ЗЕМНОВОДНАЯ СТРАСТЬ
Жили Казбаны не в селе, а на отшибе, там, где начинался большой луг, тянувшейся до реки. Жить в селе мешал Казбанам их крутой норов и любовь к раздолью. Тесно им было среди чужих заборов и домов, не продышать. И птица, скотина соседская часто в огород заходила, споры из-за земли, где межа и кто ее подкапывает. Суетно, крикливо жилось, при их горячем нраве могло и до смертоубийства дойти. Чтоб потом по Сибирям не пропадать, решили Казбаны выселятся. Купили земли, выстроили дом, поставили саженой высоты забор, распахали целину, навернули гору целую пырея, колодец выкопали и зажили. Вскорости наполнился их двор разнокалиберной скотиной, неимоверно быстро растущей на сочной луговой траве. Из села тоже пробовали на луг соваться, но только чужая телега затарахтит, как уже Казбаны с вилами идут. Не получается косить, когда стоит рядом орда с вилами, того и гляди бок проткнуть могут. Пытались люди объяснить, что луг общий, все имеют право косить. Казбаны слушали, кивали головами и так вилами вскидывали, что не хотелось никакой травы, скорее бы домой добраться и целым. Кого другого, так давно бы проучили всем селом, но Казбаны дело другое. Шесть сынов, седьмой отец и все, что дубы: высокие, кряжистые, руки толстые, кулаки с телячью голову, морды красные, голоса громовые, горы прямо, а не люди, поди совладай с такими. Да еще знаменитая Казбанская отчаянность, о которой столько россказней ходило. Шальные они, эти Казбаны, начиная со Старого, который за жену свою с десятком дрался, чуть не помер, но своего добился. Сыны такие же, всегда напролом идут, не оглядываясь, а если уж распаляются, то без душегубства не обойдется. Вот чтоб зря людей не портить и переселились Казбаны к лугу, где глаза ни о что не царапаются, земля родючая и все по их, по Казбаньему устроено. Жили, работали, добро наживали. За несколько лет в большие хозяева вышли, стадами ворочали, тысячами считали. Но при тысячах не забывали и о копейках. Именно из-за копеек решил Старый сынов женить. Чтоб на батрачек не тратиться, пусть невестки работают, а мать работами руководит, постарела она, сил уж прежних нет, зато строгости вдоволь, запряжет девок. Также выгода, что поменьше станут сыны к полюбовницам бегать и подарки разносить. Объявил чадам свое решение, те только плечами пожали, мол ваше, отцовское, дело распоряжаться, а наше выполнять. Ни холодно, ни жарко им было от женитьбы. По бабам и так изрядно шастали и шастать будут, а что отцу на батрачек жалко тратиться, так ладно, пусть женит, бесплатных работниц приобретает.
Стал Казбан невест подыскивать. Выбирал, чтоб из семей небогатых и работящие. Богатая, то с приданным придет, но на всякие свои фити-мити больше потратит и к работе не приучены. Богатства и своего хватает, пусть лучше послушные будут. Любил Старый, чтоб покорность ему была. Потому не спеша приглядывался, подыскивал старик невесток и за год подобрал все шесть, чтоб одним махом свадьбы справить, тоже ведь экономия не малая. Не решил еще Казбан кому какая будет, ну да ничего, сами разберутся. Свадьбу наметил под Троицу, чтоб долго не праздновать, дней несколько и пост, разъезжайтесь гости дорогие, уж не обессудьте, но мы люди богобоязненные. Очень старик не любил пустого пьянства. Бог человека создал для труда, а не для безобразий. Суровый был старик, любил все по-своему обустраивать и не терпел, чтоб перечили. Чуть какая преграда, сметет и следа не оставит. Поэтому каждый побаивался преградой Казбанам оказаться, шло все, как старик хотел. Словно тихая речка, без быстрин и водоворотов, шла жизнь на Казбанском подворье и дальше бы шла, но дернула нечистая сила старшего брата Петра, пойти карасей ловить. Сам Петро рыбы не ел, предпочитая свинину, ловить тоже не любил, но захотелось вдруг и хоть ты что хочешь. Взял уду, наживку и пошел на саги. Одежду спрятал на берегу, речку переплыл, а там уже озера рядом. Выбрал место подходящее и закинул удочку, благо, что утро, комаров нет, а то бы как есть съели, ироды крылатые. Очень кусачие в этих сагах комары обитали, и подлые. Кровь сосут быстро, но не слышно. Раз забрели сюда парень с девкой, тешились, пока не уснули. Утром нашли их мертвыми, без единой кровинки в теле. С той поры вечером тут никто не бродил. Зато утром очень даже запросто, утром комар спит и до людей ему дела нет. Утром хорошо здесь, солнце только встает, уже пригревает, еще не печет, ветер чуть камыши тревожит, а караси, как дурные, на крючок цепляются. Стоит Петро по щиколотку в муле, еле успевает наживку менять. Скоро уж мешочек холщовый полон будет, тогда и домой можно идти. Осталось еще пяток, не больше, карасей словить да вдруг клев прекратился. То кипела вода от рыбы, а то замерло все. Будто кончился карась. Стоял, стоял Петр – ничего. Хмыкнул. Как все Казбаны, не любил он противления. Даром ему не нужны караси, но обидно, что против его воли случилось. Стоит, ждет. Хоть год еще готов простоять, только мешочек наполнит. Притом приятно стоять, солнце только пригревает, опять же ветерок. Зевает Петро, думает о пищи и питие, улыбается. Телесами своими ворошит, мышцы дыбит и не чует, что смотрят за ним из-под воды русалки местные. Они то обычно народ осторожный, если и затянут кого, так слабого, а на такую громадину и не покусились бы, но спутало русалок, что в чем мать родила. Будь Петро хоть бы в портках, так и обошлось все. А то стоит, весь как на ладони, русалки глаз оторвать не могут. Карасей разогнали, чтоб те своим мельтешением зрелище не портили. Смотрят. А у самих слезы на глазах, известна ведь доля русалочья: всю жизнь в болотах сидеть, среди жаб да карасей, один мужик – водяной, но и тот горький пьяница. Нарасхват и он, только пользы от него мало, больше склок. Русалки же девки сплошь молодые, крепкие, им жить охота, а где она та жизнь? Далече от их палестин. Вот и застыли под водой, смотрят, совсем