вопрос уже сам по себе содержит от-вет!
— Бе-ли-бер-да-а, — козлиным тенорком проблеял Змеев. — По-вашему получается, что смысл жизни в самой жизни?
     Вили сложил на груди руки и с важностью подвигал нижней челюстью.
— Прежде, — сказал он, — нужно ответить на вопрос: а что же такое жизнь, в чем ее суть?
— А-а…  а в чем ее суть?
— А-а… а вот вы посмотрите вокруг себя внимательно, — передразнил его Вили, — и все увидите без посторонней помощи. Что вы видите везде и во всем?
—  Движение? — неуверенно пискнул Змеев.
— Движение! Но не просто движение, а целенаправленное. Обратите на это особое внимание, це-ленаправленное движение! А вот от чего к чему… Думайте сами. Я и так вам уже слишком много сказал. Думайте!
     Вили круто развернулся и заковылял прочь. Остановился, вернулся назад и, немного конфузясь, пробормотал:
— А за то, что помогли мне выбраться из ямы, огромное вам спасибо.
— И вам спасибо! — восторженно завопил Змеев, хватая Вили за руку и тряся ее изо всех сил, словно намереваясь оторвать и утащить с собой. — Огромное спасибо! Вы тоже помогли мне вы-браться из ямы. Только моя яма была несравненно глубже, чем этот милый канализационный ко-лодец. Спасибо!
     В десяти метрах от них остановился автобус.
— Семерка. О, это мой! — заорал Змеев. — Прощайте, дорогой друг, прощайте. Надеюсь еще увидимся.
     И со всех ног бросился к остановке.
— Только не падайте больше в открытые люки! — крикнул он уже с подножки автобуса. — Шею себе свернуть всегда успеете.
— Ладно, — пообещал Вили, — постараюсь не падать.
     Он поднял воротник пальто, засунул руки поглубже в карманы и побрел дальше, внимательно глядя себе под ноги. Вот, — с улыбкой думал он, — как приятно пообщаться с умным образован-ным человеком. Очень приятно-оО!..
     Не заметив торчавшей из стены дома железной трубы, он на полном ходу стукнулся об нее лбом и еще с полметра своего пути проделал уже на спине, в процессе свободного скольжения по ледяной поверхности тротуара.
— Очень приятно! — выразительно повторил он, поднимаясь на ноги и потирая рукой здоровен-ную шишку на лбу. — Очень!..

    …сидели и смотрели на проходящих мимо людей. Молчали. Молчали довольно долго, но, как ни странно, никакого напряжения, обычно сопутствующего столь продолжительному безмолвию, не возникало. Шел снег. Жирные влажные хлопья медленно опускались на землю, производя при этом едва заметный, но все же отчетливо воспринимаемый звук. Что-то среднее между шипением и шуршанием. Народу на улице было немного. Забавно, — подумал Вили, — почему когда идет снег, человечество словно вымирает?
— Безмолвие, — отозвался Лайт, — никто не хочет нарушать этого фантастического безмолвия.
     Вили благодарно кивнул. На душе было тепло и спокойно. Ровное, — почему-то подумал он, — ровное и стабильное… И в этом Ровном и Стабильном рождалось понимание чего-то гранди-озного и вечного. Даже не понимание, а, скорее, ощущение. Чистое восприятие, если так можно выразиться.
—  Ну, и на кого они похожи? — снова нарушил молчание Лайт.
— На кометы, — не задумываясь ответил Вили. – Или на бабочек… Нет, именно на кометы!
     Лайт добродушно засмеялся. Почувствовав в этом смехе вопрос, Вили  поспешил пояснить свою мысль:
— Как кометы, движутся они по замкнутой траектории, тщетно силясь вырваться за пределы сво-его обыденного восприятия и каждый раз, снова и снова, возвращаясь обратно, удерживаемые не-видимыми, но от этого не менее реальными силами своих страстей, желаний, бессознательных импульсов…
— Везде должен быть свой особенный центр, вокруг которого все и вертится, — хитро прищу-рившись, заметил Лайт.
—  Везде, — согласился Вили, — если только ты сам не являешься этим центром.
— Центр Восприятия! — Лайт рассмеялся. — Звучит припохабненько. Все зависит от того, с ка-кой точки зрения на это взглянуть. Очень может статься, что именно Земля является центром Все-ленной, а всё, что не в нас, лишь плод нашего воображения.
     Вили поморщился.
— Кометы, — твердо повторил он. — Люди – это кометы. А Центр Восприятия величина сугубо индивидуальная, и никакого отношения к объективной реальности она не имеет. Разве что самое отдаленное.
     Лайт промолчал. Он был доволен. Он был очень доволен!
     Мимо скамейки, на которой они сидели, прошла женщина. Прошла, остановилась неподалеку и взглянула на часы. По всей видимости, здесь у нее с кем-то было назначено свидание, но двор был совершенно пуст. Несколько минут она нервно ходила взад-вперед, затем развернулась и медлен-но побрела прочь. Вили даже показалось, что он заметил слезы на ее щеках. Женщина свернула за угол и пропала из вида.
     Снова стало пусто, но не на долго. Из соседней подворотни вывернула шумная ватага и, описав по двору довольно замысловатую петлю, пристроилась под полуобрушившимся навесом у наглухо заколоченной боковой двери гастронома. Распив принесенную с собой бутылку, компания рассы-палась и исчезла, оставив после себя только пустую посудину и смятый пластиковый стаканчик. Минут через десять к подъезду подкатил милицейский фургон.
— Эй! — заорали из окна сверху. — Какого черта?! В соседний двор, в соседний!..
     Хлопнула форточка. Зарычав, машина медленно поползла по дорожке, очевидно намереваясь обогнуть дом, чтобы попасть в соседний дворик.
— Поразительно, — задумчиво произнес Лайт, — как много здесь переплетено миров!
     Вили и сам не раз замечал эту особенность. Взять, к примеру, вот эту улицу. На первый взгляд, ничего особенного, улица как улица. Но это только на первый взгляд. Стоит присмотреться внимательно, и тогда начнешь замечать, как… Грязный и унылый мир бродяг прекрасно сосуществу-ет здесь, бок о бок, с миром уличных торговцев или сверкающим миром «новых русских». Разочарование, боль, предательство могут невероятнейшим образом накладываться на радость, веселье или восторженное чувство первой любви. А мир глазами ребенка. А мир человека, открывшего для себя прелесть алкогольного опьянения, а мир профессионального киллера… И все это – одна и та же улица; одни и те же предметы; одно и то же пространство в одном и том же временнум из-мерении!..
— Кометы, — пробормотал Вили. – Кометы!..
— Разные уровни восприятия, — поправил его Лайт. — Чем более человек развит, тем более он восприимчив. И тем менее он зависим от Центра, вокруг которого вращаются все остальные. Ко-мета могла бы перестать быть кометой, если бы сумела разорвать цепи притяжения и вырваться за пределы Системы…
— Системы?!.
— Эй ты, Оргазм Роттердамский! — заорали откуда-то сверху. — Кончай базарить. Спать не да-ешь. Щас в милицию позвоню!
     Вили встал и вышел со двора на улицу. Стабильное, — думал он, — Ровное  и Стабильное…
     Что дальше?..

— И сколько же раз вы получали по голове этой штуковиной?
— Сколько? Откуда я знаю, сколько? Много раз получал.
— Наверное, все по пьяне?
— Нет, от чего же, — (самодовольно), — и в трезвом виде не раз перепадало. А откуда вы такой любопытный, случаем не из милиции?
— Нет! — (испуганно). — Боже меня упаси!
— Это хорошо. Тогда мы с вами можем найти общий язык.
— Один на двоих? Хорошо бы.
— Точно говорю, найдем!
— А в детстве вы не страдали рахитом?
— Ох, чем я только не страдал в детстве!.. А вот рахитом нет. Кажется, не было такого. Бог мило-вал.
— Ладно. Это, вообще-то, ерунда. Я вас совсем не о том хотел спросить.
— О чем же? Спрашивайте.
— Ответьте мне: вам никогда не приходилось видеть животное?
— Да каждый божий день вижу! С утра вроде бы смотришь – люди. А к вечеру приглядишься как следует и понимаешь: не-е, животные! И говорить по-человечьи не могут, мычанье одно, и на но-гах еле держаться…
— Я вас серьезно спрашиваю, — (не скрывая раздражения), — вы  настоящее животное  видели?
— Ну, видел, — (обиженно). — И пошутить уж нельзя.
— Прекрасно! И чем же,  по-вашему, животное отличается от человека?
— Чем, чем… да ничем! Единственная разница, что у человека две ноги и нет перьев.
— А еще?
— А что еще? Водки животное не пьет, табаку не курит…
— Так, так, — (поощрительно), — дальше, пожалуйста. Ведь можете же, когда захотите.
— Да отвяжитесь вы от меня! Что вы ко мне пристали? «Спой, да спой»!
— Скажите, а может животное пойти в кино или насладиться чтением книги?
— В кино, пожалуй, и может, если билетерша у входа заснула. А вот книгой вряд ли.
— Нет, это невыносимо! Вы что, терпение моё  испытываете что ли?!
— Ничего я не испытываю. Тоже мне, нашел испытателя. Сами лезете ко мне с каким-то живот-ным, а потом меня же и обвиняете непонятно в чем. Я ведь так и обидеться могу.
— Что-о?!. — (угрожающе).
— Ничего! — (без тени смущения).
— Для вашей же пользы стараюсь, а вы…
— А кто вас просит для меня стараться? Сидите себе спокойно и не суйте нос во все дыры.  Без вас тошно.
— Э-эх, темнота! — (со вздохом). — Ну ладно, ладно. Простите меня, пожалуйста.
— Черта с два! Не прощу.
— А ведь любая ситуация в жизни носит конфликтный характер. Вы не находите?
— Я?! С какой это стати?
— Извините, если чем-то расстроил вас, но мне показалось… Мне показалось, что…


ПАНДОРА

  …банк не единственная и не самая большая из моих идей…

                Джон  Ло
     «ВЕЧЕР…»

     Прежде чем пойти в Контору, Иван Петрович решил забежать в столовую подкрепиться. Силы его уже полчаса как иссякли, поэтому пожрать сейчас было жизненно необходимо. Небрежно швырнув толстую кожаную папку на свободный столик, он подошел к окошечку и заказал себе полтора стакана индийского чая.
— Ждите, — буркнула толстая женщина в грязном халате, — сейчас принесут.
— Ладно, — как можно равнодушнее отозвался Иван Петрович, — подожду.
     И, вернувшись за свой столик, принялся ждать.

     На принесенную ему еду он накинулся с жадностью. Шумно чавкал, издавал непотребные внутриутробные звуки, громыхал вилкой.
— Мань, ты только посмотри, — шепнула женщина на раздаче своей напарнице. — Во мужик да-ет!..
     Со стороны могло показаться, что у Ивана Петровича не две, и даже не четыре руки, и шесть или восемь. Это делало его очень похожим на прожорливое индийское божество. Кроме того, свою длинную прямую бороду, (которая, что тоже весьма примечательно, росла у него прямо из-под носа, минуя подбородок), Ивану Петровичу пришлось разделить надвое и заправить за уши, что делало всю картину еще более гротескной и пугающей. Иначе кушать он просто не умел.
— Ну и ну! — покачала головой вторая раздатчица. — Ну и ну…

     Покончив с едой, Иван Петрович встал из-за стола, взял свою папку и отправился туда, куда ему было нужно – в Контору.
— Здравствуйте, — пророкотал он, вваливаясь в приемную, — это опять я.
— Вижу! — испуганно вскрикнула секретарша. — Товарища Авзалова нет. И не будет. Нет!..
— А вот я сейчас сам проверю, — ехидно отозвался Иван Петрович и прошмыгнул в кабинет пре-жде, чем девушка успела что-либо предпринять.
— Нету! Нету! — в истерике продолжала она причитать. — Нету Авзалова…
     Но было уже поздно.

