Это старое доброе время. часть 1

Назначение этой книги -
доставить своеобразное удовольствие
моей родне и друзьям...
(Мишель де Монтень)

Часть I
А ДЕЛО БЫЛО К НОЧИ...

Лаура:
Ночь лимоном и лавром пахнет...
А.С.Пушкин. «Каменный гость».

Глава 1.

Времена не выбирают. Да, собственно, было бы из чего выбирать... Кому нужно неизвестное отдаленное будущее? Это то же самое, что кот в мешке. К тому же, никто не знает, на что будут похожи коты в этом самом будущем, и будут ли они без мешков смотреться лучше.
Мириться лучше со знакомым злом. Только не подумайте, что под знакомым злом я имею в виду прошлое. Все наше знание о нем для вас абстракция и чепуха; если бы вы всерьез вздумали жить там - кто знает, что именно выпадет там на вашу долю? В этом смысле прошлое ничуть не надежней настоящего. Интересно, захотел бы нормальный человек отправиться в прошлое на всю жизнь, которая всегда может оказаться намного короче, чем рассчитываешь, без права на возвращение и, не только с невозможностью пользоваться привычными вещами, но даже собственной памятью - знаниями, которые тому миру не принадлежат? Какое бы время вы на таких условиях ни выбрали, какие бы благоприятные предпосылки сами себе ни подстроили, что вам от благ сих, если вы не помните, относительно чего их выбирали. Там у вас появятся новые проблемы - свято место пусто не бывает - и все старания насмарку. А если вы будете все помнить, то это уже не жизнь, а просто чистое надувательство.
В чем бы ни крылись наши проблемы, сами времена ни в чем не виноваты - в конце-то концов, это мы ведь их и делаем. Правда, и они тоже нас делают, вместе с нашими желаниями чего-то другого, идеального. А идеального не сыскать ни в каком реальном времени.
Так кому нужно чужое время? Всем нужна просто хорошая и интересная, удачная жизнь. А это может случиться, или не случиться, когда угодно. Поэтому, когда лучше жить - вопрос не принципиальный. Главное - жить лучше.
А вот перемещаться во времени без всяких далеко идущих намерений и последствий - просто, например, из научного интереса - совсем другое дело! Приключение не хуже прочих. Но никогда не следует забывать - суть заключается не в том, что случается вокруг вас, или даже случается с вами, а в том, что сидит где-то внутри вас, и что оно собой представляет. Хотя никто не знает наверняка - что оно такое. Оно просто есть.

Года три тому назад, когда мне только исполнилось восемнадцать лет, мне казалось, будто я знаю - кто я: Лера Лобачевская, романтичная девица, хотя и не идеалистка, но, все-таки, немного не в себе, с обывательской точки зрения. Ведь ненормально, в моем-то возрасте, вместо увлечения дискотеками и прочими радостями жизни заниматься всякими глупостями: например, легендами о короле Артуре, историей крестовых походов и такой чепухой, как сочинение стихов - добро бы еще лирических и сентиментально-душераздирающих, а то ведь вполне жизнеутверждающих и бодрых - про королей и драконов, про эльфов и викингов, про вечную жизнь, и про то, что ничего на свете не случается зря, а иногда что-нибудь веселенькое и про смерть. Частенько я писала эти сказки в форме монологов каких-либо персонажей, не имеющих ко мне никакого отношения, не обязательно симпатичных, например - душки Нерона, или просто ворона (последний, кстати, был вполне мил и оптимистичен, но об этом потом). Мне казалось увлекательным смотреть на мир чужими глазами, пытаться понять какие-то другие точки зрения, увидеть кого-то не только снаружи, но и изнутри, и, таким образом, составлять об увиденном только свое мнение. В своем мироощущении я, конечно, была не одинока. Мои родители - художники, а папа еще и историк, отлично меня понимали и никакой особой проблемы в мировоззрении разных поколений не возникало. Мои подруги тоже предпочитали придерживаться философского взгляда на жизнь, считая, что осмысливать ее следует по возможности здраво и объективно - для чего же иначе даны человеку ум и воображение?
Разумеется, все мы очень разные, но и общего у нас вполне хватало, потому мы и собрались однажды, в заснеженный февральский вечер, без малого для того, чтобы создать собственный новый мир. И этот вечер оказался самым странным и самым длинным вечером в нашей жизни.
Был шестой час, конец еще короткого зимнего дня, и в наших окнах, выходящих на юго-запад, снова открывался прекрасный вид на малиново-золотой закат, когда раздался первый звонок в дверь.
- Ага! - воскликнул папа из соседней комнаты. - Кое-кто почти не опоздал!
Я захлопнула книгу, которую давно уже не читала, засмотревшись на веселые огненные краски неба, и поспешила впустить первую гостью.
Ею оказалась Кристина - вполне логично, учитывая, что она жила дальше всех. Впрочем, еще с наших школьных времен она считалась самой дисциплинированной и ответственной.
Веселая и слегка замороженная Кристина вошла в прихожую вместе со свежим дыханием зимы, снежинками в пушистых русых волосах, и с шоколадным кексом в руках - к чаю.
- Начинает идти снег, - сообщила она. - А что, еще никого нет? Я думала, что опаздываю - автобус сломался по дороге. А где родители? Дома, или где-то бегают?
- Пополам, - засмеялась я. - Папа у себя в комнате пытается рисовать - ловит последние лучи дневного света, а мама решила, что сейчас самое время прогуляться по магазинам “для общего развития”, и вряд ли появится раньше, чем все они закроются.
Кристина пристроила свое пальто на вешалку, и мы вошли в комнату, наконец, включив люстру. То, что папа называл дневным светом, похоже, окончательно истощилось. Мы услышали его громкий разочарованный вздох, и через несколько секунд он возник в дверях, помаргивая от яркого электричества, сияющего сквозь шесть хрустальных абажуров.
- Здравствуйте! - воскликнула Кристина.
- Привет, - сказал папа, проморгавшись. - Хотите посмотреть на новый герб? - Имелся-то в виду, конечно, новый рисунок, реконструкция. А сам герб был нормальный, старый, исторический.
- А чей? - поинтересовалась Кристина, кивнув.
- Орлова-Чесменского.
- Все-таки успел закончить? - удивилась я.
- Не успел, - папа с неудовольствием взъерошил рукой седеющие рыжие усы и бороду, которые в молодости составляли интересный контраст с черными, теперь значительно поредевшими, волосами. - Свет кончился. Намет еще не готов, да и прочее окружение. Доделывать придется завтра. Сами знаете, при искусственном освещении я не работаю...
Звонок зазвонил как безумный: три раза подряд, короткая пауза, снова три раза, и дальше просто нестройная какофония. Все ясно - Лена или Ира, а то и обе вместе. Оказались обе вместе. Шуму от них всегда было много, но по отдельности они обычно вели себя потише. Внешностью обе хулиганки обладали примечательной и абсолютно друг на друга не походили. Лена - высокая, тонкая, белокурая, с аристократическими чертами лица. Ира - черноволосая, черноглазая, темпераментная и крепко сбитая - южный тип красоты, совершенно отличный от северного образа Лены, как магометанская гурия не похожа на ангела. Впрочем, в обеих сидел бесенок. Как и у каждого из нас, в определенной степени, что позволяло полагать, что еще нескоро все мы выйдем из детского состояния.
Покуда мы с шумом толкались в коридоре, из второго лифта появилась Света, как всегда невообразимо элегантная, что успешно маскировало ее сущность чертенка из табакерки, с бутылкой шампанского и пакетиком сушеных фиников.
Шампанское мы временно положили в холодильник, а пока занялись приготовлением чая, без которого в зимний вечер делать нечего. Правда, мы собирались сегодня сотворить на бумаге новый мир, в котором можно было бы делать все, что взбредет нам в голову. Но не стоило торопиться - это должна была получиться большая длинная игра, быть может, на долгие годы, ведь мы собирались прожить в своем мире, как минимум, несколько тысячелетий, выступая сперва его демиургами, а впоследствии и многими его историческими персонажами. Такой подход, естественно, требует вдумчивости и фантазии, а не поспешности.
Мы неторопливо вскрывали упаковки печенья и конфет, делали бутерброды и прочие мелкие приготовления, а папа варил кофе и рассказывал анекдоты. Папа всегда вызывал восторг у детей и кошек, и мои друзья совершенно естественно воспринимали его в своей компании, где он выполнял роль добродушного дядюшки-дракона или кота-сказочника в человеческом обличии, которого никому бы не пришло в голову назвать старым занудой из предыдущего поколения.
Наконец появился и последний участник нашей предполагаемой игры. Олю задержала уборка квартиры - по маминому настоянию. Зато теперь, как она уверяла, у нее хватит энергии на все Всемирные потопы с целью чистки авгиевых конюшен, какие только могут потребоваться нашей новоиспеченной вселенной.
- Как-то это негуманно, - с деланной мрачностью заметила Света.
- Мир изначально негуманен, - жизнерадостно фыркнула Оля.
Чашки, блюдца и прочие необходимые атрибуты уже были перенесены из кухни в гостиную, и мы с удобством расположились там вокруг большого стола, рядом с пианино, на крышке которого стояла полка с сувенирами, где среди странного вороха вееров, кукол в национальных чешских костюмчиках, болгарских мартиничек и гжельской посуды, обретались никелированное католическое распятие - подарок папе из исторического музея в Брно, фигурные подсвечники и бронзовый Дон Кихот. На соседней стене красовалась маленькая коллекция старинного холодного оружия. Последним приобретением была испанская сабля, потемневший клинок которой был почти сплошь покрыт гравировкой. Витиеватые надписи на ней гласили, что изготовлена она была в Толедо в 1874 году, и у самой рукояти красовался герб Испании. Ира с сожалением вернула саблю на стену, прежде чем присоединиться к нам за столом. Я тоже разделяла ее любовь ко всяким старинным острым и красивым штукам, даром что смертоносным, и ее внимание к одной из моих любимых игрушек доставило мне удовольствие.
- Ну, как она тебе? Правда, прелесть?
- Здорово! - с восхищением выдохнула Ира. - Не понимаю я людей - как можно было отказаться от такой красоты? Надеюсь, в нашем мире мы подобной ошибки не совершим?
- По крайней мере, нескоро, - заметила Лена, задумчиво покачав головой, - Особенно, если так и не начнем.
- Да, кстати, - вмешалась Оля. - А как быть с сотворением человека? И вообще с эволюцией?
- Какой такой эволюцией? - подозрительно осведомилась Ира. - Не верю я в Дарвина и происхождение от обезьяны. - Дарвина Ира не хотела признавать из принципа. К Фрейду это, почему-то, не относилось, несмотря на возникающий парадокс.
На лице Светы тут же возникла провокационная улыбка. Из-под длинных ресниц иронично сверкнули черные цыганские глаза.
- А что тут плохого? Обезьяны так обаятельны, и, кроме того, очень умные. Недавно я в очередной раз побывала в зоопарке, и в очередной раз убедилась, что в сравнении с обезьянами люди сильно проигрывают. Посетители улюлюкают и гримасничают, а обезьяны смотрят на них с легким интересом и глубоким сочувствием. Не сразу и поймешь, кто с какой стороны сетки находится. Там еще был один очаровательный орангутанг...
- Да какая разница, как они тебе нравятся? Но лично я от них не происхожу. Люди вообще внеземного происхождения.
- Ну, ты-то уж точно с луны свалилась, - подлила я масла в огонь.
- Ешьте-ка лучше печенье, - посоветовала Лена. - Или конфеты. Только не друг друга, пожалуйста.
- А между прочим, - вставил папа, - то, что человек не происходил от обезьяны, можно считать научно доказанным.
- Как это? - поразилась Кристина. - А от кого же?
- Знаете, - хихикнула я, - одна моя знакомая доказывала мне как-то, что человек произошел от рыбы. С тем же успехом она могла сказать - от амебы. Все мы, конечно, родственники, но не настолько же. Причем она считала, что никаких переходных форм не было.
- Ну, это уже полный абсурд, - констатировала Света.
- Не больший абсурд, чем происхождение от обезьяны, - промурлыкал папа. - Никак нельзя считать орангутанга или шимпанзе своим прямым предком. Потому, что их самих тогда еще в помине не было. У нас был просто общий предок. Но брат, как известно, дедушкой считаться никак не может. Я не говорю, что Дарвин не прав, только его часто слишком буквально трактуют.
- А, ну это-то мы знаем, - облегченно вздохнула Кристина.
Когда-то мы втроем - Кристина, Света и я, почти всерьез увлекались биологией. Тогда, еще в наши школьные годы я частенько помышляла о карьере исследователя живой и мертвой органики; строение нервных клеток и задачки по генетике доставляли мне настоящую радость. Вполне понятное чувство, учитывая, что все мои предки, исключая лишь моих собственных родителей, начиная где-то с середины прошлого века, представляли собой династию ученых-медиков. Но на последних поколениях эта традиция как-то выдохлась - нервы у них оказались недостаточно крепкими для того, чтобы посвятить значительную часть своей жизни анатомичке. В свое время эти же соображения остановили и меня.
Однако, в нашем доме еще многое напоминало о славном труде наших предков - закругленными хирургическими ножницами мы резали зелень, большими, способными резать хрящи и тонкие кости, разделывали курицу, скальпели использовали для заточки карандашей. Только складная ампутационная пила, на моей памяти, никак не применялась в нашем домашнем хозяйстве.
Как бы то ни было, Кристина, Света и я оставались неравнодушны к биологии, и к эволюции относились совсем неплохо.
- Все равно, - упрямо сказала Ира. - У нас не было никакого общего предка с этими приматами. Люди пришли с другой планеты, а не эволюционировали.
- Ну, конечно! - воскликнула я. - И там они, по-твоему, вылупились сразу из коацерватных капель?
- Из кого? - не поняла Ира.
- Да бог с ними, с людьми, - вскричала Оля, - и со всей вашей заумью! Я имела в виду - как мы сами собираемся создать человечество, а не как оно появилось. И будем ли мы создавать динозавров? А инопланетян лучше заранее послать куда-подальше, с нас и одной планеты по горло хватит. По-моему, мы уже решили, что в нашем мире боги существуют, а именно - мы с вами, так давайте поступим традиционно божественно!
- Наконец, разумное предложение, - довольно сказала Лена.
- Между прочим, мы еще и планету не создали, - напомнила я. - И вообще ни единой строчки. Как бы нам начать?
Мы переглянулись, не выпуская чашек из рук. С соображениями по существу никто не торопился.
- Бумага - вот лежит, - на всякий случай папа указал в центр стола. - Кто начнет, тому и перья в руки.
- Ну, давайте, - сказала Света, деловито беря авторучку и пододвигая к себе чистый лист. - Что у нас в исходной позиции?
- Безначальное Ничто, в котором обитают только безначальные великие боги, то есть - мы! - торжественно заунывным тоном ответствовала я.
Света неопределенно повертела ручкой, наморщила нос и пожала плечами.
- Так и запишем.
- Погоди! - всполошилась Оля. - Давай, сперва, как следует сформулируем!
В результате, было записано примерно следующее: “В начале начал, когда не было еще ничего кроме Богов, блуждавших в безначальной Вечности, появилась Мысль”.
- Сойдет для рабочей гипотезы, - решила Света, критически разглядывая написанное. - Давайте продолжать...
“Сначала она была совсем призрачной и неясной, но, постепенно, все более обретала форму: Если есть Боги, им нужно чем-то заняться!”
Последняя фраза вызвала у нас новый приступ веселья, после чего мы решили оставить ее, как есть, и пойти дальше: “Тогда Боги, использовав свою божественную сущность, смешанную с окружавшим их Ничем, создали из этой смеси Нечто, что должно было стать Миром. Но даже Боги не ведали, каким станет он в действительности. Ибо, создавая очертания мира, создали они и границы, определяющие форму предметов, и придавая форму всему сущему, они сами определили пределы своих возможностей, обрели форму, и личности...”
- Ну, на этом лучше философию и прекратить, - сказала Оля, - еще немного, и мы сами себя перемудрим. Давайте-ка лучше придумаем какой-нибудь красочный эпизод, а потом подгоним под него всю предыдущую историю.
Я возмутилась:
- А вот это уже подтасовка фактов! Смысл-то как раз в том, чтобы начать сначала, и продолжать, не теряя логической цепочки, чтобы одно событие закономерно влекло за собой следующее, и так далее. До конца мы, конечно, никогда не дойдем, но он нам и не нужен!
- А я вот все думаю, каков вообще смысл нашего предприятия, - задумчиво проговорил папа, играя кофейной ложкой. - Разве что, как разминка для мозгов.
- Саботаж! - воскликнула я. - Да просто интересно, что может получиться у всех нас семерых. Что получится у каждого в отдельности, представить еще можно. А вот какое выйдет среднее арифметическое? Если, конечно, у нас терпенья хватит...
Лена с готовностью кивнула, раскусывая шоколадную конфету.
- Конечно, не хватит. Три Кита, вечно норовят превратиться в Лебедя, Рака и Щуку. Но, по крайней мере, мы сможем узнать, что эти киты друг про друга подумали, когда поняли, что им всем нужно в разные стороны.
- Хм, - сказала Ира озадаченно. - А может, не надо нам такого эксперимента? Такая хорошая была компания... Может, лучше каждый что-нибудь придумает, а потом сравним.
- Ну нет, - пробурчала Оля, - тогда уж лучше придумывать на разные темы, и не заниматься плагиатом друг у друга.
- Поздравляю нас, - с насмешливой торжественностью произнесла Света. - Мы только что устроили Конец Света. Предлагаю всем встать и напустить на себя трагический вид.
Оля принялась напевать похоронный марш, под наши общие смешки, но тут в люстре что-то зашипело, и мы вдруг оказались в полнейшей темноте.
- Ну, здорово, - послышался голос Лены из непроглядного мрака.
- Конец Света, так и есть, - весело заключил папа. - Где-то тут были свечи, а спички в моей комнате.
- Сейчас принесу, - сказала я и на ощупь отправилась на поиски спичек.
- Осторожней, Лерочка, там могут быть привидения, - пакостным тоном предупредила Ира.
- Ай! - воскликнул кто-то.
- Пардон, - сказал папа. - Кого это я зашиб подсвечником?
- Меня, - отозвалась Оля. - Только это не подсвечник. Это, кажется, Дон Кихот, и сдается мне, что он чугунный.
- Да нет, точно не чугунный, - заверил ее папа.
Оказавшись в другой комнате, я снова поразилась царившей там темноте. В гостиной были задернуты тяжелые шторы. Но здесь-то окна не были зашторены. Папа почти никогда этого не делает, разве что днем, при слишком ярком солнце. И значит, какой-то свет должен проникать снаружи - от луны, от фонарей, от соседних домов, да еще отражаемый снегом. Впрочем, какое-то слабое свечение от окна исходило. Но сразу же за стеклом все скрывалось в сплошной мутной пелене. Похоже, на улице была метель, такая густая, будто дом обернули толстым слоем ваты.
Перестав изумляться, я отыскала спички. И снова оглянувшись на мертвенное свечение за стеклом, ощутила легкое беспокойство - где-то там бродит мама в таком молоке?
- Ух ты! - воскликнула Ира где-то у меня перед носом. - Что это там, на улице?
- Понятия не имею, - проворчала я, слегка опомнившись от испуга. - А ты-то как тут очутилась?
Ира испустила довольный смешок.
- А мне нравится бродить в потемках.
- Ну и ладно. Пошли обратно? Или наоборот?
- Эй! Там такая чертовщина за окном, - возбужденно провозгласила Ира тем, кто оставался в гостиной.
Я фыркнула и зажгла спичку - скоро все уже были здесь. Папа из любопытства открыл форточку и высунулся наружу. Снег, туман, леденящий воздух и запах смога влились в комнату.
- Да, - пробормотал папа приглушенно, из-за той стороны окна, крутя головой в разные стороны. - Что-то там интересненькое происходит.
- Может, лучше, все-таки, закрыть, - проговорила я с сомнением, имея в виду форточку. - Какой-то противный запах - совсем не туман.
- И туман тоже, - сказал папа. - Еще какой!
Но форточку все-таки закрыл.
Поеживаясь, мы возвратились в гостиную, где находились еще незажженные свечи. Всех нас охватило какое-то возбуждение от сыплющегося на улице снега. Зажигание свечей взял на себя папа.
Кристина начала было рассказывать какую-то жуткую фантастическую повесть о живом плотоядном тумане, вычитанную в каком-то журнале. Оля потребовала не пугать маленьких детей. Лена осведомилась - где тут маленькие дети.
- А как же я? - весело воскликнула Оля.
- Можно придумать историю и пострашнее, - небрежно пожала плечами Света. - Я сама в детстве придумывала такие сказки, от которых потом не могла уснуть...
- А я обожаю истории с трагическими концами, - призналась Ира. - Когда никто в живых не остается.
- Включая читателя? - невинно поинтересовался папа.
- Вот уж нет, - сказала я. - Терпеть не могу плохих концов. Много пафоса и мало толку.
- Зло, к сожалению, сильнее, - рассеянно пробормотала Ира, отрешенно глядя на огонь.
Отблески живого свечного пламени играли на старинных клинках, на стеклах книжных полок, на нежных ребрышках фарфоровых чашек, на Светиных сережках и в наших глазах. Папа все никак не мог зажечь последнюю, пятую, свечу, у которой, как он выразился, утонул фитиль.
Наконец, это ему удалось.



Глава 2.

Кончик фитиля зарделся, вздрогнул, и начал разгораться. Взметнулось маленькое облачко синего дыма, сознание вдруг на несколько мгновений затуманилось, в беспросветной пелене будто произошел бесшумный взрыв, тьма и свет разделились...
Дальнейшее совершенно уверило меня в том, что все происходящее - сон.
Наша компания, все в том же составе и в том же обличии, очень удобно парила в пространстве, безо всякой опоры. Сотни маленьких язычков пламени, должно быть - свечей, а может быть - звезд, совершали вокруг нас медленное, безостановочное вращение. Мы расположились в вакууме, как в мягких креслах, и с умеренным любопытством поглядывали друг на друга и на вальсирующие звезды.
Все это было чересчур “не так”, чтобы хоть как-то взволновать или смутить нас - мы просто ни капельки не поверили в реальность своего пребывания в этой звездной пустоте. А если это сон, то какая разница, что происходит?
- Интересно, - сказала Ира. - А я-то думала, что совсем не сплю, и нахожусь совсем в другом месте.
- А во сне всегда кажется, что не спишь, - задумчиво отозвалась Света. - И чем крепче спишь, тем меньше это подозреваешь. Меня это, правда, не касается. Хотя, тебе-то какая разница - ты же мне только снишься.
- Чепуха. Это ты мне только снишься. И что ты вообще делаешь в моем сне?
- Это мой сон, я отлично знаю, что сейчас сплю.
- А вот и нет, - вмешалась я. - Это мой сон!
- Нет, мой! - возразила Лена.
- По-моему, пора просыпаться, - проговорила Оля. - Или, как минимум, менять декорации.
- Декорации им не нравятся! - смешливо фыркнул папа. - А по-моему, идеальная обстановка, чтобы вздремнуть минут на шестьсот. Спокойной ночи.
- А как же продолжение? - удивилась Кристина.
- Какое продолжение? - спросила Оля.
В сияющем пространстве возник легкий серебристый ветерок, непринужденно соткавшийся в полупрозрачное мерцающее облако. Откуда-то тихо лилась музыка, мы не сразу заметили, что ее такты каким-то образом складываются в... рассказ. Это ни в коем случае не было сколько-нибудь внятной речью - смысл формировался в мозгу сам собой. Следить за ним оказалось довольно увлекательно, и мы с удовольствием принялись “слушать” зашифрованную сказку. Сама по себе она не была особенно радостной, но так как послание было всего-навсего воображаемым, настроения это нам не испортило. Сказка, как сказка, с классически фантастическим сюжетом: жили-были в тридцать шестом веке двое спятивших ученых-историков, которые решили изменить историю по своему вкусу, и отправились для осуществления своего проекта в старое доброе шестнадцатое столетие, начиная с которого все дальнейшее будущее должно прекратить свое существование с тем, чтобы оказаться переписанным заново. Рождение последующих поколений не то, чтобы совсем отменялось, но существование всех исторических личностей автоматически аннулировалось “с самого начала”, вместе с исчезновением среды, способствующей их кристаллизации и появлению. Такие перспективы совсем не понравились коллегам сумасшедших историков, которые, в числе всех прочих, уподоблялись сырью, отправленному на переработку. Однако, исправить что-либо, для них самих почему-то не является возможным, так как мятежники постарались себя каким-то образом обезопасить. А вот мы оказались в одном из немногих доступных теперь времен для “нормальных” историков, и, избрав нас по некоему причудливому принципу максимального психологического соответствия, они надумали отправить нас вместо себя в эпицентр катаклизма, то бишь, в шестнадцатый век, чтобы мы прояснили там ситуацию. Согласны ли мы на такое приключение? Конечно, это же так весело!
Но почему, собственно, нам надо непременно отправляться во сне во времена Ивана Грозного? Правда, это хорошая шутка...
Ну, его мы, судя по всему, не встретим, так как нам предстоит попасть в обстановку французских религиозных войн - в тысяча пятьсот семьдесят второй год - где-то за пару недель до Варфоломеевской ночи.
Варфоломеевская ночь - тоже хорошая шутка.
Разумеется, мы попадем в прошлое не в своем обличии, как пятое колесо в телеге, а в качестве уже существовавших тогда людей. Причем, нам пообещали высшее общество и, в каком-то смысле, двойную память. А заодно, некоторые благоприобретенные таланты, в основном, касающиеся боевых действий, так что, один на один, против нас не может выступить никто из аборигенов. Мы не стали отказываться, хотя считали, что главное оружие девиц - их умственные способности, но папа-то, конечно, не девица. Да и нам не помешает ни то, ни другое. Веселее будет.
Как мы вернемся обратно? Если нам не удастся восстановить историю, то, естественно, никак. А если удастся, то нет ничего проще - нужно лишь произнести вслух особый пароль: “Привет тебе, двуликий Янус! Меня давно ждут на Луне. Я возвращаюсь”. Или сказать то же самое мысленно - пять раз, глубоко сосредоточившись. (Хороший вопрос - как можно сосредоточиться на такой чепухе?..) И тогда, теоретически, мы вернемся в то самое мгновенье, из которого исчезли, в целости и сохранности.
Никаких возражений? Ну, какие же могут быть возражения?! Вот и прекрасно. Место назначения - Шампань, десятое августа тысяча пятьсот семьдесят второго года.



Глава 3.

Увы, сон прервался так же неожиданно, как и начался. И то, что я утыкаюсь носом в подушку, поначалу совершенно уверило меня в том, что все, только что происходившее, было всего лишь сном. Но я и представить себе не могла, что это пробуждение окажется одним из самых кошмарных в моей жизни.
Поначалу единственным моим чувством была лишь сонная лень. Что-то говорило мне, что сейчас еще слишком раннее утро для того, чтобы вставать. Потом мне показалось, что подушка сбилась, и я вздумала ее поправить. Не открывая глаз, я ткнула ее рукой - и она оказалась довольно странной на ощупь. Не могу сказать, насколько странной - просто какой-то не такой. Еще больше меня озадачила даже не подушка, а мое собственное самоощущение, возникшее при движении. Несколько минут я просто раздумывала, что же меня может так удивлять, но ни к какому определенному выводу не пришла. Между тем, сонливость потихоньку развеивалась, и мне вдруг пришло в голову, что никогда еще поутру у меня не бывало такого отличного самочувствия, особенно в феврале. Подумав так, я зевнула напоследок, и открыла глаза...
Интересное дело! И где это я нахожусь? На какой-то огромной кровати с высокими фигурными столбиками. Постельное белье, хотя и чистое, напоминало музейный экспонат - из плотной ткани красного цвета, покрытое вышивкой. Боже мой, где я?!
Я глубоко вздохнула и резко села, на мгновение ощутив неприятное покалывание под левой ключицей, о котором тут же забыла. Прежде всего, мне попалось на глаза небольшое раскрытое окно в толстой стене, в которое лился мягкий утренний свет и врывался легкий теплый ветерок, влажный от недавно прошедшей грозы. Воздух был совершенно летним, и даже лесным, если не считать легкой примеси запаха скотного двора. По крайней мере, он был явно экологически чистым.
Окно заняло меня больше, чем причудливый гардероб из черного дерева, большие бронзовые канделябры и тяжелые плотные занавеси. Так что, первым делом я вскочила и высунулась наружу. Ни города, ни февраля там не было в помине. Сон продолжался с пугающей реальностью. Внизу открывались часть замкового двора и часть парка, огражденные каменной стеной, за которой угадывались обширные свободные пространства, и чуть в отдалении - темная масса векового леса. А еще дальше, я знала это, как часто бывает во сне, широкой лентой протекала Марна. Вид природы, зелени и серого камня, озаренных бледным утренним светом, вызвал у меня мгновенный, необъяснимый прилив сумасшедшего восторга, ощущение какого-то торжества. Но вместе с тем... вместе с тем, меня не покидало чувство смутной тревоги, какой-то ошибки, которая, вроде бы, не была впрямую связана ни с перемещением во времени, ни с какими вселенскими катастрофами. Просто, какое-то довольно мелкое недоразумение, о котором меня забыли предупредить, не опасное ни для жизни, ни для здоровья. Что бы это могло быть? Ответ, как будто, лежал на поверхности, на самом видном месте, и потому все время ускользал. Кстати, нам говорили что-то о двойной памяти. Что это еще за штука? Как она проявляется? С одной стороны, как будто, я хорошо помню только то, что относится к двадцатому веку. С другой, пожалуй, все, что меня окружает, кажется смутно знакомым, выплывающим из неясных образов, засевших где-то в подсознании. Наверное, если хорошенько сосредоточиться, из этого “архива” можно вытащить массу интересного. Например - что я здесь, собственно, собой представляю, как меня зовут, и вообще... А то, очень забавно не иметь представления о таких элементарных вещах. Я было хихикнула, но тут у меня перехватило дыхание от внезапно вторгшегося в мое сознание воспоминания.
- О Боже! - пробормотала я, на миг оцепенев от ужаса. - Только этого не хватало!
Я нервно оглянулась назад, в комнату, в сторону венецианского зеркала, висящего слева от окна.
Довольно долгое изучение моего отражения довело меня до истерического смеха. Да, положение было курьезным. Не то, чтобы мне привиделось в зеркале нечто непривлекательное. Совсем нет. Вполне симпатичный образчик. Чуть старше, чем было, взлохмаченные темно-рыжие волосы, карие глаза, нос с маленькой заносчивой горбинкой, и - усы. Черт! Именно то, что мне только что так услужливо подсказала вторая память - я никогда не был девчонкой!
Примерно с полчаса, с короткими перерывами, меня трясло от нервного смеха. Какая оплошность со стороны тридцать шестого века! Или им там уже совершенно все равно? Могли бы, по крайней мере, предупредить. Хотя, конечно, с какой стати, если им это казалось несущественным, или если просто не было выбора? У нас-то, выбора точно не было, мы ни о чем и не подозревали, даже тогда, когда нам стали рассказывать сказки - воображали, что все только сон. Ну, еще бы, всякие там полеты в звездном пространстве!.. Ничего себе, игрушки! Мы, конечно, как и все, играли в детстве в Робин Гуда и в мушкетеров, не думая ни о каких различиях, но все-таки - это совсем не одно и то же. Боже мой!.. С другой стороны, конечно, можно представить себе, что все это только детская игра. Детская фантазия не знает границ: ни во времени, ни в пространстве, ни в биологии. Ну что же, хорошо, что не хуже. Могли и в ящерицу какую-нибудь превратить, или в инфузорию-туфельку - в целях научного эксперимента. Происходящее казалось все комичнее.
Теперь, конечно, я уже не могу говорить о себе, как о “ней”. Как-то приличнее считать себя тем, чем выглядишь, особенно, если соглашаться с теорией, что материя первична. Честно говоря, перестроиться на новое самовосприятие было не так уж и трудно, возможно, благодаря все той же “второй памяти”, которая чувствовала себя в этой роли совершенно естественно. Да что, собственно, такое “вторая память”? Теперь, когда она начала пробуждаться, я уже знал, что это не только память, просто новый житель вторгся на уже занятую территорию, не изгоняя хозяина, а так - чуть его потеснив. Самым интересным при этом было то, что я определенно ощущал себя единым целым.
Немного успокоившись, если это можно так назвать, я попытался себе представить, - а в каком же обличии явятся мои друзья? И можно ли их будет узнать? Кем бы они могли быть? Пустое занятие. Я еще почти ничего не помнил об этом времени, хотя уже точно знал, что это ненадолго.
- Ну надо же, - пробормотал я, глядя в зеркало, - рыжий!..
Ужасно забавно... Ну и ладно. Итак, шестнадцатый век. Да еще и тридцать шестой! - Никак нельзя было ожидать, что все будет в порядке. Изменить уже ничего нельзя. Остается лишь делать вид, что ничего страшного не произошло, и все идет по правилам. Может, еще и доживем до объяснений? Кажется, нам обещали кучу неприятностей, если как следует припомнить... Какая жуть - неужели на самом деле?!
А еще, было бы все-таки неплохо припомнить, как меня тут зовут.
Я рассеянно пошел обратно к кровати и, не думая, машинально потянул за висящий над ней шелковый шнур с кисточкой. По всей видимости, извещая кого-то, кто встает раньше меня, что я уже проснулся. Значит, скоро этот кто-то будет тут! Очнувшись, я удивленно поглядел на шнур, который продолжал удерживать в пальцах, потом медленно выпустил. О его существовании я узнал уже после того, как за него взялся. Шнур был зеленым и пестрым, и невольно наводил на мысли о подвигах Шерлока Холмса. Я усмехнулся, поймав себя на том, что ищу взглядом вентиляционное отверстие для пестрых лент иного рода. Конечно, никаких отверстий. Но такое сравнение меня немного развлекло.
Интересно, другие уже проснулись?.. Стоп. Какие такие другие? У нас что, гости? Ну да, вчера мы собрались, чтобы... Ах, нет, это в другом вчера - лет через четыреста с лишком! Боже, ну и каша в голове! И долго так будет продолжаться?!
В дверь деликатно стукнули пару раз.
- Входи, Мишель, давно пора! - крикнул я, опять-таки, не успев задуматься. А потом прикусил язык, и посмотрел на дверь, как кролик на удава, крепко вцепившись в столбик постели.
Когда он возник на пороге, в моем мозгу, к моему облегчению, неспешно, но и без заминки, всплыла его визитная карточка. Правда, это был не Мишель. В комнату вошел пожилой человек в ливрее цвета темного граната, аккуратный до невозможности, и выглядевший даже несколько чопорно. Звали его Ив Саблер, он был отцом Мишеля, моего личного слуги, и нашим дворецким. К своим обязанностям он относился очень серьезно, к нашей семье - с большой нежностью и заботой. Было в нем что-то от старой наседки. А я, и даже мой отец, конечно же - всего лишь его цыплята.
В руках Ив держал умывальные принадлежности - серебряные таз и кувшин, выполненные в едином стиле, полотенце, и что там еще к этому полагается. Приятно было увидеть знакомое лицо... наполовину знакомое.
- Доброе утро, господин Поль, - сказал он мягко, несколько растягивая слова, и поставил таз на туалетный столик.
Поль? Да, так и есть - виконт Поль Бенедикт де Ла Рош-Шарди. Вот оно, мое имя, в прилично сокращенном варианте.
Заметив мой озадаченный взгляд, Ив пояснил:
- Сегодня за вами поухаживаю я. Мишель занят вашими гостями.
Так, так. Все-таки, гостями...
Поразмыслив, я не смог решить, делает ли этот факт путаницу менее путанной. Все равно ведь не помню, кто эти гости. Не лучше ли поплыть, пока, по течению? Вместо того, чтобы издеваться дальше над своей травмированной памятью, я оставил ее в покое и начал плескаться в воде, которую аккуратно лил Ив, в надежде, что со временем все встанет на свои места. Напоследок, я отобрал у Ива бритву и, под его изумленным взглядом, избавился от тонких усов, придававших мне какой-то нагловатый вид. Что-то они меня сегодня раздражали.
- Ну и ну, - усмехаясь, проговорил Ив. - Это мадемуазель дю Ранталь вас надоумила?
- Нет, - отозвался я, придирчиво разглядывая свое отражение, которое стало чуточку менее кошачьим или лисьим. - Меня надоумила совсем другая девушка.
Ив позволил себе укоризненный взгляд, прежде, чем вернуться к своим обязанностям. А я вдруг вспомнил, кто такая мадемуазель дю Ранталь, и мне стало совсем плохо - она же моя невеста! Хорошо, что я уже выпустил из рук бритву. Иначе не миновать бы несчастного случая, так они задрожали. Слава богу, Ив не заметил, как я на минуту превратился в собственный перепуганный призрак.
- Который час? - быстро спросил я, чтобы отвлечься.
- Четверть восьмого. Завтрак будет подан в половине девятого, по приказу монсеньера графа.
- А, отец уже проснулся?
- Да, я как раз освободился, когда вы позвонили. Иначе пришел бы Бернар. Он сейчас на подхвате.
Я кивнул. А потом, почему-то, подумал, что мне уже двадцать один год, а не восемнадцать, как было в двадцатом веке, и от этого мне еще больше взгрустнулось. Хотя, как будто, старостью еще не пахло.
Ив подал мне удобный легкий костюм из тонкой серо-зеленой замши, в милом мне спортивном стиле. То есть, шнурков, разрезов и прочей чепухи было поменьше, чем обычно. Так как было довольно тепло, и так как меня поминутно бросало в жар, куртку я застегивать не стал.
Наконец, Ив удалился. Я попытался перевести дух и справиться с новой, затопляющей волной воспоминаний, разбуженных его появлением на сцене. За окном светило солнце, уже не такое жаркое, как в середине лета. Но, в конце концов, было все еще лето! Чего еще можно желать после февраля? И сейчас, десятое августа тысяча пятьсот семьдесят второго года - единственная оставшаяся мне реальность. Вот только - кому это мне? Кто я теперь?
Через вторую дверь, я прошел в смежную комнату, более просторную и светлую. Два довольно широких окна выходили на мою любимую часть света - на солнечный юго-запад. Помимо этой двери, здесь тоже был еще один выход - в коридор. Эта комната служила моей личной гостиной, или кабинетом. Стены затянуты плотными тканями замысловатого оттенка с замысловатым узором, на полу пушистый ковер, где в сложном геометрическом рисунке чередовались зеленый, бледно-желтый и черный цвета. Софа и кресла, обитые зеленым плюшем - из того же черного дерева, что и вся мебель в моих комнатах. Слева от окон - книжный шкаф, справа - бюро, прямо под окнами - письменный стол. Сейчас на нем, без особого порядка, лежали несколько книг, разрозненные листы бумаги разного качества и формата, а в одну из таких бумажных пачек был мелодраматично воткнут изящный итальянский стилет - что-то мне там, наверное, не понравилось. Я подошел взглянуть, удостоверился, что это просто черновики, и привычным жестом бросил их в камин. Забавно, тут я, оказывается, тоже пишу стихи. Немудрено перепутать воспоминания, когда они так параллельны. Интересно, это и есть принцип максимального психологического совпадения? Наверное. Хотя, пожалуй, не все максимальное - идеально.
Окружающее странно на меня действовало. Все казалось патологически нормальным и естественным, даже обыденным, как бы против этого ни восставало мое сознание. При этом, возникало чувство полной дезориентации. Нет, так невозможно, надо как-то отвлечься. Я резко сорвался с места, и выскочил за дверь, в стремлении, хотя бы, свихнуться не в одиночестве.
Одиночество мое прервалось очень скоро.
- Эй, осторожнее!.. - воскликнул кто-то.
Это я с кем-то столкнулся, вылетая в коридор. Мы уставились друг на друга в некотором смущении. Этого человека я хорошо знал. Звали его Готье д’Аржеар. Крупный красавец, с волосами и бородкой цвета светлой бронзы, с которыми хорошо гармонировал изумрудный колет, под цвет его глаз, смотревших сейчас очень растерянно.
- Привет, - сказал он наконец. - По-моему, мы знакомы дважды.
Возможно, это была игра света, падающего через витраж, а может, он и правда слегка покраснел. Со мной воспоминания тоже шутили шутки - похоже, я знал, кем он был в двадцатом веке.
- Оля? - пробормотал я неловко, даже поежившись от того, как чуждо здесь прозвучало это имя.
Готье едва заметно кивнул, и тоже отважился предположить:
- Лера?
Я ответил ему таким же неуловимым кивком.
- В какой-то степени.
- В какой-то степени? - Готье иронично изогнул бровь. - Очень подходящее определение.
Нас разобрал хохот.
- Ну и шуточки, а? - Готье утер слезу. - Даже Мефистофелю бы в голову не пришло. А до чего же погано вдруг проснуться и понять, что ты на семь лет старше, чем только что помнил!
И впрямь, Готье было двадцать пять лет.
- Сочувствую. - Я со вздохом отпустил стену.
- Сомневаюсь, племянничек, тебе лет меньше, чем мне.
Я вздрогнул, и сообразил, что Готье сказал сущую правду - он был двоюродным братом моего отца, хотя и несравненно младшим. И это значило...
- Ух, я и забыл, что мы теперь все родственники!
- Кто это - мы?
- Прекрати издеваться, я просто умираю от подозрений. У тебя ведь есть родная сестра - Изабелла?..
- Сдается мне, что это Кристина, - закончил Готье, опередив меня.
- Ну вот, пожалуйста! Спрашивается, откуда нам это знать?
Готье пожал плечами.
- Наверное, они похожи... Вот ей почти повезло - ей только девятнадцать.
- Смешно, теперь она младше меня. Я уж не говорю про мою кузину Диану, которой вообще семнадцать.
- А это Лена! - опять поторопился вставить Готье.
- Я знаю!.. Вот черт, что мы несем?
- Мы свихнулись.
- Тоже мне, новость. Как там переводится с греческого паранойя - сверхзнание?
- В этом роде. Кстати, ты не пробовал вспоминать русский язык?
- Нет, а что?
- А то, что кое-чего мы теперь, все-таки, не знаем.
Я покопался в своей памяти.
- Зато, мы что-то смыслим в латыни, греческом, английском, и немножко в испанском. А вот с русским... - я подавил темный страх, возникший перед глухой темной стеной в мозгу. - Тут, кажется, хуже.
- Аналогично, - пробормотал Готье, закусывая ус. - Правомерный вопрос - и кто мы теперь, после всего этого?
- Может, потом вспомним, как все другое?
- Боюсь, это было сделано нарочно.
- Чтобы мы случайно не ошиблись?
Несколько левее по коридору, распахнулась дверь, и из нее, яростно бормоча проклятья, стремительно вышел человек.
- Огюст! - воскликнули мы с Готье почти одновременно, обрадовавшись тому, что нас прервали.
- М-м? - Огюст оглянулся в нашу сторону, тряхнув густыми черными кудрями. Некоторое время он рассматривал нас с подозрением, потом, видно, пришел к какому-то выводу и, облегченно вздохнув, направился к нам, сверкая, по дороге, золотым галуном на лиловом бархате.
- Кажется, я кое-что знаю о вашей второй сущности, - заявил он, подойдя поближе.
Мы представились. Огюст кивнул, без всякого удивления, и тоже представился. В том, что он оказался отчасти Ирой, мы тоже не нашли ничего удивительного.
Огюст примерно моего роста, но при этом почти вдвое шире в плечах, обладает силой медведя и кажется внушительней, хотя я тоже не напоминаю хрупкую вазочку. Он старше меня примерно на год. В основном, этому последнему факту и были посвящены его вдохновенные проклятия. Смешно, что это так выбивает нас из колеи.
- И без того нам подложили массу гнусностей, - заметил Огюст ворчливо.
- Ладно, - сказал Готье, - до завтрака осталось примерно полчаса. Похоже, в этой части замка мы всех уже собрали. Дамы в другом крыле, а мой старший кузен находится в противоположном конце галереи.
- И Рауль там же, - добавил я.
- Рауль Шарль Анри д’Эмико-Левер, - задумчиво проговорил Огюст, проверяя свою память.
- Он самый, - буркнул Готье. - Так, может быть, если господин Огюст Доминик де Флорен, несмотря на некоторое сокращение его имени, не возражает, не сдвинуться ли нам с этой мертвой точки, и не переместиться ли поближе к столовой, где, паче чаяния, мы рано или поздно встретим остальных?
- Отличная речь, Готье, - выдохнул Огюст. - Кстати, о сокращениях, все-таки, приятно однажды проснуться и вспомнить, что ты граф.
Готье почудилось, что Огюст послал ему взгляд, полный превосходства.
- Как и многие другие. Между прочим, мое баронство далеко переплюнет твое графство, как по части древности, так и ...
- Только не это! - взвыл я. - Опять вы за старое! Ну, какая разница? Особенно теперь?!
- Да мы просто заново вживаемся в наши роли. А то, вдруг кто-нибудь что-нибудь заподозрит?
- Я уже давно заподозрил, что у нас просто не все дома.
- А если не обобщать? - поинтересовался Огюст.
- Пожалуйста. Тогда у вас не все дома.
- Давай его придушим, - предложил Огюст.
- Какие-то мы сегодня неуравновешенные, - задумчиво констатировал Готье. - Возможно, что это как раз неудивительно, учитывая провалы в памяти, и все такое.
- Ладно, ладно, - сказал Огюст с заметным напряжением в голосе - опять что-то вспомнил. - Это еще цветочки. А вот что вы скажете о религиозной стороне вопроса.
- Ну вот, все вы, кальвинисты, такие, - поморщился я.
- Вот именно, - сказал Огюст с угрозой в голосе. - Что вы думаете о Варфоломеевской ночи?
- О черт, - сказал Готье, присвистнув. - Я и забыл. Неосторожно с твоей стороны...
- С моей стороны!.. - прорычал Огюст, приходя в ярость. - Мне-то откуда было знать? Я же не какой-нибудь паршивый папист!..
Повисла зловещая пауза. С мысленным стоном, я стукнулся головой в стену. Только этого нам не хватало для полного счастья. Готье и Огюст жгли друг друга взглядами.
Наконец Готье справился с собой.
- Из-за этого мы лично еще не ссорились. Не думаю, что стоит начинать именно сейчас.
- А когда, через две недели, когда ты перережешь мне горло? - драматически осведомился Огюст.
- Твоя логика хромает, - сказал я. - Ты прекрасно знаешь, что никто из нас ничего такого не сделает.
- На этом и строится вероломство - когда делаешь то, чего от тебя не ожидают. Твоя логика еще хуже.
- Клянусь, хотя бы, двадцатым веком, Огюст, у нас есть причины не отправлять тебя на тот свет под предлогом ночных увеселений. Ты считаешь нас полными кретинами?
Огюст нервно облизнул губы.
- Ну, а раньше вы знали о том, что случится?
- О Варфоломеевской ночи? Нет... Здесь - нет. Думаю, что даже католики узнают обо всем в последний момент...
- Поклянись.
- Что?! - Я чуть не взвился на свечку, но сдержался. - Огюст, ты переигрываешь! Ну хорошо, клянусь, что я ничего не знал до сегодняшнего утра. Доволен? Или мне еще надо признаться, что именно сейчас мне очень хочется стукнуть тебя чем-нибудь тяжелым, чтобы ты угомонился?
Огюст невесело усмехнулся.
- Вот это, кажется, честно.
- Ну и ладно.
- По-моему, мы упускаем самое главное, - мрачно заметил Готье.
- Что?
- Завтрак.



Глава 4.

Все вместе мы собрались уже только в столовой. Как и вчера, нас было семеро. Вчера, конечно, понятие растяжимое, но нас было семеро в “обоих вчера”. Не считая, конечно, слуг. Впрочем, кто же их считает - это совсем другая компания, хотя тоже достойная, если иметь в виду наших слуг.
В отношении того, кто из нас в дне сегодняшнем соответствует тем, кто был в “завтрашнем вчера”, мы угадали всех. Трудно сказать, была ли в этом повинна наша перевозбужденная примитивная интуиция, или это было одно из тех сведений, что впихнули в наши мозги искусственно. А что еще в нас впихнули искусственно? Что мы на самом деле помним, а о чем только думаем, что это наши воспоминания? Поневоле начинаешь ощущать себя киборгом. Малоприятное ощущение, надо признать. Впрочем, могла сыграть роль и действительная схожесть характеров, коль скоро наша команда была избрана по принципу “максимального психологического соответствия”. Тогда вырисовывается примерно такая картинка: наши сумасшедшие историки из будущего каким-то образом решили, что определенный круг людей из шестнадцатого века оптимально подходит для их целей - возможно, для исполнения их черных замыслов. Потом они подыскали для них психологических двойников в двадцатом веке и, без долгих объяснений, заварили весь этот компот. Несмотря на любопытство, радости мы не испытывали. Противно, когда тебя используют. Возможно, то, что нам противно - положительный признак, говорящий о том, что мы еще не полностью управляемы. Хм, маленькие триумфы подопытного кролика... Конечно, есть еще надежда, что вся эта вивисекция совершена из лучших побуждений. В это, все-таки, хотелось верить. В конце концов, нас же просили спасти мир. А если то, что все последующие времена стерты вместе со своими жильцами - правда, то, может быть, наш вариант еще не самый худший, не считая того, что именно нам теперь предстоит разбираться во все этом историческом безобразии, в котором мы ровным счетом ничего не смыслим.
Итак, кого же мы видим сегодня в первый раз? Ну, во-первых, моего отца, который странным образом почти совсем не изменился, в отличие от некоторых. Разве что, стал немного массивнее. Тут надо бы пояснить, что я привожу сравнения относительно двадцатого века. Во-вторых, мою тетушку Изабеллу, которая на два года меня младше, и кузину Диану, баронессу де Ла Сержи. Обе уверенно оправдывали звание лучшей половины человечества, несмотря на то, что в нашей компании их оказалось заметно меньше половины. Диана сохраняла свое вневременное амплуа белокурого ангела (ну, мы-то знаем, что ее характеру далеко до ангельского). Красота Изабеллы была более теплой и мягкой - задумчивая нимфа, с серьезным взглядом и копной пушистых каштановых волос. И Изабелла, и Диана, изменились, но общее впечатление оставалось прежним. Не считая того, что сейчас они казались намного привлекательнее, но это, скорее всего, из-за другого окружения, а может, просто у меня изменилось субъективное восприятие. В-третьих, здесь был Рауль, который отчасти был Светой из двадцатого века, наш неотразимый леопард-оборотень, наполовину испанец, само воплощение огня и азарта, слегка замаскированное подчеркнуто изящными, мягкими манерами.
Мы сидели вокруг длинного стола, слишком выбитые из колеи, чтобы поддерживать непринужденную беседу. Столовая представляла собой просторное помещение на первом этаже довольно старинного здания, выстроенного около трех столетий назад. Разумеется, останься оно таким же, оно было бы не особенно удобным для нормальной жизни в относительно мирное время. Но с тех пор замок неоднократно достраивался и переделывался, что позволяло ему теперь иметь вполне современный вид. И меблировка также относилась не только к стилю Ренессанса, но и к раннему барокко, хотя и предметов относящихся к готике тоже хватало. К готике в нашей семье всегда относились неравнодушно. И дубовые панели, которыми были обшиты стены столовой, были стилизованы под готику. Мягкий свет проникал через неширокие окна в толстых стенах. Общая атмосфера была вполне уютной.
Из-за присутствия прислуги нам приходилось воздерживаться от обсуждения того, что с нами стряслось за ночь, скрывая беспокойство и нетерпение.
Папа, наконец, решил, что с нас достаточно и, подозвав Ива, зорко следившего за исполнительностью молодых слуг, сказал ему что-то. Ив удивленно поднял брови, но обсуждать ничего не стал - старая школа. По его распоряжению, все, еще не расставленные блюда, были поставлены на первые попавшиеся свободные места, и нас предоставили самим себе.
- Вот мы и одни, - констатировал Рауль. - Неплохой у нас получился конец света. Убедительный.
Воцарилось молчание. Все вдруг передумали говорить то, что собирались, когда нам мешали. Да и что нового мы могли сказать друг другу?
- Нас не подслушают? - на всякий случай спросил Огюст.
- А зачем? - пожал плечами папа. - Какой интерес подслушивать бред сумасшедшего?
- Интересное совпадение, - сказал Огюст. - В обоих столетиях мы собрались вместе. Думаете, они специально так подгадали? Живем-то мы, все-таки, в разных местах.
- Не все, - возразила Диана. - Я-то, как раз, живу здесь, с тех пор, как оставила монастырь, в котором училась.
Родители Дианы умерли лет десять тому назад. А папа является ее опекуном, поэтому она живет с нами, хотя на самом деле ее владения находятся в Нормандии.
- Кроме тебя, - сказал Огюст, принимаясь, между делом, за жареного рябчика в яблоках. Молодец Огюст, хороший у него аппетит. Я без энтузиазма поглядел в свою тарелку и, исключительно из чувства долга, проглотил оливку.
- Конечно, это не совпадение, - проговорил папа, болтая в бокале шампанское. - Зачем им разбивать отряд на части? Наверное, не так уж трудно было подыскать во всей истории два случая, когда мы находились в одном месте, в таком наборе. Так, для удобства.
- С удобствами они не все продумали, - заметил Готье.
- Может, да, а может, и нет. Смотря, что нам придется делать. Ситуация не каждодневная, некоторыми привычными представлениями приходится жертвовать.
Хорошо ему говорить.
- Все равно, мы здорово влипли, - сказал Огюст. - В любом случае, нам обещали массу неприятностей, разве не так? Неплохо бы, чтобы их было поменьше.
- Я бы на это надеяться не стал, - мягко проговорил Рауль. - Да ладно, не бери в голову, - добавил он, разрезая яблоко серебряным ножичком. По его легкой задумчивой улыбке было видно, что он начинает входить во вкус игры. - Не стоит переживать из-за каких-то там неприятностей. Или выходи из них, или забудь, и живи дальше.
- Жить дальше может и не получиться, - заметил я.
- Тогда и переживать не придется, - невозмутимо отозвался Рауль.
Я с улыбкой покачал головой. У Рауля своеобразный оптимизм.
- Когда мы собираемся выезжать? - спросила Изабелла. - И, вообще-то, мы все еще собираемся? Я имею в виду, в свете последних событий?
Нежный голос Изабеллы напомнил нам о суровой действительности. Огюст вздрогнул, я с тоской съел вторую оливку.
Все выжидающе уставились на папу, слагая на него ответственность, как на самого старшего. Папа сделал вид, что сосредоточенно жует салат.
- Может, не стоит? - спросил я с надеждой. - Слава богу, про эту свадьбу мы уже знаем из истории достаточно.
- Нет, - сказал папа.
- Что - нет? - спросил я, сбитый с толку. Но предчувствия у меня были - хуже некуда.
- Нет, - повторил папа, - недостаточно. То, что с нами случилось, подразумевает то, что история меняется. И мы должны понять - как. А сделать это, прячась, как улитка в раковине, мы не можем. Мы должны дать себе шанс узнать, что же, в конце концов, происходит.
Я вяло кивнул. Так и знал, что он это скажет. И я был с ним согласен, хотя мне это совершенно не нравилось.
- Ладно, - сказал Рауль. - Прогуляемся. В худшем случае, нам испортят аппетит. Мы же все, в основном, католики.
- За некоторым исключением, - мрачно заметил Огюст, глядя на Рауля с особенной неприязнью. Настроение у него опять стало резко портиться.
- Думаю, тебе пора к нам присоединиться.
- Больше ничего не хочешь?
Огюст был сегодня очень чувствителен к этой проблеме.
Рауль пожал плечами.
- Дело твое.
- Нам надо держаться вместе, - сказала Диана. - Я тебя не понимаю, Огюст. Какой другой выход ты видишь? Париж стоит мессы. Будет война, и все равно придется делать выбор. 
Диана говорила из лучших побуждений, но была при этом милосердна, как дантист, объясняющий, почему надо побыстрее избавиться от здорового зуба, чтобы получился красивый прикус. Уверен, она не хотела быть резкой, но все мы сегодня нервничали и Огюст был не в состоянии оценить ее доброту. Любой неосторожный намек на эту тему, естественно, приводил его на грань нервного срыва. Огюст прямо побелел от напряжения, так что я за него испугался. Боюсь, он чувствовал себя сейчас очень одиноко, словно весь мир на него ополчился. Атмосфера быстро накалялась, несмотря на воцарившуюся паузу и внешнее бездействие. Огюст сидел рядом со мною, и я внутренне съежился, как мимоза перед грозой.
- Это совсем не обязательно, - сказал я поспешно, стремясь разрядить обстановку. В конце концов, можно будет об этом поговорить, когда все немного успокоятся. - Ничего нельзя делать так уж сразу. С чего вы взяли, что без этого он обязательно умрет? Он вполне способен за себя постоять. И кто знает, может есть смысл в том, что среди нас есть хотя бы один протестант. Я не знаю, о чем там думали ребята из будущего, но, может, это будет нам необходимо? Кроме того, мы же считаем себя его друзьями. Пока мы вместе, что ему грозит? Он рискует не больше нас.
- Но мы же не можем постоянно быть его телохранителями, - возразила Диана. Я ей подмигнул, но она не поняла.
- Но давить на него, тоже не стоит, - заметила Изабелла. Она тоже интересовалась психологией. - Мы не можем решать за Огюста. И в том, что сказал Поль, есть смысл.
“Спасибо за поддержку, Изабелла!” Я послал ей благодарный взгляд.
- Я думаю только о его же благе, - упорствовала Диана.
- Я что, покойник или младенец, чтобы обо мне заботились? - огрызнулся Огюст. В его глазах горел опасный огонь. Еще немного, и его терпенью придет конец - он начнет ломать мебель.
- Ты слишком подчиняешься эмоциям.
Мне пришло в голову сказать какую-нибудь гадость, пока Огюст с Дианой не полностью подчинились эмоциям, и не устроили погром.
- Стоп! - воскликнул я. - Никакие это не эмоции, а трезвый расчет!
Кажется, мне удалось их заинтересовать.
- Ведь история меняется! Кто вам сказал, что в Варфоломеевскую ночь обязательно перережут гугенотов, а не католиков? Вот решат гугеноты, что пора брать власть в свои руки, пока все их любят, и устроят нам по первое число. Кто тогда будет нас спасать?
Кто-то поперхнулся. Первым засмеялся Рауль, потом остальные.
- Ну и шутки у тебя, - сказал папа, сокрушенно качая головой. - Ладно, пускай Огюст будет нашим “козырем в рукаве”, на всякий случай.
Огюст все еще хихикал, и вид у него был кровожадный.
- Присматривайте-ка за ним, - с опаской сказал Готье, - не ровен час, ему понравится эта дикая идея - он сам все организует. А тебе, Поль, надо голову оторвать, за подстрекательство к массовым убийствам.
Огюст хитро мне подмигнул.



Глава 5.