голову потеряли. Когда увидели, что собрался Петро уходить, вынырнули и давай его в сагу тащить, застелило им разум вожделением. Петро легко их расшвырял и улыбается, что тут мол рыба куда повкусней карасей обретается. Такую рыбку он очень даже уважал и потреблял усиленно, невзирая на посты и праздники. Из той половины сельских малышей, что похожи были на Казбанов, Петровских было не меньше трети. Но одно дело батрачки, а другое русалки. Какие-то они? Петро действие всегда предпочитал размышлению, а потому взял и нырнул в сагу, что сом там заметался, русалок перебирал. Приметил одну черноволосую. Подскочил было водяной, но получил в глаз столь изрядно, что едва на небеса не вознесся, лягушки удержали. Петро же искомое схватил и на берег. Русалка и вилась и билась, все выскользнуть норовила, да уж куда там. Так прижал, что и дыхание прекратила. Выволок красопету на берег, уложил на песок и показал по какой причине за ним бабы сохнут. Долго показывал, уже солнце жарить во всю стало. Другие русалки стали было просить, чтоб все поровну, но рявкнул он и затихли. Не любил Петро чужих указаний, в отца был гордец. После показа отнес сомлелую русалку к воде, поцеловал на прощание, сам за уду, мешок и домой, в преотличнейшем настроении и с громадным аппетитом. Речку перемахнул, одежду взял и понесся лугом, что жеребец. Домой прибыл уже когда все отобедали. Миску оставленного борща с порядочным куском мяса съел, хлеба полбуханки, лука жмуток, все это как за себя кинул и пошел работать. Мать правда остановила, чего это ты рыбой пахнешь?
-Целый мешок наловил, свиньям давай для упитанности.
А сам улыбнулся, какая ж рыба, медом пахнет, медом. До самого вечера работал Петро по хозяйству. Могли Казбаны и батраков больше нанимать, но Старый считал, что работа лучшее средство от дури, поэтому пусть работают. До этого дня дури в его сыновьях не были, но пришел человек один из села. Чепуха человек, пустой, земли не имел, рыболовством жил, почти цыган. Хотел прогнать его Старый, но человек быстро говорить начал. Видел, как Петро на сагах с русалкой баловал, нехорошо это, водяной может рыбу спрятать, людишек начать топить. Нехорошо.
-Не твое собачье дело, что хорошо, а что нет! Мы Казбаны, люди вольные, кого хотим, того и дерем, хоть русалок, хоть ведьм! Пошел прочь, рыбья душа!
Выгнал, а сам задумался. Верил рыбаку, знал сынов, на такие дела ражих. До чего дошли, уже русалок пользуют, кобеля. Понятно, что не хорошо. Слухи пойдут, будто связались Казбаны с нечистой силой и прочее. Народ то завистливый. Но и Петро тоже хорош, с рыбиной спутался, что ему баб мало? И как ему не противно! Старый, в свое время, тоже колобродил порядочно, кого только не испробовал и евреек и цыганок, жена у него вообще польская панночка, но чтоб с рыбой! Тьфу, никогда в жизни! Позор. Купцы, чиновники, прочий люд, с кем дело иметь приходится, зубоскалить начнут, поддевать. Этого он не любил, но какому-то богатею в морду просто так не дашь, по судам затаскает, терпеть придется. Хуже всего для Старого терпеть, коровье это дело. Позвал сына и долго говорил ему. Петро слушал молча. Когда стемнело, пошел в село и объяснил рыбаку, что с болтливыми бывает, доходчиво объяснил. Вернулся домой, сказал, что все в порядке. И никогда больше не будет с русалками, это он из баловства. На том всё и успокоилось. Но прошло несколько дней, как вдруг почувствовал Петро в себе занозу. Маленькую, но колючую. Непонятная заноза. Сходил к солдатке знакомой, думал вылечиться, но заноза никуда не делась. Только сны прибавились. Сколько жил Петро, всегда спал крепко, снам не поддавался, а то стали являться, чудные и всё про русалку. Среди ночи проснется Петро, закрутит головой, чтобы сгинуло наваждение, только глаза закроет и снова она. Смеялся сначала, что как коту всё рыба снится. Потом перестал смеяться, покой потерял. Как не ляжет – неудобно, не так, вертится, места себе найти не может. На саги хочется. Сначала только руками махал таким мыслям, а потом и встревожился. В слове был тверд и раз уж обещал отцу, то держаться нужно. Чуял, что не долго сможет и решил серьезно из себя дурь гнать. Поехал в Малую Ворожбу к знаменитой ведунье, купил у нее любовное слабительное, от которого человеку мигом лучше становится, всякое чувство из него выходит, кроме природных и для жизни необходимых. Двойную дозу принял. Аппетит потерял и сон и даже дышать желание, а от сердечной зазнобы не избавился. Оказалось, что она ему для жизни нужна. Побежал к ней, около речки повернул обратно, потому что Казбаны упрямые и ярма не любят. Подчинятся не желал. Чтоб рыба им верховодила, да лучше в петлю. Но это всегда успеется. Пока же пришел к отцу и попросился скот на ярмарку гнать. Надеялся, что две недели в заботах постоянных всякую глупость из него выдуют, получше любовных слабительных. Через положенное время вернулся, худой, посеревший, говорит медленно, смотрит вдаль, мать родная еле узнала. Болен? Не болен. Так что с тобой случилось? Ничего. Отцу отчет дал и в сарай ушел, где Выродок, порченный его брат жительствовал. Заперся там и стал себя бить, чтоб занозу хоть с кровью выплеснуть. До изнеможения бил, упал, задыхался, а занозе хоть бы что. Обхватил голову руками, погоревал недолго и бегом к сагам. Реку перемахнул, на берегу саги яму нашел, которую она хвостом выбила. Хотел нырять для поисков, а тут русалка сама выплывает, взволнованная, глаза красные. Подхватил её и от охватившей благости даже зашатался. От бражки не шатался, от ударов тяжелых тоже, от неё шатался и туман, не видать ни зги, но хорошо. Она смеётся, на руках его вертится, венок лилий белых в густых волосах и мёдом пахнет. Пропало всё вокруг, стеной отгородились, ничего не видно, ничего не слышно, только она, смех её, дыхание сбитое, волосы разметавшиеся. Целовал её губы жаркие, сжимал тело крепкое, гладил чешую на хвосте.