     При виде Ивана Петровича первым желанием господина Авзалова было нырнуть под стол. Весь он съёжился, лицо у него побагровело, а уши нервно зашевелились.
— Опять вы!.. — простонал он. — Товарищ Кузнецов, ну сколько раз вам можно повторять? Не нуждаемся мы в ваших изобретениях, и ваши сумасшедшие идеи нам не нужны. Понимаете вы русский язык или нет? Не-нуж-ны!
     Нисколечко не смущаясь таким приемом, Иван Петрович проворно пересек кабинет и деловито уселся на стул прямо напротив товарища Авзалова.
— Вот, — он швырнул папку на стол, — это то, что сделает вас богатым и счастливым, а мне при-несет мировую известность.
     Лицо у господина (или товарища?) Авзалова стало совершенно сизым.

— Как все гениальное, — излагал Иван Петрович, — идея моя необычайно проста. В нашем горо-де имеется 241 маршрутный автобус. Циркулируют эти автобусы по улицам, возят пассажиров, но пассажир-то нынче пошел наглый. Мало того, что он пользуется общественным транспортом в своих личных, я бы даже сказал корыстных целях, так еще этот самый пассажир и проезда оплачивать не желает.
— Да ну? — удивился Авзалов.
— Да! — сказал, как отрезал Иван Петрович. — А контролеров у нас не хватает, сами знаете. Как выкарабкаться из сложившейся ситуации?
     Он многозначительно поднял указательный палец.
— Да очень просто! У нас не хватает контролеров зрячих, но кто сказал, что для этого дела не го-дятся контролеры  слепые?!.

— Нет, нет! Я не  сумасшедший!! — орал Иван Петрович, когда двое в камуфляжной форме выво-лакивали его из кабинета. — У нас в городе почти семь сотен слепых, я наводил справки. Вы только подумайте, какие здесь открываются перспективы. Достаточно ввести проездные билеты с аз-букой Брайля, и всё! «Зайцев» как не бывало…
— Вон его отсюда! Во-он!! — верещал Авзалов и колотил кулаком по столу, нагоняя страху.
— Да погодите вы, — вяло отбивался Иван Петрович, — дайте хоть папку взять. В ней же доку-менты…
     Под общий хохот сотрудников его вытащили на крыльцо и спихнули в сугроб. Папку с доку-ментами вынес ему сам господин (!) Авзалов. Вернее не вынес, а вышвырнул в форточку.

     Весь вечер Ивану Петровичу было тошно. Его тошнило и в прямом и в переносном смысле это-го слова. Он ублевал коврик перед своей дверью, ублевал всю прихожую и даже, (как только умудрился!), наблевал в заварочный чайник. Впрочем, все это внешне. На душе же у него было еще пакостнее.
— Обидно! — восклицал он, заламывая руки. — Обидно, что такой талантливый человек, как я, никому не нужен.
     В половине десятого вечера в дверь к нему постучали.

— Здравствуйте! — на пороге стояли два молодых амбала и воротили носы, (очевидно, от запаха свежей блевотины).
— Вы тот самый Кузнецов и есть? — поинтересовались они.
— Да… Наверное… — неуверенно переминаясь с ноги на ногу, ответствовал Иван Петрович, хо-рошенько еще не зная, тот он самый Кузнецов или не тот.
— Мы пришли по поводу ваших замечательных изобретений, — сообщили молодые люди. — Вы чрезвычайно, (чрезвычайно!), замечательная личность, а потому позвольте сделать вам небольшой презентик.
     И с этими словами один из пришедших отсчитал Ивану Петровичу полтора миллиона рублей.
— Но за что?! — Почти в испуге вскричал тот.
— Считайте нас вашими спонсорами, — успокоили его нежданные визитеры.
     И Иван Петрович успокоился. Папку, с которой он не расставался даже ночью, предприимчи-вые молодые люди унесли с собой.


     «ПОЛДЕНЬ…»

     Все утро Иван Петрович шатался по городу, но тоска, овладевшая им еще со вчерашнего ве-чера, упорно не желала его покидать. Он пробовал пить вино, пробовал курить анашу, наголо по-стригся и даже сбрил бороду, но все напрасно.
     Ровно год прошел с тех пор, как папка с его идеями была похищена, а сам он оказался оконча-тельно предан забвению. Теперь ему было известно, что люди, так нагло обманувшие его, являлись руководителями коммерческой фирмы «Сын & Пасынок». Неоднократно пытался попасть он туда на прием, но ни Сын, ни Пасынок, (вот бы узнать, кто из них кто!), определенно не желали иметь с ним ничего общего. Увы, только теперь он понял, какую в свое время совершил глупость.
     Только теперь!

     На автобусной остановке к нему подошел человек. Маленький плюгавый мужичонка, неверо-ятно подвижный и внешне очень похожий на муху.
— Нет, вы слышали что делается?! — возбужденно заорал он, прямо в лицо Ивану Петровичу. — Это поразительно, но это факт! Их молекулярный реактор работает! Работает!!
     Ивана Петровича передернуло.
— Конечно работает, — сердито ответил он, — с чего бы ему не работать?
— Но это же противоречит здравому смыслу, это же… Это же вопиющее нарушение второго за-кона термодинамики! Этого просто не может быть!!.
     Поперхнувшись слюной, Человек-Муха замолчал.
— Это противоречит не здравому смыслу, а вашим представлениям о здравом смысле, многоува-жаемый коллега, — начал было Иван Петрович, но потом передумал и сказал:
— Нет, коллегой я вас называть не хочу. Это не только глупо, но и опасно. Своим коллегой я мог бы назвать господина Больцмана, который пытался втолковать вашим коллегам, что пресловутый «второй закон» опровергается самой природой. И что же вы с ним после этого сделали? Вы довели беднягу до ручки! Нет, какой вы мне, к чертовой матери, коллега?!.

— Послушайте, — горячо возразил Человек-Муха, — а почему, собственно говоря, я должен вам верить? Если изобретение реактора ваша заслуга, то причем здесь Сын с Пасынком?
— Они, — Иван Петрович всхлипнул, — они… украли мое изобретение. Эти негодяи, они…
— Хорошо, — попытался успокоить его мужчина, — я готов поверить вам, но при одном непре-менном условии. Объясните мне, как возможно невозможное? По какому принципу работает этот чертов реактор?! Ведь если изобрели его действительно вы, то…
— «Эффект двух капель»!
     Не своим голосом заорал Иван Петрович, размазывая по лицу слезы.
— Капните рядом две капли воды – большую и маленькую. Сначала их температура будет абсо-лютно одинаковой, но очень скоро маленькая капля начнет испаряться, притягиваясь к большой и конденсируясь на ее поверхности. При этом температура среды вокруг большой капли вырастает! Как видите, процесс переноса тепла от одного тела к другому происходит самопроизвольно, в лю-бом направлении.
— Вот так! — с пафосом подытожил Иван Петрович. — Я опроверг второй закон термодинамики и изобрел «perpetuum  mobile»!..

— Не может быть! — Человек-Муха  стоял с распахнутым ртом и дико вращал глазами. — Демон Максвелла, это же демон Максвелла!
— Не знаю, причем здесь Максвелл, — ответил Иван Петрович, высокомерно почесывая лысину, — в основу своего реактора я положил принцип, согласно которому капли воды испаряются тем интенсивнее, чем они мельче. Процесс, обеспечивающий круговорот воды в реакторе с интенсив-ностью один кубометр в секунду, позволяет снимать мощность до двух с половиной миллионов киловатт одновременно по теплу и холоду. А ведь это, как вы сами понимаете, мощность крупной электростанции! И заметьте, без затрат энергии извне, без какого бы то ни было загрязнения ок-ружающей среды!

— Да что это?! — не унимался Иван Петрович. — Я могу научить вас, как использовать энергию суточного колебания температуры окружающего воздуха или же энергию перепада атмосферного давления. Соедините термометр или барометр, механические часы и электрический генератор вместе и вот вам еще один «вечный», а точнее даровой двигатель. Да мало ли что еще можно при-думать! Беда в том, что никому мои изобретения не нужны.
     Он вдруг помрачнел и насупился.
— Были не нужны. А теперь эти мерзавцы обворовали меня.
— Поздравляю вас, коллега! — мужчина схватил Ивана Петровича за руку и принялся изо всех сил трясти ее. — Позд-рав-ля-ю! Ваше открытие произведет переворот не только в науке. Что там наука, изменится вся наша жизнь, все наше общество! Поздравляю!!
     Иван Петрович вырвался и, оставив Человека-Муху в полной растерянности, убежал прочь.

     Остаток дня он шатался по кабакам и пил водку. Когда же к вечеру, больной и опухший, Иван Петрович воротился домой, у двери квартиры его поджидал сюрприз. Семеро человек, предста-вившиеся особой Ученой делегацией, вручили ему почетный диплом и приглашение на Специаль-ную Ученую конференцию, где именно ему, Кузнецову Ивану Петровичу, должны будут присво-ить докторскую степень и сразу после этого послать на другую, еще более Ученую конференцию в город Париж.
— Спасибо, большое вам спасибо, — бормотал сквозь слезы расчувствовавшийся Иван Петрович. — Я всегда говорил, что есть Бог на небе. Да, многоуважаемые коллеги, несомненно есть!
     Коллеги его не перебивали. Этот вечер запомнился Ивану Петровичу, как самый волнующий в его жизни.


     «РАННЕЕ УТРО…»

     Из здания Университета Ивана Петровича выставили. И не просто выставили, а выставили со скандалом.
— И чтоб духу твоего здесь больше не было! — бесновались ученые на крыльце. — Недоучка! Деревенщина!!
— Псих недоделанный! — вторили им из окон студенты. — Гений с макаронной фабрики!..
     Причем здесь фабрика? — недоумевал Иван Петрович. — И почему именно с макаронной?..
     Он долго бродил по улицам, заглядывая в лица прохожих, но все его усилия были напрасны. Никто не обращал на него никакого внимания. Его не узнавали! И именно безразличие со сторо-ны неизвестных6 ему людей казалось ему в эту минуту особенно оскорбительным.
— Сволочи! — восклицал он в сердцах. — Всех бы поубивал, будь моя воля.
     Но именно воли у него уже давно не было.

     В парке культуры и отдыха, куда занес его случай, Ивана Петровича страшно перепугали. Ка-кой-то ненормальный узнал в нем изобретателя «самоходных ветряных машин» и с воплями:
— Ага, да ты ж тот самый козел, из-за которого мы без работы остались!.. Стой, куда?!. — погнал-ся за ним.
     Делать было нечего, пришлось удирать. Но и удирая, Иван Петрович продолжал сохранять на своем лице гримасу обиды и презрения ко всему человечеству.
— Я гений, — попытался объяснить он, когда гнавшийся за ним мужик настиг-таки его и схватил за шиворот, — я всеми покинутый  непризнанный гений!
— Гений?! — заорал мужик, которого эти слова только еще сильнее раззадорили. — А вот я те щас покажу, какой ты гений!
     И он несколько раз ударил Ивана8 Петровича мордой об асфальт.
— Да в чем дело? Чего вам от меня надо? — Иван Петрович был близок к обмороку. — Отпустите меня немедленно, я не сделал вам ничего плохого!..
— Ничего плохого?! —  не унимался мужчина. — Щас я тебе покажу ничего плохого!..
     И только вовремя подоспевшая милиция спасла Ивана Петровича от неминуемой гибели.

     Придя домой, он поставил на старенький проигрыватель свою любимую пластинку,27 лег на ди-ван и стал ожидать смерти. Это занятие казалось ему таким естественным, а смерть*  представля-лась настолько желанной, что если бы не звонок в дверь, Иван Петрович, скорее всего, действи-тельно умер бы.
— Здоруво, Петрович, — на пороге стоял сосед по площадке. — Огоньку не найдется?
— «Огоньку»?.. — не сразу понял Иван Петрович.
— Огоньку. Совсем ты скоро рехнешься со своими машинами.
     Сосед недовольно поморщил лоб и, указав пальцем на сигарету, торчавшую у него изо рта, до-бавил:
— Спички кончились.
— Нет, — Иван Петрович виновато развел руками, — огня у меня нету.
— Дурак ты, Кузнецов, и28 уши у тебя холодные, — проникновенно, совершенно без злобы изрек сосед. — Все люди как люди, а ты сам не знаешь, чего тебе надо. Ну посмотри на себя, совсем ведь доходишь.
     И, покачав головой, он ушел прочь.