После недолгих размышлений, мы решили отложить отъезд назавтра. Если ехать быстро, но не слишком, дорога займет пару дней. Времени нам хватало. А еще, нам было очень нужно хоть немного прийти в себя. Мы подумали, что после завтрака лучше всего будет совершить неспешную прогулку по окрестностям, подышать свежим воздухом и слегка освежить память. Ив попытался навязать нам идею соколиной охоты, но не преуспел. Нам просто хотелось поговорить, или помолчать вместе, в спокойной обстановке.
Час спустя, мы выехали за ворота. День был отличный, очень подходила избитая формулировка для всякого рода происшествий - “в один прекрасный день”. Желтая дорога, песчаная и пыльная, вела меж лесом и полем. По правую руку от нас, колыхалось зеленое море, уже полное вкраплений красного, оранжевого и бурого цветов, по левую, простирался золотисто-медный простор.
- Смотрите-ка, - воскликнул Огюст, вскидывая руку. - Прямо подмосковный дачный поселок, - он указывал на деревню за краем поля.
- Издалека, - буркнул Готье. - Но, вообще-то, на Подмосковье похоже. Полно берез и дубов, и клевера.
- Это не клевер, а кашка, - поправила Изабелла.
- А по-моему - белый клевер.
- Нет, кашка, - упорствовала Изабелла.
- А в чем разница? - спросил я.
- Кашка - белая и маленькая, а клевер - розовый и крупный.
- А разве они не из одного семейства?
- Все равно похоже, - заключил Готье.
- Все равно - это кашка.
- Но уж это, точно не похоже на Подмосковье, - заметил Рауль, кивая на виднеющиеся в отдалении виноградники.
- Ну, небольшая разница в климате, все-таки, есть, - сказал папа. - Но лес похож.
- Почему бы нам не въехать в лес? - спросил я, разглядывая заманчивые тропинки.
- За грибами? - спросила Диана. - Или за ягодами?
- Да нет, просто так.
- А грибы тут есть? - поинтересовался Рауль.
- Наверное, - сказал я. - Но не ищи под кустами слишком старательно. Иногда попадаются мертвецы. Их тоже называют - подосиновики и подберезовики.
- Что, нелады с правопорядком?
- Это у него с юмором нелады, - пояснила Диана. - На самом деле, все в порядке. Ну, почти.
- Только следите за воронами, и не ходите туда, где их слишком много, - опять в шутку посоветовал я.
- Средневековый фатализм, - фыркнул Огюст пренебрежительно.
- Нет, просто биология: вороны - стервятники.
- Фу, поговорите о чем-нибудь другом, - попросила Изабелла, смешно сморщившись. - А может, нам правда въехать в лес? Смотрите, какое там солнышко между листьями.
- Эй, погодите, - завредничал Готье, - если там покойники на каждом шагу...
- Ну, не на каждом же, - отважно возразила Изабелла. - Зато, там полно ежиков, особенно по вечерам.
Ежики - особая страсть Изабеллы. Правда, в основном, игрушечные. Их у нее дома несколько шкафов... И в этом столетии тоже? Да, точно. И тут тоже.
- Поехали, поехали, - сказал папа. - Это же самый спокойный лес в провинции, раз он в наших владениях. Чего вы волнуетесь? Поль там торчит иногда целыми днями, за уши не оттащишь. И Диана тоже. Иногда они и меня вытаскивают. И там есть отличные широкие дороги.
Мы свернули под шумящий шатер. Я люблю деревья, мне нравится как они шумят на ветру, как меняется калейдоскоп листвы на качающихся ветвях, волнующихся, как море. А до чего причудливы бывают изгибы стволов - увидишь такой, и готова сказка... В лесу сказки прячутся на каждом шагу. А еще, можно просто считать мышей или других мелких зверюшек, необычных птиц. Это наш гуманный вид охоты.
Дорога была поуже и похуже той, с которой мы свернули, но вполне приличной.
- Ну что, может - наперегонки? - предложил Огюст.
- Это, пожалуйста, без меня, - сказал папа. - Мне еще дорог хребет моей лошади.
- Тебе еще развлечения в голову приходят? - проворчал Готье. - Ну что хорошего сломать себе шею? Впереди полно дел, а ты даже не успел посвататься к Диане, как собирался...
- Что?.. Я?!. - Огюст поперхнулся и так резко дернул поводья, что его караковый жеребец взбрыкнул передними ногами, осев на круп. - Какая чепуха! - бросил он отрывисто, заметно покраснев. И глаза у него стали совсем круглые.
- Диана пристально присмотрелась к ним обоим.
- В каком смысле - чепуха? - спросила она требовательно.
Мне показалось, или в ее глазах правда плясали веселые чертики?
- А что тут такого, Огюст? - Рауль пожал плечами с самым невинным видом. - Вполне естественное намерение.
- До сегодняшнего утра, - сквозь зубы процедил Огюст, испепеляя его взглядом.
Неудивительно. Теперь, когда все мы в двух экземплярах, некоторые вещи удобнее забыть.
- Ну, неймется вам, ребята, сегодня подраться, - заметил папа. - Лучше устройте скачки, как-то безопаснее. Слышали? Марш отсюда!
- Ладно, - сказал я. - На счет - три. Раз, два...
Не успел я сказать “три!”, как Огюст сорвался с места, а за ним, с возмущенными воплями, поскакали остальные. Я присоединился к ним последним, так и не успев завершить команду. Диана хотела было тоже принять участие, но Изабелла ее удержала. Интересно, как ей это удалось? Доказательствами отличия кашки от клевера, не иначе. Или ежика увидели.
Готье и Рауль столкнулись на дорожке и задержались, чтобы попихаться и подурачиться. Я коварно срезал путь через овражек, и стал нагонять Огюста. Теперь возмущенные вопли были адресованы мне. Но не торчать же с ними на дороге. Да и как бы Огюст не заблудился, увлекшись. Вот останется там, впереди, в одиночестве - и что?
Но мы с Огюстом тоже далеко не уехали. Огюст надумал свернуть в сторону, и мы на всем скаку влетели в поворот. И тут началось. Лошади дико заржали, вставая на дыбы, раздались проклятия, не только наши с Огюстом, когда мы почти столкнулись со встречной парой, несущейся на такой же скорости, если не большей, и испуганный женский крик, когда девушка в фиолетовом платье скатилась с седла своей вороной лошадки в кусты малины, росшие у дороги.
- Спокойно, Танкред! - я похлопал коня по медно-рыжей шее и, повинуясь рефлексу, соскочил на землю, чтобы помочь даме выбраться из кустов.
Впрочем, она сама выбралась из них довольно проворно. И пожалуй, колючки малины были последней проблемой из тех, что ее сейчас волновали. Она подняла голову, и из под расшитой аметистами шляпки выглянуло бледное личико с огромными горящими глазами. Я ее, наконец, узнал, и ахнул. Это была Жанна дю Ранталь, собственной персоной. Она тоже узнала меня и, похоже, испытала от этого огромное облегчение.
- Слава богу, - вздохнула она, - это вы!
Я мог не спрашивать о причинах, вовлекших ее в сумасшедшую скачку. Когда я узнал ее, то знал уже и все остальное. Я перевел взгляд на человека, который за ней гнался, и меня захлестнула дикая ярость.
- Дизак, как вы смели?!
Он продолжал сидеть на лошади, небрежно опираясь локтем о переднюю луку, и презрительно улыбался, хотя одновременно на его лице ясно читалась досада, приправленная ненавистью.
- Шарди, малыш, рад встрече. Давно не виделись.
Не виделись мы с ним с тех самых пор, когда пару месяцев назад понаделали друг другу дырок в груди, и сами не заметили, как очнулись уже в постели, оба еще живые, и очень об этом сожалеющие. Недавно зажившая рана под левой ключицей, которую я тогда получил, до сих пор еще давала о себе знать, как, например, сейчас, после скачки. Эта неприятная пульсация не сделала меня ничуть дружелюбнее.
- К черту ваши радости! Слезайте на землю, и попробуйте-ка объяснить мне, что тут происходит, да не забудьте обнажить шпагу. Не люблю убивать безоружных.
Это, конечно, шутка. Я еще никого не убивал со времен заключения Сен-Жерменского мира, но сейчас был очень к этому близок. К тому же, я не чувствовал, что чем-то рискую - вот прекрасный случай проверить, правда ли, что против любого из нас не сможет выстоять ни один человек из этого столетия. Одно удовольствие - провести опыт на этом ублюдке.
- О, нет, - тревожно воскликнула Жанна, судорожно вцепляясь в мой рукав. - Перестаньте!
Серые глаза Дизака полыхнули темным огнем, на губах мелькнула странная веселая улыбка.
- С удовольствием, идиот. Ты сам напросился.
Дизак ловко соскочил с седла, приземлившись упруго, как рысь. Два месяца назад я, может, и был почти идиотом, что полез с ним в драку. Кроме того, что он постарше меня и посильнее, за ним успела закрепиться репутация закоренелого и удачливого бретера. Спасла меня, наверное, только наглость и упорное нежелание принимать общепризнанные истины. Вряд ли, в обычных условиях, такое везение возможно дважды. Так что, каждый из нас, по разным причинам, был сейчас сверх меры уверен в своей победе - дайте только шанс.
Дизак шагнул было вперед, но вдруг замер и прислушался.
- Что это?
Похоже, наши нас нагоняли. Послышался хруст и стук копыт.
- Эй, - раздался звонкий голос Рауля. - Огюст, Поль, где вы прячетесь?
- Это наши, - сказал Огюст. - Эй, мы тут!
- Какого черта?.. - прорычал Дизак. Миг - и он снова оказался в седле. - Я должен был догадаться, что вас тут - целая стая!
- Вернитесь, черт побери! - воскликнул я.
Дизак насмешливо скривился.
- Чтобы меня прикончили ваши дружки? Увольте. Ну, вот, пожалуйста.
Он с мрачной усмешкой уставился куда-то поверх меня. Я обернулся. На дороге за нами стояла Диана, а за ней Рауль и Готье. В изящной ручке богиня охотница сжимала пистолет, твердо направленный в сторону Дизака.
Поединок с треском провалился.
- Прощайте, - сказал Дизак. - Еще увидимся.
Он пришпорил своего буланого жеребца и вскоре исчез из виду. Никто его не преследовал.
- Зачем? - с упреком спросил я Диану, уже спрятавшую пистолет.
- Мне не нравится, когда в лесу находят мертвецов, неважно, под березой, или под осиной, - бесстрастно ответила моя кузина, бросив на меня пронзительный и, вместе с тем, беспокойно-неуверенный взгляд.
Меня вдруг тоже охватило странное тоскливое чувство: я что, всерьез собирался минуту назад кого-то убить?! Это казалось таким естественным сначала... Да нет же, глупо, вряд ли я довел бы дело до конца. Конечно, нет. Или - да? Не время об этом думать! Нельзя! Я слегка встряхнулся, прогоняя озноб.
- Простите, - сказал я, поспешно обращаясь к Жанне. - Вы не ушиблись?
Она легонько покачала головой, переводя дух, и глянув на меня, кажется, с опаской и неуверенностью.
- Нет, просто расстроена и немножко испугалась.
- Что он такое опять натворил? Обещаю, я пошлю ему вызов, как только смогу. Огюст?..
Тот немедленно среагировал:
- Быть твоим секундантом? С удовольствием. Кстати, вот ваша лошадь, мадам. Похоже, животное в целости и сохранности, - разумеется, Огюст назвал ее “мадам” не потому, что она уже замужем. Это просто вежливое обращение.
Жанна улыбнулась ему, потом посмотрела на меня с каким-то грустным упреком. Но глаза у нее были чудесные - изумрудно-зеленые, будто светящиеся изнутри, в обрамлении пушистых черных ресниц. У меня захватило дух, как всегда, как я мог припомнить.
- Мне бы этого совсем не хотелось, Поль. Почему вы, мужчины, всегда думаете только о сражениях?
- Да?.. - я был ошарашен.
Если хорошенько подумать, этот упрек не совсем ко мне. Да и чего, собственно, от меня ожидали? Что я скромно отойду в сторонку? Ну, это просто бред. Мне вдруг показалось, что я начисто перестал понимать женщин. И надо же такому случиться, что мне это пришло в голову именно сегодня, когда мне следовало бы очень даже хорошо их понимать.
Я так и не успел придумать ничего умного, когда к нам присоединились папа и Изабелла, и последовали обычные приветствия, а потом разъяснения о том, что произошло. Я подсадил легкую, как перышко, Жанну в седло, и мы поехали дальше вместе.
- Как же вы оказались одна в лесу? - удивился папа. - Куда только смотрит ваш брат, что отпустил вас без всякого сопровождения?
- Сопровождение было, - сказала Жанна, пожав плечами и вздохнув с легкой, чуть виноватой улыбкой. - И сам Бернар, и господа д’Авер и Лигоньяж. Я от них отстала, чтобы просто полюбоваться природой - вы ведь знаете, когда рядом господин Лигоньяж, совершенно невозможно ни о чем думать из-за его чересчур громкой болтовни. Сказав, что догоню их, я поехала медленнее, слушая птиц и позволив моей Ласточке полакомиться листьями. Вдруг, откуда-то появился этот ужасный человек, а потом - как всегда. У него такие дурные манеры и злой язык... Я просто не знала, как от него избавиться.
- Я пытался, - проворчал я.
Изабелла понимающе хихикнула и легонько меня толкнула.
- Боюсь, обычные человеческие проблемы отошли на второй план, - сказала она негромко, с философской улыбкой.
Я вздохнул и уставился в пространство. Все это чепуха. И все это знают. Следующее столкновение неизбежно. И нет смысла играть в великодушие, если не ты нападающий.
Ко мне подъехала Диана.
- Ты прав, - сказала она, без труда читая мои мысли. - Все равно придется. Просто сейчас - не место и не время. И разве ты не понял, чего она боится?
- Боится?
- У тебя солнечный удар? Во-первых, девушки действительно не любят, когда у них на глазах происходят убийства, а во-вторых, она жутко боится, что ваша следующая встреча с Дизаком будет для тебя последней. Она ведь не знает, что ты теперь одержим посторонними духами. Так давай ее простим, хорошо?
Я натянуто рассмеялся.
- Не очень-то она обо мне высокого мнения.
Диана небрежно пожала плечами и ничего не ответила. Мы прислушались к разговору.
- Так вы собираетесь пробыть в Париже долгое время? - спрашивал папа с затаенным беспокойством в голосе.
- Конечно. Раз уж ехать в Париж, то не на пару дней. Надо успеть насладиться жизнью - двора и города. По крайней мере, так говорит Бернар. Мы и так слишком много времени проводим в провинции, хотя сама я не вижу в этом ничего плохого.
“Да, насладится жизнью можно и через край, - подумал я. - Какая неосторожность!..” - но тут же себя одернул: да какая может быть осторожность, если ничего не знаешь? Никто в одиночку не придумывает историю - она складывается сама - из всего наличествующего прошлого, от бесконечного числа чьих-то планов, желаний и интриг, и тысяч случайностей. Никто не может знать всего, ни заранее, ни даже потом. Но это ведь не значит, что надо вообще прекратить жить, действовать, стремиться к счастью, настолько, насколько можешь. Если честно, то и я не знаю будущего, ни своего, ни чужого - история меняется. Даже если это будущее кажется слишком близким для того, чтобы успеть измениться.
- Жаль, что Нострадамус уже умер, - задумчиво сказал Огюст прямо мне в ухо. Я вздрогнул от неожиданности. - Всегда мечтал с ним увидеться, но, в основном, знаю о нем из журнала “Огонек”. Как ты думаешь, мы бы оставили его без работы, или наоборот - он нас? Сказал бы просто, что судьба есть судьба, и мало что тут можно поделать, что историю не изменишь. Или, дожив до этого времени, он бы только выругался, да и сжег свои “Центурии” в жаровне на треножнике?
- А в этом огне ему бы явилось новое откровение?
- Не исключено. Правда, он бы здорово нам помог. Сказал бы, что надо делать, или наоборот, что ничего уже сделать нельзя... Здорово мы размечтались? - Огюст грустно улыбнулся своим мыслям. - Но, увы, ничего не случается так, как мечтаешь. Вот, к примеру, мечтал ты когда-нибудь оказаться в Париже двадцать четвертого августа этого года? Ну, когда знал, что это за день. Держу пари, что только в страшных снах. А скорее всего, мы все там будем.
- Ну, это еще бабушка надвое сказала, - недовольно возразил я. - Мы еще можем успеть уехать оттуда до этого срока.
- Если Рантали будут упорствовать в своем намерении там остаться, как минимум, тебе придется остаться с ними. Не бросишь же ты Жанну в таком дурацком положении. Вспомни, хоть она католичка, но ее старший брат, у них, кстати, были разные матери, такой же гугенот, как я. Та еще семейка, должен сказать. Как они умудряются вместе жить и дружить, ума не приложу.
- Твоя семейка была ничуть не лучше. Хорошо еще, что ты единственный ребенок.
Я намекал на родителей Огюста, которые тоже принадлежали различным партиям. Среди всяких перипетий религиозных войн, отец Огюста погиб, а его мать - католичка, удалилась в монастырь, замаливать свою донельзя запутанную жизнь. На самом деле, сплошь да рядом случаются вещи, кажущиеся непостижимыми. Правда, обычно долго они не продолжаются, и редко заканчиваются добром.
Огюст усмехнулся
- Это верно. Что ж, даже семьи постоянно делятся, то на отцов и детей, то на Каина с Авелем - обычное дело.
На мое счастье, нашлось достаточно охотников занять Жанну разговором, и мне не приходилось поддерживать с ней мало-мальски длительной беседы, ни даже слишком часто встречаться с ней взглядом. Сегодня я ее боялся. Может быть, она это чувствовала - на лице ее была написана смутная озадаченность. Легче встретить врага, чем того, кого любишь, тогда, когда ты - уже не совсем ты, и уже не уверен ни в каких своих чувствах. Будь она мне безразлична, все было бы проще. И за что мне такое?
А вскоре мы встретили троих очень встревоженных молодых людей, которые, увидев нас, тут же потеряли свою встревоженность и разразились веселыми приветствиями. Нетрудно догадаться, о чем они беспокоились, посеяв где-то в лесу такое сокровище, как Жанна. Один из них был ее старшим братом Бернаром, бароном дю Ранталь, остальные - его ближайшими друзьями. Бледного худощавого кавалера с тихим голосом и немного печальными разноцветными глазами человека, живущего лишь потому, что самоубийство - грех, звали Гиасинт д’Авер, а смуглого румяного крепыша, Фальстафа в молодости, Шарль де Лигоньяж. Они замечательно друг друга дополняли. Сам дю Ранталь обладал нейтральной внешностью. Он не был похож на сестру, хотя что-то общее, конечно, прослеживалось. Тогда, как Жанна была брюнеткой, Бернар был темным блондином, Жанна была маленькой и хрупкой, Бернар крупен и широк в кости, у Жанны был чуть заостренный подбородок, лицо Бернара было широким и круглым. Несмотря на это, они, все-таки, умудрялись действительно выглядеть братом и сестрой и, должно быть, внутреннее их родство было значительно более выраженным, чем внешнее.
Всю эту компанию мы хорошо знали, и они нам нравились. Разве что Лигоньяж бывал порою слишком шумен и утомителен. И сейчас его голос гремел громче всех.
- И куда же это запропастилась наша прекрасная дама?! Разве вы не знаете, что в этом лесу водятся драконы?
- Одного я уже встретила, - серьезно ответила Жанна, пряча усмешку. - И где же были в это время мои храбрые рыцари? Хорошо еще, что рыцарей в этом лесу водится больше, чем драконов.
- О да, - воскликнул Лигоньяж. - Целая толпа. Ба, сколько прекрасных дам я вижу одновременно! Как не ослепнуть от сиянья стольких солнц?!. Э... дракон, вы сказали? Какой еще дракон?
Пришлось опять все рассказывать. Восхищенный Лигоньяж протолкался к Диане, громогласно умоляя ее оказать ему честь, позволив облобызать ее отважную ручку.
Потом разговор опять перешел к предвкушаемой всеми поездке в Париж. Дю Рантали и компания собирались выехать позже нас на пару дней. И с завидной беспечностью намеревались пробыть в столице не менее двух месяцев. Тут Лигоньяж опять не в меру воодушевился при мысли о праздничном турнире.
- Нет, правда, Шарди, - пророкотал он мне в ухо, дружески прихлопнув по спине своей медвежьей лапкой, - Нам с вами непременно надо сойтись в благородном поединке, чтобы выяснить, кто же из нас достойней благосклонности мадемуазель Жанны!
- Согласен, - сказал я, возвращая ему тычок в плечо. - Пусть победит достойнейший, но, в конечном счете, нам все равно придется положиться лишь на вкус самой мадемуазель Жанны.
- Ладно, ладно. Кстати, о том недоноске Дизаке. Я тоже хочу принять участие, черт побери. Знайте, я всегда готов отомстить ему за вашу смерть, и стать вашим наследником относительно нашей дамы сердца.
- Сердечно благодарен, Лигоньяж, но я справлюсь сам.
Лигоньяж оглушительно расхохотался, в ответ на мой испепеляющий взгляд. Он всегда такой.
Однако, шутки шутками, но это довольно странное ощущение - говорить с человеком, которого давно знаешь, и он все такой же, а вот ты изменился и стал уже неизвестно кем. Я начал сочувствовать вампирам, которым приходится разыгрывать из себя обычных людей. Нам еще повезло. Мы не обязаны спать в гробах до заката, хотя часть нас, для другой наши части, мертва. Одна из них - бесплотный призрак, другая для нее, хоть и настоящая, из слишком глубокого прошлого. И все же, мы можем гулять по утрам в осиннике... Оглядевшись вокруг, я убедился, что мы действительно заехали в осинник, однако перемешанный березами и рябиной. Немного дальше, золотились на солнце рыжествольные сосны, в мохнатых шапках иссиня-зеленой хвои. Глубина леса отмечалась пятнами почти фантастических цветов - голубого, фиолетового, малинового и стального. Цвет леса - не только зеленый. Вот, например, переплетение тонких осиновых стволов, серебристо-голубых, по непонятной причине, именно в этом месте. А когда-то под нашим балконом на двенадцатом этаже, росли голубые ели...
- Эй, Шарди, вы меня слушаете? - недовольно осведомился Лигоньяж.
- М-м?
- Так я и знал, - проворчал он с досадой. - Предупреждаю, страсть к стихосложению еще никого ни до чего хорошего не доводила. Нельзя так выпадать из жизни в самый ответственный момент. Вы так и не ответили - могу я быть вашим секундантом?
- Разумеется. Договоритесь с Дизаком сами. Условия и время - на ваше усмотрение. Мне все равно.
Лигоньяж посмотрел на меня неодобрительно хмурясь, отметив у меня отсутствие должного энтузиазма.
- Хорошо, - сказал он, - только не забудьте обо всем, когда вернетесь с небес на землю. Терпеть не могу, когда вы в таком состоянии. Говоришь, говоришь, а оказывается воздух сотрясаешь - рядом на самом деле уже никого нет.
Я усмехнулся и пожал плечами. Мы все еще такие же, как всегда. Хоть это приятно.
- Бросьте, Лигоньяж, лучше взгляните, какой чудный денек.
- Ага, - сказал Лигоньяж. Он ничего не понимает в пейзаже.
Бернар дю Ранталь, тем временем, втолковывал сестре, что ей не следует, любуясь природой, забывать обо всем остальном. Впервые за утро, мы с Жанной обменялись понимающими взглядами, и улыбнулись друг другу вполне искренне.
Воздух был пьяняще свеж на пороге осени, а свет прозрачен и золотист, как нежный мед. Ветер раскачивал вершины деревьев, сходящиеся и расходящиеся в сложном танце. Листва, бурая и желтая, багряная и зеленая, осыпалась вниз и устилала землю драгоценным ковром из старинных монет, то еще ярких, то уже слежавшихся и потемневших, по которым, шурша, пробирались наши лошади. Мы сами, в ярких плащах, напоминали кучку осенних листьев, гонимых ветром... Боже, ну и лирика... Но как красиво.



Глава 6.

Мы снова вернулись в замок. Черные решетки ворот раскрылись, как пасть чудовища, потускневший герб на них - серебряный коронованный лев, сжимающий в лапах камень, на пурпурном поле - внушал зловещее впечатление непреклонности, как печать судьбы. Ни ворота, ни герб, ни в чем не были повинны. Просто у нас было такое настроение. Девиз под щитом гласил: “Пусть грянет гром!”. И гром нас всех поразил.
- А ведь мы даже не в настоящем прошлом, - задумчиво пробормотал папа, когда мы подъезжали. - Ты заметил?
- Не в настоящем прошлом? - удивился я. - Как? Мы же настоящие. Или ты думаешь, что это все иллюзия?
- Насчет иллюзии, ничего не знаю. Но наш двадцатый век, явно не продолжение этого шестнадцатого. Уж можешь мне поверить. Взгляни, хотя бы, на этот герб, - папа кивнул на ворота. - И скажи мне - ты его помнишь? Не зря же мы изучали геральдику в двадцатом веке.
Я внимательно посмотрел на щит, щурясь против солнца. Занятие оказалось бесполезным.
- Не уверен, - сказал я наконец. - Слишком мешает, что я хорошо его помню - как наш собственный.
- Значит, не помнишь. Я, такого, точно не припомню. Как и вообще нашей фамилии. Это, конечно, не особенный показатель - мало ли, чего мы не знаем, но что-то мне говорит, что все не так просто. Что-то меня смущает. Что-то из того, что я помню из двух времен, и что не совпадает. То место, где мы находимся - не настоящий шестнадцатый век, если считать настоящим век двадцатый. Я практически уверен. Это - другой вариант истории, можно сказать, смежное измерение. Хотя очень и очень похожее.
Через пару минут я переварил это заявление. Папа покачивался в седле с самым беспечным видом, грызя золотую зубочистку.
- Боже, - мне показалось, что почва становится зыбкой и начинает выскальзывать из под ног. Я перевел сосредоточенный взгляд на землю, чтобы убедиться, что она еще никуда не подевалась и не вытворяет сверхъестественных фокусов. На вид, она была твердой и надежной. - Ты в этом уверен? Но, почему? Ты думаешь, это проявляются изменения?
- Может, и нет. Возможно, при перемещениях во времени всегда так бывает, - папа покосился на меня с насмешливой улыбкой. Но взгляд его зеленых, в коричневых и золотистых крапинках, глаз был взглядом задумчивого дракона. - Падать в обморок или слишком рано, или слишком поздно. Сначала надо все выяснить.
- А я и не собираюсь падать в обморок, - огрызнулся я. - Со мной этого даже в двадцатом веке не случалось. Не собираюсь начинать и сейчас. Но то, что происходит, меня просто бесит. Мы знаем слишком мало, чтобы даже начать что-то искать. И почему мы должны что-то искать? Мы не играли с историей ни в какие игры...
- А вдруг - играли? Откуда ты знаешь, что мы тут совершенно ни при чем?
Я посмотрел на папу сперва тупо, потом - с благоговейным ужасом.
- Вот это мысль! Она мне даже нравится. Действительно, шут его знает, что мы там натворили в будущем!
Мы уже въехали во двор, и наш разговор закончился. Я бросил слуге поводья, потрепал на прощание гриву Танкреда, такую же рыжую, как моя собственная и, в задумчивости, пошел к себе, приводить себя в порядок перед обедом. Солнце становилось уже утомительным, и никто не был особенно разговорчив. Кажется, с течением какого-то времени до нас стало все сильнее доходить, что произошло что-то до ужаса невероятное и непоправимое. Одна из тех шуток, которые выкидывает человеческая психика. Бывают такие случаи, когда человек чудом не попадает под поезд, и ему будто море по колено, а на следующий день его сваливает инфаркт.
Мои комнаты доверху заливал солнечный свет, непростительно теплый, торжествующий и реальный. От этого делалось просто жутко. Действительность будто издевалась над нами, шутя брала за горло. Как, вообще, что-то может быть реальным, когда вселенная так безумно непостоянна? Куда провалился хваленый божественный порядок вещей? Хотя, все ведь на свете непостижимо. Мне вдруг показалось нелепым, что я живу, что время моей жизни течет именно сейчас. Ведь среди бесконечности так трудно найти такой ничтожный отрезок времени, как человеческий век. По теории вероятности... Ох, да ну ее, к черту! А из чего вообще возник этот мир, где его начало? Должно же где-то быть начало! Не рассказывайте мне о богах и большом взрыве! Скажите мне, что было до них, откуда они взялись? И откуда взялось то, откуда они взялись? Представить бесконечное будущее - еще куда ни шло, но безначальное прошлое - совсем уж безнадежное дело... Довольно! Я же еще в детстве избавился от подобных идиотских мыслей!
Злясь, я сорвал осточертевший темно-красный плащ, чуть не сломав застежку в виде дракона, и швырнул его на кровать. Туда же полетела неудачница рапира, отчаянно сверкнув крупными гранатами среди серебряной вязи эфеса, похожими на капли крови. Иногда так хочется кого-нибудь убить - так нет же! Я с тоской оглядел спальню, одержимый навязчивым желанием что-нибудь сломать. Неправильное желание. Не могу сказать - почему, но неправильное. С трудом, я взял себя в руки, подумав, что если и нужно что-то сломать, то лучше попробовать переломить хребет своим собственным неуправляемым эмоциям. Тяжелая задача для холерика, но как раз то, что надо, если хотите довести себя до полного изнеможения.
Умывальные принадлежности были уже приготовлены. Я не стал никого звать, чтобы не искушать судьбу тем, что под рукой кто-то есть, и привел себя в порядок самостоятельно. Движения мои были нарочно замедленны и осторожны, предупреждая всякие поползновения сорваться и устроить разгром, от которого все равно легче не станет. Хорошее упражнение - ходить во взбешенном состоянии на цыпочках - если не сойдете с ума, одержите над собой колоссальную победу. Победа, как водится, оказалась пирровой. Ярость сменилась глубокой депрессией. Я сел в жесткое кресло с резной спинкой и, с каким-то мертвым спокойствием, смотрел на распятие, украшенное позолотой, традиционно висящее над кроватью, и почти наслаждался черной бездной, разверзшейся в моей душе. Если, конечно, у меня вообще есть душа. Сейчас мне казалось, что это уже и сомнительно, и неважно.
За обедом у всех наблюдалось удрученное состояние духа. Возбуждение утра прошло. Мы почти не разговаривали. Зато, аппетит у меня улучшился. Не испытывая никаких чувств, я умял целого цыпленка, и еще пару каких-то блюд, не потрудившись их опознать. Потом мы опять разошлись по своим углам, не проявляя ни к чему никакого интереса. Прошли часы, ничем не наполненные и вязкие, как трясина, которые я провел неподвижно лежа поверх постели, и воображая, что лежу в гробу.
Однако, ближе к вечеру, вместе с прохладой, жизнь стала потихоньку возвращаться. Я даже умудрился взять в руки книгу и прочесть несколько страниц из “Истории королей Британии” Гальфрида Монмутского, написанной на латыни. На жизнеописании короля Лира я сломался. И, кажется, мне снова стало не хватать человеческого общения.
Когда уже почти совсем стемнело, мы сидели с Огюстом перед камином в оружейном зале. В руках у нас были рюмки с хересом, в головах - полная каша. Огюст долго сидел, уставившись в одну точку, потом пошевелился и, со вздохом, пробормотал, по-моему, не сознавая, что говорит вслух:
- Неужели они все мертвы?
- Кто? - спросил я.
Огюст вздрогнул от неожиданности и бросил на меня косой взгляд.
- Я что, говорил вслух?
- Угу. А кто это - они?
Огюст мрачно посмотрел на свою рюмку и поболтал в ней вино.
- Видно, мне надо быть поосторожнее с моими мыслями... - он пожал плечами. - Я имел в виду весь наш двадцатый век - всех, кого мы там знали, наших родителей, нас, наконец... Только вчера этот мир существовал. Ну, не совсем вчера.
- И в том мире были мертвы все, кто жив теперь. И мы тоже. Причем, уже не одно столетие.
- О, черт, - сказал Огюст без выражения.
- Что ж, все там будем.
- Где? Там где находятся умершие, или те, кто еще не родился?
Я усмехнулся, вспомнив одно латинское изречение:
- Quares quo iaceas post obitum loko? Quo non nata iacent.1 Видимо, это одно и то же.
Огюст бледно улыбнулся.
- Это всего лишь древняя цитата. На самом деле, она ничего не объясняет.
- Как и все на свете. К тому же, мне сдается, что она предполагает переселение душ после смерти...
- Какое, к черту, переселение душ?! А как насчет переселения душ при жизни?
- А при жизни ли? - спросил я безмятежно. - Для каждого из тех времен, что мы помним, какая-то часть нас мертва. Для одного из них мы уже умерли, для другого - еще не родились. И находимся мы сейчас, кстати, в одном и том же месте. Цитата, в данном случае, верна.
- Абсурд, - грустно сказал Огюст, качая головой. - Все на свете - полный абсурд.
- Вот тут я с тобой совершенно согласен.
- Платона бы сюда, - вздохнул Огюст. - А еще лучше, Сократа.
Через какое-то время, он поднял голову и удивленно огляделся.
- Эй, что, все уже разошлись спать?
Я тоже оглядел опустевшую оружейную - тяжелые тени, тяжелые гобелены, громоздкие латы вдоль стен.
- Похоже на то. По крайней мере, отсюда все ушли.
- Ну что, тоже пойдем?
- Да. Я еще загляну к Диане, пожелать ей доброй ночи и, может, к отцу. Пойдешь со мной?
Огюст смущенно помялся.
- К Диане, - переспросил он неуверенно, выдерживая какую-то внутреннюю борьбу. - Да... нет, пожалуй, не пойду. Лучше, я еще немного тут посижу, один, если не возражаешь.
- Конечно.
Я поднялся и поставил рюмку на столик, собираясь уходить.
- Поль, - смущенно сказал Огюст, - Передай Диане... от меня привет.
Он посмотрел на меня с растерянной улыбкой.
- Везет тебе - ты всего лишь ее брат.
Зато, у меня есть еще и Жанна дю Ранталь. Но об этом я промолчал, сказав только:
- Передам, не волнуйся. Доброй ночи, Огюст.
Я повернулся, и вышел из оружейной залы, наградив презрительным взглядом какой-то шлем, глупо скалящийся мне вслед. Огюст остался допивать свой херес в одиночестве.
Я прошел под темными сводами, одновременно непривычными и знакомыми до мелочей, создающими ложное впечатление незыблемости, чего бы то ни было. Поистине, этот мир иллюзорен. На лестнице мне встретился Персеваль - огромный рыжий кот с бандитским нравом, папин любимец. К людям он рассеянно дружелюбен. Я остановился почесать его за ухом. Персеваль издал утробное урчание, сосредоточенно обнюхал мою руку, кажется, более сосредоточенно, чем обычно, потерся о нее широкой щекой, в знак признания, и отправился на неведомый ночной промысел, небрежно помахивая чуть-чуть ощипанным, в недавней драке, хвостом.
- Кто там? - осведомилась Диана на мой стук.
- Джек-Потрошитель, - отозвался я.
- Входи, открыто.
Голубой, золотистый, немного малинового и бежевого. В этих тонах была выдержана комната Дианы, которой придавали романтический задор, приколотые повсюду к тканям, затягивающим стены, или пристроенные иным образом, засушенные цветы, разноцветные перья и еще более романтические предметы - охотничьи рожки, художественной работы хлысты для лошадей и собак, пистолеты, жутко декоративные на вид, но наверняка действующие, и коллекция кинжальчиков в ворохе вееров и кружев, с рукоятками и ножнами самой изысканной отделки.
Диана, с несколько подавленным видом, сидела за столом, перед раскрытой книгой. Когда я вошел, она обернулась, чуть-чуть подвинув стул.
- Совершаешь свой обычный обход, как Персеваль? - спросила она, как-то отсутствующе улыбнувшись. На ней было мягкое домашнее синее платье с широкими рукавами. Распущенные золотые волосы мягко светились в полумраке. Богиня-охотница, в лирическом настроении.
Я сел в кресло возле туалетного столика.
- Точно. Что читаешь?
Диана пожала плечами и изучающе взглянула на книгу.
- Песнь о Роланде. Тебе не кажется, что он был порядочным болваном?
- Да все они, судя по этой книге. И Ганелон, в том числе - будь он умнее, не кончил бы так плохо. А уж за что казнили всю его родню, включая детей, я так и не понял. Видимо, примитивная генетическая евгеника.
- Люблю я благородные рыцарские истории, - мрачно сказала Диана.
- Те легенды, которые я читал о короле Артуре мне, все-таки, нравятся, - сказал я, пожав плечами. - Хотя, и он иногда, поговаривают, грешил избиениями младенцев. Но это как-то выпадает из общего тона повествования, и звучит слишком по-библейски, так что этот мотив я стараюсь просто не замечать.
- Да, - вздохнула Диана, закрывая книгу. - Но какое это имеет значение? Я уже не уверена, происходили ли вообще какие-нибудь реальные события, чтобы судить о ложности преданий о них. Может, верно говорят, что то, что “могло быть” и “было” - одно и то же?
Я откинулся в кресле и, глядя в потолок, рассмеялся.
- Ох, происходит столько вещей, которых быть не могло, что наверняка не скажешь!
- Я уже вовсе ничего не понимаю. Не понимаю, зачем мы должны что-то делать, о чем-то беспокоиться. Разве что, для собственного развлечения? Ну, какая нам, в самом деле, разница, какой будет история? В худшем случае, человечество себя уничтожит, а природа начнет все сначала. Хотя, трудно сказать, где тут начало, если время выкидывает такие фокусы.
- А человечество уже не жалко? - задал я риторический вопрос.
- Жалко, учитывая некоторые особенности моего происхождения, - усмехнулась Диана. - Но, может, ему от этого будет не очень плохо?
- Интересно, можно ли считать конец света “хэппи-эндом”? Поживем - увидим. Если, конечно, доживем, к чему, впрочем, стремиться совсем необязательно, верно?
- Уж наверное.
- Кстати, Огюст просил передать тебе привет.
Диана надолго замолчала.
- Знаешь, что, - проговорила она наконец, - я давно хотела спросить, - Диана выдержала еще одну нерешительную паузу. - А ты кем себя больше чувствуешь?
Чего-то подобного я ожидал, потому и не сказал про Огюста сразу.
- Честно говоря - не знаю. Сам давно решаю этот вопрос.
Диана уныло покачала головой.
- Вот, и со мной то же самое.
- Да? - я насмешливо приподнял бровь. - Смею заметить, ваше, с Изабеллой, положение представляется мне менее проблематичным.
- Не сказала бы, - резко отозвалась Диана, еще больше отодвигаясь от стола.
Я удивился.
- Ты только представь! - возмущенно воскликнула Диана, взволнованно поднимаясь и принимаясь мерить шагами комнату. Глаза ее вспыхнули каким-то горьким огнем. - Только представь, каково это - быть женщиной в этом дурацком столетии! Скука смертная, шагу в сторону не сделаешь без скандала. И это теперь-то, после первого курса авиационного института и клуба военной истории?! Все мечты сводятся к одной - об удачном замужестве. А это все равно, что конец жизни! Так что, можешь не говорить мне, чье положение проблематично. Вам, вместе с неудобствами, достаются и все преимущества положения мужчин при патриархате, а мы с Изабеллой оказываемся автоматически в подчиненном состоянии, после того, как знаем совсем другой способ существования! После всего, что мы знаем! Да я бы с удовольствием с тобой поменялась! И Огюст пусть катится к черту со своим жеманничаньем!
Диана раскраснелась и, выхватив один из засушенных букетиков, приколотых к обивке стены, яростно бросила его на пол.
- Извини, - сказал я мягко, - я думал о другом.
Диана гневно фыркнула, но, кажется, немного успокоилась, расправившись с несчастным букетиком.
- Я уверен, все совсем не так плохо.
- Плохо!
- Тогда, все плохо!
- Такова эта мерзкая жизнь.
Диана подняла рассыпающийся букетик и вяло положила его на стол.
- Ничего страшного, - фальшиво сказал я. - Просто у нас послеоперационный шок, после пересадки памяти.
- Были у Павлова двухголовые собаки...
- Никто их, кстати, не спрашивал...
- Они все подохли.
- Им повезло.
Мы с Дианой уставились друг на друга, прекратив развивать тему, в которой, похоже, у нас возникло взаимопонимание.
- Ладно, - сказал я, вставая. - Ясно одно - трудно быть оборотнем...
Когда я поднялся, мне в глаза ударил довольно яркий свет из окна. Я замер.
- Что такое? - спросила Диана и, заметив куда я смотрю, тоже повернулась к окну.
- Мне мерещится, или сегодня на самом деле полнолуние? - проговорил я, не отрываясь глядя на сияющий диск в черном небе.
- На самом деле - полнолуние, - подтвердила Диана странным голосом.
Действительно, время для оборотней.
- Спокойной ночи, Диана, - сказал я.
Диана оглянулась. На лице моей кузины появилось такое выражение, словно она хотела спросить: “Издеваешься?”, но она только кивнула и ответила:
- Спокойной ночи, Поль.
И я оставил ее любоваться луной. Когда я проходил мимо папиной комнаты, из-под двери не выбивалось ни единого лучика, так что я сразу пошел к себе. Где и застал папу.
- А, вот ты где! - воскликнул я.
- Где? - задал папа риторический вопрос, поглаживая Персеваля, мурлычущего у него на коленях.
- Неважно. Послушай, неужели мы действительно собираемся завтра ехать в Париж?
- А как же?
В ответ я только поморщился. Папа ехидно усмехнулся.
- Дай тебе волю, и ты всю жизнь проведешь на одном месте.
- Папа, ну дело же не в этом, ты прекрасно знаешь.
- А по-моему, именно в этом. Если бы я в свое время не отправил тебя в гвардию, ты бы вообще ничего не знал о жизни. И то, через пару лет ты увильнул от дел. Я, конечно, понимаю, времена настали относительно мирные и тебе стало скучно, хотя, по-моему, ты просто прирожденный лентяй.
Вспомнив этот эпизод своей жизни, я тихо зарычал.
- Ну вот, - сказал папа, как будто это что-то подтверждало. - Но помни, жизнь еще не закончилась.
- Вот в этом-то, как раз, я точно не уверен!
- Не говори глупости.
- Какие там глупости?! - взорвался я. - Просто пропал смысл... Даже дважды пропал, если я - это два человека, а не один. Происходит черт знает что!..
- Но ведь жизнь - это всегда черт знает что, - мягко заметил папа.
- Но не настолько же, - проворчал я, сердито плюхнувшись на софу и принявшись ерошить волосы, стараясь успокоиться.
- Могло быть и хуже.
- Спасибо, утешил. Да с таким началом, как у нас, все еще может стать куда как хуже!
- Ну, что ж, такова жизнь: сегодня хуже, чем вчера, но лучше, чем завтра.
Любимая папина поговорка. Я невольно улыбнулся. Папа безмятежно почесывал Персевалю горлышко и, кажется, был совершенно хладнокровен.
- Как это тебе удается? - спросил я.
- Что?
- Ты такой спокойный, как будто все в порядке.
- А с чего мне беспокоиться? Что от этого изменится? - меланхолично усмехнулся папа.
- Ничего, конечно, от этого не изменится, - проговорил я с сомнением. - Но, все-таки... А, ладно.
- Ничего, существенно, не изменилось, - произнес папа, покачав головой. - Просто, сегодня на нас свалилось немного больше знания, чем обычно. А плод познания, как известно, самая лучшая в мире катапульта для того, чтобы выкидывать людей из рая. Но, все относительно. Нам только кажется, что до того, как мы получили знание, рай существовал. Но никто еще не доказал, что он действительно был. Просто мы не знали того, что он вовсе не рай. Потом мы привыкаем к этим знаниям, но каждый раз, как мы узнаем что-то новое, нам кажется, что мир рушится. Но рушится-то не мир, а только наше о нем представление. Так что, нечего расстраиваться из-за пустяков.
Я усмехнулся.
- Значит, все на свете, по твоему мнению - пустяки?
- Ты очень верно уловил мою мысль.
- Я и так это знал. Но согласись, что у нас есть сегодня причины поворчать.
- Ради бога, если это доставляет тебе удовольствие. Что говорил Эпикур? Главное - удовольствие. Да не переживай ты так. Что бы ни случилось, мы еще поглядим, чья возьмет. Поживем - увидим - победим, - папа улыбнулся своей шутке и подмигнул.
- Ха - ха, - сказал я скептически.



Глава 7.

Олаф был явно обеспокоен.
- Эй, привет, - весело сказал я, входя в отсек.
Олаф вяло помахал мне рукой и снова переключился на раздраженное созерцание двух техников, волокущих цистерну сквозь дремучий лес чувствительных приборов. Взглянув на это кощунство, я тоже почувствовал, что у меня заледенел желудок.
- Господи, какого черта они тут делают?
- Меня спрашиваешь? - прошипел Олаф, не сводя глаз с дразняще кренящейся цистерны. - Эти придурки перепутали ведомости. Они уже закатили эту штуку в дальний угол, когда я появился, и потребовал, чтобы они выкатывались. Только цистерны с горючим нам тут и не хватало.
  - Новенькие? - спросил я. - Вечно на станции путаница с римскими и арабскими цифрами. Запомните, это отсек номер два, а не одиннадцать...
- Да не туда, черт побери, - внезапно вскрикнул Олаф. - Смотрите, что делаете!
Один из техников виновато ухмыльнулся и, нагнувшись, освободил колесико платформы от зацепившегося провода. Дальше дело пошло на лад, и вскоре они уже весело катили цистерну по коридору.
- Уф, - с облегчением выдохнул Олаф, вытирая вспотевший лоб. - Кругом одни вандалы. Представляешь, что было бы, если бы твой отец это увидел? Но, вроде, все обошлось без потерь.
- Они появились тут до тебя? Разве лаборатория была открытой? По-моему, наши исследования все еще считаются экспериментальными и почти полностью засекречены. Или я что-то пропустил?
- Не знаю. Эти ребята сказали, что двери здесь были распахнуты, из чего они заключили, что их тут ожидают.
- Интересно. Надо будет спросить папу.
Папа у нас возглавляет эту станцию на Луне, предназначенную для “практического изучения истории человечества”. Хотя станция была основана почти тридцать лет назад, эта область исследований осваивалась очень осторожно, и доступ к ней был строго ограничен, несмотря на то, что перемещения во времени оказались далеко не такими опасными, как это представлялось раньше. Практически, вмешательство в дела минувшие никак не отражалось на настоящем. А на будущем? Туда нам путь заказан. Пока неясно почему.
Разумеется, во всех своих экспедициях, мы все равно стараемся быть как можно осторожнее. Для большей деликатности, был даже, десять лет назад, изобретен более простой и дешевый способ перемещения - не материальных предметов, а только электромагнитной психоматрицы исследователя, внедряемой в мозг какой-либо реальной исторической личности, иногда могущей даже не подозревать о таком соседстве. В этом случае сознание наблюдателя было искусственно подавленным и пассивным и, в сущности, наблюдения оказывались лишь воспоминаниями, сохраняющимися при возвращении. Элемент участия был весьма условным. Впоследствии, однако, историки перестали довольствоваться такой пассивной ролью и начали действовать смелее. Из этого можно заключить, что с защитой прав личности дела у нас обстояли паршиво. Да, верно, мы далеко не ангелы. И, наверняка, было бы еще хуже, если бы обнаружилась возможность, манипулируя прошлым, воздействовать на будущее. Катастрофы было бы не избежать. Но из реальных результатов наших опытов вытекала теория, что история - не статичная прямая линия. И каждое мгновение, самим своим существованием, создает целый ворох вариаций дальнейшего развития, не исключающих друг друга. И переносясь в прошлое, никто не попадает в тот самый вариант истории, который на данный момент отправления считается состоявшимся, а только в максимально приближенный. Сам факт такого переноса создает новую вероятность, которая начинает существовать самостоятельно. И так, благодаря своей нестатичности, история оказалась почти такой же незыблемой и непредсказуемой, как и до того, как был изобретен механизм перемещений во времени.
С поры своего изобретения, излюбленным нашим способом был перенос психоматрицы, как наиболее безопасный и экономичный во всех отношениях. Хотя бы, относительно продолжительности нашей жизни. Если раньше историк целиком отправлялся на свои изыскания, то вполне мог вернуться через несколько минут - на тридцать лет старше, без глаза, ушей, языка и нескольких конечностей, или вообще не вернуться. Теперь же ничего подобного не происходило. Он мог провести сколько угодно времени, занимаясь своим делом, а когда возвращался в настоящее, в свое ничуть не постаревшее тело, у него еще оставалась масса времени для составления научных трудов. Но и тут не следует увлекаться. Не так уж полезно психоматрице разгуливать неизвестно где, в отрыве от своего обычного физиологического источника жизни и переживать отдельно от него слишком большие сроки, сваливаясь потом в родной мозг с необъятной кучей накопленной информации. Обычно, после каждого такого подвига приходится адаптироваться почти месяц. И период этот проходит не так уж легко. Примерно пятнадцать процентов исследователей практической истории заканчивают свою карьеру в сумасшедшем доме, другие стараются быть аккуратнее. Но все равно, пожалуй, никого из нас нельзя назвать абсолютно психически здоровым человеком. Ну, что же, все на свете требует жертв. Как могли, мы боролись с неприятными последствиями, но почти никто, попробовав однажды, не мог уже оставить этого занятия. Для сглаживания психических стрессов, мы подбирали себе в прошлом носителей, наиболее похожих на нас по своей психической структуре. Иногда встречались настолько схожие во всех отношениях двойники, что мы начинали задумываться - а какова доля истины в древних верованиях о переселении душ? Но не стоит слишком развивать эту гипотезу. Опасно поддаваться предрассудкам. То, что вам легко вжиться в роль, еще не означает, что вы и роль - это одно и то же. Мания величия - еще одна привычная для нас опасность - непросто избавиться от ощущения, что принадлежишь к избранной касте людей, проживающей множество жизней в пределах одной единственной.
А тут еще в нашу “sancta sanctorum” закатывают цистерну с горючим...
- Какие планы? - поинтересовался Олаф, приглаживая взмокшие каштановые волосы. - Ты здесь сегодня просто так, или с намерением повоевать, где-нибудь, под Иерусалимскими стенами?
- Ну уж нет, хватит с меня крестовых походов! На несколько лет вперед хватит. Я уже сыт по горло религиозным бредом и походной жизнью. А ты?
- Только не в ближайшее время. Мой последний персонаж совсем недавно отчалил в Валгаллу. Он был, знаешь ли, не очень уравновешен.
- Он, или тот кто в него вселился? - поинтересовался я, стараясь придать своей улыбке самый невинный вид.
- Провокационный вопрос! - воскликнул Олаф, смеясь. - Ну, положим, мы были неуравновешенны. Что из того? Мы были хорошими двойниками. Но воспитан он был куда хуже. И, хотя я дал ему возможность сражаться лучше большинства людей в его эпохе, не мог же я сделать его таким пацифистом, чтобы он совсем не лез в опасные места.
- Шалишь, приятель. Если бы ты решил, что тебе не подходит его воспитание, ты бы просто прибрал его сознание к рукам, под свой контроль.
- Прекрати, Эрвин. Мы все смертны. И он тоже имел на это право.
- Тут не возразишь.
- То-то же.
- Знаешь, надо бы нам как-нибудь собраться, втроем-вчетвером, и отправиться куда-нибудь вместе, просто, для развлечения. В какие-нибудь совсем уж мифические времена.
- Что, хочешь испортить себе впечатление от детских сказок?
- Еще чего. Сказки - сами по себе, история - сама по себе. А мы могли бы учинить там что-нибудь интересное, провести в жизнь парочку легенд.
- Ладно, может, и стоит об этом подумать.
Небольшая часть зала была оборудована как светский уголок, с мягкими креслами, растениями в кадках и маленькими столиками. Не так уж часто мы бывали тут по делу, но часто встречались, просто, чтобы поделиться впечатлениями и соображениями, и чтобы тут же проводить и встретить кого-нибудь, кто выразит желание совершить в этот день путешествие. Приятно, когда после долгого отсутствия тебя встречают друзья, тем более, что для них проходит всего несколько минут. Никаких деловых планов у нас на сегодня не оказалось, и мы праздно расположились за одним из столиков. Набрав комбинацию кнопок на выдвижной панели столешницы, мы сделали заказ.
- Стоп, стоп, стоп, не завершайте, - раздался знакомый веселый голос.
- А, привет, Фризиан, - подняв глаза на вошедшего, сказал Олаф. И правда, перед нами был грациозный Фризиан, только неделю назад проведший несколько месяцев при дворе короля Фердинанда II Арагонского.
- Что тебе заказать? - спросил я. - Только не говори, что ты пришел по делу.
- Какой-нибудь коктейль и фисташки, - ответил Фризиан, устраиваясь в кресле рядом с нами.
- Фисташки лучше к пиву, - заметил Олаф. - Например к Амальтее-11, светлому.
Фризиан наморщил нос с видом оскорбленной утонченности.
- Нет уж, лучше Селена-вермут со льдом и ломтиком лимона. Можно добавить пару оливок.
- Каков гурман! - воскликнул я.
- А себе вы что заказали?
- Я специализируюсь на Амальтее, - заявил Олаф. - С крекерами.
- А Эрвин?
- Старый портвейн, шоколад Готика и картофельные чипсы с говядиной.
- Боже, - с содроганием промолвил Фризиан. - Тебе еще не плохо от этих чипсов?
- Пока, нет.
- Тогда закажи и мне тоже.
- Я заказал уже полкилограмма. Нам хватит.
- Временно, - сухо сказал Олаф. - Если я тоже присоединюсь.
- Как вы думаете, - спросил Фризиан немного помолчав. - Гамлет все еще на меня дуется?
Я с любопытством посмотрел на Фризиана. Вопрос он задал самым небрежным тоном, который вообще был ему свойственен, но, все равно, ощущалось напряжение.
- У меня сложилось впечатление, что он тебя смертельно возненавидел после той истории, - небрежно отозвался Олаф. - Думаешь, обоснованно?
Фризиан дернул плечом, будто отмахиваясь.
- Я его не просил связываться с инквизицией. Если кто и виноват, так только его собственное, не в меру научное, любопытство. К тому же, он и моего персонажа подставил. Единственное, что я мог после всего этого сделать, это убить его, и быстро, пока он не натворил дел.
- Наверное, он думал, что ты можешь всех спасти каким-то другим образом, - предположил я.
- Интересно, как он себе это представлял? У него кто хочешь будет виноват.
Сопровождаемый тихой музыкой, подплыл контейнер с нашим заказом.
- Вот видишь, - сказал мне Олаф, поучающе, - как опасны совместные экспедиции. Я, конечно, знаю манеру Гамлета сваливать всю вину на кого-то другого. Но у любого может оказаться такой соблазн. Еще не хватало нам всем перессориться.
- Чепуха, - возразил я, - У нас не меньше шансов перессориться в этом времени, чем в любом другом.
- А вот, и нет. Это время - исходная позиция, где каждый занимается своим делом. А любое другое стало бы общим делом, и мы непременно начали бы путаться друг у друга под ногами.
- Может быть. Но это только означало бы, что нам следует быть аккуратней. Не каждый же раз, чуть что, отправляться в Валгаллу со своим персонажем. Боитесь рискнуть?
- В следующий раз, мы отправим тебя вместе с Гамлетом, - усмехнулся Фризиан.
- Не впервой, - фыркнул я. - Но я имел в виду компанию побольше.
Фризиан пожал плечами.
- Там видно будет. Когда мы все будем к этому готовы. Надеюсь, есть такое место, которое нас всех заинтересует.
- Надеюсь, - сказал я прохладно. Ну что за инертность, скажите на милость? Нет, чтобы поддержать блестящую идею...
- Это что еще за ерунда? - подозрительно осведомился Олаф, демонстративно поперхнувшись пивом. - Если это опять ошибка...
- Никакой ошибки, - отозвался бесстрастный искусственный голос.
Мы немного ошарашенно воззрились на невесть откуда взявшегося робота-почтальона. Что за чепуха? Эта модель - настоящий антиквариат. Конечно, на нашей станции все возможно, но чтобы этим кто-то пользовался...
- Сообщение для доктора Мэллора Гелиона, - ничтоже сумняшеся продолжал робот.
- Ошибка! - почти злорадно воскликнул Олаф. - Его здесь нет!
В металлических потрохах что-то заурчало, звякнуло, и датчики робота безжизненно погасли.
- Похоже, он скончался, - заметил Фризиан, после зловещей паузы.
Словно ему в ответ, крышка “почтового ящика” на груди робота, с лязгом, отвалилась. Мы невольно подпрыгнули на месте. Но больше никаких признаков жизни со стороны этого старого металлолома не наблюдалось.
- Мило, - вздохнул Олаф. - Теперь еще его отсюда вытаскивать.
- А кто будет доставать послание? Вдруг там бомба? - пошутил я.
- Логично. Вот ты и доставай.
- С чего бы это?
- Если я все правильно понимаю, Мэллор Гелион твой отец. Вот и займись делом.
Несколько минут мы с ним мерились наигранно возмущенными взглядами.
- Ну, ладно.
- Эй, - окликнул меня Фризиан. - Ты в самом деле собираешься это сделать?
- Почему бы и нет?
Я сунул руку в ящик и вынул оттуда плоскую металлическую коробочку - обычный “конверт”, используемый такой моделью роботов.
- Мог бы и без руки остаться, - прокомментировал Олаф пакостным голосом.
- Подумаешь... Вот, держи-ка! - я сделал вид, что бросаю в него коробочку. Олаф сделал вид, что падает в обморок. Фризиан насмешливо фыркнул.
- Террористы, караул! - заверещал, смеясь, Олаф.
Конверт не был закодирован, и я его вскрыл.
- Кстати, кто из вас подослал сюда этот металлолом? - спросил я, доставая из конверта, сложенный в несколько раз, тонкий пластиковый листок.
Олаф и Фризиан недоуменно переглянулись. Это, впрочем, ничего не означало.
Я развернул листок и посмотрел на четко отпечатанные на нем письмена:

“Ave, доктор Гелион! Если вы все еще живы, то, наверное, вам будет приятно узнать, что мы, наконец, отыскали Священный Грааль, и теперь знаем, как можно реально изменить историю. Возможно, это случится не мгновенно, а несколько замедленно, как расходятся круги по воде. Но в любом случае, через небольшой промежуток времени, вы будете жить совсем в другом мире, если вы вообще там предусмотрены. Да и в любом случае, это будете уже не вы.
Вы можете попытаться остановить нас, но у вас уже ничего не выйдет. Когда вы получите наше послание, изменения уже серьезно разрушат связь времен. В любом случае, мы внесли несколько поправок в механизм переноса и вам придется слишком долго от них избавляться. Такого времени у вас просто не будет.
Надеемся, вы восхищены нашим подвигом.
Теперь мы действительно можем заставить время служить нам.
Прощайте.
Ралес Линн
Казид Карелл”

Я перечитал письмо еще раз, недоверчиво подняв брови. Чепуха. Невозможно изменить историю. Можно лишь создать новую, которая ничто не исключает.
- Что там? - спросил Фризиан.
Не отвечая, я повернулся и подошел к механизмам. Там, в самой глубине, давно забытый и не принимаемый всерьез, притулился один вздорный приборчик...
Некоторое время я молча смотрел на детектор парадокса, на, впервые за все время существования станции, отклонившуюся стрелку, указывающую далеко в красное поле.



Глава 8.

Линор и Антея сосредоточенно колдовали у терминала, тестируя программы, а мы с Фризианом отправились на обследование исследовательских кабинок. Хотя, что мы могли там найти? Наверняка, уже ничего. Думая так, я сильно ошибался. Почти во всех кабинах был полный порядок. Во всех, кроме двух. Где мы и обнаружили тела наших, погруженных в транс, заговорщиков. Казалось бы, все системы работают нормально, но...
- Черт знает что, - выразил свое мнение Фризиан.
- Согласен, - сказал я, включая переговорное устройство.
- Линор? Проверь, пожалуйста, шестую и седьмую кабины. Ралес и Казид все еще здесь. Сколько времени они тут находятся, и установлен ли таймер?
- Момент, - отозвалась Линор.
Последовало долгое молчание. Фризиан, с чуточку насмешливым видом, прислонился к стене. Он вошел в одну из своих ролей - мрачно злорадствующего демона. Черно-серая форма историка, черная куртка с серебристым шнуром и серые брюки, сегодня напоминала траур. Эмблема золотой спирали, поблескивающая на груди - символ истории, которая, по некоторым утверждениям, движется по спирали, или галактики, разлетающейся в большом взрыве, только усиливал впечатление, напоминая об энтропии.
- Что-то, твоя сестрица не торопится, - заметил Фризиан. - У нашего компьютерного гения затруднения?
- У двух компьютерных гениев, - уточнил я. - Антея ведь там же. Видно, совсем дела плохи.
- Линор, - снова позвал я.
Молчание.
- Линор, Антея, ну, в чем дело?
- Я ничего не понимаю! - взорвалась Линор на том конце связи, как будто, ни к кому конкретно не обращаясь.
- Я ее понимаю, - усмехнулся Фризиан. - Вот увидишь, все дело в том, что они находятся тут уже несколько часов, а таймер стоит в обычном режиме...
Тут нам ответила Антея:
- Мы не совсем уверены, - сказала она осторожно. - Но, судя по зарегистрированным данным, отправление состоялось несколько часов назад. Таймер в обычном режиме, но возврат, почему-то, не происходит, будто сигнал из прошлого вообще не поступает. Или какая-то ошибка, или неисправность.
- Спасибо, Антея. Похоже, что ваши сведения верны.
- А они живы? - с сомнением спросила Антея.
- Куда они денутся? Все работает нормально, за исключением того, что они не возвращаются.
- Небывалый случай! - возбужденно воскликнула Антея. - Они ведь должны были вернуться, хотя бы, в случае смерти носителей. Жутко интересно!
- Это точно. Конец связи. Мы возвращаемся.
- Что будем делать? - полюбопытствовал Фризиан.
- Есть предложения?
- Да, - Фризиан указал на занятые кабинки. - Например, отключить им жизнеобеспечение. Все равно они не возвращаются - так зачем зря тратить на них энергию?
- Ну, и шуточки у тебя.
- А я не шучу.
Фризиан, и правда, выглядел очень серьезным. Впрочем, он всегда умел выглядеть серьезным, когда это того не заслуживало.
- Замышляешь банальное убийство?
- Ну и что?
- А смысл?
- Хоть какое-то моральное удовлетворение. А все-таки, странно. Должны же были они умереть в прошлом, хотя бы от старости, и вернуться автоматически. Смерть в прошлом - штука небезвредная, но все-таки не фатальная. Как им это удается?
- Есть новости, - деловито сообщила Антея, когда мы подошли к терминалу, где уже собрались все наши. - Мы с Линор выяснили, что механизм переноса почти полностью нарушен.
- Но несколько “окон”, все-таки, осталось, - заметил папа, внимательно следящий за экраном.
- Не очень оптимистично, папа, - досадливо поморщилась Линор. - Только в двадцатом, семнадцатом и двенадцатом веках. Как это может нам помочь?
- Так опасность реальна? - спросил взъерошенный Гамлет, намеренно поворачиваясь к Фризиану спиной.
- Только косвенные свидетельства, но очень неприятные, - сказал я. - Всю жизнь думал, что детектор парадокса только украшение для успокоения параноиков и внутри у него вообще ничего нет. До сих пор не могу поверить, что возможно изменить историю.
- А если посильнее поднажать? - задал папа риторический вопрос, оглядываясь на нас. - Дайте нам точку опоры, и так далее. Для чего-то ведь, все-таки, мы старались быть всегда осторожными. Не только же из вежливости к параллельным мирам, как вы думаете? Пока нам просто хорошо удавалось не создавать опасных ситуаций.
- Что бы там ни было, - мрачно фыркнул Олаф, - а станция все равно парализована. Есть, конечно, предложение - отправиться физически в двенадцатый век и там обосноваться на остаток жизни. Хотя, на хороший выход из положения это не похоже.
Папа, задумчиво покачиваясь взад-вперед, спокойно изучал цветной экран.
- Так сколько, вы говорите, времени займет поиск всех неполадок?
Линор издала нервный смешок.
- Часов четыреста, минимум.
- Мило, - вздохнул Олаф.
Гамлет невнятно выругался на каком-то древнем восточном языке, похожем на шумерский.
- Нам что, всем крышка? - уточнил он.
- Не волнуйся, - усмехнулся я, с невольной издевкой. - Это как операция под наркозом. Ничего не почувствуешь, и ничего не вспомнишь, как никого и не было. И жалеть не о чем.
Гамлет зашипел сквозь зубы, похоже, опять приняв мои слова за чистую монету.
- А как же личности? Они же неповторимы!
- Да? - Я пренебрежительно хмыкнул. - А откуда тогда берутся двойники?

Мы все глядим в Наполеоны,
Двуногих тварей миллионы...

- Ты - чертов фаталист! - разозлился Гамлет. - И ты не прав!
- Я всегда прав. И, кстати, Олаф же предложил резервный выход...
- Ну, что ж, давайте мыслить конструктивно, - прервал папа наш научный спор. - Нам известно, куда направились наши друзья-хулиганы?
- Известно, - сказала Линор без энтузиазма. - Это любимое время Линна - позднее Возрождение. Франция, эпоха религиозно-реформаторских войн. Могу даже точно назвать год - тысяча пятьсот семьдесят второй. По-моему, он всегда питал какую-то болезненную слабость к Варфоломеевской ночи.
- Интересно, почему бы ему не увлечься реформацией в Германии? - равнодушно пожал плечами Фризиан.
- Он находил Францию более изысканной, - пояснила Антея.
- Изысканность надо искать в Гранаде, - вставил Гамлет.
- Как хотите, а я люблю Англию, - выразил я свое мнение.
- Поздно опомнились, - заметил Олаф. - Ну, ладно, Франция, так Франция. Жаль, что мы не можем попасть в недалекое прошлое, чтобы убрать их со станции прежде, чем заварится каша.
- В шестнадцатый век мы тоже попасть не можем, - раздраженно напомнила Линор.
Антея с рассеянным видом разглядывала экран, склонив голову набок и постукивая по столу кончиками ногтей.
- А вот отправить туда кого-то из доступных нам времен, мы бы могли, - пробормотала она.
- Это никуда не годится.
- Погодите-ка, - сказал папа. - Не сбрасывайте пока со счетов этот маневр. Давайте, подумаем вот о чем - а не можем ли мы совершить двойной перенос? То есть - переместиться в доступное нам время, а оттуда уже - туда, куда нам нужно.
- Нет, - с готовностью возразила Линор. - Физический перенос вообще не действует, а психоматрица так крепко пристает к носителю, что вытащить ее можно только обратно, но никак невозможно заставить неприкаянно скользить куда угодно. Этого просто никто никогда не задумывал...
- Даже если прихватить с собой психоматрицу носителя?
На мгновение воцарилось изумленное молчание.
- Ага! - уловив мысль, воскликнула не особенно впечатленная Антея. Она, иногда, глазом не моргнув воспринимает дикие теории. - Надо только как следует рассчитать вектор. Кажется, должно получиться!
- Минутку! - протестующе воскликнул я. - Это же убьет носителей!
- Необязательно, - возразила Антея, быстро вводя данные.
Линор, поразмыслив, кивнула:
- Ведь весь контроль осуществляется только здесь, и только здесь нужно время для расчетов. В другом времени нам понадобится не больше мгновения, для запуска и возврата психоматриц на место. Если они возвратятся, практически, в то же мгновение, в какое исчезнут, ничего плохого не произойдет.
- Возможно. Но хорошенькая же у нас будет адаптация: иметь дело с двумя чуждыми сознаниями сразу.
- Нельзя же получить все сразу, - пожал плечами папа. - Сейчас надо использовать тот шанс, какой есть. Нам нельзя долго думать.
- Да, - сказала Антея. - С адаптацией будут проблемы, и с контролем тоже. Скорее всего, мы, на какое-то время, вообще потеряем память, ну, что называется, будем находиться в пассивном состоянии. При этом, многие наши навыки уже будут нам доступны. Проблематично, конечно, но возможно. Если найти очень похожих... Кстати, - она сунула руку в кармашек и вытащила оттуда маленького фарфорового ежика в смокинге, с трубкой в передней лапке. - Правда, симпатичный? Антикварный. Купила его только сегодня. Будем считать, что на счастье. - Она пристроила его рядышком, на приборной доске.
- Ну, что, - явно сдерживая, не то победную, не то озорную, улыбку, спросила Линор через полчаса, - хотите взглянуть на наших двойников?
Мы подошли и взглянули.
- Неплохо, - сказал Гамлет. - Есть даже внешнее сходство.
- Это шестнадцатый век, - сказала Антея. - Подумав, мы решили, что искать двойников в двенадцатом веке было бы слишком странно. Семнадцатый - тоже не находка. Как бы наши двойники не покончили жизнь самоубийством, пока мы не придем в активное состояние. Наиболее подходящим нам показался двадцатый век. Все-таки, футуристически ориентированная культура, достаточно широкие взгляды на мироустройство. Кстати, психически двойники просто отличные. Нам потрясающе везет.
- Вот они, - деланно смиренным голоском проговорила Линор, нажимая кнопку.
- Это что, шутка? - спросил я.
- Может, и нет, - обреченным тоном заметил Фризиан.
- Это действительно они, - заверила Антея. - Лучше просто не бывает. Если, конечно, они сумеют пережить критический момент, пока мы будем выходить из шока...
- Подходит, - резюмировал папа. - Отлично. Поболтаем потом. Итак, за работу. Да, и не забудьте поставить таймер для Линна и Карелла попозже, чтобы они не вернулись ненароком раньше нас.



Глава 9.

Ночь на одиннадцатое августа тысяча пятьсот семьдесят второго года выдалась бессонной, что, право же, не показалось мне удивительным. Вконец измученный духотой, обычно несвойственной августовской ночи, и собственными мыслями, бродящими по тому замкнутому кругу, который смело можно было прибавить к тем девяти, что Данте описывал в первую очередь, около трех часов утра я плюнул на бесплодные попытки уснуть, которые, в лучшем случае, увенчались бы каким-нибудь ночным кошмаром, и отправился на поиски бумаги и свинцового карандаша. Чем же еще можно заниматься в таком взбудораженном состоянии? Сна - ни в одном глазу, адреналина - хоть залейся. Надо же его на что-то направить.
Я расчистил место на столе, придвинул стул, поставил свечу так, чтобы не мешали тени и, вздохнув, написал первую строчку:

Есть темный угол в лабиринте мысли...

Потом, немного подумав, добавил:

Дремучий лес недорожденных строк,
Где липкой паутиною повисли
Догадки, что не к месту, и не в срок.

Я отбросил карандаш и прикусил губу, разглядывая написанное. Интересно, кто из нас водил карандашом по бумаге - Поль, или Лера? Мы оба писали - в свое время. Соавторство налицо, или, все-таки, кто-то отлынивает? Прислушиваясь к своим чувствам хоть до умопомрачения, я не мог по-настоящему поверить, что нас двое. Просто я помнил два разных времени, вот и все. А я, как будто, был один? Но ведь это - ложное чувство... Хотя, кто его знает? Уж точно, не я.
Разве то, что свеча не так ярка, как электрическая лампочка, а свинцовый карандаш не похож на авторучку, и то, что это приходит мне в голову, делает меня другим человеком?
Испытывая неприятное нытье под ложечкой и желание поскулить на луну, я откинулся на спинку стула, беспокойно блуждая взглядом по комнате, знакомой и незнакомой одновременно. Свечное пламя беспомощно трепыхалось от моего дыхания, и в такт ему плясали тени. Я вскочил на ноги, походил кругами и восьмерками, поглядел в окно, на ландшафт, даже отдаленно не напоминающий тот, полный огней, город, который не просто не здесь, а не существует вовсе, и никогда не существовал; с горечью вспомнил вчерашний день, которых оказалось целых два, и снова взял в руки карандаш, продолжая свой сомнительный шедевр.

Казалась ясной цель, дорога - твердой,
Туман подкрался сзади - как всегда,
В жемчужной дымке растворяя звезды.
Но был туман прекрасен - не беда:

- Как любой обман, любая сказка, блаженство в неведенье, - прошептал я, и презрительно фыркнул.

Свет серебрился, мир дышал покоем,
Вокруг разлившись, пела красота.
Туман исчез внезапно, будто что-то
Его спугнуло, сгинул без следа.

Почти как прежде, появились звезды.
Почти, но что же с ними, иль со мной?
Все лампочки на месте, в тех же гнездах,
Но выглядят - дешевой мишурой.

- А разве звезды, солнце, небеса - не мишура? Пусть жестоко, но верно. Или, лучше, пусть будет только жестоко?

Зловеще извиваясь, тучи плыли,
Как ядовитый и тлетворный дым,
Как черные клубы могильной пыли
Над необъятным кладбищем земным.

- Ха, ха! - сказал я с сарказмом, назидательно обращаясь трепетной свече. - Все, что угодно, даже не меняясь, может предстать, под настроение, черт знает чем. Самая безобидная вещь может стать пугающей, если думать о ней особым образом, видеть разные стороны!

Куда ни глянь, замшелые надгробья,
Как плесень, вырастают из земли.
Не беспокойся больше о здоровье:
На каждом камне имя - все твои!

Сарказм одолевал меня все больше, и я продолжал писать гадости с каким-то веселым дьявольским наслаждением. Интересно, король Рене чувствовал то же самое, размышляя о бренности всего земного? Или относился к таким вещам серьезно?

Нависло небо холодно и страшно,
Хрустели ивы, как сухой скелет.
Земля звала, дыша тлетворно влажно:
Ну, вспомни, сколько бесконечных лет

Роятся в бездне прошлого минувшей,
И сколько их в грядущем - посмотри!
И ужаснись бессмысленности сущей!
Безвыходность бессмертья ощути!