Сколько времени прошло и не поймешь, когда расступилась стена и стали не только они, но и рядом ещё. Камыши, сага, ветер, солнце. Лежали притихшие на вздыбленном песке. Она засмеялась.
-Что?
-От счастья я, думала уже, что не придёшь.
-Куда ж я денусь?
-Мало ли, суша большая, куда хочешь идти можно.
-А пришел сюда.
-Я ждала, плакала.
-Я тоже ждал, ночей не спал.
-Похудел ты.
-Как не похудеть, если весь день в седле, а ночью маешься, уснуть не можешь.
-Больше не уедешь?
-Нет. Не могу я без тебя. И чем опутала сам не знаю. Будто маком обсеяла. Сколько с бабами спал и ничего, а тут заноза. Как карась на крючок. Небось слово знаешь, приколдовала?
-Не знаю, мы хоть сила и нечистая, но колдовством не владеем.
-Значит судьба. А ну кыш, бесстыдницы!
-Да не гони ты их.
-А чего они глаза вытаращили?
-Им радостно, хоть посмотреть.
-Так трудно у вас с мужиками?
-Совсем нет.
-Ну это мы исправим. У меня ещё братцы есть, не хуже меня женихи.
-Какой ты жених?
-Очень даже ничего жених. Или не нравлюсь?
-Не в том дело, ведь женатый уже. Походишь сюда, набалуешься и бросишь.
-Чего это я тебя брошу?
-А жена?
-Нет у меня жены.
-Значит будет.
-Это точно. Поженимся с тобой, детишек наплодим.
-Кто ж нас поженит? Попы ведь меня за нечистую силу считают, и тебя еще за одно проклянут.
-Не проклянут, мы на церкви сильно благодетельствуем. А что не обвенчают, так пусть, сами по себе жить будем.
-Да ты и сам не захочешь.
-Это почему?
-Больно нужна тебе я, хвостатая.
-Выходит, что нужна, иначе чего бы я прискакал к тебе. А что до хвоста, так и хорошо это, честно сказать, до смерти мне ногастые надоели.
-Шутишь всё.
-Истинная правда. А чего это ты не тиной, а мёдом пахнешь?
-Не знаю.
-Случайно к пасеке не ползаешь? Мишка-пасечник то известный кобель.
-Я не знаю, где пасека находится и как бы я туда доползла!
-Шучу я, шучу, а ты доверчивая, будто дитё. Я то думал, что русалки те еще пронозы.
-От чего нам пронозами быть? Что мы в этом болоте видим?
-Скучно?
-Уж не весело.
-Ничего, я тебя веселить буду. Согласна?
-Уходишь уже?
-Домой надо, а то хватятся. Завтра с утра приду, жди.
-Буду.
Поцеловал её, ещё раз удивился сильному медовому её вкусу. Пошел к реке, вспомнил.
-Погоди!
-Что?
-А как же тебя зовут?
-Как хочешь.
-Почему это?
-Нет у нас имён.
-Как же вы друг друга различаете?
-По виду.
-А в разговорах как?
-О чем нам разговаривать? Давно уж всё обговорили, большем молчим и с тоски мрём.
-Тогда Марией будь. Нравится имя?
-Хорошее.
-А меня Петро зовут. До завтра Мария!
-До завтра, Петро.
Не заметил он, как и домой пришел. Сразу спать на сеновал залег, очень уж хотелось. Будто провалился и хоть снова снилась она, но спал крепко и сладко. Облизывался часто, чудился ему медовый её вкус поблизости. Мать зашла и удивилась, что так сильно рыбой от сына воняет. Поди ж ты, каким рыбаком стал. Рядном укрыла и ушла. Петро до самого утро спал и улыбался. Только светать начало, вскочил и со двора. С отцом столкнулся.
-Ты куда это в такую рань?
-Я, батько, на речку сбегаю, покупаюсь, а то в сене спал, спина чешется.
-Ну иди, да побыстрей, работы дома много.
-Я мигом!