     Усевшись посреди кухни на табуретку, Иван Петрович призадумался. Может кошку мне завес-ти, или собаку какую? — размышлял он. — Всё не один, всё веселее будет. Или, может, жениться, а? Заведу семью, детей; на работу устроюсь…
     Глядишь, дурь-то из головы и повыйдет. Оденемся мы с женой в черные джинсы, напялим на себя черные водолазки и пойдем по гостям  гармонировать. Он попытался представить себе эту картинку, но легче почему-то не стало.
     Нет, — решил он, — гармонировать это не то. И жениться не то. А что же все-таки делать? Ведь делать-то что-то надо, невозможно так дальше жить!..
     Почесывая подбородок, он вышел в коридор. В полной тишине, царившей в квартире, он без особого труда различил голоса, доносившиеся из-за стены.

— Кузнецов-то? Да дурак он, ваш Кузнецов, и больше ничего.
— Ну почему же сразу дурак? Человек-то он, если по совести, смышленый. И для города сделал немало, да и вообще… Личность знаменитая.
— А что он такого особенного сделал? Да ведь если разобраться как следует, все его идеи чушь, фантазия идиота! Бред сумасшедшего, не больше.
— Ну уж прямо и все?
— Большинство. А что не чушь, так банальщина или посредственность. Нет, даже и не пытайтесь меня переубедить. Ничего особенного ваш Кузнецов из себя не представляет. Да и не представлял никогда…

     Ближе к полуночи из квартиры Ивана Петровича повалил дым. До смерти перепуганные соседи вызвали пожарную команду, но, как оказалось, никакого пожара на самом деле не было. Дверь в квартиру взломали и с удивлением обнаружили, что квартира совершенно пуста. Не оказалось в ней самого хозяина, (хотя доподлинно известно, что из дома он никуда не выходил), не оказалось на месте мебели, не оказалось даже штукатурки на стенах и унитаза в уборной. Источником дыма служила маленькая латунная капсула, которую пожарные тщательно запечатали и под надзором милиции увезли с собой.
     Иван Петрович бесследно исчез. Бесследно – в прямом смысле слова, так как не осталось от него ровным счетом ничегошеньки, даже воспоминаний. Словно и не жил такой человек на земле, словно и никогда не рождался…


































ИЗБРАННИК

  …человек всегда в сложной зависимости и чувствует себя свободным лишь потому, что благодаря долголетней привычке не ощущает своих оков…

                Странник и его тень


     …отпустив такси, Сергей достал сигарету, закурил и осмотрелся. Вход в парк находился на противоположной стороне улицы. Старинная чугунная ограда, полуразрушенная арка из красного кирпича. Асфальтовая дорожка и массивные облупившиеся скамейки. Очень, очень старый парк. Должно быть ему лет сто, а может и все двести. Сергей медленно пересек улицу. Решетка оказа-лась незапертой и он без труда проскользнул внутрь. В парке было пусто. Ни одной живой души. Да и кому здесь быть, в такую-то рань?
     Сергей шел не спеша. То тут, то там ему попадались опрокинутые урны, сломанные ветром ветки, обрывки газет, смятые стаканчики из-под мороженого. Толстый ковер сухих листьев приглушал шаги. Да, парк этот, без сомнения, уже давно никому не нужен. Что ж, наверное, он этому только рад, — подумал Сергей. — Я бы, по крайней мере, был счастлив оказаться на его месте. Вообразить только, как это прекрасно: быть таким вот заброшенным, забытым и никому ненуж-ным парком. Никому! Стоять себе, потихоньку разрушаться, умирать…
     Хотя, почему обязательно умирать? Не умирать, а возвращаться в свое истинное, дикое состоя-ние. Сначала все дорожки засыплет листвой, потом сквозь потрескавшийся асфальт начнут пробиваться молодые побеги. Как знать, возможно, лет через десять, глядя на буйно разросшийся лесок, никто и не вспомнит, что  когда-то он был парком. Впрочем, нет. Скорее всего, через десять лет о парке никто не вспомнит совсем по другой причине. На этом месте будет стоять новый микрорай-он или платная автостоянка.
     Дойдя до высохшего, заваленного мусором фонтана, Сергей очистил одну из скамеек от листь-ев, бросил на нее плащ, поставил сиреневую спортивную сумку и уселся сам. Вскоре показался Владимир. Сонный, хмурый, он вынырнул откуда-то из зарослей. Недовольно обвел глазами пло-щадку, но заметив Сергея, удивленно присвистнул, расплываясь в улыбке.
— Привет, привет, — с наигранной веселостью воскликнул он,— а я, честно говоря, вообще не хотел приходить. Чего, думаю, ради себя на посмешище выставлять? Так, стало быть, это не шут-ка и не пьяный треп. Или ты все-таки что-то задумал?
     В голосе его звучала ирония, однако в глазах этой иронии отнюдь не наблюдалось. Скорее рас-терянность или недоумение.
— Привет, — хмуро ответил Сергей, не подавая руки.
     Владимир уселся рядом, покосился на сумку.
— Ну и что, как все это понимать?
— Так и понимай, — Сергей подпихнул к нему сумку, пару раз затянулся и отбросил окурок в сторону. — Семь миллионов. Бери, они твои.
     Владимир захохотал, но смех сорвался и вышел очень похожим на кваканье.
— Ага, — он возбужденно заерзал, — я суну в нее руку, а там капкан, да? Или бультерьер? А мо-жет…
— А ты не суй руку, — холодно перебил Сергей, — ты просто открой молнию и загляни внутрь.
— Ага, загляни…
     Владимир обеспокоено завертел головой в разные стороны. Лицо у него сделалось совсем по-терянным.
— Да что ты дергаешься?! — Сергей откинулся на спинку скамейки, подпихивая сумку еще бли-же. — Бери же, ведь ты заслужил  эти деньги.
     Последняя фраза прозвучала откровенно глумливо.
— Ты сумасшедший!
     Владимир вскочил, снова сел, медленно протянул руку к молнии, но тут же отдернул ее.
— Открой… ты… —  проговорил он, заикаясь.
— Я? — усмехнулся Сергей. — Я тебе их дарю, я же еще и сумку открывать должен? А может и тратить мне их за тебя придется?
     Владимир снова вскочил, но быстро совладал с собой и уселся обратно. Шок от удивления прошел и очевидно он понял, что выглядит, мягко говоря, смешно. А что если этот сукин сын, — возникла у него в голове мысль, — именно этого и добивается? Хочет унизить меня, выставить полным идиотом, ничтожеством. Ведь он наверняка меня во всем обвиняет.
— Ну, знаешь!..
     Он резко повернулся, рывком расстегнул молнию и  осторожно заглянул внутрь. В сумке лежа-ли доллары. В пачках. Много-много пачек. Владимир схватил одну. Проверил. Схватил другую, третью…
— Можешь не утруждать себя, это не «кукла». — Сергей достал сигарету, (черт возьми, а ведь я ожидал от этого мудака нечто большего), щелкнул зажигалкой. — Здесь ровно семь миллионов.
     Он встал и перекинув плащ через руку, зашагал прочь. В парке по-прежнему никого не было. Деревья шумели и в шуме этом слышалось что-то триумфальное. А на улице вовсю ревели маши-ны. Отчего-то Сергей вспомнил, что именно здесь находится одно из самых оживленных мест го-рода, но взглянув на пустые безжизненные аллеи, он только грустно улыбнулся, снова пытаясь сравнить себя с этим, всеми брошенным (…преданным!..) парком. Вот она, жизнь. Жизнь, во всей своей противоречивости. Глупая сказка.
     Владимир нагнал его уже возле выхода.
— Но почему? — заорал он, вцепляясь ему в рукав. — Почему, черт тебя побери?!.
— Почему?
     Сергей не останавливаясь высвободил руку. Владимир семенил рядом, забегая то с правой сто-роны, то с левой.
— Тебе хочется знать почему? А не ты ли, вместе с Басурмановым, развел вокруг меня всю эту мерзость?! И ведь я вам верил… Впрочем, теперь все это не имеет значения.
     Он остановился.
— Я дарю тебе это, раз ты сам этого захотел. Если не жалко, можешь поделиться со своим ком-паньоном, я буду только рад. А жалко, оставь все себе.
— Ты свихнулся, — Владимир попятился. — Ты совершенно спятил! Теперь я понимаю, где ты пропадал последние два месяца…
     Отступая задом, он поскользнулся и едва не попал под автобус.
— Псих! Придурок хренов!.. — завизжал он.
     И тут Сергей начал менять тело.
     Сердце сдавило, улица поплыла влево, но прежде чем стукнуться головой о бордюр и прова-литься в темноту, он успел заметить, как сумка, которой размахивал Владимир, раскрылась и тол-стые, туго перепоясанные пачки посыпались на мостовую, прямо под колеса несущихся мимо ма-шин…

     …включив кондиционер и плеснув себе в стакан еще на два пальца, он уселся обратно в кресло. Вытянув ноги, с наслаждением сделал небольшой глоток. Желтые шторы слегка заколыхались, по полу потянуло прохладой.
— Синг, — Сергей поставил стакан на столик, скрутил журнал  трубочкой и принялся, словно в подзорную трубу, рассматривать своего соседа. — Тебе не надоело, Синг?
— Чего? — не отрываясь от газеты, спросил тот.
— Си-инг, — Сергей потянулся, хрустнув суставами, швырнул в него журналом. — Да брось ты свою газету, сколько можно?
     Синг встал, аккуратно сложил газету и убрав ее в специальную папку, прошелся по комнате.
— Я не понимаю тебя, — сказал он, несколько раздраженно. — Что тебя не устраивает, чего ты все время цепляешься ко мне? Я тебе что, мешаю? Могу я хоть раз в свой обеденный перерыв спо-койно почитать газету или нет?
— Погоди, ты не понял меня… — начал было Сергей.
— Нет уж, теперь помолчи, — перебил его Синг, — теперь я говорить буду. Вот уже месяц, как тебя вселили в мой номер и я ни разу не видел, чтобы ты ходил на работу или занимался чем-нибудь полезным.
— Синг, я…
— Ты пьянствуешь, валяешь дурака. Устроил из своей половины комнаты какой-то склад. Зачем все это?
— Я же не знал, что у вас здесь «коммунизм», — вяло отреагировал Сергей. — Если хочешь, я мо-гу отнести весь этот хлам обратно, или подарить кому-нибудь.
— Подарить?.. Ладно, серьезно разговаривать ты не умеешь, это твое личное дело. Со всем ос-тальным я тоже давно смирился. Но ты можешь хоть на час оставить меня в покое?! Я хочу почи-тать газету. На гамильтонском нефтепроводе произошла авария, а ты мне не даешь ничего толком узнать. Это свинство, в конце-то концов!
     Он остановился и топнул ногой. Сергей с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться. Смот-реть на то, как Синг выходит из себя… Да, это зрелище не для слабонервных.
— Мне скучно. Понимаешь, Синг, скучно. Как ты вообще можешь читать подобную дребедень? Это же неинтересно.
— Ему скучно, ему неинтересно! — Синг всплеснул руками, снова начиная бегать из угла в угол. — Да как же тебе может быть не скучно, когда ты целый день сидишь здесь, смотришь телевизор и единственное, чем занимаешься, это пьешь! Так и свихнуться недолго.
— Недолго, — согласился Сергей, — ну а что мне еще делать?
— Что делать? Да я же тебе, по крайней мере, раз сто предлагал устроиться к нам на Завод, если ты не можешь найти ничего другого. Ведь ты напрасно убиваешь время! — Синг бросил косой взгляд на часы. — Я могу договориться, нас поставят в одну смену…
— Зачем, Синг?
— Что зачем?
— Зачем мне устраиваться на ваш долбаный Завод, чего я там не видел? Был я на заводах, ничего интересного. Так, пьянство одно.
— Ну знаешь!.. Не хочешь на Завод, устраивайся в Оранжерею, это тоже недалеко. Будешь выра-щивать цветы… Но ведь должен же ты чем-нибудь заниматься!
     Последнюю фразу Синг выкрикнул с таким отчаянием, что Сергею его стало по-настоящему жалко.
— Какой в этом смысл? — он попытался говорить как можно мягче, словно разговаривал с ребен-ком. — Мы же с тобой каждый день обсуждаем одно и то же. Ну какой мне резон вкалывать на вашем вонючем Заводе, или в Оранжерее, или где угодно еще, если я и так, понимаешь так, могу пойти в любой магазин и взять там все, что мне захочется? У меня же нет никакого стимула к ра-боте.
— Не понимаю, — Синг тяжело опустился в кресло и тупо уставился в пол, — но ведь должен же ты что-нибудь делать. Как можно брать, и ничего не давать взамен? Это же…
     Возникла неловкая пауза.
     За слабым гудением кондиционера было слышно, как в соседнем номере кто-то неумело пытал-ся играть на скрипке, ужасно фальшивя и при этом не в такт подвывая.
— Знаешь, Синг, — Сергей залпом выпил все, что оставалось в стакане, — я тоже здесь много че-го не понимаю. Тот мир, в котором я жил последний раз, коренным образом отличается от этого, понимаешь?
     Он встал.
— Ты извини, что я опять испортил тебе настроение. Я не хотел.
— Куда ты?
— Пойду прогуляюсь, может пойму наконец, что к чему. В Галерею зайду. Мне очень многое надо понять, Синг. Очень многое. Затем я и здесь.
     Он взял со стола пачку. Достал сигарету, закурил.
— Слишком поздно не приходи, — буркнул Синг, — мне сегодня пораньше надо лечь спать. И не нажирайся, пожалуйста, до такого состояния, как в прошлый раз. Вино не для этого придумали.
     После Галереи, Сергей отправился на пруд, кормить уток.
     Господи, как же все это похоже на сон, — думал он, шагая по гранитной набережной, отламы-вая  и кидая в воду кусочки хлебного мякиша. — Ведь они противоречат не только законам миро-здания, они противоречат самой человеческой природе. Это же марионетки, фанатики! Государст-ва у них нет никакого, о деньгах они и слыхом не слыхивали. Ни армии, ни милиции, а ведь ни войн и ни преступности. Тьфу ты, чушь какая! Утопия. Самая натуральная утопия. А они живут. Работают, только потому, что нельзя не работать, не воруют, потому что не понимают, что такое воровство и зачем оно нужно. И никакого начальства, все идет само собой. А я-то, дурак, в поис-ках какой-то там свободы таскаюсь из одного мира в другой, из одного тела в следующее, а она вот она, свобода! Но неужели, черт возьми, все так легко? Легко и глупо…
     Он остановился и широко размахнувшись, закинул остатки хлебного батона далеко в воду. И тут… до него дошло. Развернувшись, он почти бегом бросился обратно в гостиницу. Только бы успеть. Эх, Синг, Синг…
     Придя вечером с работы, Синг обнаружил на столе записку. Написано было неровно, словно второпях. А в самом конце, надпись как-то странно обрывалась:

      Бедный Синг, это как шахматы!
     Шахматы, без черных фигур и клеток. У вас просто нет выбора. И точки опоры — тоже не-ту… Понимаешь?!. Едва ли. Мне тебя жаль. Чисто по-человечески жаль, ты хороший парень…

     Дальше шла неровная загогулина, от последнего слова к нижнему правому углу страницы.
— Что же это такое? — Синг недоуменно повертел листок в руках и уставился на неподвижное тело в углу. — Что ты имеешь в виду?
     Ему никто не ответил…

    …первым из кабинета вылетел Балабанов. Красный, с перекошенным лицом, он пробежал через приемную и скрылся за портьерой. Следом за ним показался Навуфеев.
— Все, — пискнул он, — подаю рапорт…
     И ни на кого не глядя, нырнул в ту же щель, что и Балабанов.
     Ожидающие переглянулись, но никто не проронил ни слова. В наступившей тишине прогремел голос командора, усиленный в несколько раз мощным репродуктором, прикрепленным над две-рью:
— Следующий!
     Сергей поднялся.
— Ни пуха, — пихнул его Степанцов и тут же опустил глаза, словно и не говорил ничего.
     Сергей откашлялся, переложил папку в левую руку и тряхнув головой, решительно шагнул внутрь. Кабинет оказался гораздо бульших размеров, чем это можно было предположить. По пра-вую сторону тянулись книжные стеллажи, слева – три огромных окна, полуприкрытых брониро-ванными жалюзями. Командор восседал за большим Т-образным столом, выглядывая из-за него, словно солдат из окопа. За спиной у него помещался государственный флаг, а рядом, под стеклян-ным колпаком, лежало что-то, очень похожее на старую фронтовую каску.
— Садитесь, — хмуро предложил он.
     Командор оказался сухим и сморщенным. Совсем не таким, каким его изображали плакаты на улицах и картины в казармах.
— Благодарю вас, — Сергей кивнул, пересек комнату и уселся на предложенный ему стул.
     Несколько минут помолчали. Сергей с нескрываемым любопытством рассматривал командора, а тот насупившись, барабаня по столу пальцами, изучал какие-то документы.
— Ну, — сказал он наконец, откладывая бумаги в сторону и удостаивая своего собеседника взгля-дом, — с чем вы ко мне? Только быстрее, коротко и по существу.
— Коротко и по существу, — согласился Сергей. — Лейтенант Кононов. Коричневый легион. Цель моего визита мне не известна. Направлен распорядителем третьего корпуса, капитаном Бронксом.
     Он встал, щелкнул каблуками и уселся на место.
— Жду ваших распоряжений.
— Бронксом, Бронксом… — словно что-то припоминая, повторил командор. — Это тот, что… Ах, да!
     Он кивнул. Выбравшись из-за стола, подковылял к окну.
     Э-э, — отметил про себя Сергей, — да это же совсем старик! И ничего в нем нет героического, ничего грозного. Ну и дела…
— Значит, вы тот самый лейтенант, чья рота штурмовала Пегрон и кто собственноручно захватил в плен генерала Уэшбера?
— Так точно!
     Сергей снова вскочил, по-удалецки щелкая каблуками.
— Да вы сидите, сидите, — очень даже миролюбиво сказал командор, — не на плацу.
     Сергей покорно опустился на место. Помолчали еще немного.
— И это вы, насколько мне известно, так нагло высказывали свои измышления о свободе  лично-сти  в присутствии командующего третьим округом майора Зверева и ефрейтора Халупы?
— Виноват?.. — Сергей изобразил на лице недоумение.
— Да вы не прикидывайтесь, мне известен весь ваш разговор до последнего слова, — командор развернулся, буравя Сергея пристальным взглядом.
     Вернувшись обратно за стол, он достал папиросу.
— Впрочем, к делу это не относится. Я вызвал вас совсем по другому поводу.
     Он закурил, откинулся на спинку кресла и некоторое время молча наблюдал за тоненькой верт-лявой голубой струйкой. Кажется, влип, — подумал Сергей, — теперь-то точно турнут меня на передовую. На этот раз не отмажешься.
— При штурме Пегрона вы проявили верх героизма и зарекомендовали себя самым наилучшим образом. Хотя с другой стороны…
— Эти ваши разговорчики…
     Он прищурился и скривив губы, покачал головой.
— Однако, учитывая ваши боевые заслуги, вашу верность присяге и неукоснительное соблюдение устава, я , несмотря ни на что, (он особенно выделил эту фразу), решил перевести вас из действующей армии и включить в число солдат, занимающихся патрулированием Белого Павильона.
     У Сергея отлегло от сердца. Господи, боже ты мой, — подумал он, — ну и напугал же ты меня, старый пердун.
— Приказ о вашем переводе и зачислении в штат охранного корпуса уже готов. С завтрашнего утра вы поступаете под непосредственное командование капитана Трухина.
— Служу! Великому!! Легиону!!! — проорал Сергей, вскакивая и вытягиваясь по струнке. — Раз-решите идти?
— Идите, — снисходительно хмыкнул командор.
     Сергей подхватил свою папку и торжественным шагом, как предписывал в подобных случаях «Кодекс Чести», направился к выходу. Ах ты, старая скотина, — ликовал внутри него кто-то, — что же ты мне с самого-то начала мозги канифолил?!.
— Да, и еще, — окликнул его командор, когда Сергей уже почти схватился за дверную ручку. — Запомните хорошенько, это возвращаясь к вашим измышлизмам по поводу свободы. Свободен может быть лишь тот, в чьих руках сосредоточена сила. А сила, в данном случае, находится у ме-ня. Я надеюсь, вы меня правильно поняли, офицер?
— Так точно, — кивнул Сергей и поспешил выйти из кабинета.
     Он надеялся, что командор не успел заметить перемену, происшедшую в выражении его лица.
— О-хо-хо… — пробормотал он в приемной, бегом устремляясь к выходу.
     Ему совсем не хотелось встречаться в эту минуту взглядом со Степанцовым.
     Ночью в казарме он долго не мог заснуть. С одной стороны, как будто, все обошлось, но с дру-гой… Вечером разнесся слух, что ефрейтор Халупа разжалован и отправлен рядовым в заградительный батальон. Что приключилось со Зверевым, Сергей не знал, но смутно догадывался. Раз-говор с командором не давал ему покоя. Он ворочался с боку на бок. Зачисление в патрульный отряд конечно престижно, однако… Командор совершенно ясно и недвусмысленно давал понять, что еще хотя бы одна провинность, еще хотя бы одно неосторожное слово и… Ладно, если просто разжалуют, как Халупу, а что если нет?..
     «Свободен тот, в чьих руках сосредоточена сила…»
     Сергей откинул одеяло и сел, поставив ноги на холодный пол. Вот сволочь! Да ведь эта старая дряблая задница на полном серьезе считает себя господом богом, которому все дозволено и все подвластно. Сергею вспомнились еще одни слова, сказанные гораздо раньше, когда Великий Ле-гион только начинал свое триумфальное шествие: «…один Я имею право решать, какой народ бу-дет существовать на свете, а какой должен быть истреблен!..»  Ну уж нет, — он принялся одевать-ся, — на этот раз ты задел мое самое больное место. Значит ты сильный, ты свободный, а мы так…  Ну, погоди, я тебе покажу, какой ты сильный!..
     Когда в казармах протрубили подъем, Сергей был при полном обмундировании и находился все в той же приемной. Примерно через час щелкнул дверной замок, а черный громкоговоритель над дверью прохрипел: «войдите». Твердым шагом Сергей вошел в кабинет. Сначала командор даже не взглянул на него, но когда он представился, тот удивленно вскинул брови.
— Вы? Хм, и что же вам нужно?
     По лицу его скользнула легкая тень.
— Донесение от капитана Трухина.
     Командор изобразил кислую улыбку. Щелкнув каблуками, Сергей подошел к столу.
— Впрочем, к делу это не относится, — продолжал он уже совсем другим голосом, — как один из ваших охранников, с сегодняшнего утра я не подлежу ни личному обыску, ни сдаче оружия, под-нимаясь в ваш кабинет. Спасибо.
     Одним движением смахнув здоровенную стопку бумаги, он уселся  прямо на командорский стол.
— Что-о?!! — взревел командор, не веря собственным глазам. — Да ты понимаешь, что я с тобой сделаю?!.
— Понимаю, — Сергей поставил перед ним ручную гранату.
— А вот объяснительная, — и положил рядом металлическое колечко.
     На мгновение командор застыл, словно бы отказываясь верить в реальность происходящего, затем сипло завизжал и попытался нырнуть куда-то вниз.
— Ну, — спросил Сергей, вытаскивая его за шиворот обратно и брякая лицом о крышку стола, рядом с шипящей и дымящейся гранатой, — что ты теперь скажешь? Свобода есть сила, или…
     Договорить ему не дали. Последнее, что он увидел, это распахнувшуюся дверь и вбегающего в кабинет майора с тремя вооруженными пехотинцами. Затем сработал детонатор…