Все будет продолжаться, продолжаться...
Нам нет начала, нет нам и конца.
Мы - есть, и мы обречены вращаться
В бесформенности вечной - без конца.

- Это называется - “вечно движущаяся материя”, - усмехнулся я, подбирая слова для следующей строфы:

И смерть не принесет нам избавленья.
О ней мы лишь мечтаем не всерьез.
Смерть не небытие, а только тленье.
Таков наш мир - не воротите нос!

Огюст, например, никогда не одобрял моего интереса к естественным наукам.

С рожденья мы копаемся в могиле,
В ней изначально мы погребены.
К чему мечтанья, все труды и мысли?
Ведь даже в жизни мы всегда мертвы.

Ты думаешь, быть может, что безумье
От правды нас избавит хоть на час?
Ха-ха! Она вернется в Полнолунье!
Бессмертны мы, бессмертна правда в нас!

Сегодня точно было полнолуние. Я критически изучил свои записи, решая, порвать ли результат на месте на тысячу кусочков, скомкать или просто сжечь для порядка. Но передумал и решил оставить, как артефакт, в назидание потомкам. При этой благородной мысли на меня опять напало нездоровое веселье, и я долго смеялся, как последний идиот. Зато, когда я более-менее успокоился, то почувствовал, что глаза закрываются сами собой. Я сладко зевнул, задул свечу, обнаружив при этом, что уже далеко не так темно как прежде и, все еще пофыркивая, ощущая глубоко внутри абсолютно сумасшедшую веселость, отправился обратно в постель.
На этот раз я быстро уснул и мне снились какие-то технологические фантазии, возможно, на тему тридцать шестого века, если в тридцать шестом веке кто-то жил на Луне.
Утро, как часто бывает, нагрянуло внезапно. Кажется, вот только заснул, а дело идет уже к полудню. Ну, насчет полудня я пошутил, но где-то в начале десятого папа счел нужным меня разбудить и намекнул, что еще чуть-чуть, и я останусь без завтрака.
Я было собрался ему заявить, что это несущественно и в институт мне сегодня все равно не нужно, но стоило мне услышать свой охрипший голос, как я все вспомнил, и сон как рукой сняло, так что я внял совету, хотя и с раздражением, отразившемся, в частности, на моем выборе костюма - из черного шелка, оживленного лишь золотой цепью, чтобы не очень походило на настоящий траур.
Огюст не преминул заметить при встрече этот факт.
- О, - протянул он ехидно, многозначительно приподняв смоляную бровь, - ты сегодня в черном, как настоящий гугенот. За это стоит выпить.
Я раздраженно отмахнулся.
- Ты спятил. Сказал бы лучше об этом какому-нибудь монаху-бенедиктинцу. А золото, по мнению ваших богословов - дьявольская, или, в лучшем случае, папистская игрушка. Что для вас, в общем-то, одно и то же. Я уж не говорю, что черный цвет особенно в моде с тех пор, как у нас появилась королева испанка... Выдать тебе еще кучу научной информации? Или она пока еще не считается исторической?
- Да ладно, просто хотел тебя подловить. - Огюст начал завтрак большим глотком бургундского.
- Я же не подлавливаю тебя за пристрастие к кружевам и лиловому бархату. Тоже мне, примерный гугенот, - проворчал я, принимаясь за свиную отбивную с зеленым горошком, от одного вида которой примерного мусульманина скрутили бы колики.
Огюст протестующе замахал руками.
- Это же только принципы. Как ты не понимаешь? Все внешнее не играет никакой роли!
- Ну да, - я проглотил то, что у меня было во рту и процитировал:

То, что во мне, сильнее чем игра,
Все прочее - наряд и мишура!

- Именно, а если помнишь, как раз я играл Гамлета в двадцатом веке.
- Помню, помню. Я чуть с ума не сошел, заставляя вас играть, как следует... - я приостановился, задумавшись, - По-моему, надо было сказать, “чуть не сошла с ума”, а не “сошел”... А, ерунда. До конца мы, кстати, так и не дошли.
Огюст пренебрежительно и слишком широко взмахнул вилкой.
- Ты хотел слишком многого. У всех свое видение Шекспира, - Огюст весело фыркнул, вспоминая наши игры. - А помнишь, как мы ломали стулом дверь у Готье... у Оли, - поправился Огюст, - изображая вторжение Лаэрта?
- Еще бы! - рассмеялся я. - Она тогда воскликнула с подлинным испугом: “Дверь взломана!”.
- А Лена, - подхватил Огюст, - невпопад ответила: “Нет еще!” Тут-то мы и вломились!
- А Шекспиру сейчас, кстати, только восемь лет, если, конечно, он тот самый Стратфордец... Хорошее у нас было будущее - есть что вспомнить. - Я щелкнул ногтем по краешку серебряного бокала, и он тоненько задребезжал, действуя на нервы.
- Будущее у нас еще впереди, - сказал Огюст, без содрогания приканчивая устрицу.
- Там видно будет, что у нас впереди.
- Впереди у нас праздники, балы и турниры, - сказал Рауль. - Помимо всего прочего.

- Выезжаем сегодня, после полудня, - объявил папа. - К нашему приезду все уже готово.
От радости никто не умер.
Есть множество людей, готовых умереть, лишь бы увидеть Париж. Я, лично, нахожу подобное сужение сознания крайне огорчительным. Тем более, что Париж я уже видел. И, может, больше, чем мне того хотелось. Как некий символ, он может и стоит мессы, но уж никак не жизни. Генрих IV со мной бы согласился, хотя и ему, в конце концов, пришлось заплатить за него собственной кровью. Если бы даже я не видел этого города, то и тогда вряд ли стал бы зацикливаться на таких бредовых идеях. И, уж точно, мне не доставит никакого удовольствия наблюдать массовое осуществление этого принципа через пару недель. Но что поделаешь?
Стоило мне только, в порыве ностальгии, высунуться на солнечный двор, как кто-то нетерпеливо хлопнул меня сзади по плечу. Я оглянулся. На меня укоризненно смотрел наш старый мастер-фехтовальщик Оливье, жилистый и смуглый, как залежавшаяся изюмина. Под мышкой он сжимал две тупые учебные рапиры.
- В чем дело? - осведомился он, даже не удосужившись поздороваться. - Который день вы пропускаете занятия, избалованный мальчишка?
Ну вот, опять он за свое. Никак не даст о себе забыть даже на пару дней.
- Прости, Оливье, мне сейчас не до занятий...
- Ничего подобного, - отрезал Оливье, насильно всучивая мне шпагу. - Вот прямо сейчас и займемся. А Париж никуда не убежит. Кроме того, там нечего делать без хорошей тренировки.
Я рассмеялся.
- Ох, Оливье, это еще не все в жизни!
- Да только без этого вся жизнь может пойти псу под хвост.
Оливье, прищурившись, поглядел на солнце и, пританцовывая, отступил назад, освобождая место для разминки. По контрасту с ним самим, его волосы были белыми, редкими и тонкими, как поздний одуванчик. Но не приведи Бог вам что-нибудь не поделить с этим божьим одуванчиком. Будь вы какого угодно размера и веса, он вмиг вас утыкает, как подушечку для булавок.
Я посмотрел на шпагу, которую держал в руке, и испытал хорошо знакомый интерес - удастся ли мне продержаться пять минут без того, чтобы Оливье не одержал решительную победу? С другой стороны, кто сказал, что мне никогда не удавалось его достать?
- К оружию, юноша, хватит прохлаждаться, - неподражаемо ворчливо скомандовал мой наставник, нетерпеливо притоптывая ногой.
- Я готов, - заверил я его, принимая стойку.
- Тогда атакуйте, черт побери!
Я пожал плечами и сделал выпад, и, конечно, промахнулся. А тупое острие шпаги Оливье злорадно ткнулось мне под ребра. Обычно, с чего-то такого всегда и начиналось. Я ойкнул и запоздало отскочил в сторону.
- Туше, - сказал Оливье. - Учитесь сосредоточиваться с первого же мгновения. Второй шанс предоставляется не всегда. Чем вы только занимались в гвардии? Шлялись по кабакам, я полагаю.
А не полагал он, что не каждому дано родиться Моцартом? Те, с кем я дрался, могли бы засвидетельствовать, что я далеко не из самых худших, но всегда есть кто-то лучший, не так ли? Но он прав, сосредоточиваться, все-таки, надо.
Мы снова приготовились, я внимательно смотрел в его льдисто-светлые зрачки, чтобы не пропустить мгновения, когда он начнет атаку. Обычно это мгновение от меня ускользает, но...
Что-то изменилось, неуловимое движение в глубине светлых глаз. Не шевелясь, я чуть-чуть отклонил клинок и шпага Оливье, с легким скрежетом, прошла мимо. Это так меня потрясло, что я едва не пропустил новое нападение, но в последнее мгновение, все-таки, увернулся, не очень ловко, но удачно. Оливье совершил финт и... опять мимо! Мне даже стало страшновато. Еще через пару мелких шажков, я сообразил, что Оливье пытается повернуть меня лицом к солнцу и, сделав разворот на одну четверть, нарушил его хитроумный план. Но и тут Оливье был на высоте. Я с трудом заставлял себя не отвлекаться, чувствуя изумление от того, что делаю. Оливье не поддавался, не было за ним такой привычки, но если его и удивляла моя сегодняшняя удачливость, то он ничем этого не показывал, хладнокровно и терпеливо кружась вокруг, и нанося быстрые, технически блестящие удары, не достигающие цели. Оливье проделал маневр с переменой руки, испытанный и изящный, и только в самом его конце я понял, что, если ничего не предпринять, он опять промахнется. Со старика хватит. Я не довел защиту до конца и, когда его шпага ткнулась мне в грудь, испытал огромное облегчение. Все же, Диана была права, не позволив мне вчера драться. Мне еще надо как следует привыкнуть к тому, как это у меня получается.
- Дьявольщина, - прорычал Оливье. - Зачем вы это сделали?
- Что? - неужели он заподозрил, что я поддался?
- Только я подумал, что чему-то вас, все-таки, научил, как вы опять сделали ошибку. Держите шпагу легче, вы ее пережали, и я опять пробил вашу оборону. Ну-ка, еще раз!
И мы повторили еще раз. И еще раз. До тех пор, пока Оливье не заставил меня, в конце концов, прижать его к стенке и выбить шпагу из его руки так, что она улетела в курятник. На этом он, наконец, угомонился, кажется, очень довольный и ничуть не расстроенный. Проиграл, и как с гуся вода. Такому духу можно только позавидовать. И ведь ни разу не сбился с ритма, не занервничал, не позволил себе ни единой эмоции. Великий старый воин. Мне еще многому стоит у тебя поучиться.
На прощанье Оливье по-приятельски потрепал меня по плечу, дал несколько ценных советов, особенно настаивая на сохранении ясной головы при любых обстоятельствах, и мы расстались, ни словом не обмолвившись о том, что впервые не мне пришлось лезть в курятник.
Все равно, я порядочно взмок от наших упражнений. Не мешало бы переодеться. На лестнице мне встретился Мишель. Он быстро окинул меня взглядом и усмехнулся, тут же выведя блестящую дедукцию:
- Опять Оливье до вас добрался? Ну, ничего, я уже приготовил вам наверху ванну. С травами. Вмиг забудете обо всех неприятностях. Будут какие-нибудь распоряжения?
- Да, удались временно с глаз моих.
Мишель хихикнул и испарился. Он это здорово умел. Я принял ванну, которая, кажется, действительно пошла мне на пользу - дышать стало немного легче, надел чистую шелковую рубашку, а поверх нее вчерашний замшевый костюм - как раз то, что нужно для дороги.
Никаких сборов, практически, не было. Все, что нужно, было сделано давным-давно. Мы собрались шумным сборищем во дворе, и наш отряд пустился в путь. Замок оставался на попечении Ива и Оливье, экономиста и воина.
Дорога эта нам была не внове, меж лесом и полем, через лес и виноградники, слева - пастбища, справа, сверкает бесчисленными блестками чешуйчатая гладь змеящейся Марны. Лошади бодро ехали широкой рысью, окружив небольшую карету, предназначенную для дам, где находилась Изабелла с двумя камеристками - собственной и Дианы. Сама же Диана, в небесно-голубом платье для верховой езды, в темно-малиновой накидке и шляпке с перышком цесарки, гордо восседала на своей ладной, почти игрушечной - по экстерьеру, а не по размеру, серой в яблоках испанской лошадке. С ее точки зрения, путешествовать в карете в такую отличную погоду - сущее безумие. В конце концов, ей удалось даже заразить своим примером Изабеллу, которая пересела на свою точеную вороную кобылку, захватив с собой из кареты бонбоньерку с засахаренными орешками. Огюст старался держаться поближе к дамам, а заодно и к бонбоньерке. Дамы у нас - просто загляденье, всадница в черно-серебряном наряде, расшитом жемчугом и хрусталем, ничем не напоминала всадницу в голубом и малиновом, но трудно сказать, кто из них выглядел эффектнее. Какая это была чудесная картина на фоне залитой солнцем природы! Золотились обширные луга, ветерок доносил пряные запахи предосенних цветов и душистых трав. На отдалении, под присмотром пастухов, бродили козы и гуси, рассыпанные по земле, как кучки перьев и комки шерсти, апатично жующие коровы были невозмутимы, как символ идиллии сельской жизни, а в сумасшедшей яркой синеве кувыркались, в воздушных потоках, жаворонки.
Удивительно легко забывать о неприятностях среди торжественной красоты природы. Однако, труп овцы, лежащий почти на обочине, не совсем целый и облепленный мухами, тоже - вполне естественное зрелище.
Понемногу, пока солнце неторопливо склонялось к западу, мы приближались к нашему привычному перевалочному пункту - гостинице мэтра Бонифаса Гастона, личности весьма уважаемой в округе.
“Хрустящая пулярка”, так называлось заведение, было и выглядело предприятием приличным и солидным. Хороший, довольно большой дом, покрытый румяной черепицей, ухоженные деревянные службы, заборчик, выкрашенный в зеленый цвет. Просто образчик респектабельности. За чистотой скатертей и нравов мэтр Бонифас Гастон, крупный обаятельный толстяк и здоровяк, следил ревностно. Ходили упорные слухи, что мэтр - благородного происхождения и отец его принадлежал весьма знатному роду, известному еще со времен Первого Крестового похода. Но, вот, кем он был - тут все тонуло в тумане, высказывались и совсем дикие предположения, например, что мэтр Гастон приходится незаконнорожденным сыном самому Франциску Первому. Как бы то ни было, мэтр Гастон был очарователен, начитан, и на редкость умен для трактирщика.
Подъезжая к “Хрустящей пулярке”, мы застали ее хозяина, с осоловевшим видом прислонившимся к калитке. Жаркая погода, вкупе с жаром очага и наплывом посетителей в последние дни, оказали свое воздействие. Учитывая невероятную округлость трактирщика, неудивительно, что ему требовалось иногда сделать несколько хороших глотков воздуха. Мэтр Гастон извлек из кармана штанов изрядных размеров носовой платок и сосредоточенно потер им покрасневшее лицо, плешь на макушке и четыре солидных подбородка, плавно переходящих в грудь и плечи. Русые кудряшки на его голове весело встопорщились. Толстяк потряс платком в воздухе, как енот-полоскун и, спрятав его, покрутил головой, обозревая окрестности. Тут он заприметил нашу ораву и заметно всполошился, однако, приглядевшись, несколько успокоился. У нас уже была предварительная договоренность и ему не приходилось ломать голову над тем, куда нас поместить. Ведь был уже вечер, и мы собирались остаться в “Пулярке” на ночь. Поступать так нам приходилось, в прошлом, не единожды, и мэтр Гастон встретил нас, как старых знакомых.
- Далеко ли, добрые господа, путь держите? Не угодно ли отведать тушеных кроликов с морковкой? - с шутливо церемонным поклоном поинтересовался трактирщик. - Не почтите ли наш скромный кров своим благородным присутствием?
- Всенепременно, почтеннейший трактирщик, - сказал папа, с пафосом трубадура, - и кроликов мы тоже почтим.
- Добро пожаловать, высокочтимые господа и дамы, - маленькие глаза мэтра лучились благожелательной улыбкой, - и прошу простить, если не все наши услуги окажутся на высоте.
- Честно говоря, - добавил мэтр Гастон, идя рядом, пока мы въезжали во двор, - со всеми этими праздниками, просто морока. И, боюсь, не всегда удается вовремя избавиться от нежелательной публики.
- Это понятно, - сказал я, спрыгивая с Танкреда. - Вы имеете в виду нежелательную публику вообще, или кого-то конкретно?
Мэтр Гастон пожал плечами. Теперь, когда я смотрел на него, стоя на земле, он, как обычно, удивил меня своим огромным ростом. Его непомерная толщина всегда создавала иллюзию, будто он намного ниже, так же, как баобаб на картинке кажется укороченным.
- Вчера тут нагрянула компания наших лучших друзей - гугенотов, человек в десять...
Сбруя на лошади Огюста резко зазвенела, трактирщик продолжал:
- Мне-то все равно, кто они, но молодцы, видать, были уже крепко навеселе и как-то уж очень настаивали на том, что их истинная вера позволяет им получать бесплатно все, что им нравится, оскорблять посетителей и совершенно непочтительно относиться к дамам. Наверное, один бы я не справился. На мое счастье, здесь был маркиз де Клинор, очень приятный, благовоспитанный молодой человек, вы его, конечно, знаете, со своими слугами. Он их и прогнал, так что, почти никакого ущерба мы не понесли. А вот сегодня с утра, нас посетил наш известный буян - барон де Дизак. Хорошо, что он нас покинул за несколько часов до вашего появления.
- Вот как? - поинтересовался Огюст.
Трактирщик взмахнул рукой, с извиняющимся видом.
- Уж простите, что я так говорю, но мир в моем доме очень для меня ценен.
- Ладно, увидимся с ним в Париже.
Тем временем, наших лошадей увели в конюшню, а мы вошли в просторный зал на первом этаже гостиницы, уставленный уютными деревянными столами.
- Что ж, сказал мэтр Гастон, - пойду, потороплю зятя с ужином, а этот парень, - он поманил рукой слугу, - покажет вам ваши комнаты. Доставить ли вам ужин наверх, или вы предпочтете спуститься в общий зал?
- Мы спустимся, - сказал папа за всех.
Не считая комнат для слуг, наша компания заняла четыре комнаты на втором этаже. Учитывая обстоятельства, было бы нелепо настаивать на персональных номерах. Все же, габариты “Пулярки” были ограниченны. Но так было даже веселее. Мы разделились подвое, не считая папы, который, и по возрасту и по размеру, мог считаться за двоих, таких, как мы, и пошли располагаться. Первую пару составили Диана и Изабелла, вторую - Готье и Рауль, третью - я и Огюст.
Умывание заняло у нас чуть больше времени, чем требовалось, потому, что, как и всякие малые дети, дорвавшиеся до воды, мы сочли своим долгом слегка поплескать ее в товарища. До драки, впрочем, дело не дошло, и по завершении своего туалета мы выглядели вполне прилично.
Странно, но теперь, когда мы уже начали путешествие, на душе у нас стало намного легче, будто жребий, наконец, был брошен, и неважно, что там ждет нас в дальнейшем, пока санки сами собой катятся с горы. Жизнь сдвинулась с мертвой точки изумления и снова казалась захватывающей. Мы спустились вниз, в почти совсем хорошем настроении.
Было еще не так темно, но окна на первом этаже были маленькие и тусклые, и таверну уже заливал желтый густой свет масляных ламп и свечей. Тени двигались по бревенчатым стенам как мультфильм. В очаге потрескивали поленья и было чуть-чуть жарковато и дымно. Несмотря на достаточно романтическую обстановку, серьезных дебошей в заведении мэтра Гастона ждать не приходилось. Несмотря на то, что нам казалось, будто мир совершенно сошел с ума, и все теперь должно стать жутко любопытным, мир об этом еще ничего не знал. По крайней мере - пока.
Зато готовили здесь отлично. Тушеные кролики удались на славу, равно как и молочные поросята, пулярки и пироги, на которых у меня уже не хватило сил. Несколько проезжих дворян составили нам компанию. Не помню, как их звали, но все были довольно приятными собеседниками. Мы немного поболтали с ними ни о чем, от природы до Плутарха, и поделились новостями сомнительной свежести.
- Вы никогда не слыхали о Хранителях? - спрашивал присутствующих худой, как щепка, дворянин в оранжевом колете.
- О хранителях чего?
- Стало быть, не слыхали, - крякнул дворянин. - Это новый духовный орден. Он проповедует...
- Да ну их, к черту! - воскликнул бородач с веселыми черными глазами. - Слишком много их развелось. Духовный орден - тоже мне новость! И вообще, религия нынче не в чести. А вот граф де Люн повздорил сегодня с кузнецом...
Все захохотали, еще не услышав историю. Граф де Люн был местным ходячим анекдотом - недотепой, занудой, и к тому же страдал дефектом речи.
- Замучил беднягу, показывая, какой толщины должна быть настоящая подкова, с каким блеском и звоном, ну, вы его себе представляете, по полчаса выговаривал одно предложение. Кузнец, через пару часов, рассвирепел и попросил его говорить поскорее, тот напыжился и принялся в том же темпе рассказывать историю своего рода. Тем временем, мимо проезжал барон де Дизак. Ну, все знают, какое у него терпение. Слушал он, слушал, да и сгреб, наконец, графа за грудки, требуя, чтобы тот угомонился, а граф дал ему по лбу сломанной подковой и начал, заикаясь, вызывать барона на дуэль. Дизак, конечно, не дослушал, чуть не проломил графу голову все той же подковой, быстро сделал свои дела, и уехал, пока тот не пришел в себя. Кузнец сделал лошади графа подкову, сам вытащил из его кошелька двойную плату, да и оттащил его подальше от кузницы, чтоб тот, когда придет в себя, не вспомнил где был, и не явился бы рассказывать продолжение...
Скоро нам надоела эта болтовня, и мы отправились наверх. Только папа решил еще на некоторое время поддержать общество.
- Какая скука, - сказал Огюст, когда мы поднялись в свою комнату. - Даже ушей никому не отрезали.
Наш Огюст очень кровожаден - на словах.
- Что, не терпится испытать новые возможности? Честно говоря, это действительно потрясающее ощущение, знать, что надо делать, и не знать, откуда это знаешь.
- Надо поскорее попробовать.
Огюст зевнул, подошел к кровати, и сел, снимая сапоги. Потом передумал.
- Поль, а не пойти ли нам прогуляться?
- Все блага цивилизации - под кроватью.
- Я имел в виду свежий воздух, а не ночную вазу.
- Ладно, а что, у тебя какие-то ценные идеи, или просто так?
- Просто так, - буркнул Огюст, пристегивая шпагу и задумчиво глядя на пистолеты. Заметив его пристальное внимание к оружию, я просто из чувства противоречия решил не брать ничего, кроме небольшого кинжала. - Просто до смерти хочется обшарить окрестности, прежде, чем ложиться спать.
Ну, ну. Мне захотелось сказать ему что-нибудь ехидное, но я забыл это сделать, подумав о том, что какое-то сходное желание у меня тоже было, только я быстро его подавил, следуя логике - на самом-то деле, вокруг мало что изменилось. Ни в какие неотложные передряги мы не влезли, и сезон охоты на нас пока еще не открылся. Те, кому следовало бы знать, что теперь мы одержимы, наверняка еще ничего не знают. Нам их еще искать и искать, неизвестно где.
- Ладно, - согласился я. - Пойдем, поиграем в индейцев. Обожаю шарить в кустах по ночам. Есть какие-нибудь интересные соображения по поводу того, что мы ищем?
Огюст пожал плечами.
- Это мы узнаем, если что-нибудь найдем.
Мы опять спустились.
- Эй, господа, надеюсь, у вас не поединок? - осведомился разговорчивый бородач, благодушно нам кивая и икая от выпитого вина.
- Ничуть не бывало, - отозвался я, демонстрируя отсутствие у меня подходящего оружия. - Мы решили, что тут душновато.
Огюст потянул меня за рукав и мы вышли под темное полосатое небо, украшенное вереницами бледно-сизых туч.
- Чего ты разболтался? - недовольно прошипел Огюст.
- А что, я должен был таинственно промолчать, чтобы возбудить у него любопытство? - огрызнулся я. - Хорошенькое у тебя представление о конспирации.
Летняя ночь была тиха и почти свежа. Мы прокрались между коровником и конюшней, не найдя ничего интереснее дохлой кошки и остатков старого курятника.
- Десять часов, и все спокойно, - сказал я. - Где вы бродите, мои ночные кошмары?
Огюст хмыкнул.
- А что ты будешь делать, если мы их найдем? Ты даже рапиру с собой не захватил.
- Да что тут может случиться? - эту же фразу я давно твердил себе сам.
- Почем я знаю? Я же ничего не знаю о том, с чем нам теперь придется иметь дело, и это меня нервирует. Я намерен обшарить все, что возможно, чтобы найти хоть какую-нибудь зацепку. Лучше будет, если мы найдем кого-нибудь раньше, чем найдут нас. Откуда мне знать, что мы уже чем-то себя не выдали?
- Короче, мы просто ищем что-то под фонарем, потому, что там светлее, если даже там ничего нет. По-моему, это просто дает тебе почувствовать радость бытия.
- Ты говоришь это только потому, что идея не твоя.
- Если мы будем вести себя как заговорщики, то тем вернее привлечем к себе внимание.
Огюст округлил глаза, приняв самый невинный изумленный вид.
- Поль, друг мой, разве мы ведем себя как заговорщики? Мы же просто гуляем.
- Конечно, конечно. Что тут возразишь?
Луна светила сквозь серое облако как бледная и чуть ядовитая орхидея. И она была почти полной. Странно ли, что оборотням не спится спокойно?
- Разумеется, ничего странного, - пробормотал я, вздохнув.
Крылатый ветерок заставлял плясать верхушки тополей. Тьма, свежесть и бледное сияние. Иллюзия покоя и одиночества. Сказка в готическом стиле.
- Ну что, пойдем к себе? - осведомился Огюст.
- Пошли, пошли, братец-оборотень.
Огюст усмехнулся и, уловив мысль, не стал ее комментировать. Я вдруг понял, что просто засыпаю на ходу и с удовольствием повернулся к дому. И тут нам попалась на глаза темная фигура у стены. Подойдя поближе, мы удостоверились, что это тот самый худой дворянин в оранжевом, безуспешно пытавшийся завести разговор на религиозную тему.
- Доброй ночи, господа, - окликнул он нас, когда мы приблизились. - Не правда ли, чудесен мир, сотворенный Господом?
- Доброй ночи, сударь, - отозвался я вежливо. - Ваши слова - святая правда.
Худой дворянин склонил с улыбкой голову и вновь предался приятному миросозерцанию, а мы пошли по своим делам.
Войдя в зал, мы убедились, что уже и папа отправился к себе. Стало быть, действительно пришло время вздремнуть. Поднимаясь по лестнице, Огюст отчаянно зевал. У меня тоже слипались глаза, я, наконец, как-то особенно прочувствовал усталость, накопившуюся за день и за прошлую бессонную ночь. Лениво добравшись до своих подушек, мы пожелали друг другу приятных снов и скоро уснули. В ту ночь мне, к счастью, вообще не снились сны.
Ночь была спокойной, а утро ясным, но началось с переполоха, и довольно зловещего. Наш ночной собеседник был найден во дворе мертвым. Обнаружившая его судомойка разразилась жуткими криками. Ее можно было понять. Крови было, как на бойне. Жертве перерезали горло, и все вокруг было забрызгано. Когда все в тревоге повыскакивали из своих комнат, узнать в чем дело, выяснилось, что еще один постоялец бесследно исчез, однако, скрупулезно оставив плату за себя и, видимо, за “того парня” с перерезанным горлом, на столе в своей комнате. Исчез веселый бородач, поклонник похождений графа де Люна. Была ли жертва ограблена? Помимо того, что за нее заплатили - да. Все вещи были перевернуты и ничего ценного среди них не оказалось.
- Ну, вот, - сказал Огюст, прикрывая дверь, - а ты говорил, что здесь нет ничего опасней дохлой кошки.
Мэтра Гастона едва не хватил удар, так он расстроился. Ему казалось, что вся его респектабельность полетела в тартарары, раз такое могло произойти под самым его носом. Он бегал зигзагами по всей гостинице, бормоча под нос что-то невразумительное, и иногда останавливался, чтобы потопать ногами.
- Что за дьявольские шутки?! - вопил он. - В приличном месте! В моем доме! Неслыханно!..
- Действительно, неслыханно, - пробормотал я, невольно прислушиваясь к дробному топоту, проносящемуся по коридору туда и сюда. - Здесь, и правда, никогда не происходило ничего серьезного. Как ты думаешь, мы можем чем-нибудь ему помочь?
- Ты имеешь в виду старика Гастона?
- Покойнику мы уже вряд ли поможем.
- Сомневаюсь. Он справится. То, что у него давно ничего не происходило, не означает, что у него вообще никогда ничего не случается. Все знают, какое хлопотное дело быть трактирщиком. Только и жди неприятностей.
- Кем бы ты ни был, принцип тот же.
- Точно.
- А расследованием преступлений мы еще никогда не занимались.
Огюст, лежавший поверх постели, задумчиво положив голову на согнутую руку, покосился на меня с опаской.
- Не-ет.
- Не хочешь заняться? Это же интересно. Мой преподаватель криминологии говорил, что у меня есть способности.
- На первом курсе? Чепуха! И вообще, своих проблем хватает.
- Ну, ты и зануда, - сказал я, и пошел искать других сообщников. Но никто не соблазнился, да и мой энтузиазм быстро угас. В конце концов, тоже мне - благородное занятие.
А после завтрака, о котором мэтр Гастон, все-таки, умудрился не забыть, несмотря на все свои расстройства, мы снова отправились в дорогу. День еще не склонялся к вечеру, когда мы уже были в Париже, в собственном доме на тихой улочке, где в маленьком саду иногда даже пели соловьи.



Глава 10.

Мир сходил с ума. Это чувствовалось в воздухе как магнитные бури, невидимые и давящие. И даже не такие уж невидимые.
Где-то через два дня после нашего приезда в Париж, я беспечно вошел в собственную комнату, и застал там Огюста.
- Где ты был? - спросил он странным голосом.
- У психоаналитика, - ответил я, имея в виду духовника, отца Франциска. - А что?
Огюст резко повернулся и схватил меня за плечи, так крепко, будто собирался переломать мне все кости. Я удивился, но, взглянув на Огюста повнимательней, передумал вырываться. Он выглядел хуже, чем Гамлет, пугающий Офелию своим безумием. Что-то стряслось.
- Что случилось? - спросил я мягко.
Огюст тяжело покачал головой, закусив губу. В его глазах стояли слезы.
- Поль, они сравняли монастырь с землей!
Секунду я смотрел на него в ступоре. Потом до меня дошло, что именно он сказал.
- Боже мой, - пробормотал я, сообразив, что Огюст может иметь в виду только один монастырь на свете - тот, где была его мать. - Монастырь бенедиктинок?.. Ваши, конечно?
Огюст выпустил меня и отвернулся, раздавленный и потерянный.
- Да! Проклятье! Гореть им в аду!
- Огюст, мне ужасно жаль. Но как это могло произойти?
- Очень просто, - сказал Огюст. - Что, никогда не видел такие монастыри?
Видел. В том-то и дело. От одного воспоминания на меня снова накатила удушающая волна ужаса, отвращения и дикой ненависти, которые я тогда испытал. Иногда я видел это снова в кошмарных снах. Но, черт возьми, это же было во время войны, а не перед брачным союзом партий! Я отогнал жуткую картину, вставшую перед моим мысленным взором и ослабил давящий воротник, не в силах унять нервную дрожь.
Что это? Изменение истории? А ведь в этом самом монастыре, который, как говорит Огюст, теперь разрушен, когда-то учились Диана и Изабелла...
А что должен чувствовать Огюст? Он ведь и сам протестант, и теперь на него еще рухнуло чувство вины. Хотя, что он мог поделать? Все стороны в мире не выберешь. Я проглотил свои переживания и легонько тронул Огюста за плечо, подталкивая к креслу.
- Садись. Не хочешь чего-нибудь выпить?
Я-то, уж точно, хотел.
Огюст сел с безразличным видом, положив локти на колени и уперевшись подбородком в судорожно сжатые кулаки. Он был очень бледен и весь дрожал.
Не дожидаясь его решения, я подошел к шкафу, открыл резную створку, и достал графин с бургундским и два пузатых бокала. Наверное, коньяк был бы лучше, но его я у себя держал не часто, предпочитая обычно более легкие сорта. Пожалуй, стоит сделать заметку на будущее. Я налил бокалы до краев и подал один Огюсту, который прикончил его одним глотком и снова потянулся к графину. Я опять пересмотрел свои взгляды на вино - если уж так глотать, так лучше то, что полегче.
- Но, все же, как это могло случиться сейчас? - проговорил я, недоумевая. - Ты уверен?
- Неделю назад, - сказал Огюст севшим голосом. - Я узнал только сейчас. В “Сизой Горлице” сегодня только об этом и говорят. Как растревоженный улей...
У него перехватило горло и он замолчал.
Так, и кто-то еще верит, что всерьез возможны искренние перемирия, что за неделю можно забыть о кровной мести? Которая тем ужасней, что является своего рода справедливостью. И даже осудить кого-то, в таких условиях, невозможно. Прав каждый и - никто. А смерть - смеется.
- Знаешь, Поль, - Огюст бессознательно украшал серебряный бокал вмятинами от пальцев. Глаза у него горели опасным огнем. - Я, кажется, начинаю понимать, как можно в одночасье наброситься на ближнего своего и, с наслаждением, выпустить ему кишки, особенно, если он придерживается того же мировоззрения, что и твой смертельный враг. Признайся, тебе ведь хочется иногда меня убить?
- Нет.
- Врешь. Конечно, хочется. Может быть, даже прямо сейчас. Хочешь узнать, хотел ли я когда-нибудь твоей смерти? Хотел, и не однажды.
- Чепуха. Если бы тебе этого действительно хотелось, ты бы это сделал, так же, как и я. Мы - старые друзья, и у нас была тысяча предлогов, которыми мы, почему-то, не воспользовались. Вспомни, хотя бы, Жарнак и Сен-Ури. Если бы каждый из нас просто бездействовал в нужный момент, мы давно были бы мертвы.
Огюст впервые бледно улыбнулся и глаза его смягчились.
- Похоже на правду, - прошептал он. - Но, боюсь, это, все-таки, фатальная ошибка - иметь столько друзей среди католиков. А теперь, мне еще хочется принять участие в Варфоломеевской ночи на вашей стороне. Наверное, потому, что о некоторых своих друзьях я просто из истории помню, что они это переживут, и почти не беспокоюсь. Но это же ужасно! Чудовищно! Что за зверь во мне сидит и рвет пополам? Может, мне лучше просто отравиться? Так будет честнее.
- Огюст, перестань, - сказал я мягко. - Жизнь, конечно, скверная штука, но незачем делать ее еще хуже и короче. Такое всегда успеется. К тому же, кто знает истину? Ты слышал только слухи, нечего решать, пока не узнаешь всего точно. Ты уверен, что то, что ты слышал - правда? Монастырь был не в той провинции, где много гугенотов. И не думаю, что кто-нибудь осмелился бы совершить такое перед самой королевской свадьбой, когда партии прикидываются друзьями. Протестантам нужен этот союз, и того, кто ему помешает, они съедят живьем.
- К чему ты клонишь? Такие вещи происходят не впервые, - но голос Огюста прозвучал уже неуверенно.
- Происходят, но не при таких же обстоятельствах. Протестанты, конечно, не ангелы, особенно их наемные друзья из-за границы, но католики - тоже не подарок. Не говоря о том, что дурные вести разносятся быстрее, чем за неделю, всем известно, что в Париже вам продадут любой слух, за любую цену, и раздуют из мухи африканского слона. Если, только, кто-то не пытается таким образом изменить историю, этот слух будет кое-кому очень полезен, чтобы подогреть страсти. Вот, и в тебе проснулась жажда крови, как ты сам признался. Даже если все неправда, все равно, вспомнится что-то другое, бывшее правдой, и то, что всем хотелось бы забыть, всплывет наружу. Действенная мера, я по себе это чувствую.
На лице Огюста застыло странное смешанное выражение надежды и отвращения.
- Дьявольскую картинку ты рисуешь! Вот это была бы подлость!
- Или просто “испорченный телефон”?
Огюст вздрогнул и бросил мне быстрый взгляд, уже почти насмешливый.
- Возможно. Пусть, нет дыма без огня, но есть и дымовые шашки. Как я мог забыть, что вы - паписты, такие ужасные хитрецы?
Огюст небрежно поставил бокал на столик и выпрямился.
- Что ж, пожалуй, пора проведать еще раз “Сизую Горлицу”, да выяснить, что к чему, поточнее. Пойдешь со мной?
- Что, прямо сейчас?
Огюст поднялся и, шагнув к зеркалу, принялся поправлять свой наряд.
- А почему нет?
Я лихорадочно соображал, будет ли приличным отменить сегодняшний визит к дю Ранталям.
Тут в дверь постучали, и к нам заглянул Мишель.
- Простите, ваша милость, тут прибыл гонец с письмом к графу де Флорен, а так как он у вас, я хочу лишь сказать господину графу, что он может сейчас же отправить с гонцом ответное письмо.
Огюст замер посреди комнаты, впившись в Мишеля безумным взглядом.
- Где письмо? - спросил он глухо.
- Вот, пожалуйста, господин граф, - Мишель протянул письмо и Огюст нетерпеливо его выхватил, потом, смертельно побледнев, дрожащими пальцами разорвал конверт. Лицо его покрылось пятнами. Он слишком долго вглядывался в строчки, ничего не говоря.
Мишель тревожно оглянулся на меня, я кивнул, и он исчез.
- Что это? - спросил я, не выдержав. - Огюст?
Он ответил не сразу, но, когда он поднял голову, его лицо горело смехом.
- Как ты догадался, черт тебя возьми, лис ты рыжий?!
Я испустил громкий вздох облегчения.
- Все в порядке?
- В полном. Хочешь, прочитай сам?
Огюст сунул мне лист бумаги, покрытый аккуратными черными строчками, не выпуская его при этом из рук. Матушка Огюста, отправившая письмо четыре дня назад, интересовалась здравием и благополучием сына, и сообщала, что у нее все - как обычно, жизнь совершенно не меняется. Она спрашивала, на что похож нынешний Париж, и не приглядел ли Огюст, наконец, себе достойную невесту. Вскользь, она упомянула о маленьком дебоше в округе, имевшем место несколько дней назад и тут же подавленном, и все.
- Ну что, - спросил Огюст весело. - Не пойдешь со мной в “Сизую Горлинку”?
- Э... Нет, я, как раз, хотел сказать, что - мы ведь приглашены сегодня к Ранталям. Только, почему-то, все увиливают. Папа отправился к своим друзьям, Изабелла окопалась в своей комнате и проводит какие-то эксперименты. Готье и Рауль настроены посетить любимые злачные места. Будет просто неприлично, если никто из нас не появится.
- Ладно, ладно, можешь мне не объяснять. Ну, что ж, тогда увидимся позже. Я пошел писать письмо. Счастливо оставаться.
Огюст резво крутанулся волчком на каблуке, и скрылся за дверью, с энтузиазмом ею хлопнув.
Ну, он, все-таки, выбил меня из колеи. Я допил свое вино, повертел в руках книгу, и решил наведаться, лучше, к Диане. По дороге мне лезли в голову непрошенные мысли и воспоминания. Например, о моей собственной матери, графине Мари-Жюльет, урожденной дю Буа. Моя мать была настоящей красавицей, что признавали все, до самого ее последнего дня, энергичной, жизнерадостной, взбалмошной женщиной, неистовой, нежной и яростной, иногда просто пугающей своими эмоциональными всплесками и перепадами настроения. Мне эта черта тоже досталась, хотя и в очень смягченном варианте. Никто не мог быть ни добрее, ни злее ее. Она доводила слуг до отчаяния своими представлениями о правильном ведении хозяйства, то наказывала их невпопад, то осыпала подарками. Тем не менее, все ее любили, и искренне оплакивали ее смерть пять лет тому назад. Она, иногда, необъяснимо боялась животных, особенно лошадей, и несчастье случилось как раз тогда, когда она совершала с отцом верховую прогулку. Однако, лошадь была тут абсолютно ни при чем. У матери вдруг начались резкие колики, или, как бы я сказал теперь, острый приступ аппендицита. Отец осторожно довез ее до дома, и чувствовала она себя уже, как будто, не так плохо, но к вечеру началась сильная лихорадка, и в течении нескольких часов она скончалась. Даже ее смерть была похожей на ее собственный неожиданный характер.
Если посмотреть на всю нашу компанию, то первое, что бросается в глаза - явный дефицит старшего поколения. Ну, с Готье и Изабеллой еще понятно - они поздние дети. А остальные? Тут призадумаешься о средней продолжительности жизни. Я был в двадцатом веке, мне есть с чем сравнивать.
- Привет, Диана, можно к тебе?
- Заходи. Будешь пить чай из розовых лепестков?
- С удовольствием.
Я расположился рядом с Дианой за низеньким столиком. Она достала для меня с полки маленький стаканчик и налила в него, из кувшинчика, ярко-малиновый настой.
Здесь, в Париже, комната Дианы была совсем другой, более чопорной и оформленной в нежных пастельных тонах. Обставлена со вкусом, но, на мой взгляд, слишком похожа на кремовый торт, чтобы тут можно было жить. Когда я привел Диане это сравнение, она шумно возмутилась, но с тех пор мы успели помириться.
- Ты чем-то расстроен? - спросила Диана.
- Да нет, - усмехнулся я, наблюдая за бойкой канарейкой, напоминающей своей расцветкой апельсин “королек”, которая с упорным молчанием возилась и прыгала в изящно сплетенной клетке. - Причин никаких. Просто задумался.
- Это вредно, - сочувственно улыбнулась Диана.
Я сокрушенно развел руками и вздохнул.
- Дурная привычка.
- Тоже догадался?
- Огюст тебя сегодня уже пугал?
Диана приподняла изящную тонкую бровь и посмотрела на меня с удивлением, само собой поощряющим к дальнейшим объяснениям.
- Нет, а что? - спросила она, на всякий случай.
Я тоже удивился.
- Действительно, ничего не говорил? Хотя... понимаю, он мог на самом деле ничего тебе не сказать, потому, что тебя бы это тоже сильно расстроило.
Диана сплела на чашечке прозрачные гибкие пальцы и нахмурилась, глядя поверх нее.
- О чем ты?
- О всяких слухах, - я рассказал ей о разговоре с Огюстом, потом, наконец, попробовал ароматный малиновый напиток. - Кстати, отличный чай.
- Ну и история! - тихо рассмеялась Диана. - Вообще-то - жуть, хорошо, что не на самом деле.
- Согласен. Огюст пошел писать письма, а потом - праздновать. Думаю, Готье и Рауль составят ему компанию. Ну, хоть ты-то пойдешь сегодня к Ранталям? - спросил я с неуверенной надеждой.
Диана лукаво взглянула из под ресниц.
- А зачем?
- Хотя бы, из вежливости. Приглашали нас всех.
- Официально, - заметила Диана.
- Тебе они, точно, были бы рады.
- Думаешь?
- Ты нарочно издеваешься? Или придется сказать прямо? Я просто боюсь идти туда и снова встречаться с Жанной, а вы еще хотите, чтобы я пошел один.
- Слушай, вы - мужчины, всегда пытаетесь увильнуть от свадьбы?
Я задохнулся от возмущения.
  - Кто бы говорил?! Ты же прекрасно знаешь, в чем дело! А насчет свадьбы, никто ее и не планировал, раньше, чем через год!
- Я шучу, - примиряюще сказала Диана. - И я с удовольствием схожу сегодня в гости.
- Ты согласна?
- А чему ты удивляешься? Разве мы с Жанной не подруги? И мне тоже не следует сидеть все время дома.
- Наверное. Послушай, вам - женщинам, обязательно нужно всю душу вытрясти из человека, прежде, чем сделать доброе дело?
Диана пожала плечами.
- Под настроение.

День выдался дождливым. Что ж, Парижу давно не мешало бы помыться, хотя трудно сказать, пойдет ли размокание грязи ему на пользу. Наконец запахло близящейся осенью. Тем не менее, почти все сорвались с места. Папа ушел навестить кого-то из своих знакомых, и не собирался скоро возвращаться. Огюст решил, что после таких переживаний, какие свалились на его голову, просто необходимо как следует где-нибудь расслабиться и, прихватив Готье и Рауля, отправился похулиганствовать. Я бы с удовольствием к ним присоединился, если бы не Рантали. Только на Изабеллу снизошло интеллектуальное вдохновение - она устроила в своей комнате лабораторную работу по механике, затянула все шнурами, перекинутыми через блоки, и отказалась выходить из своей паутины наружу.
Диана даже заколебалась, пойти ли ей в гости, или принять участие в загадочных опытах Изабеллы. Но, все-таки, решила, что ей просто необходимо покинуть дом на какое-то время, и уговаривать ее не пришлось.
- До свидания, Изабелла, постарайся не обрушить стены себе на голову, пока мы не вернемся, - наставительно сказала Диана на прощанье.
Перед выходом мы направились к себе, как следует прихорошиться. Я тщательно причесался и уложил волосы специальным составом, стараясь придать им вид романтической приподнятости, надушился фиалковыми духами и выбрал новый пурпурный колет, покрытый сложной флорентийской вышивкой в тон, с такими же забавными короткими и широкими штанами, по тогдашней моде, и черными бархатными чулками. Вообще, в моде я предпочитал итальянский стиль, а не, все более набирающий власть, испанский, с его жуткими корсетами, тяжестью и гротескными формами, которые носить на себе еще более неловко, чем видеть на ком-то другом. Насчет испанцев, у меня почти всерьез зрело подозрение, что такие штуки, которые мы называем испанскими сапогами, испанцы действительно носят каждый день, без всякой задней мысли. С них станется. Конечно, это не значит, что я плохо отношусь к испанцам и ко всему испанскому в целом, и не надо искать этому причину в том, что одна из моих бабушек была англичанкой (кстати, именно от этой достойной леди мне достался мой веселенький цвет волос, довольно редкий по эту сторону Ла-Манша), а Англия и Испания всегда не ладили - ничего подобного. Я отношусь к ним совсем неплохо. Рауль, а он ведь наполовину испанец, во многом меня восхищает. Но у них есть странная манера - путать местами удобства и излишества, а я ни к чему так не привержен, как к удобствам. Ничего не могу с собой поделать. Неважно, я знаю, что и так вполне обаятелен.
Я надел туфли из мягкой черной замши, набросил на плечи короткий черный плащ с золотым галуном и расшитый гагатом, и напоследок застегнул черную бархатную перевязь с рапирой. Рапира лукаво подмигнула мне гранатовыми глазками на эфесе, я подмигнул ей в ответ. Кстати, она отличной испанской работы, хотя рукоять впоследствии несколько переделывалась для удобства. Для полноты гарнитура, я добавил небольшую дагу для левой руки, выполненную в том же стиле.
Диана не заставила себя дожидаться. Она собиралась ничуть не дольше, чем я, несмотря на то, что ее камеристка Мадлен наверняка путалась все это время у нее под ногами и мешала сосредоточиться. Золотистое платье Дианы скрывал темно-синий бархатный плащ с широкими полами и капюшоном. Волосы, темного золота, стягивала золотая сетка, унизанная жемчугом. На длинных подвязках на поясе, в золотых парчовых ножнах, висел изящный итальянский кинжал, с рукояткой из резной слоновой кости, снабженный еще и дополнительным маленьким кинжальчиком, в тех же ножнах, и тонким шилом.
Диана была ошеломительно красива. Иногда я всерьез жалею, что ко мне не перешел от родителей дар живописца, который я частично восполняю, играя словами. Кстати, сама Диана рисует весьма неплохо.
- Ах, как мне передать словами тот чудный золотистый свет? - произнес я с улыбкой.
- Я нормально выгляжу? - поинтересовалась Диана, склоняя набок хорошенькую головку.
- Ничего себе “нормально”. Великолепно, как сказочная принцесса. И еще удивляешься, что каждый твой знакомый, при первой же встрече, по уши в тебя влюбляется.
- Не преувеличивай, - скромно сказала Диана.
- Преувеличения и не нужны. Беднягу Бернара дю Ранталя хватит удар. Ну что ж, пойдем, сыграем с ним эту злую шутку.
- И, кстати, - спросил я, останавливаясь у самой двери, - я нормально выгляжу?
- Бедную Жанну хватит удар, - смеясь сказала Диана. - Ладно, я пошутила, конечно, нормально.
- Угу, ты забыла сказать - “кого это волнует?”.
- Ах, да! Кого это волнует?
Диана откровенно веселилась.
- Ну, Диана!.. - Я посмотрел на нее своим коронным взглядом в упор. Обычно таким взглядом, только без улыбки, или с улыбкой, обещающей скорую зловещую расправу, я люблю припечатывать собеседников, которые доводят  меня до белого каления. На многих действует, по крайней мере, мне действительно не приходилось никого убивать в мирное время, хотя никто не принимает всерьез королевский ордонанс о запрещении дуэлей, изданный в шестьдесят шестом году и сулящий ослушникам суровые кары, вплоть до смертной казни. Несколько разбитых лбов - не в счет, как и королевский ордонанс, нарушить который - прямая обязанность каждого уважающего себя дворянина. Наша монархия еще не настолько абсолютна, чтобы обеспечить соблюдение правил, неестественных для нормального человека.
Диана ответила мне точно таким же взглядом - сразу видно, у кого училась. Мы дружно рассмеялись, и вышли на улицу.
Здесь было сумрачно и сыро, хотя дождь уже перестал. Город насыщал влажный воздух своими неподражаемыми миазмами. Глядя на отсыревшие, сочащиеся слезами, стены домов и узкие лабиринты - переходы и дворики, вполне можно было вообразить, что мы находимся в пищеварительной системе какого-то сказочного чудища. По счастью, дождь не размыл дороги до стадии непролазной трясины, только чуть-чуть размягчил грязь.
Миновав малолюдный квартал, мы вышли на набережную. Относительно свежий ветерок с реки немного рассеивал слишком густые запахи жизни. Я с удовольствием подставил лицо его дыханию. Однако, ведь река была всего лишь естественной городской канализацией. На мосту, и возле него, гнездился рынок, шумный, как птичий базар на каком-нибудь атолле. И если, выше по течению, река была более-менее чистой, то, ниже по течению, она резко меняла и цвет, и свойства, несмотря на все беспомощные королевские указы. Здесь население беспечно избавлялось от накопившихся помоев и ненужных трупов - на радость местной рыбешке. Рыбу продавали здесь же, на кормящем ее рынке. Город всегда вызывал у меня благоговейные чувства - просто удивительно, до чего высока у людей сопротивляемость всякой заразе. С моей точки зрения, эпидемии чумы, холеры и дизентерии давно должны были стать здесь перманентным состоянием. И ничего - по божественному попустительству, народ, знай себе, плодится да размножается. И ни войны, ни зараза, его не пугают. Сколько тараканов не трави... Да ладно, хватит, я же говорю о своем собственном биологическом виде. Всегда меня упрекали в недостатке патриотизма.
Неподалеку отсюда, если немного пройти по набережной, а потом свернуть и углубиться на полквартала, и находится жилище дю Ранталей. Шумное местечко, хотя и не такое шумное, конечно, как на Гревской площади. Хорошо, что дома стоят в городе, как лабиринт. Из самого дома рынок не виден - ну, почти.
Мы поднялись на крыльцо и постучали молоточком в тяжелую дверь, укрепленную гвоздями с широкими фигурными шляпками и металлическими полосами. На мгновение, в двери открылось маленькое смотровое окошко, потом захлопнулось, и была поспешно открыта сама дверь. Слуга проводил нас в небольшую гостиную, которая, из-за горящих в ней свечей, была похожа на кусок темного янтаря, в котором мерцают яркие искры - огоньки и блики.
В этом янтаре мы застали теплую компанию - самих дю Ранталей и двух их ближайших друзей, кавалеров д’Авера и Лигоньяжа. С завидным постоянством, мужчины играли в карты. Жанна не играла, демонстративно читая книгу и, кажется, восприняла наш приход как спасение от смертной скуки. В ее зеленых кошачьих глазах блеснула веселость. Игроки же утратили дар речи, увидев Диану. Моя кузина действует так, практически, на всех. Люди падают на ее пути, как деревья в просеке. Диана этого рассеянно не замечает, придирчиво ожидая того единственного, кто был бы достоин ее руки. Пока, этот единственный существует только в ее воображении. Всеобщее поклонение и страдания ближних ее не касаются. Вот и правильно, умная девушка. Я, понятное дело, отношусь к ее поклонникам с иронией. Ведь сам я чувствую себя рядом с ней в приятной безопасности, будучи ее близким родственником, и имея к ее чарам устойчивый иммунитет.
Зато перед чарами Жанны я оказался совершенно безоружен. Раньше меня очень расстраивало, что я не могу сразу же жениться на ней, несмотря на согласие моего отца и ее брата. Дело в том, что, после смерти своей матери, Жанна дала обет соблюдать трехлетний траур, заключающийся в том, что в течение этого срока, до наступления июня тысяча пятьсот семьдесят третьего года, она ни при каких обстоятельствах не должна вступать в брак. Я встретил ее немногим позже того, как она дала этот обет, когда бросил, разумеется с соблюдением всех приличий, службу в королевской легкой кавалерии, которая успела нагнать на меня смертельную тоску за два с половиной года. После заключения Сен-Жерменского мира, я решил, что было бы полнейшим безумием продолжать просыпаться на рассвете, в мирное время.
Что касается Жанны, я влюбился в ее колдовские зеленые глаза с первого взгляда, или почти с первого. В этом факте нет ничего удивительного, я всегда и во всех влюблялся с первого взгляда, ненадолго, разумеется. Гораздо удивительней, что это чувство, со временем, только усиливалось. Жанна была одной из тех девушек, на которых не только приятно посмотреть, но с которыми приятно поговорить. Любовь, как таковая, ее вообще не интересовала, разве, лишь в книжном варианте. Куда ей торопиться? Ей не было при нашей первой встрече и шестнадцати лет. Это мне было уже двадцать, и перспектива ждать разрешения ее обета еще два с половиной года, приводила меня в отчаяние. Но, по крайней мере, мы могли часто видеться, и это немного утешало. Вскоре после нашего знакомства, я написал для нее маленькую поэму на пятнадцати листах, где сказочные персонажи то умирали, то воскресали от любви. Жанна терпеливо дочитала сказку до конца, и впервые проявила ко мне интерес. Мы начали обсуждать сюжеты древних легенд, гадая, как все могло быть на самом деле, и как бы мы вели себя на месте мифических героев. На совместных прогулках, мы по очереди сочиняли новоиспеченные предания - о древесных духах, живущих в, увиденном случайно, дуплистом дереве, о печальных или веселых ундинах, населяющих маленькие, заросшие, озерца. В какой-то момент я понял, что она тоже меня полюбила, спокойно, без страсти, почти по-дружески, но с настоящей сердечной нежностью. И вот теперь, когда оставалось уже меньше года до счастливой развязки, все мои планы на будущее рухнули. Я испытывал предательскую неуверенность в том, что мою душу еще не похитил дьявол, и меня мучил страх, что я могу втянуть маленькую дорогую Жанну во что-то непредсказуемо ужасное, во что уже оказались втянуты и я, и Диана, и мои друзья.
Храбро скрывая свои чувства, я с улыбкой поцеловал Жанне руку, эта вольность мне позволялась, не считаясь нарушением условий данного Жанной обета.
Она посмотрела на меня мягким взглядом своих чудных глаз, и я почти совершенно растаял, хотя меня преследовало неуютное ощущение, что она видит меня насквозь. Зеленые глаза чуть-чуть потемнели, на мгновение превращаясь в малахитовые, потом снова стали изумрудными, в обрамлении черных кружев ресниц. Я отпустил тонкие нежные пальцы и сел с ней рядом, повинуясь молчаливому приглашению.
- Вы чем-то опечалены? - тихонько спросила Жанна.
- Напротив, я счастлив, что вижу вас.
Жанна едва заметно улыбнулась.
- Это ведь не вся правда?
Маленькая колдунья. С юным безмятежным лицом и шелковой кожей, которую не портит ни единая морщинка. Она замечает гораздо больше вокруг себя, чем это свойственно молодым привлекательным девушкам, и она действительно отчасти колдунья.
- Хотя, правда, обычно, неинтересна, - добавила она непринужденно.
- Вы правы, - сказал я с облегчением.
Бернар дю Ранталь распорядился насчет новых закусок и напитков, и на какое-то время мы отвлеклись суетой слуг.
Взгляд Жанны был немного смущенным, когда она снова повернулась ко мне. Казалось, она решала, стоит ли ей говорить то, что она собиралась сказать. Когда она задала вопрос, он был совсем не прост.
- Скажите, почему ваш отец так беспокоился, узнав, что мы собираемся долго пробыть в Париже?
Я невольно скользнул взглядом по смеющемуся Бернару, Лигоньяжу, который с умильным выражением лица, прижав руку к сердцу, говорил что-то Диане, которая тоже смеялась с недоверчивым видом. Д’Авер улыбался, подпирая подбородок ладонью, рассеянно слушая болтовню Лигоньяжа. Из троих друзей он один был католиком, остальные входили в группу риска.
- Я не могу сказать точно, - ответил я, кляня себя за то, что не осмеливаюсь высказаться прямо. Но мне бы, все равно, никто не поверил. - Отец не доверяет этой свадьбе. Он считает, что еще ни одна из сторон не готова к такому решительному союзу, не готова забыть старые обиды. Да, конечно, это старый обычай - заключать династические браки между враждующими сторонами, в залог дружбы, так же был заключен брак самого короля Карла с принцессой из дома Габсбургов, подкрепляющий окончание войн за влияние в Италии. Но то - враждующие государства, разделенные какими-то расстояниями, а на пограничных землях, все равно, всегда неспокойно. Что же говорить о гражданских войнах, когда между сражающимися нет вообще никаких границ? Отец говорит, что слишком опасно соединять серу и селитру, когда атмосфера накалена, когда они еще недостаточно пропитались влагой недолгого мира. Так что, вполне вероятно, что королевская свадьба, напротив, вызовет вспышку недовольства у одной из партий, как случается с детьми, родители которых выделяют любимчика, и неизвестно во что выльется, наверняка, спровоцировав новую гражданскую войну, которые, кажется, становятся бесконечными.
Я старался говорить, как можно понятнее, настаивая скорее на логике событий, чем на их знании. Но я напрасно опасался, что Жанна найдет эти рассуждения беспочвенными.
- Я говорила Бернару почти то же самое, - произнесла она с тихим вздохом, покачав головой. В черных волосах, уложенных короной, тускло блеснул черепаховый гребень, усеянный по резному краю переливчатыми жемчужинами. - Но он называет мои опасения девичьими страхами и говорит, что женщины не разбираются в таких вещах, как политика.
- Ну, тут он не прав, - возразил я с несколько злорадной улыбкой. - А как же Елизавета Английская? Да и наша старая королева Екатерина куда более сведущий политик, чем наш официальный монарх. И даже ее дочь Маргарита даст фору по четкости мышления большинству мужчин в королевстве. Если мужчины поют себе хвалу, это не значит, что они во всем лучше.
- И это говорите вы? - смеясь, спросила Жанна.
- О, мадам, хоть меня считают сумасшедшим романтиком, я лишен многих нелепых иллюзий, - рассмеялся я в ответ. - Надеюсь, вы это подозревали?
- Действительно, подозревала, - кивнула Жанна. - Иначе почему же...
Вдруг она снова погрустнела.
- Но я, правда, хотела бы, чтобы девичьи страхи оставались лишь девичьими страхами.
Она подняла большой кубок, еле удерживаемый ее маленькой кистью, и сделала быстрый маленький глоток.
Некоторое время мы молчали. Жанна сидела потупив голову и прикрыв глаза длинными ресницами. Вдруг она взяла меня за руку.
- Обещайте мне, - прошептала она с затаенным страхом, и, не договорив, замолкла, переводя дыхание.
- Что же? - спросил я, подумав, что она так и не скажет. Но она сказала.
- Если мы правы, и война начнется, пожалуйста, не убивайте моего брата.
Я задохнулся и, как ужаленный, отдернул руку.
- Жанна, как вам могло прийти такое в голову?
- Пожалуйста, - повторила она умоляюще, - обещайте.
- Клянусь небесами, я бы и так этого не сделал, - пробормотал я сквозь зубы. - Боже милостивый, зачем?..
- Простите, - тихо сказала Жанна. - Я вас обидела. Но я не вам не доверяю, а ему, - она с жалостью посмотрела на брата. - Он бывает ужасно упрям.
Я долго смотрел на Жанну. Фальшь, или просто еще одно из ее предчувствий? Почему она упомянула именно такую черту, как упрямство? Самую губительную для нераскаявшегося еретика в разгар Варфоломеевской ночи?
- Нет, - покачал я головой. - Незачем обвинять Бернара. Не в этом дело. Я могу понять, что вы тревожитесь за него, и обещаю, что никогда, насколько это от меня зависит, не причиню ему вреда. Я не из тех, кто готов убить друга из-за его верности своим убеждениям. Вы ведь это имели в виду? И насколько это будет в моих силах, я не дам и другим причинить ему зло.
- Простите меня, - пробормотала Жанна с совершенно убитым видом.
- Это вы меня простите. Я не должен был так реагировать, уважая ваши чувства, а не только собственную глупую гордость. Все имеют право на свои страхи. Просто, я несколько не ожидал...
Я растерянно потер лоб и, пожав плечами, ободряюще улыбнулся Жанне: все в полном порядке. Действительно, страхи. И женщины имеют больше прав на неуверенность, чем мужчины, по крайней мере - в этом мире, где им приходится действовать, по большей части, не так грубо, и окольными путями.
Тут нас отвлекли от наших тягостных мыслей и втянули в карточные игры. Я проиграл четыре партии подряд. А Лигоньяж сообщил мне на ушко, что барон де Дизак ему пока не встречался, так как, почему-то, “мечется в последние дни между провинцией и Парижем, как безголовая курица”, но, как только он появится, наши дела будут устроены. Мы обсудили погоду, посокрушавшись, что дождь может испортить праздники.
- Нет, - сказала Жанна. - Уже послезавтра снова будет ясно.
Мы удивленно на нее посмотрели. Жанна скромно улыбалась, опустив глазки. Никто не стал с ней спорить. Все знали, что погода будет именно такой, как она сказала. Такие мелочи, как сушь и грозы, она чувствовала безошибочно.
Боже да сохранит тебя от более страшных гроз, милая.

Глава 11.