И дальше побежал. Каждый день теперь бегал в саги и не мог набегаться. Болота кругом, а ему рай и мёдом пахнет до того, что даже жажда пробуждается. Вынужден был к реке на водопой ходить. Марусе в подарок монетки золотые носил, русалкам одежда не нужна, а драгметалл всем кстати. От золота чувство укрепляется, так укрепилось, что пряма скала. Во снах друг друга видят, когда поодиночке тоже в предметах себя ощущают, а уж когда вместе, то и вовсе благодать. Только по величине благодати и определяли когда спят, а когда нет. Во сне хорошо, но мощности чувств нет. Если же дух захватывает и сердце рвёт, то значит наяву, в саге тешутся. Так продолжалось их блаженство недель несколько, пока не пронюхал отец. Как ни берёгся Петро, стало всё известно. Водяной предал. Послал Старому цидулку с цаплей. И ведь принимал бражку от Петра, напивался до того, что и тонуть начинал, но по гадливости души нажаловался. Дескать не хорошо, не по божески. Установлено, что люди с бабами должны общаться, а с русалками только водяной и Нептуново потомство. Но последнее столь далеко на север не заплывало, поэтому остался один водяной. Ему то не под силу, но порядок есть порядок. Казбан за указки разозлился, цаплю в суп пустил, водяному мордобой пообещал, да не исполнил. Потому что куда больше на Петра возмутился. Это ведь какое непослушание. Отец свадьбу готовит, а этот стервец к рыбёхе какой-то бегает. Что позор на всю округу, а что против отцовской воли! Волком взвыл Старый и пошел к Петру, сграбастал и давай бить.
-Будешь ещё к своей рыбине ходить?
-Буду.
-Убью!
-Убивайте, на то ваша отцовская воля, убивайте. Без неё жить желания не имею.
-Заимеешь! Я тебе его вколочу!
Далее бил, но без результата. Чуть от злости не лопнул. Так матерно заругался, что аж тучами небо затянуло, вдалеке гром загремел. Психовал Казбан, но сына убить не мог. Всё-таки первенец. Да и сам по молодости такой же упёртый был, завзятый, чего захочет, того добьётся. Только не рыбу же, не русалку чертову, селёдку! Как такое понравиться может?
Решил по доброму просить.
-Петро, брось ты эту гадину! Любую красавицу в жены дам, только плюнь ты на болота!
-Не могу.
-Да почему!
-Видно судьба. Я же не по злокозненности, а вышло так. Сам старался, думал чепуха, побуду и забуду, но не вышло. Люба она мне, отец, хочу с ней быть.
-Тьфу дурак!
Бросил сына окровавленного и ушел в дом, махая разбитыми кулаками. Думать стал, недаром ведь Господь голову дал. Что ж у рыбины сына не отберёт? Хоть и опутала сына нечистая сила. Но не из тех Казбаны, чтоб позволять себе головы морочить. Петра выручит, змею чешуйчатую накажет. Если записано у тебя в судьбе по болотам сидеть, то и сиди, православных людей не тронь. Чума с хвостом. Чтоб лучше думалось, взял старик жбан холодного березового кваса и пошел думать в тень молодых абрикос. А Петро был уже на сагах. Тузил водяного. И за донос и за то, что её обижал. Намотал бородищу на кулак и возил по дну. Распалился и был бы грех, но русалки оттащили. Слёзно просили не изничтожать старика. Хоть и плохой мужичишко да лучше такой, чем никакого.
-Брось, пожалуйста, брось его!
-Хоть раз ещё тронешь её, свиньям скормлю!
Весь их род к жизни наплевательски относился, особенно к чужой. Другому и гуся жалко резать, а этим человека раз плюнуть, что уж про водяного говорить. Но отбили русалки своего старейшину. Только припугнул Петро.
-Смотри мне!
Водяной и говорить не мог, так пострадал. Оттащили его в глубь, на излечение. Петро с любой на бережку улеглись.
-Кто это тебя так?
-Отец. Прознали о тебе, кричали до небесного потемнения.
-Так это он. А мы уж думали, что конец света приближается, такой рык был.
-Уж у них глотка луженная, стекла лопаются. Что погрустнела?
-Бросишь значит меня?
-Оно бы и лучше, но не могу. Это с камнем так, взял и бросил, а ты ж не камень, ты мне лучший цветочек. Я батьку сказал, что не могу без тебя, они ярились очень, но потихоньку успокоятся. Если сразу не убил, то теперь жить.
-Неужто позволит вместе жить?
-Должен, что ему остаётся? Я ему ведь первый помощник и в торговле смыслю. Трудновата ему без меня будет. Покряхтит и отстанет. Он ведь не против тебя, а что не по его воле. Опять плачешь, с чего?
-Хорошо мне, вот и плачу.
-Коли хорошо, то смеяться надо, танцевать, песни петь. Ты песни то знаешь?
-Только лягушачьи.
-Ну то разве песни!
-А чего, жалостные.
-Не люблю я жалостных, люблю такие, чтобы поорать можно было во всю мощь, повеселиться, а жалостные для старух.
-Я и есть старуха по вашим годам, мне ведь сто двадцать три уже.
-Ну, по виду сотню ты приврала, хоть и грустная. Зачем? Я вот весёлый.
-Не видел ты Петенька беды.
-Ты будто видела.
-Видела. Оно только кажется, что болото тихое, а сколько в нём горя, сколько сестричек моих русалок от этого горя усушилось.
-Это ещё как?
-Люди от горя топятся, в воду бросаются и гибнут, потому что чужая им вода. А нам суша чужая, стоит только полдня без воды полежать и мрём.
-Какое ж хамло их из воды выбрасывало.
-Сами.
-Почему?
-От горя, от одиночества.
-Какое одиночество, если вас много?
-Бывает, что много, но по одному.
-Пусть, я тоже один жил и ничего.
-Ты об том не думал, потому и жил. А если подумать, что одному, что до конца жизни и без изменений, так многие сестрички решились сразу, без мук кончится.
-Да, отец всегда говорил, что если думать, то про дела, про остальное и не вспоминать, так лучше жить.
-Чем тут жить? Болото.
-Ничего, переселишься отсюда, будем вместе в более весёлых местах проживать.
-В том-то и дело Петенька, что некуда мне переселяться. Вода мне нужна, иначе смерть. Тебе тоже на болоте не жизнь. Вот и задача.
-Не задача это, а чепуха. Как-нибудь выкрутимся.