     …они сидели на холме, потягивая холодное пиво. Рабочий день закончился, Котлован остался внизу. Пришло время отдохнуть и расслабиться.
— Устал я от всего этого, — сказал Сергей. — Честное слово, хоть в петлю лезь. Только и это не поможет. Лимит, брат, лимит.
— Ты о чем, — поинтересовался Степан Игнатьевич, открывая вторую банку, — про работу или так. Об этих своих… «пертурбациях»?
     Он хихикнул, довольный, что сумел ввернуть забавное словечко.
— Да обо всем, Игнатич. И о том, и об этом. Тошно мне, понимаешь? Тошно. Свободы хочу, а свободы нету. Ни там, ни тут, нигде!
— Постой, — Степан Игнатьевич отхлебнул и сладко зажмурившись, почмокал губами, — а чем тебе у нас-то плохо? Кто здесь тебя ущемляет? Командира над тобой никакого нет, на мнения твои тоже никто посягать не собирается. Права у всех одинаковые. Чем ни свобода? Не согласен ты с чем-то, не устраивает тебя что-то, так говори об этом открыто. Борись, отстаивай свою точку зре-ния. Правительство-то выбираем мы, значит от нас все и зависит. Разве не так?
     Он сделал еще один большой глоток и удовлетворенно хмыкнул.
— Нет, Игнатич, не так. Кто это «мы»? Ты, я?.. То, что решается у вас здесь всё при помощи рефе-рендума, так это еще далеко не свобода, понимаешь? Взять хотя бы этот проклятущий Котлован. Тридцать процентов проголосовали против, десять вообще на голосование не явились, ну и что с того? А работают все! Большинство решило, и точка. Большинство всегда право. Безличное большинство распорядитель, а ты, жалкий индивид, никто. Козявка! Хочешь жить, подчиняйся боль-шинству, а не хочешь подчиняться, оно тебя заставит. Растопчет, выкинет вон!
     Сергей встал. Смяв пустую жестянку, он размахнулся и швырнул ее далеко вниз.
— Да и это не все. Большинство, само по себе, ничего не решает. Оно только выбирает тех, кто им будет командовать, кто станет составлять законы, следить за их исполнением. А откуда простому смертному знать, за кого он голосует, кого выбирает на эту должность?
— Но как же, — Степан Игнатьевич развел руками, — а телевизор, а газеты? Вот оно все, на виду!
— Дураки на виду, — буркнул Сергей, — а хитрые и пронырливые прекрасно понимают, что спе-кулировать на страстях и нуждах не так-то сложно. Тем более, когда под рукой находится такой мощный инструмент, как СМИ.
— Нет, — сказал он, немного помолчав, — даже если бы у вас все решало большинство, то и тогда ваша система была бы системой диктата. Диктата Большинства. Ну а уж то, что у вас здесь сейчас творится… Нет, Игнатич, это не свобода. Это я даже не знаю как и назвать.
     Махнув рукой, он полез в карман за сигаретами.
— Трепач ты, Серега. Самый натуральный трепач. Несешь какую-то ахинею, а конкретного ниче-го предложить не можешь. Тоже мне, личность нашлась. Мнение большинства его не устраивает. В лес вон тогда иди, в берлогу. Индивид… — он презрительно сплюнул в траву. — Думаешь, на-верное, ты умнее всех, да? А мы так, дурни темные. Пеньки с глазами!
— Эх, Игнатич, Игнатич, в том-то и беда, что именно вы  являетесь большинством. Вот такие, как ты сам выразился, пеньки с глазами, и являются основной массой, мнение которой всегда переве-шивает.
— Да иди ты!.. —  надулся Степан Игнатьевич.
— Ладно, не обижайся, — Сергей тихонько пихнул его в бок. — Я же это не про тебя.
     Вечером, ближе к полуночи, в дверь к нему позвонили. Прямо как был, с мокрой головой и на-мыленным подбородком, накинув на голое тело один только халат, он побежал открывать. Инте-ресно, кого это принесло на ночь глядя?
— Кто там? — спросил он через запертую железную дверь.
— Милиция, — ответил незнакомый мужской голос, — гражданин Кононов здесь проживает?
— Здесь, здесь… — бурчал Сергей, открывая замок.
     А дальше все пошло кувырком. В лоб ему залепили чем-то обворожительным, скорее всего ре-зиновой дубинкой, и на некоторое время он потерял сознание, а когда очнулся, то обнаружил, что скручен по рукам и ногам, да еще и обмотан каким-то тряпьем. Двое, а может и трое, волокли его вниз по лестнице. Он было задергался и попробовал кричать, но тут же получил по ребрам и ре-шил, что лучше не сопротивляться. Ориентироваться теперь он мог только по звукам.
     Его выволокли из подъезда. Хлопнула дверца машины и кто-то поинтересовался:
— Он?
— Ну а я откуда знаю! — ответил тот самый голос, который спрашивал через дверь. — Наверное он, больше там никого.
     Было ясно, что говорившие слегка нервничают.
— Давайте быстрее, — скомандовал первый.
     Его забросили в машину, очевидно медицинский фургон, и сразу же машина сорвалась с места. Хорошо еще, что не в багажник, — подумал Сергей, — вот было бы весело. Впрочем, весело ока-залось и здесь. Водитель гнал изо всех сил, на поворотах машину заносило и Сергей несколько раз сильно ударился головой о какую-то железяку. В голове, еще не успевшей прийти в себя от зна-комства с дубинкой, загудело так, что на некоторое время он перестал слышать даже шум мотора.
     Когда выехали на улицы с оживленным движением, скорость немного сбавили. Несколько раз останавливались на светофоре и в такие минуты чья-то нога аккуратно придавливала Сергею шею. Нет, — пытался соображать он, — эти ребята явно не из милиции.  Кто же тогда, черт побери? Может похищение? Но с какой целью? Денег у меня все равно нет, платить выкуп за меня неко-му... А может сектанты? Сатанисты или кто-нибудь в этом роде. Им понадобилась человеческая жертва и они… Нет, слишком сложно Да и наплевать бы им было кого и откуда брать. А эти же ясно спросили: «Кононов?». Впрочем, моя фамилия написана на табличке. Нет, для сатанистов все равно слишком нагло…
     При выезде из города, машину остановил патруль. Так, по крайней мере, решил Сергей. Он по-чувствовал, как на горло ему наступила все та же нога, а к затылку что-то приставили, должно быть пистолет.
— Все в порядке, можете ехать, — донесся приглушенный голос.
     Машина тронулась, нога и пистолет исчезли. Вот тебе и правовое государство, — усмехнулся Сергей. — У всех на глазах из собственной квартиры похищают человека, а они… Впрочем, что они могут сделать? Хм, вот вам еще один взгляд «на данную тему». Взгляд, так сказать, изнутри…
     Как долго и в каком направлении они ехали, Сергей не знал. Машину так трясло и подбрасыва-ло, что очень скоро он стукнулся головой все об ту же проклятущую железяку достаточно сильно для того, чтобы на неопределенный срок прервать цепь своих философских рассуждений.
     Когда он очнулся, веревки и тряпки с него уже сняли. Машина, действительно фургон, только не медицинский, а телевизионной службы, стояла на обочине дороги. Одна10 из задних дверок оказалась открыта и Сергей заметил, что в свете другой, кажется легковой, машины стоял человек в светлом плаще и о чем-то разговаривал с парнем в спортивном костюме. Наверное они ехали следом, — решил Сергей. В следующее мгновение его схватили за шиворот и стукнув по шее, швыр-нули вперед. Вторую дверцу он открыл собственным лбом и вылетев наружу, шлепнулся на песок.
—  Ну? — спросил человек в плаще.
     Теперь он стоял повернувшись к Сергею, однако лица его по прежнему не было видно.
— Вот он, — ответил кто-то, кажется один из похитителей.
     Сергея рывком поставили на ноги и взяв за волосы, приподняли ему голову, которая сама по себе уже не держалась и стремилась все время упасть на грудь. Ну и видок у меня, должно быть, — подумал он.
— Кто это? — брезгливо спросил человек в плаще.
— Как кто? — недоуменно ответили сзади, — тот, кого заказывали.
— Я не знаю этого ублюдка! Кого вы ко мне притащили?! — завизжал, выходя из себя, человек в плаще. — Вы что, издеваетесь надо мной? Рыжий!
— То есть как это? Степная 7, квартира…
— Луговая 7, идиоты! Луговая… Рыжий!!
— (невнятное бормотание)
— Рыжий, — человек в плаще указал подошедшему к нему парню на Сергея, (вернее на того, кто его держал). — Поедешь с этими и сам все устроишь. Понял? 
— Будет сделано, — с готовностью ответил Рыжий.
— А с ним что? — растерянно спросили сзади и Сергея снова встряхнули.
— А вот это уже не мои проблемы! — раздраженно ответил человек в плаще. — Можете домой отпустить, а можете и до участка подбросить. Чтобы он вас идиотов там прямо и сдал.
     Он развернулся и зашагал прочь.
— Вадик, а ведь это все ты… — наставительно начал кто-то.
     Сергея снова стукнули по затылку и что происходило дальше, он уже не слышал…

    …смысл, собственно говоря, в том и заключается, что во всем этом нет никакого смысла, — трещал без умолку Макс. – Проповедовать мы ничего не проповедуем, морали у нас никакой нет. В этом и состоит наша свобода.
— В отсутствии морали? — не понял Сергей.
— Нет, в отрицании общепринятой, ханжеской морали. Что такое мораль? Это предубеждение, искусственно воздвигнутое ограничение. Глупый стереотип, догма. Наша цель – разрушить это бесполезное, давно утратившее всякий смысл строение. И начинаем мы, в отличие от некоторых, с себя. Таких как я, не так уж и много, но и не сказать, чтобы слишком мало. В общем достаточно. Возможно, глядя на нас, люди наконец задумаются над тем, что они из себя представляют. Мы для них являемся как бы напоминанием, свежей струей воздуха в затхлом помещении.
— А в Котлован работать вы тоже не ходите?
— Нет, — Макс засмеялся, — на счет Котлована, это уж как кому повезет. Сумел отвертеться – хорошо, ну а нет… Впрочем, убытку там от таких работников гораздо больше, чем пользы. Стоп! Пришли.
     Посреди пустыря, поросшего беленой и редким репейником, горел небольшой костерок. Возле костра, прямо на кучах шлака, сидели несколько человек. Парень в кожаной, утыканной клепками куртке, бренчал на гитаре. Двое других его слушали. Тут же обнималась молодая парочка. Еще трое или четверо сидели в тени, по другую сторону костра, и негромко разговаривали.
— Привет, — Макс по очереди поздоровался со всеми и тоже уселся на землю.
— Что-то нас сегодня маловато, — сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Дык пасмурно… — вяло констатировали справа.
     На Сергея никто не обратил внимания. Он притулился чуть поодаль и стал наблюдать. Лохма-тые прически, довольно развязные манеры. Явное злоупотребление пирсингом и портвейном. На некоторых, вместо нормальной обуви, были надеты роликовые коньки и как они умудрялись пере-двигаться на них по этому пустырю, было не очень-то понятно.
— Я вот вчера с Попугаичем на Котловане был, — растягивая слова, произнес тот же вялый голос. — Народищу-у… тьма!
— Ну и как они там? — поинтересовался кто-то.
— Шевелятся…
     Продолжительная пауза.
— А про Лопнутого слыхали? — (с некоторым воодушевлением).
— Говорят, его в Части забирают.
— Да ну? — (вяло и без особого интереса).
— Подруга сказала.
— Да ла-адно!.. — (очень пренебрежительно).
     Снова тишина, бряньканье гитары и воркование за кустом.
— Гундяй… Гундя-ай!
— Чего тебе?
— Дай закурить.
— Отсоси у Макса.
     Дружный хохот. Несложная операция по передаче сигареты с одной стороны костра на другую, затем прежняя полудрема.
     Сергей еще некоторое время прислушивался к разговору, но вскоре тоже впал в какую-то про-страцию. Поначалу эти молодые люди, противопоставляющие себя всем и вся, заинтересовали его. Было в них что-то такое… Какая-то особенная легкость что ли? Непринужденность… Впрочем, это еще далеко не независимость. 
     Они часто разговаривали на эту тему с Максом но чем дальше, тем больше Сергей убеждался, что всё их пренебрежение к жизни, вся их внешняя раскованность, вычурность, не более чем камуфляж. Защитная реакция организма на внешние раздражители, средство не умереть со скуки. Ни-какими идеями, никакой принципиальностью, никакой свободой(!) здесь и не пахло. Стиль жизни, не более того. Желание выделиться, показать свою индивидуальность...
     Нет, свобода – это совсем другое. Свобода это то, что тебя ни к чему не обязывает, благодаря чему ты оказываешься независимым не только (…и не столько…) от внешних факторов, но и от внутренних, от самого себя. Что ж, отрицание морали – дело забавное, но такое ли уж необходи-мое? Вернее, нужно ли для этого противопоставлять себя кому-то, подчеркивать свою неординарность, особенность? Нет, до свободы тут еще далеко. Свободой тут даже и не пахнет. Это со-всем из другой оперы…
     Сергеем овладело отчаяние. По-прежнему бренчала гитара, по-прежнему вялые и словно ус-тавшие от жизни голоса без всякого интереса обсуждали банальные и никому не нужные вещи, по-прежнему вздыхали и охали за кустом.
— Эй, поцеры, — он приподнялся и (…поканали на дебаркадер!..) вытащил из заднего кармана револьвер.
     Шестизарядный «Смит & Вессон» тридцать пятого года, подаренный ему, не так давно, старым приятелем, Сашкой Тагесом, безумно любившим такие вещицы и, что говорится, знавший в них толк.
— Может сыграем? Вам не надоела еще эта тягомотина?
     Гитара смолкла, несколько пар удивленных глаз уставились на него. Сергей крутнул барабан, вытряхнул на ладонь все шесть патронов и выбрав один, загнал его обратно.
— Посмотрим, кто у нас тут самый везучий, а?
     Не глядя провернув барабан несколько раз, он предложил оружие одному из парней.
— На, покажи на что ты способен.
     Парень инстинктивно протянул к револьверу руку, но тут же отдернул ее обратно.
— Ты чё, чувак! Совсем крыша поехала?
— Может ты? — Сергей предложил револьвер другому.
— Макс, ты кого это привел?
— Что, кишка тонка? — Сергей взвел курок. — Страшно, да?   
     Он резким движением приставил ствол к виску и нажал на спусковой крючок. Толпа охнула, однако выстрела не последовало. Сергей рассмеялся.
— Вот видишь, — сказал он, обращаясь к Максу, — мне не повезло. Может ты?
     Макс отрицательно покачал головой.
— Что?! Тоже струхнул? — Сергей снова нажал на спуск.
— Вот черт, не мой сегодня день!
     Он с остервенением сделал еще три попытки подряд, но и на этот раз револьвер молчал, упорно не желая вступать со своим хозяином в осмысленный диалог. Несколько человек сорвалось с мест и бросилось врассыпную.
— Ну надо же, — произнес Сергей, нажимая на спуск в шестой раз, — а говорят, дуракам должно везти…