Когда мы покинули приятную компанию Ранталей, было уже достаточно поздно - что-то около девяти часов. Уже совсем стемнело. Еще довольно пухлая луна мало спасала положение. А развеселившуюся Диану, опьяненную собственной неотразимостью, обуяла жажда приключений.
- Как ты думаешь, куда пошли наши ребята?
- Понятия не имею, но тебе там наверняка не понравится.
- Почему?
- Девушкам из хороших семей не принято ходить ради развлечения в таверны, особенно после захода солнца.
- Зануда.
- Пошли, скорее, домой. Изабелла, наверное, уже скучает.
- Не хочу.
- Диана, - сказал я строго, - Ты в своем уме?
- Нет. И не хочу быть в своем уме. Я хочу повеселиться. Ну, что может случиться плохого? Полно народу, все готовятся к празднику, все веселятся.
- То-то веселье будет двадцать четвертого...
- Только через десять дней!
Диана решительно остановилась, и я остановился тоже, глядя на нее в тяжелом раздумье. Если я сейчас ухвачу строптивицу покрепче и поволоку домой, как волк овцу, она, наверняка, станет вопить и отбиваться. И мало того, что она не такая хрупкая девушка, какой кажется, обязательно найдутся какие-нибудь идиоты, которые бросятся ее спасать. Диана это прекрасно знала, и стояла с независимым видом, уперев руки в боки, непреклонная, как царица амазонок.
- Какого дьявола тебе понадобилось в кабаке? - спросил я сердито.
- Хочу заняться этнографией, - быстро ответила Диана. - И прекрати это тиранство. В двадцатом веке я была старшей.
- Но не здесь, - сказал я с нажимом. - И в самих временах есть, все-таки, разница.
- Знаю я, какая разница! - тонкие ноздри Дианы свирепо раздулись, а глаза разгорелись во мраке, как у дикой кошки. - Зато вот, тебе уже этого не понять, предатель, что очень неприятно, когда тебя считают фарфоровой куклой или, хуже того, комнатной собачкой!
- Ах, я уже и предатель!..
- Если не хочешь, можешь со мной не идти!
- Вот этого, уж точно не дождешься! - для убедительности, я возмущенно ткнул в нее указательным пальцем. - Ладно, делай, что хочешь, но если тебе не понравится то, что ты можешь увидеть и услышать - пеняй на себя. Я отвечаю только за твое здоровье, а не за эмоции.
Я остановился, переводя дыхание и оглядываясь.
- Ладно. Пошли дальше, вперед, потом свернем направо, и еще раз направо. Там есть заведение, которое называется “Золотая лампадка”. Одно из самых приличных заведений в городе, должен отметить.
По крайней мере, год назад оно было таковым, когда я в последний раз посещал его в компании друзей-гвардейцев.
Диана намекала вначале на что-то вроде того, что хочет поискать наших, но даже не вспомнила об этом намерении, когда мы отправились искать приключений в “Золотую лампадку”, пока мы не столкнулись с ними в темном переулке.
Они громко и нестройно, со смехом, выкрикивали какую-то идиотскую песенку, терроризируя местных жителей, двигаясь зигзагами и стукаясь в стены домов. Голос Огюста дал явного петуха, и Диана засмеялась, радостно встрепенувшись от удачной встречи.
- Да здравствуют красотки, да здравствует любовь! - выкрикнули они строчку из вполне невинного куплета, и, наконец, обратили внимание, что в переулке еще кто-то есть.
- Ух ты, - сказал Огюст. - Здесь дама! Нельзя ли мне, мадам, подарить вам мое сердце?..
- Давайте, давайте, сударь, я съем его на ваших глазах, - с насмешливым вызовом отозвалась Диана.
- Она это может, - подтвердил я. - Берегись, Огюст.
- О, Господи, - воскликнул Огюст.
- Как, ребята, это вы? - удивленно и обрадованно проговорил Готье. - Ни черта не видно в этой темноте.
- Экономят на освещении, - заметил Рауль. - Запасаются. А куда это вы направляетесь?
- Спроси Диану, она у нас главная.
- Мы решили немного погулять, - непринужденно сказала Диана.
- Ах, - воскликнул я. - Уже “мы”. Видали венценосную особу? Екатерина Медичи, рядом с ней, просто девочка - паинька. У меня есть конструктивное предложение - завернуть ее поплотнее в плащ, как кулек, и отнести домой от греха подальше.
- Видали деспота? - возмущенно осведомилась Диана. - Давайте завернем его в кулек, чтобы не мешал.
- Хорошая идея, - ухмыльнулся Готье. - Начнем?
- Но-но-но! Только попробуйте, - сказал я предупреждающе, отступая поближе к стене и совершенно непроизвольно кладя руку на эфес. - К тому же, идея - плагиат.
- Тогда считай, что я просто отомщу тебе за Монконтур! - хихикнул Огюст, потихоньку наступая.
- Я тебе это припомню двадцать четвертого вечером.
- Не припомнишь - ты обещал.
- Тогда не освобождай меня своими действиями от обещаний. Гордись, Диана, твой рыцарь Огюст готов на любое самопожертвование, лишь бы исполнить твой глупый каприз.
Я говорил, вроде бы, в шутку, но уже начинал беспокоиться и злиться. Когда компания подпадает под влияние Дианы, мужчины становятся просто неуправляемы, и действительно могут, ради смеха, завернуть в кулек любого, на кого она укажет. Терпеть не могу эти шутки. Я сразу теряю все свое здоровое чувство юмора. И ведь сколько бы раз мы с Дианой ни ссорились, роли в общественном мнении распределяются всегда одинаково: она - невинная жертва на сияющем белоснежном пьедестале, а я, конечно, главный злодей.
- Кончайте заниматься ерундой, - сдерживая зевок, сказал Рауль.
Видимо, он заметил, что мой голос как-то изменился, перейдя в опасный регистр. Как ни странно, Рауль у нас самый дипломатичный, несмотря на весь свой авантюризм и, иногда, неудержимый соблазн почти тактично поточить о кого-нибудь когти. А может, как раз и не странно. Он авантюрист из любви к искусству, а не потому, что склонен терять голову и попадать под чье-то там влияние, даже под влияние Дианы.
- Если Диане так уж невтерпеж посмотреть на ночную жизнь нашей великой столицы, давайте ей ее покажем. Нас теперь целый отряд, и угрожать нам может только стотысячная неприятельская армия с полусотней тяжелых орудий. Вы, случайно, шли не в “Золотую лампадку” - тут, за углом?
- Случайно - да, - отозвался я ворчливо.
- Мы тоже, - безмятежно констатировал Рауль. - Пошли? Поль? Диана? Никаких возражений?
- Без проблем. Только никаких больше кульков, - предупредил я.
- Сам виноват, - сказала Диана. - Ты первый начал.
- Мое предложение, по крайней мере, было действительно шуткой, не обязательной к исполнению.
- Не дуйся.
- Мы же тоже пошутили, - фальшивым голосом, примиряюще сказал Готье. - Ну, у вас и нервы, ребята. Духовное родство просто налицо.
Я презрительно фыркнул, и мы пошли в “Золотую лампадку”.
Похоже, время не пошло на пользу “Золотой лампадке”. Мы с любопытством оглядели драную деревянную вывеску и полусорванную дверь. Внутри было подозрительно тихо, а раны на дереве выглядели довольно свежими. Вокруг валялся мусор.
- Пока, достаточно колоритно, - заметила Диана.
Рауль быстро охватил картину цепким взглядом.
- Подозреваю, что будет еще колоритнее.
- Внутри, - добавил я, тоже уже не имея в виду обычную обстановку, царящую здесь, и непроизвольно приходя в состояние обычной боевой собранности. Мусор у двери ни о чем еще не говорит, но тишина для таверны так же нетипична, как галдеж на похоронах.
Рауль мягко скользнул к двери и осторожно ее открыл, входя внутрь.
- Добро пожаловать в бывший самый пристойный вертеп Парижа, - пробормотал он сквозь зубы.
- Дьявольщина, - изумился Огюст, переступая порог. - Тут что, шло сражение?
- Нет, - возразил я. - Поле битвы так не выглядит. Так выглядит город, отданный на разграбление.
- Что, большая разница? - поинтересовалась Диана.
Готье присвистнул. Огюст с отвращением потянул носом и фыркнул, доставая из кармана надушенный платок.
Пол таверны был залит чем-то липким и нечистым - вином, сидром, маслом, жирной подливкой и еще какой-то дрянью. Мебель изломана и изрублена, все заляпано объедками и извергнутой пищей. Затухающий огонь в очаге, в котором, видимо, догорали раскрошенные части обстановки, еще освещал помещение.
- Тьфу! - воскликнул Готье. - Что за чертовщина? “Лилия и окорок” и “Пьяный фонарщик”, и то никогда так не выглядят! Кто-то тут похозяйничал.
- Думаю, мы знаем кто, - хладнокровно озирая погром проговорил Рауль.
- Кто? - спросил Огюст, не желая догадываться.
Рауль досадливо сморщился, не придя в восторг от того, что недогадливость Огюста вынуждает его говорить ему неприятные вещи.
- Те же, кто не так уж давно осаждали Париж, а теперь решили, что город, наконец, взят.
- Чушь! - яростно сказал Огюст. - Это мог быть кто угодно. И не следует голословно обвинять...
Я предостерегающе тронул его за плечо.
- Огюст, мы - католики не ангелы, но это - не наша визитная карточка, - я кивнул на поверженную деревянную статуэтку богоматери в углу, истыканную ножами, которыми, видимо в нее бросали; на лице у нее, обращенном к закопченному потолку, красовался такой редкий деликатес, как раздавленный помидор.
- Хм, - смущенно сказал Огюст, помрачнев.
Я философски пожал плечами - зачем спорить, если есть улики.
Аккуратно перешагивая препятствия, Рауль прошел вглубь помещения.
- Эгей, есть кто живой? - позвал он.
Ни движения, ни звука. Мы, зачем-то, разбрелись по опустошенному залу, разглядывая нанесенный ущерб. Рауль склонил голову, прислушиваясь. Его лицо смутно белело в полумраке.
Рауль свистнул и позвал.
- Эй, мэтр Жако! Это друзья.
Никакого отзыва, но что-то упало и покатилось. В одной из комнаток над лестницей. Рауль бросил на нас быстрый взгляд, с полуторжествующим видом - видно, кто-то живой, все-таки, есть, если, только, это не просто крысы. Я тут же подскочил к лестнице, вслед за Раулем, испытывая легкое возбуждение, отдаленно напоминающее охотничий азарт.
- Тсс, - шепнул Рауль. - Не будем никого пугать. Сначала лучше поговорить.
- Мэтр Жако, - сказал он громко, - если это вы там прячетесь, или кто-то из ваших людей, вам нечего нас бояться. Вы должны меня помнить, я капитан Левер, со мной лейтенант Шарди и несколько наших друзей. Что стряслось? Мы можем помочь?
Рауль намеренно назвал нас так, как нас называли в семидесятом году, когда мы еще состояли на военной службе: он - в артиллерии, я - в легкой кавалерии. Именно в это время мы частенько сюда наведывались.
С медленным скрипом открылась дверь, донесся старческий всхлип. Сразу стало светлее - мэтр держал в руках закопченную масляную лампу. От него сильно пахло коньяком и острым потом испуганного человека. Однако, пьян он, как будто, не был, а его внешний вид меня просто ужаснул. Никогда я не видел его в образе дряхлого драного кота с грязно-белой свалявшейся шерстью и болезненно красными глазами. Я запомнил его всегда подтянутым щуплым бодрячком, немного дерзким на язык и проворным, как мышь.
- Вы, господа? - пробормотал он дрожащим голосом. - А разве вы не умерли?
Мы с Раулем переглянулись. У меня внутри неприятно похолодело, Рауль слегка побледнел, насколько можно судить в неверном свете лампы.
- Это мы, мэтр Жако, - тихо сказал Рауль. Может, и не полная правда, но подробности ни к чему.
- Слава Богу, - всхлипнул старик, похожий на призрака. - Я боялся, что они вернутся.
Зря. Здесь больше просто незачем возвращаться.
Морщинистые губы затряслись, по проторенным дорожкам на пергаментных щеках, побежали крупные слезы. Старик покачнулся и, пытаясь уцепиться за косяк, начал сползать вниз. Рауль тут же подхватил его, так же невозмутимо и четко, как взмахивал шпагой в сражении при Монконтуре, отдавая приказ открыть огонь у переправы через Див. Двадцать два орудия под командованием генерала Бирона сделали в те два дня и одну ночь едва ли не больше, чем вся остальная армия.
- Что случилось? - спокойно спросил Рауль, осторожно усадив мэтра Жако на порожек и присев с ним рядом.
- Нехристи проклятые! - буркнул старик, поперхнувшись комком в горле. - Пришли сюда целым отрядом и учинили оргию. “Лампадка”? Значит надо все осквернить!.. Все, что не забрали, изничтожили. Прислуга разбежалась - кто мог, а двух девчушек эти черти с собой уволокли. Их уж, может, и в живых-то нет...
Я смотрел на превратившегося в руину старика, жалобно шепчущего сквозь слезы, и у меня волосы вставали дыбом. На лестнице за нами послышалась тихая возня. Это Огюст хотел что-то сказать, а Диана с размаху стукнула его по ноге каблучком, намекая, чтобы он даже не заикался ни о чем.
- Давно? - спросил я.
Старик лишь горько качал головой, не отвечая. Времени он, конечно, не считал. Что ж, судя по состоянию пепла в очаге - уже около часа.
- И что, неужели никто ничего не слышал и не видел? - гневно прорычал Готье.
Старик все так же качал головой. Потом едва внятно сказал:
- Никто не вмешался. Оно и к лучшему. Никого здесь не убили...
На его лице синели тени. Вдруг меня пронзила догадка - мэтр Жако давится отнюдь не одними только слезами, и синие тени - не тени от лампы.
- У него удар! - воскликнул я.
- Скорее, он сейчас умрет! - воскликнула, тоже догадавшаяся, Диана. Откинув капюшон, она оттолкнула нас и выступила на свет, чтобы помочь старику.
Но мэтр Жако воспринял ее появление на сцене по-своему. Во-первых, прекрасные благородные дамы не заходят в такое время в такие места, а потом, его сознание уже мешалось. Остекленевшие было, глаза загорелись, ничуть при этом не прояснившись, из горла вырвался исступленный полукрик-полухрип, когда он подбросил свое тщедушное тельце вверх, навстречу видению.
- Ангел!.. Ангел Господень!.. Забери меня!..
Диана ахнула, когда старик с неожиданной силой вцепился в ее платье. И все. В одно мгновение, все было кончено. Красные, уже бледнеющие, глаза закатились, челюсть, хрупкая, как у скелета, безвольно отвалилась, и только судорожно сжатые пальцы не давали телу упасть.
Мы освободили потрясенную Диану от мертвой хватки трупа и оттащили его в комнату, положив на кровать, и с головой накрыв одеялом.
- Умер без исповеди, - с мрачной задумчивостью проговорил Готье. - Но, по крайней мере, увидел ангела. Да воздастся ему по его вере.
- Amen! - сказал я.
Диана вся дрожала, близкая к истерике. При всей ее решительности и обычном задоре, она была просто доброй семнадцатилетней девушкой, на которую не бросаются каждый день, в священном экстазе, дряхлые безумцы, становящиеся, через мгновение, прямо у нее на руках коченеющими трупами. Будь я тем, кем был в двадцатом веке, не знаю, как бы я себя чувствовал. Но сейчас, я был почти рад, что уже насмотрелся в своей жизни всякого, и хотя случившееся произвело на меня впечатление, но далеко не такое сильное, как на того, кто впервые видит смерть так близко.
- Чрево Христово!
Кто-то вошел в таверну и теперь тоже поражался тому, что увидел.
Готье взял в руки лампу и поднял повыше. Внизу, у двери, задрав голову, стоял высокий человек в кирасе, в котором с первого взгляда можно было угадать жандарма.
- Кто здесь? - спросил он сурово, поднимая пистолет с колесным замком, который взвел заранее.
- Пуаре?! -воскликнул я изумленно.
Жандармский сержант пригляделся и, забыв о зажатом в руке пистолете, улыбнулся.
- Будь я проклят! Шарди! Левер! Д’Аржеар! Какого черта лысого вы тут ошиваетесь?
- Полегче в выражениях, друг мой, здесь дама. Вы, должно быть, помните мою кузину, баронессу де Ла Сержи?
- О, разумеется. Сердечно рад!
Пуаре неосторожно шагнул вперед, поскользнулся, громыхнул своими железками, пробормотал проклятие в светло-пшеничные усы и, с трудом устояв на ногах, двинулся дальше уже осмотрительней.
- Какое блестящее общество я вижу! Но, все же, если не секрет, что вы тут делаете, в этом Содоме после кары божьей?
- А как вы думаете? Зашли вспомнить старые времена. А вы-то почему один? Где ваши ребята?
Пуаре нахмурился и покачал головой.
- Это, конечно, не совсем наше дело, но мы услышали об этом разгроме и, так как это одно из наших любимых местечек, тут же направились сюда, посмотреть, в чем дело. Но столкнулись по дороге с теми пьяными свиньями, и решили взять их под стражу. Так что, ребята сейчас заняты, а я решил, все же, проведать, насколько тут плохи дела. А где мэтр Жако? Вы его не нашли?
- Почему же? Нашли, - сказал я, ничего не выражающим тоном.
Пуаре с интересом посмотрел на наши кислые лица. Никто даже не выказывал особой охоты поговорить, ограничившись молчаливыми приветствиями.
- Мертв, - подытожил Пуаре. - Что сделали с беднягой? Жаль, я привык к старику. Так, значит на совести этих негодяев еще и убийство, помимо грабежа, вандализма, из... ну, в общем, разбоя, - Пуаре вовремя вспомнил, чего не стоит говорить при дамах.
- Не совсем. Мэтра Жако хватил удар.
- Печально, печально, - пробормотал Пуаре сквозь зубы, обозревая окружающий бедлам. На мгновение его глаза задержались на статуэтке в углу. - Но особенно печально, что мы не можем заставить этих молодчиков заплатить за все это. Их покараулят, пока они не проспятся, а потом отпустят.
- Почему? - резко спросил Готье.
Пуаре поднял брови и развел руками, объясняя очевидное:
- Они же протестанты, гости столицы. Мы ничего не можем предпринять, чтобы нас не обвинили в религиозном преследовании. Это дипломатия. У нас должны быть мир да любовь, чтобы все с треском не провалилось. Хотя бы до свадьбы. И так знаете, какие слухи идут о кончине старой королевы Наваррской. Положение очень деликатное. Сейчас очень выгодно быть гугенотом. Многие из-за этого меняют веру.
- Короче, вы бессильны, - кивнул Рауль.
- Бред какой-то, - сказал Огюст. - Выходит, раз они гугеноты, то могут делать, что хотят? Однако же, славный способ заставить себя убить... Я сам гугенот, и знаю, что преступление - всегда преступление. Адмирал Колиньи не жаловал мародерства даже на войне. Прошу вас, сударь, назовите мне имена негодяев и, поверьте мне, они понесут наказание от своих же собратьев! - Огюст с силой стукнул кулаком по жалобно взвывшим деревянным перилам.
Все посмотрели на него с уважением. Он был бледен и зол, и каждому было ясно, какого труда ему стоило выслушивать наш разговор, и при этом не вызвать нас всех на дуэль. Но в том-то и заключается главная черта, объединяющая нас в одну компанию. Мы все достаточно терпимы, включая и Огюста, несмотря на всю его внешнюю несговорчивость и вспыльчивость. Иначе, как бы он вообще оказался среди нас?
Пуаре был удивлен, он ведь еще не был знаком с нашим Огюстом, случая прежде не представлялось, однако в его глазах тоже мелькнуло восхищение.
- Вы говорите, как настоящий рыцарь, сударь, - сказал он с чувством. - Позвольте пожать вашу руку. Кажется, я еще не имел чести быть вам представленным. Я Теодор Жюльен Пуаре, сержант жандармерии.
Жандармерия - элитное войско, едва ли не последнее напоминание о временах рыцарства. Тяжелая конница, где каждый всадник, выезжающий на бой в полном доспехе, сам являлся главой небольшого отряда своей свиты, которую, к тому же, должен был содержать за свой счет. Теперь, конечно, уже не то, что раньше. Сопровождение жандармов сильно поредело, легкая конница стала самостоятельной частью, хотя обычно и прикрывающей жандармов, в основном, огнестрельным оружием - стрельбой из аркебуз и пистолетов. Это, в частности, как раз то, чем я и занимался в последнюю войну. Франциск I, король, на котором, как мы считали, и закончилась эпоха рыцарей, возложил на отряды жандармов полицейские функции. И благородным великолепным жандармам приходится теперь ловить дезертиров и преступников, и вообще следить за порядком, хотя и не на уровне постовых и ищеек, конечно. Пока еще это почетная стража, но сами жандармы меланхолично ожидают того времени, когда это занятие окончательно доконает блестящий образ закованных в сталь рыцарей без страха и упрека, которые прежде лишь сами были себе господами. О времена, как все мельчает, по мере того, как вы уходите в вечность! - вот обычная фраза для человека, во все времена.
- Граф Огюст де Флорен, - ответил Огюст. - Мой кузен Шарди рассказывал мне о вас. - Мы с Огюстом считаемся троюродными братьями, по женской линии.
Голос Огюста звучал чуть-чуть суховато, но вполне учтиво, он без возражений пожал руку еще одному католику, и любезно с ним раскланялся.
- Я сообщу вам имена, когда сам их узнаю. И где же тело? - спросил Пуаре.
Рауль махнул рукой через плечо, в сторону комнаты. Пуаре взял лампу и вошел внутрь. Откинул одеяло, оглядел покойника, не притрагиваясь к нему.
- Да, видимых следов насилия нет, - резюмировал он. - Но кто его знает? Что ж, господа, об остальном мы позаботимся.
Пуаре мрачно усмехнулся своим мыслям.
- Старина Франциск наверняка не предполагал, в какой грязи нам придется возиться.
Его предыдущий намек мы поняли, и последовали ему без сожаления, откланявшись и отправившись, наконец, домой.
Что же до “старины Франциска”, то ни для одного историка не секрет, что такое антифеодальные тенденции на пути к абсолютизму.



Глава 12

Домой мы вернулись без приключений. Вопреки моим ожиданиям, папа не стоял на ушах по поводу нашего долгого отсутствия. У него было преувеличенное мнение о нашем благоразумии. На ушах стояла только Изабелла, и увидев расстроенную донельзя Диану, сказала:
- Я так и думала, - и увела Диану с собой, утешать, и перемывать нам косточки, поминая мужскую безответственность.
Папа сидел в гостиной, и в больших количествах потреблял портвейн со своими приятелями - бароном де Лонелем, шевалье де Таллем, которого я, обычно, терпеть не мог, и графом Таванном. Они совершали сравнительный анализ военного искусства разных поколений, того, которое они считали своим, и современным. Как обычно, счет шел не в пользу современности, и после вежливых приветствий, младшее поколение отправилось спать. Хорошо, что Огюст ушел первым, так как шевалье де Талль опять сел на своего любимого конька - стал требовать, чтобы ему дали командование армией, и уж он бы в два счета расправился со всей ересью во Франции, истребив все вредоносное семя еще в утробе матери - перебив всех до единого, включая грудных и еще не рожденных младенцев - “Это же реально!”. Потом он нагрянул бы на слабосильную развращенную Англию, прошелся бы огнем и мечом по всему земному шару, и тогда французская нация заняла бы подобающее ей положение, угодное Богу, избравшему ее для господства над миром.
И так он проповедует каждый раз. И каждый раз у меня появляется непреодолимое желание его убить, например, подсыпать ему крысиного яда в вино, чтобы папа все принял за несчастный случай. “Одного не могу понять, - думал я, захлопывая дверь своей комнаты, - как папа до сих пор может общаться с этим кретином? Считает его просто безобидным болтуном? Да от него бы и у слона уши завяли.” Сколько раз мы с папой спорили из-за этого типа? Папа все время благодушно уверял меня, что я не прав, так реагируя на доброго старого дурака, а я говорил, что старый козел с экстремистскими замашками, все же, никак не может считаться хорошей компанией. Однако, этот “старый козел” не отвечал мне взаимностью, и относился ко мне со снисходительной симпатией. Конечно, я старался быть вежливым, но те редкие случаи, когда я взрывался и говорил ему то, что думаю, его, почему-то, только восхищали и, вместо того, чтобы оскорбиться, он начинал хвалить мой жесткий характер, намекая, что с возрастом дурь из моей головы выветрится, и я полностью с ним соглашусь, так как, якобы, очень похож на него в молодости. Пусть мне лучше отрубят голову, прежде чем я стану на него похож.
Когда-то, давным-давно, шевалье де Талль был капитаном нашего кавалерийского отряда, вернее - капитан-лейтенантом. Хорошо, что капитан-лейтенанты меняются у нас чаще, чем короли, которые и являются настоящими капитанами гвардии и занимают свою должность пожизненно.
В комнате было душно. Дождь прошел уже давно, а температура, кажется, опять поднималась - это ночью-то. И что такое с летом в этом году? Все тянется и тянется. Деревья, осыпаясь, начинают пускать новые почки. А что собирается вытворить пресловутый кладбищенский боярышник, который так услужливо расцветет в самое время Варфоломеевской резни?
Говорят, история тесно связана со скачками солнечной активности. Возможно, были правы звездочеты, ищущие знаки войн и мира на небесах. А авгуры, следящие за полетом птиц? Птицы по-разному летают в разную погоду, а погода особым образом давит на чувствительные человеческие мозги. И человечество - такая же стихия, как море или ветер, бездумно совершающая приливы и отливы, согласно фазам небесных тел. Законы физики действенны везде. “Бог” создал возмущение в природе, и Моисей пошел к фараону, чтобы тот отпустил избранный народ, куда глаза глядят. Но от того же возмущения у фараона подскочило давление, и в резкой форме он отказал Моисею в этом бредовом предложении. Оба были не в себе, а разбушевавшаяся природа обрушила несчастья на Египет. Беженцы-иудеи, в страхе, ринулись вслед за Моисеем, обещавшим им рай земной, для того, чтобы на сорок лет затеряться в пустыне. Лишь следующее поколение плюнуло на поиски мифической Земли Обетованной, и обосновалось в первом подходящем месте, объявив, что хватит - поиски уже увенчались успехом. Чем же этот порыв был сознательней массовой миграции леммингов?
Мне снились лемминги, маленькие хозяйственные зверюшки, необъяснимо бросающие свои уютные норки, чтобы зловеще непреклонной, обезумевшей стаей, ковром покрывающей землю, мчаться неведомо куда, погибая тысячами и минуя убийственные препятствия по трупам своих товарищей. Защита от перенаселения. Но не сами же лемминги это себе придумали.

Наутро у папы разыгралась мигрень. Кроме того, он делал вид, что ничего не помнил из того, что вчера происходило.
- А когда вы вернулись? - спросил он изумленно, немного валяя дурака. - В одиннадцать? Ничего не помню. А с кем тогда я пил?
- Главное, не с кем, а сколько, - съехидничал я. - Хотя, когда появляется Талль, он каждый раз спаивает тебя до бесчувствия. Ну что ты в нем, все-таки, находишь?
- Я тебе уже говорил, рядом с ним я чувствую себя расслабленно, - сказал папа утомленно и принялся с кислым видом массировать виски.
- Особенно с утра.
Папа издал глухой вибрирующий стон.
- Между прочим, это вредно.
Папа проворчал что-то невнятное и открыл один затекший глаз, грустно взглянувший из-под кулака, упирающегося над бровью.
- Если бы не перемена погоды, на меня бы так не подействовало.
- Ага. Восемнадцать бутылок портвейна на четверых, конечно, не количество.
- В основном, пил Талль.
- В основном, он подливал вам, уж я его знаю. Опять бедняга Лонель проснется в каком-нибудь аморальном заведении, без гроша в кармане, а потом придется спасать его от жены, которая будет бить об его голову оловянные тарелки.
- И ты, Брут, - сказал папа драматично.
- Что там с Брутом? Кстати, я тебе не говорил, что это самый симпатичный персонаж у Транквилла?
- Ты тоже сейчас бьешь о мою голову оловянные тарелки.
- Вот видишь, тебя Талль тоже подставил. Не говори мне, что он не ведает что творит.
- Слабо оставить меня в покое?
- Еще чего. Вставай, не приносить же тебе завтрак в постель.
Папа зарылся в подушку и, кажется, пожевав ее, невнятно сказал:
- Таванн кое что замышляет. - Ну, конечно, так я и поверил, что он ничего не помнит.
- Да? Наверное, маршал Франции всегда что-то замышляет. Насколько я помню из Энциклопедии Военных и Морских наук, он, якобы, один из главных организаторов Варфоломеевской ночи.
- Вчера он в этом практически признался.
- Что, попросил моральной и военной помощи?
- Нет. Он пока никому ничего не объясняет. Просто готовит почву.
- О, почва и так благоприятна. Парижане терпеть не могут иноверцев, а тем не всегда хватает мозгов вести себя прилично - никакой популярности в народе. Кстати, вчера “Золотая лампадка” испустила дух. Ее разгромили, а хозяина хватил удар.
- Бывает, - сказал папа. - Сделай-ка доброе дело, налей мне рюмочку хереса, если хочешь, чтобы я пережил это утро.
Я сделал, что он просил, потом рассказал о наших вчерашних приключениях, добавив:
- Если, конечно, не старый добрый Таванн подстроил этот погром, “подготавливая почву”, то они здорово друг другу помогают.
- Ну, нет, конечно. Дело Таванна - слухи, намеки и подготовка оружия. Он, по-своему, достаточно честен - он может устроить кровавую баню неприятелю, но не станет для этого бить по своим. Вот раздувать из мухи слона - это пожалуйста, но не самому плодить мух.
- Естественно. Громить кабаки - не в стиле маршала Франции. Да и зачем? Поводов, и так, полно. Достаточно лишь объявить о заговоре с целью захвата власти. Как и будет сделано. Самое смешное, что половина гугенотов, если не больше, действительно думают о чем-то похожем. Эта королевская затея со свадьбой выглядит для них так же, как если бы мы выбросили белый флаг, просто сдались на их милость. Представляю, как должен быть взбешен Таванн, победитель при Жарнаке и Монконтуре, видя как они торжествуют. Для него это все равно, что пощечина. Как и для герцога Анжуйского, его ученика, как и для герцога Гиза, который все никак не может забыть убийство своего отца, уже почти десять лет назад. Ведь им-то назло король и сошелся с протестантами, испугавшись, что им достается слишком много популярности, которая должна бы принадлежать ему одному. Да и народ чувствует себя обманутым. Не королем, конечно, хотя скоро дойдет и до этого, а играми дворян, которые, если хотят - воюют, если хотят - танцуют, и запросто отдают их на откуп врагам по принципу “ворон ворону глаз не выклюет”. Весело чувствовать себя между молотом и наковальней, хотя я действительно ничего особенного против гугенотов не имею... Да ладно, к черту все! Я же терпеть не могу политику! - спохватился я.
Папа прикончил половину своего хереса и сидел в постели уже почти оживший, созерцая меня с веселым любопытством.
- Ты поэтому ушел из гвардии? Очень интересно.
- Нет, - сказал я усмехнувшись. - Главная причина, все-таки, лень. Я же говорю, политика меня не интересует. То, что я наговорил, скорее, из учебника истории для седьмого класса.
- В учебнике истории для седьмого класса, по-моему, ни слова не было про религиозные войны.
- Неважно. Посмотри, хоть, на Рауля. Сбежал не я один, а очень даже многие. И вообще, ни одному человеку в здравом уме не может нравиться служба, просто, как таковая. Помнишь, что говорил сам Таванн: “Свободный человек, делаясь придворным, становится рабом. Вставать, ложиться, обедать, охотиться по воле другого, значит не иметь собственного тела в своем распоряжении”. Война - еще куда ни шло, хоть какое-то оправдание - все с ума сходят. Но мир и двор - увольте!
- Браво! - сказал папа. - Стопроцентный спесивый феодал, враг абсолютизма номер один. И долго ты собираешься протянуть с такими взглядами?
- Столько же, сколько с любыми другими. Не надо мне льстить. Я слишком тихий, мирный и ленивый человек, чтобы влезать в дела, пахнущие жареным.
- Мы все уже влезли, причем, не сами.
- А, ты об этом. Ну, не повезло немножко. С кем не бывает?
- Может, с кем-то и не бывает.
- Ты собираешься сегодня вставать?
- Кстати, о народе, - продолжал папа, не желая закрывать тему, - раз уж ты сам обмолвился. Знаешь, что говорил вчера Таванн? Что если мы ничего не предпримем против протестантов, наш добрый народ, в котором не очень быстро прорастают новые идеи, поднимется на новую Жакерию, чтобы перебить всех дворян, как предателей. Поэтому он считает, что лучше устроить новую войну. Войны хоть как-то управляемы, в отличие от обезумевшей толпы.
- Варфоломеевская ночь, как раз, и будет делом толпы. Тоже мне - благородный выход из положения.
- Послушай, так или иначе, какая-то резня состоится уже необратимо. А так, по крайней мере, будут выпущены пары, и Французская революция отложится еще на пару столетий. Прежде, чем терять голову, лучше подождем изобретения гильотины.
Я вскочил.
- Черт, папа! О чем ты говоришь?!
- Да ни о чем, об истории. Забыл?
Я покачал головой и рассмеялся.
- Потрясающе. Мне нравится. Но...
Тут мне пришла в голову совсем отвратительная мысль.
- Ой-ой-ой...
- Что такое? - спросил папа, слизывая с усов капельку хереса.
- Ужас какой, - я бросил ему ошарашенный взгляд. - Скажи, если бы ты собирался изменить историю, ты бы не попытался в таком случае, отменить Варфоломеевскую ночь? Нам что, придется помогать ее устраивать? Только не это. Я лучше застрелюсь.
Папа пожал плечами.
- Возможно, я бы попытался ее предотвратить, если бы хотел изменить историю. Но, сдается мне, что на этой стадии уже поздно. Протестанты слишком уверены в своей победе, и никуда уже не денутся. Любую попытку их спасти они воспримут как оскорбление, воображая, что их просто хотят оттащить от пирога. А чтобы католики не учинили ночь длинных ножей, нужно, как минимум, устранить четырех человек, которые настроены весьма решительно, чтобы они не подали сигнала: королеву Екатерину, маршала Таванна, герцога Анжуйского и герцога Гиза. Причем, их нужно было бы устранить или намного раньше, чтобы нарушить связь событий, или так, чтобы с ними не случилось ничего плохого, что само по себе послужило бы сигналом, почище, чем звон какого-то там набата. То есть, их нужно было бы убедить ни во что не вмешиваться. Но это как раз то, чего от них не дождешься.
- Ладно, это утешает, хотя все равно противно. Ну, все, вставай, не будешь же ты тут сидеть до самой Варфоломеевской ночи.
- Ну, вот, - обиженно протянул папа, смешно сморщившись. - Еще и тогда спать не дадут!
Некоторые находят наше семейное чувство юмора сомнительным.
За запоздавшим завтраком папа поделился со всеми своими соображениями.
- Я уже давно перестал приходить в восторг от таких вещей, - проворчал Готье. - Меня поражает человеческая беспечность. Все и всегда играют в смерть, убивают, провоцируют на убийство, подставляются. Ради чего, спрашивается?
- А ради чего киты выбрасываются на берег?
- Поль, уймись ты со своими примерчиками.
- Как ни прискорбно, а Таванн прав, - со вздохом заметил Рауль.
- Кто-то что-то сказал? - осведомился Огюст.
- Дорогой Огюст, - сказала Изабелла. - Все мы принадлежим уже не только этому времени. Среди нас уже нет, по-настоящему, ни католиков, ни гугенотов. Мы уже вовсе неизвестно кто. Но мы в одной команде, и должны быть объективны, если хотим справиться с ситуацией.
Огюст скорчил рожицу.
- Легко сказать. Посмотрел бы я на вашу объективность, если бы кто-то из вас вдруг оказался один в компании гугенотов, обсуждающих объективную историческую необходимость перерезать в сжатые сроки как можно больше католиков.
Мы переглянулись.
- Однажды я был в похожей ситуации, - сказал я с небрежной улыбкой. - Вот только не помню, чтобы что-то говорилось об объективности. Не самые приятные воспоминания, согласен. Но, что поделаешь?
- Еще бы, - фыркнул Огюст, - если бы не я, тебя бы здесь сейчас не было.
- Если бы не я, тебя бы тоже здесь не было. Мы квиты?
- Уж лучше я буду считать, что ты у меня в долгу.
- Ишь, какой! Тогда взаимно!
- У меня просто прекрасные воспоминания о Сен-Ури...
- Ах так? А у меня - о Жарнаке...
- Издеваешься?
- А ты - нет?
Мы уставились друг на друга с деланным возмущением. Из-под грозной маски Огюста явственно проступала улыбка. На самом деле, ни у одного из нас не было прекрасных воспоминаний о тех временах, кроме того, что нам представился случай подвергнуть серьезной проверке собственную дружбу, которая чуть не закончилась трагично. Но не на тех напали!
- Очень трогательно, - насмешливо сказал Готье, ткнув в нашу сторону вилкой. - Вот вам еще игроки. Едва живы остались, а все шутят.
- Готье, - мягко заметил я, обращая на него внимание. - А ты, по-твоему, не игрок, со своими нравоучениями?
- Точно, точно, - подтвердил Огюст, с полным ртом яичницы, весело сверкая глазами. - Зануда, каких мало. Никто не любит умников!
- Ах, так! - подбоченясь вопросил Готье, драматично хмуря брови. - Ну, я вам это обоим припомню! Вот организую новую партию - будете знать! Рауль, пойдешь ко мне, со своими пушками?
Рауль улыбнулся, с мечтательным видом склонив голову набок.
- Почему бы нет? Люблю все новенькое. Куда будем стрелять?
- Ничего себе! Изабелла, ты еще не изобрела, никакого секретного оружия? Иди к нам, мы тебя любим и ценим! - для убедительности, я прижал руку к сердцу.
- А что? - звонко засмеялась расшалившаяся Изабелла, - Согласна! Вы видели чертежи танков у Леонардо?
- Я видела! - воскликнула Диана. - Рауль, я тебе все объясню! Кстати, а как насчет авиации?..
- А как насчет зенитных войск? - спросила Изабелла.
- Ого, - восхитился Готье, недоверчиво покачав головой и переводя ошалелый взгляд с одной стороны стола на другую. - Трое на трое! А вы на чьей стороне?..
А я буду богом, - сказал папа, сидящий во главе стола. - Видали, какая у меня сияющая плешка?
- Бог с нами! - объявила Диана, победно взмахнув рукой.
- Нет, с нами! - смеясь, возразила Изабелла.
- Бог лучше вздремнет, пока вы это решите, - сказал папа и, сложив руки на животе, сделал вид, что засыпает, и при этом храпит с присвистом.
- Вот так с богами каждый раз, - констатировал я, всем своим видом выражая утрированную досаду. - Им всегда - все равно!
- Кто может заставить бога сделать выбор? - спросил папа, открывая глаза.
- Опустите ему веки! - зловещим театральным шепотом произнесла Диана.
- В этом - все люди! - вздохнул бог, и снова закрыл глаза.

- Увы, - извиняющимся тоном сказал Пуаре мрачному Огюсту. - Не думаю, что кто-то сможет что-то сделать. Сам король приказал оставить дело без внимания.
Огюст раздраженно прикусил губу, в сдержанном бешенстве закатив глаза и, заложив руки за спину, принялся упругим шагом совершать круги по комнате. По моей комнате, где мы втроем обсуждали вчерашнее.
- Почему вы принимаете это так близко к сердцу? - удивленно спросил Пуаре, завороженно следуя взглядом за нервными перемещениями Огюста. - В конце концов, это всего лишь таверна...
Огюст резко остановился и обернулся, напряженный как тигр.
- Он это нарочно делает! - пробормотал он едва слышно, только для меня, потом повысил голос. - Да, конечно, всего лишь таверна, а сколько еще было таких “всего лишь”? Мелочи, мелочи, но кто же бросает камешки на перегруженную баржу?
Огюст, на всякий случай, прижал руку к губам, чтобы не сболтнуть лишнего, что там еще рвалось у него с языка. Зная, чем все кончится, он, конечно, не мог не быть в ярости.
Пуаре грустно улыбнулся, чуть наклонившись в кресле и, упершись локтями в колени, положил подбородок на кулаки.
- Адмирал Колиньи тоже недоволен, и ворчит, точь-в-точь, как вы.
Услышав про адмирала, Огюст только глухо застонал. Видно, думая о его скорой и ужасной смерти, которой он не имеет права даже попытаться помешать. Я тоже чувствовал себя очень неловко. А ведь Огюст был одно время его адъютантом. Не то, чтобы он боготворил адмирала, как некоторые из его единоверцев. Огюст был довольно спокойным протестантом, но всегда неприятно знать, что произойдет нечто скверное с человеком, который тебе хорошо знаком. Нам еще повезло, что о нескольких своих друзьях он из истории знал, что с ними все будет в порядке. А потом, мы, кажется, до сих пор не до конца верили в то, что этот кошмар случится.
Пуаре решил переменить тему. На его лице появилась озорная улыбка.
- Так значит, граф де Флорен и есть ваш таинственный ангел-хранитель? - спросил он, обращаясь ко мне. - Вы рассказывали мне о нем после Сен-Ури.
- Рассказывал? - подозрительно спросил Огюст, потом пожал плечами, не найдя в этом ничего особенно плохого.
- Он самый.
- Здорово, - восхищенно сказал Пуаре. - Наверное, всегда полезно иметь друзей в стане врага. Но с чего все началось? Честное слово, я никому больше не скажу!
- Да ни с чего, - усмехнулся я. - Мы были очень дружны в детстве. В конце концов, он же мой кузен. Отец его довольно скоро умер, а его мать - католичка, так что, мы могли достаточно свободно общаться.
Огюст согласно покивал головой.
- Да, моя матушка все время пыталась познакомить меня с ровесниками из католиков, в надежде, что они окажут на меня благотворное влияние, в отличие от некоторых других родственников.
- Но тщетно, - сказал я.
Огюст смиренно вздохнул.
- Обычно, эти знакомства заканчивались не более, чем через час. Мой кузен Поль был первым, кто, узнав, что я гугенот, не вознамерился меня поколотить, чтобы обратить в свою веру, а наоборот пришел в восторг - ему это показалось интересным и романтичным. Так, он оказался первым, кому мне не пришлось разбивать нос в итоге нашей первой встречи. Нам было тогда около шести лет.
- Звучит кровожадно, - заметил я с улыбкой. - Я и понятия не имел, какой опасности подвергался!
Они оба засмеялись.
- Мы с Огюстом оба вполне миролюбивы, - сказал я. - Мы деремся только в ответ, но никогда сами не нападаем.
- Как же! - воскликнул Огюст. - А кто вмешивался во все чужие драки, если они казались ему нечестными? Провалиться мне, если не малыш Шарди, безумный, как синица по весне!
- И ты тоже!
- Ну да, мы были с тех пор заодно. Поль вечно рассказывал всем истории о странствующих рыцарях и Круглом Столе. Себя он воображал королем Артуром, а меня Ланселотом, и каждую неделю выбирал новую девчонку на роль королевы Гиневры. Кругом были, конечно, одни католики, но у короля Артура свои взгляды на дружбу - мы сражались на одной стороне против кого угодно, а кончилось тем, что все мы передружились, и устроили новое братство Круглого Стола. Матушка моя вконец отчаялась, и вскоре ушла в монастырь.
- Ого! - изумился Пуаре. - Неужели из-за этого?
Мы расхохотались.
- Конечно, нет.
- Просто она дождалась, когда я встану на ноги, и тогда уж удалилась от мирской жизни. Но, наверное, я ее, все-таки, расстраивал своей неуступчивостью.
Вошел Мишель, принеся печенье, конфеты и пару бутылок каберне, и мы немного отвлеклись.
- Я начинаю очень жалеть, что не был знаком с вами в детстве, - сказал Пуаре, роняя с усов крошки печенья. - Я никогда ни во что такое не играл.
- Как, - поразился Огюст, вскидывая на него изумленные глаза. - Не играли в Круглый Стол?
- Нет, - сокрушенно покачал головой Пуаре. - Не было подходящей компании.
- А в Карла Великого? Тоже нет? И в Готфрида Бульонского и первых крестоносцев?
- Мне это тоже трудно представить, - сказал я, - Но я уже давно осведомлен об этом прискорбном факте.
- Вот кошмар, да было ли у вас детство?... Простите.
- Знаю, знаю. Я и сам об этом думал. Поэтому, когда я повстречался в конце шестьдесят восьмого года с королем Артуром, он тут же решил исправить упущение, сделав меня сэром Бедивером.
- Хм, а почему, собственно, Бедивером? - полюбопытствовал Огюст.
- Потому, что Бедивер - кравчий! - рассмеялся Пуаре.
- Хорошая мысль. Передайте мне, пожалуйста, графин, сэр Бедивер.
- Пожалуйста, сэр Ланселот. Выходит, даже на войне вы помнили старую дружбу.
Огюст скромно улыбнулся.
- Вообще-то, не я один. Он не рассказывал про Жарнак?
- Жарнак? - переспросил Пуаре. - Нет, хотя, помнится, была какая-то странная история. Еще капитан Мержи о чем-то таком говорил, но туманно.
- Да... - Огюст внезапно подскочил, вытаращив глаза и расплескав вино. - Капитан - кто?!
Ух ты! Мне и самому только сейчас в голову пришло, что он должен быть вымышленным персонажем. Но, видно, не в этом варианте истории. Папа же говорил, что все тут чуть-чуть не так. Кругом одни призраки. Вот, и относись потом к жизни серьезно.
- Господи, - пробормотал Пуаре. - Зачем же так реагировать? Я знаю, что Мержи выходец из ваших, но он же отличный человек, правда.
- Знаю, знаю, - вяло проговорил Огюст, снова садясь и бросая на меня сердитый взгляд. - И нечего тут хихикать! Я его кое с кем перепутал, вот и все.
- Ну, хорошо, - немного обиженно сказал Пуаре. - А я ничего и не знал. Как это было?
Мы с Огюстом переглянулись и скорчили не очень довольные рожицы. Результат тех событий нас вполне удовлетворял, а вот подробные воспоминания самих событий - не очень.
- Ну-ка, соберемся с мыслями, - отважно сказал Огюст.
Может, и правда, полезно освежать память, когда их две?



Глава 13.

Стоял сырой холодный март тысяча пятьсот шестьдесят девятого года. Шла третья гражданская война. Жарнак. Тринадцатое марта. Армия протестантов, возглавляемая принцем Луи Конде, разбита наголову. Сам принц убит, как простой воин, а не как полководец, презренными пехотинцами. Все, кто был с ним, если не бежали, убиты. Немногие взяты в плен. Кто же не знает благословения папы? - “Убивайте всех еретиков, никого не щадя и не беря в плен. Они не щадили Бога, не щадили и католиков”. Так поступаем мы, так поступают и они, уничтожая все на своем пути. А ведь это наша земля, наш собственный народ. Гражданская война - всегда война подлая и тупая, как прожорливый слизняк, пожирающий растение, на котором сидит. И невозможно оставаться в стороне. Так, или иначе, она тебя проглотит.
В день нашей победы, я медленно ехал мимо втоптанных в жидкую грязь мертвецов, и меня просто тошнило - и от зрелища “поля славы”, и от собственных мрачных мыслей о том, что кто бы ни победил, в конечном счете выигрывают лишь стервятники - черви, волки и вороны, или люди, которые на них похожи. Да вот они - бродят тут же, ища поживы, со смехом и прибаутками приканчивая тех, кто еще жив. При каждом настигающем меня предсмертном крике или стоне я вздрагивал и считал мгновения, по мере которых они затихали и обрывались. Прошло меньше часа с тех пор, как я сам убивал, убивал не задумываясь, с огнем в сердце. Этот огонь давно погас. Убийство в пылу сражения, когда тебе самому ежесекундно угрожает смерть - одно, все - равно смертны. Но совсем другое - убивать хладнокровно, и даже с наслаждением кромсать несчастных, которые уже ничем более не опасны и молят о пощаде, кто словом, кто взглядом. Я зажмурился и отер со лба выступавший холодный пот. С другой стороны, как обвинять тех, кто слепо мстит за свои сожженные дома, убитых братьев, поруганных жен и дочерей? Так кого ненавидеть - саму жизнь, делающую их такими - и палачами, и жертвами, сегодня убивающими, а завтра в муках испускающими дух? “Сегодня - я, а завтра - ты” - вот вечный девиз смерти. И нет выхода из этого круга. Во мне закипала бессильная ярость, которую не на что обратить.
Услышав взрыв наглого смеха неподалеку, я окончательно взбесился и повернул в ту сторону коня, чтобы хоть на чем-то отвести душу.
Десяток мужланов из самой низкопробной солдатни окружили протестантского офицера в изорванном окровавленном мундире. Его превосходный панцирь, недавно покрытый лишь травлением и позолотой, теперь покрывали грязь и вмятины. Он был пока еще не только жив, но и до сих пор сжимал в руке шпагу, с которой пытался пробиться, через заслон дразнящей его черни, туда, где еще несколько человек стояли над чем-то, лежащим на земле.
Черт! Ну, конечно! Труп принца Конде, который все еще валяется здесь, на потеху всякому сброду. А офицер - один из его адъютантов, сражавшийся рядом с ним до последнего. Какая жуткая расплата за доблесть! По крайней мере, он заслуживал честной смерти. Я с трудом удержался от того, чтобы не вломиться в эту гнусную толпу, разя наповал всякого, кто подвернется под руку. Но ничего хорошего из этого бы не вышло. Да и приказу эта опьяневшая от победы сволочь может не подчиниться. Единственное, что я действительно мог сделать, это наконец убить пойманного в ловушку храбреца, избавив от дальнейших издевательств.
Я снял с крючка на седле свой пистолет, взвел курок, и подъехал на пару шагов ближе, прицеливаясь. Адъютант Конде поднял голову, бросив взгляд в мою сторону. И тут я впервые увидел его лицо, без кровинки, серое от усталости и отчаяния, искаженное болью от чувства собственного бессилия. В красивых черных глазах, о которых вздыхала, наверное, не одна девица, не было ничего, кроме жажды смерти. Но когда он увидел меня, в его глазах еще мелькнуло горькое презрение.
Пистолет в моей руке дрогнул. Боже милостивый! Я узнал его - Огюст де Флорен, мой троюродный брат, с которым мы были дружны почти до самой войны. Я не выстрелил, на какое то время окаменев на месте. “К черту, - подумал я, - это уже слишком. Не дождешься ты этого от меня, война, кровожадный ты Молох! Хочешь, чтобы я убил собственного брата? Посмотрим!”. Я опустил пистолет, зловеще усмехнулся, и бесцеремонно въехал в шумную компанию.
- Веселимся, братцы? - осведомился я, холодно оглядывая все действующие лица.
Все замолкли, с неудовольствием поглядев на меня.
- Что вам тут нужно, лейтенант? - проворчал седой солдат, все лицо которого было покрыто старыми шрамами. У таких, как он, иногда проявляется дурная манера - подвергать сомнению авторитет таких молокососов-офицеров, как я, которые занимают свое положение лишь из-за удачного происхождения и ни черта не смыслят в делах военных. А уж над телом мертвого принца, пиетет перед аристократией у них и вовсе ослабел.
- Что мне нужно, собака? - переспросил я угрожающе спокойным тоном. - Это что еще за дерзости? По приказу его королевского высочества герцога Анжуйского, труп мятежного принца должен быть доставлен ему, для засвидетельствования его настоящей смерти, чтобы наши враги потом не говорили о всяких “чудесных спасениях” своих вождей. - Я посмотрел на труп, и с трудом заставил себя несколько мгновений не отводить взгляда, уж конечно, не позволяя ему дрогнуть.
Кажется, подействовало. Солдаты смущенно переглянулись, переминаясь с ноги на ногу. Официальный язык иногда с ними просто чудеса творит. “Его королевское высочество”, “засвидетельствование”, “чудесное спасение” - эти слова будут посильнее обращения к христианскому милосердию. И никто не заподозрит меня в мягкосердечии.
- Так что, займитесь делом. Вы на войне не в игрушки играете. И приведите его сперва в узнаваемый вид. А этого еретика было бы недурно отвести в штаб и допросить, раз случай подвернулся, - я указал пистолетом в сторону Огюста.
- Ну, ты и скотина! - глухо сказал Огюст. - Следовало ожидать от паписта...
“Спасибо, друг, своим недоверием ты мне только помогаешь. Уж извини, потом все объясню.”
- Отберите у него шпагу, и отдайте мне, - приказал я. - Я сам его отведу.
Приказ тут же исполнили, к немалой ярости Огюста.
- А если он попытается бежать? Не стоит ли нам?..
Я взмахнул пистолетом.
- Бежать? Пусть попробует - разве на тот свет? У нас есть кое-какие старые счеты. Думаю, он понимает, что безопасней ему не сопротивляться, - я позволил себе еще одну кривую усмешку, глядя Огюсту в глаза, в которых плескалось отвращение. - Иначе королева Гиневра будет горько плакать, - рискнул я добавить специально для него. Догадается, или нет? Напоминание о старой игре должно было намекнуть ему, что я не забыл прошлое. Хотя, слишком уж туманно, а выражаться яснее я не хочу, для его же пользы.
Огюст слегка вздрогнул и посмотрел на меня еще подозрительнее, чем прежде, но на сей раз без явного непокорства.
- Вперед, - сказал я сухо, указав направление дулом.
Мы отделились от группы и пошли в сторону лагеря. Решив, что нас уже не услышат, я слегка нагнулся в седле.
- Все в порядке, Огюст, - сказал я негромко. - Клянусь, я не сделаю тебе ничего плохого.
- Конечно, - устало сказал Огюст. - Вот только отдашь меня палачам. Вечно вы, католики, клянетесь.
- О, я играл настолько убедительно? Спасибо. Но я действительно пытаюсь тебя спасти...
- Как у вас говорится: “от тебя самого”, да?
- Ничего подобного!
- Тогда, куда мы идем?
- В мою палатку. Посмотрим, насколько тебя помяли, подыщем тебе лошадь, а потом я найду способ вывести тебя из лагеря. Если, конечно, ты не хочешь сменить веру и присоединиться к нам. Как тебе такой план действий?
Огюст немного помолчал.
- Ты сумасшедший.
- Бывает.
Убедившись, что нас никто не видит, я остановился, сбросил плащ и накинул его на плечи Огюста, меняя декорации и всю фабулу. Я отдал ему его шпагу, потом разрядил пистолет в воздух. Если кто-нибудь услышит, будет меньше вопросов, куда я дел своего спутника.
- Детские шалости, - сказал Огюст. - А если мне теперь придет в голову тебя убить?
- Думаешь, придет?
Огюст погрузился в тяжелые размышления.
- Пошли дальше, - я спрыгнул с коня и повел его в поводу. - Теперь будем прикидываться, что ты - один из наших. Сними, пожалуйста, свой белый шарф и спрячь.
- Всегда ты затевал какие-то игры.
- Вся жизнь - игра.
- Ну да, для тебя. Учти, я не собираюсь, по-настоящему, становиться одним из вас.
- Жаль, но я не настаиваю. Мы пришли. Мишель, - позвал я своего денщика, - возьми Ганелона, а потом быстро возвращайся в палатку. Ты мне будешь нужен.
- Хорошо, ваша милость, - сказал Мишель, беря у меня поводья. - Слава Богу, вы живы. А я все думал, куда вы подевались?
- Гулял, - отрезал я. - Отличный денек, правда?
Мишель усмехнулся, не обижаясь на мое обычное ворчанье, и ушел, даже не взглянув на Огюста, не говоря о том, чтобы его узнать.
- Твоего коня зовут Ганелон? - с зачаточным любопытством спросил Огюст.
- Да, он поначалу проделывал такие предательские штуки - только держись.
Мы вошли внутрь палатки.
- Располагайся. Ты ранен?
Огюст принял удивленный вид, задумчиво нахмурившись.
- Не помню. Кажется, даже нет.
- Все равно, снимай свои доспехи, и посмотрим. Отдохни немного, пока мы с Мишелем все устроим.
- А он нас не выдаст?
- Он-то? Сомневаюсь. Я все подозреваю, что он скрытый гугенот. Нет, я ему доверяю, не волнуйся.
Я тоже, с наслаждением, наконец избавился от боевого снаряжения, бросив его на пол - его придется еще чистить и чистить. Ну, кому пришло в голову затевать сражение в марте, в самую слякоть? Огюст и в самом деле оказался не ранен, только получил кучу синяков и ссадин. Кровь, которая его покрывала, была чужой, вероятно, кровью моих единоверцев.
- Тебе очень повезло, - сказал я, удивленно покачав головой.
- Мы потеряли принца и проиграли, - прошептал Огюст с горечью.
Я пожал плечами.
- На войне это случается. То побеждают одни, то другие. Исход один - все смертны.
- Тебе этого не понять.
Огюст сел на сундук и спрятал лицо в ладони.
- Я должен был сегодня умереть!
- Чепуха. Лучше выпей. Ничто еще не кончено.
Я протянул Огюсту фляжку с кальвадосом. Он глотнул и охнул, потом невесело рассмеялся.
- Как ты можешь быть католиком? Странно, что небеса это допустили. Теперь мы по разные стороны. Просто ужасно.
- А как ты можешь быть протестантом? Но, может, в этом и есть смысл? Я ничего не мог бы для тебя сегодня сделать, будь я гугенотом. А потом, это просто постоянное напоминание...
Я замолчал, не договорив.
- О чем?
- Извини, возможно, ты так не думаешь. Что Бог - ни на одной из сторон, если твои лучшие друзья находятся и там, и там, как и твои враги.
Огюст криво усмехнулся.
- Ты прав. Я действительно так не думаю.
Возле палатки послышались шаги. Мишель?
- Лейтенант Шарди у себя? - раздался хрипловатый, взволнованный голос капитана Мержи.
- О, черт! - пробормотал я, вскакивая, как развернувшаяся пружина, и пулей вылетая наружу - лишь бы капитан не вздумал зайти внутрь.
- Я здесь, капитан.
Капитан выглядел грустным и встревоженным.
- А, прекрасно. Приказ герцога - найти тело Конде, и предъявить его для опознания. Его куда-то утащили. Не возьметесь помочь?
- Как, разве тело еще не доставлено? - ляпнул я, подавив невольное раздражение. Мержи с некоторых пор вбил себе в голову, что если надо отыскать, например, какой-нибудь незаменимый труп на поле боя, то у меня это получится лучше всего. Хорошенькое развлечение.
- То есть?
- Я видел его совсем недавно, когда возвращался сюда, и приказал бывшим там солдатам немедленно доставить его герцогу... Да вот, взгляните, кажется, несут.
Капитан резко обернулся и посмотрел в ту сторону.
- Похоже. Пойдемте-ка туда, поглядим.
Не очень-то мне хотелось туда идти. Ладно, надеюсь, Мишель не завопит, увидев Огюста, воображая, что видит привидение. Мы с капитаном приблизились к группе солдат, которые, увидев нас, вполне почтительно положили тело на землю и отступили на шаг.
- Да, это он, - помолчав сказал капитан. Потом расстегнул свой плащ и накрыл им мертвеца. - Хорошо, Шарди. Я всегда подозревал, что у вас не только ветер в голове.
Я скромно склонил голову. А когда ее поднял, встретился взглядом с седым солдатом, который смотрел на меня вполне благодушно.
- Как, пригодился гугенотский адъютант? - спросил он. Уместно, как нож в спину.
- Какой гугенотский адъютант? - осведомился капитан, поворачиваясь ко мне.
- Мне очень неловко, - медленно произнес я, обращаясь к ним обоим. - Но он пытался бежать. Неудачно.
Капитан смотрел на меня странным взглядом. Солдат улыбнулся.
- А, тот выстрел? Так уж он такой черт и был, мы ж говорили. Отчаянный дьявол.
- Понятно, - сказал капитан безразлично. - Вы свободны, лейтенант.
Я поклонился и поспешил уйти.
- Все в порядке, ваша милость? - безмятежно поинтересовался Мишель, когда я вошел в палатку. - У вас напуганный вид.
- Заткнись... Ты уже тут?
- Да, как вы и приказали.
Я присел на складной стульчик.
- Спасибо, Мишель. Тогда ты уже все знаешь. Нам нужна твоя помощь. Когда стемнеет, я собираюсь вывезти графа де Флорен из лагеря. Хорошо бы, это случилось поскорее. Огюст, ты как себя чувствуешь?
- Когда смоюсь отсюда, мне будет гораздо лучше, уж поверь.
- Верю. Хорошо. Тебе, Мишель, придется найти себе новую лошадь, найти или купить, неважно, а твою мы позаимствуем. Она совсем неплоха. Короче, Огюст, ночью ты будешь сопровождать меня в качестве денщика в моей вечерней прогулке. У меня есть такая привычка. Мы минуем посты как раз перед сменой. Ни у кого в голове не отложится, что я вернусь один. А ты, Мишель, оставайся все это время здесь, и никому не показывайся. Я еще думал, что нам понадобятся твои лекарские пристрастия, но, видимо, все обошлось.
- Хорошо, господин. Я вот подумал, а как насчет успокоительного отвара для господина графа, а также для скорейшего восстановления сил?
- Превосходно, Мишель. Ты просто незаменимый человек.
У нас еще было часа два до исполнения планов, и я себе места не находил. Мишель, серьезно на нас поглядев, приготовил двойную порцию своего неаппетитного зелья.
Огюст разглядывал мой любимый пистолет. Отличная вещь, с ложем из черного дерева, отделанный черненым серебром и травлением по граненому дулу, с удобной рукоятью, могущей, в критическом случае, превращаться в увесистую булаву. Но главное его достоинство заключалось в том, что он был кремневый - такие пистолеты стали делаться совсем недавно, и были гораздо удобнее и надежнее, чем колесцовые и, уж тем более, фитильные. Хотя, в общем-то, все они, при случае, только рады дать осечку.
- Хорошая вещица? - спросил я, украдкой поглядывая на заинтересовавшегося Огюста.
- Для убийства - да, - сказал Огюст, нахмурясь.
- Как и многие другие.
Огюст прикусил губу и отложил пистолет в сторону, словно ему вдруг стало неприятно его держать.
- И многих ты из него убил, Поль?
Я пристально пригляделся к Огюсту, который был совсем мрачен.
- Не знаю. Не так легко сказать в бою, куда полетит пуля.
- Только одно - явно в сторону моих собратьев.
- Послушай, Огюст, - сказал я начиная злиться. - На войне - как на войне. Вы стреляете в нас, а мы в вас. Чего еще ты хотел?
Огюст тоже посмотрел на меня в упор.
- Ваша фарисейская вера ложна. Почему бы тебе от нее не отречься, как честному человеку?
- Мне?! Ты с ума сошел?
- Почему бы нет? Ты ни во что особенно не веришь. Может, у нас ты бы обрел веру? Иначе, почему ты мне помогаешь?
- Потому, что ты мой друг, идиот! И ни почему другому. А что до того, что я ни во что не верю, так это неправда. Просто верю иначе и, может, побольше, чем другие. Это не повод метаться от одних чужих измышлений к другим.
- Тогда почему такая верность?
- Не религии же. Бог один. А только себе самому. Раз уж, волею судьбы, я оказался на одной стороне, то намерен на ней и оставаться. Она меня вполне устраивает.
- И продолжать убивать людей?
- Люди - с обеих сторон. Давай прекратим этот разговор. Ты сегодня слишком расстроен, чтобы рассуждать здраво.
- Да, конечно, - тихо сказал Огюст. - Лучше оставаться на стороне, которая побеждает.
Я стиснул зубы и прикрыл глаза.
- Ты до чего меня хочешь довести, Огюст?
- Давай, давай, у тебя еще есть время меня выдать.
Вот теперь мне точно захотелось его ударить.
- Нет, - сказал я резко. - Тебе назло - нет.
- Пора, - прошептал Мишель, входя в палатку.
- Отлично. Пошли.
Не обменявшись ни единым словом, мы миновали лагерь, в котором никто не спал. Одни праздновали победу, другие оплакивали погибших друзей, третьи стенали в походном лазарете. По полю бродили с факелами похоронные команды. Без проблем, мы выехали за линию сигнальных огней и углубились во тьму.
- Вот и все, - сказал я. - Дальше я не могу тебя сопровождать. Мне не улыбается идея оказаться в твоем недавнем положении. Доберешься до своих?
- Не пропаду, - ответил Огюст.
- Тогда - прощай.
- Прощай.
И он исчез в ночи.



Глава 14.