-Ещё учти, что хозяйка из меня никудышная. Постирать то смогу, шить, а вот уже в доме прибрать, есть приготовить, тем более на огороде работать, этого я не могу. Заранее говорю, чтоб без обид.
-Нет обид. Про возможности твои я понимаю, не страшно, батрачку наймём. А ты будешь рыбу ловить на продажу, сможешь?
-Смогу.
-Так и проживём. Главное, что хорошо, а остальное приладится.
Перевел разговор на медовый запах, на сахарность губ и волос замешательство. От баек к делам перешел и опять время полетело, будто собака ошпаренная. Моргнуть не успел, а уже вечереет, комары людоедские появились и кусать начали.
-До завтречка, медовая ты моя.
-Беги, а то комары.
Убежал. Долго она ему вслед смотрела. И за что ей счастье? Вроде как все, а счастье. Не сама она. Подружки завидуют, по углам дуются, а ей петь охота. Не жабьи песни, а весёлые, жаль только, что не знает таких. Нужно будет Петю расспросить. Нырнула на дно, зарылась в мягком муле и заснула, улыбаясь. Снились почему-то молнии и черные тучи. Плохой сон, даже всплакнула. От редкости радости все русалки тонкослезы, некоторые и зрения лишаются от излишнего плача.
Петро ко двору прибежал и хотел тайно на сеновал шмыгнуть, но не удалось. В отца уткнулся.
-Долго бродишь.
-Да вот.
-Селёдкой же от тебя несёт!
-Медом, отец, мёдом.
-А я говорю селёдкой! Селёдкой и болотом! Чего молчишь?
-Зря вы, батько, злитесь. Ну не могу я без неё!
-Не головой живешь, а причиндалами, как кобель!
-Видно судьба. Выпало так мне.
-Упрямец, бычок!
-Вы же в свое время от матери не отступили, с десятью дрались, чтоб её заполучить.
-Ты что совсем с ума сошел! Хоть немного думаешь, что делаешь! Родную мать с селёдкой сравнивать!
-Любая она мне.
-Дурь всё это, как есть дурь! Хочется тебе баб, иди в село и пользуйся, а по болотам нечего ошиваться! Что молчишь!
-Нечего говорить. Как есть, так и будет.
-Ну и дурак же ты! Хоть подумал, что дальше будет, как вам жить? Учти, рыбину и на порог не пущу!
-И не надо. Я домик себе на болотах поставлю, буду жить там, чтоб с ней рядом.
-Да тебя комары там в два счета съедят!
-Я их дымом курить буду.
-Хрен поможет тебе дым! Ладно с комарами, а про главное подумал?!
-Про что?
-Про потомство!
-Какое потомство?
-Ваше! Третесь уже сколько! Наплодит ведь тебе хвостатых уродов, что сними делать будешь?
-Почему хвостатых?
-Потому что сама с хвостом!
-Может и не хвостатых.
-Точно хвостатых! Головастиков тебе наделают уйму, что с ними делать?
-Может моя порода верх возьмёт и люди будут.
-Не будут! Положи траву гнилую к сену. Станет ли гниль сеном? Не станет, зато сено гнить и начнёт! Так и здесь, хоть и человеческого ты роду, но продолжение будешь иметь жабье! Что, не думал даже о таком! Позор ведь, стыда не оберешься! Ладно, пока жив ты будешь, а как умрёшь, так твоих детей ловить будут и уху с них варить! Каково?! Говорю тебе Петька, бросай дурью мается, забудь хвостатую, плюнь, разотри, перекрестись, бери себе в жены бабу и живи, как люди. Иначе рыб наплодишь.
-Хоть головастиков, хоть рыб, это мне без разницы. Не брошу я её. Не могу. Видно судьба. Спутало меня, счастьем придавило и нет охоты из него выпазить. Уж простите.
-Тьфу, ханаток! Ладно, коль уж не слушаешь отца, то хоть просьбу уважь.
-Что за просьба?
-Съездить нужно на юг, молодняка купить. Там сейчас засуха, трава сгорела, барыши можно получить. Поедешь?
-Надолго?
-Неделя, ну дней десять.
-Хорошо, съезжу. С домом поможете?
-Помогу, что уж мне с тобой делать. Только сейчас езжай.
-Хорошо, сбегаю к ней.
-Некогда. Езжай, а ей я пошлю кого-нибудь, чтоб предупредили.
-Вы её не обижайте.
-Сдалась она мне, чума болотная!
-Я всё как надо сделаю.
-Как же, сделаешь, о рыбине своей только и будешь думать. Вспоминаю теперь, что когда мать тобой ходила, то до ухи очень охоча была. Недаром. Ох Петро, Петро, без ножа меня режешь! Ты ведь старший, тебе всё хотел оставить, всю батькивщину, а ты так. Ну, чего набычился?
-Может успею сбегать?
-От неладный! Одно на уме. Никуда сейчас не побежишь! Седлай коня, в дорогу мать собрала еды, пистоль возьми и нож, при больших ведь деньгах поедешь. С тобой Никифор будет, слуга верный и торговаться умеет. Слушай его, учись, ума набирайся. Как вернешься, построим тебе дом и живи со своей хвостатой, хоть залейся. Но чтоб не знал никто. Теперь езжай с богом.
Хоть и не хотелось уезжать, без предупреждения, но делать нечего, уважить нужно отца. Заседлал коня и в путь. Провину за собой чувствовал, что ему хорошо, а родитель так переживает. Вот молодняка толкового прикупит, на котором не одна сотня целковых произрастёт, тогда отец и успокоится. Охоч он до денег и сынов любит, хоть и строг. Уладятся дела. С такими мыслями мчал Петро на юг, пытался мчать, но Никифор всё отставал. Не спешить просил, а то лошадь больно плохая. Кобылка и вправду одр одром.
-Чего лучше не взял?