     …он долго находился в темноте, безмолвии и невесомости. Он сознавал свое «Я», сознавал что существует, но ничего не мог предпринять.
     …непроявленность…
     Он одновременно и был, и не был. Вернее он – был, а ни вокруг него, ни внутри – ничего не было. Ничего! Не было даже мыслей. Время сделалось холодным и неподвижным…

    …первым начал возвращаться слух. Негромкое жужжание, странный шелест и то ли завывание ветра, то ли отдаленный плеск волн. Потом он почувствовал, как ноги его коснулись чего-то твер-дого. Возвратилась привычная тяжесть, однако теперь она оказалась намного меньше обычного. В голове засуетились мысли, а перед глазами замелькали разноцветные огоньки. Темнота немного рассеялась и он обнаружил, что находится посреди громадного зала. Площадку, на которой он стоял, со всех сторон обступали колонны. Последним вернулось ощущение своей Истинной Лич-ности.
— Приветствую тебя, Живая Искра, — услышал он за своей спиной насмешливый голос.
     Бахур обернулся. На него смотрел проводник. В поношенном пестром балахоне, он стоял при-валившись спиной к одной из колонн и небрежно поигрывал  кадуцеем.
—  Кокаб?! — Бахур не верил собственным глазам.
— Да-да, — проводник отклеился от колонны и, все так же поигрывая кадуцеем, стал прибли-жаться. — Твой персональный психопомп. Ты действительно здесь, можешь не сомневаться и не удивляться этому.
     Двигался он не по прямой, а описывая вокруг Бахура концентрические круги, с каждым разом подбираясь все ближе и ближе.
— Но почему? — Бахур поворачивался, стоя на месте, стараясь все время следовать за проводни-ком взглядом.
— Вопросы не сюда, я здесь всего лишь проводник, — Кокаб наконец закончил свою спираль, ос-тановился прямо перед Бахуром и дотронулся ему до лба и груди жезлом. — Пошли, я провожу тебя к лодочнику.
     Долго петляли среди колонн, потом поднимались по каким-то ступеням. Блуждали по камен-ному Лабиринту. Затем снова оказались среди колонн и снова поднимались по лестнице.
— Я веду тебя кратчайшим путем, — пояснил Кокаб.
— Что же все-таки случилось? — продолжал допытываться Бахур, не на шутку обеспокоенный происходящим. — Можешь ты хотя бы намекнуть?
— Ты начал слишком злоупотреблять знанием Вечного, — нехотя ответил Кокаб.
— Самоубийства?!.
— Да. Последнее было уже седьмым среди такого, сравнительно небольшого, количества вопло-щений.
— Но мной овладело отчаяние! — воскликнул Бахур. — Ведь там нигде нет того, что я искал. Я… я просто хотел ускорить этот процесс!
— Вот-вот, об этом я и говорю. Воображаю, насколько бы нам прибавилось работы, если бы каж-дый мог сохранять память о своих предыдущих инкарнациях и не боялся бы неизвестности Смер-ти.
— Но ведь мне было дано Право!
— Да, и посмотри как ты его использовал. Тебе была оставлена память, но ты мог бы и сам кое о чем догадаться. Есть вещи, управление которыми возложено на других, понимаешь?..
     Кокаб вдруг спохватился и замолчал.
— Если тебе так важно обо всем знать, — добавил он, — спроси у Него сам. Я здесь всего лишь проводник.
—  А я думал, ты мне друг, — с сожалением произнес Бахур.
— Здесь нет ни друзей, ни врагов, — бесстрастно парировал проводник, — по крайней мере для нас.
     Очень скоро вышли к реке. Лодочник оказался на месте. Он дремал, облокотившись на шест и, кажется, очень обрадовался, когда увидел Кокаба.
— А, вечно юный хвастун! — воскликнул он, протирая глаза и потягиваясь. — Ну и как твоя пес-ня? Я слышал ты застрял на двадцать пятом куплете и дальше ни с места.
     Очевидно, речь шла о каком-то давешнем споре. На Бахура лодочник даже не взглянул.
— Вот, — сказал Кокаб, передавая Бахуру маленький круглый медальон с изображением скарабея. — Отдашь ему в качестве платы.
— Как, а разве ты со мной не пойдешь?
— Нет, — Кокаб усмехнулся и кивнул на лодочника. — Дальше тебя повезет он.
— Куда направляемся? — спросил лодочник.
— За мудростью, — буркнул Бахур, забираясь в лодку.
     Он швырнул медальон на доску, отвернулся и замолчал. Очень, очень ему не понравился такой прием.
— Что ж, — пробормотал лодочник, поднимая и осматривая золотой кругляшёк, — это как раз то, что мне надо.
— До скорого, хвастун, — кивнул он Кокабу, отталкиваясь шестом от берега, — надеюсь на тебя снизойдет вдохновение и ты порадуешь нас новой песней.
— Не сомневайся в этом, Харон, — крикнул с берега проводник, — очень скоро ты сам сможешь услышать и по достоинству оценить всю ее красоту.
     Плыли довольно долго и за весь путь не было сказано ни единого слова. Лодочник откровенно игнорировал своего пассажира, а Бахуру было о чем подумать и без разговоров. Очнулся от забы-тья он только тогда, когда лодка зашуршала по дну и уткнулась носом в деревянную пристань с большой красной цифрой 2 и каким-то полустершимся словом, (отчетливо разобрать можно было только две первые буквы:  ...).
— Приехали, — объявил лодочник.
     Бахур выпрыгнул на берег.
     Обитель, как и в прошлый раз, оказалась пуста. Он обошел всю нижнюю террасу, поднялся в верхний сад и только когда пересек ручей и очутился в долине Кетер, увидел Того, кого искал. Поляна, на которой стоял Всезнающий, производя руками какие-то странные манипуляции, была окружена кольцом из двенадцати молодых сосен. Бахур осторожно приблизился к ней, но шагнуть за запретную черту не решился.
— Приветствую Тебя, великий Элла, — сказал он, склоняя голову и опускаясь на одно колено.
     Всезнающий ответил не сразу. Он медленно подошел к Бахуру, тронул его за плечо и знаком велел подняться на ноги.
— Ты знаешь, почему Я был вынужден приостановить тебя? — спросил Он, после недолгого раз-думья.
     Бахур кивнул.
— Твои поиски начали тебя тяготить. Семьдесят девять воплощений…
— Исро, — негромко сказал Он неизвестно откуда появившемуся «человеку», как две капли воды похожему на Него самого, — останься вместо Меня.
     А затем, снова повернувшись к Бахуру, добавил:
— Неужели устал?
— Ты прав, великий Элла, — ответил Бахур.
     Они не спеша спускались с холма.
— Я действительно узнал более, чем достаточно. Пожалуй с меня довольно. Я знаю, быть Твоим избранником величайшая из наград, но прошу Тебя, Элла, избавь меня от этой тяжести.
— Если Я правильно понял, ты хочешь сказать, что не нашел на земле и тени свободы?
— Да, Всезнающий! В той или иной мере, но человек постоянно находится в зависимости от того, что его окружает, (будь то социальное окружение или же окружающая среда). Он зависим от созданных Тобою законов, всеобъемлющих и неизменных. Наконец, он зависим от самого себя, от своих мыслей, желаний, импульсивных побуждений и врожденных инстинктов. Уже одно то, что бессмертный дух его заключен в тленную телесную форму является величайшим проявлением несвободы. К чему продолжать мои поиски? Я сдаюсь.
— Не спеши, — Элла снисходительно улыбнулся. — То, что Я призвал тебя, еще не означает того, что Я решил пресечь твои изыскания. Просто, обладая свободной памятью, ты стал пренебрегать основными законами реинкарнации. Но не спеши и подумай, может быть ты что-то упустил из виду?
— Нет, Всезнающий, на этот раз я прошу Тебя оказать мне милость. Я действительно устал и дей-ствительно мечтаю об отдыхе. Свободы для человека не существует, теперь я знаю это совершенно точно. Человек – раб по своей сути.
— Человек создан по Моему образу и подобию!
— Он подобен Тебе, но не равен.
     Некоторое время шли молча. Долина Кетер осталась позади, тропинка вывела к Озеру.
— В большинстве миров, где ты успел побывать, — заговорил Элла, задумчиво глядя на воду, — Я оставил людям возможность творить зло. Не это ли одно из проявлений свободы? Человек свободен выбирать.
— Нет, — Бахур отвел глаза в сторону и покачал головой.
     Ему почему-то вспомнился Синг. Маленький несчастный Синг.
— Какая же это свобода? Прости меня, Всезнающий, но когда Отец дает сыну два яблока и гово-рит ему, что если он съест горькое, то его ожидает награда, если же дерзнет прикоснуться к слад-кому, то будет наказан, не лишает ли он его тем самым свободы выбора и не ставит ли в поистине ужасное положение? Свобода, это прежде всего, беспристрастность…
     Он не договорил. Элла вдруг разразился хохотом, от которого по спине у Бахура поползли му-рашки. Всё, — подумал он, — сейчас Он меня изничтожит. Доболтался!
— Ты напрасно боишься, Я никогда никого не наказываю. Это делают за Меня все те же законы, зависимости от которых ты так страшишься. — Элла перестал смеяться, но на лице Его продолжала играть улыбка. — А если быть еще более точным, то наказание себе определяет каждый Сам. И наказание это служит единственной цели – преодолению заблуждения.
     Он усмехнулся.
— То, что ты рассказал, это прекрасная притча. Вернее, забавный анекдот. Однако дело в том, что Отец сыну ничего не давал. Это Жена стащила у Отца со стола и отдала Мужу. По крайней мере, так написано в ваших книгах.
     Бахур удивленно молчал.
— И все же, ты кое-чему научился, — продолжал Элла. — Не многому, конечно, совсем не мно-гому, (ты даже не понял, что никаких «яблок» вообще нет, что это всего-навсего иллюзия, порож-денная больным человеческим воображением), но, если отставить шутки в сторону, Я думаю, ты находишься на верном пути. Так значит, ты утверждаешь, что свобода – понятие относительное?
— Да, Всезнающий. На земле свободой зовется умение использовать свою несвободу в собствен-ных целях. Нет, поиски мои кончены. Прошу Тебя, Элла, избавь меня от дальнейшего нисхождения вниз. Мне нужен отдых.
     Элла задумался. Озеро, возле которого они стояли, было выложено мерцающим черным кам-нем и Бахур, усевшись с самого краю, опустил ноги в воду. Всезнающего он не боялся. Да и с чего мы взяли, что Его нужно бояться? Его можно любить или ненавидеть, Ему можно преданно слу-жить или же отрицать Его объективное бытие, однако бояться… Какой же я был дурак! — поду-мал Бахур и рассмеялся. — Это все лодочник с проводником, они меня так настроили.
— Хорошо, — заговорил наконец Элла, — если ты не желаешь продолжать поиски и хочешь по-коя, Я думаю, ты его заслужил. Выбирай место.
     Он, сел на камень рядом с Бахуром и, так же как он, опустил ноги в прохладную воду. Похло-пал его по плечу, улыбнулся. Они были  равны.
— Долина Иахо, — выговорил тот и почувствовал, как подскочило его сердце. — Если возможно, я бы хотел попасть в священную долину Иахо.
— Что ж, Иахо, так Иахо. Почему бы и нет?
— Благодарю Тебя, Элла, — он сдержанно поклонился.
— Времени тебе будет определено до следующего Великого Дня. Однако, если ты передумаешь и снова захочешь продолжить поиски, Я буду этому очень рад. Поверь Мне, рано или поздно, но это должно произойти. Ты что-то упустил из виду и должен начать все сначала.
— Еще раз благодарю Тебя, Всезнающий, — Бахур снова поклонился, — но я твердо уверен, что миссия моя закончена. Нисхождение в материю? Нет, для меня найдется дело и здесь!
     Элла хитро прищурился.
— Ну что ж, — загадочно пробормотал Он, — не буду оказывать на тебя давление. Решай сам…