Aut vincere, aut mori! Победить или умереть! На этот раз, мы не побеждали. Прошло три месяца со времен Жарнака. Слишком увлеченные удачей, мы сами загнали себя в ловушку, пойдя на новое столкновение с противником, вместо того, чтобы отойти, для соединения со своими свежими силами. Противник этой ошибки не совершил. Так что, попали мы, как выразился один солдат - “как кур в ощип”. Наш безрассудный авангард буквально разбили в лепешку. Атака захлебнулась в первые же минуты, после нескольких удачных залпов с той стороны. Потом, невесть откуда налетевшие рейтары вмяли нашу легкую кавалерию в гущу жандармов, которые немного сдержали отступление. Теперь мы просто отбивались, без всяких тактических хитростей. Перестроится не было никакой возможности. Все смешалось. Я оказался бок о бок с Пуаре, своим другом из жандармов. Чуть впереди колыхался штандарт, отчаянно мотающийся из стороны в сторону. Вокруг знамени всегда начинается давка - одним хочется его заполучить, другим - ни за что не хочется отдавать. Вот и мы с Пуаре ломились туда же - слишком быстро таяла группа защитников, окружающая этот тяжелый и неловкий символ нашей боевой славы.
Знамя резко ухнуло вниз, потом снова устало поднялось. Я принялся отчаянно ругаться - корнет Жерне, совсем мальчишка лет шестнадцати, что при жизни, конечно, не имеет значения, упал под копыта беснующихся лошадей, с простреленной головой. Его заменил Старик Арра, самый старший солдат в нашем отряде - ему было немного за сорок. Тот самый, с которым мы чуть не поссорились однажды из-за моего кузена Огюста.
Пуаре тоже ругался сквозь забрало шлема.
- Дьявольщина! Рога им в печенку! Нас отрезают, Шарди, мы потеряли знамя, чтоб им пусто было!
- К черту, к черту, к черту! - ответил я без особой фантазии, сберегая дыхание и перехватывая разряженный пистолет за дуло, чтобы влепить тяжелой шаровидной рукояткой в скулу ближайшего рейтара, еще не успевшего вытащить шпаги из убитого им католика. Мой визави тяжело рухнул вниз.
Мы пришпорили изнемогающих лошадей и сумели проломить себе дорогу меж смыкающимися клещами неприятеля, оказавшись возле Старика. Но прикрыть его нам не удалось. Дважды пронзенный тяжелым немецким палашом, напоследок рассекшим ему горло, он уже выронил знамя. Его убийца тут же погиб сам, от удара, нанесенного ему сзади швейцарским спадоном. Штандарт мотнулся и упал мне в руки.
- Слишком поздно, - прокричал кто-то мне в ухо. - Спасайтесь, лейтенант! Вас убьют!
Я с трудом оглянулся. Тяжелое полотнище свалилось на меня совсем некстати. Новая волна рейтар опять отбросила наших. Пуаре отчаянно старался удержать свою позицию, но его теснили. Задыхаясь, он поднял забрало и послал мне совершенно несчастный взгляд. Расстояние между нами было ничтожно, но практически непреодолимо, ужасно мешали трупы на земле. Отбиваться, со знаменем в руках, я уже толком не мог, и меня впервые охватил тошнотворный страх, заглушаемый прежде безрассудным стремлением добраться до штандарта, во что бы то ни стало. Ну, и добрался, а что дальше? Как во сне, я стиснул древко, чувствуя себя полным идиотом. Несколько наших еще бились рядом, с безнадежной, безумной отвагой обреченных. Как я мог тут оказаться в такой компании?
Впрочем, ведь жандармы еще совсем близко. Буквально перед носом. Вот только, вдвоем со знаменем, нам никак до них не добраться. Но не могу же я его бросить... Хотя, почему не могу? А если выбрать правильное направление? Вдруг да получится. Я взял древко обеими руками и резко крутанул, сматывая негнущуюся ткань в ненадежное подобие кокона. А теперь, пока он не развился...
- Пуаре, держи! - крикнул я, сквозь весь чертов шум, зная, что он услышит, так как смотрел в эту сторону.
Я сделал максимально возможный рывок вперед, привстал на стременах и, пользуясь мгновенной инерцией, швырнул полусвернутый штандарт, как копье.
Со всех сторон дико завопили, но знамя успешно миновало просвет и оказалось под защитой жандармов, которые передали его дальше. Отлично!..
Чем кончилось дело, я не видел. Лошадь моя споткнулась, взвилась на дыбы с пронзительным ржанием - пуля попала ей в голову, и я неудержимо скатился вниз, к мертвецам, в самый ад. Мертвый уже, вскинувшийся Ганелон опрокинулся, и я еще успел поразиться, видя, как на меня медленно валится огромный черный силуэт. Массивное седло летело прямо мне в грудь. Потом, удар, подобный упавшей с неба наковальне, выбросил меня из этой жизни, сквозь искры и звезды, в бархатную ласковую тьму.
К сожалению - не навсегда.
Первое из возвращающихся чувств было изумлением. Блуждающий дух задался праздными вопросами - кто он, где он, и в чем смысл его существования. Второе, возникшее сразу вслед за тем, мгновенно прекратило эти рассуждения, одновременно, частично на все ответив. Второе чувство было резкой давящей болью в груди, усиливающейся от неведомо откуда взявшегося движения. Вскоре сомнений уже не оставалось. Кто-то вытаскивал меня из-под какой-то тяжелой кучи, однако, раздражающее, душащее давление на грудь, почему-то, не исчезало. Я тихонько застонал, пытаясь вздохнуть поглубже.
- Еще жив, папистский ублюдок, - сказал кто-то, с плохо скрываемой ненавистью.
- Да ну? - усмехнулся другой голос. - Ну-ка, поглядим...
- Точно, Ганс, да это тот самый чертов рыжий кавалерист, который увел у нас знамя!.. - дальше последовало нелестное поминание моих ближайших родственников и кто-то сильно ударил меня по лицу, окончательно приведя в чувство.
- Черт! - сказал я, вложив в это короткое слово всю гамму возникших ощущений, едва мне удалось открыть глаза, и сквозь туман, вместе со зрением, стало проясняться мое положение.
Я находился на поле сражения, выигранного не нами. Кругом - масса мертвых тел, человеческих и конских. Тошнотворный, густой запах крови забивал ноздри. То, что я сглотнул, тоже сильно напоминало кровь. Солдаты неприятельской армии ходили среди мертвецов, грабя их и дорезая раненых. Люди, склонившиеся надо мной, были наемными рейтарами, тоже намеревавшимися кое-чем поживиться. Двое из них крепко держали меня за руки, третий с любопытством разглядывал мою погнутую кирасу, большая вмятина на которой немилосердно сдавливала разбитые свалившимся Ганелоном ребра.
Рейтар грязно выругался по-немецки, потом с ангельской улыбкой посмотрел мне в глаза.
- Что ж, прямо к черту мы тебя и отправим, католик. Сколько тебе лет, щенок, что ты так нагло лишил нас трофея?
Ответить достойно мне не хватило бы дыхания, так что, я промолчал. И вовсе незачем цепляться к моему возрасту, мне уже восемнадцать, столько же, сколько и Генриху Анжуйскому, нашему главнокомандующему. Я только презрительно фыркнул.
- Не хочешь, не говори, - покладисто пожав плечами, согласился рейтар. - Пару дней назад, помнится, я вырезал двух сморщенных младенцев, прямо из брюха одной суки-католички, и показал ей, какие хрупкие у них косточки, пока она была еще жива. Так что, мне, в общем-то, все равно.
Он не врал. Совсем недавно нам пришлось увидеть действительно дикие картины, в одной деревне, мимо которой мы проходили, спеша сюда. Возможно, это была одна из причин, по которой мы, потеряв голову, бросились в эту битву. Как бы то ни было, впечатление было еще свежо. Должно быть, я сильно побледнел от этих мечтательно произнесенных слов, потому, что рейтары, глядя на меня, весело расхохотались.
- Ты!.. - безуспешно пытаясь вырваться воскликнул я, в ярости забыв о боли и нехватке воздуха. - Сволочи! Грязный сброд! Чертовы свиньи, гореть вам в аду!..
- Да? Только после тебя, приятель, - усмехнулся один из державших меня рейтар.
- Кстати, парень, ребра целы? - издевательски осведомился стоявший, сопровождая свой заботливый вопрос несколькими сильными пинками в погнутую кирасу, которая и сама по себе меня отнюдь не радовала.
Я вскрикнул, когда, как мне показалось, кости явственно захрустели, и временно потерял интерес к сопротивлению.
- Что же нам с тобой делать, папист? - серьезно размышляя пробормотал стоящий рейтар. - Может, закопать живьем, или вытащить жилы, а может, кишки намотать на дерево? Ты как на это смотришь?
Такое мы уже видели.
Я бессильно закрыл глаза, наплевав на свою дальнейшую судьбу. Выбирайте без меня.
- Слишком долго, - недовольно сказал другой, более нетерпеливый рейтар. - Давай его прикончим, и пойдем, а то нам мало что останется.
- Смерть стоит за вашими спинами, - мягко сказал я, вдруг открыв глаза и, спокойно улыбнувшись, что стоило мне немалого усилия, поймал, на мгновение, взгляд каждого. - И смеется. Она дает вам свою силу, но однажды она все потребует назад. Тогда вы обернетесь и увидите, что она смеется, и смеялась над вами всегда. Она сама сделает с вами то же, что вы, в своей жизни, делали с другими. И я еще вернусь, чтобы посмотреть, как она это делает. Я буду с нею, милые друзья. Мы еще встретимся. Забудьте все, а я напомню. Не опоздайте к нам в гости.
Я говорил тихо и почти весело, тоном, каким детям рассказывают волшебные сказки зимними вечерами. Полная чепуха, но негодяи часто бывают болезненно-суеверны, когда речь заходит о них самих, а рассказывать сказки я умею, если захочу. Действие, может быть, почти незаметное, но верное. Они меня, конечно, убьют, но какое-то время им будут сниться по ночам кошмары. Я даже позволил себе, в конце, им подмигнуть. И был вознагражден. Ганс, которому я пристально смотрел в глаза, не забывая улыбаться, слегка побледнел, и чуть было даже не отшатнулся. Потом, очнувшись, быстро нагнулся и влепил мне пощечину.
- Верно говорят, что католики продали душу дьяволу! - процедил он сквозь зубы. Его голос не был так безмятежен, как прежде.
- Убьем его скорей, пока он не наколдовал, - нервно сказал другой.
- Вы что, ошалели? - не очень уверенно возмутился третий. - Да парень просто бредит со страху.
- Скажи мне это при нашей следующей встрече, мой герой, - посоветовал я, довольный, насколько это было возможно, что месть удалась.
- Все, чертов папист, с меня довольно! - сказал Ганс, обнажая свой здоровенный спадон с волнистым лезвием.
“Только бы скорее,” - подумал я тоскливо, стараясь не смотреть на жуткий, не очень-то чистый клинок, вид которого, честно говоря, наводил на меня леденящий ужас. Когда дошло до дела, меня, все-таки, затрясло и я облился холодным потом, не в силах не думать о том, что ждет меня за неведомой гранью, и насколько тяжелым окажется сам переход через эту грань.
- Ну-ка, посмотрим, - злобно прорычал Ганс, - удастся ли мне вырезать тебе сердце, не вынимая из этой жестянки. Поставьте-ка его, как следует, ребятки.
Не требуя уточнений, видно, они делали это не в первый раз, рейтары, после короткой борьбы, поставили меня на колени, и тот, что особенно торопился с убийством, крепко схватив за волосы, запрокинул мне голову назад. Ганс приставил меч к моему горлу, чуть оцарапав кожу, не в том месте, где находится артерия, и опять принялся за свои напутственные речи.
- Возвращайся к своему хозяину Сатане, католик. Пусть он играет с твоей душой. Не бойся, я буду втыкать меч очень медленно и осторожно, чтобы ты успел понять, что подыхаешь...
- Эй! - раздался новый насмешливый голос, странно знакомый. - Что это вы так быстро собрались его укокошить?
О, Господи, еще одна задержка, и я, того и гляди, раскисну. Хотя, это, пожалуй, счастье - сделать еще несколько вздохов. Ганс, выругавшись, убрал меч. Торопливый рейтар выпустил мои волосы, и я смог повернуть голову и увидеть возбужденного, усмехающегося Огюста, небрежно помахивающего моей собственной шпагой, подобранной с земли.
- Какого дьявола? - с досадой проворчал Ганс.
Огюст солнечно улыбнулся.
- Вы что, не слышали приказа? Всех пленных офицеров - доставлять в штаб. Если нет, имею честь сообщить вам это, как адъютант его светлости адмирала.
Огюст наигранно лениво скользнул по мне взглядом и приподнял бровь.
- Не могу поверить, чтобы вы соблазнились на его кирасу, парни.
Все невольно издали смешки.
- Ладно, - сказал Огюст, словно делая большое одолжение. - Не буду отрывать вас от спасения пропадающего добра, я сам доставлю этого франта адмиралу, если, конечно, он будет вести себя благоразумно. А если нет...
Огюст, все это время оглядывавший место действия, и на миг задерживавший взгляд то на Старике Арра, то на Ганелоне, нагнулся и подобрал из кучи пистолет. Встряхнул, повертел в руке, и неторопливо зарядил своей пулей.
- Твой, приятель? - спросил он, обращаясь ко мне. Он прекрасно запомнил этот пистолет по нашей предыдущей встрече. - По глазам вижу, что твой. Ладно, ребята, отпустите его. Не судьба ему сегодня умереть со славой.
Рейтары, со смешками, отступили.
- Берегитесь, сударь, - сказал Ганс. - В него, кажется, бес вселился.
- У меня не попрыгает, - отрезал Огюст. - Вставай, католик.
Покачнувшись, я осторожно поднялся на ноги. И все-таки, могу ли я быть уверенным, что Огюст собирается делать дальше, и какие чувства в конце концов возьмут в нем верх? Вот теперь, кажется, я могу себе представить, почему он был так недоверчив, когда мы с ним виделись в последний раз. Тогда меня это почти удивляло. А ведь кто знает, среди всей этой крови? Ему в лицо я старался не смотреть, неотрывно глядя в дуло пистолета, который слишком привык держать в собственной руке.
- Давай, вперед, и без глупостей, - жестко приказал Огюст, - иначе я вышибу тебе мозги пулей из твоего же пистолета.
Я услышал, как один из рейтар тихо сказал другому: “Да у него на глазах угробили Конде, уж он миндальничать не станет.” Шпагой Огюст указал направление, в котором нужно идти. На мгновение, я посмотрел ему в глаза, которые, ровным счетом, ничего не выражали, повернулся, и пошел, куда он велел, стараясь ни о чем не думать, и не упасть в обморок, пока мы не отошли подальше.
- Ну, ты меня напугал, - испустив невольный вздох облегчения сказал Огюст, когда мы немного удалились от места происшествия. - Я думал, тебе крышка.
- Я тоже. А как на самом деле? - поинтересовался я слабым голосом.
Огюст пожал плечами, взял шпагу под мышку и, достав кинжал, перерезал несколько кожаных шнурков, держащих кирасу, ослабив ее кошмарную хватку. Наконец-то я мог вздохнуть почти свободно. И мне уже не хотелось падать в обморок.
- Спасибо, - сказал я с искренней признательностью. - Эта чертова железка меня чуть не доконала.
- Эта чертова железка спасла тебе жизнь, - заметил Огюст, улыбнувшись. - Как и бедняга Ганелон, который чуть тебя не раздавил, но зато не дал в свалке затоптать насмерть. Ты очень везуч.
- Смеешься?
- На войне - как на войне, ты сам говорил.
- Угу, и что теперь? Ты так и не сказал.
- Уж не знаю, Поль. У тебя есть выбор. Ты можешь попытаться добраться до своих, хоть это рискованно. Или остаться здесь, присоединившись к нам. Я был бы только рад. Обещаю тебе полную безопасность, если ты примешь нашу истинную веру и расскажешь все, что тебе известно о королевской армии.
По-моему, в голосе Огюста прозвучал явный сарказм, когда он сказал “истинную веру”.
- А петухи запоют соловьями.
- Что?
- Ничего. Черта с два.
- А... понимаю.
- Слава Богу. Надеюсь, ты больше не считаешь, что я выбираю сторону тех, кто всегда побеждает?
- Я так и не думал. Ну, тогда тебе лучше бежать. Давай-ка подумаем, как нам это лучше провернуть.
- Если не возражаешь... - начал я нерешительно.
- Да?
- Я не хочу спускаться в лагерь. В прошлый раз мы чуть не нарвались. Капитан обо всем догадался, хотя и позже чем все произошло, и он принял мою сторону, но в твоем начальстве я не уверен. Думаю, обвинение в измене тебе ни к чему.
- Ладно, - мгновение подумав, сказал Огюст, - тут, неподалеку, есть подходящая рощица, как раз, тебе по дороге. Подождешь там, пока я подыщу тебе лошадку? Ты, кстати, вообще-то нормально передвигаешься? Может, лучше, все-таки, не усложнять, сделаем маленький религиозный маневр...
- Помнишь, что ты сам сказал в прошлый раз? Когда смоюсь отсюда, мне будет гораздо лучше.
Огюст понимающе вздохнул. Меж тем, мы подобрались к рощице.
- Ваши окопались за тем холмом, - сообщил Огюст. - Думаю, ночью они совершат марш-бросок подальше от этого места. А пока, у нас есть немного времени.
Он сунул мне пистолет и шпагу.
- На всякий случай - заряжено. Подожди меня тут, в этом овражке, и не высовывайся. Не хочу, чтобы мои старания пропали даром. Ты пьешь коньяк?
- Нет. Но сегодня можно.
- Уж это точно. Тогда держи. И запомни - сиди тихо.
- Можешь не беспокоиться.
- Черт возьми, - все еще медля, проговорил Огюст. - Ну, почему мы всегда встречаемся в таких идиотских ситуациях? Нет даже времени поговорить, как в старые времена. И ведь сейчас июнь, такой славный месяц... Ну, ладно, я пошел, скоро вернусь.
Он, оглядываясь, быстро пошел в обратном направлении, а я нашел себе укромную ложбинку и расположился в ней передохнуть. Несколько глотков коньяка сняли напряжение и почти совсем прогнали тянущую боль в груди. Видно, все было не так уж плохо, как показалось сначала. Я откинулся на мягкую зеленую траву, в которой пели кузнечики и прочая живая мелочь, и, прищурившись, смотрел на тонкие, серебристые и звенящие ветви берез, на плавно танцующие вершины, словно ликующие под ясным и чистым, безумно синим небом, какое бывает только в июне. Мимо пробежала маленькая мышка, подрагивая нежными усишками и забавно барахтаясь в прошлогодней листве, птицы насвистывали беспечную песнь любви и жизни. Я прислушивался к шептанию ветра в травинках, забывая обо всем на свете, в первую очередь - о войне. Убаюканный ветром и солнцем, я уснул.
- Поль, очнись, прах тебя побери!
- Да?.. ой-ой-ой! - я неловко приподнялся на локте, глядя на встревоженного Огюста.
- Ты уснул, - сказал он обвиняюще.
- Ну и что?
- Ничего. Разве можно быть таким беспечным?
- Ты сам подсунул мне коньяк.
Огюст встряхнул фляжку.
- Да ты почти ничего и не выпил.
Я сладко зевнул. Огюст неодобрительно насупился.
- У нас не так уж много времени, - проворчал он.
Солнечный свет, действительно, становился уже приглушенней.
- Давай-ка, влезай на эту клячу и постарайся убраться отсюда подальше.
“Клячей” Огюст назвал очень даже неплохого молодого жеребчика рыжей масти.
- Похож на тебя, а? - хихикнул Огюст.
- Специально подбирал?
Я похлопал коня по тугой шее, и он скосил на меня ясный и спокойный темно-вишневый глаз, переступив ногами, крепкими и тонкими, как струны. Дареному коню в зубы не смотрят, но сдается мне - они были отличными.
- Может, назовешь его Роландом? - спросил Огюст, с улыбкой наблюдая за моей реакцией.
- Мысль хорошая, но так зовут слишком многих. Не знаю, почему, но мне хочется назвать его - Танкред.
- Один из героев первого крестового похода? Тоже неплохо.
Огюст помог мне взобраться в окровавленное седло. Я устроился в нем поудобнее и подобрал поводья.
- Прощай, Огюст. Спасибо. Надеюсь, мы еще встретимся при лучших обстоятельствах, в лучшие времена.
- Прощай, король Артур, - подмигнул Огюст. - И будь осторожнее. Чтобы королеве Гиневре не пришлось горько плакать, кто бы она ни была.
Мы шутливо отсалютовали друг другу шпагами и расстались. Рыжий конек бодро шагал через подлесок, не выказывая никакой усталости. Я посмотрел на склоняющееся солнце и перешел в рысь, потом в галоп, завидев вдали наш лагерь.
- Вперед, Танкред, - сказал я. - Ты мне нравишься, пожалуй, я не собираюсь с тобой скоро расставаться.
Часовые меня чуть не пристрелили поначалу, потом узнали, и изумлению не было конца. Тут же, откуда-то, примчался Рауль, бросив свои пушки. С ним же был и Мишель, бледный до зелени, но неправдоподобно обрадованный, что ему не придется менять хозяина. Добрый Пуаре издал торжествующий клич, дав петуха, и прослезился. Мы застряли на дороге и меня наперебой засыпали вопросами о том, что же произошло. Я намекнул на ангела-хранителя, чем не очень их удовлетворил. Появился капитан Мержи, с рукой на перевязи, пробормотал парочку богохульств и вознамерился потащить меня к лекарю, куда мы и направились шумной толпой, чуть не наведя переполох на весь лагерь, так как пошел уже слух о нападении врага.
- Ланселот? - подмигнув спросил Рауль, шедший справа, довольно улыбающийся, как кот, удачно совершивший кражу сметаны.
- Ваш резвый покойник? - спросил капитан Мержи, идущий слева.
- Он самый.
А уже через час потрепанная королевская армия снялась с лагеря и пустилась, под покровом ночи, в быстрое отступление.
Несколько месяцев спустя, произошло сражение при Монконтуре, где мы одержали решительную победу. Еще немного позже, после осады Сен-Жан д’Анжели, в Сен-Жермене был заключен мир, несмотря на победы герцога Анжуйского и маршала Таванна, вполне выгодный гугенотам, даже расширяющий их привилегии, закрепленные, когда-то, Амбуазским эдиктом. Король пришел в ужас от побед своего младшего брата, и мир прекратил их. Третья гражданская война кончилась.



Глава 15.

- Вот, пока, и все, - сказал я весело. - Что будет дальше - поглядим.
- Недурно, - покряхтев сказал Пуаре. - Но, все же, слишком велика была доля случайности. Страшновато.
- Ничего, отделались легким испугом.
- Вообще-то, принц Конде был слегка подороже легкого испуга, - заметил Огюст немного обиженно. - Я был так расстроен, что уже и пугаться не мог, в отличие от некоторых.
- Ладно, - сказал я примиряюще. - Просто не хочу драматизировать. А что до случайности, то это не совсем верно. Над телом принца стоял такой гам, что не заметить было трудно. Счастье, конечно, что я не поторопился спустить курок. Но если хочешь убить сразу, лучше прицелиться хорошенько.
- Ну, ну, - проворчал Огюст, намекая, что ему не очень интересно все это выслушивать.
Я, конечно, нарочно его слегка поддразнил.
- С другой стороны... Господи, ну, конечно, все на свете - случайность, если не судьба. Иногда, и правда, начинаешь задумываться: “А что было бы, если...”. Но ведь этого “если...” не было. А если бы и было, то почему бы ситуации не измениться в лучшую сторону, а не в худшую? Что случилось, то случилось. Как говорит наш общий друг Готье д’Аржеар: “запутанно просты законы совпадений”.
- Могло быть и хуже.
- С моей точки зрения - могло быть и получше. Никто не был бы против.
- Ну, если первый раз и был случайностью, - сказал Огюст, - то я-то, уж точно, знал, что и где ищу, хотя не ожидал, конечно, что кто-то мог там остаться в живых, и не ожидал, что меня в моих поисках опередят. Пришлось поторопиться. Я едва успел перевести дух, прежде, чем вмешался. Так что, мои действия - никакая не случайность!
- Мои тоже, с тех пор, как я кое-кого узнал. Да и в конце концов, Пуаре, мы ведь не самые скверные люди на свете. Вспомните, сколько раз вам самому доводилось вступаться за побежденных врагов, даже не зная, кто они.
Пуаре смущенно крякнул.
- Предостаточно. Как и велит долг всякого дворянина.
- То-то же.
- Однако, благородство нынче не в моде, - заметил Огюст.
- А когда оно было в моде? - спросил Пуаре. - Его всегда по чуть-чуть. Остальное - легенды. Говорят, что и кавалер Баярд при жизни был - так себе. Но запоминается лишь то, что стоит помнить.
- А единичные случаи ничего не говорят в пользу целого поколения, - добавил я. - Не воображай себя древним чудищем, Огюст!
- Ха! Древним! - Огюст издал странный возмущенно-веселый звук. - Скорей уж, наоборот!
Уж это точно.
В приоткрывшуюся дверь заглянул Рауль.
- Вот вы где! Чем занимаемся?
- Абсолютно ничем. Просто болтаем. Присоединяйтесь.
- Обязательно, - сказал Готье, появившийся вслед за Раулем. - Я уже сказал, чтобы нам принесли сюда еще божанси и мою гитару. Ну-с, давненько мы с тобой не виделись, друг Теодор.
- А ведь и правда! - воскликнул Пуаре, опомнившись и всполошившись. - Ведь, со времен Монконтура, мы договорились говорить друг другу “ты”, и называть по именам!
- Вот, не надо, пожалуйста, при мне, про Монконтур, - мягко напомнил Огюст.
Все засмеялись.
- Да ладно! - воскликнул Теодор. - Ваша армия славно сражалась. Один ваш старый капитан де Муи чего нам стоил!
Огюст покивал, озорно улыбаясь.
- Я знаю. Я был с ним. Черт, если бы командиры наемных отрядов не настояли, адмирал не ввязался бы в эту битву, и не проиграл.
- Да, кстати об адмирале. Я слышал, да и от вас в частности, что он не любит мародеров. Ужасно хочется спросить, а кто ж, тогда, так отличался из ваших ребят, что нас с души воротило, когда мы ходили по вашим следам?
Глаза Огюста мрачно блеснули.
- Ну, во-первых, ваши еще не так отличались. А во-вторых, ни наша, ни ваша армии не были цельными. Многие части были достаточно независимы, полно было и просто бандитских шаек, чего греха таить, которые присоединялись то к нам, то к вам. Но там, куда он мог дотянуться, он наводил порядок, насколько возможно, иногда десятками публично вешая мерзавцев, в назидание всем остальным. Но он ведь, все-таки, не бог. Просто смертный человек.
Огюст замолк, совсем помрачнев.
- Понятное дело, - сказал Готье. - И впрямь - все были хороши. То ли еще будет? Поглядим.
Рауль поморщился.
- Смотреть противно. У вас другой темы для разговора не найдется?
- Может, у тебя найдется? - спросил Огюст.
Рауль поглядел в потолок, и улыбнулся.
- А вы знаете, что все эти ужасы не умирают? От каждого из них остаются тени, которые могут вечно блуждать на местах преступлений. Иногда их там целые толпы, и они так сильны, что могут действительно вредить живым, украсть покой, жизнь или душу. Духи убийства и духи мщения иногда отравляют воздух хуже, чем зловонные болотные пары.
- Хм, - скептически сказал Готье.
Рауль бросил на него быстрый взгляд и пожал плечами.
- Однажды, еще во время второй гражданской войны, помнится, мы разбили лагерь в одном очень красивом местечке, где-то под Орлеаном. Прекрасный лес, богатый самой разной дичью, отличные плодородные земли, но на много миль вокруг там не было никакого жилья, и землю никто не возделывал. Прямо зачарованное царство. А через малое время, все стали чувствовать себя как-то неуютно. Многие потом признавались, что их преследовало ощущение, будто кто-то постоянно смотрит им в спину, кто-то злобный.
Все, затаив дыхание, слушали небрежный, но странно завораживающий голос Рауля. Рауль у нас немного колдун. Никто не обратил внимания на, принесенные во время рассказа, вино и гитару. Кроме самого Рауля, который, не прекращая повествования, приказал знаком наполнить ему серебряный стакан, покрытый изнутри позолотой и, взяв его в руку, принялся неспешно прогуливаться взад-вперед, чуть покачивая стаканчиком в такт своим мыслям.
- Отойдя от лагеря на несколько шагов, солдаты, эти головорезы и висельники, чувствовали панический страх, от которого им хотелось кричать и бежать прочь, не разбирая дороги. Между прочим, как потом выяснилось, несколько человек действительно пропали там без вести, их так и не нашли.
Где-то внутри, я ехидно воскликнул: “Дезертирство!”. Но, сказать это вслух, язык у меня не повернулся. Бог его знает. С Раулем, и там, где он бывает, и на самом деле возможно все, что угодно.
- Нам тогда, конечно, было не до суеверий, и вообще не до чего, после долгого перехода, так что, мы устроили в том месте ночевку. К вечеру пал густой холодный туман, и просто сильно похолодало. Мне не спалось в ту ночь, было как-то неспокойно, и все казалось, что кто-то зовет меня неведомо куда. Даже не знаю зачем, я встал и вышел из палатки на свежий воздух. Оказывается, снаружи было полно народу, и все шли мимо, абсолютно молчаливой толпой. Я хотел было спросить, что все это означает, но тут у меня перехватило дыхание. Они шли, темные и непрозрачные, как живые, но трава не пригибалась под ними. Моя палатка стояла на краю лагеря, и мне были видны часовые, сидящие без движения и словно окаменевшие, погруженные в колдовской транс. Я был единственным живым в этом царстве призраков. Когда я это понял, у меня волосы встали дыбом. Они проходили мимо и от них веяло жутким холодом. Фигура, похожая на женщину, укутанную, с ног до головы, в черный плащ, прошла совсем рядом. Не думаю, что под капюшоном было хоть что-то, кроме густой тьмы. Если бы я протянул руку, я мог бы притронуться к складкам ее плаща, но когда она проходила, меня сковал такой леденящий ужас, что я не мог пошевелиться. Говорят, что мертвецы не дышат. Так вот, она - дышала, ее дыхание расходилось вокруг нее волнами могильного холода, ужасного и губительного. Это было дыхание самого мрака и ненависти ко всем живым. Я не видел ее глаз, но чувствовал ее взгляд, как ледяной клинок в сердце. Если бы она дотронулась до меня, то просто погасила бы огонь моей жизни, как зимний ветер - маленькую свечку. Казалось, она раздумывала, не сделать ли ей это, но, все-таки, прошла мимо. Она была не бледным привидением, я долго смотрел на нее, пока она не растворилась в тумане, плотный и молчаливый призрак зла, которое преследовало ее в жизни, быть может, и после смерти она не была похоронена по-христиански. И теперь, вечно бродит по этим проклятым землям, ища чего-то, или кого-то. Когда оцепенение прошло, я бросился в свою палатку, и всю ночь просидел, не сомкнув глаз, с горящей лампой, как ребенок, боящийся темноты. А они, до утра, проходили мимо. Многим в ту ночь снились кошмары, двое умерли, как говорят, от разрыва сердца.
Рауль замолчал с безразличным видом, и какое-то время все молчали, словно вокруг нас проходили толпы призраков. Земля стара, есть ли место на ней, где не лилась кровь, где не лежат забытые кости...
- Славный рассказ, Рауль, - наконец, произнес Огюст.
- Хм, - прокашлявшись, сказал Готье. - С тобой, Рауль, вечно что-то такое происходит. А уж какие штучки ты выкидываешь сам - оторопь берет. Помните, ребята, как мы спасали Этьена де Фонтажа?
Мы, с Пуаре, одновременно охнули и тихо засмеялись. Дело было, как раз, в тот недолгий период, когда наш независимый пацифист Готье решил на пару месяцев поддержать дух нашей армии своим присутствием, хотя с него и предыдущей войны хватило с избытком. История была изначально такой бредовой, что мы до сих пор не могли поверить, как это могло произойти, да еще при нашем участии.
- Кажется, я слышал про эту историю, - оживился Огюст. - Но с удовольствием услышал бы снова. Тем более, что вижу сейчас всех непосредственных участников, за исключением того, кого вы спасали. Хотя, насколько мне известно, он остался жив и почти невредим.
- Ну, для него эта история такой уж веселой не выглядела, - счел нужным заметить я. - Да и нам тогда было не до смеха.
- Да, но потом было столько шуму! Даже у нас смеялись над той частью, которая вас упустила. Расскажите-ка мне еще раз, поподробней, что тогда происходило.
- Ужас, - с чувством сказал Пуаре, почти всерьез содрогнувшись. - Мы едва подоспели к расстрелу. Начинай ты, Рауль. У тебя здорово получается рассказывать.
- Этьен де Фонтаж был во время войны моим хорошим другом, - сказал Рауль, пристроившийся на краешке стола. Его густые брови чуть нахмурились. - Вполне понятно - тоже артиллерийский офицер, примерно моего же возраста. Однажды, в окрестностях Коньяка, он выехал с маленьким отрядом производить расчеты на местности, в опасной близости от противника, и попал в засаду.
- Весь отряд был перебит, - продолжил Готье. - Кроме самого Этьена, которого взяли в плен, с намерением, прежде, чем убить, выяснить, чего он там нарасчитывал, и что замышляет наша коварная армия.
- Едва узнав об этом, - снова вступил Рауль, - я обратился к нашему командованию, с просьбой позволить мне организовать вылазку и отбить одного из наших офицеров из лап врага. Но мне было отказано. Это посчитали слишком рискованным и, как мне сказали, бесполезным - мол, живым мы его уже все равно не увидим. Так что, его просто заранее внесли в список потерь, а мне запретили вмешиваться и напрасно губить людей. Но не мог же я, просто так, бросить друга. Я решил действовать сам и, может быть, с кем-нибудь из друзей, если кто-нибудь тоже захочет рискнуть. Так что, я пошел и первым делом известил их о своем намерении.
- Да уж, известил, - подтвердил я с усмешкой. - Так вот, запросто, появился, огорошил всех дурной вестью, и предложил нам отправиться на дело самим, без посторонней поддержки. Хотел бы я посмотреть на свое собственное лицо в этот момент.
- Ничего особенного, - заверил меня Рауль. - Просто уставился в одну точку, словно у тебя внезапно заболел зуб, а через мгновение сказал - “ладно”.
- А я что сказал? - с любопытством спросил Пуаре. - Я так удивился, что и не помню, что ответил.
- Ответил, что я рехнулся, и собираюсь прямиком к черту на куличики. Но смерть лучше, чем бесчестье, и потому ты отправишься туда вместе со мной. А Готье раскричался, что мы все безмозглые идиоты и безответственные младенцы, и никуда он нас не отпустит. Одних. Короче, все согласились.
- Наверное, это вы спьяну, - предположил Огюст.
- Скорей, наоборот, - хихикнул Готье. - В этот момент мы сидели у Поля, и Мишель пичкал нас какой-то отравой из крыжовника.
- Наверное, он добавил туда бледных поганок, - пробормотал я.
- А потом, я сказал, что у меня уже есть кое-какой план, и для этого нам придется украсть пушку. Вот тут возражений было больше. Поль, например, предлагал устроить кавалерийскую атаку - быстро напасть, поразить всех своей наглостью, и смыться прежде, чем враг опомнится.
- После такого предложения, я тут же согласился на пушку, - признался Готье.
- Почему? - спросил Огюст.
- Потому, что с нашей лихой атакой, еще четыре идиота обязательно бы угодили в руки неприятеля.
- Когда я высказал свою идею, - сказал я, - она мне тоже сразу не понравилась. Но я беспокоился, что с пушкой мы дольше провозимся, и просто не успеем.
- На собственные похороны, - съехидничал Пуаре.
- План с пушкой тоже показался мне диким. Какая разница, как покончить с собой? И вообще, а вдруг бы получилось?
- Я, все-таки, планировал спасение, а не самоубийство, - заметил Рауль. - Короче, мы действительно стащили пушку, увешались оружием, как дикобразы, и отправились на вылазку. Нам еще помогали Жан и Мишель, которые должны были держать поблизости лошадей, с которыми мы не могли подобраться к противнику вплотную, но на которых было бы неплохо, потом, быстро удирать.
- Но как вы узнали расположение противника? - поинтересовался Огюст, - Это не так-то просто, подтащить пушку к вражеской военной части.
- Видишь ли, - сказал Рауль. - Этьен, ведь, был не единственным, кто производил полевые расчеты. Я этим тоже занимался, только поудачливей. А потом, мы были очень маленьким отрядом, и нас было заметить труднее, чем всю армию на марше.
- Удовольствие волочить чертову пушку было, все-таки, сомнительное, - покачав головой, сообщил Пуаре. - Ведь, когда мы оставили лошадей, со слугами, за холмиком, нам пришлось тащить ее самим. Она путалась в траве и цеплялась за все ветки и камешки. Если бы дело провалилось, это был бы очень изощренный способ самоубийства - после таких-то трудов.
- Но нам удалось, - пожал плечами Рауль. - Как говорил Теодор, мы действительно подоспели к самому расстрелу. По счастью, они собирались его произвести у ближайшего к нам бруствера. Не для нашего удобства, конечно, а назло нашей армии. Они собирались любезно вернуть нам труп, и не хотели тащить его через весь лагерь. Нас прикрывали очень удобные кочки. Мы зарядили пушку, я проверил прицел, и первое ядро поразило самый центр расстрельного взвода.
- Впечатление мы произвели, прямо-таки, сногсшибательное, - восторженно тряхнув головой, заявил Готье. - Потом, не давая им опомниться, произвели дружный залп из восьми пистолетов, после чего я и Теодор, во весь дух, рванули к Этьену, брошенному на произвол судьбы, сгребли в охапку и утащили с собой, в то время, как Рауль и Поль еще раз пальнули из пушки, наводя панику и, заодно устраивая нам, для прикрытия, пылевое облако. Неприятель вообразил, что произведено настоящее нападение, образцово перестроился, отошел на безопасное расстояние и приготовился к обороне, но атаки так и не дождался.
- Слава Богу, обратно пушку мы катили под горку, - заметил Пуаре. - Вот при отступлении она была совершенно лишней. По счастью, противник выжидал, и не сразу бросился в погоню. Хотя мы столкнулись по дороге с маленьким, в три человека, отрядом разведчиков, и нам пришлось их оглушить небольшой ручной бомбой. На драку у нас времени не было. Нам удалось-таки добраться до лошадей, и мы задали такого стрекача, как еще никогда в жизни.
- Тут, до противника, наконец, дошло, что случилось, - напомнил я.
- Да уж. Целая рота с гиканьем бросилась за нами, открыв стрельбу, - сказал Готье. - Просто чудом никого не убили. Мы были уже почти за пределами досягаемости выстрелов. Как ветер, мы ворвались на свою территорию, объявив о наступлении врага, который, увлекшись, подошел к нам слишком близко. Несколькими пушечными залпами их тут же отогнали обратно. Большого сражения не произошло. Никто не был особенно уверен в своих силах. Короче, план удался, несмотря на то, что был полной бестолковщиной. А такого возбуждения я и в детстве никогда не испытывал. Все было почти как в игре, и ничего не понятно.
- Тут-то Рауль все просчитал отлично, - отметил я, решив, что надо отдать ему справедливость. - Теперь я уверен, что он с самого начала знал, что делал. Пусть это было рискованно и казалось диким, но он, пожалуй, выбрал наилучшую стратегию из всех возможных в той ситуации. Он абсолютно хладнокровно рассчитал, что не только наше командование ничего не поймет, пока все не кончится, но и противник.
- О, но когда они поняли, - Пуаре с мрачным видом покачал головой, пряча улыбку, - то командование разозлилось не хуже противника. Этьена отправили в походный госпиталь, не особенно надеясь, что он выживет. Его так отделали - страшно было смотреть, сплошные переломы, порезы, ожоги, ну, в общем, знаете, как это бывает. Однако же - повезло, никакого непоправимого увечья ему не нанесли, и скоро он начал поправляться. А вот нас всех посадили под арест.
- Подумаешь, на четыре дня, - Рауль пренебрежительно фыркнул.
- Вообще-то, собирались, не меньше чем на месяц, - вставил Готье. - Но попробуйте-ка сделать это в полевых условиях! Да еще когда вся армия считала нас героями и сочиняла дрянные куплеты по адресу всех, кого мы надули.
- А герцог Анжуйский вообще был счастлив от этой проделки, - заметил я. - Только жалел, что не был в этот момент с нами. И так смеялся!..
- Конечно, - усмехнулся Готье. - Он же был еще совсем мальчишка.
- Он мой ровесник, между прочим, - сказал я.
- И мой, - добавил Пуаре. - Еще в первый же день он навестил каждого из нас, с любопытством выслушал, как было дело, посмеялся, извинился, что не может распорядиться отпустить нас сразу же, что было бы решительно во вред дисциплине, и пообещал сделать это поскорее, при первом же удобном случае.
- Ну, я-то провел это время с пользой, - сказал я. - сочинил несколько новых стишков, совершенно не по теме.
- Я тоже, - сказал Готье. - И Рауль.
- Все, кроме меня, - печально сказал Пуаре. - Я просто скучал и размышлял о жизни. Дурацкое занятие.
- Вполне обычное, - заметил Рауль. - Я эти дни просто воспринял как отпуск.
Огюст пару раз издал неопределенный смешок.
- Хорошо, что меня там не было, - сказал он наконец. - Особенно, учитывая, что я был бы там с другой стороны. Терпеть не могу ядра. Все-таки, согласитесь, пушки - нечестное оружие, никакого в нем благородства.
Рот Рауля изогнулся в чуть презрительной усмешке. Черные глаза едва заметно сверкнули. Эти двое никогда не упускали случая слегка друг друга кольнуть. Хотя в целом были терпимы.
- Так и есть, - ответил он спокойно. - Зато впечатляет всяких храбрецов, вроде тебя, и им тоже не хочется геройствовать там, где гремят орудия. Даже если оно только одно.
- Рауль, страшно подумать, что будет, когда ты станешь маршалом! - воскликнул я с улыбкой. - Или коннетаблем.
- А зачем мне это? - безмятежно спросил Рауль.
- На страх врагам, - хихикнул Пуаре. - Едва узнав, что ты вышел в поход, противник разбежится врассыпную и попрячется по углам. Глядишь, и войны прекратятся.
- Или твоя собственная армия вымрет со страху, узнав твои планы, - предположил Огюст.
- А ей необязательно ничего объяснять, - с невинной улыбкой сказал Рауль. - Если бы Таванн раскрывал свои карты, половину нашей армии давно бы хватил удар. А так - ничего. Кое-кто еще жив.
- Уф, - сказал Готье. - До чего же мы, французы, несерьезно относимся к жизни.
- Куда уж серьезней? - удивился я.
Готье насмешливо глянул исподлобья, и взял гитару.
- Ну, ну. Оно и видно. А по этому поводу, у меня есть песня.
Он подергал струны, проверяя, все ли в порядке, пока мы притихали в ожидании.
- Пожалуй, ее можно было бы назвать “Caballeria andante” - “Странствующее рыцарство”. Впрочем, это - не главное:

Сквозь неверный туман
Кони мчатся, храпя,
В нас решимость прочнее металла -
Ах, скажите, зачем
В жизнь играем шутя?
Или горя земного нам мало?

Жизнь свою мы давно
Не приемлем всерьез -
Паладинов пора миновала.
Так зачем оживляем
Мы мир наших грез?
Будто мира реального мало?

Все считают, конечно,
Что мы - чудаки,
Наслаждаемся жизнью, как балом.
Только шутки бывают
Совсем нелегки,
И порою хорошего мало:

Нам за вкус к справедливости
Точат кинжал,
Или яд растворяют в бокале,
Но смеется, кто смерти
Пока избежал:
   Чтоб расстроить нас - этого мало!

Льется музыка,
В кубках искрится вино,
Мы опять опускаем забрала,
Вьется ворон над нами
Летящим крестом.
Все нам мало, нам этого мало.

Мы со смертью играем,
Невзгоды круша,
И пока она нас не поймала,
От дуэлей со злом
Не устанет душа.
Все нам мало. Всегда будет мало!

Едва отзвенел последний аккорд, мы засыпали Готье восторженными возгласами, и подняли за него тост.
- Эх, вы, - сказал Готье, польщенный, но старательно это скрывающий. - Как вы думаете, в чем был смысл песни?
- В том, что нас ничто не остановит! - с энтузиазмом воскликнул Огюст.
- Вот это самомнение! - сказал я. - С чего ты взял, что это про нас?
- А про кого же?
Готье откашлялся.
- Да, вообще-то, примерно про таких ненормальных. Но смысл-то был в том, что по-настоящему эти ненормальные всегда проигрывают. Их жизнь - игра, в ней нет ничего реального. Они отказались от жизни. Все земные радости не для них - только земные беды, с которыми биться - все равно, что с приливом. Никакая слава их не ждет, никакая награда, кроме собственного чувства чести, и одиночества. Никто не может быть с ними рядом - иначе он погибнет. Это не жизнь, она так же абстрактна как голая идея, как пустой сосуд. Они просто призраки, часто никому не нужные. И смерть играет с этими чудаками, как кошка с мышью. И всегда проглатывает.
- Как мрачно, - удивленно проговорил Пуаре.
- Вот видишь, Огюст, - заметил я. - Я же говорил, что песня не имеет к нам никакого отношения.
- Ишь, как увильнул! - воскликнул со смехом Готье.
- Рыжий лис замел следы, и опять ушел в кусты! - пакостным голосом пропел Огюст. - Уж такой он - наш рыжий.
- Прекрати!
- Даже глаза рыжие, - счел необходимым заметить Рауль.
- Карие! - не согласился я. - Что еще за нападки? На себя бы в зеркало посмотрели.
- Между прочим, я написал эту песню по мотивам твоего “Гвардейского марша”, - сказал Готье. - На редкость легкомысленная вещь.
- Если тебе не нравится легкомыслие, можешь петь псалмы, вместе с кальвинистами! - предложил я.
- Эй! - возмутился Огюст.
- А мне нравится марш, - упрямо сказал Пуаре, вставая на мою сторону. - Может, споем? По крайней мере, на реквием - не похоже.
- Давайте, - согласился Готье. - Я даже саккомпанирую. Я понимаю, что он написан в своем жанре, просто он навел меня на критический лад. Там ведь почти та же идея.
Готье уселся с гитарой поудобнее, и сыграл вступление. А потом мы спели эту чепуху, которую хорошо петь только в дороге. Я придумал ее больше чем три года назад, и, на мой взгляд, она несколько устарела. Хотя...

Вперед! Пора! Поет труба!
Оставим праздные слова!
Гвардейцы двинулись в поход,
За Бога, трон, и весь народ!

Будь славен, наш бесстрашный полк,
Прекрасно ведающий толк,
Не только в картах и в вине,
Но в долге, в славе, и в войне!

В боях славнейших были мы
Огнем и сталью крещены!
Пусть отступали мы подчас,
Но враг наш не забудет нас!

Всегда и всюду “на коне”,
Несем спокойствие стране!
Вершим порою кутежи,
Но усмиряем мятежи!

Привет, зубастая война!
Всю жизнь не выпьешь ты до дна!
Идем мы кровь свою пролить,
Чтоб милый край мог мирно жить!

- Вот так-то! - воскликнул я. - Где вы тут видели идею, тем более абстрактную?
Все засмеялись, и я вместе с ними.
- Но она там есть, - упорствовал Готье, - только замаскированная!
- Да бог с ней.
- Вообще-то, и правда есть, - согласился Пуаре. - Только кое-кто над ней еще и посмеялся. Потому и не похоже на реквием.
- Спасибо, - пробормотал я. - Реквием споем попозже.
- Ну, хоть война уже кончилась, - сказал Пуаре.
Огюст невольно дернулся.
- Они уже не раз кончались.
- Это верно, - вздохнул Пуаре, горестно пошевелив пшеничными усами. - Одна есть положительная сторона у наших бесконечных войн и примирений - инквизиция не так буйствует, как могла бы.
Рауль посмотрел на Огюста.
- А ведь и у вас есть своя инквизиция.
Огюст ответил ему недовольным взглядом, и кивнул.
- Но из-за наших игр, то в войну, то в мир, - продолжал свою мысль Пуаре, - она совершенно сбита с толку. Вы только поглядите, что творится в этой ужасной Испании, с которой мы опять собираемся воевать! У них с реформаторской церковью совсем плохо, зато какими ужасами у них заняты монахи! У нас с этим, все-таки, поспокойней. Половина двора - кальвинисты, и ничего. Половину страны, с хорошей военной организацией, не так-то просто сжечь на костре. А заодно, и за нами, католиками, смотрят сквозь пальцы. Иначе, черт побери, страшно подумать, на что стала бы похожа наша жизнь.
- Да уж, - согласился Готье. - Большинству из нас вообще почти наплевать на религию. Деремся только за свои привычки. Вот гугеноты, у них с верой покрепче.
- Но, черт возьми! - воскликнул Пуаре с улыбкой. - Да здравствует наша старушка Франция! Где еще даже протестанты зачастую щеголяют в кружевах и драгоценностях, не прячась за постными минами? Мы - веселый народ!
- Да здравствует, старушка Франция! - воскликнули мы воодушевленно, подняв бокалы, и громче всех - Огюст, как раз, один из “гугенотов в кружевах”.



Глава 16.

- Все равно, я - лучше! - прорычал Огюст, делая убийственный выпад.
- Который день ты пытаешься мне это доказать? - спросил я со смешком, парируя удар. - Почему бы не согласиться на ничью?
- Что-о?!
Шпага Огюста просвистела там, где секунду назад была моя шея, а я воткнул клинок туда, где только что маячил его незащищенный бок. Огюст пыхтел, я посмеивался. Возможно, не все получают такое удовольствие от утренней разминки, как мы. Пусть старина Оливье приводит меня иногда в отчаяние, но обычно я совсем не против попрыгать часок-другой, с таким оружием в руках, как шпага, особенно, если не обременять это занятие навязчивым желанием кого-то укокошить. Просто так - весело и красиво, как в балете.
- Готов! - воскликнул я, остановив шпагу в миллиметре от груди Огюста.
- Нет! - воскликнул Огюст, быстро ткнув меня тупым кончиком своей шпаги. - А ты убит!
- Ничего подобного! Ты давно покойник! - возмутился я.
- Ты меня не коснулся!
- Конечно, нет! Я остановился, а ты напал! Это нечестно - мертвецы не нападают!
- Ха-ха! Проиграл, и не спорь! Помнишь, раньше я всегда выигрывал?!
- Где Озрик?! Раньше? Это где - в двадцатом веке? Где мы дрались пластмассовыми ерундовинками? Даже там, когда мы перешли на алюминиевые макеты, лучше получалось у меня!
- Вранье! Я всегда был сильнее!
- Грубой мускульной силой? Подумаешь!
- Ах, так! Ну, держись, цыпленочек!
- Еще раз? С удовольствием!.. Вот, опять!
- Это было нечестно! Я еще не приготовился!
- Ну, конечно!..
Похоже, чтобы выяснить наконец, кто из нас лучше, нам придется однажды сразиться насмерть, и только собственный хладный труп убедит кого-то из нас в его бесспорном поражении. Понятное дело, раз я так говорю, я практически уверен, что проиграю не я. Огюст, правда, уверен совершенно в обратном.
Пока мы спорили, к нам подошли Готье и Рауль.
- Как насчет того, чтобы поменяться противниками? - спросил Готье.
- С удовольствием, - сказал Огюст.
- Давно пора, - сказал я.
- А то Поль все время жульничает...
- Огюст! За такие слова нарываются на настоящую дуэль!
- Вот тогда и поглядим, кто победит!
- Меняемся, - решительно сказал Готье. - Вот чокнутые! Ладно, я беру Огюста, а вы, ребята, издевайтесь друг над другом, как хотите. У вас обоих садистские замашки.
Мы с Раулем переглянулись, услышав эту клевету, и недоуменно пожали плечами, не находя друг в друге ничего особенно страшного. Огюст усмехнулся, соглашаясь с Готье. Чудаки. У Рауля есть какие-то кровожадные тенденции, но, скорее, наигранные, чем серьезные. Разве что, чуть менее наигранные, чем у меня. А еще считается, что я легко увлекаюсь, и могу натворить дел, просто забывшись. Чепуха, даже когда я увлекаюсь, я знаю разницу между игрой и вредительством. Готье, кстати, увлекается - будь здоров. Он все кажется миролюбивым и рассудительным, но разозлите его по-настоящему, и увидите сущего берсерка. К счастью, довести его до такого состояния трудно, как и вывести из него. Со мной легче - я быстро взрываюсь, и быстро остываю. Рауль непредсказуем, но далеко не так неуправляем, как кажется. Он только неуправляем снаружи, а изнутри - вполне. Так что, всегда есть надежда, что он ведает, что творит, и то, что он задумал, не обязательно фатально. Иногда, конечно, на всякий случай, лучше держать ухо востро, и все будет в порядке. Главное, сохранять спокойствие и делать вид, что тебе все нипочем. Тогда ему быстро надоест устраивать провокации, и с ним снова можно будет разговаривать, если, конечно, вам не захочется просто ради шутки ему подыграть. А Огюст, например, склонен терять голову быстро и почти бесповоротно, абсолютно бесстрашно кидаясь на бетонную стену. С другой стороны, он мнителен. И может оказаться совершенно выбитым из колеи из-за легкого насморка, подозревая у себя пневмонию. Мои друзья, конечно, настоящие герои, и могут быть очень опасны, но, естественно, к учебным боям все это не имеет никакого отношения. Это просто ежедневное развлечение, которому предается в наше время любой здравомыслящий человек, если собирается прожить достаточно долго. И хотя мы и убедились, что с некоторых пор у нас появились особые таланты, не имеющие отношения ни к шестнадцатому, ни к двадцатому веку, не стоило расслабляться и терять форму, тем более, что все новые возможности требуют проверки, привычки и, возможно, также поддержки.
Вообще, выяснился любопытный факт - дрались мы по-разному, не то, чтобы по уровню, а по стилю. Хотя, как нам думалось в начале, от тридцать шестого века следовало ожидать чего-то стандартного. Но нет - действительно по-разному. Испанский стиль Рауля стал значительно более выраженным, с его манерой приводить клинок в движение скорее, с помощью плеча чем кисти или локтя. Огюст действовал несколько похоже, а еще у него была интересная привычка наносить решительный удар снизу вверх, будто кинжалом. Готье любил рубящие удары, у меня тоже иногда нет-нет, да и порывалась рука размахнуться, как мечом или саблей, несмотря на то, что, все-таки, я предпочитал наносить противнику уколы. При всем этом, никто из нас не имел серьезного преимущества над другими, и побеждали мы с переменным успехом, примерно на равных, исключая только папу, который орудовал шпагой так ошеломительно быстро и ловко, несмотря на кажущуюся свою склонность к малоподвижности, что даже мы не всегда могли за ним уследить, и он побеждал обычно семь раз из десяти. Чем это обусловливалось - непонятно. Непохоже, чтобы наши благоприобретенные таланты просто подобным образом преломлялись через наш предыдущий опыт. Скорее, можно было подумать, что они достались нам в наследство от разных людей, или что-то вроде того.
А еще, в ход явно пускались не совсем привычные группы мышц. Помнится, в первый раз, после маленькой разминки с Оливье, я не понял в чем дело, и списал все возникшие неприятные ощущения просто на плохое самочувствие и общее напряжение. К тому же, они быстро прошли, благодаря заботам Мишеля, который сразу после упражнений отправил меня в ванну. Но потом история повторилась, со всеми нами, и, пораздумав, мы нашли это логичным. Вот еще один довод в пользу унылой истины, что не следует пренебрегать зарядкой. Особенно, накануне исторических событий. К тому же - это минимум, до которого позволительно скатиться в условиях городской жизни. А вообще, для того, чтобы не потерять форму, требуется до печального много усилий. Увы, жизнь нелегкая штука. А уж чем нам приходилось заниматься на военной службе - без слез и не вспомнишь. Одна верховая езда, не меньше пяти часов ежедневно, способна довести чувствительного человека до отчаяния. А я - человек чувствительный, хотя и притворяюсь иногда, что мне море по колено. Но эти ужасы - в прошлом. Впереди - другие.
Рауль хранил на лице выражение утрированной серьезности, которая лишь сама себе противоречила, но делала это очень успешно.
- Защищайтесь, сударь, - сказал он чинно, исполнив невероятно вычурный, усложненный салют, с ленивой грацией змеи, готовой в любое мгновение расплести свои кольца и совершить неуловимый, смертоносный бросок.
- К вашим услугам, - отозвался я в том же тоне, изобразив приветствие и вполовину не так изящно. Изысканная витиеватость - монополия Рауля.
- Кстати, - светским тоном заметил Рауль, небрежно проводя первую, неспешную, но технически безупречную атаку - в отличие от Огюста, его интересовала скорее правильность движений, чем борьба за первенство, - какие у тебя сегодня планы?
- Ох, просто ужасные, - вздохнул я, ловя его шпагу на основание лезвия, и отводя в сторону. - После полудня у меня примерка.
- Заранее страдаешь? - усмехнулся Рауль. - У меня тоже.
- Ну, ты это даже любишь.
Рауль ловко увернулся от моего выпада, предположительно нацеленного ему в верхушку правого легкого, и ответил мне выпадом в кварте, вовремя успев остановится, чтобы не пролететь мимо, и снова собравшись для продолжения схватки.
- Давно нам не удавалось поговорить спокойно.
- Верно. Не знаю, почему.
Рауль слегка наморщил нос.
- Огюст все время вертится вокруг тебя. Наверное, думает, что так безопаснее. Чудной тип. Я его не очень люблю - он всегда смотрит на меня такими глазами, будто подозревает, что стоит ему отвернуться, и я всажу ему нож в спину.
- А тебя это нервирует?
- Раздражает, знаешь ли.
- Да ладно, он и меня иногда подозревает в жутком коварстве.
Я совершил неудачный финт, и Рауль парировал мой удар с разочарованным видом, будто ожидал от меня чего-то большего. Его обманный выпад тоже пропал втуне.
- Какой-то мы ерундой занимаемся, - заметил Рауль.
Ради шутки, вместо ответа я сокрушенно развел руками, но, внимательно наблюдая за Раулем, успел вовремя восстановить защиту, прежде чем он воспользовался тем, что я на мгновение открылся. Рауль засмеялся.
- Когда же мне удастся заговорить тебе зубы?
- Знаю я ваши шуточки.
- Ладно, пожалуй, я к тебе сегодня загляну, или ты ко мне - кто первый освободится.
- Хорошо.
- Ты убит... ой, и я тоже.
- Действительно, ерунда получается, - согласился я. - Слишком равные силы, и никакого прогресса.
- Жаль, что твой отец уже ушел. Только он меня и убеждает в том, что возможно еще нечто большее.
- Может, нам заинтересованности не хватает? Каких-то эмоций?
- Огюст, с его эмоциями, тоже далеко не ушел. Если бы ты не валял дурака, давно бы с ним разделался.
- И вовсе я не валял дурака. Просто напускаю на себя беспечный вид, даже когда проигрываю. Пусть редко. Но Огюст, как ни прискорбно, действительно хорош.
- Только не в реальном бою. Стоит ему нарваться на серьезного противника, который захочет на самом деле отправить его на тот свет, и он спасует.
- Что ты! Ты не видел его при Жарнаке. Он был единственным, кто не отступил. Просто он ужасно непоследователен. То мнителен, то вдруг горы сворачивает.
- Храбрость петуха с отрезанной головой, - проворчал Рауль.
- Брось, Рауль, да разве бывает другая, даже если и так? Хотя у тебя, может, и бывает. Все у тебя, не как у людей.
Мы засмеялись, и бросили шпаги в стойку, собираясь уходить.
В коридоре стоял какой-то странный запах, будто что-то горело, и вместе с тем, в этом запахе было что-то необычно знакомое, но никак не вяжущееся с окружающей обстановкой. Я изумленно потянул носом. Рауль сделал то же самое.
- Похоже, я знаю, чем сейчас занят твой отец, - заметил он.
- Кофе! - воскликнул я. - В двадцатом веке он без него жить не мог. Но здесь! Откуда он его, черт возьми, достал?
- Пошли, спросим, - предложил Рауль.
Мы застали папу на кухне, где он учил кухарку обжаривать кофейные зерна. Когда мы вошли, он весело поднял голову и подмигнул, продолжая помешивать лопаточкой зерна в большой сковородке. Папа так и лучился самодовольным озорством. А бедная кухарка смотрела на него с ужасом, и с отвращением морщила нос от непривычного аромата.
- Ладно, - сказал ей папа. - Похоже, что готово. Остудите это, и пересыпьте в мешочек, милейшая. Потом я вам покажу, что делать дальше.
Потом он с заговорщицким видом помахал нам рукой, и мы вместе вышли в коридор.
- Здорово, да? - сказал он воодушевленно.
- Ну и ну, это еще откуда? - спросил я.
- Что, прямо из Америки? - поинтересовался Рауль. - Когда вы успели там побывать?
- Где?
- В Америке.
- В какой Америке? Кофейное дерево растет в Аравии, а ее мы знаем давно.
Рауль зажмурился и потряс головой.
- Действительно. Похоже, я перепутал кофейное дерево с картофелем.
- А его уже тоже завезли.
- Но не знают, как правильно использовать.
- Кофе тоже не в особенной моде, - заметил я.
- Много ты знаешь, - фыркнул папа. - Его вовсю используют в лечебных целях. Может, не то, чтобы вовсю, но используют. Надо лишь найти подходящую аптеку. Да, вкус пока не привился, но это не значит, что кофе нет вообще. Найти можно все, что угодно, если знаешь, что ищешь. Качество, правда, не блеск, но посмотрим.
- Ну, поздравляю. Интересно, какая у тебя будет на него реакция организма, - сказал я. - Тут-то у тебя нет к нему привычки.
- Зато есть психологическая потребность. А привычка - дело привычки. К тому же, запах ведь не показался вам отвратительным?
- Нет.
- Понятно. Придется звать вас на первую пробу.
- И как вы догадались? - весело спросил Рауль.