-Какую папаша ваш выдали, такой и довольствуюсь.
-Долго мы так ехать будем.
-Уж как бог даст.
Догадывался Петро, что специально отец так сделали. Чтоб подольше ездил, надеялись, что время вылечиться поможет. Петро во время не верил. Знал, как будет и ничего тут не поделаешь. Он и сам недовольный был, что прилепился к девке. Не любил подчиняться, а тут тянуло его и всё. Противился сначала, а потом смирился. Судьба. Против судьбы и солнце не пойдет, куда уж человеку. Так надо и так будет. Про детали будет думал и тем скрашивал себе пустоту ночного времени.
Следующим утром, когда был Петро уже далеко, выехал из казбанского двора целый обоз телег, груженных большущими бочками и сетями. Рядом с телегами шагали нездешние мужики, артель из-под Курска, нанятая Казбаном для одному ему ведомых целей. Сделав крюк верст в семь, обоз бродом переехал через реку и повернул к сагам. Когда доехали, куряне развернули сети и внимательно процедили озерцо за озерцом, выловили множество жаб, рыбы, водорослей и водяного с питомицами. Казбан приказал отыскать рыбину виновную. Хотел обвинить её самолично, но не сложилось. Глянул на неё и замер. Ведь хороша. С хвостом, в тине, волосы распатланы, но хороша! Сдерживал в себе дыхание, утирал пот. Ненавидел слабых на блуд, мужик головой должен думать, но тут не получалось сына обвинить. За что тут обвинять, если и он загорелся при виде. Нужно было команду давать, чтоб резали всю эту нечистую силу, а Старый только смотрит, глаза вылупил и смотрит. Будто съесть надеется. Артельщики тоже глаз оторвать не могут. Столпились вокруг и пускают слюни. Другие русалки тоже ничего, но эта вдвойне, втройне чего. Некоторые крестились для разрушения наваждения нечистых сил - не помогало. Тихо стало, только водяной стонет, не успел ещё от Петровых кулаков отойти. Ещё сопение Старого. На краю он стоял, боялся упасть в грех, угодников божьих призывал на помощь, молился, наставления все свои вспоминал, зубы сцепил, кулаки сжал. И упал. Разлилась по телу сладкая слабость, всё равно стало. Будь что будет. Крикнул рыбу в бочки грузить, жаб на место вернуть, русалок перебить и тоже в воду.
-Кроме этой, эту в бочку.
И отвернулся. Лежит она, в слезах, хвосточком бьёт, любого разжалобит. Прикрикнул на мужиков, те зашевелились, в морду тыкнул и вовсе очнулись. Несмотря на мольбы и плачи, перебили русалок, водяному голову отрезали, сбросили трупы в сагу, рыбу на телеги и повезли. Казбан отдельно, на возе, где бочка с Марией. Еле дотерпел, пока развилка дорог будет и погнал прочь от обоза. В первой рощице остановился, русалку извлёк и на землю. Билась она, кричала, но силён был старик и своего добился. Долго с ней возился, вспоминая молодость. Когда задыхаться начала, сунул в бочку. Совсем даже смерти её не хотел. До вечера и ночь ещё вёз её не торопясь, чтобы не растрясти. Утром приехал к большому лесу, в котором несколько озёр было. Договорился с местными лешими, обещал им несколько голов сахара, сунул леснику денежек и устроил всё. Требовал, чтобы никто о русалке не знал и допущен не был. Обещали. Лес густой, человеку не пройти, только по лешовским тропам. Надежное место. Вернулся Казбан домой успокоенный. Дней несколько пожил, приказы отдал, прихватил обещанное и в лес. По опыту знал, что силой бабу взять можно, а притянуть нет. На ласку перешел, хвалил, подарки делал, веселил. Она только плакала и порывалась на берег лезть. Лешие говорили, что умаялись уже таскать её в воду. Просили надбавки. Согласился, на всё согласен был, так причаровала девка. Пуще всего хотел смех её услышать, чтоб улыбнулась. Баба приятна весёлая, а она всё плакала, о Петре. Такая преданность Старого радовала, значит не пустая, не ветреная. Молодец Петро, из всего болота самую лучшую выбрал. Натешился с ней до дрожания в ногах и домой поскакал. К приезду сына рыбу успел продать, курян рассчитать, так что и комар носа не подточит. Петро приехал, мысль о ней только, отчет сделал, похвалу получил и на саги. Одним махом там очутился и остолбенел. Зловоние страшное, вздувшиеся русалки плавают и тишина мёртвая. Постоял минут несколько, стал звать её. Только лягушки квакнули несколько раз. В другие озера бросился, а там и вовсе пусто. Кричать начал и волосы рвать. Вечером подобрали его поседевшего на берегу и отнесли домой. Вроде как ума лишился. Выл и плакал, хуже Выродка. Отпаивали его целебными травами, по колдуньям возили, батюшка от беса вычитывал. Выть перестал, но разговаривать не начал. В угле сядет и плачет, будто дитё малое, в сторону саг смотрит. Уж объясняли ему, что злодеи неизвестные русалок перебили, сокровища подводные искали, так что ничего не поделаешь. Всё равно плакал и ко всему интерес потерял. Помер бы, но мать с ложки кормила. Казбан, увидев такие последствия, испугался. Хотел сына спасти, а вышло, что погубил. Самого лучшего. Злился на его дурость. Кто ж мог подумать, что из-за рыбы с ума сойдёт. К тому и стыд добавлялся, что теперь сам он с рыбой. Вроде снохача. У сына отнял. Молился, свечки ставил, но сил грех прекратить не имел. Даже радовался тайно, что так вышло. Мог теперь безвозбранно к Марии ездить. Притом, что она оживать потихоньку стала, умирать уже не стремилась и плакала редко. Умел Старый ласковым быть, крепкий ещё, постепенно горе и смыл. Добился улыбок от неё, что ждала и тосковала, коли не приезжал долго. Венки из лилий на могилу передавала. Она думала, что помер Петро, зарезали разбойники его неизвестно где. Чтоб хоть было куда плакать ходить, насыпали холмик, крест поставили, обсадили калиной. Так Старый рассказывал, слезу пускал, вздыхал тяжело. Мария тоже плакала, вспоминала о счастье своём коротком. Отец тоже ничего человек, но не лежит к нему душа, а к Петеньке лежала. Подождёт, пока уедет Старый, и грустит о прошлом. Не хотела зря расстраивать Казбана, он любил, чтоб веселье. А не очень весело, хоть озерцо привольное, еды хватает, подарков золотых много надарил, сам мужчина хоть куда. Хорошо, но прежнего нет. Видать бог решил, что хватит ей счастья, многим и столько не достается. Жила, как есть, скучала сильно, одна ведь, каждому приезду Старого радовалась, хоть какое развлечение. Казбану ещё большее развлечение, рай прямо. А что грех, так свечки ставил и монастырям жертвовал. Отмолят монахи всё.