    …забежав за угол, Сергей бросил сумку прямо на землю и согнувшись пополам, жадно принял-ся хватать ртом воздух. Сорвав с шеи галстук, он скомкал его и засунул в карман пиджака. Кажет-ся оторвался, — подумал он, — с опаской поглядывая на противоположную сторону улицы. Если нет, то мне крышка. Дальше бежать все равно нету сил. Сердце стучало как неисправный мотор. Достав из пузырька таблетку, Сергей засунул ее под язык.
— Кажется оторвался…
     Немного отдышавшись, он схватил сумку, большой сиреневый баул, и быстрым шагом напра-вился в сторону автобусной остановки. Ну, и куда теперь? Вот бы знать! О том, чтобы возвратить-ся домой, не могло быть и речи. Там его, без сомнения, уже давно поджидают. На дачу тоже рис-кованно. Вот если только к Ольге… Нет! Он резко изменил направление и пробежав по аркой, уг-лубился в лабиринты дворов. К Ольге нельзя. Если с ней что-то случится, я себе этого не прощу всю оставшуюся жизнь.
     Оставшуюся жизнь?..  Внутри него кто-то злобно захихикал.
     Поймав около гастронома такси и сунув водителю две скомканные бумажки, Сергей коротко кинул:
— В аэропорт.
     Хотя, почему именно в аэропорт, он и сам не знал. Наверное потому, что больше было некуда. Оставаться в городе бессмысленно и в некотором роде даже опасно. В аэропорту на них конечно тоже можно нарваться, однако маловероятно, чтобы за такой короткий промежуток времени они были в состоянии разослать людей по аэропортам и вокзалам. Не тот размах.
     Откинувшись на заднее сиденье, он перевел дух и почувствовал себя в относительной безопас-ности. Приоткрыв на сумке молнию, Сергей с удовлетворением посмотрел на толстые зеленоватые пачки, уютно пристроившиеся одна к другой, и на какое-то мгновение даже воспрянул духом. Сколько же тут? Миллионов семь-восемь, не меньше. Господи, да с такими бабками я горы могу свернуть! Вот она власть, вот она сила, вот она… свобода!.. Главное уйти подальше, а там мы еще посмотрим кто от кого будет бегать.
     В аэропорту он купил билет на первый же попавшийся рейс, а оставшееся до вылета время ре-шил употребить на то, чтобы связаться с Басурмановым и дать ему кое-какие инструкции.
— Серега, ты?! — удивились на том конце провода. — А как же…
— Тихо, — перебил Сергей, — у меня очень мало времени.
— Но погоди, откуда ты звонишь? Ты знаешь, что они тебя ищут?..
— Тихо, я тебе говорю! Молчи и слушай, — он с опаской огляделся по сторонам и шепотом заси-пел в трубку, — передай Вовке, что все необходимые документы лежат у меня в сейфе. Код – но-мер моей регистрационной карты. Он знает. Что надо делать, думаю сообразите сами. Деньги у меня, вернусь через неделю-другую.
— Погоди, — заволновался Басурманов и даже по голосу было ясно, как ему стало не по себе. — А что, если они на нас выйдут? Ты с ума сошел! Надо срочно…
— Никто на вас не выйдет. Документы в сейфе, код от сейфа на моей карте. Все! Вызывайте ор-кестр, готовьте шампанское.
— Что ты задумал?
— Лучше тебе этого не знать.
— А если…
— Передай Вовке все, что я тебе велел, но лишнего не болтай.
     И не дожидаясь ответа, Сергей повесил трубку.
     Когда самолет набрал высоту и город остался внизу, Сергей уже спал. С наслаждением вытя-нувшись в мягком кресле, убаюканный мерным гулом турбин, он совсем забыл о погоне и видел во сне то, как он вернется назад, как станет наконец президентом фирмы. А Вовка с Басурмано-вым… Что ж, на них можно положиться. Главное, что деньги теперь у него. А деньги, как извест-но, решают все. Деньги – это сила, это власть. А там где власть, там и свобода. Это уж наверняка.
     Сергей спал спокойно. Время менять тело еще не пришло.



























ФОРМА

   Культура – это лишь тоненькая яблочная кожура над раскаленным хаосом.
                Злая Мудрость


     День незаметно сменился вечером. В комнате потемнело, предметы и мебель стали туманными и расплывчатыми. Словно из черного бархата. Долго разгорался, собираясь с силами, а затем вдруг ослепительно вспыхнул кособокий уличный фонарь, навылет простреливая белым меловым светом всю квартиру от окна до окна. Порошков дернулся, будто его ударило электрическим то-ком, натянул одеяло на голову, но с кресла своего не слез. Так и сидел большим бесформенным кулем.
     «…колесо, колесо, колесо, — неслось откуда-то сверху, монотонно и заунывно, — колесо, коле-со, колесо…»
— Колесо, — всхлипнул Порошков и высунув из-под одеяла нос, тоскливо посмотрел в окно.
     Со всех сторон его обступали бетонные коробки, собранные из заранее готовых блоков, оче-видно второпях  и очевидно как попало. Гигантским фаллосом возвышалась над домами темная заводская труба, а прямо над трубой, словно намереваясь упасть в ее жерло, застыл молодой, едва народившийся месяц-самоубийца. Он, да яркая искрящаяся звездочка на фоне меднокупоросового неба – вот и все украшения этого вечера. Новогоднего вечера!
     «…колесо, колесо, колесо…» — бубнили этажом выше.
    Порошков тяжело вздохнул. Какое уж тут, братцы мои, колесо? — отчетливо слышалось в этом вздохе. — Новый год на дворе.
    Он окончательно вылез из-под одеяла наружу, спихнул его на пол, прошелся по нему злорадно и, раздувая щеки, поплыл на кухню. Долго гремел кастрюлями, затем вздохнул еще раз и, открыв кран с холодной водой, засунул под него голову. Звуки несмолкающего «колеса» проникали даже сюда. Каждая капля, каждая молекула воды, разбивавшаяся о порошковскую голову, твердила это проклятое «колесо» на свой лад. В отчаянии Порошков взвыл.
— Ну сколько же можно, сколько можно?! До чего примитивно, неужели нельзя иначе? Ведь так любую идею можно довести до абсурда, ведь так можно утратить самое главное! Бездарное ори-гинальничание, дешевый пафос!!.
     Всё! — решил он, выговорившись, — больше в этой квартире ловить нечего. И тихонечко  при-творив за собой дверь, прямо с мокрой головой выскочил в подъезд, а оттуда на улицу.
     Вечер незаметно сменился ночью.

     Он ударил по мусорному баку, и из него выскочила кошка. Он ударил еще раз, но никто больше не выскочил. Тогда он пошел дальше и очень скоро наткнулся на одинокого прохожего. Прохожий висел, перекинувшись через перила продуктового магазина, и блевал. Рядом с ним стояла ополо-виненная бутылка коньяку и валялась меховая шапка.
— Вам плохо? — осведомился Порошков, мягко тронув Прохожего за выступающую сверху часть. — Позвать на помощь?
     В голосе его звучала тоска.
     Прохожий перестал блевать, на некоторое время замер, а затем вдруг стал мерно раскачиваться, подергивая всеми членами и мало-помалу сползая наземь.
— Дым коромыслом, аж глаза жжет, — угрюмо буркнул он, вытирая рот кулаком.
     И уже более миролюбиво, растягивая рот до ушей, добавил:
— Разморило малость. На свежем-то воздухе.
— Да, — согласился Порошков, — воздух сегодня свеж.
— Выпьем? — предложил Прохожий.
— Выпьем, — согласился Порошков. — Новый год, как-никак.
     Выпили.
     Прохожий уселся в свою шапку, Порошков примостился на корточках рядом. Садиться задни-цей в снег ему не хотелось.
— Худо мне, — пожаловался он, — у всех праздник как праздник, а я вот тоскую. Утратил былую сноровку, не в форме я нынче.
— По те заметно, — клацнул зубами Прохожий, — а мя жена выперла. Пришел к ней, как человек к человеку, а она…
     Он махнул рукой.
     Выпили еще. Порошков немного взбодрился. Мерзкая тоскливая жаба, сидевшая у него внутри, размякла и стала смотреть на мир куда более снисходительно. Мир обретал краски. Засверкала разноцветными огнями елка в сквере напротив, небо расцвело вспышками новогодних ракет. Ми-мо прошла старушка, закутанная с ног до головы в шерстяной пуховый платок. Лица ее не было видно, эдакий кокон в валенках. Старушка катила обруч.
— Женский пол, — сокрушался Прохожий, — никакой логики! Я к ней по-доброму, а она…
     Он снова махнул рукой и поморщился.
     Выпили за женский пол. Порошков вдруг понял, что этот день самый лучший из всех дней его жизни. Ему захотелось петь.
— Крахмал, — проскрипел над самым ухом Прохожий.
— Что? — не понял Порошков.
— Крахмал, — Прохожий ткнул указательным пальцем в небо. — Манна небесная.
— А-а… — Порошков понял.
     Падал пушистый снег. Жирные белые хлопья кружились в свете уличных фонарей и даже как будто негромко пожужживали. Впрочем, возможно, пожужживали не они. Возможно, жужжали дети, кружившиеся по двору в снежных вихрях и ловившие снежинки ртом.
— Все «ж-ж», да «ж-ж-ж». Давай и за нас выпьем.
— Давай, — кивнул Порошков.
     Он страшно заволновался, потянулся к бутылке и принял ее дрожащей рукой из твердых и уве-ренных рук Прохожего. Не сохранив равновесия, он уселся-таки в снег.
— Что это? — спросил он плаксиво.
     На бутылке значилось: «КОЛЕСО № 7», а сверху скалили зубы три безобразных звезды.
— Откуда это у вас?
— Известно откуда, из магазина, — рассмеялся Прохожий. — Не самосад!
— А что внутри?
— Пойло внутри! — Прохожий начинал злиться.
     Порошков растерялся.
— В такой красивой бутылке? — с трудом выдавил он.
— То-то и оно. Ведь, казалось бы, зелье. Во что ты его ни налей, все одно зелье. Отр-рава! А вот по красивым пузырькам  рузлили, этикетку рельефную наклеили и совсем другое дело. Так бы я ее и даром не взял, а в эндаком вот  костюмчике целый полтинник не жалко выложить. И вкуснее кажется, и за ушами трещит.
— Ах, форма! Так значит, все дело в форме?! — Порошков рассвирепел . — Колесо номер семь, да?!.
— Глупый ты. И чего я здесь с тобой сижу?
     Прохожий поднялся, отодрал от (…неразборчиво…) свою шапку, которая уже успела пристыть, и не отряхивая нахлобучив ее на голову, зашагал прочь.
— Ну и катись отсюда! — проорал ему вслед Порошков.
     И уже для себя, как бы успокаивая, добавил:
— Для дураков всегда главное форма.
     Зубы у него застучали. Он вдруг вспомнил, что выскочил на улицу с мокрой головой и без шапки. С ужасом прикоснулся он тонкими пальцами к своей голове и обнаружил, что голова зале-денела. Хрупкие сосульки, позванивая, свисали с ушей, а на самом верху головы было совсем ху-до. Заорав не своим голосом, Порошков попытался встать, но встать не смог. Тогда он понял, что примерз к земле и заорал громче. Со всех сторон к нему начал сбегаться народ.