Неумолимое приближение празднеств имело массу неприятных сторон. Вот, например - я зверею, стоя перед зеркалом, раскинув руки, как огородное пугало, а пройдоха портной, весело насвистывая, неторопливо вертится вокруг. Примерка длилась уже час, я заполучил жуткую мигрень, а этому малому, прикидывающему, достаточно ли он заузил талию на своем жутком творении из темно-синего бархата с обильным золотым шитьем, со вставками из сапфира и хрусталя, хоть бы что
 - свеж, как огурчик.
- Выдохните-ка еще чуть-чуть, господин виконт, - предложил этот мерзавец.
Я попробовал выдохнуть то, чего у меня в легких давно уже не было, и мое терпение лопнуло.
- Достаточно, - воскликнул я придушенно. - Вы что, хотите, чтобы я хлопнулся в обморок на церемонии?
- Послушайте, ваша милость, - обратив на меня взор водянистых глазок, наставительно сказал портной. - Я лишь хочу, чтобы вы выглядели по последнему слову моды. Постарайтесь мне не мешать делать мою работу.
- Здорово же я буду выглядеть, когда со мной, ни с того, ни с сего, приключится припадок. По-моему, и так уже все достаточно хорошо. Знаете пословицу: лучшее - враг хорошего?
- Впервые слышу.
- Хорошо, скажу яснее. Вам заплатили за шитье, а не за убийство.
- Ну, как вы можете так говорить, ваша милость?
- А вы сами хоть раз примеряли то, что вы шьете?
- Боже упаси, - ужаснулся портной. - Это мне не по чину.
- Так я и знал. Как-нибудь попробуйте...
Пока мы препирались, вошел Рауль, и с насмешливой улыбкой прислонился к косяку, слушая наше ворчание.
- А все-таки, было бы лучше подправить вот там, - вмешался вдруг он, указывая куда-то мне за спину.
По-моему, в его голосе явственно проскользнула нотка садистского веселья.
- Вот и я о том же, - с готовностью согласился портной. - Иначе, в силуэте чувствуется какая-то слабинка.
Так, так. Кажется, я уже упоминал, что я думаю об испанцах и их моде. Надо было предупредить Мишеля, чтобы никого сюда не пускал, особенно Рауля, хотя мы и договорились. Ему все равно, как издеваться над собой, и он воображает, что все так могут.
- Рауль, - я издал звук, похожий на шипение закипающего чайника. - Ты что, смерти моей хочешь?
- Не преувеличивай.
Он лениво скользнул к нам поближе. Как он может так легко двигаться? Рауль был в пунцовом одеянии, сквозь разрезы которого выступал черный шелк, покрытом, пожалуй, еще более густым золотым шитьем, чем мое, превращающим ткань в жесткие рубчатые металлические полосы, разве что чуть более эластичные, чем кочерга, со вставками из драгоценных камней - рубинов и желтых топазов; и снабженном тем самым корсетом, который приводил меня в особенный ужас, и который я никак не хотел позволить кому бы то ни было подогнать как следует. Кошмар, я и доспехи особенно не люблю...
- Подтянем-ка вот тут, - сказал Рауль, с удовольствием беря на себя обязанности помощника портного. Трудно сказать, отразились ли в этом его интересы из двадцатого века. Хотя, пожалуй, внимание к внешним эффектам у него универсально во все времена. - А на него не обращайте внимания, он всегда ворчит, когда покушаются на его лень.
- И вовсе не всегда, - возразил я. - Но ты хоть понимаешь, что делаешь? Придется еще возиться не меньше часа.
- Раньше надо было быть терпеливее. Сам тянешь время. А мэтр Жюли - настоящий мастер, и то, что он задумал, тебе очень идет. Зря ты так.
- Ладно, ладно, потерплю. Жизнь не такая уж долгая.
Рауль фыркнул, потешаясь.
Провозились мы, действительно, еще почти целый час. Наконец, Рауль и мэтр Жюли остались довольными результатом.
- Вот, и все. Теперь походите так пару часов, попривыкайте, - милостиво разрешил портной.
- Ну как, правда, все совсем не так страшно? - спросил Рауль.
- Что-то голова у меня кружится, - заметил я.
- Да не бойся, дыши нормально.
- Было бы чем.
- Чем получится. Знаешь выражение - красота требует жертв?
- Оригинально. Предпочитаю обходиться без жертв. Все это - глупости.
- Чепуха. Главное - привыкнуть к этому стилю. Пошли ко мне. Там поспокойнее, и вряд ли кто-нибудь заглянет.
- Что это ты так переживаешь?
- Очень трудно разговаривать спокойно, когда тебе в затылок дышат нервные кальвинисты, будь они хоть сто раз приятными ребятами, напряжения не избежать.
- Да, наверное.
Рауль открыл дверь своей комнаты, и мы вошли внутрь. Обстановка тут была почти спартанская. Все лишнее Рауль приказал вынести. Но я говорю “почти”. Хотя мебели тут было маловато, и она отличалась крайне простым стилем, на полу лежал пушистый мягкий ковер, а в креслах, на софе и на полу лежали, разбросанные, десятка два разноцветных пухлых подушек. Книги тоже лежали везде вповалку. Вместо обычного письменного стола Рауль предпочитал использовать маленькие декоративные столики, которые, под настроение, перетаскивал по комнате, так же, как подушки. Его слуга Жан, делавший вид, что наводит порядок, тут же вышел.
- Присаживайся, - небрежно предложил Рауль. - Не хочешь выпить чего-нибудь вкусненького?
- Только не очень крепкого. У тебя не складывается впечатление, что в этом столетии мы только и делаем, что пьем?
- Ну и что? Ведь неделю назад это не казалось тебе странным.
- Нет, не казалось. Ну и, если подумать, это хорошая дезинфекция.
- Для дезинфекции лучше что-то покрепче.
- Ну, это в походных условиях, когда неизвестно, что придется проглотить... Вообще, так странно теперь думать обо всем, как-то слегка отстраненно. И будто постоянно ставишь себе и миру какой-то клинический диагноз... Не скажу - какой, - я скорчил недовольную рожицу.
- Да ладно, - улыбнулся Рауль, подавая мне здоровенный бокал с белым вином. Вообще-то, это было шампанское, но еще не игристое, каким оно станет только в будущем столетии, и каким прославится. - Это всего лишь память. Я предпочитаю думать об этом так. Ну, что у нас общего здесь с двадцатым веком?
- Немногое, но что-то есть. Хотя бы, те же самые воспоминания.
Рауль пожал плечами.
- Конфеты и фрукты на столике. Почему ты не садишься?
- Да так, - я неуверенно оглянулся, прикидывая, как бы мне сесть в кресло, не сломавшись при этом пополам. Примерившись к ближайшему, я осторожно сел. Исподтишка наблюдавший за моими колебаниями, Рауль выглядел вполне невинно, но уголок рта у него был насмешливо приподнят.
- А ты не переигрываешь?
- Самую малость. Терпеть не могу парадную одежду, когда она только с иголочки - торчит вокруг, будто сама по себе. И всегда кажется, что где-то перетянуто - просто каждый волосок встает дыбом.
- Ну, это ненадолго.
- Знаю. Все равно противно.
- Да, - неожиданно согласился Рауль. - Слушай, у тебя есть какой-нибудь стратегический план на двадцать четвертое число?
- А у тебя? Только не говори, что тебе понадобится пушка, - усмехнулся я.
- Может, и не понадобится, - задумчиво отозвался Рауль. - Если что - их полно в Арсенале.
- Точно. И твой герой Бирон, вместе с ними. Он как раз там окопается, и будет производить акции протеста против избиения. Можно будет к нему присоединиться. Но лучше всего - просто не быть в Париже в эти дни, и в нескольких других городах тоже. Тогда легче будет ни во что не вмешиваться. Но может и не получиться.
- Это точно. В основном, из-за тебя и Огюста.
  - Почему?
- Огюст может свалять дурака, не пожелать уезжать, и броситься спасать кого-то из своих. Сколько бы ни прикидывался сейчас спокойным и задумчивым. С тобой еще хуже. Ты не можешь бросить Ранталей. А у них жуткие семейные проблемы.
- Да, Огюст говорил то же самое - если они вздумают тут надолго остаться - дело плохо.
- Конечно, останутся, - без малейшего сомнения сказал Рауль. - Как и все прочие. Так что, нам лучше готовиться к войне, внешней и внутренней.
- Против всех - с улицы, да еще успокаивать наших знакомых - гугенотов, которые наверняка будут лезть на рожон. Ты это имел в виду? А еще, придется собрать всех в одном месте. Видно, надо будет устроить в тот день вечеринку, и разослать приглашения.
- Да, пожалуй, без “пира во время чумы” мы не обойдемся. Кто у нас друзья из гугенотов? Только Лигоньяж и Ранталь, кроме Огюста?
- Если, конечно, Огюст еще кого-нибудь не придумает.
- Хм, надо будет его предупредить, что лимит ограничен. Как на Ноевом Ковчеге. Может, больше чем по паре, но слишком много мы не выдержим. Как бы нас самих тут не перебили от избытка чувств. Да и если они будут пытаться разбежаться, как кролики, и их придется удерживать - трудновато нам будет. Ты не находишь?
- Это уж точно. Надеюсь, Огюст, поможет нам их успокаивать.
- Если сам не психанет в самый ответственный момент. Он вполне способен на какую-нибудь глупость, себе и нам на голову.
- А что нам делать? Не сможем же мы уложить всех под общий наркоз.
- Жалко, правда? Ну ладно, будем готовить списки приглашенных.
Рауль задумался и пожал плечами. Я фыркнул со странным чувством.
- По-моему, мы как-то не очень верим в то, что это должно случиться на самом деле.
- А кто бы поверил? - пробормотал Рауль.
- Боже, как мне не нравится вся эта история, - я вздохнул и отпил вина.
Рауль немного помолчал, болтая шампанское в бокале.
- Ты никогда не задумывался, почему все непременно должно было произойти именно с нами?
- Еще как думал, - сказал я после паузы. - Но все-таки, трудно понять, зачем в нас вселили души людей, которые и сами ничего не знают и не понимают.
- И почему мы были так похожи характерами, что даже серьезного раздвоения личности с нами не случилось? При всех, казалось бы, внешних различиях.
- Кроме троих из нас, которые и внешне очень похожи.
- Именно, - медленно проговорил Рауль, задумчиво разглядывая противоположную стену. - И ведь нам не кажется, что у нас два разных сознания. Кажется, что только одно, но обладающее памятью о двух разных столетиях. Я прав, ты тоже так чувствуешь?
- В целом - верно.
- А в самом начале, утром десятого августа, когда я проснулся, я абсолютно ничего не помнил о себе настоящем, только о том, что было в будущем. И это было вполне нормальное сознание, и никуда оно сейчас не делось, но когда мы начали все вспоминать, оно наложилось как трафарет на уже существующее, и почти во всем совпало.
Я неловко поерзал в кресле. Говорить на эту тему было все равно, что бередить свежую рану - неудобно и неприятно. Рауль продолжал:
- Но ведь люди - не настолько уж одинаковые. Я привык думать, что все они абсолютно различны. И на психологии мы учили, что даже новорожденные не бывают чистым листом бумаги - всегда есть какие-то врожденные особенности, преобладание одного из четырех основных типов темперамента, и так далее, и чем дальше, тем этих различий больше. А мы их чувствуем едва-едва, почти не рвемся пополам от совершенно различных стремлений. А уж что до симпатий... - Рауль озадаченно покачал головой. - Ведь в двадцатом веке, смешно сказать, у меня был жених, а здесь - не припомню, чтобы у меня были какие-то нежные чувства к мужчинам, несмотря на такой чудный пример, как наш Генрих Анжуйский.
- Хм. Кстати, раньше я и не знал, что с ним что-то не так. Чтобы это узнать, пришлось побывать в двадцатом веке.
- Да? Я тоже не знал. Чего только не узнаешь из исторических романов.
- А может, это вроде желтой прессы? И вообще, кому какая разница?! Он не дурак, и воевал неплохо. По крайней мере, свои обязанности он выполнять может, и прекрасно.
- А эти несчастные его миньоны, на которых вечно катят бочки? Можно подумать, у него одного они были.
- Да уж. Ну, мы-то знаем, что миньоны - старая традиция, всего лишь, что-то вроде личной дружины, узкий круг абсолютно преданных друзей, которым все можно доверить. Но ты вспомни, кто писал историю, когда династия Валуа вымерла.
Рауль засмеялся.
- Давай, защищай наших!
Я улыбнулся.
- Да я серьезно. Например, знаменитую “Всемирную историю”, написал Агриппа д’Обинье, близкий друг будущего Генриха Четвертого, и убежденный гугенот, уж побольше своего венценосного друга. Говорят, и Генрих Седьмой Тюдор ненамного был лучше пресловутого Ричарда Третьего. Но хорошо смеется тот, кто смеется последним, делая из своего предшественника козла отпущения.
- Ну, ну, а для кальвинистов просто святое дело обвинить своих врагов во всех смертных грехах, и выставить чудовищами безнравственности. Им и карты в руки - они же невинные жертвы! Благочестивые кроткие овечки, перерезанные в Варфоломеевскую ночь за здорово живешь. На их стороне все симпатии.
- С другой стороны, в жизни все возможно. И при нашей любви к античности, и при том, что думал Фрейд о человеческой природе вообще.
- Ладно, Бог с ним, с герцогом. Но мы говорили о нас. И я имел в виду, что и в одном, и в другом столетии, мы были самыми нормальными людьми. Взять хоть, в качестве примера здесь, твою Жанну дю Ранталь, в присутствии которой ты таешь как пломбир на солнышке, не говоря уже о старых мелких увлечениях...
- Опустим это.
- Как хочешь. Но ведь это были сплошь женщины.
- В этом столетии.
- Да, именно. Как и у меня. Все было совершенно нормально. Кстати, ты ведь все еще любишь Жанну?
- Черт! Ну какое... - я с усилием взял себя в руки, понимая, что Раулем движет не совсем праздное любопытство. - Да, и по-моему, ничуть не меньше, чем прежде. Только теперь мне страшно - за нее, за себя, и вообще, - я вздохнул и с отчаянием поглядел на Рауля. - И наверное, будет лучше мне от нее отказаться. Бог знает, во что выльется то, что с нами произошло. Ей это абсолютно ни к чему. Уж даже не знаю, может, и Дизак не такая плохая партия, как мы думали раньше. Он ведь тоже ее, по-своему, любит, только не хочет ждать, когда кончится ее траур, и все грозится увезти ее, и обвенчаться с ней насильно. Все же, почти честное намерение, хотя и без должного уважения к чужому мнению. Но в нынешней ситуации, пожалуй, он лучшая компания, чем я.
- Ты ведь собирался его убить.
Я невесело усмехнулся.
- Теперь не собираюсь. Кроме того, у него ведь больше нет шансов победить. Так что, убивать его уже просто нечестно. Проучить немножко - можно.
- Хм, Поль, кто же оставляет за спиной живого врага? Кто сказал, что он будет вести себя честно?
- Ну, а если враждовать будет не из-за чего?
- Знаешь что, пусть Жанна сама выбирает, что ей делать. Ты начинаешь решать за нее, прямо как Дизак.
- Вовсе нет! Просто если с ней что-нибудь случится из-за наших неприятностей, я никогда себе этого не прощу.
Рауль усмехнулся.
- Никто не может быть в ответе за весь мир. Никогда нет надежной гарантии на завтрашний день.
- Я знаю.
- Но любовь, это всегда довольно больно, правда? Хотя бы потому, что не все умирают в один день, прожив жизнь в мире и согласии.
- Причин всегда больше, чем достаточно. Но когда время летит кувырком, это уже слишком.
- Ладно, главное мы уяснили. Раздвоение личности у нас выражено слабо. Учитывая обстоятельства, можно сказать - практически никак. Как это, по-твоему, можно объяснить?
Я пожал плечами.
- Максимальным психологическим соответствием?
- Настолько идеальным, в разных временах?
- А что, ты предлагаешь объяснить это переселением душ? - спросил я с нескрываемым сарказмом.
- Почему бы нет?
- Как-то это слишком в духе двадцатого века. Да и не люблю я отдавать предпочтение какой-то определенной мифологии. Почему бы, действительно, не предположить, что люди и впрямь не такие уж разные, и существует довольно ограниченное число вариантов характеров, разница в которых обеспечивается лишь разницей внешних обстоятельств.
- Какое, однако, безжалостное отношение к нашим бессмертным душам!
- Если таковые имеются. То есть, я был бы совсем не против, но нельзя же брать теорию на веру, только за ее соблазнительность!
- Но гипотеза ведь хорошая.
- Бог с ней. Что дальше?
- Тогда все равно интересно, почему выбрали нас, людей с такими именно характерами. Кстати, если бы варианты различий были довольно ограниченны, пожалуй, нашлись бы кандидатуры и получше нас.
- Очень вероятно. Я думал об этом. Есть версия - они там совсем свихнулись.
Рауль тихо зарычал.
- Ты, наконец, догадаешься, к чему я клоню?
- Ну, это чистое безумие...
- Что - безумие?
- Ты что, хочешь сказать, что, учитывая теорию переселения душ, кое-кто из будущего использовал свои собственные прошлые воплощения? Но почему тогда они сами не могли здесь оказаться?
- Вот этого, не знаю.
- Прекрасно.
- Да чем тебе, все-таки, не нравится переселение душ? 
- Звучит слишком определенно. Ну, откуда мы знаем? Может, души могут существовать сразу во многих местах и временах, может, нам вообще все снится, может, все на свете настолько одинаково, что и выбор не имеет значения, или еще что-нибудь...
- Ты что, всерьез увлекся христианством?
- Я? С чего бы это?
- Тогда чего ты так сопротивляешься? Я же не прошу тебя уверовать в Брахму, Вишну и Шиву, кастовое разделение общества, карму и нирвану. Я говорю лишь о принципе бессмертной, или долгоживущей души, с которым согласны практически все религии мира - а уж как и где она существует - другой вопрос. Почему бы и не так?
- Ладно, сдаюсь. Тем, что не надо верить в карму и нирвану, ты меня просто покорил. Терпеть их не могу, как мифы о преисподней и каре небесной.
- Нежный мальчик, - усмехнулся Рауль.
- Я верю в какие-то законы физики, и им подобные, но в деспотические силы во Вселенной, действующие по своему произволу и оперирующие абсолютными понятиями добра и зла, верить не хочу.
Мы немного помолчали.
- А помнишь, как мы сами создавали мир? - тихо спросил Рауль.
Я вздрогнул от неожиданности, потом улыбнулся.
- Боже, как давно это, кажется, было. Мы его так и не создали. А жаль. Начало было неплохое.
Рауль откинулся в кресле и, глядя в потолок, медленно и тихо произнес:
- ... И придавая форму всему сущему, боги придали форму и себе, установив самим себе пределы. И даже они не могли знать точно, каким станет мир, обретя форму и личности... Что-то в этом роде, да? Почти всемогущи, почти всезнающи. Главное слово - почти. Может, начало мира, в котором мы живем, тоже было похоже на что-то такое?
Почему-то, мне стало совсем тоскливо.
- Ну и мысли у тебя. Скажи еще, что хоть мы этого и не знаем, но мир, который мы выдумывали, создался после той самой фразы в неизвестном нам месте и времени.
- А еще, мы собирались в нем оказаться в качестве каких-то исторических персонажей.
Я уже догадывался, куда зайдет поэтический дар Рауля, и только поэтому волосы у меня не встали дыбом.
- Рауль, это уже слишком! Так мы черт знает до чего договоримся!
Рауль мечтательно улыбался.
- Не волнуйся, я не говорю буквально. Просто, что-то такое, - он неопределенно помахал рукой в воздухе, - тени, отголоски, призраки... В общем, действительно творится черт знает что.
- Пожалуй, даже он не знает, судя по твоей теории, - сказал я ехидно.
- А Бог? Тот, который один, или един, всеобщий, всепроникающий Дух?
- Если он, конечно, есть, то очень надеюсь, он знает, что делает. Хотя никто не сказал, что для нас это к добру.



Глава 17.

- А, так это и есть Брантом? - с любопытством спросила Диана, вытягивая шею. - Ты его хорошо знаешь?
- Да так, просто знаю. Держись от него подальше, неровен час, помянет тебя в своих мемуарах.
Диана бесстрашно фыркнула.
- А этот, рядом с ним?
- О, с этим тоже лучше не разговаривать - это Бюсси. Они с Брантомом кузены. Два бесшабашных сердцееда, гроза всех женщин...
Мы хихикнули, разглядывая в толпе людей, которые были чем-то нам знакомы сразу с трех сторон - с исторической, с художественно-литературной, и с самой обыденной, как просто живые люди. Церемония бракосочетания была в самом разгаре. Если бы не хорошая режиссура, Собор Парижской Богоматери треснул бы по всем швам от переполнявшей его толпы. А ведь тут, практически, собралось лишь высшее общество и самая верхушка третьего сословия. Нечего и говорить о том, что творилось снаружи, на площади вокруг, и дальше на улицах, по которым проезжал свадебный поезд, где из окон, с коньков крыш и с редких деревьев свисали живые гирлянды, напоминающие о том, что недаром Дарвин считал прародительницей человека обезьяну. Перегруженному острову Сите в самую пору было затонуть. Какой шанс для небес - одним махом затопить весь цвет враждующих партий. Но нет, потопа не произошло. Пусть люди разбираются со своими проблемами сами. А все же, любопытный вопрос поставили кальвинисты - есть ли у человека собственная воля, или все на свете предопределено, и распределено по ролям - кому стать Авелем - убитым, а кому Каином - проклятым? Мне всегда было жаль Каина. Не Бог ли довел его до отчаяния и сделал убийцей? А ведь Каин сперва даже овец не убивал, и не приносил кровавых жертв, не в пример своему невинному братцу, резавшему агнцев на алтаре. Он был мирным земледельцем, но бескровные плоды его трудов отвергнуты. Что должен был подумать Каин? Что Богу угодна кровь? Он и убил своего брата. А Богу опять все не так. Тут призадумаешься, кто есть враг человеческий...

Был Каин землепашцем,
А Авель пастухом.
История двух братцев
Вещает о плохом.

Вершили братья жертвы
Всевышнему отцу.
От Каина - растенья,
От Авеля - овцу.

Был вкусен дух бараний.
Его вдохнув, Господь,
Забыв, что рядом Каин,
Овечью принял плоть,

Не обратив вниманья
На травы и плоды,
И дух непониманья
Спустился с высоты.

Печален бедный Каин,
Обида ест его.
Есть Авелю знаменье,
Ему же - ничего.

Задумался бедняга -
“А от чего же так?
Видать, Бог любит мясо,
Иль я совсем дурак.

Для Бога мне не жалко,
Конечно, ничего.
Убью ему во славу
Я брата моего!

Мы все - ягнята божьи.
Забыли мы, глупцы,
Что человек-то лучше
Какой-то там овцы!”

Интересно, может, я уже проклят, что мне приходят в голову такие мысли? Пожалуй, лучше на исповеди об этом не спрашивать. Могут не так понять.
Ну, по крайней мере, наше церковное предание старается как-то смягчать такие моменты, пытаясь настаивать, в основном, на том, что наш Бог - Бог милосердия. А гугеноты просто сумасшедшие, отстаивая чистоту Святого Писания, и идею, что Бог их - Бог гнева. Как говорил Кальвин: “Чему учат схоласты, относительно превосходства милосердия над верой и надеждой, есть просто мечты расстроенного воображения”. Как-то неуютно становится. Вообще, тяжело переваривать древние саги в чистом виде. Да и как можно понимать все буквально? Вот Каин так и понял. Все же, главное в законе - Дух, а не буква. Попробуй-ка, упихни весь Дух в несовершенные человеческие слова, да еще выданные каким-то доисторическим скотоводом. Надо будет потом рассказать Огюсту - пусть позлится, доказывая мне, что я не прав. Это наше любимое развлечение.
- А это кто? - спросила Диана, показывая на симпатичного молодого человека из свиты принцессы Маргариты.
- Ла Моль, возглавляет личную стражу новобрачной, - отозвался я без всякой задней мысли, и только потом осознал, что сказал.
- Тот самый? - возбужденно переспросила Диана.
- Помилуй Бог, сестренка, зачем тебе его голова?
Диана мгновение подумала, а потом со всей силы вцепилась когтями мне в руку. Я пискнул, и с трудом ее отцепил.
- Что я такого сказал?
- Сам знаешь! Пусти, ты мне ноготь сломаешь.
- Пустить? С риском для жизни?
- Плевать тебе на жизнь, и на свою, и на чужую!
- Неправда.
Папа пихнул меня под локоть и одарил на редкость строгим взглядом, притворяясь, будто он вовсе и не папа, а блюститель порядка “при исполнении”. Пришлось Диану отпустить. Слава богу, мстить она не стала. Только тихо фыркнула и взглядом пообещала отомстить попозже.
Тут заиграл орган, и я мигом обо всем забыл. Конечно, не Бах, но все равно, органная музыка - это что-то не от мира сего, да еще при такой акустике как здесь. Мощные звуки наполнили собор густыми вибрирующими волнами, от которых дрожали и звенели своды, а воздух стал осязаем как морская вода, выталкивающая предметы, становящиеся невесомыми, вверх, согласно закону Архимеда, и казалось, что все отрывается от земли и возносится ввысь на этих звенящих волнах.
Огоньки множества свечей дрожали в такт царственному гулу могучего инструмента. Приглушенные слова на латыни торжественно потонули в небесной музыке. Наконец, брачующиеся - In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, объявлены мужем и женой, перед Богом и перед людьми, неважно, на счастье или горе, добро или беду. Священный акт свершен. Далее - будь, что будет, что должно - случится.
Огненными буквами на Валтасаровом пиру начертаны письмена истории.
- А ты никогда не был влюблен в принцессу Маргариту? - вкрадчиво поинтересовалась Диана, когда все начали покидать собор. Что, месть уже началась?
- Еще чего.
- Почему? Неужели ни капельки?
- Ну, разве что мельком, не больше, чем все.
- Да? А я подумала, что ты ревнуешь?
Я издал нездоровый смешок.
- К кому, к Генриху?
- Или к Ла Молю.
- Ну, нет! Попасть в гербарий сгубленных сердец - не моя мечта. Предложи лучше Огюсту. Он у нас романтик.
- Струсил! - обрадовалась Диана. - Я так и знала!
- Сердцу не прикажешь. Кстати, видишь того маленького человечка рядом с Маргаритой?
- Генриха?
- Да, держись от него подальше, чем от Брантома и Бюсси, вместе взятых.
- Чепуха, он совсем не в моем вкусе.
- Неважно, милая. Он, все-таки, король. А ты слишком похожа на ангела, от которого все теряют голову.
- Знаешь что, будь моя воля, ты бы давно потерял голову в буквальном смысле.
- Очень может быть. Помнишь, что стало с Тибальтом из-за Джульетты?
- Генрих не похож на Ромео.
- Тем хуже.
- Балбес, - сердясь пробормотала Диана. - Не пытайся меня запугивать. Не выйдет.
- Ура! Подействовало! Не забывай, что и Джульетта в конце концов зарезалась.
Диана зашипела.
- Ну, погоди, я еще отомщу!..

Что хорошего находят люди в затянутых праздниках и шумных сборищах? Перерывы в однообразной серой жизни? Которые зачастую гораздо утомительней и напряженней обычных дней. Некоторые, конечно, расслабляются на всю катушку. Под вечер в Лувре полно было таких “расслабленных” по углам, на которых формула: “встань и ходи” никак бы не подействовала. Нетерпеливые парочки разбредались во всех направлениях в поисках укромных местечек, которых было много в этом подобии критского Лабиринта. Но многие еще вели себя прилично - танцевали, болтали, делились сплетнями, затевали несложные игры. Жанна дю Ранталь уже покинула дворец, в сопровождении слуг отправившись домой, хотя ее брат был еще где-то здесь, со своими друзьями. До этого мы успели с ней немного поговорить и потанцевать, и теперь в голове у меня была полная сумятица, а в сердцебиении - перебои, от которых не придешь в себя так уж сразу. Страшно подумать, что со мной делается, когда она рядом. Ну как такое может быть? Непостижимо, иррационально. А как же двадцатый век, в котором пребывала половина моего нынешнего “я”? Эта половина явно протестует, а поделать ничего не может. Как бесплотный дух, она тут не властна. Да и не верила она ни в какую любовь. Считала, что любовь, это сказка, которую мы сами себе рассказываем. Исходя из собственного опыта, могу сказать, что так оно и есть, но иногда эти сказки слишком далеко заходят. С них начинается, но ими не всегда кончается. Вдруг, ни с того, ни с сего, обнаруживаешь, что эта сказка недалека от истины, что не только ты ее себе рассказываешь, но и еще кто-то в нее верит, начинаешь верить в нее сам, теряешь контроль, и - крышка, любовь до гроба, или что-то в этом же роде. Попалась птичка в собственные сети. Лера, там, в двадцатом веке, пока не попалась. А интересно, если попадется, то каким он будет - мечтателем, колдуном вроде Жанны? Забавно бы это выглядело - мужчина, похожий на Жанну! А хотя, чем черт не шутит, лучше об этом не думать. Да и если история совсем полетит вверх тормашками, никакой Леры вообще уже не будет. А может, для меня и вовсе ничего не будет...
Жанна была сегодня очень мила. Ей очень шел серебристо-зеленый бархат, напоминающий весенние нежные листья, или молодую траву после дождя, когда каждая травинка усеяна светящимися алмазными брызгами. Ее глаза мерцали как изумруды, темные и загадочные но, почему-то печальные и немного испуганные. Жанна была бледнее, чем обычно, и казалась то утомленной, то нервной. Во время танца она, кажется, повеселела ненадолго и, забываясь, непринужденно мне улыбалась, когда мы встречались взглядами, совершая сложные и довольно забавные фигуры средневекового балета - то чопорное расхаживание кругами, то любопытные подпрыгивания, поклоны, замирания в самых неудобных позах. Тому, кто никогда не пытался совершать подобных упражнений в соответствующем наряде, жестком и тяжелом, перегруженном украшениями, никогда не понять, какое это увлекательное занятие, во время которого чувствуешь себя стеклышком в калейдоскопе придворного бала. Все вокруг пестрело и сияло в свете сотен свечей. Но бледность Жанны меня беспокоила.
- Вам нездоровится? - спросил я, когда танец кончился и мы отошли в сторонку. Вопрос не самый тактичный, не из тех, что принято задавать дамам, но он меня волновал.
- О, нет, - вздохнула Жанна с еле уловимой ноткой тоски в голосе, невольно нагнав на меня неприятную мысль, что это именно я навеваю на нее эту тоску, а может - скуку. - Все хорошо, вот только...
Она бросила на меня быстрый взгляд, и тут же потупилась.
- Мне, почему-то, страшно, - и замолчала.
Я взял ее маленькие руки в свои. Боже! До чего же холодные, хотя вечер тепел.
- И мне не холодно, - добавила она, видя, как я удивился, почувствовав в своих руках лед.
- Вы не расскажете мне, что вас беспокоит? Прошу вас, Жанна. Быть может, я смогу вам помочь?
Черное кружево ресниц дрогнуло и взлетело вверх, открывая спрятанные под ними чудесные изумруды, внезапно ярко вспыхнувшие. Она смотрела на меня почти умоляюще, и сердце мое бешено застучало, готовое выпрыгнуть из груди, или сгореть там же, как в аду, губы ее дрогнули. Наконец, она, кажется, решилась.
- Я... - но тут она еще больше побледнела и запнулась, - нет, нет, ничего. Сама не знаю, что на меня нашло.
- Жанна, пожалуйста, - сказал я с тихим отчаянием.
Она полуупрямо, полуиспуганно покачала головкой, и рубины в прическе зловеще блеснули.
- Я не могу, - сказала она тихо. - Не могу этого понять, и сказать тоже. Не мучьте меня, все равно вы не поверите, - в ее глазах показались слезы. - Боже мой!.. - она прикусила задрожавшую губку. - Но если я погублю... Ах, нет, не может быть!
Господи, что она со мной делает? Еще одна слезинка, и я упаду перед ней на колени, да просто умру на месте, лишь бы она не плакала!
- Жанна, милая, - сказал я мягко и успокаивающе, хотя мое сердце обливалось кровью. - Если вы чего-то страшитесь, не держите этого в себе. Страхи могут ослаблять нас изнутри, но высказанные, они часто теряют силу. Что бы это ни было, я постараюсь понять. Ведь я не просто люблю вас, я ваш друг, и не хочу, чтобы вам было тяжело, даже если вы меня нисколько не любите. Я лучше умру, чем...
- Нет! - испуганно воскликнула Жанна, глянув на меня с подлинным ужасом.
Я изумленно на нее воззрился, не понимая, что ее могло так напугать.
- Не говорите так, - прошептала она моляще. - Это может принести несчастье.
Глаза ее подернулись на мгновение легкой дымкой, будто она увидела видение. Глаза волшебницы... Несмотря на то, что я постоянно твержу себе, что я ничуть не суеверен, я похолодел и слегка подавился воздухом. Ну, конечно, Жанна ведь и есть волшебница. Кажется, до меня наконец дошло.
- Вам привиделась смерть? Моя? Вы потому не хотели говорить?
Жанна тихонько ахнула и кивнула, не глядя на меня.
- Но мои сны не всегда сбываются, - прошептала она с жалобной надеждой.
Неплохо бы, черт возьми. Я сдержал легкую дрожь, постаравшись преисполниться того самого фатализма, которого, по мнению Огюста, у меня больше, чем нужно, и надеясь на то, что мы во времени все равно теперь находимся как бы вне закона.
- Никто не бессмертен, - сказал я с улыбкой. - Простите за любопытство, - любопытство и вправду было сильным. - Как это случится?
Жанна неуверенно поежилась.
- Слова могут придать силу неясным видениям.
Интересно, Нострадамус тоже об этом думал, когда ему пришло в голову записывать все, что он увидел, аккуратными строфами? Что написано пером, того не вырубить топором?
- Но если это послужит предостережением... - Жанна взяла себя в руки и посмотрела мне в глаза достаточно решительно. - Пожалуйста, будьте очень осторожны, если вам снова придется вступить в бой с Дизаком.
Похоже, это несколько устаревшее предсказание, - подумал я, готовясь улыбнуться.
- И никогда еще это не было так опасно, как теперь. Пожалуйста, поверьте мне. Словно сама Смерть его окружает. Правда, - она слегка нахмурилась и неопределенно повела рукой вокруг меня, - и вас тоже. Даже не знаю, как это объяснить. Темная тень с холодом вечности. Впервые я почувствовала ее тогда в лесу, помните, неделю назад?
У меня волосы встали дыбом. Неделю назад? Темная тень с холодом вечности? Однако же, недурное определение... Я с трудом кивнул, и мысли мои понеслись вскачь.
- Тень? - переспросил я.
Жанна кивнула.
- Да. На вас, как и на нем. Только один из вас переживет следующий бой. Ведь вы будете осторожны, правда?
- Да, - пробормотал я. - Я буду осторожен. И... спасибо.
Если это то, что я думаю, то... Нет, нет и нет. Нельзя так поддаваться эмоциям. Но версию надо будет как-нибудь проверить.
- Вы мне верите?
- Да.
Жанна вздохнула.
- Будущее. Оно мне снится иногда. Такое серое и унылое, будто в тяжелом тумане. Там так холодно и страшно...
Она зябко передернула плечами.
- Пожалуйста, обнимите меня.
В любое другое время эта просьба вознесла бы меня на вершину блаженства. И даже сейчас, когда я обнял Жанну, нежно и осторожно, во мне вспыхнул необъяснимый восторг. Люди - смешные существа. Жанна прижалась ко мне, уткнувшись носиком в мою грудь, и словно спрятавшись в моих объятиях от всего света. Вообще-то, от всего света нас скрывала тяжелая занавеска, тканая потускневшими золотыми нитями. Не удержавшись, я легонько поцеловал ее душистые черные волосы, блестящие и нежные, как шелк. Жанна и не подумала возмущаться. Бедная девочка, напуганная дурными снами. Сколько нужно иметь сил, чтобы жить, зная, что твои сны, если не обязательно сбудутся, то сбудутся очень похоже? Чувствовать дыхание вечности постоянно рядом с собою, холодной и не знающей жалости к той, кому вздумала открывать свои секреты. Я принялся нашептывать ей простенькую колыбельную, сочиненную давным-давно:

Не бойся, милая моя,
Угрозы ветра и огня,
Всегда есть тайная стезя
В волшебную страну.

Страну прекрасных сладких грез,
Садов душистых нежных роз,
Слегка пьянящих диких лоз,
Где все подобно сну.

Но эта дивная страна,
Где круглый год царит весна,
Она единственно верна
И истинна всегда.

Там царство смеха и мечты,
Небесной, юной красоты,
Непогрешимой чистоты,
Там грусти нет следа.
Лишь счастье - навсегда.

Слова, слова, слова - как говорил принц Гамлет. Но Жанна перестала дрожать, и дыхание ее стало спокойней. Еще минуту мы стояли молча, не двигаясь. Потом она подняла голову, не отстраняясь, что было странно и чудесно.
- А вы - колдун, - сказала она вдруг, улыбаясь.
Я ответил лишь удивленным взглядом. Не ожидал.
- Не знаю, почему, но мне больше не страшно. То есть, страшно, но мне верится, что все будет хорошо. Правда.
“Ну, ну, - подумал я. - В волшебном потустороннем царстве...”
- Конечно, - улыбнулся я.
- Я очень люблю вас, - серьезно сказала Жанна.
А потом... Даже не знаю, как это вышло, но вместо ответа я ее поцеловал. И ее губы ответили. Несколько головокружительных мгновений я был совершенно счастлив, а опомнившись, отстранился, сам испугавшись того, что натворил.
- Простите, - прошептал я, мучаясь запоздалым раскаянием.
Мгновением позже, в глазах Жанны тоже отразился испуг, и она залилась краской.
- Ничего, - торопливо пробормотала она, потупясь. - Мне пора.
- Позвольте проводить вас.
- Нет. И не делайте ни шагу, пока не досчитаете до пятидесяти. Клянетесь?
Что еще мне оставалось делать?
- Клянусь.
- Прощайте, Поль.
- Прощайте, Жанна.
Она исчезла, а я с трудом перевел дух. Впервые! Впервые в жизни я коснулся ее губ, и не был испепелен на месте молнией небесной - вот, что удивительно. Потрясающе. Какое невыразимое счастье и ужас! Да, есть свои преимущества у долго сдерживаемых чувств. Тот, кому не приходилось ждать счастливого мгновенья больше года, никогда меня не поймет. Тем хуже для него. Я целовал в своей жизни не так уж мало губ, но даже мой первый поцелуй никогда не сравнится с этим - небесно прекрасным. Понемногу я успокоился, честно досчитал до пятидесяти, и покинул укрытие.
Неплохо бы теперь разыскать кого-нибудь из наших. Так, кажется, кое-кого вижу. Вот Диана, вопреки советам, ведет оживленную беседу с Брантомом и еще несколькими дамами. А вот, и Ла Моль к ним присоединился, кажется, не спускающий сияющих глаз с моей милой сестренки. Огюст переговаривается с какими-то мрачновато выглядящими субъектами, эмоционально размахивающими руками. По их благочестиво-возбужденным физиономиям сразу можно угадать, какую веру они исповедуют, не в пример старине Огюсту. Может, пойти поспорить с ними о чем-нибудь? Ах, ладно... Ну, папа обсуждает что-то с Бироном и Лонелем. Конечно, он же у нас великий теоретик и военный историк. Лонель явно уже нетвердо стоит на ногах. Не миновать ему опять оловянных тарелок от супруги. А вот этот человек мне, пожалуй, нужен.
Завидев в другом конце залы Лигоньяжа, беседующего с герцогиней де Ла Гранж, я прямиком направился к ним. Герцогиня не обидится - она меня обожает, в числе некоторых прочих. А Лигоньяж - ну какой с ним может быть серьезный разговор? Краем глаза, проходя, я заметил, как к папе и Бирону приблизился граф де Люн, основательно заикнувшийся на глубокомысленном приветствии. Какое счастье, что я не пошел к ним! Бирон слегка позеленел, и на лице его отразилась поистине невыносимая мука.
- О, мадам герцогиня, позвольте мне выразить вам мое совершенное восхищение! Приветствую вас, Лигоньяж.
Глаза герцогини озорно заблестели.
- Виконт де Ла Рош-Шарди! - восторженно пискнула она, подскочив в кресле, и даже хлопнула в ладоши, прежде чем подать мне свою белую округлую ручку.
Герцогиня очаровательна. Лет ей что-то около тридцати. Роскошная блондинка с тонкой полупрозрачной кожей и огромными серыми глазами, прихотливо изменяющими свой цвет в зависимости от освещения или настроения. Примерно таких женщин рисовал Рубенс. Я нежно ей улыбнулся. Лигоньяж издал еле слышное досадливое ворчанье.
- Как наши дела? - спросил я.
- Никак, - со вздохом ответствовал Лигоньяж. - Его нет в Париже. Удивлены? Я тоже. Он был сегодня на венчании, а потом опять исчез.
- О ком это вы? - полюбопытствовала герцогиня. - Кто этот ненормальный, что не празднует вместе со всеми?
- Ваш кузен, мадам, барон де Дизак, - сказал Лигоньяж.
Глаза герцогини неожиданно сузились, приобретя поистине стальной блеск.
- Ах, эта скотина, - пробормотала она сквозь сжатые зубы, совсем не светски. - Надеюсь, в конце концов, его кто-нибудь убьет.
Пару лет назад Дизак имел наглость убить одного из возлюбленных герцогини де Ла Гранж, которым она в то время особенно дорожила. С тех пор она питала к нему бешеную ненависть и, говорят, даже попыталась однажды подослать к нему убийц. Но дело сорвалось.
- Мы постараемся, - пообещал Лигоньяж. - Наш друг Шарди собирается совершить вторую попытку. Надежда есть. Первый раз ни у кого не выявил явного преимущества.
Все может оказаться куда хуже. Если уж двадцатый век, с некоторыми искусственными дополнениями, дает преимущество над шестнадцатым, то насколько же все они уступают тридцать шестому?!
- Это верно, - сказал я меланхолично.
Герцогиня обратила ко мне ласковый взгляд и улыбнулась.
- Вы - настоящие друзья. И хоть я знаю, Шарди, что вы любите другую, и сражаетесь за нее, но ведь, все-таки, немножко и за меня, не правда ли?
- Конечно, - искренне согласился я, глядя в ее бледно-зеленоватые глаза, подобные большим прозрачным озерам. - Вы - мой хороший друг, мадам.
- Да, да, - усмехнулась герцогиня, поигрывая брелоком из собольего меха, претендующим на изображение настоящего соболя с агатовыми глазками и золотым ошейником, украшенным хрусталем. - А ведь, помнится, было время, когда нас связывала не только дружба?
- Да, - сказал я с самым невинным видом. - Еще и переписка.
Мы засмеялись.
- Ах, лисенок! Но зато - какая переписка! Хотелось бы мне, чтобы те чувства, которые вы описывали, хоть у кого-то были настоящими.
Я скромно помахал рукой.
- Было бы воображение, и будет все. А что на свете есть прекраснее мечты? Ей следуя, горят и гаснут звезды, и ярким днем, и ночи вопреки!
- Вергилий? - полюбопытствовал Лигоньяж, явно пытаясь испортить впечатление. Герцогиня протестующе фыркнула, решительно тряхнув прической, почти сплошь укрытой жемчугом.
- Что вы, - усмехнулся я. - Просто дурацкий экспромт. Не волнуйтесь, Лигоньяж, тут я вам не соперник.
- Да простятся нам прегрешения, вольные и невольные, - проворчал Лигоньяж.
- Перестаньте, Шарль, - надувшись сказала герцогиня. - А то я и впрямь подумаю, что вы ревнуете. Мне приходилось отучать мужа от этой дурной привычки до самой его смерти, упокой, Господи, его душу. У меня ведь есть своя голова на плечах, и только я решаю, кому должно принадлежать мое сердце. К тому же, вам должно быть известно, что виконт Шарди приходится мне пятиюродным племянником, и теплые чувства между нами вполне естественны.
- Совершенно верно, - подтвердил я. - Итак, разрешите откланяться...
- Ни в коем случае, - заверещала герцогиня. - Вернитесь! Вы мой самый любимый, самый лучший племянник! Не обижайтесь, Шарль, вы тоже самый лучший, но другой... Ах, ах! Кого я вижу! Какие прекрасные воспоминания!
Герцогиня заприметила и впрямь приятную компанию: Рауля, Пуаре, капитана Мержи, и Этьена де Фонтажа.
- Друзья мои! - громко воскликнула герцогиня. - Как давно я вас не видела!
Ее голос, звонкий и отточенный как дамасский клинок, казалось, так и врезался в компанию не подозревающих худа боевых товарищей. Они слегка вздрогнули, и с улыбками подошли поближе, увеличив “свиту” герцогини де Ла Гранж в три раза.
- У меня неприятная новость, - негромко сказал мне Рауль, приветливо улыбаясь даме. - У капитана Мержи действительно есть младший брат.
- Досадно. - Прежде он избегал упоминаний о своей семье.
Мы все приветствовали друг друга. Особенное внимание герцогини привлек к себе Фонтаж. Умильное их воркование, пока он склонялся к ее ручке, как-то затянулось.
- Похоже, друзья, мы становимся лишними, - с улыбкой сказал Мержи.
- Бежим! - весело блестя глазами, прошептал Пуаре.
И пользуясь случаем, мы быстренько улизнули. Герцогиня - прелесть, но чтобы ее успешно покинуть, нужно выбрать нужный момент.
- Опять Фонтаж влип, - сказал Пуаре, и все весело хихикнули.
- А они составили бы неплохую пару, - заметил я. Оба они немного экзальтированные, веселые и влюбчивые до невозможности, из тех натур, для кого флирт - образ жизни, но оба непостоянные, как мотыльки.
- Знаете что, Шарди, - недовольно проворчал Лигоньяж, ретировавшийся вместе с нами. - Это все вы виноваты.
- Честное слово, это не я привел Фонтажа, - ответил я смеясь.
- Все равно, - упрямо сказал Лигоньяж. - Пока вы не появились, все было просто замечательно, а вы ее отвлекли.
- Так отвлеките ее снова!
- Еще чуть-чуть, Шарди, и я вызову вас на дуэль.
- Бросьте, Лигоньяж. Фортуна переменчива. Посмотрите лучше, сколько прекрасных дам вокруг.
Лигоньяж “просканировал” окрестности.
- А ну вас, - и сделав вид, что дуется, он ушел на охоту.
Мержи дружески хлопнул меня по плечу.
- Ну, дезертир, как идет гражданская жизнь? Говорят, ты влюбился по уши?
- Да, пожалуй. С кем не бывает?
- О, но это длится уже больше года! Боюсь, от мирной жизни у тебя приключилось размягчение мозгов.
- Все лучше, чем позволить им одеревенеть, исполняя чьи-то приказы.
- Ах вот как, сразу камень в наш огород! Да, все тот же заносчивый старина Шарди, ничуть не изменился.
Мы рассмеялись.
- Правда? Это здорово! Ну, как дела в отряде?
- Да все так же. Скучновато. Предпочитаю видеть его поменьше. Впрочем, скоро ведь новая кампания - в Испанию. Не собираешься опять к нам присоединиться?
Сперва рак на горе свистнет.
- Ну, если и правда в Испанию - может быть, - сказал я дипломатично.
Мержи задумчиво наморщил нос.
- Ты помнишь семидесятый год? Наш король женился на испанской принцессе.
Понятно, куда он клонит. Я пожал плечами и философски улыбнулся.
- И что же, - продолжал Мержи, - это ничуть не мешает нам, всего через два года, готовиться к новой войне. Как ты думаешь, эта свадьба будет такой же смешной?
- Возможно.
- Гнусно, - проворчал Мержи.
- Согласен.
- Угу. У тебя когда-нибудь был родной младший брат - гугенот?
Я занервничал, стараясь этого не показывать. Милая семейная историйка, обрисованная Мериме, не внушала мне оптимизма. Но мы же, в конце концов, не в романе! Даже если пока сюжет идет во многом похоже, это еще не значит, что в следующей войне младший брат обязательно убьет старшего. То есть, случается такое сплошь и рядом, но если это произойдет в данном конкретном случае, это будет уже форменное свинство. Это совсем не смешно - наблюдать в жизни, как разворачивается придуманная кем-то драма. С историей еще можно как-то смириться, но с беллетристикой...
- Никогда. Настолько мне не повезло.
Мержи с укоризной глянул исподлобья.
- Только достаточно дальние родственники.
- Это не считается. А у меня есть. И что нам делать, если мир опять рухнет? Я пытался зазвать его к себе, но предрассудки сразу не преодолеешь. Мы пока в прекрасных отношениях, он совсем молод, и не был еще ни в одной войне, но, все-таки, он поступил почти в непосредственное подчинение Шатильону. Черт, я, наверное, зря волнуюсь, да? Беспокоюсь, что не смогу за ним присматривать, - Мержи смущенно усмехнулся. - В конце концов, ему уже семнадцать лет, и он вполне способен за себя постоять. Тебе ведь тоже было семнадцать, когда ты объявился у нас в отряде корнетом? А мне было и меньше в моей первой войне. Старею, что ли?
- Что за чепуха? - возмутился я. - Ничего себе, старость в двадцать пять лет! Если бы у меня был младший брат, я бы тоже беспокоился.
- И у меня больше нет друзей на той стороне. Если с ним что-то случится, меня могут даже не известить, - сумрачно проговорил Мержи. - Уж я-то знаю, как там ко мне относятся.
- А почему бы нам не поручить его заботам моего кузена? - предложил я. - Он, правда, сумасшедший, и за ним самим надо приглядывать. Но - все-таки... А как зовут твоего брата?
- Бернар, - ответил Мержи, очередной раз повергнув меня в уныние. - А ты уверен, что твой кузен захочет иметь со мной дело?
У капитана был явный комплекс в отношении его прошлой партии. И видно, что поддерживаемый окружающими.
- Этот - захочет. Я его знаю, - усмехнулся я.
Да Огюст просто до потолка будет прыгать от восторга, когда ему поручат приглядывать за книжным героем. Если, конечно, все мы доживем до этого счастливого времени.
- Ну, если это тот самый... - многозначительно улыбнулся Мержи.
- Абсолютно точно - тот самый.
- Кстати, а вот и Бернар.
Я оглянулся, и увидел приближающуюся к нам троицу. Один из них был Огюст, с совершенно круглыми глазами и неуверенной улыбкой, второй - бойкого вида молодой человек лет двадцати, с цепким ироничным взглядом, третий - возбужденный юноша с нежным румянцем во всю щеку. Тщательно культивируемый пушок на его верхней губе, видимо, должен был означать гордо закрученные усы. Я невольно потер свои собственные, которые успел снова отпустить к празднику - без излишних претензий, но настоящие.
- Смотри-ка, они уже знакомы! - пробормотал я.
- Позвольте, друзья, представить вам моего младшего брата, - сказал капитан. - Его зовут Бернар.
И мы погрязли в представлениях. Огюст таращился на нас с торжествующим видом, и искоса глянув на второго своего спутника, слегка подмигнул. Когда до него дошла очередь, я понял, в чем дело. Это оказался Агриппа д’Обинье.
- Тысячу лет хотел вас познакомить, - пояснил Огюст, - да все случай не подворачивался.
Д’Обинье сразу рванул с места в карьер:
- А я слышал, вы тоже пишете стихи?
Ну, что тут ответишь известному классику?
- Хм? Ну, в общем, да - бывает.
- Я видел некоторые из них. Совсем неплохо.
- О, вот как. А я видел ваши...
Д’Обинье неожиданно вспыхнул, засмущавшись, и вся его внешняя самоуверенность как-то дрогнула. Ну, конечно, он же еще не знает, что он классик.
- Да? И как они вам?
- Мне понравились, - сказал я с дружелюбной улыбкой, назло всем критикам. - Я рад, что вижу автора. Очень даже рад.
Д’Обинье скромно пожал плечами, улыбаясь с деланной беспечностью.
- Ваши мне тоже нравятся. Но, честно говоря, в них есть некоторые неточности...
- Наверняка. Я же человек, все-таки. И потом, я не особенно серьезно к этому отношусь - просто так развлекаюсь...
Я прикусил язык, сообразив, что с ходу начинаю оправдываться. А, ладно, все равно я сказал чистую правду. Просто меня слегка нервирует, что я вижу прямо перед собой настоящего живого д’Обинье, который понятия не имеет, что ждет его в будущем, и так же неуверенно ждет завтрашнего дня, как и любой из нас.
- Значит, вы тоже думаете, что это только пустое развлечение? - разочарованно протянул д’Обинье.
- Совсем нет. Почему же пустое, - я попытался обратить все в шутку. - Просто, для меня вся жизнь - развлечение. Разве мой кузен вам не говорил?
- Не совсем так, - озорно уточнил д’Обинье. - Он говорил, что для вас вся жизнь - игра. Впрочем, вы - католики, все такие. Только одни признаются себе в том, что это игра, а другие - нет.
- А, ясно. Значит, вы полагаете, что наша жизнь - игра, а ваша - нет? - засмеялся я. - Честное слово, мне это нравится.
Д’Обинье с некоторым сокрушением покачал головой.
- Но ведь это же достойно сожаления!
- И правда - вам так грустно жить, без игр и развлечений...
- Бесполезно, д’Обинье, - сказал Огюст. - Он неисправим - настоящая погибшая душа.
- Ну, спасибо, друг.
- Неисповедимы пути Господни, - сказал д’Обинье. - Может, провидение еще приведет его на нашу сторону.
- А зачем? - спросил я беспечно.
- Как, зачем?! Разве не сказано, что лишь избранные спасутся?
- Сказано - много званых, да мало избранных. К чему же звать всех понапрасну? Боже милостивый, давайте не будем на эту тему.
- А почему? - встрял Пуаре. - Очень интересно.
- Ничего подобного, - сказал Рауль.
- А у вас есть стихи на эту тему? - поинтересовался Бернар Мержи.
- Никогда, ни за что...
- Только не зарекайтесь, - предупредил меня д’Обинье с деланным испугом.
- Ладно, пожалуй, еще подумаю. Но не сейчас. Может, потом придумаю что-нибудь комическое...
- Но это же совсем не смешно, - запротестовал младший Мержи.
- Тогда лучше совсем не буду.
- Да, кстати, я замечал, что вам недостает реализма, - радостно заметил д’Обинье.
- Его что, в жизни мало?
- Глубокомысленное замечание, - задумчиво пробормотал старший Мержи.
Кстати, глядя на них на всех, вполне можно сказать, что в жизни тоже реализма маловато.
- Между прочим, иносказание - тоже своего рода реализм...
- Точно, как в Библии!..
- Ой-ой-ой! Только не это!
Все засмеялись.
- Смотрите, не развяжите новую войну, - шутливо предупредил Пуаре.
Особенного юмора никто не уловил.
- Нужны годы, - проговорил д’Обинье после повисшей паузы, - чтобы все забылось и простилось. Дай Бог нам терпения, и да не войдем мы вновь в искушение впасть в грех Каина.
- Но есть вещи, которые невозможно забыть, - сказал Огюст. - И разве мы первыми начинали убийства?
- Довольно об этом, господа, - настороженно заметил капитан Мержи. - Не поминайте черта, пока он спит, так можно накликать беду.
- А при чем тут грех Каина? - наивно спросил его брат. - Разве истинно верующий может убить своего брата? А война против несправедливости и угнетения - святая война.
- Как заметил святой Августин, - мрачно добавил Рауль. - Но знаете ли, в жизни все так перемешано, что бывает просто невозможно разделить все на черное и белое. Когда дается ход смертям, и Сатана правит бал, никто не может быть уверенным, что поступает правильно, и туда ли нацелен удар, куда нужно.
- Все в воле Божьей, - улыбнулся Бернар Мержи. - Вы, католики, слишком много рассуждаете. Разум человеческий слишком слаб, чтобы постигнуть смысл всего происходящего. Здесь нужна вера, и тогда сердце ваше останется чистым и открытым для Бога. Пусть он ведет нас к свершению высшего замысла.
- Но иногда так просто обмануться, - сказал я. - Мне как-то самому доводилось целиться в друга, не зная кто он, и лишь в самый последний момент узнать его, и не спустить курок. Это было довольно пугающе.
- Он был католиком, как и вы?
- Нет, он был протестантом.
- Вот видите, сам Бог сдержал вашу руку, чтобы не пострадал невинный!
Я с трудом воздержался от комментариев. Д’Обинье нетерпеливо дернул младшего Мержи за рукав. Капитан тоже заметно нервничал.
- Извините, господа, я должен вас оставить, - сказал он. - Идем, Бернар?
- Да. Прощайте, - молодой человек весело и беспечно улыбнулся и поспешил за своим братом.
- Погодите, я с вами, - сказал д’Обинье и, дружески пожав руку Огюсту и поклонившись нам, тоже удалился.
- Совсем малыш, - вздохнул Пуаре. - Не был еще ни в одном сражении. Думаю, потом он поймет, что к чему.
- Главное, сделать это вовремя, - заметил Рауль. - А то, может быть и поздно. Сколько народу рождается и умирает, даже не пытаясь ничего понять в этом мире.
Пуаре покивал, и взглянул на часы.
- Это точно. Ну, простите, я тоже должен идти, я ведь не такой свободный человек, как вы. Еще увидимся!
И мы остались втроем.
- Ох, и сложное же это занятие, общаться с людьми, которые вроде и настоящие, а вроде и нет, - вздохнул Огюст, проводя рукой по лбу.
Я привалился к ближайшей колонне, со странным чувством, будто из меня вдруг вынули стержень, и на меня накатила тоска. Когда пропала необходимость вести светскую беседу, пропало и все то, что меня как-то поддерживало весь последний час, когда прошла эйфория от встречи с Жанной, и я смог задуматься о ее словах. Тень вечности, бесконечного, холодного и запутанного времени снова приблизилась и сгустилась, став почти такой же осязаемой и угрожающей, как и в первый день нашего превращения. Свет люстр с сотнями свечей будто померк, и стены просторной залы зловеще надвинулись. Люди двигались как механические игрушки. Смех и голоса звучали как бездушный скрежет металла. Странно, но несмотря на множество разных звуков, они казались ужасающе, непреодолимо далекими, и в душу мне закрадывалась неестественная мертвая тишина. Время неудержимо, жизнь ничтожна, а вечность темна и холодна. Я будто заглянул в мрачный бездонный колодец, беспросветный и гулкий... Господи, так вот о чем писал Эдгар По! Просто о времени! Маятник времени и колодец вечности, поглощающий все на свете, Кронос, пожирающий своих детей. Все кончается этим самым колодцем, и неумолимые размахи маятника, и надвигающийся вплотную горящий ад... Проклятье! В этой милой сказке я всегда хотел оказаться только на месте генерала Лассаля, бесцеремонно вторгающегося в Толедо и прекращающего безобразия инквизиции. Вот только в войне со временем нет никакого Лассаля.
- Э-эй, - позвал Рауль, подергав меня за руку. - Чего не отвечаешь?
Я перевел немигающий взгляд с поцарапанной паркетной плитки на слегка усмехающегося Рауля.
- Что случилось?
- Ты что, спишь с открытыми глазами?
- Нет. Задумался.
- Я спрашивал... А впрочем, это был просто дежурный вопрос, - Рауль махнул рукой.
- Какой-то он вялый, - заметил Огюст. - Как выжатый лимон. Что, жалеешь своего капитана? До двадцатого века он все равно не доживет.
- Как и мы, - сказал я мрачно.
- Мы как раз можем. Частично.
- Не уверен.
- Прекрати! Кого ты хочешь напугать? - нахмурился Огюст.
- Не собираюсь я никого пугать. Кстати, только не вздумай смеяться, но есть уже некоторые предположения по поводу того, кого мы ищем.
- А мы ищем? - неискренне удивился Огюст. Рауль вопросительно поднял брови.
- Кажется, хотя я не представляю, что нам с ними делать. Жанна предложила мне сегодня одну интересную кандидатуру.
Я вкратце передал им ее слова, вызвав у них приступ веселья. Рауль решил проверить, нет ли у меня жара.
- Странно, температуры вроде нет.
- А вот с пульсом явно нелады, - заметил Огюст, ухватив мое запястье.
- Прекратите. Это всего лишь гипотеза. И он действительно ведет себя странно...
- Нельзя быть таким суеверным, - пренебрежительно отмахнулся Рауль.
- Становишься трусишкой? - усмехнулся Огюст. - Может, у тебя просто пьяная истерика?..
- Я тебя придушу! С каких это пор...
- А вот и Изабелла! - воскликнул Рауль, отвлекая нас от намечающегося выяснения отношений.
- Ну, наконец-то я вас нашла! - взволнованно выдохнула Изабелла, нервная и побледневшая.
- Что стряслось? - спросил Рауль.
Чуть встрепанная Изабелла оглянулась и перевела дыхание. За ней возник встревоженный Готье. Встретившись со мной глазами, он тут же отвел взгляд в сторону.
- Немедленно уходим, - быстро сказала Изабелла. - Не спрашивайте, просто уходим - и все.
- А не рановато? - удивился Огюст, - Я думал, сегодня все гуляют до утра.
- Только не мы, - резко сказал Готье. - Давай, Поль, не таращись, твой отец и Диана ждут нас уже в экипаже.
- Ладно, но что за бегство? - спросил я, когда мы быстро выходили из дворца. - Нас что, обвинили в государственной измене? Что за тайны?
- Потом, - сказала Изабелла.
- Очень подозрительно, - заметил Рауль. - Лучше скажите, в чем дело, а то вдруг мы наделаем глупостей?
Огюст остановился, упрямо опустив голову.
- Я шагу дальше не ступлю, пока вы не объясните, что мы сейчас делаем.
- О, Господи, - устало вздохнула Изабелла, покачав головой. - Это вопрос жизни или смерти.
- Чьей? - методично спросил Огюст.
Замерев на месте, мы выжидающе смотрели на Готье и Изабеллу. Готье закатил глаза и тихо зарычал, потом взял мою правую руку и крепко сжал.
- Ладно, скажи им.
- А зачем... - начал было я.
- Помолчи, теперь уж, - сердито буркнул Готье.
- Похоже, что началось, - сказала Изабелла. - Мы знаем одного из тех, кто прибыл сюда из тридцать шестого века. Он здесь, во дворце, рассказывает в одной компании басни Лафонтена. Все ясно? Это анахронизм. Как и Вольтер, которого он тоже цитирует. А теперь я назову имя. Готовы? Поль, только не падай - это барон де Дизак, с которым ты горишь желанием подраться.
- Ага! - воскликнул я, после нескольких секунд мертвой тишины. - Я выиграл!
- Туше, - мрачно сказал Рауль.
- Три тысячи чертей! - воскликнул Огюст, с размаху ударив кулаком в ладонь.
- Вперед, не застревайте на дороге! - проникновенно зашипел Готье, таща меня дальше к выходу. - Да не упирайся, если будешь лезть на рожон, я тебе руку сломаю.
- Интересно, как это у тебя получится...
- У меня получится, - с готовностью откликнулся Огюст. - Убьем сразу двух зайцев. И глупостей не наделает, и драться не сможет минимум два месяца...
- Сумасшедшие, - усмехнулся я. - Я не собираюсь делать глупостей. Я тихий и спокойный. Но вам не кажется, что отступать надо с большим достоинством?
- Как-нибудь в другой раз, - отрезал Готье, непреклонный как танк. - Сначала надо обдумать план действий.



Глава 18.

День как будто не кончался, а только что начался. Несмотря на поздний час, все были возбуждены до предела. Едва прибыв домой, мы собрались в маленькой гостиной, вооружившись парой литров свежесваренного кофе, и организовали полуночный семейный военный совет.
- Насколько велика вероятность, что мы подозреваем того, кого нужно? - спросил Рауль.
- Процентов на девяносто девять, и еще девять десятых, - сумрачно ответил Готье. - Этот тип совершенно нахально демонстрировал свою эрудицию, считая, что никто все равно не поймет, что он занимается плагиатом.
- Надеюсь, никому из нас не пришло в голову цитировать при посторонних не себя? - поинтересовался я.
- И вообще, Дизак ведет себя совершенно неправильно, - продолжал Готье. - Если бы у нас не болела голова от своих проблем, мы бы сразу это заметили. Какие такие у него могут быть дела, что он шляется черт знает где, когда, во-первых, у всех праздники, а во-вторых, некоторые вопросы его чести остались неразрешенными вот уже два месяца. Настоящий Дизак никогда не позволил бы себе такой оплошности, не будь у него на то дьявольски веских причин и полной уверенности в себе, что вряд ли было бы возможным после того, как его впервые за последние годы уложили в постель на целых три недели.
- Это было взаимно, - заметил я.
- И ты почти совсем потерял интерес к Дизаку с тех пор, как вообразил, что можешь разделаться с ним в любой момент, - напомнил Рауль. - Похоже, что это у вас тоже взаимно. Но когда-нибудь он решит, что пришло время, и объявится, как сегодня во дворце.
- Ладно, - согласился я грустно. - Что будем делать, помимо моих похорон?
- Перестань дурачиться, - резко сказал папа. - Это в самом деле серьезно.
- Я знаю.
Не скажу, чтобы я сейчас действительно хорошо себя чувствовал, и дурачиться мне особенно не хотелось, но и открыто паниковать я пока не собирался.
- Кажется, у меня есть идея, - сказала поспешно Диана, явно не подумав. - Ведь дуэли запрещены королевским ордонансом? Давайте заложим этого субъекта властям, как злостного дуэлянта, и пусть ему отрубят голову!..
Большую часть присутствующих, как по команде, охватил нервный смех. Огюст стукнул кулаком по столу, выражая одобрение хорошей шутке, Готье подавился кофе, расплескав его на себя и, разразившись гневными возгласами, вскочил и принялся отряхиваться, у Рауля появилось такое ошалелое выражение лица, будто он не мог решить, кто только что сошел с ума - Диана, или он сам, папа присвистнул с отрешенным видом, Изабелла сложила губы трубочкой и вытаращила глаза, я восторженно зааплодировал.
- Диана, ты явно не в своем уме, - с мягкой улыбкой проговорил Рауль. - Во-первых, под эту статью следовало бы поотрывать головы всем нам, кроме, может быть, тебя и Изабеллы, в чем я тоже не особенно уверен. А во-вторых, разве ты не думаешь, что если Дизак все это время выходил сухим из воды, то это стало уже как-то в порядке вещей. А закон... Как сказал сегодня капитан Мержи, не следует будить черта, когда он спит. Совершенно незачем привлекать к себе его внимание.
- Уж я-то знаю, кого моя сестренка жаждет отправить на тот свет, - усмехнулся я. - Ты хоть помнишь, кто был зачинщиком в последний раз?
- Но ты же никого не убивал на дуэли, - возразила Диана. - Всегда только ранил, и обычно - не сильно.
Старая привычка, которая была заведена у нас в гвардии - драться часто, по любому поводу, но в основном только до первой крови - такой бой всегда можно выдать за тренировочный, да по большому счету зачастую так оно и было. Никакой серьезной вражды, никаких серьезных намерений. Убийство, конечно, тоже можно представить как несчастный случай, но слишком часто такой номер не пройдет. Кому не терпится попасть под трибунал - вперед. По мелочи еще можно отделаться какой-нибудь формальностью, но серьезную диверсию против численности собственных войск вам не простят. Так что, если кто-то воображает, что в наше время мы дрались насмерть из-за каждого косого взгляда, то имейте в виду, что на самом деле у нас было принято убивать из-за вещей гораздо более серьезных, которые, конечно, можно было выразить и тем самым взглядом. За маленькими льдинками часто таились настоящие айсберги - выяснялись отношения политических партий, наказывались бездоказательные преступления, чем восполнялось несовершенство официального правосудия, решались дела чести. А ведь честь, это не просто неудобная прихоть. Это образ жизни, идеал, неписаный закон, не для всех, конечно, зачастую еще более деспотичный, чем королевская власть, потому, что это еще и право, право на собственную самоценную личность, на внутреннюю независимость от жестких рамок официальных отношений. Это право на собственную живую душу недаром ставится превыше жизни физической, где каждый не свободен и чему-то подчинен. И поединок, как средство защиты чести, всегда протест против сил, которые стремятся сосредоточить в своих руках право распоряжаться вашей жизнью и смертью, потому он и квалифицировался как “оскорбление величества” и неуважение к правосудию, и по закону должен был караться смертью, или чем-то вроде. И хотя дураков всегда хватает, вызов на смертный бой - шаг серьезный, и обычно на него идут не просто потому, что в голове - ветер, а в шаловливых ручках - оружие.
- Не имеет значения, если надо будет до кого-то добраться, - сказал Готье. - А вообще-то, суды маршалов только в восторге, что их не слишком загружают работой по мирному разрешению чьих-то там споров.
- Да, сейчас-то еще ничего, - согласился Рауль. - А помните постановление третьего собора в Валенсии в... не помню точно в каком веке...
- В конце девятого, - машинально подсказал папа, задумчиво грызя усы. - В восемьсот восемьдесят пятом году.
- Точно! Тогда за убийство на поединке отлучали от церкви, а убитого лишали церковного погребения, - победно воскликнул Огюст.
- Ну, пошли разговорчики, - недовольно заметил Готье. - И что, надолго эта соборная ерунда сработала?
- Если бы сработала, не нужны были бы все последующие глупые законы, - пожал плечами Рауль.
- Минуточку, - сказал папа, - Триентский собор, кстати, постановил то же самое. Не далее как в шестьдесят третьем году - девять лет назад.
- Правда, что ли? - изумился Готье.
- Ну, вы даете, ребята, - усмехнулся папа. - Даже не заметили?
- А все-таки согласитесь, - сказал я, - что дозволенность лишила бы дуэли трех четвертей всей романтики.
- Ты о чем, собственно, думаешь, - осведомился Готье. - Какая, к чертям, романтика, когда мы пытаемся решить, как бы нам дожить до тех пор, когда мы хоть что-нибудь поймем?
- Ах, наконец-то мы подобрались к существу! - воскликнул я насмешливо. - Вспомнили! Так что мы будем делать с тем, что нашли? Пока, пожалуй, остается только спокойно за ним наблюдать, делать вид, что мы лишь те, кем кажемся, и пытаться понять что к чему.
- И далеко мы уйдем с таким наблюдением? - нахмурясь спросила Диана.
- Может, и далеко, пока мы не раскрыты. Судя по всему, они ведать не ведают, чего и кого им надо остерегаться, и ведут себя довольно беспечно - вот как Дизак со своим Вольтером, - ответила Изабелла.
- Интересно, - фыркнула Диана, - и как же нам втереться к нему в доверие?
- А зачем? - спросил папа. - Пока достаточно следить издалека - что он делает, и как делает. А так как мы частично люди другого времени, мы можем понять, что не сходится с тем, что было бы естественным в современности, и сделать определенные, хотя бы очень приблизительные выводы. Какое-то время нам действительно понадобится просто для сбора информации. С другой стороны... Ты, кажется, что-то говорил про Жанну, Поль?
- Да, но это скорей из области мистики. Хотя, ведь действительно возможно, что интуиция - это завуалированное умозаключение.
- А что именно она сказала? Какими словами?
Я постарался пересказать как можно ближе к тексту. Конечно, Рауль поведал бы эту мистику более убедительно, будь он на моем месте. Несмотря на то, что предсказание Жанны как будто подтвердилось, я чувствовал себя довольно глупо, пересказывая ее фантазии. Все мы обменивались недоверчивыми улыбками, только папа сидел, угрюмо уставившись в стол, и беспощадно пережевывал золотую зубочистку, постепенно превращая ее просто в мятую проволочку.
- Все? - спросил он, когда я закончил.
- Все.
- Хм, - усмехнулся он. - Значит - холодная тень вечности?.. - он покачал головой, как будто его что-то позабавило, но что-то невеселое.
- А действительно, - подала голос Изабелла, - интуиция вполне может быть несознаваемой дедукцией. Жанна заметила, что что-то не так, но не знает, как бы это объяснить, и говорит то, что приходит ей в голову...
- Тут есть и другое решение, - с тихим зловещим весельем произнес папа.
Мне совершенно не понравилось, как он это сказал. И хотя повисла пауза, нравилось мне все меньше и меньше.
- Что ты имеешь в виду? - осведомился я сквозь зубы.
Папа поднял на меня взгляд, полный сожаления и мрачной иронии.
- Я имею в виду, что, возможно, мы уже раскрыты.
Раздались тихие восклицания и, поглядев вокруг, я увидел лишь бледные и чужие лица, полные испуга и, будто бы, понимания.
- Ведь нам надо было найти двоих, так?
- Нет... Это невозможно! - проговорил я с растерянным смешком. У меня было чувство, что кто-то обрушил мне на голову дом. И это было настолько ошеломительно, что я даже не мог себе представить, как мне на это отреагировать.
Папа хладнокровно пожал плечами.
- Может, и нет. Мне не дано видеть, вокруг кого есть тень вечности, а вокруг кого - нет.
Огюст потрясенно выдохнул:
- Поль, так ты прокололся!
- Прекрати! - почти прикрикнул я на него, в сердцах стукнув по столу. - Что за паника?! Это всего лишь предположение!
- Действительно, - поспешно сказал папа, быстро положив горячую ладонь мне на руку, и крепко сжав. Наверное, только поэтому я остался на месте. Видно, он почувствовал, что слегка перегнул палку, и произвел на некоторых больший эффект, чем собирался. - Я лишь имел в виду, что нам надо быть осторожнее. Трудно сказать, кто и кем может оказаться. Он может оказаться и женщиной, и в числе близких друзей. Жанна, спору нет, ведет себя странно. Но за ней такое водится вообще. Да и какой она была бы колдуньей, если бы не заметила никакой перемены? Но, колдунья она, или нет, с ней надо вести себя особенно осторожно, раз она может догадываться о слишком многом.
- Слишком много знает? - переспросил я с дурашливым ехидством, все еще не совсем придя в себя. От представленной картины мне стало жутко.
Готье покосился на меня с легким удивлением.
- А с нервами у тебя порядок, - заметил он. - По-моему, кем бы он ни был, Дизак живым не уйдет. Верно?
- Особенно, если он подсадная утка, - сказал я.
- Как это?
- А почему бы нет? Вдруг кто-то что-то заподозрил, и решил пустить нас по ложному следу, поручив ему выучить наизусть несколько классических произведений?
- Да нет, - возразила Изабелла, - он был слишком естественен. Да и кому бы это могло понадобиться? Все же не думаю, что кто-то подозревает о нашем присутствии... то есть о присутствии в нас людей из другого времени. И если те, кого мы ищем, из тридцать шестого века, не думаю, что они обратили бы внимание на такую мелочь, как двадцатый. И даже вполне логично, что Дизак встретился нам в первый же день, когда случилось совмещение - это вроде подсказки.
- Жанну мы тоже встретили примерно в ту же секунду, - усмехнулся я. - Есть о чем задуматься.
- Однако, они явно не ладили, - заметил Огюст с выражением некоторого облегчения в голосе. - И кто из них ведет себя не так как обычно?
- Надеюсь, ты меня не просто утешаешь.
- Ничего себе утешеньеце - да если Дизак не подсадная утка, он тебя убьет!
- Неужели? Еще поглядим!
- Правильно, - пробормотал Готье. - Хвост трубой, уши торчком. Только не заводись.
- Я и не завожусь. Просто хочу выяснить, почему вы так легко отказались от мысли, что Жанна - второй сумасшедший историк? Давайте просто порассуждаем. Предположим, она имеет отношение к тем неприятностям, в которые мы попали. То, что она ведет себя как обычно, не совсем верно. Она нервничает, и совершенно явно. Разве что - слишком явно, и если бы она что-то подозревала, ей незачем было бы делать мне какие-то намеки... но нет, и это возможно, если она проверяла свою версию и пыталась спровоцировать какое-то косвенное признание. И то, как изменилось ее настроение в конце разговора тоже может навести на мысль, что она сделала какой-то вывод. Не знаю, какой. Потом она удаляется с бала, а через некоторое время там появляется Дизак со своим Вольтером. Связь тут вполне возможна, не так ли?
- О Боже, - простонал Готье протестующе. - Неужели ты в самом деле можешь так думать? Это же форменный цинизм!
Судя по тому, как смущенно выглядели остальные, они тоже так думали. Да я и сам был в ужасе от того, что нес.
- Такова жизнь. Не мы ее придумали, - я потер лоб, собираясь с мыслями. - Но, конечно, тут трудно предъявить окончательное обвинение. Жанна может нервничать и просто из-за дурных предчувствий. Впереди столько смертей, что было бы странно, если бы на ней это никак не отразилось. Она уже признавалась раньше, что ей мерещится новая война. Если бы я был на месте того, кому вздумалось изменить историю, вряд ли я стал бы вселяться в образ семнадцатилетней девочки, хотя чем черт не шутит - Жанна д’Арк тоже была всего лишь девочкой, и тоже имела дело со сверхъестественными силами. Так что - нет, рано исключать такую возможность. Ты был прав, папа, она очень даже подходит на эту роль, - заключил я, тяжело опершись локтем о стол, и чувствуя, что окончательно выдохся, и даже сам себя похоронил.
- Как ты можешь так говорить? - потрясенно воскликнула Диана. - Да ты ее совсем не любишь!
Я дернулся от этих слов и горло мне сжали спазмы.
- У тебя мозгов, не больше чем у курицы, - сказал я резко.
Диана, во внезапно сгустившейся тишине, медленно побледнела от ярости.
- Возьми свои слова обратно. Или я за себя не отвечаю.
- Мои слова? Ха!
- Ребята, ребята, давайте без нервов, - предостерег папа усталым голосом.
- Нет уж! - сказала Диана. - Я не собираюсь выслушивать оскорбления! Ты меня слышал, Поль? Немедленно извинись.
- За что это? - спросил я сквозь зубы. - За твои собственные идиотские комментарии?
Диана угрожающе поднялась со своего места, испепеляя меня изничтожающим взглядом и пружинисто шагнула вперед, ясно давая понять, что ее следующим ответом будет пощечина. А меня больше заботила проблема, как бы не заплакать после всех ударов, которые я получил сегодня от судьбы. Я пристально смотрел в потемневшие глаза Дианы, которая, собственно, в этот момент почти совершенно меня не волновала, и опасался, что плотину вот-вот прорвет, а она стояла напряженно прямо, то сжимая, то разжимая пальцы, не вполне владея собой. Я собой тоже явно не владел, и понятия не имел, что может случиться, если мы оба вдруг взорвемся. Еще миг, и, вероятно, произойдет катастрофа. Изабелла вскочила со своего стула и осторожно обняла Диану за плечи.
- Диана, милая, не надо так. Всем сегодня тяжело. Не обращай внимания. Никто не виноват. Мало ли, что сказано сгоряча? Он и сам жалеет, ведь правда, Поль?
Я умолчал о своем мнении, отчасти для того, чтобы не подливать масла в огонь, отчасти потому, что просто не мог говорить. Изабелла в отчаянии всплеснула руками.
- Должен же кто-то уступить! Диана, прошу тебя.
Диана всхлипнула, закусив губу, и прикрыла лицо руками.
- Это невыносимо! Негодяй! Мне наплевать, о чем он думает, и что с ним будет. Он все это заслужил!
Ну, конечно, теперь она плачет. А ведь ей-то с чего бы? Всегда все так кончается. И всегда я виноват.
Я откинулся на спинку стула, не в силах избавиться от звона в ушах, и сделал несколько медленных осторожных вдохов.
- Ну вот, - сказал папа мрачно, - посмотри, что ты наделал.
- Мне очень жаль, правда, - сказал я, судорожно вздохнув. Похоже, пора кончать жизнь самоубийством.
Все принялись утешать Диану. Вскоре ее уже заставили улыбнуться и опять все встало на свои места, кроме моего сердца. Впрочем, и я успел достаточно оправиться, чтобы повторить, что действительно сожалею о содеянном. Диана ввернула шпильку по поводу моего благородного обращения с дамами, и инцидент был исчерпан. Ладно уж, если прикидываешься камнем, будь готов к тому, что в это могут поверить. Однако, успокоив Диану, некоторые все же заметили, что со мной творится что-то неладное и тоже попытались развеселить. А папа принялся убеждать меня, что Жанна ничуть не подозрительнее прочих, и слишком пассивна для злоумышленника, не в пример Дизаку, который занимался в последние дни столь бурной деятельностью, что его невозможно было отловить. И действительно, ей незачем было раскрывать карты своими предсказаниями, и что с ними-то как раз все в порядке, и для нее такое поведение совершенно естественно. И потому, поразмыслив, он решил, что она скорее всего ни при чем, и возможность ее причастности к вселенским катастрофам крайне мала. Точнее - даже довольно абсурдна. А мои подозрения обусловлены лишь впадением в крайность из-за моей изначальной пристрастности, и эмоции у меня - все равно, что шоры на глазах. Я дал себя уговорить, и мне стало немного легче. Тем более, что, кажется, и впрямь никто не хотел ее всерьез подозревать. А Рауль, меж тем, поведал свою теорию о переселении душ. Как ни странно, ее восприняли спокойно.
- Почему бы и нет, - пожал плечами папа. - По-моему, в этом мире нет уже ничего невозможного.
- И у нас действительно способности разных людей, - сказал Рауль. - Разных людей из тридцать шестого века.
- Ну и что? - пренебрежительно осведомился Огюст. - Кстати, мы еще не очень хорошо их контролируем. И ничего о них, по-настоящему, не помним.
- Думаю, со временем мы все вспомним, - сказал Рауль с легкой улыбкой. - И вспомним мы очень и очень многое, - добавил он загадочно. - Не впихнули ли в нас нечто большее, чем просто чьи-то там способности, какой смысл им быть разными?
- Не понял, - сказал Огюст.
- Я сказал - не впихнули ли в нас нечто большее.
- Что?
- Третью память, - беспечно сказал я первое, что пришло в голову.
- Совершенно верно! - победно воскликнул Рауль.
- Психическое растройство, - со смешком воскликнул папа.
- Не может быть, - отмахнулся Готье. - Мы их совсем не чувствуем.
- Интересно! - сказала Изабелла. - Вспомните-ка нашу первоначальную амнезию. В самом начале, какое-то непродолжительное время, мы помнили только то, что касалось двадцатого века, а между тем, были уже здесь. Потом мы уже вспомнили себя в настоящем времени. А еще выяснили, что забыли русский язык - целая система символов испарилась в неизвестном направлении, и даже случайно мы ничего сказать на этом языке не можем, видно - из особых соображений безопасности. Возможно, только временно. Итак, наша память несовершенна, кто знает, что еще мы вспомним? Факт есть факт, в первые минуты прибытия из двадцатого века мы не подозревали, что находимся в одном мозгу с кем-то еще. Что, если нечто подобное происходит с нашей “третьей памятью”? Она находится в подавленном состоянии, но, возможно, еще проявится!
Некоторое время мы подавленно молчали. В мозгу лишний каждый второй, не говоря уже о третьем.
- А зачем надо было устраивать такие маневры через “пень-колоду”? - спросил Готье. - Не проще ли было обойтись без посредников из двадцатого века, которые ничего не знают, и ни в чем не виноваты?
- Но ведь механизм переноса был испорчен, - напомнил я. - Прошлое оказалось почти полностью блокировано, кроме нескольких периодов. Попасть напрямую не было никакой возможности, и потому пришлось действовать через двойников из другого времени, против которых защита этого столетия не срабатывала. Это действительно был маневр по преодолению неисправности...
Повисла мертвая тишина. Я удивленно посмотрел по сторонам и чуть вздрогнул, такими глазами они на меня смотрели.
- Откуда ты это взял? - довольно резко спросила Диана.
Я оглядел их странные лица и выдавил неуверенную улыбку.
- Это что, допрос с пристрастием? Понятия не имею. Разве нам не сообщили этого в самом начале?
- Нет, - сказал папа с тихим весельем, блестя глазами, - не сообщили. Поздравляю, ребята.
- С чем? - испуганно переспросил Готье.
- Думаю, скоро мы вспомним - с чем.
Все замолчали, переваривая идею.
Диана недовольно шевельнулась.
- А почему, собственно, Поль начал вспоминать первым?
- Могу уступить тебе это право, если хочешь...
- Не можешь! - хихикнул папа. - Поздно. Видимо, на наши воспоминания хорошо влияют нервные потрясения, которые перетряхивают в нашем сознании все “ящики”. А кому из нас досталась на сегодня самая сильная атака?
- Послушай, папа!.. - возмутился я.
Папа ответил мне ласковой и печальной улыбкой, и мягко положил руку на плечо.
- Извини уж, но это так. И было бы странно, будь оно иначе. Все эти предсказания, которые сбываются, дикие теории, открытие, что человек, с которым вы мечтали друг друга убить - непобедимый монстр из будущего. Для кого угодно это чересчур в один день.
- Издеваешься, да? А Огюст, который уже целую неделю переживает из-за Варфоломеевской ночи?
- Переживаю?! - возмутился Огюст.
- Проблемы не такие личные, но, думаю, он второй на очереди, если не я.
- Ты? Почему?
- Если бы мы поменялись местами, ты бы прекрасно все понял.
- Да, - воскликнул Готье, усмехнувшись, - пожалуй, это можно понять.
- М-м, - промычал я недовольно.
Диана порывисто вскочила и нежно обняла меня за шею.
- Бедняжка! А я уж решила, что ты совсем бесчувственный!
- Ну, не то, чтобы совсем...
Она поцеловала меня в щеку.
- Я люблю тебя, ты же знаешь. Прости.
- Я тоже тебя люблю.
- Мир на вечные времена.
- Ладно.
- А не пора ли нам поспать? - спросил папа. - Хватит на сегодня. А то уже скоро рассвет.
- Ну, ну, - проворчал Готье, - уснешь после сегодняшнего.
- Уже давно девятнадцатое число, - напомнил папа.
Огюст вздрогнул.
- Девятнадцатое, - пробормотал он мрачно. - Осталось совсем немного.