Как раз, когда был Старый у Мария, пропал Петро. Днями он сидел в доме и выл, а то исчез бесследно. Не видели когда уходил и куда. Был и сплыл. Братья все окрестности объездили, заново саги сетями процедили, каждое дерево обсмотрели, но ни живого, ни мертвого не нашли. Чудо, на его и списали. Старики говорили, что за страдания свои на небо был взят Петро. Батюшка такие россказни отвергал, потому что страдания были от гордыни, смириться не смог, а за такие страдания на небеса приёма нет. Прав был батюшка, никуда Петро не возносился, на земле остался. Сманил его за собой один бродяга злокозненный. Прослышал, что у всякого Казбана есть кубышка с золотом и решил к рукам прибрать. Выродок языка человеческого не понимал, его не обманешь, остальные хитрые, а вот Петро и поймёт и не воспротивится. Несколько дней расспрашивал про Петра, ещё день охмурял сирого, а под вечер сошли со двора и чуть ли не побежали на юг. Рассказал бродяга, что есть там глубинные пещеры и по ним на тот свет попасть можно. Заблудиться там легко, преград много, чудища всякие, но дорога то есть. И были случаи, что ходили люди на тот свет. Петро, как про путь услышал, так очнулся и загорелся туда идти. Отдал золото свое и руки целовал бродяге. Вознамерился на тот свет пробраться и повидать свою любую. Ожил человек. Ночь бежали они, потом бродяга отдыха запросил. Петро его на спину и с ним побежал, очень уж невтерпеж было. Бродяга рассчитывал на привале Петра зарезать, а тут двое суток напролёт бежали. Так резать боялся, потому что Петро мужик сильный и до своей смерти придушить мог. Решил бродяга по-другому сделать, привел Петра к пещерам, наврал как идти, спустил в темноту и вход засыпал. Наверняка поступал, чтоб не пришлось ответа за золото держать. Дней несколько побродит Петро в темноте и помрёт с голоду, потому что выход то один и заваленный. Пошел бродяга в разгул, все свои злоключения возмещать и злодеяния забывать. Пил, песни орал, вдовушек щупал, пока не нашли его с перерезанным горлом у корчмы. Золото дальше пошло людей слепить. А Петро через месяц целый из подземелий выбрался. Пахло от него серой, почернел весь, на теле раны от рогов имел, но смеялся.
Первым делом речушку изыскал и нырнул туда. Всю копоть от кострищ адских смыл, одежонку выстирал, крестным знамением себя осенил и пошел домой, распевая веселые песни. Доподлинно он знал, что среди мертвых Марии нет, знать жива она и злодеи неизвестные её прячут. Пусть, где б не прятали, он найдёт. О чём дома и объявил. Его уж самого за мёртвого почитали, могилу насыпали и калиной обсадили. Старый похолодел даже, думал, что по его злоязычию, ложь его в дело превратилась. Сам брехал про могилу и вот она, точно такая же. Не бес ли в нём? Когда явился Петро, то отец обрадовался, пир хотел закатить, но когда услышал о сыновних намерениях, посерел. Не желал Марии отдавать, только у них стало хорошо всё. А отдавать придётся, потому что Петро упорный и от своего не отступиться. Выходит, что нашла коса на камень, два барана сошлись и быть беде. Старый это знал и решил беду сделать сыну. Если не миновать беды, то пусть не для всех, а для одного. Послал Петра на ярмарок, а вослед ему и разбойников. Те были в злодействе опытные, видели, что справиться в открытую трудно, потому прикинулись путниками, сошлись с Петром, сыпнули снотворного в вино и уж спящего убили. Голову доставили Казбану и получили плату. Старый над головой несколько дней плакал. По иному не мог поступить, но и сын любимый. Потом голову закопал в холмике преждевременном и поехал к Марии лечиться от горя. Та сказала, что понесла. Мёдом это известие Казбану было, клялся, что сына Петром назовёт и так бога обманет. Выйдет, что не сыноубийца, был Петро и есть. Бога важно обмануть, он судья всему и решает, кому в рай, кому в ад. Старому в рай хотелось. Привык к раю здесь, с Марией, надеялся после смерти также устроиться.
Пока же расцеловал русалку, к животу неоднократно ухом прикладывался, хоть она и смеялась, что рано ещё.
-А у меня слух добрый, я даже могу услышать, как сомнения в человеке ворочаются. И ребеночка уже явственно слышу, сынок у нас будет.
-Давай его Петром назовём.
-Хочешь?
-Очень!
-Для тебя, красавица моя, всё сделаю. Петро, так Петро, будет в память о покойничке. А ты не плачь, что было, про то забудь. Человеку тяжело, если оглядываться, человек желательней вперёд смотреть и надеяться.