     Заскочив в подъезд, Порошков постучал, но дверь ему никто не отпер. Он разбежался, постучал сильнее, и дверь слетела с петель. В комнате заседали. Большие и маленькие люди разместились вокруг стола. На столе находилось: а) вилки, б) чашки, в) много постороннего хлама. Среди про-чего Порошков заметил ножницы, корку хлеба в форме буквы «С» и дюжину гнутых гвоздей.
     Собравшиеся спорили.
     Опасаясь за свой внешний вид, Порошков поспешил присесть сбоку.
— Итак, — возвестил седовласый священник, — они утверждают, что Сиддхартха был нашим Господом.
— Чушь! Чушь!! — завопили одни, и их было больше.
— Нет, не чушь! Не чушь!! — визжали другие, но они находились в явном меньшинстве.
— Тихо! — священник треснул по столу кулаком. — Сказано вам: не орать. Чего разорались? Единственный истинный Бог, это Иешуа. Третьего не дано!
— Но це ж визмутительно! — подал голос маленький лысый старичок, в прошлом, по всей види-мости, горячий поклонник Митры.
— Если Бог – Иисус, причем Бог единственный, то кто ж в таком случае Вишну, кто Брахма и Шива?
— Миф! — осклабился седовласый.
— Это Пушкин миф, а Кришна – Бог! — огрызнулся старик. — Он (...Ахура-Мазда...) есть великая экспансия. Он есть Параматма, локализованный аспект, заключенный в сердце каждого. Иешуа мертв! Вы собственноручно убили его и насмеялись над ним. И до сих пор насмехаетесь.
— Тихо ты, шудра! — инициативу перехватил некто смуглый. — Сиди и не воняй, экспансия лы-сая. У-уу, неверные! Аллах — Бог, о чем речи-то? Ведь сказано в Коране: «у Аллаха прекрасные имена; зовите Его по ним и оставьте тех, которые раскольничают о Его именах. Будет им воз-дано за то, что они делают!..»
     Поднялся гвалт.
— Обра! Элла! Шамаш!!. — понеслось со всех сторон.
     Но тут произошло нечто. Нечто влезло на стол в форме совершенно пьяного человека и, ударяя себя в грудь, заявило:
— Я – Бог!
     В комнате повисла тишина.
     Все присутствующие вдруг как-то сникли, а иные даже забились под стол. Некоторое время тишина висела неподвижно, затем взмахнула крылами, заметалась и выпорхнула в окно, напуган-ная чьим-то вопросом по существу:
— Где написано?
— Здесь написано!
     И некто, влезший на стол, указал грязным пальцем на стену. Медленно повернулись головы собравшихся в указанном направлении. Прямо на обоях, под непрестанно цокающими часами с треугольным маятником, жирным черным фломастером было выведено: ВАСЯ, ТЫ – БОГ! 
     И подпись: МУСЯ.
     Поднялась суматоха. Самозванца стащили со стола, бросили на пол и начали бить. Били, надо заметить, нещадно. Ничто так не сплачивает людей, как совместная оргия.
— Братия, братия, — взывал взгромоздившийся на подоконник Порошков, — ну о чем вы здесь спорите? Ведь это все вздор.
— Не вздор! Не вздор! — приговаривал лысый поклонник Митры-Вишну, ударяя избиваемого тяжелым медным половником по зубам.
— Вы не там ищите Бога!! — взвизгнул Порошков, и в комнате наступил порядок. — Аллах, Хри-стос, Будда… Все это не то!
     Собравшиеся устремили на него горящие взоры. Порошков поежился, предчувствуя недоброе, но отступать было поздно.
— Каждый из вас и прав, и не прав. Это же элементарная диалектика. Вы стали жертвой своих об-разов, жертвой ненаучной абстракции. Ну где, где ваш разум?! Увлеченные внешней формой, вы утратили сущность  Господа. (...Иегова!..) Вы забыли Бога живого, единого и истинного. Вы от-стаиваете каждый свое представление о Нем, отрицая тем самым Его объективное бытие. Форма! Форма ввела вас в обман. Внешняя форма!
     Тут Порошков полетел вверх тормашками, и все увидели его порванный зад. На гребне всеоб-щего негодования, Порошков был вынесен вон.
     Ну что ж, — смиренно пожал он плечами, — значит, не судьба. Могло быть и хуже. Могли и глаз выколоть.

     У подъезда его уже поджидала упряжка.
— Домой! — скомандовал Порошков, усаживаясь в сани и закутываясь в тулуп.
   Похолодало. Успевшую оттаять голову, вновь начало прихватывать. Порошков затрясся. При-зрак смерти предстал перед ним в форме метрдотеля. Отогнав видение троекратным крестным знамением, Порошков обратился к Погонщику:
— Мне бы шапочку, — он указал на замерзающую голову. — Мне бы надеть что-нибудь. У вас нет головного убора?
— Нет, — сухо отрезал Погонщик.
   Но взглянув на трясущегося в лихорадке пассажира, умилостивился:
— Шапки у меня нету, а вот ведерко одолжить могу. Я из него собак пою.
— Ведерко? — опешил Порошков и клацнул зубами. — На кой ляд мне ведерко?
— Я из него собак пою, — пояснил Погонщик, — а вы… Вы можете на голову надеть. Шапчонка, конечно, не ахти... Но все ж таки!
     «Угу, — смекнул Порошков, — а ведь, пожалуй, он прав. Мудры они, эти корифеи…»
     Он надел ведро на голову и сразу согрелся. Ведро оказалось с меховым подкладом. Это шлем великого Одина, — успокаивал себя Порошков, — и Один дал мне его поносить. А что? По форме похоже… Правда, по должности мне не полагается, ну да ладно. Кто меня в нем увидит? И достав из бокового кармана трико томик Гарднера, углубился в чтение.
     Вот, — с чувством собственного достоинства думал Порошков, пока глаза его скользили по буквам, знакам препинания и пробелам между слов, — в этот поздний час я, наверняка, единст-венный человек во всей Вселенной, который читает Гарднера. На всем земном шаре нет сейчас никого, кто бы был занят тем же. При желании я мог бы установить с Гарднером телепатический контакт, но делать я этого не стану. Зачем отрывать человека от дел? Да, может, он и умер уже давно, кто его знает?! Порошков поежился. Это значило, что если Гарднер действительно умер, то дух его витает в эту минуту где-то поблизости. Ведь он, Порошков, единственный человек на Зем-ле, который читает сейчас его книгу.
— Гарднер, — негромко позвал Порошков, — ты меня слышишь? Гарднер!..
— Пр-р-р!!. — зарычал Погонщик, и упряжка остановилась.
— Что? — охнул Порошков.
— То! — выдохнул Погонщик. — Вылезай, дальше не повезу.
— Но почему?
— По кочану. Это сани, а не вертящийся столик. Пошел вон, темнота деревенская. Во-о-он!!!
     Сойдя с саней, Порошков неуверенно потоптался на месте, затем плюнул, разодрал Гарднера надвое и, швырнув его наземь, принялся топтать ногами. В валенках топталось не очень, тогда он разулся и стал топтать босиком.
— Гад! Гад!! Гад!!.
     В этот момент за спиной у него послышался топот и чье-то прерывистое дыхание. Не помня себя от ужаса, Порошков схватил валенки под мышки и бросился наутек. Кирпичная арка, подво-ротня. Пустой безжизненный двор, с одиноко торчащей в сугробе елкой и спящим под ней мужи-ком. Погоня не отставала. Порошков свернул в переулок, но хода не было.
— Тупик! — взвизгнул он и грохнувшись наземь, пополз на брюхе.
     Но и это не спасло. Погоня его настигла. Кто-то тяжелый вскочил на спину и рыча принялся подминать его под себя.
— Ой! Ой! Аа-й!! — визжал Порошков.
— Ну чего орешь? — услышал он знакомый голос. — Ведерко-то отдай. За него деньги как-никак плочены.
     Порошков поднялся. Перед ним стоял Погонщик и добродушно сопел. В зубах у него торчала стеариновая свечка. Молча вернул Порошков чужую собственность, и Погонщик исчез восвояси.
— Господи, — Порошков заплакал.
     Крупные желтые слезы потекли у него по щекам.
— Кулацкая морда! Частник гребаный! Оставить человека на улице в такой мороз. Одного, без шапки и музыки. О, великий Рама, нет предела человеческой подлости!
     Кое-как он обулся, натянул на голову шерстяной носок и спотыкаясь, заковылял к трактиру.
     Трактир оказался заперт. Тогда он направился в ресторан, но в ресторан, с носком на голове, его не пустили. Порошкову ничего не оставалось, как вернуться к тому, с чего он начал. Первое – форма всегда вторична; второе – по одежке встречают, провожают совсем иначе; и третье – когда Нафиков облапал засиженный мухами кусочек сыра, Пронин отказался его жрать.
     Тут Порошков запнулся о дохлую собаку, и цепь его размышлений была прервана.
     Собака лежала на спине, широко раскинув конечности, а изо рта у нее торчал одеревеневший язык. Мух вокруг не было, но зато валялось много снежных комочков. Нехороших комочков. С виду мирных, но кто его знает. А собаку Порошков пожалел.
— Бе-едненькая… — всхлипнул он и уже готов был заплакать, но вовремя вспомнил, что мудрые не должны скорбеть ни о живых, ни о мертвых.
     А Порошков был мудр (…как кедр мудр и добр как бобр…), и смерти он не боялся. А зря. Ос-тавив собаку, он двинулся навстречу рассвету. Мороз крепчал. Улицы обезлюдели, праздник ос-тался в прошлом. Свершилось! Новый год наступил.
     Сердце учащенно вздрагивало, и только тут Порошков понял, что схватил воспаление легких. До дома он добрался в бреду.

     Ночь незаметно сменилась утром.
     Бледный свет проникал сквозь покрытое ледяными узорами окно и слабо освещал убогое уб-ранство комнаты. Порошков лежал на своем любимом диване и умирал. Голова у него была повя-зана полотенцем, в ногах теплилась грелка. Это все, что мог он себе позволить. Лекарств и мали-нового варенья в доме не было. Одиночество навалилось на него и сплющило его в блин.
     «…колесо, колесо, колесо, — доносилось от соседей сверху, — колесо, колесо, колесо…» — словно и не смолкало, и никогда не смолкнет.
     Десятая песнь Бхагаватама. Люди строят мыслеформы…
     Взгляд Порошкова скользнул по снежному узору. Еловые ветви оплавлялись и таяли. Открыва-лась крыша дома напротив, утыканная колючими антеннами, на которых сидели вороны, открыва-лось бледное чахоточное небо. Над черной заводской трубой поднимался столб белого пара, хвост которого, изгибаясь, уносился вдаль.
     Теперь над трубой висел колыхающийся малиновый диск – солнце (…обычный желтый карлик класса G…). Отсутствие строгих и четких форм, форм, установленных законами и правилами, есть тоже форма. Форма неожиданная и непредсказуемая, дающая радость, свежесть и не сковываю-щая свободного полета мысли…
     Порошков вздохнул и закашлялся. Мало, мало он пожил на свете. Мало увидел, мало узнал. На кухне звенел телефон, но сил подняться с постели уже не было. Порошков умирал. Умирала меч-та. Освободить мир от догматов и надуманных правил; освободить мир от стереотипов, глупости и лжи. Не бывать тому! Время вышло.
     «…колесо, колесо, колесо…»
     Новый год…
     Интересно, — думал он, — а имеет ли время форму?.. Комната наполнялась туманом. Белый клубящийся дым застилал все вокруг. Дым от трубы. Взгляд Порошкова перебегал с предмета на предмет. Медленнее, медленнее… Он поднимался. Он парил. Рука скользнула по одеялу, откину-лась в сторону и повисла безжизненной плетью. Порошков ушел. На диване остался никому более не нужный футляр.
     Шэргетер! Форма пуста.