Глава 19.

- Так что, пир во время чумы срывается? - уточнил я.
Рауль досадливо поморщился, папа со вздохом пожал плечами.
- А что поделаешь, если мы даже не можем сказать точно, какого числа все случится - в ночь на двадцать четвертое, или с двадцать четвертого на двадцать пятое? - спросил он. - Огюст, ты уверен, что в канун дня Святого Варфоломея, а не позже?
Мы вчетвером пытались составить предварительный план на момент грядущего исторического события.
- Еще как уверен, - буркнул Огюст. - Я точно помню, во всех энциклопедиях указывалось, что к утру двадцать четвертого уже были перебиты несколько тысяч гугенотов.
Я шумно выдохнул.
- Несколько тысяч? Да откуда их столько во всем Париже?
- Съехались, - пожал плечами Рауль.
- Ну, ну, попробуй управься, когда их столько. Они могли бы дать здоровенный отпор!
- А элемент внезапности? - напомнил папа. - Он все-таки имеет значение. Да никто и не говорил, что в этой бойне не погибнет и множество католиков. Все будут решать первые часы, которые и дадут преимущество.
- Может быть, но мне все равно кажется, что несколько тысяч - это многовато. Помнишь, Огюст, что напишет потом твой друг д’Обинье в поэме “Лезвия”:

И восемь сотен душ погубит ночь одна,
Невинных погребя, и тех, на ком вина.

- С какой бы стати, спрашивается, ему выгораживать убийц, преуменьшая преступление?
- Может, он имел в виду что-то другое. Ты-то, Поль, вечно всех выгораживаешь.
- Я просто пытаюсь рассуждать логично.
- Ничего подобного. Ты просто по призванию адвокат дьявола.
- А еще мне кажется, что двадцать третье - ошибка в переводе. Все должно случиться в конце дня Святого Варфоломея, а не в канун.
- И конечно, ты это заключил из приключенческих романов?
- А что тут такого? Когда не единожды встречается упоминание, что двадцать четвертого днем все было еще тихо и спокойно, призадумаешься. К тому же, сами авторы были французами, и сложностей с переводом у них не было. А путаница с датами - ошибка очень частая, и из-за чехарды со сменой календаря, и просто потому, что все по-разному решают проблему ночного времени суток - считать ли их продолжением дня вчерашнего, или началом завтрашнего? Начинается ли день с полуночи, или с рассвета...
- А если белая ночь? Или зима?
- Хорошо! Но все равно известно, что сигнал был дан раньше полуночи!
Огюст изнеможенно вздохнул, обмякнув в кресле и тихо процитировал Эдгара По:

Слышишь, воющий набат,
Точно стонет медный ад!
Эти звуки, в дикой муке, сказку ужасов твердят...

Я прижал руку к губам, подумав, что спор мы ведем не на самую лучшую тему в мире. Черт возьми, Огюст еще держится молодцом, ведет себя достойно, и не заставляет надевать на себя смирительную рубашку, хотя мог бы. Обстоятельства для него - не ахти какие.
- Ладно, неважно, - сказал папа. - Нас все равно предупредят, когда будет пора. И тогда придется импровизировать. Все равно ведь, еще и история меняется, и просто не в каждой точке совпадает с той, о которой мы знаем. Трудно загадывать наперед.
Дверь открылась.
- В чем дело, Антуан? - спросил папа.
- Письмо для господина виконта, - ответил дворецкий. - Я подумал, что он захочет получить его сразу. Это от господина де Лигоньяжа.
- Замечательно, - сказал я со смешком. - Надеюсь, он не решил вызвать меня на дуэль из-за герцогини де Ла Гранж...
Я разорвал конверт и бросил взгляд на неровные строчки, нацарапанные крупным, почти детским почерком Лигоньяжа. Моя улыбка моментально пропала и на какое-то время я перестал дышать.
- Что такое? - с беспокойством спросил папа.
- Он передал мой вызов Дизаку, - ответил я ошарашенно. - Ну, следовало ожидать, раз тот объявился.
Огюст попытался выхватить у меня письмо, я его не отдал. Рауль подошел и заглянул сзади.
- Назначено на двадцать седьмое, - объявил он. Рауль всегда схватывает самое главное.
Нас с Огюстом разобрал нервный смех.
- Что смешного? - спросил папа настороженно.
Вместо ответа мы захохотали еще громче.
- Полагаю, это из-за выбора места, - сдержанно ответствовал Рауль. - Тут написано - на кладбище Невинно-убиенных младенцев, у куста боярышника. А еще я думаю, Огюст так счастлив потому, что он заявлен вторым секундантом, помимо Лигоньяжа. Ему вполне может достаться второй искомый историк...
Тут Рауль тоже не удержался и, тихо пофыркивая, бессильно повис на спинке кресла.
Папа покраснел, борясь с желанием последовать нашему заразительному примеру.
- Это называется - и смех, и грех, - заметил он, покусывая усы, и против воли присоединяясь к нам.
- Умора, да и только, - с трудом проговорил я, смахивая выступившие от смеха слезы. - Этот негодяй не может не шутить с историей. Именно двадцать седьмого король попытается остановить резню. Видно, Дизак решил, что эта маленькая заминка очень ему подойдет, учитывая, что оба моих секунданта - кальвинисты...
- Вот гад!.. - пробормотал Огюст, давясь смехом. - Он же знает, что мы вообще имеем мало шансов дожить до этого дня! Форменное издевательство!..
- А эта шутка с боярышником? - слабо простонал Рауль. - А раньше он, видите ли, занят... О, Господи, так же нельзя!
- По-моему, это вообще профанация, - заметил Огюст, слегка успокоившись.
- Похоже на то, - пробормотал папа. - Если он занят сейчас, то потом все будут еще не так заняты.
- Если это профанация, - утомленно сказал Рауль, - то мы точно еще не раскрыты. Поль, он ведет себя совершенно как ты. Кажется, он тоже решил, что ему незачем уничтожать противника, который ему больше ничем не опасен. Помнишь, ты сам признавался, что тебе расхотелось его убивать, когда ты подумал, что у него больше нет шансов победить. Подшутить над ним - другое дело. Черт, неплохо бы все-таки нам все вспомнить до двадцать седьмого!
- Это уж точно, - согласился я. - Ну, у нас есть еще больше недели. А если на нас хорошо влияют стрессы, как раз во время Варфоломеевской ночи мы все и вспомним.
- Особенно я, - сквозь зубы процедил Огюст, совсем уже оправившийся от веселья, и снова помрачневший.
- А если нет - грош нам цена, - пробормотал я. - По крайней мере - нашей жизни.
- Не обязательно, - возразил папа. - Элемент неожиданности еще может быть на нашей стороне. Все в мире относительно. А относительно того, что в современности является нормой, мы очень даже с сюрпризом.
- Это точно, - сказал Рауль. - Не стоит падать духом. Вспомните, как славно мы отправились в расположение врага вчетвером, с одной пушкой.
- Типичная политика папистов, - проворчал Огюст. - Сплошное коварство, и нечестные приемы.
- А как еще ты собираешься выжить? - удивился Рауль. - В честном бою выигрывает сильнейший. Но всегда ли он прав? Пусть лучше выигрывает умный - он хоть знает, зачем ему это надо.
- Боже мой! - пробормотал Огюст. - Боже мой, с кем я связался?
- Вы не забыли, что завтра турнир? - бодрым голосом осведомился папа, поднимаясь и пряча в стол листы, на которых расписывал для наглядности хронологию ближайших дней. - Как насчет того, чтобы подготовиться, раз вы принимаете в нем участие. У всех доспехи в порядке? Ну, пусть победит достойнейший.
Огюст, глядя в пол, зловеще улыбнулся.
- Ну, завтра я вам покажу достойного преемника графа Монтгомери!
- О-го-го! - воскликнули мы хором.
- Надеюсь, ты не меня выбрал на роль убиенного Генриха Второго? - вздернув бровь, поинтересовался Рауль.



Глава 20

У всякого время от времени может хрустеть песок на зубах. Но это не значит, что это должно вам нравиться. Особенно досадно, когда это случается оттого, что ты перетрусил.
Начало было замечательным - яркое солнце, рассыпающееся бликами на блестящем металле, пестрая, разряженная, веселая толпа, запрудившая специально недавно выстроенные трибуны, от которых еще стоял в воздухе легкий запах свежеспиленного дерева, традиционные вымпелы и человеческие гирлянды на всех верхотурах, пронзительные фанфары и схватки, являющие собой поистине фантасмагорическое причудливое зрелище, скорее красочное представление, чем сколько-нибудь серьезные битвы. Таковы нынешние турниры. С изобретением турнирного доспеха, добросовестно выполняющего только две функции - поражать воображение и быть абсолютно непрошибаемым, и, следовательно, невероятно тяжелым и малоподвижным, особое боевое искусство показать сложно. Все отдано в жертву внешнему блеску. Если раньше рыцари, выбиваемые из седел, благополучно вскакивали и принимались тузить друг друга в пешем строю, то теперь вскакивать было подчас уже совершенно невозможно и, по счастью, необязательно. На этом данный вид спорта считался завершенным. Разные элементы боя представлялись отдельно. Теперь к турнирам относятся спустя рукава, как к пустой забаве. А уж после шокирующей гибели Генриха Второго, которому копье в результате несчастного случая вонзилось в глаз, тем более главным условием турнира почиталась безопасность. Поединки стали короче. Например, в конном состязании на копьях следовало лишь выбить противника из седла, или сорвать с него шлем. Последнее получалось редко, так как шлемы так крепились, что удар по ним приводил обычно к первому желаемому результату. Некоторые участники пытались так прикрепить себя к седлу, чтобы этого не происходило, что доходило до курьезов. Так, у одного находчивого рыцаря единственным уязвимым местом оказалась седельная подпруга. Из-за того, что он не мог никуда уклониться, удар в забрало получился страшной силы, и тут он, не расставаясь с огромным седлом, перекувырнулся через металлический круп своего коня и с ужасающим грохотом воткнулся носом в песок, седлом вверх, под всеобщий восторг и хохот, который никто не мог сдержать. Бедняга, как он, наверное, страдал. Но, возможно, он утешал себя тем, что прекрасная королева Наваррская, глядя на него, пролила несколько искренних слез от смеха. Ему решать, стоило ли это того.
Когда пришла наша очередь, солнце стояло в зените, и служителям приходилось уже много раз проходить по арене с ведрами, смачивая быстро высыхающий песок, неизменно тучами взмывающий в воздух при каждой схватке. Папа во всем этом безобразии решил не участвовать, считая, что с его стороны заниматься подобной ерундой было бы несолидно, лучше он посмотрит и посмеется со стороны. Подозреваю, он просто не хотел лишний раз демонстрировать свои бойцовские таланты. С этой точки зрения и нам бы не стоило принимать участия, но это само по себе было бы уже подозрительно.
Первым из нас на ристалище выехал Готье, небрежно смахнув с седла зазевавшегося де Бюсси, чем поверг публику в полное изумление. Рауль тут же бросил ему вызов, и после семи или восьми громоподобных сшибок, оба оказались на земле, основательно оглушенные от наведенного ими самими жуткого шума. Огюст оскорбился, что ему не довелось помериться силами с Бюсси, его любимым книжным персонажем, и пока он ворчал на Готье, совершенно нечестно его опередившего, я ответил на вызов Лигоньяжа, который, кажется, считал меня соперником относительно всех встречаемых им дам, даже тех, которых я в глаза не видел. Честное слово, пора бы ему определиться насчет какой-нибудь одной, подобно мне. А так - неудивительно, что его не принимают всерьез. Правда, он и сам ничего всерьез не принимает. Но летел он красиво. А со мной приключилась странная вещь. Возможно, оттого, что я перегрелся на солнышке во всем своем металле, на меня нахлынуло острое чувство нереальности происходящего, а еще помстилось, что весь этот песок и жара находятся не в Париже шестнадцатого века, а где-то в Аравийской пустыне, веке этак в одиннадцатом-двенадцатом, и несется на меня вовсе не Лигоньяж, а какой-то сарацин, тяжело вооруженный фатимидский всадник - они уже тогда имели намного более тяжелое вооружение чем европейские крестоносцы. Внезапная фантазия была ярка как воспоминание. Я воодушевленно ткнул Лигоньяжа копьем в забрало, воскликнув при этом:
- Получай, язычник!
Потом я увидел трибуны и синие флаги с золотыми лилиями, и на мгновение удивился - откуда они взялись. Но тут все встало на свои места, а на место выбывшего из игры Лигоньяжа выехал Брантом. Тоже, конечно, несомненный язычник, но я уже обуздал свое разыгравшееся воображение, и следующим с лошади слетел всего-навсего Брантом. А заменил его... Огюст, собственной персоной. По-моему, он так и пылал негодованием: с Бюсси расправился Готье, а с его кузеном Брантомом - я, и теперь Огюст был настроен мстить за испорченное развлечение. Он издал душераздирающий боевой клич и помчался мне навстречу, несокрушимый и решительный, как взбесившийся локомотив. Мало что может устоять перед таким напором. Я не устоял. И увидев, что в последний момент острие его копья, прежде нацеленное в центр моего шита, скакнуло вверх, летя мне прямо в смотровую щель, я рефлекторно зажмурился и сжался, решив, что и впрямь вот-вот разделю печальную судьбу Генриха Второго: совершенно не вовремя мне вспомнилось вчерашнее обещание Огюста пойти по стопам графа Монтгомери. И вот логичный итог - в Огюста я почти не попал, лишь скользнув острием копья по щиту, зато от его удара мне едва не оторвало голову. Лошадь подо мной таинственным образом исчезла, я подлетел сначала вверх, вопреки силе тяготения, потом, описав красивую параболу, плашмя грянулся спиной на землю, и какое-то время пребывал в блаженной неподвижности, считая сыплющиеся звездочки.
- Ну, погоди, проклятый кальвинист, - пробормотал я, как только ко мне вернулось дыхание. - Я до тебя еще доберусь!
Мне тут же стало смешно, хотя возмущение не пропало. Вечно у нас Огюстом была дружба-соперничество, никогда не переходящая в настоящую вражду. Но это не значит, что я не могу быть раздосадован - слишком легко я отдал ему победу. Ну, что же теперь остается? Только с достоинством признать поражение. Я сорвал съехавший на сторону шлем, сумел подняться без посторонней помощи, что было безусловным подвигом - благо, я всегда ставил функциональность прежде внешних эффектов, и в моих латах это можно было сделать, со зловещей улыбкой отсалютовал Огюсту, поклонился зрителям, и гордо удалился на своих двоих, что удается далеко не всем. Смею надеяться, что восторженные крики, которые неслись с трибун, относились в этот момент не только к Огюсту-победителю. Но вообще-то, мне было все равно - я злился, и оттого, что внутренний голос говорил мне, что я сам виноват, злился еще больше.
- Быстро же он тебя свалил! - со смешком заметил Готье.
- Я его когда-нибудь пристукну, - проворчал я. - Когда он, черт возьми, научится отличать игру от убийства?
- Браво! - сказал Рауль. - Вы поссорились! И долго это продлится, или как всегда?..
Вдруг озорное лицо Рауля резко переменилось, став тревожным. Он слегка побледнел, глядя куда-то мимо.
- Посмотри туда, - еле вымолвил он, не в силах отвести взора от чего-то за моей спиной. - И ты, Готье, тоже...
Мы оглянулись и посмотрели на арену, потеряв на какое-то время дар речи.
- Боже всемогущий! - пробормотал Готье потрясенно.
- Дизак! - ахнул я, прикусив губу от волнения.
Барон де Дизак, собственной персоной, взял копье и занял позицию на своем краю ристалища. Огюст замер на другом. Копье у него в руке слегка качнулось. Я невольно подался вперед. Все вокруг словно умерло, исчезли трибуны. Остались лишь эти двое, в причудливых вычурных латах, Огюст в позолоченных, Дизак в вычерненных, странные и нереальные как шахматные фигурки, на роющих землю копытами горячих скакунах, разделенные лишь хрупким раскрашенным барьером, и пока еще не поданным сигналом. Эти мгновения казались вечностью. Затем фанфары взвизгнули и Дизак мощно послал коня вперед. Огюст замешкался на мгновение, потеряв в разгоне... Сшибка!.. Конец.
А чего еще мы ждали, что земля разверзнется? Просто теперь пришло время Огюста рухнуть наземь. Я выдохнул воздух, застрявший в легких и ощутил внутри совершенную вялость, опустившись на скамью, обитую кричаще яркой материей. Но страх продолжал нарастать. Почему он даже не пошевельнется? Я снова встал, испытывая нешуточное беспокойство. Не может быть - Огюст слишком крепкий парень, его так просто не убьешь!..
Служители выволокли бесчувственного рыцаря со сцены, и мы бросились к нему. Усталый врач принялся за свои исследования.
- Он жив? - выпалил я взволнованно.
Врач бросил на меня раздраженный взгляд.
- Живехонек. Просто сильно тряхнуло - он в обмороке, и на голове - большая шишка. Такими пустяками я не занимаюсь.
Он быстро собрался и ушел, лишь заметив на прощание:
- Ну вот, я же говорил - он уже приходит в себя.
Огюст, бледный как смерть, тоненько пикнул. Выражение лица у него было очень несчастное. Начал он с того, что, вместо того, чтобы открыть глаза, еще крепче зажмурился.
- Э-эй, Огюст, - озадаченно позвал его Рауль, слегка тронув за локоть, с таким же слегка удивленным видом, с каким домашний кот толкает лапкой в укромный уголок упавшее со стола лакомство.
- Я умер? - смиренно вопросил Огюст.
- Ну, удружил, - возмутился Готье. - Мы что, похожи на ангелов из небесного воинства?
Огюст юмора не уловил. Беспокойно приподнявшись, он остервенело стряхнул металлические перчатки и принялся тревожно ощупывать свой затылок.
- О, Господи, - пробормотал он дрожащим голосом. - У меня наверняка сотрясение мозга, а от этого может случиться раковая опухоль... О, черт! Нет, только не это!..
- Прекрати, - сказал я с невыразимым облегчением, но видя, что сейчас он вполне способен довести себя до нового обморока. - Ничего с тобой не случится. Всегда был здоров, как бык.
- Тебе плевать, что я умру, - пожаловался Огюст.
- Только попробуй - умри. Что это еще за новости! Вечно лезешь на рожон, не раздумывая, и вдруг какая-то шишка может довести тебя до прострации!
- Ты хоть помнишь, с кем дрался? - спросил Готье.
- Помню, - с неудовольствием отозвался Огюст. - Ну и что? Если мне грозит рак - какая разница?
- Обычно это наследственное, или из-за чрезмерного употребления канцерогенов, - серьезно заметил Рауль. - А шишкой больше, шишкой меньше - не имеет значения. И вообще могло быть и хуже - ты мог сломать себе шею, и скончаться незамедлительно.
- Или еще хуже, - хихикнул Готье. - Могло и парализовать.
Огюст глянул на нас снизу вверх злым взглядом.
- Ненавижу я вас всех!
Мы рассмеялись.
- Да ты просто великолепно вышел из положения! - воскликнул я. - Во-первых, ты на самом деле цел и невредим, а во-вторых, ты не победил Дизака, и он ничего не заподозрил!
- Радуйся, пока сам с ним не встретишься в скором времени! Посмотрим, что он заподозрит!
Я резко отпрянул, перестав смеяться.
- Это уже не твое дело!
- Не мое? - усмехнулся Огюст. - А как по-твоему, почему ты сейчас не лежишь на моем месте?
Все уставились на Огюста. Он насмешливо оглядел нас и надменно улыбнулся, гордо тряхнув черными кудрями.
- Потому, что я видел, что он собирается выехать на поле. Знаешь, как он усмехнулся, когда увидел там тебя? Будто волк облизнулся. Я его опередил, почти выпихнув из очереди. Думаешь, я просто так напал на тебя так озверело? Я хотел убрать тебя оттуда во что бы то ни стало.
Несколько секунд я смотрел на Огюста прищурившись, будто впервые разглядел.
- Так ты это специально сделал? - проговорил я севшим голосом. - Чтобы доказать мне, что я полное ничтожество, трус и идиот? Да какое ты имел право поступать так по-свински?! Черт, лучше бы я уже умер...
Я задохнулся и, отвернувшись, быстро вышел из шатра на солнце, безжалостно яркое и самодовольное. Праздничный турнирный лагерь пестрел всеми цветами радуги. На поле вновь поднялось облако пыли - Дизак преспокойно сваливал своих противников, одного за другим. Я посмотрел на него, и отвернулся, сдержав душащие слезы; меня обжигало горькое раскаяние. Почему, почему все должно было случиться именно так? Зачем он тянет время, когда все могло бы быть кончено давным-давно. А я чего ждал, когда решил его игнорировать как неопасный пустяк? Сентиментальный дурак и растяпа. И к тому же, действительно, трус. Если бы я не позволил Огюсту так просто вывести меня из игры... Да что теперь говорить? Поздно. Остается лишь ждать своей очереди и, разумеется, в конце концов, просто дать себя убить как глупого жертвенного барашка, раз больше ни на что не гожусь...
Кто-то тронул меня за плечо.
- Поль, с тобой все в порядке, - участливо спросил Рауль.
- Да, как обычно, - мой голос прозвучал неожиданно сухо и спокойно, только как-то мертво.
- Правда? - Рауль выглядел недоверчиво.
Я кивнул.
- Огюст был не слишком тактичен, - заметил он.
- Ну его, к черту, - я со злостью пнул какой-то камешек.
- Но он хотел, как лучше.
- Пусть лучше не лезет, когда не просят!
- Он сделал это для тебя...
- Ничего подобного! Просто из пустого бахвальства! Доказать, что он лучше всех, и иметь удовольствие говорить это нам в глаза! Думаешь, я его не знаю?! Знаю, как облупленного. Так что, пусть катится!..
У меня закружилась голова, и я, осекшись, слегка покачнулся, подняв руку к горлу.
- Господи, - пробормотал я, едва слышно. - Не могу я так больше! Никаких сил не хватает, скорей бы уж хоть что-нибудь случилось, иначе я с ума сойду.
- Не сойдешь, - мягко сказал Рауль.
- Или отравлюсь.
- Ни за что. Это противно.
Я жалко усмехнулся.
- Рассмешить меня хочешь?
- Смотри! - воскликнул Рауль весело. - Это же граф де Люн! - он расхохотался. - Ни за что не поверю! Дизак повержен!
Глядя на ристалище, я тоже неудержимо рассмеялся. А у этого негодяя все отлично с чувством юмора! Он знал, кому проигрывать, когда ему надоело побеждать - впервые в жизни недотепе графу де Люну одолжили такую блестящую победу. Настоящий фарс - сегодняшний турнир.



Глава 21.

Лето на исходе. Мы с Раулем выбрались прогуляться в предместье. За чертой города всегда дышится легче, чем под одной крышей с некоторыми раздражающими личностями. Огюст, герой вчерашнего дня, остался дома, почивая на лаврах и мурлыча под неусыпными заботами Дианы, которая всячески его утешала, и ни за что не упускала случая вылить на меня ушат холодной воды при каждой встрече, обвиняя в черной неблагодарности и безграничном эгоизме. Я уже всерьез подумывал сбежать из дома и утопиться в Сене, когда Рауль предложил мне на несколько часов покинуть это осиное гнездо и проветриться где-нибудь на природе. С тех пор как мы выехали, он ни словом не упомянул о вчерашнем, за что я был ему безмерно благодарен. Огюсту, кажется, понравилась идея встревать в мои неприятности кстати и некстати. Какого черта? Не надо было мне самому когда-то начинать эту сомнительную традицию. Порочная практика - проявлять к кому-то сочувствие. Попробуй потом от него избавься. Ни одно доброе дело не остается безнаказанным.
Все еще кипя негодованием, я вонзил шпоры в бока лошади и понесся навстречу ветру, представляя, будто он по песчинке сдувает прочь мою досаду. Рауль шутя держался вровень, глаза его блестели и он улыбался, наслаждаясь скачкой, которую многие другие сочли бы самоубийственной и “головоломной”. Рауль прирожденный наездник. Когда ему было от силы лет пять, он как-то пробрался в отдельное стойло, где стояла самая дурная и норовистая лошадь, сумел на нее вскарабкаться, и от души прокатился на ней по двору без седла и без поводьев, наведя истерику на своих родителей и всех домочадцев. После получаса этого родео он по своей воле скатился в стог сена, хохоча и хлопая в ладоши. Почему после всего этого его занесло в артиллерию? Потому, что он по природе сама непредсказуемость и независимость. Он как ветер пустыни - жгуч, абсолютно свободен, иногда смертоносен.
Да что такое у меня с пустыней? Какие-то странные ассоциации. И ночью опять снились фантазии на тему крестовых походов - крепости, обожженные камни которых крошатся от катапультных снарядов, кровь и пламень, храмы с повергнутыми алтарями, в которых разъезжают конные варвары, и я был там с ними, разделяя их торжество... Чепуха, разыгравшееся воображение, подсознательная модификация наших настоящих религиозных передряг.
Танкред судорожно задергал головой, и стал издавать странные надсадные звуки вроде хлопанья матерчатого тента на ветру. Некоторое время я прислушивался, потом опомнился и натянул поводья, сбавляя темп.
- Еще немного, - заметил слегка запыхавшийся Рауль, - и мы, пожалуй, доскачем до “Хрустящей пулярки”.
- Не доскачем. Угол направления не тот.
- Давай сыграем - чья лошадь грохнется первой, если мы их еще немного погоняем.
Я посмотрел на него с укоризной.
- Милосердие - прежде всего.
- У кого угодно это прозвучало бы не так смешно.
Я тут же настроился на боевой лад.
- Ах так, опять началось! Опять я никогда ни о ком не думаю?..
Мы перешли на шаг.
- Я пошутил. Скорей наоборот - думаешь слишком много. Жизнь гораздо проще, чем тебе кажется.
Через минуту я переварил эту сентенцию.
- Действительно. Куда уж проще? История любой жизни: родился - умер. Промежуточные различия минимальны.
- Бывает и в другом порядке - сначала умер, потом родился.
- О, младенчик был законченным философом. И правда - чего там тянуть? Все к одному. Мертворожденный, как философский вопрос. Вообще - как можно быть профессиональным философом?
Выпад в сторону Огюста. Или Иры, резвившейся в двадцатом веке на философском факультете.
- У меня-то зачем спрашивать? Я в этом вообще никакого смысла не вижу. Когда вы с Огюстом начинаете спорить, у всех просто крыша едет.
- Amicus Plato, sed magis amica veritas . В конце концов, если что-то не помешает, один из нас убьет другого, когда надоест спорить.
- Вот мы тогда посмеемся! - хихикнул Рауль. - Как ты думаешь - кто кого?
- Бросим монетку? А вообще-то -  Варфоломеевская ночь не за горами. Есть о чем задуматься.
Рауль насмешливо на меня покосился.
- Ну почему все хорошие мысли приходят к тебе не всерьез?
- А кто сказал, что не всерьез?
Рауль возмутительно весело рассмеялся. Хорошо быть уверенным со стороны.
- Знаешь, тут неподалеку есть один симпатичный кабачок, если не ошибаюсь. Как ты смотришь на то, чтобы в него заглянуть?
- Почему бы нет. Я не против.
- Тебе понравится. У него замечательное название - “Старая виселица”.
- Звучит гостеприимно, а?
- Вот-вот. Я же говорил - тебе понравится. Только надо немного свернуть - он на одной из побочных дорог. Места, можно сказать, дикие и девственные. Интересно, насколько тут все изменилось с тех пор, как я был там в последний раз. Ты помнишь моего друга Гарильяка?
- Которого убили по глупой случайности во время ограбления? Печальная была история.
- Да. Печальная. Мы как-то с ним заглядывали в “Старую Виселицу”, - сказал Рауль с выражением легкой ностальгии.
Я сочувственно покивал.
- И далеко она отсюда?
- Да ее уже видно.
- Где? - удивился я.
- Да вот же.
- Этот сарай? Хм...
Кабачок наводил на размышления, что его и впрямь построили из обломков старой сгнившей виселицы. Ну, ладно. Всем известно, что Рауль - любитель экзотики.
- Как будто, ничего не изменилось, - вздохнул Рауль. - Все как в старое доброе время.
Мы поручили лошадей сомнительным заботам чумазого мальчишки, и у меня даже язык не повернулся выдать свой ставший рефлекторным наказ не поить их, пока они не остынут. Бисер перед свиньями. Самое большее, что светит бедным животным - просто постоять на привязи.
- Да это настоящий гадюшник! - сказал я не сдержавшись, когда мы вошли внутрь ветхого строения, рискуя, что в любой момент кровля обрушится нам на голову. Впрочем, она настолько сгнила и превратилась в труху, что вряд ли могла бы причинить кому-то серьезный вред. За колченогими столиками, на более чем кустарных стульях, наблюдалось несколько мрачноватого вида посетителей. Один из них апатично поднялся, когда мы вошли, и, одарив нас задумчивым взглядом, покинул заведение.
- Здорово, правда? - заметил Рауль.
Я поднял брови - теперь это так называется?
- Так ты говоришь, что уже бывал здесь?
- Один раз. Мне понравилось.
А мне нет. Скорее похоже на разбойничий вертеп. Внутрь вошли несколько человек, дружески помахали хозяину и рассеялись по углам. Я мысленно переместил ушки на макушку и пересчитал в уме наличное оружие. Рауль же чувствовал себя как дома. Занятная страсть к притонам у такого образца утонченности, как он. Рауль спокойно прошел к свободному столику и, как ни в чем не бывало, с рассеянным изяществом присел на скамью. Я бы десять раз подумал, прежде чем сесть на такое. Ну, сентиментальные воспоминания есть сентиментальные воспоминания. Хотя рисковать отравиться в этом клоповнике - не мое понятие эстетики. Пожав плечами, я сел рядом с Раулем, который поманил рукой мрачного субъекта из-за стойки.
- И чем же тебе понравилось это заведение в прошлый раз? - поинтересовался я.
- Вино тут просто отличное. Бутылку белого бордосского, хозяин. А тебе красного, как обычно? И красного. А потом тут была славная заварушка.
- Да?
- И еще у меня стащили лошадь.
- Что-о? - я невольно вскочил.
Рауль засмеялся и, потянув меня за рукав, снова усадил.
- Да не дергайся. Все будет в порядке.
- Ну, ну. Если нет - это на твоей совести.
- Успокойся.
- Ага, я совершенно спокоен.
Только, если что-нибудь случится, я разнесу любимое заведение Рауля на щепочки.
- Я знаю, о чем ты думаешь, - заметил Рауль пряча улыбку. - Расслабься и наслаждайся атмосферой.
Хорошая шутка. С воздухом тут так же туго, как и со всем остальным.
Наш заказ принесли довольно быстро.
- Не знаю, как ты, а я предпочитаю пить прямо из горлышка, - серьезным тоном светского вампира заметил Рауль, обтирая верх пыльной бутылки.
- Я тоже, - сказал я, покосившись на принесенную кожаную кружку, от одного вида которой замутило бы самого непритязательного борова. Но только не здешних завсегдатаев, которые, тихо перешептываясь, кажется, начали перемещаться поближе. Я глотнул вина из чистой формальности, и тут мои брови сами собой поползли вверх.
- Контрабанда высшего класса! - пробормотал Рауль, с удовольствием наблюдая мое удивление. - За непривлекательной вывеской может таиться настоящая золотая жила.
Не уверен, что раскапывая подобную жилу, стоит начисто портить себе аппетит. По крайней мере, мой энтузиазм был невелик, поэтому я все больше посматривал по сторонам, стараясь делать это не очень заметно, чтобы не подавать Раулю поводов для большого веселья. С той минуты, что мы тут появились, посетителей стало вдвое больше, и вели они себя подозрительно тихо, вместо того, чтобы оживленно беседовать, тупо гоготать и орать пьяные песни. Единственным человеком, который был похож на нормального, был пожилой румяный усач военного вида в потертом кожаном камзоле, который явно чувствовал себя тут не в своей тарелке и бросал вокруг пронзительные взгляды, будто прикидывая, как бы ему отсюда выбраться без особенных потерь. Я тихо усмехнулся, не без злорадства подумав, что не только у меня это место вызывает мрачные подозрения. А чем вообще занимаются все эти люди? Сегодня четверг, вроде, не выходной, и вроде не вечер. Так какого черта тут делает такая прорва народу? Я насчитал уже пятнадцать человек, исключая нас с Раулем и того пожилого солдата, не то ландскнехта, не то рейтара, который тут явно случайно.
- Так вот, - подал вдруг голос Рауль. - Гарильяка убили именно здесь!
Он засмеялся с самым идиотски беспечным видом, и пролил вино на стол, будто был уже сильно навеселе. Но глаза его, хотя и блестели, были абсолютно трезвыми. Просто Рауль в очередной раз затеял какую-то пакость.
- Эй, - крикнул он громко. - А по какому поводу здесь такая тишина? Не хватает актерского дара?
Ему в ответ тишина стала такой густой, что ее можно было резать ножом. Все уставились на Рауля. Пожилой солдат бросил на него удивленный взгляд, и переключился на еще более напряженное наблюдение за окружающими.
- Держу пари, что в этом хлеву нечасто бывает приличная публика, - расшумелся Рауль. - Не всякий сюда сунется. Но дураки еще встречаются, а потом их находят в канаве с проломленной головой. Только не говорите, что это случайность! Неужели это делается почти каждый раз, как кто-то проезжает мимо? Ну, сколь веревочка не вейся, а на “Виселице” все одно - выйдет петля! Что, господа, проясним ситуацию?
Ну, ну. Мог бы и раньше предупредить, что затевает тут погром. Хотя, может и сам только что принял решение - тоже бывает. Я отставил бутылку и лениво нащупал дежурный стилет в рукаве, прикидывая, в кого придется его бросить в первую очередь, для создания легкого смятения.
“Завсегдатаи” заведения живо откликнулись на предложение прояснить ситуацию.
- Закройте вход! - скомандовал хозяин “Виселицы”, и несколько темных личностей моментально исполнили приказание. Седой усач насторожился, как гончий пес, держа правую руку под столом.
- Браво, Рауль! - прокомментировал я.
- Ты прав, дворянчик, - ухмыляясь согласился хозяин. - Дураки еще встречаются. Не стоило тебе это говорить. Раньше у тебя был шанс уйти отсюда, хоть и налегке, но живым. Теперь нам придется всех вас убить. Извините, сударь, вам не повезло, - он с самым сокрушенным видом поклонился усачу. - Вините этих идиотов.
Рауль улыбнулся, ничуть не впечатленный, и обнажил шпагу.
- Я жду с нетерпением.
Хозяин вынул из-за стойки дубину, окованную железом, прочие громилы тоже вооружились - кто ножами, кто дубинками. Преобладал принцип - против лома нет приема.
- Господа, я с вами, - воскликнул усач, доставая руку из под стола, в которой держал пистолет.
- Добро пожаловать, - усмехнулся я.
А куда ему еще деваться? Рауль тут всех взял в оборот. Этакий демон возмездия. Видно, решил, что пора нам попрактиковаться в хорошей потасовке. Без жертв наверняка не обойдется. Усач метнулся поближе к нам, мы опрокинули стол, чтобы нападающие не могли наброситься все сразу, я выбрал мишень и выхватил стилет. Но первый бросок совершил не я. Мимо пролетел кривой нож, задев усача по руке. Тот невольно спустил курок, и пуля пробила навылет ветхую кровлю, откуда обильно посыпался мусор. Усач вдохновенно выругался по-немецки и схватился за палаш. Разбойники заржали и с улюлюканьем ринулись в ближний бой. Первый получил от меня стилетом в лицо. Бросок был скорее рассчитан на испуг чем на убийство, и я очень удивился, когда тонкое лезвие глубоко вонзилось бандиту в переносицу. Он свалился не пикнув. Я обнажил рапиру и тут же воткнул ее кому-то в живот. На этот раз крик всверлился мне в уши как ультразвуковая дрель. Итак, мы снова убиваем? Что-то внутри меня содрогнулось и пришло в тоскливый ужас, тогда как глаза и руки выискивали новую жертву. В следующее мгновение нахлынувший азарт стер все сомнения. Все сосредоточилось в одной минуте, просто и четко как песня. Сверкающий взмах клинка - готово! Прекрасно! Следующий? Это не так уж трудно. Усач опрометчиво бросился вперед и получил дубиной по голове. Не очень сильно, удар его только оглушил, но следующий может быть смертельным. Мы с Раулем его прикрыли. Я полоснул нападавшего по запястью и одновременно левой рукой вынув из ножен дагу, скользнул под дубину, погружая кинжал по рукоять ему в бок. Хлынувшая теплая кровь залила мои пальцы. Бандит судорожно дернулся и повалился назад, увлекая меня за собой. Кто-то взмахнул ножом перед моим носом, но промахнулся и в следующее мгновение рухнул на колени с перерезанным горлом. Какие могут быть сантименты, если вас пытаются убить на месте? В лучшем случае - какое-то мгновенное, легкое, внутреннее веселье, возникающее в тот момент, когда, оступившись, в яму падает тот, кто ее вырыл. Потом-то это пройдет... Оглянувшийся Рауль издал смущенный смешок и, видя, что его помощь не требуется, отвернулся. И очень вовремя, избежав ножа в спину. Со своими проблемами он тоже управился самостоятельно. Теперь позиции переменились, и уже мы загораживали выход из “Виселицы”. Усач потряс головой, охнув, проморгался и испустил изумленный возглас. На нас больше не нападали. На полу лежало несколько трупов в луже крови. Четверо, совершенно ошарашенных и изрядно потрепанных разбойников, жались к стенам, раненые издавали жалобные стоны, беспомощно копошась меж мертвецами. Мы перевели дух, созерцая их, и понемногу остывая. Тяжелое зрелище.
- Иисусе, - ухмыльнулся усач, неверяще уставившись на эту картину. - Славно! Вы, господа, деретесь как черти!
Он подошел взглянуть поближе на деяние наших рук и, цокая языком, принялся издавать восхищенные междометия.
- Что делаем дальше? - поинтересовался я, кивая на оставшихся в живых. - Не резать же их, как свиней.
- Они бы нас прирезали, если бы смогли, - сказал Рауль, глядя на несчастных с таким леденящим душу вниманием, что их совсем затрясло. Кто-то, завывая, упал на колени и принялся молиться. Усач прислушался и неодобрительно покряхтел. С трудом можно было разобрать, на каком языке лепетал насмерть перепуганный человек - на сложной смеси самой скверной латыни и не менее скверного французского, перемежая обрывки классических молитв с пением псалмов. Какому вероисповеданию он принадлежал - просто темный лес.
- Ты бы уж хоть что-то выбрал, парень, - беззлобно посоветовал ему усач. - А лучше вообще заткнись.
Молившийся заскулил без слов. Я принялся вытирать свои клинки о плащ одного из покойников. Отыскал мертвеца со стилетом в переносице, и едва сумел извлечь из него изящную и смертоносную миланскую вещицу. Мертвая человеческая плоть отдала стальное лезвие с неохотой и отвратительным скрипом, почему-то напомнив мне разделку курицы в раковине. От этого сравнения меня чуть не вывернуло наизнанку. Пришлось присесть и осторожно половить ртом воздух, подавляя спазмы. Раулю, кажется, тоже показалось, что убийств достаточно. Хотя оставшиеся, без сомнения, тоже представляли собой определенную угрозу обществу, но мы пока еще не брали на себя миссию тотальной очистки планеты от всего живого и, следовательно, не идеального.
- Это было здорово, - с чувством сказал усач, поворачиваясь к нам. - А я уж думал, что так тут и останусь. Хотя была еще надежда, что скоро подоспеет мой отряд, и выручит своего незадачливого капитана.
- Ваш отряд? - переспросил Рауль.
- Угу. Позвольте представиться, господа. Я Генрих фон Таннеберг, капитан свободного отряда рейтар на службе у господина де Шатильона.
Я начал тихонько подпрыгивать. Рауль нервно оглянулся на меня и понял совершенно неправильно.
- Э... простите, - сказал он. - Кажется, мой друг не очень любит рейтар...
- Глупости! - воскликнул я. - Просто одна из моих прабабушек была урожденной Таннеберг!
- В самом деле? Я очень рад!
- Я тоже. Я виконт де Ла Рош-Шарди. А мой друг - маркиз д’Эмико-Левер.
Рейтар кивнул и слегка покраснел.
- Извините. Я довольно хорошо говорю по-французски, но с вашими именами просто беда. Если не ошибаюсь, ваше имя значит - гора из сардоникса?
- Ну... примерно, - вообще-то, конечно, общего маловато. Только иностранцу могло показаться, пишется все равно иначе, но объяснить сложно, да и какая разница? - А Таннеберг - еловая гора, правильно?
- Совершенно верно.
- У вас замечательный герб - ель на зеленой горе, с висящим на ней красным охотничьим рогом, на черном поле.
- Потрясающе! - восхитился рейтар, глядя на меня почти влюбленно. - Вы знаете его.
Я кивнул, не вдаваясь в подробности, что в двадцатом веке мой отец самолично делал рисунок этого герба, и он считался у нас одним из самых красивых в коллекции.
- Мир тесен, - сказал Рауль. - Но давайте сразу определимся, во избежание недоразумений. Мы не принадлежим к реформаторской церкви, капитан.
- Не в обиду вам будь сказано, - усмехнулся в усы Таннеберг, - я бы удивился, будь оно иначе. Это как-то сразу заметно - по вашему внешнему виду, несколько ярковатому на пуританский вкус, по полному отсутствию благочестия в драке - никаких там призывов к небесным силам и препоручений себя божьей воле, поддерживающих дух, да и по вашей смущенной реакции, когда я представился... В общем, почти всегда можно заметить разницу. Но меня это не касается. Сейчас у нас мир, и за истребление вашей братии больше не платят.
Капитан весело рассмеялся собственной шутке. Мы тоже пофыркали - у него это выходило заразительно, и я бы при всем желании не мог сейчас испытывать к нему вражду. С другой стороны... Я оглянулся на поверженных противников, убедившись, что все, кто еще жив, так и не выходят из прострации.
- Значит, вы ждете тут свой отряд, капитан? - уточнил я.
- Да, стервецы где-то запаздывают.
- Тогда почему бы нам не оставить этих милых ребят на ваше попечение? Загоним их в погреб и запрем. А когда к вам прибудет подкрепление, решите сами, что с ними делать. Если хотите - прогоните, если хотите - завербуйте, уж не знаю в каком качестве. Дом сожгите, а припасы возьмите с собой, если что понадобится. Как вам такой план?
- Неплохо, кроме одного, - покряхтел капитан.
- Чего же?
- Да насчет завербовать. Что же, по-вашему, мы берем к себе кого попало?
На этот счет у меня было особое мнение, но я им не поделился.
- Так это на ваше усмотрение. Вдруг вам понадобится лишняя прислуга, или еще кто.
- Например, пушечное мясо, - с мрачной иронией подсказал Рауль. Сразу видно - артиллерист.
- Ладно, - сказал капитан Таннеберг, хлопнув в ладоши. - Загоним их в подвал!
Что мы и сделали.
- Надо поглядеть, нет ли кого снаружи, - заметил Рауль.
- Хорошая мысль, - одобрил Таннеберг.
Рауль первым высунулся за дверь, и запнулся на пороге. Послышалась возня, рычание рассерженного медвежонка, а потом несколько шлепков. Рауль, посмеиваясь, посторонился, и мы увидели, что он крепко держит извивающегося чумазого мальчугана, который привязывал лошадей. Тот побагровел от злости и сопротивлялся как хорек. На земле лежал выбитый из его руки грязный нож. Я присвистнул и поднял его двумя пальцами, разглядывая гнутое в гармошку лезвие, зазубренное как расческа.
- Какой кошмар, - сказал я.
- Представляешь, он хотел этим меня зарезать. Конечно, и щепка бывает оружием, но...
Рауль смеясь покачал головой.
- А мальчишка не такой трус, как те - внутри, - заметил Таннеберг. - Из него бы вышел толк.
Рауль вскрикнул, на мгновение отдернув руку с прокушенным пальцем, и врезал мальчишке подзатыльник.
- Стой спокойно, чертенок! Никто тебя есть не собирается.
- Возьмите его к себе, капитан, - посоветовал я. - Через десять лет этому храбрецу цены не будет.
- Хм! - воскликнул капитан. - Почему бы нет?
Он нагнулся и ласково взъерошил слипшиеся волосы паренька, улыбнувшись, как умеют улыбаться только коммивояжеры и вербовщики.
- Что, молодец, хочешь стать героем? Сражаться в вольном отряде, хоть против всего света, побывать в неведомых землях, увидеть богатые дворцы и пропащие болота? Сокровища всего мира могут стать твоими, если захочешь и сумеешь их добыть. И никакого закона над нами, кроме закона боевого отрядного братства! - капитан победно щелкнул пальцами перед алчно разгоревшимися глазами малолетнего рекрута, навсегда покорив его сердце.
- А не врете? - спросил тот осторожно, делая вид, что еще не сдал последний бастион в своей душе.
- А ты проверь, - ухмыльнулся капитан.
- Я бы на его месте долго не раздумывал, - заметил Рауль, выпуская бесенка на свободу. - Еще два слова в таком духе, капитан, и я сам к вам попрошусь.
Он задумчиво посмотрел на мальчика.
- У тебя там был кто-то из родни? - спросил он кивая на открытую дверь “Виселицы”.
- Не-а. Я сирота, так - прибился. Жить как-то надо, - серьезно ответил мальчик.
- Звать-то тебя как, - спросил Таннеберг.
Тот недоуменно пожал плечами.
- Все зовут меня Выскочкой.
- Ну ладно, Выскочка. Там, глядишь, как-нибудь и окрестим, - капитан наморщил лоб. - А день какого святого у нас поблизости?
- Святого Варфоломея, - ответил я, слегка поперхнувшись на этих словах.
- Вот и славно, - сказал капитан, - будешь у нас Выскочкой Варфоломеем. Этот святой будет твоим покровителем.
- Вы не в Париж направляетесь, - спросил Рауль.
- Наоборот. Из Парижа в Труа.
- В Труа, - пробормотал я. В Труа, как и в Париже, и еще в нескольких городах, день святого Варфоломея будет праздноваться особо. Вообще интересно, насколько легко перебить целый отряд головорезов, даже если застать его врасплох? Хотя, если они разбредутся по городу в поисках развлечений...
- Однако, если мы и дальше будем так же торопиться, как мои бездельники, мы туда и ко второму пришествию не доберемся, не то, что к понедельнику.
- Нам пора, - поспешно сказал Рауль.
- Жаль, - сказал капитан. - Может, еще и встретимся.
- Пойдем, Поль, - с ноткой нетерпения в голосе сказал Рауль, подозрительно оглядываясь.
- Прощайте, капитан Таннеберг, - сказал я. - И знаете что, капитан, будьте осторожны в дороге, и не забывайте выставлять по ночам дозоры. Сейчас небезопасно.
- Учить меня надумали, господин Сардоникс? - шутливо проворчал господин Еловая Горка.
- Особенно, ближе к понедельнику, - добавил я. - Терпеть не могу новолуния - слишком темно.
Рауль схватил меня за руку и решительно потащил за собой. Капитан Таннеберг проводил нас слегка удивленным взглядом.
- Извини, не выдержал, - пробормотал я, когда мы быстрым шагом подошли к лошадям.
Рауль только скорбно глянул и покачал головой.
- Я тебя понимаю. Прабабушка, и все такое.
Я хохотнул. Рауль удивился.
- В чем дело?
- Прабабушка - да. Но не только в этом столетии, вот в чем дело. А вдруг это мой прямой предок, ну - там, в двадцатом?
- Господи, ну и мысль! - воскликнул Рауль, вскакивая в седло. - Смотри, какое облако пыли. Это, наверное, и есть отряд. Хочешь их дождаться и посмотреть, нет ли там твоих знакомых?
- Нет, - я подобрал поводья. - Дело закрыто, и - вон отсюда. По другой дороге.



Глава 22.

- Ну почему мне так не везет? - вслух размышлял Рауль, разглядывая свой прокушенный палец, когда мы не особенно торопясь возвращались в город.
- По крайней мере, уколов от бешенства тебе никто делать не станет.
Рауль скорчил унылую мину.
- И когда тебе пришло в голову разнести “Виселицу” на щепки? - поинтересовался я. - Неужели это была гениальная импровизация? Ты это серьезно сказал насчет Гарильяка - его действительно там убили?
- Действительно.
- Не понимаю. Она торчит как трухлявый пень у дороги. Почему закон с ней до сих пор не разобрался? Стиль действий слишком уж наглый.
Рауль усмехнулся.
- Ну, понятное дело, они далеко не всегда охотятся прямо у себя. Обычно они дают... давали жертве немного отойти за дверь, прежде чем напасть - на дороге, а там только присматривались. Не всегда понимаешь с первого раза, с чем имеешь дело. Ну, так как мы проезжали мимо, я решил проверить. И впрямь, наглости у них с тех пор прибавилось. Все могло сложиться иначе, если бы они не вели себя столь вызывающе. Пожалуй, когда жертва в явном меньшинстве, они уже вообще не церемонятся. Вот и нарвались. Я решил не тянуть и сам спровоцировал нападение.
- Здорово получилось. Вообще, конечно, нормальному человеку вряд ли пришло бы в голову лезть в такую дыру и попадать в неприятности.
- И потому закон безмолвствует, - поучительно сказал Рауль. - Разве ты не знаешь, что он страшен только для честных людей?
- Это точно. С презумпцией невиновности у нас паршиво. А что, ты во что-то такое ввязался?
- Пока нет.
- Пока? - усмехнулся я. - Что, неужели планируешь?
- А черт его знает, что у нас там впереди. Может, большой и веселый костер?
- Размечтался!.. - возмутился я.
- Как ты думаешь, что чувствует человек, сорвавшийся с обрыва в пропасть?
- Восторг полета.
- Тогда - восторгайся, - усмехнулся Рауль. - Но признай, что сегодняшняя встряска пошла нам на пользу. Давно мы не были в серьезной драке.
Я подозрительно глянул на невинно улыбающегося Рауля.
- Я так и знал.
- Что? - простодушно переспросил Рауль.
- Ты все подстроил нарочно.
- Отчасти. Случай подвернулся, не зарывать же его в землю. Маленькая проверка - насколько мы готовы к неприятностям. Думаю, она добавила нам немного уверенности в себе.
Я кивнул.
- Да. Но все же грустно. Вот ведь парадокс. Никому не нравится чувствовать себя в опасности. Всегда предпочтительней съесть кого-то, чем дать съесть себя. Но потом, когда кого-то съедаешь, начинаешь думать - а вдруг угроза была на самом деле не такой уж серьезной. И каково право большой рыбы проглатывать маленькую? И все в подобном духе. Маленькой рыбой быть не хочется. Большой - тоже как-то неуютно.
- Конечно грустно. А что поделаешь? Дашь себя съесть - ни о чем уже думать не придется. Никаких моральных проблем не бывает только у дураков, мерзавцев и покойников. Выбирай. Если что-то чувствуешь, значит - еще жив. В том или другом смысле.
- Верно, - вздохнул я. - Ну, надеюсь, ребятам больше повезет в следующей жизни, если таковая имеется. И пусть больше повезет тем, с кем им придется там общаться.
- Amen! Но не думаю, что в этот раз они умерли худшей смертью из всех возможных. Все смертны. Вопрос только в том - как.
- Ты совершенно прав. Жизнь и смерть иногда оборачиваются такой дрянью для невинных и оказываются так легки для последних негодяев, что людям было бы просто невозможно жить без веры в загробную справедливость, без веры в рай и ад.
- Из-за которой они с удовольствием устраивают друг другу ад на земле. Все просто потрясающе несовершенно в этом мире. Помнишь ересь катаров - они полагали, что весь сущий мир создан дьяволом, а вовсе не богом. Пожалуй, у них были основания так считать. Если мир нейтрален, велика ли разница, считать ли первопричиной добро или зло?
- Не знаю. А крайности сходятся!
- Смеешься? - Рауль покачал головой. - А что будем делать, когда меня отлучат от церкви? Скажи, ты будешь в числе тех, кто бросит в меня камень?
- Ну и шутки у тебя. Что это с тобой сегодня?
- Нет, серьезно? Если все меня предадут.
- Да с какой стати? Не волнуйся, тебя отлучат от церкви не раньше, чем меня. Так что выбирать мне не придется, - заверил я его со смешком.
Рауль натянуто улыбнулся.
- Ты веришь в вещие сны?
- Ну вот, началось, - сказал я с деланной строгостью. - Почему все вдруг начали видеть вещие сны?
- Все? А... ты имеешь в виду Жанну.
Я кивнул, слегка помявшись, но решив, что фантазии о крестовых походах никак не могут считаться вещими снами.
- Мне это снилось в самом деле - меня отлучили от церкви.
- Господи, кому это могло понадобиться? Ну, мало ли что приснится.
- Очень ярко. Ярко - как воспоминание, - задумчиво пробормотал Рауль.
Я насторожился - очень похоже.
- И что, действительно, в этом месте и времени? - спросил я с легким волнением в голосе.
Рауль бросил на меня удивленный косой взгляд.
- Вот это не совсем. Хотя видения очень яркие, но одно скорее было похоже на Испанию - там были просто какие-то мелкие неприятности, а другое - это точно было во Франции, природа такая же, как там, где я родился. И скандал был еще тот. И во сне все время называли мое имя, хотя немного искаженно.
- Раймунд...
Рауль, казалось, подскочил в седле и, натянув поводья, остановился. Конь его недовольно всхрапнул. Я тоже остановился.
- Да что с тобой? Я пошутил.
Рауль продолжал смотреть на меня в упор, и, кажется, даже немного побледнел.
- Извини, это просто ассоциации.
Рауль медленно выдохнул и отвел взгляд, слегка улыбнувшись.
- Ты попал в точку. Я жутко удивился. А что за ассоциации?
Я немного неуверенно поглядел на Рауля. Кажется, он воспринимал свои видения весьма серьезно.
- Да ерунда. Просто ты сказал - места, где ты родился. А твои владения в Лангедоке. И в разговоре мы упоминали катаров. Это естественно - первое, что мне пришло в голову - история Раймунда Шестого, графа Тулузского, отлученного от церкви. Но он жил в конце двенадцатого, начале тринадцатого века.
Рауль оперся локтем на высокую седельную луку, и на лице его вдруг появилось выражение, будто он сейчас расхохочется от души.
- Черт! - воскликнул он с тихим весельем. - Да ведь похоже, что просто эта история мне и снилась! Но с какой стати?
Мозаика в моей голове слегка встряхнулась, и еще несколько стеклышек встали на место.
- Воспоминание, - сказал я уверенно. - Это точно - просто воспоминание. Теперь мы знаем наверняка. Вот-вот проснутся и те, кому эти воспоминания принадлежат.
- Черт! - снова воскликнул Рауль, возбужденно ударив по луке кулаком в черной перчатке. Его глаза смеялись. - Я сперва подумал, что сны все-таки не бывают такими явными, и воспринял их с поправкой. Никаких поправок! Конец двенадцатого века в чистом виде! Нам снятся прошлые экспедиции этих исторических хулиганов. Наши прошлые экспедиции, - добавил он, мгновение помолчав.
- Наши, - повторил я. - Теперь мы еще и они.
- А ты где был в конце двенадцатого века? - весело спросил Рауль.
Я фыркнув помотал головой.
- Понятия не имею! Зато в конце одиннадцатого я точно торчал где-то в Палестине с первыми крестоносцами. Но никаких имен я не помню. Не обращал внимания. Разве что... Кажется - граф Артур Оксфорд? Нет, погоди, это же была война Алой и Белой Роз!.. Брр! Ладно, потом вспомню.
- Ух ты! - пробормотал Рауль, глядя прямо перед собой и недоверчиво усмехаясь. - Вот это здорово! Скорей бы вспомнить! Это жутко интересно!
- Да-а. Еще бы!
Мое сердце возбужденно стучало. Приключения только начинаются! Что в прошлом, и что в будущем? Неужели мы действительно все это вспомним? Просто потрясающе! Но сознательным усилием воли такую память не вернешь, в чем мы убедились, когда после нескольких минут напряженного молчания заполучили только легкую головную боль и потемнение в глазах.
- Остается лишь изнывать в ожидании, - вздохнул Рауль, снова трогая лошадь.
Я тоже вздохнул, в знак полной солидарности. И мы поехали дальше.
Воздух был напоен пряными ароматами трав и свежий ветерок усиливался, приподнимая белую дорожную пыль. Небеса сегодня были невысоки и таинственно светились как матовый металл, покрытый причудливым узором в тон. Серебристо-свинцово-стальные, то травленые, то покрытые чернью, они производили странное тревожаще-возбужденное настроение. Я с любопытством посмотрел по сторонам.
- Будет дождь. И сильный.
- Да, - согласился Рауль. - Такое интересное ощущение возникает перед грозой. Возбуждение и предвкушение неведомо чего. Как у булгаковской Маргариты перед полетом на бал Сатаны. Успеем доехать, как ты думаешь?
- Нет. Через пятнадцать минут хлынет как из ведра. Возможно, с громом и молниями. Хотя, может, все еще рассосется, - добавил я фальшиво.
- Почему именно через пятнадцать? - вздернув бровь спросил Рауль.
- Учусь у Жанны предсказывать погоду. Она может сказать, что будет через несколько дней. У меня уже большой прогресс - иногда угадываю, что будет в следующую минуту.
- И что будет в следующую минуту?
Я пожал плечами.
- Дождя еще не будет. А пролиться он скоро должен...
- Капля! - воскликнул Рауль, срывая перчатку и вытягивая руку вперед, ладонью вверх. - Большая и тяжелая. И еще, и еще. Тоже мне - предсказатель! Дождь пошел!
Мы засмеялись.
- Да? Ну, тогда - пусть грянет гром! Обожаю дождь!
Вокруг поднялся основательно окрепший ветер, и придорожные тополя ударились в пляс, плеща ветвями как знаменами и шурша как кринолины.
- Ух ты! - воскликнул я, когда сердце мое невольно взыграло от какого-то пьянящего чувства стихии, присущего грозе. - Великолепно! В галоп - промчимся через бурю с ветерком и свистом!
Рауль издал громкий боевой клич, и мы, пришпорив коней, ринулись в хлынувшую грозу, почти обезумевшие и упивающиеся ее разгулом как демоны Дикой Охоты. Контуры предметов были нереально размыты, ужасающие ветвистые молнии расчерчивали темные дымные небеса, и раскаты грома оглушали как канонада. Земля сотрясалась под копытами наших коней. Они дико ржали, но мы даже не обращали внимания на их испуг, превратившись на время в бесплотных и безудержных духов грозы. Пусть кто-то боится грома и молний, мы пили их силу и восхищенно хохотали, совершенно опьяневшие от первобытного восторга. Есть в грозе что-то от начала мира, от изначального хаоса, вступившего в бой с порядком, и в точке этого напряжения возникла и вырвалась на волю жизнь, противоречивая и нелогичная, склонная к разрушению ничуть не меньше, чем к сохранению. Браво, профессор Франкенштейн, создайте что-нибудь новенькое!