К себе её взял и нежил. Она ему песни напевала и так хорошо им было, что со всего леса лешие сходились глазами счастья хлебнуть. Завидовали людям, что бессмертия и тайных знаний не имеют, а счастье пожалуйста. Лучше бы наоборот, потому что от бессмертия и знаний польза холодная и мёртвая, а счастье согревает и сил придаёт. Наполнившись завистью, пробовали лешие жаловаться на Марию, что с хвостом, а к счастью приобщена. Ладно бы только люди, а то и русалки туда же, непорядок. Но лешие существа низкие, не обратили на них внимания. Счастье дальше продолжилось, ещё и увеличилось. Казбан дом себе построил около озерца, пригласил бобров, те русалке хатку выстроили под водой и с домом соединили. Самолично Старый люльку сделал дубовую, мечей настрогал и булав, чтоб было чем дитяти играть. Хотел лодчонку сделать, чтоб матери удобней ухаживать было, но не успел. Прибыл от семейства седой гонец с помертвевшими от ужаса глазами. Молчал гонец, потому что усох язык его, на руках треугольные язвы появились, какие бывают от страха. Упал гонец с лошади и помер, успев лишь заплакать Старый понял, что невиданное случилось, как мог Марию успокоил, поклялся вернуться живым и ускакал домой, приготовив саблю и крест. Чем ближе подъезжал, тем чаще встречались седые и обезумевшие. На рассвете помолился, съел головку чеснока, саблю вынул и пошел ко двору. А там, посредине стояло чудище и руками махало. Чудище то пахло прахом, головы не имело и выло чревом. Вокруг чудища мертвые лежали, от великого страха помершие. Среди Казбанов потерь не было, заперлись все в доме, в окна иконы выставили и держали оборону. Старый огляделся и стал к уродине тихо подходить, чтоб надвое перерубать, куски в огонь бросить и сжечь скверну. Надеялся, что без головы создание совсем дурное и ничего не видит. Но оказалось, что вместо обычной головы выросли у него меньшие, размером с грецкий орех, на каждом пальце, исключая указательные, чтоб было чем в носу ковыряться. Головы эти всё видели и всё понимали, намерение заметили и хором закричали. Чудовище развернулось и замахнулось. Казбан попятился, не от страха, не умели в их роду бояться. Попятился, потому что в чудище сына узнал, Петра. Тут и разобрал разноголосицу малоголовую, требовали они возвращения большой головы, чтоб было как полагается.
-Дак ты же мёртвый!
-Был! Он был мёртвый! А сейчас живой!
-Нельзя так, не положено! Если помер, то по червям расходись и жди там страшного суда, вылазить не смей! Потому что нарушаешь ты судьбу своим своеволием!
Головы примолкли, были они богобоязненные, надеялись в следующей жизни целое тело в руководство получить, по этой причине к нарушению законов не склонялись. Стали шепотом чудище уговаривать возвращаться восвояси, но оно рыкнуло и вдруг чертить стало по земле дубиной. Глубоко ковыряло и соединялась потревоженная земля в буквы. Вышло так : НЕ НАРУШИТЬ ПРИШЕЛ, НО ИСПОЛНИТЬ. Прочел это Старый, саблю отбросил и уселся на землю выть. Что он мог против судьбы поделать. Значит судьба была Петру с Марией жить и как не противствуй, а слабее человек и отступить должен. Принёс сыну голову, на плечи воздвиг, а сам пошел себя волос лишать в чисто поле. Петро через несколько дней, когда голову свою окончательно прижил, в поиски пошел. Бродил долго, каждое озерцо проверял, речки цедил, в колодцы заглядывал, хоть с последним трудно было, потому что гнали его люди, испуганные трупным запахом и кровоточащей шеей. Хотели убить, но у самых ретивых пропало желание жить, остальные притихли, только гадили исподволь. Узнав, что хвостатую ищет, иные тоже в поиски бросались, надеясь первыми найти и убить. Боялись ожившего, а зло пугающему вдвойне сладко. Но не нашли её. К озерцу только лешие провести могли, а у них приказ от Казбана, какой нарушить боялись. Петро через время к их лесу вышел и напролом пошел. Другой бы и погиб, в густых зарослях запутавшись, но он уже мёртв бывал, второй раз убить лес не мог. Пробрался к озерцу и тут же учуял медовый запах. На колени упал, заплакал и силу всякую потерял. Сколько думал про этот миг, а не так всё вышло. Не подхватил её на руки, не закружил в радости страшной, не обнял, а лежал на земле и потихоньку в неё уходил. Может быть и весь бы ушел, но услышала плач его Мария. Еле из воды выпросталась и поползла. Отчаянно ползла, потому что за Старого боялась и решила, что смерти гонец прибыл. Увидела чудище полугнилое и креститься начала, хоть сама нечистая сила. Потом узнала. Тоже заплакала, подползла и рядом легла. Умирать. Но судьба то им была жить. И жили.
Тут мне соврать очень охота. Что о прошлом забыли, любовью ещё большей воспылали, жили потом долго и счастливо. Но скажу как на самом деле было. Жили, но забыть не смогли, плакали часто и плодили слизистых головастиков, которые жизни в себе не имели. Про Старого Мария смолчала, Петро сам догадался, когда дом и богатства увидел. Разом и отца лишился и милой. Знал, что не за что, но злился, ненавидел её. Знал, что зря, но не мог себе простить. И она не могла, хоть её вины в случившемся и не было. Судьба. Каждый был другому ножом острым, чуть глянут друг на друга и открываются раны памяти. Бежать подальше им друг от друга, но судьба вместе быть. И вешались и ножом резались, чтоб от судьбы уйти, но не вышло. Кое-как до смерти дотянули и уж тогда улыбнулись, впервые за многие годы.
19.01.2000