Когда сражались боги над Землею,
В стремленьи вечном властвовать над всем,
Пожар их битв стал первою зарею,
А гром войны, тот мир, что прежде нем

И глух был, огласил своею бранью,
И копья молний, небо расколов,
Губительным магическим сияньем
Будили Землю, спящую без снов.

И кровь богов в земную твердь впиталась,
Бессмертья сок - Амрита пролилась
В рубины и гранаты превращаясь,
И в ярости сражения рождаясь,
Земная жизнь, для битвы, началась!

Дождь начал стихать, когда мы миновали городские ворота, и добравшись до дома, мы уже успели осознать, что вымокли как мыши, и даже хуже. Настроения это нам ничуть не испортило.
- Явились - не запылились, - констатировал выглянувший в прихожую Готье. - Какая там пыль, под таким-то душем?
- Если бы ты знал, как там было здорово! - воскликнул я воодушевленно. - Какая была скачка! Какое вдохновение!
- Не подходите ко мне! - панически воскликнул Готье. - С вас течет вода, как с тритонов. Марш переодеваться!
- Что-то он раскомандовался, - насмешливо заметил Рауль. - Воды боишься?
Рауль стал подкрадываться к Готье, собираясь прихлопнуть его мокрым плащом.
Готье быстренько отошел назад, пятясь как рак и выставив руки в защиту.
- Это что за обращение со старшими? Никакого воспитания! И никакой ответственности! Вот не успели бы к закрытию ворот, и остались бы куковать в предместье, как мокрые курицы.
- Нас бы пропустили по знакомству, - не согласился Рауль. - А вот тут сейчас будет третья мокрая курица!
Не миновать бы Готье этой печальной участи, если бы из двери не высунулся папа.
- Привет! - воскликнул он возбужденно. - Здорово отгрохотало, а? Как там было снаружи?
- Потрясающе! - я снова начал петь панегирики природе. - Это было что-то! Ты только представь - бешеный галоп навстречу ветру, будто по дну бушующего океана!..
Папа, переводя взгляд с меня на Рауля и обратно, и видя наш неподдельный восторг, усмехнулся и поднял брови.
- Ну, знаете ли. Некоторых хлебом не корми, а дай дорваться до запретного плода, а вас, ребята, доводит до экстаза то, чего другим и задаром не надо. Ну, давайте, скорее приводите себя в порядок, нечего тут торчать, еще простудитесь в самый ответственный момент. Скоро будет ужин.
И мы пошли к себе, приводить в ужас Жана и Мишеля. Скоро я мурлыкал как кот, обсыхая у жаркого камина, и был временно совершенно доволен жизнью.
Вообще-то, не стану уверять всех и каждого, что люблю ливни из любого положения. Ливень хорош в вольной прогулке, в конце которой ждет теплый дом с уютным камином и стаканчик терпкого глинтвейна, а где-нибудь в пустынной местности, скажем, на марше, он совсем не к месту. Помнится, было у нас несколько совершенно жутких рейдов, которые так и оставались в памяти под названием “мокрых” или “мокрейших”. В последнем “мокрейшем” я проклинал все на свете. Вся армия отсырела до последней нитки и пороховой пылинки. Лошади увязали в бурой глинистой почве почти по колено. Липкая грязь всюду летела комьями и брызгами. Местность была холмистая, что делало все предприятие еще веселее. Вскарабкиваться на пригорок по скользкой жиже - удовольствие сомнительное, но еще остросюжетнее было скатываться по другую сторону по крутому предательскому склону, рискуя переломать себе шеи и ноги лошадям. Пару животных пришлось из-за этого действительно пристрелить. Вокруг только стены дождя и ничего толком не видно в отсыревшем сумраке. “Поехали!” - скомандовал капитан, и канул куда-то вниз. И уже снизу донесся дополнительный приказ: “Налево не падать - там болото!”. Да, как говорит папа - “война - дело “мокрое””. Но такие сравнительно мелкие неприятности вспоминать потом даже весело. Особенно, опять же - в кресле у камина.

- Привет, Диана! А где Огюст? Все еще хандрит?
Диана неодобрительно покачала головой.
- Ну как ты можешь быть таким нечутким?
Я поморщился и досадливо отмахнулся.
- Он у себя? Только “да” или “нет”.
- Да, я только что от него. Как ты не понимаешь, что ему тяжело? А еще считаешь себя его другом. Мало ему Варфоломеевской ночи?
- Да, да! Я знаю все не хуже тебя. Можешь не говорить.
- Тогда зачем ты с ним так?
- Господи, ты уверена, что не любишь его? Ты его так защищаешь, прямо с материнской заботой.
- Глупец. Мне жаль его.
- А вот меня, например, тебе никогда не жаль.
- Ты это переживешь, - фыркнула Диана, отворачиваясь и удаляясь.
- Конечно, переживу, - проворчал я ей вслед. - Но винить меня в этом - жестоко!
Я немного потоптался в коридоре, и отправился к Огюсту, отпустить ему грехи.
- Как дела, мнимый больной?
Огюст полулежал на софе на шелковых подушках.
- Я где-то слышал тявканье лисицы? - мстительно отозвался он.
- Конечно, чернобурка, голос ты еще не потерял.
Огюст тихо зашипел, глядя в огонь. Я сел рядом в кресло, обнаружил, что сел на книгу, убрал ее с неподходящего места, оглядел непритязательный переплет и заглянул внутрь. Ну конечно - “Декамерон”, что еще может читать наш милый пуританин?
- Я тебя, кажется, не звал, - холодно проговорил Огюст.
Я не позволил ему сбить меня с мирных намерений.
- Не волнуйся, я скоро уйду. Просто хотел сказать, что всем нам не помешало бы немножко понимания.
Огюст нетерпеливо дернулся, впивая ногти в ни в чем не повинную пурпурную подушку, и закусил губу, упорно глядя в сторону.
- Поэтому, если я обидел тебя - извини.
Всей своей позой Огюст выразил протест и недоверие.
- Если? А ты и не заметил?
- Огюст, если бы я не заметил, я бы сюда не пришел. Но и ты мог бы меня понять. Я тоже могу иногда вспылить - я ведь только человек, и у меня достаточно болезненное самолюбие, по которому ты якобы невзначай вздумал ударить кувалдой. Ты думаешь, я за тебя не волновался, когда видел вашу схватку? Да я до смерти за тебя испугался, хотя ты только что выкинул меня из седла. И когда я узнал, что ты сделал это специально - знаешь, это было для меня слегка чересчур, - я на мгновение стиснул зубы, чтобы вновь не поддаться эмоциям. - Черт тебя возьми, Огюст, ты просто не имел права так нас пугать - еще и сознание вздумал потерять... Ты же знаешь, что всем нам не безразличен.
- Всем? - переспросил Огюст с тоскливой издевкой в голосе. - Ты говоришь за всех, Поль?
- За себя-то уж точно.
Я встретил его взгляд, который почему-то напомнил мне взгляд оленя, затравленного на королевской охоте. Никогда не любил охоту как развлечение. А через несколько дней будет такая охота... И он ведь прекрасно все сознает. Может, я правда был слишком уж резок?
- И я хочу, чтобы ты знал - для меня ничего не изменилось, все годы нашей дружбы никуда не пропали. Можешь считать меня врагом, если тебе это нравится, но для меня ты врагом никогда не будешь, и сколько бы я не ворчал, всерьез я тебе никогда зла не пожелаю. Вот и все.
Я встал и положил книгу на стол, собираясь уйти. Но не успел.
- Поль, постой, - Огюст схватил меня за руку.
- Да?
- Не уходи так сразу.
- А кто-то не хотел, чтобы я приходил, - напомнил я с улыбкой.
- Ерунда, - усмехнулся Огюст немного смущенно. - Так ты серьезно тоже на меня обиделся?
- А ты думал, я просто так валяю дурака?
- Но почему?
- Я же сказал.
- Ах да, - Огюст якобы понимающе улыбнулся. - Уязвленное самолюбие. Ну, знаешь ли, оно у тебя чувствительно, как улитка без раковины.
- Ага, короче говоря - как слизняк...
- Поль! Я этого не говорил. Вечно ты все извращаешь! Ну-ка сядь обратно, и поговорим.
- О чем?
- О древнем Вавилоне.
Я уставился на Огюста, открыл было рот, но так и не придумав ничего умного, снова его закрыл, и сел.
Огюст рассмеялся, слегка покраснев.
- У тебя был такой глупый вид... Да я тебя не разыгрываю. Понимаешь, это сны, но такие потрясающе настоящие, что жуть берет. Я вижу себя в древнем Вавилоне, и все так реально - и ветер, и синее небо, и горячие камни, будто я и впрямь там был!
Огюст устремил на меня горящий взгляд, будто ожидая от меня подтверждения. И я его дал.
- Значит, ты действительно там был.
Огюст победно потряс в воздухе сжатым кулаком, подпрыгнув на софе.
- Есть! Выходит, ты тоже что-то такое видишь? - вопрос прозвучал слишком уж утвердительно.
- Вижу. Но не древний Вавилон. Мне приснилось, как я вламываюсь в Иерусалимский храм вместе с приятелем Танкредом. Настоящим Танкредом, разумеется, а не с конем... хотя кони там тоже были. Но лучше бы нам приснилось что-то из тридцать шестого века, ты не находишь?
Огюст мечтательно вздохнул и отрешенно поглядел в потолок, на губах его играла блуждающая улыбка.
- Это так пугающе, и в то же время здорово... И как-то тоскливо. Вечность раскрывается, как жуткая пасть зверя.
- Но и там есть ветер, и синее небо, и горячие камни, - сказал я совсем тихо.
- Ужасно, - покачал головой Огюст. - Но до чего здорово. Или мы уже умерли, или только рождаемся. Но кто мы? Бесы или ангелы?
- Ангелы, говоришь? Ну, учитывая, что мы не на небесах, а где-то ниже, может, остановить выбор на падших ангелах?
- О, опять твой вечный сарказм. Ты лучше проникнись идеей: мы - те кто были, кто есть, и кто еще только грядет! Неужели ты не чувствуешь этого безумного трепета перед неведомым предназначением, ради которого мы родились, или ради которого погибли и перестали быть людьми.
- Много ты знаешь о людях, - проворчал я. - Сначала  надо решить что они такое, а уж потом, вписываемся мы в это определение, или нет.
- О, человек это нечто особенное...
Я беспокойно заерзал.
- Нет, нет, нет, только не сейчас! Ты опять мне сейчас наговоришь о царях природы и пупах Земли...
- Знаешь, чем человек отличается от животных? У него есть душа, такая субстанция, которая сознает себя и стремится к счастью, которая чувствует себя собой, отделена от всего прочего мира, и потому чувствует свою вечную вину перед богом за свою отделенность.
Я тихо заворчал.
- Да какая там отделенность? Человек - система открытая, и невозможно отделить его от мира. Мир постоянно воздействует на него, и формирует по-своему, но, конечно, и человек по-своему формирует окружающий его мир. Это происходит взаимно, и они повязаны на жизнь и на смерть. Вещи существуют только в нужном контексте...
- Чушь ты говоришь. Отделенность существует. И именно поэтому человек может управлять собой, а не является игрушкой окружающей среды...
- В какой-то степени, несомненно является. Но ничего плохого тут нет. Это естественно как химическая реакция - на тебя воздействуют, но и ты воздействуешь. И равные силы действуют в обоих направлениях...
- Ты не прав! Нельзя сравнивать порывы души с химическими реакциями?
- Почему нет? Принципы везде одинаковы.
- У тебя абсолютно извращенный взгляд на жизнь. Я знаю, что у меня есть душа, и я знаю, что она выше какого-то там химического соединения. Допустим, что есть земля, есть вода, есть камни. Но какая главная разница между тобой и ими? Ты можешь их чувствовать и реагировать на них. Они же ничего не чувствуют...
- А почем ты знаешь, что они не чувствуют...
- Они мертвы и вечны, - продолжал Огюст, не обращая внимания. - Ты можешь реагировать на предметы так, что желая чего-то, приближаешь это к себе, а не желая отдаляешь, короче, ты можешь жить для себя. Ведь живые существа эгоистичны, воспринимая мир исключительно через себя. Каждое из них самостоятельно и определенным образом противостоит всему миру. Если тебя будут топить волны, ты не сможешь обвинить их в эгоизме - они бездушны, и над собой не властны. А человек властен, и только со смертью перестанет быть эгоистом.
- Ха! Никогда он не противостоит всему миру! Он закономерное творение всех сил, которые на него воздействуют, каковы бы эти силы не были. Он не бастард природы, а ее законное дитя.
- Ну нет, он сам себя творит. Природа создала нас и умыла руки. А жизнь, это значит - протест, воля к свободе, к дальнейшей обособленности. Я отказываюсь считать себя закономерным. Моя душа, мой разум - одна неделимая монада, и во мне, только во мне источник моей жизни и энергии!
- Это здорово сочетается с теорией твоего любимого Кальвина об отсутствии у человека своей воли...
- А Кальвин тут вообще ни при чем!
- Согласен!.. - Я тяжело вздохнул и намекающе постучал пальцем по лбу у виска.
- Хватит об этом. Мы уже тысячу лет говорим одно и то же, но то ли о разных вещах, то ли на разных языках, то ли у одного из нас полный порядок в голове, а может, у обоих. Но все-таки, росток разума в твоем представлении начисто лишен какого бы то ни было фундамента. Деревья без корней долго не живут.
- Твоя ботаника не имеет значения, - фыркнул Огюст. Он никогда не признавал соотнесения философии с естествознанием. - У тебя получается какой-то стоический фатализм, будто между жизнью и смертью нет никакой разницы.
- С одной стороны есть, с другой - нет. А что, это плохо?
- Ну...
- Огюст, ты знаешь капитана Таннеберга? - быстро спросил я, решив, что пора вылезать из философского болота в котором мы завязли.
Огюст замер с открытым ртом, потом судорожно глотнул воздух.
- Кого?
- Таннеберга, капитана рейтар.
- Ох, - Огюст помолчал, - прости, не знал, что это так запало тебе в душу...
- Да о чем ты? - воскликнул я уже сердито. - Я просто спросил - знаешь ли ты этого человека.
- Знаю, - Огюст покивал, прижимая к себе подушку, - знаю. Он сыграл большую роль при Сен-Ури, и это его ребята чуть тебя не угробили.
Я расхохотался.
- Мило! Ну и ладно, это было давно.
Огюст посмотрел на меня подозрительно.
- Ты ведешь себя так, будто этого не знал.
- А я и не знал.
- А я думал... Тогда почему ты вообще о нем спросил?
- Да просто я с ним сегодня познакомился, - я рассказал Огюсту наши сегодняшние довольно кровавые приключения.
- Ясно, - сказал Огюст, хмыкнув. - Веселая история - два наших садиста отправляются на прогулку, и никак не могут вернуться без того чтобы не оказаться в крови по локти. Что бы вам самим не податься к Таннебергу?
- Он что, славится каким-то особым зверством?
- О, сам он, конечно, нет. Просто, сам знаешь, что такое жизнь наемного отряда - сплошные грабежи и насилие.
- Ну, жить как-то надо, - улыбнулся я, вспомнив слова Выскочки-Варфоломея.
- Ага, - хихикнул Огюст. - Так я и думал.
- А что ты хочешь? Всю нашу кавалерию делали по образцу рейтарской, между прочим. Черт его знает, чем бы мы занимались, будь снабжение похуже, а ведь у нас и так  не всегда все было аккуратно. Люди вообще не ангелы. Но хорошо, что я не остался поискать там знакомых, а то мог бы опять устроить свару. Знаешь, все равно никогда не забуду ту чертову деревню, где побывали эти ребята.
- Ну, твоих знакомых там точно не было.
- Правда? Надеюсь, их убили?
- Вот тут тебе не повезло. Они дезертировали. Их хотели повесить за то, что они перегибали палку в мародерстве даже по меркам этих головорезов рейтар. Их прозвали даже “бандой потрошителей”.
- Звучит неплохо и знакомо.
- Короче, они дали деру, когда Таннеберг озверел и решил прикрыть их безобразия раз и навсегда.
- Все-таки, молодец Таннеберг.
- Но он упустил их. Когда-то их было пятеро, но потом осталось трое, неразлучных как мушкетеры. Колоритная компания. Не знаю, что потом с ними случилось, но были слухи, что они переметнулись в ваш католический лагерь.
- Вот черт! - воскликнул я с жалостью. - Как говорит Диана - с твоим-то везением в колоде обязательно отыщутся три пиковых дамы!
В комнату заглянула Диана.
- Кажется, кое-кто забыл про ужин, - намекнула она. - Вы что, опять помирились?
- Конечно, - пожал плечами Огюст.
- Куда мы денемся с подводной лодки? - поинтересовался я.
- Вот они - религиозные войны! - тихонько усмехнулась Диана.
- Хорошо бы, если бы они и правда были такими, - заметил грустно Огюст, который все расслышал.



Глава 23.

Чем дальше - тем хуже. Париж волновался как разворошенный муравейник. Весть о покушении на адмирала Колиньи разнеслась как раз в срок, двадцать второго числа, почти мгновенно, как пламя в разлитом спирте. Сперва, как обычно бывает, прошел слух, что совершено настоящее убийство, и мы успели хорошенько понервничать по поводу истории, пока не подоспела новая информация, свидетельствующая, что пока история идет как по маслу. Все равно достаточно неприятно. Огюст только что не бился головой в стену, доставляя нам массу дополнительных беспокойств. Похоже, морально он не был готов пережить Варфоломеевскую ночь. Знание его просто убивало и сводило с ума. А вместе с ним, естественно и нас. Дю Рантали, со своим интуитивным чувством юмора, прислали нам приглашение провести у них вечер двадцать четвертого августа. А мы подняли переполох, обсуждая, завтра ли все случится, или уже сегодня. Ведь было уже двадцать третье. Пока никаких извещений о готовящемся мероприятии не приходило. На всякий случай мы с Раулем и Готье принялись разрабатывать план перемещения по городу в момент событий, используя папин стол, специально созданный для набросков тактических маневров. Столешница имела невысокие борта по всему периметру, образуя своего рода песочницу - внутри был тонким слоем насыпан песок, который надлежало расчерчивать и сгребать по мере надобности специальными лопаточками.
- Если все случится сегодня, - пробормотал Рауль, оглядывая беспорядочно изрытый песок, - то стоит ли нам все-таки избрать центром сопротивления дом Ранталей, или наш? И как нам перетащить их сюда, если они будут против?
Готье шумно вздохнул и оперся о бортик стола.
- Мы тут просто в куличики играем. Вот что. И вообще бред какой-то. Поль, куда запропастился твой отец?
- Кто его знает. Может, именно сейчас решает вместе с Таванном, когда лучше ударить в колокол.
Готье озверело глядя на линии в песке, наморщил нос.
- Хорошо, что Огюст тебя не слышит, - сказал он мрачно.
Мы помолчали, подумав об Огюсте. Тяжелый случай. Все знать заранее... А если бы мы не знали? Если бы оставались только теми, кем должны были оставаться в этом месте и времени? Чем бы все обернулось? Смог бы я его убить, захотелось бы мне этого? Как вообще мы вели бы себя в эти дни? Что бы делал тот, настоящий Огюст, после вести о вчерашнем выстреле, сводящем сейчас с ума весь город? Наверняка не то, что делает теперь, когда просто заперся в комнате, и временами оттуда доносится грохот, будто он в ярости что-то ломает, или мерный стук в дверь, в которую он швыряет ножи. Никого кроме своего слуги он туда не пускает. Только один раз к нему проникла Диана, которой настойчивости не занимать, и они вместе всплакнули над своими погибшими душами. Огюст пребывал уже в полной уверенности, что ему на роду было написано быть проклятым - оказаться одержимым черт знает кем, узнать о предстоящей гибели своих собратьев по вере и ни словом не предупредить их. Я пытался его немного утешить, говоря, что ему бы все равно поверили не больше, чем троянцы поверили Кассандре, и он ни в чем не виноват, но он только разъярился еще больше и через дверь обозвал меня троянским конем всей его жизни и главным пособником Сатаны, посеявшим в нем плевелы сомнения и гибельной веротерпимости, когда он был еще невинным ребенком. Как будто его собственная мать не была католичкой. Я напомнил ему об этом. Он послал меня к черту. Я сдался и ушел, сознавая, что убеждать его, в общем-то, незачем, он отлично все понимает и сам, иначе не сидел бы в этой комнате, злясь на весь свет, а давно наломал бы дров, и свою голову в придачу. Но эта уступка здравому смыслу дорого ему обходилась, и сейчас он был абсолютно не склонен к общению, пытаясь справиться хотя бы с самим собой.
- А он крепче, чем я думал, - заметил Рауль, продолжая вычерчивать какие-то линии.
- Не знаю, - мотнул головой Готье. - Пожалуй, на его месте я давно бы навел такой шорох по всему Парижу, что мало бы не показалось.
- Но ты не на его месте.
Готье издал донельзя мрачный смешок.
- Поразительно. Вы младше меня всего на каких-нибудь несколько лет, а словно сделаны из другого материала. Я не смог бы сидеть вот так, сложа руки, и оплакивать свою никчемную жизнь или душу. Пусть бы мне никто не поверил, но я бы хоть попытался что-то изменить, кого-то спасти, по крайней мере, умер бы с честью.
- Тогда - вперед, - буркнул я. - Почему бы тебе этого не сделать, будучи на своем месте, и не оправдать мнение о себе, как о честном человеке? Или, может, ты такой убежденный католик, что тебе все кажется правильным, пока убить собираются не нас?
Готье повернул голову и, исподлобья, прожег меня драконьим взглядом.
- Не нарывайся на грубости, племянник. У меня есть причины ни во что не вмешиваться.
- У Огюста тоже есть, - мягко напомнил Рауль. - Мы все играем в кошки-мышки с историей и боимся что-нибудь испортить, о чем сами имеем плохое представление. Конечно, я бы и сам на его месте вел себя иначе. Я бы не стал так мелодраматично страдать из-за собственного бессилия. Если уж выбрал что-то, того и держись, и незачем закатывать сцены.
- Люди бывают разные, - сказал я. - По крайней мере, он не так склонен к бессмысленному героизму, как все мы опасались. А уж как он это переживает - его дело. И у него еще есть шанс броситься в конце концов в самое пекло, но я бы не стал в нем поддерживать эту идею.
- Послушайте, - задумчиво сказал Готье, - а почему бы нам троим не взять, да и не изменить все это историческое безобразие. Какая разница, что там впереди? Вот возьмем, да и отменим эту чертову ночку, пусть потом кто хочет - плачет. На кой дьявол нам вся эта историческая обязательность, не на кинопленке ж мы сидим? Все равно, все перемещения во времени уже чистое шулерство.
- Пошли, - сказал Рауль.
- Эй, ведь вы это не серьезно, - сказал я неуверенно.
- Почему? - с полной серьезностью спросил Рауль. - Хорошая мысль, пойдемте и сделаем это прямо сейчас.
- Отлично, - я хлопнул в ладоши, - С чего начнем? Есть предложения? Немедленно выходим, меняем религию, поднимаем кальвинистское восстание и режем этой ночью всех католиков в отместку за вчерашнее покушение! Ну, что ж мы стоим? Раз решили - пошли.
Готье посмотрел на меня тяжелым взглядом.
- Послушай, не разводи балаган.
- Оказывается, это я развожу балаган?
- Ну не я же.
- Ах, вот как.
- А вот так. И не смотри на меня, - Готье подавил смешок. - Поверил, что ли?
- Тебе? Никогда. Я думал, ты сам себе поверил.
- Маленький ты еще и глупый. Верно, Рауль?
Рауль промямлил что-то невнятное, с самым глубокомысленным видом.
- Господи, - воскликнул Готье, хватая лопаточку и разравнивая песок. - Просто скиснуть тут можно! Пойдемте-ка, проветрим мозги, пока они совсем не заплесневели. Видеть уже ничего не могу. Пошли в “Пьяного фонарщика”.
- Ага, - хмуро согласился я, - самое место, чтобы проветривать там мозги.
- Почему бы нет? - вздохнул Рауль. - Дом слишком уж давит.
- Пошли, зануда, - усмехнулся Готье.
- Сам ты зануда. Ладно, пошли.
Атмосфера дома и впрямь была угнетающей. Пусть Огюст и сидит у себя безвылазно, его присутствие все равно мерещилось в каждом углу, как и присутствие целого легиона призраков еще живых людей, но уже обреченных на заклание на алтаре истории.

На улицах тоже царило нездоровое возбуждение. Мы ощутили это едва выйдя из дома. Для начала мы столкнулись с патрулем шотландской гвардии, который прошествовал мимо с чрезвычайно целеустремленным видом, зорко обозревая окрестности. По озверело-затравленному выражению их  лиц было видно, что они не надеются провести этот день спокойно. Их предводитель, сержант Фортингем, был мне знаком, но окликать его я не стал. Когда-то мы были в неплохих отношениях, но с тех пор как мне пришлось однажды проколоть ему предплечье за неджентльменское поведение с одной дамой, мы больше не разговаривали. Так что, смерив друг друга подозрительными взглядами, мы разошлись в разные стороны.
- После вчерашнего, несомненно, возможны эксцессы, - смиренно-официальным тоном заметил Рауль.
- А ну их всех, - сказал Готье. - Пускай себе бузят, а нам неинтересно.
- М-м, - задумчиво протянул Рауль, как будто не уверенный в том, что все происходящее никак нас не касается, и с нашими-то талантами мы не влипнем в какую-нибудь очередную историю. Я разделял его сомнения относительно нашего здравомыслия в данной обстановке. Одно то, что мы собрались заглянуть в “Пьяного фонарщика”, говорило никак не в пользу нашей осмотрительности. Впрочем, осмотрительность - это скучно.
- У меня такое ощущение, - высказал я свое мнение, - будто у кого-то из нас появился зуд в руках от излишних переживаний. Ни за что не поверю, что мы вышли на мирную прогулку.
- И у кого же из нас? - поинтересовался Готье, прикидываясь совершенно наивным.
- А чья была идея? Кроме того, позавчера мы с Раулем уже разнесли одно заведение. Вам не кажется, что число веселых местечек в итоге текущих событий катастрофически уменьшается?
- Не будь занудой, - сказал Готье. - Дай и мне что-нибудь разнести.
- Ага! Признался!
- Я пошутил, - Готье напустил на себя кокетливый вид ложной скромности.
Мы неторопливо шли по середине улицы, по обеим сторонам которой шла обычная дневная торговля и нищие вели свой заунывный промысел. Но тут этот порядок был шумно нарушен дробным топотом копыт, гиканьем и свистом. Торговки разом заверещали, нищие пропали из виду, и из-за угла впереди высыпала живописная конная группа. Всадники большей частью были одеты в черное. Причем нарочитая строгость их платья выглядела как вызов. Собственно, так оно и было.
- О, - воскликнул Готье, - демонстранты!
Он мог бы и не комментировать. Тем более, что две дюжины бравых молодых кальвинистов на гарцующих лошадях дружно скандировали:
- Да здравствует адмирал! Смерть гнусным убийцам!
Один из их предводителей, в котором мы узнали д’Обинье, раскрасневшийся, со сверкающими глазами воодушевленно взмахнул рукой, призывая к относительной тишине, и исполнил соло:
- Смерть волкам в овечьих шкурах! Смерть трусам, подло стреляющим из-за угла! Гизы и их свора не хотят мира, тогда они получат войну! Их время кончилось! Король и Бог с нами! Бог был щитом защитнику истинной веры, и потому наш славный Шатильон остался жив! Да расточатся враги Бога и истинной веры, как тень ночная умирает в свете дня! Позор гизовцам и их стрелкам-мазилам!
- Позор! Позор! - подхватили, хохоча, остальные.
Кто-то бросил в них подгнившей свеклой. Со свистом и улюлюканьем возбужденные гугеноты опрокинули несколько лотков, ответив на последовавший град кочерыжек ударами хлыстов и конских копыт.
- Занятное зрелище! - пробормотал я, почти зачарованно наблюдая за происходящим. - А в этих ребятах есть огонь! Вы не находите?
- Я нахожу, что нам не разминуться на этой дорожке, - проворчал Готье. - А мы даже не верхами.
- Играем отступление? - Рауль вопросительно поднял бровь и улыбнулся с таким ироничным видом, будто такая мысль казалась ему полным абсурдом, на который, конечно, он готов был пуститься ради чужой безопасности. - Хотя, вообще-то, гизовцами я бы нас не назвал.
- Тогда - вперед, - кивнул я, подводя итог размышлениям, и прямиком направился в кучу-малу. Терпеть не могу застревать на дороге.
- И с песней, - хмыкнул Готье.
- Можно и без песни, - скучающим тоном заметил Рауль.
Нападение, как известно, лучшая защита. А если этот постулат кажется кому-то сомнительным, то, учитывая, что собственно, мы и не нападали, а просто решили, что путь через толпу будет самым прямым и коротким, то ничего особенно кровожадного в наших планах не было. Мы беспрепятственно проникли в самую гущу и никто не подумал нас останавливать и начинать выяснять отношения, раз нам самим в голову не приходило, что нам может что-то угрожать. Встретив удивленный взгляд младшего Мержи, мы весело помахали ему: “Привет!”. Он улыбнулся и тоже помахал рукой, потом тронул за плечо д’Обинье и кивнул в нашу сторону. Д’Обинье обернулся, узнал нас, и глаза его озорно сверкнули.
- Добрый день, господа, - воскликнул он, прокладывая к нам дорогу. Выглядел он задорно и взъерошенно.
- Добрый день, - отозвался я, пряча улыбку. - Позвольте заметить, что к вашему рукаву прилип капустный лист.
- Ах! - рассмеялся д’Обинье, смахнув с себя остатки полезного сельскохозяйственного продукта. - Разве кровь и порох битвы, равно как и прочие свидетельства нашей доблести, не украшают? - он встряхивал головой и раздувал ноздри как вырвавшийся на свободу жеребенок, наслаждаясь царящим возбуждением, не большим, чем в детской игре в “войнушку”.
Я оглядел компанию расшалившихся молодых гугенотов, и у меня невольно заныло сердце. Куда денутся вскоре эта бесшабашная веселость, эта жизнь, хлещущая через край? Для кого же из нас жизнь - игра? Сейчас вам кажется, что все только игра. А будут ли играть те, кто под воющий звон колокола возьмутся за ножи? Будут. К сожалению - будут. Сколь бы ни были кровавы и бесчеловечны игры, они становятся от этого лишь азартней. Умирают всерьез, а убивают - шутя. Людям свойственно это беззаботное отрицание важности самого факта жизни, признание главенствующими вымышленных идей, условностей. А история... Да кому, к дьяволу, нужна эта история?! Я скрипнул зубами.
- Что-то вы вдруг побледнели, - насмешливо заметил д’Обинье, с удовольствием за мной наблюдая. - Неужели мы такие страшные?
Я посмотрел на него в упор.
- Знаете что, д’Обинье, слезайте-ка вниз. Мне надо с вами поговорить.
Д’Обинье, забавляясь, откинулся в седле немного назад, изумленно округлив глаза.
- Вы это серьезно?
- Серьезней не бывает.
- Что, к чертовой бабушке, происходит? - сердито прошипел за моей спиной Готье. - Затевать тут драку...
- Погоди, - заинтересовавшись прервал его Рауль. - Еще неизвестно.
- Бросьте, я не хочу с вами ссориться, - примиряюще сказал д’Обинье. - Неужели вы намерены драться прямо здесь?
- Вовсе не намерен. Но если вам дорога жизнь вашего друга короля Наваррского, вы спуститесь.
Д’Обинье слегка побледнел и, не спуская с меня глаз, которые в один миг сделались жесткими и подозрительными, слез с лошади.
- Я вас слушаю.
- Новая война действительно уже началась, д’Обинье. Без шуток. Буквально в ближайшие два дня все решится совершенно определенно, и наш мир, эта бочка с порохом, рванет ко всем чертям. Так что не слишком заигрывайтесь, и держите ушки на макушке, особенно по ночам. И приглядывайте за вашим другом Генрихом, ни под каким предлогом в ближайшие две ночи он не должен покидать дворца. Если кто-нибудь попытается выманить его оттуда, ни в коем случае этого не допускайте. Поверьте, даже если Лувр станет похож на ад кромешный, снаружи будет еще хуже. Я не шучу, ему действительно может грозить смертельная опасность в эти дни. И единственной защитой в этом случае ему будет французский король, что бы вы о нем не думали, и какие бы эпиграммы не писали. Еще он может доверять своей жене, и больше никому. Если все обойдется - хорошо, если нет - берегите его и берегитесь сами. Это все, что я могу сказать.
Брови д’Обинье сошлись к переносице.
- Я что-то не понял. Что вы мне только что наговорили? Кто-то собирается убить нашего короля? Вы, должно быть, шутите?
- А похоже, что я шучу?
Д’Обинье критически на меня уставился, не в силах прийти к определенному выводу.
- Ваш кузен меня предупреждал, что вы малость не в своем уме. Но... Откуда у вас такие сведения?
- Из преисподней. Не спрашивайте, я все равно не могу ответить, но даю слово, что дела обстоят чертовски серьезно.
- Почему я должен вам верить?
- Ну да, конечно, ведь слово католика для вас ничего не значит. Тогда исходите именно из этого принципа. Не верьте никому из нас. И забудьте, кто вам это сказал, если не горите желанием скормить меня воронам. Вообще, распространяйтесь об этом поменьше и будьте осторожны.
Д’Обинье, хмурясь и покусывая губы, рассеянно ласкал гриву своего коня.
- Вспомните Васси, - сказал я тихо.
Д’Обинье сильно вздрогнул и пристально посмотрел мне в глаза. Резня в Васси, с которой, собственно, и ведут счет наши религиозные войны, до сих пор была притчей во языцех.
- Эй, д’Обинье, - крикнул кто-то. - Тебе мешают эти люди? Кто они? Не задать ли им взбучку?
Готье так резко повернулся к говорившему, что его каблук душераздирающе взвизгнул от соприкосновения с камнем мостовой.
- Попробуй, голубчик! - рявкнул он агрессивно.
- Нет, - крикнул д’Обинье, вскидывая голову. - Это просто знакомые. Едем дальше!
Он вскочил в седло и, не говоря ни слова, поехал прочь, увлекая за собой остальных. Мы быстрым шагом направились в другую сторону. Когда мы выбрались в безлюдный переулок, Готье, продолжая разъяренно пыхтеть, сгреб в кулак ткань на моем плече - вроде бы и не совсем за шкирку схватил, но достаточно выразительно.
- Что за чертовщину ты опять устроил? Сначала тебя понесло прямиком в эту банду, потом ты застрял и начал выкладывать этому парню информацию, хотя я не заметил, чтобы он жег тебя каленым железом. Тебе что, так откровенно жить надоело? Знаешь, как ты кончишь, играя на два фронта? Или забыл, как принято поступать с изменниками, никогда не видел, как за это казнят, или тебе в этот момент так требовался нашатырный спирт, что ты пропустил двухчасовое представление?
- Готье... - я мягко взял его руку и попытался ненавязчиво освободиться, но он не отпускал, только сильнее сжал пальцы и с чувством меня потряс.
- И это при том, что ты выложил ахинею, которая никому задаром не нужна! Мы же прекрасно знаем, что с Генрихом Наваррским ничего не случится! Нервы совсем сдают?
- Лавры Нострадамуса спать мешают, - с упреком сказал Рауль. - Решил прикинуться великим предсказателем. А как насчет того, чтобы вызвать белого и красного драконов, подобно Мерлину? Ты меня, конечно, извини, но надо тебе что-то делать с твоей поехавшей крышей.
- Слабо объяснить свое идиотское поведение? - осведомился Готье.
- А вот и не слабо.
- Обвиняемый, что вы можете сказать в свою защиту? - веселясь, спросил Рауль.
- Отлично. То, что с нервами у меня не порядок - я согласен. Очень вредно выходить на улицу и считать потенциальных покойников. А что насчет ахинеи, которая никому задаром не нужна, так это еще спорно. Мы же знаем, что история должна измениться, причем как-то сильно, так что неизвестно, насколько можно возлагать надежды на то, что нам известно о будущем. Да, пока все идет как надо. Варфоломеевскую ночь, как будто, никто отменять не собрался. А если кто-то соберется отменить тот факт, что, например, будущий Генрих Четвертый ее пережил? Тогда - прощай династия Бурбонов, и все, что с ней связано? Конечно, изменить историю, наверное, можно как-то иначе, но можно и так. Почему бы чуть-чуть не подстраховаться? Все равно же мы еще толком не знаем, с чем имеем дело. А что до твоих глупых обвинений в измене, Готье, то никому не запрещено строить дикие предположения о будущем. Нам еще никто ничего не сказал, и не требовал, чтобы мы держали язык за зубами. Так что, мало ли, что нам в голову взбрело.
Готье сделал задумчивое лицо, вздохнул и убрал руку, даже попытавшись разгладить складки.
- Как скучно, - разочарованно протянул Рауль. - Зачем было все обосновывать, когда начиналось так интересно?
- Все равно ты плохо кончишь, - сказал Готье.
- Совсем не обязательно. И вообще, спорим, что я лучше тебя разбираюсь в современном судопроизводстве?
- Какая гадость.
- Кажется, кто-то сегодня предлагал отменить Варфоломеевскую ночь.
- А кто сказал, что это глупо?
- Пьяные все какие-то, - с досадой сказал Рауль. - А еще даже до таверны не дошли.
- Подумаешь, тут, за углом, - отмахнулся Готье.

К моему большому облегчению, “Пьяный фонарщик” ничуть не изменился и выглядел совершенно нормально, как старая добрая низкопробная забегаловка. Над входом пьяно покачивалась устрашающая жестяная конструкция, изображающая фонарь, внутри было непритязательно, сумрачно, в меру шумно и не слишком замусорено. Мы оккупировали маленький столик, видавший виды, но еще не дышащий на ладан и Рауль поманил служанку.
- Будем заказывать бордосское? - спросил он, подмигивая.
- Красное, как обычно, - отозвался я со смешком.
- Мне тоже, - сказал Готье. - Очень полезно для сосудистой системы.
- Одно жалко, - вздохнул я, - днем с огнем не сыщешь картофельных чипсов.
- Какая ерунда, - поморщился Готье. - Жаль, что во Франции пиво не в чести, и делать его тут не умеют. А не рвануть ли нам куда-нибудь в Германию?
- Что ты, - усмехнулся Рауль. - Там же сплошь лютеране.
- Совсем обложили, - покачал головой Готье.
- Что господа пожелают, - вкрадчиво поинтересовалась шаловливая служаночка, пышненькая и смуглая, в ослепительной улыбке не хватало всего одного зуба. Очень любопытный тип женщины, такой простой, что дальше и некуда, скорее ближе к животному, но к животному довольно милому, привлекательному как дразнящий аромат жаркого. Такие вот крепкие овечки обычно вызывают у мужчин естественную реакцию - те начинают чувствовать себя волками и облизываться... ох, что-то я не о том думаю.
- У, какая хорошенькая, - удивленно воскликнул Готье, не сдержавшись.
Служанка рассмеялась, кокетливо покрутив юбочкой из стороны в сторону, приняла заказ и удалилась. Готье, забывшись, проводил ее плотоядным взглядом, потом охнул, зажмурился, покрутил головой и с ошарашенным видом уставился в стол.
- Ну, дела, - выдохнул он. - До чего же тяжко, когда самые нормальные вещи начинают казаться тебе полным извращением.
- Ты слишком много читал Фрейда, - без выражения констатировал Рауль, у которого слегка покраснели уши.
- Не волнуйтесь, - сказал я смиренно, - это всего лишь физиология. Очень трудно перехитрить собственные гормоны всякими там абстракциями из двадцатого века. Вообще, это должно радовать, свидетельствуя об отсутствии всяких перверсий...
- А если не выражаться? - поинтересовался Готье.
- Это научный термин. Короче, все у тебя функционирует правильно.
- Плоть глупа, - меланхолично сказал Рауль.
- Любовь зла, - откликнулся Готье.
Я, глядя на них, хихикнул.
- А это согласуется с переселением душ? - с сомнением спросил Готье.
- Вполне, - кивнул Рауль. - Можешь быть хоть деревом.
- Но вряд ли так сразу, - усомнился я. - Какая-то эволюционная приближенность должна быть. Пока мы, все-таки, в границах одного биологического вида.
- Передай привет Дарвину, если увидишь, - усмехнулся Готье.
Мы прекратили шушукаться, когда служанка вернулась с круглым подносом, принеся вино, кружки, печенье и приличных размеров окорок. Мы задумчиво переключились на них. После некоторого молчания я вдруг подпрыгнул на месте и радостно вскрикнул “Эврика!”. Готье и Рауль слегка шарахнулись и уставились на меня с недоумением.
- Ура, - сказал я театральным шепотом. - Теперь я знаю точно, что Варфоломеевская ночь не сегодня!
- Какая муха тебя укусила? - настороженно спросил Рауль.
- Караул, прячьтесь по углам, - тихо, но истошно воскликнул Готье, - на Рыжего сегодня нашло вдохновение!
Я возбужденно ухватил его за воротник и шутливо подергал.
- Ну-ка, быстро говори, когда у нас день святого Варфоломея!
Готье хихикнул.
- Чтоб я сдох, если начну помнить все святцы.
- Двадцать пятого, милый мой, двадцать пятого! А нас всех заклинило на двадцать четвертом, из-за этих чертовых энциклопедий из будущего. Это же надо так проколоться! И как я вам позволил себя убедить, что ночь на двадцать четвертое - это вариант. Ничего подобного! Я знал это! Канун дня святого Варфоломея - именно двадцать четвертое, а никак не двадцать третье! Это действительно ошибка в переводе, которая влезла во все русскоязычные справочники начиная с прошлого... с девятнадцатого века, как минимум. Надо было соотнестись с реальным днем, вот и все. Если верить энциклопедиям, так и сражение при Жарнаке по Брокгаузу и Ефрону произошло в шестьдесят седьмом году! Ты в это веришь? Нет! Мы-то лучше знаем, когда оно произошло.
- Класс! - сказал Готье. - Ладно, завтра, так завтра.
- Я просто счастлив, - ехидно заметил Рауль.
От избытка чувств я шутя побоксировал Готье в плечо, потом угомонился.
- Все равно противно, - вздохнул я. - Но хоть какая-то определенность.
Двери раскрылись с громким стуком, и в таверну ввалилась шумная компания. Мы даже оглянулись посмотреть, не наши ли темпераментные кальвинисты заявились сюда со своей демонстрацией. Но нет, это была явно совсем другая компания. Дюжина не в меру возбужденных мальчишек, лет семнадцати-восемнадцати, громко возмущавшихся.
- Ну, это уже ни в какие ворота не лезет! - вопил один из них, отчаянно жестикулируя, хотя никто не пытался ему возражать, напротив, его товарищи согласно кивали, также багровея от праведного гнева и потрясая в воздухе кулаками. - Эти нечестивые свиньи захватили всю страну! Неужели мы такие трусы, что позволяем им безнаказанно смеяться и торжествовать над собой? Наша вера и наша честь отданы им на поругание!..
- Вот так люди возмещают отсутствие телевизора, - с сарказмом сказал Готье.
- О, Боже, - простонал я, чувствуя, что вино, которое мы пьем, окончательно превратилось в уксус. - В телевизоре хоть программу можно переключить, или вообще выключить. Надо было оставаться в провинции.
- Ешь свою телятину, - подозрительным тоном посоветовал Готье.
- Не понял.
- Не вздумай к ним лезть. Не обращай внимания.
- Не суди по себе. Единственное, чего я хочу, это убраться подальше из Парижа, он у меня уже в горле сидит.
Рауль понаблюдал за новоприбывшими и тяжело вздохнул.
- Не люблю детей.
- Разве только под соусом, - усмехнулся Готье, иронично на него поглядывая.
- И с яблочком в зубах, - подыграл ему Рауль, - чтобы много лишнего не болтали.
- Не пора ли нам требовать счет? - поинтересовался я.
- А уже заплачено, - напомнил Готье. - Ты не в московском ресторане.
Становилось все шумнее. Наша золотая молодежь завела песни, достойные доблестного шевалье де Талля: давайте всех прирежем, пока не поздно, и воцарятся в добром королевстве мир да любовь. В свете будущих событий это несколько резало слух. Они пропели славу безвестному герою-патриоту, выстрелившему в поганого прислужника Сатаны, нечестивца Колиньи, и выразили искренние сожаления о том, что он попал не очень метко.
- А может, досмотрим представление? - спросил Рауль.
- Действительно, - хмыкнул Готье. - Подумаешь, малышня.
Я пожал плечами. Пусть потом Готье рассказывает, что он пацифист.
Очень скоро в таверне обнаружилось несколько гугенотов. Поначалу они вели себя дипломатично, не обращая внимания на вторжение, но когда им предложили тост за то, чтобы сукин сын адмирал побыстрее откинул копыта, справедливое возмущение взяло верх над благоразумием, вообще-то сомнительным, раз они тут остались, и одному особенно зарвавшемуся молодцу влепили пощечину, а другому бросили в лицо шпинатом, перемазанным в подливке. На мгновение все притихли, и мы во все глаза уставились на происходящее.
- Ох, черт, - пробормотал я. - Сейчас начнутся смертоубийства.
- Черт возьми эти детские шалости! - проворчал Готье, застыв в положении вполоборота, с вилкой в руке.
Гугенотов было только трое, но в сравнении с группой нахальных юнцов они были “матерыми волками”, и если драка завяжется всерьез, тут поляжет немало народу. Между тем, к “щенкам” тут же начали примыкать единомышленники постарше. Я произвел приблизительный подсчет, соотношение сил получалось - шесть с половиной к одному, не считая воздержавшихся, в числе которых были мы.
Трактирщик попытался было пресечь безобразие и призвать к миру, но его с силой ударили бутылкой по голове. Из разбитого лба брызнула кровь.
- Ну и денек, - сказал Рауль. - Надо было сидеть дома.
- А ну, все, кончайте этот базар! - раздался до боли знакомый львиный рык.
Мы с Раулем слегка вздрогнули от неожиданности и удивленно уставились на опустевшее место Готье за столом. Надо ж было так не уследить. Мы переглянулись, и Рауль философски усмехнулся, потянувшись, размял суставы, и сдвинулся на краешек стула, чтобы в любое мгновение принять участие в том, что бы там в дальнейшем ни произошло.
- Все, затихли! - властно приказал Готье, грозно топая выходя на середину. И все и впрямь удивленно притихли, воззрившись на нашего эффектного гиганта, обводившего всех суровым взглядом потемневших серых глаз из под нахмуренных бровей. Бронзовая грива, хотя и короткая, придавала ему поистине львиный облик. А лев, как известно, царь зверей. И потому озверевшие люди с неосознанным благоговением слегка отступили назад. - Это что еще за ребячество? Повоевать вздумали? Это вам не игрушки! А ну, уберите шпаги! Немедленно! Сперва научитесь ими пользоваться! Нет никакой доблести в том, чтобы затевать пьяные драки, и тыкать в друг друга штуками, которые не достойны держать в руках!
Ряды нападавших дрогнули. Пристыженные юнцы, смущенно переглядываясь, уже готовы были оказаться от своих экстремистских намерений. Но гугеноты, рассудив, что терпели уже достаточно, теперь закусили удила. Старший из них, сухой жгучий брюнет лет за тридцать, с гротескно-большим малиновым носом, покрытым шрамами, громко и презрительно расхохотался, с размаху хлопнув по столу обнаженной шпагой. Этот резкий хлопок, сопровождаемый дребезжащим звоном, неприятно ударил всех по нервам.
- Ха-ха! - воскликнул он, словно каркнул, и азартно вскочил на стол. - Сопляки-паписты! Боитесь окочуриться без исповеди? Нападаете только из-за угла, да вдесятером на одного! Ну, вам припасено в аду теплое местечко, что ж вы боитесь туда отправиться? Трусы! Подлецы!..
- И вы заткнитесь! - рассвирепел Готье. - Не напрашивайтесь!
- Тише, господа! - я сам не заметил, как тоже поднялся и вмешался в разговор. - Будьте терпимы. По закону у нас сейчас мир, и никто не имеет права друг друга оскорблять.
- Особенно такие маменькины сыночки, - буркнул второй гугенот, здоровый парень с мрачным и немного сонным взглядом, - которые настоящую войну в глаза не видели!
- Но, но! - взъярился один из юнцов, под всеобщий возмущенный  ропот. - Если вы и воевали, так вам нечем хвастаться - ни Жарнаком, ни Монконтуром!
- Спокойней, - прикрикнул я, преграждая парнишке дорогу. - Новою войну еще никто не объявлял! Имейте же выдержку, господа!
- Псу под хвост ваши Жарнак и Монконтур! - распаленно гаркнул носатый гугенот. - Чего вы добились, слюнтяи? Да скоро все французские короли станут гугенотами, а вам гореть на костре! Разве король не отдал нам в залог свою прыткую сестричку, и не сказал, что отдает ее всем гугенотам королевства?
Гугеноты оскорбительно расхохотались, определенно нарываясь на немедленное линчевание. От подобной наглости у меня самого потемнело в глазах.
- Стойте! Стойте! - нам с Готье едва удалось сдержать взбешенных католиков от скорой расправы над обидчиками. К нам на помощь бросился Рауль. - Не слушайте этих богом обиженных!
Однако же, еще чуть-чуть, и нас самих сметут с дороги. Пора направить конфликт в сколько-нибудь управляемое русло.
- Сударь, вы совершенно забываетесь! - заметил я носатому гугеноту, который в диком возбуждении приплясывал на столе. - Но если уж драться, так драться честно! Если вы бросаете вызов, я его принимаю от лица всей моей партии.
- Вы, - насмешливо проблеял гугенот. - Да вас едва от соски отняли.
- Хм! - я иронично вздернул бровь. Может, я и выгляжу несколько моложе своих лет, но не настолько.
- Ошибаетесь, - весело возразил Рауль. - При Монконтуре он вам здорово накостылял со своей сотней всадников на левом фланге. Почему бы не повторить что-то подобное?
Рауль решил поддержать идею бескровного выхода из положения через симуляцию столкновения, которое при условии участия кого-то из нас должно было оказаться безопасным и для участников, и для окружающих.
- Так что, слезайте с жердочки, - предложил я. - И выступите в защиту вашей партии, как я выступаю в защиту своей.
- Ладно, ладно! Фью!
Гугенот щелкнул пальцами, как кастаньетами, и как козлик спрыгнул вниз.
- Освободите место! Расступитесь! - Готье и Рауль с удовольствием взяли на себя обязанности распорядителей поединка, скорее приобретающего форму “Божьего суда”, чем классической дуэли, хотя и секундантов хватило бы, но лучше было одержать победу как единичный случай, чем посрамить противника в полном составе, что было бы и неудобно и неубедительно для нашей репутации нормальных людей. Так что, если идея поединка была моя, мне и карты в руки.
Гугенот посмеивался и помахивал шпагой. Запас колкостей у него не ограничивался стальным клинком.
- Надеюсь, сударь, вы достаточно хорошего рода, - сказал он пренебрежительно. - Иначе, боюсь, я вам не пара. Я Филипп дю Барра, и веду свой род от Карла Великого! - он склонился в клоунском поклоне.
- Виконт де Ла Рош-Шарди, к вашим услугам, - обнажая шпагу усмехнулся я, забавляясь его бахвальством. - И у меня тоже есть основания гордиться моей фамилией.
Гугенот на мгновение замер и приоткрыл рот, а в глазах вдруг вспыхнула настоящая ненависть, и улыбка вернулась еще более зловещей.
- Так, так, так! Вот это удача! Вы из королевских шеволежеров?
- Был там когда-то. Вы меня знаете?
- Еще бы, негодяй! Ты был одним из участников “пушечного переполоха”, так?
- Ну и память у вас, - подивился я.
- А эти двое? Тоже?
- Даже в большей степени.
- Йо-хей! - воскликнул дю Барра. - Это была подлая история! Но ты мне сейчас за нее отплатишь!
Он дважды топнул ногой и крикнул:
- Петух и Солнце! Да сокрушит Господь филистимлян гневом своим!
- Пусть грянет гром! - откликнулся я весело, входя во вкус игры. - И пускай от петуха летят пух да перья!
Публика, кажется, осталась в восторге, разразившись смехом, свистом и всякими дурацкими пожеланиями.
- Ха! - выкрикнул дю Барра, делая стремительный выпад с таким самоуверенным видом, будто надеялся победить в первое же мгновение. Я мягко скользнул в сторону и дю Барра с трудом восстановил равновесие, нырнув в пустоту. Я не воспользовался преимуществом, решив, что слишком быстро кончать бой не стоит, пусть-ка все повыпустят пары.
- Трус! - воскликнул дю Барра. - Деремся насмерть!
- Как скажете, - ответил я, откровенно издеваясь.
Дю Барра снова очертя голову ринулся в атаку. Я призадумался, а удалось бы мне его одолеть, будь я в моем обычном состоянии? Сильно подозреваю, что удалось бы. Это вам не расчетливый хладнокровный Дизак. Пламенный наскок, нет спору, вещь хорошая, я и сам им часто пользовался, но хорошо, когда ваше безумие симулировано и на самом деле контролируется. Хотя, может и дю Барра только прикидывается шумным психом. Что говорил Оливье? Никогда нельзя ослаблять внимание. Ну-ка, проверим, господин Петух, насколько вы действительно забываетесь? Отразив очередное нападение я сделал пробный выпад. Мне пришлось сдержать руку и даже отпрыгнуть назад - дю Барра радостно кинулся грудью на мой клинок, будто ничего не соображая. Господи, как он до своих лет дожил? Дуракам везет, наверное. Хотя, проанализировав свою атаку я подумал, что применил не совсем классический прием по нашим временам, и выбрал не совсем тот момент. Сосредоточившись как следует, я постарался выдать какую-нибудь банальщину. Дю Барра ее отбил. Браво, значит я имею дело не просто с задиристым пустым местом. Возможно, по стандартным меркам, он совсем неплох, хотя и звезд с неба не хватает. Ладно, попробуем-ка управиться с ним не поддаваясь на провокации отправить его попутно на тот свет. Итак, сильный удар по лезвию, легкий подхват, рывок, и шпага дю Барра вылетела из его руки как серебристая птица, на которую он уставился выпученными глазами. Я приставил острие рапиры к его груди, ставя точку в этой схватке.
- Вы проиграли, сударь, и тем самым признаны неправым. Надеюсь, инцидент исчерпан?
Кровь бросилась гугеноту в лицо, и нос его стал совсем уж фантастического пурпурного оттенка. Кажется, его едва не хватил удар.
- Ну что ж, убей меня, мерзавец, - просипел он перекошенным ртом.
- Убей его! - азартно закричали некоторые зрители. - Смерть ублюдку!
Я искоса глянул на них. Как в древнем Колизее, кто-то вытянул руку с опущенным вниз большим пальцем, большинство подхватило жест. Где-то я это уже видел... Меня передернуло от неожиданно горячо вспыхнувшего гнева и отвращения, связанных с чем-то забытым... Как-нибудь обойдетесь без этого зрелища!
- Мы играем по моим правилам! - яростно воскликнул я. - Мне достаточно того, что он проиграл. Пусть признает, что был не прав, и уходит с миром.
- Издеваешься, наемный бретер? - глухо осведомился проигравший, под разочарованный стон толпы.
- Вы признаете, что королева Наваррская не только одна из самых прекрасных, но и одна из самых достойнейших дам в королевстве? - осведомился я строго. - И никто не смеет судить о ней дурно.
Дю Барра неуверенно молчал. Я нахмурился, пронзая его немигающим взглядом и чуть-чуть толкнул острие вперед. Уже остывший после боя кальвинист побледнел, засомневавшись в моем человеколюбии.
- Признаю, - сказал он через силу.
Я кивнул, неторопливо опуская клинок.
- Прекрасно. Вы храбро сражались, сударь. Но Бог сегодня не на вашей стороне.
Я отступил на шаг и, с легким поклоном вложил шпагу в ножны.
Дю Барра смерил меня мрачным взглядом и в молчании поднял свою шпагу.
- Позор! - сказал один юный католик, бросив огрызок яблока и метко попав дю Барра прямо по носу.
- Кретин! - воскликнул я, озверев, и повернувшись, с размаху ударил его по лицу. Он вспыхнул до корней волос и присел, а в телячьих глазах отразилась смертельная детская обида и непонимание - “за что?!”.
Кальвинисты разом заорали, опрокинули стол вместо баррикады, и в них полетели всевозможные импровизированные метательные снаряды, которые от них тут же возвращались обратно. Завязалась перестрелка фруктами, куриными крылышками и кусками окорока. Дверь распахнулась и, с громким кличем: “За адмирала!”, в таверну вторглась свежая группка иноверцев. Началась потасовка, которую смело можно было назвать примитивным мордобоем.
- Спасайся, кто может! - гаркнул Готье, хватая тяжелый табурет, и принявшись размахивать им как палицей, разбрасывая дерущихся в стороны.
- Берегись! - азартно вскричал Рауль и спихнув кого-то с лестницы, в лучших акробатических традициях вскочил на перила, а оттуда прыгнул на люстру с масляными светильниками и свечами. Все завопили и пригнулись, когда сверху брызнуло горячее масло. Кроме того, люстра оказалась неприспособленной для подобных трюков, вернее даже не она сама, а потолочная балка к которой она была подвешена. С замогильным кряхтением перекрытие треснуло, разломилось и сверху грянулась люстра вместе с Раулем и целым дождем щепок и мусора. Разлившееся по полу масло вспыхнуло и загорелось.
- Пожар! Пожар! - закричали сразу несколько голосов, и те драчуны, что уже успели прийти в себя после только что разразившегося катаклизма, принялись затаптывать язычки пламени. С десяток человек с визгом бросились прочь.
- Вот не повезло! - прокашлявшись отметил Рауль, невозмутимо выбираясь из под обломков и стряхивая с себя мусор.
- Умник, - усмехнулся я, помогая ему подняться и захлопывая его затлевший плащ. - Блестящая была идея.
Меж тем баталия возобновилась. И нам пришлось резко присесть, чтобы увлекшийся Готье не смел нас с дороги вместе с остальными. Мы принялись дальше распихивать участников кутерьмы, хватая их за шкирку и выбивая из рук потенциально опасные предметы. Царил сущий бедлам. Правда, уже не особенно ожесточенный.
Дверь с размаху хлопнула о стенку и, крякнув, сорвалась с верхней петли.
- Именем короля! - надсадно завопил чей-то голос с приметным шотландским акцентом, с натугой перекрывая адский шум. - Остановитесь! Я требую тишины!.. Да заткнитесь вы, чтоб вам сдохнуть!.. Кхе-кхе...
Стало немного потише и воцарилось относительное перемирие. В дверном проеме стоял злой и усталый сержант Фортингем в слегка помятой каске. Лицо у него было раскаленно-красное, а темно-серые глаза вращались на редкость свирепо, левая щека, превращенная некогда в сплошной изрытый шрам скользнувшим по ней палашом, начисто сорвавшим большой кусок кожи, создавала зловещее впечатление. Набычившись, Фортингем обозрел помещение, громко сопя и покряхтывая после перенапряжения голосовых связок. Он махнул рукой, и два десятка шотландских стрелков, толпясь, вошли внутрь. Серьезные крепкие ребята, и фитили мушкетов потихоньку рдеют. В “Пьяном фонарщике” тут же стало тихо и относительно благопристойно.
Фортингем издал странный нечленораздельный звук, выразительно потряс в воздухе указующим перстом, закашлялся, и наконец проговорил хриплым голосом:
- Какого гомункулуса тут творится?
Присутствующие начали сосредоточенно собираться с мыслями, не торопясь высказывать приходящие им в голову соображения. Вдруг раздался жалобный стон, и из под обломков стола и люстры на свет божий выбрался трактирщик, выглядевший устрашающе с перемазанным кровью лицом, из ссадины на лбу, уже покрывшейся бурой коркой, все еще сочилась светло-алая влага.
- Ага! - обрадовался Фортингем. - Вот вы мне все и расскажете!
Трактирщик только пискнул, как придавленная морская свинка, и шарахнулся от него в сторону, не совсем разобравшись в ситуации, а может, как раз, разобравшись.
- Да чего ты трясешься, как мандрагоров корень? - рявкнул Фортингем, снова в полной мере овладев собственным голосом. - Какого дьявола у тебя тут эта оргия?
- Я тут ни при чем! - истерически пропищал трактирщик. - Не знаю я, не знаю ничего... Ничего не видел, ничего не помню. Меня оглушил какой-то подлюга, будь он неладен...
- Но, но, повежливей! - хмуро зарычал сурового вида человек, приосаниваясь с видом оскорбленного достоинства. - Чтоб какая-то мелкая сошка...
Фортингем громоподобно кашлянул, недвусмысленно намекая, что вопросы тут задает он, и встревать без приглашения никому небезопасно для здоровья.
- За каким же чертом печеным, вы треснули этого почтеннейшего?
- А чтоб не мешал нам вытряхнуть из их поганой шкуры собак нечестивых, - агрессивно отозвался оппонент трактирщика.
- Молчать! - дико вращая глазами прикрикнул Фортингем с таким видом, что его бравый собеседник моментально спал с лица. - Кто-то тут забыл, что протестанты такие же верноподданные нашего короля, как и все другие? И никому не позволено их трогать без высочайшего на то соизволения, ублюдки вы этакие! А ну, живо признавайтесь, кто тут еретики!
Человек десять с независимым видом выступили вперед, на их лицах играли слегка ехидные усмешки. Фортингем окинул их неприязненным взглядом.
- Все вы бандиты, не говоря о том, что нечестивцы, - проворчал он. - Ну да предписания есть предписания, быстро говорите, что тут произошло и кто виноват, и можете валить на все четыре стороны.
- Ну, предположим, виноват тот, кто стрелял вчера в адмирала, - заявил один из новоприбывших гугенотов.
- Не пичкайте меня этой чушью - сыт по горло, - оборвал Фортингем. - Я хочу знать, кто начал сегодняшний бардак, а не вчерашний.
- Да они уже сбежали, когда начался пожар, - сказал дю Барра, пренебрежительно сплюнув на пол. - Дюжина мальков, еще пеленки пачкать не перестали, праздновали тут вчерашнее покушение и требовали, чтобы все к ним присоединились.
- А что вы?
- А что мы? Нам жаль было детишек и мы никого не трогали, пока не вмешались вот эти трое, - дю Барра, мстительно осклабившись, повернулся и указал на нас. - Вон тот, рыжий, первый затеял драку, потребовав, чтобы я вышел с ним на поединок, как это заведено у этих хлыщей.
От такой наглой перестановки фактов с ног на голову, без малейших признаков смущения, кроме веселого подрагивания длинного багрового носа, я изумленно открыл рот и забыл закрыть. Фортингем расплылся в злорадной усмешке.
- Черта лысого! - возмутился один из католиков. - Этот щипанный кальвинистский гусь сам принялся всех оскорблять, да еще поносил королевскую фамилию. Ни один честный католик не мог такого стерпеть. Да ты еще и проиграл, шут гороховый! Забыл, как чуть на вертеле не оказался?
- Пороху вам не хватило! - злобно сверкнув глазами откликнулся дю Барра. - Кишка тонка!
Фортингем властно поднял руку, прекращая начавшийся было ропот.
- Что за хреновина насчет королевской фамилии? - осведомился он, в прищур глядя на дю Барра.
Последний принял скромный вид оскорбленной невинности.
- Я лишь сказал, что у нас мир, скрепленный королевским брачным альянсом...
- Да перестаньте лгать! - вспылил я. - Вы просто нарывались на расправу. Вас могли тут в куски разорвать за ваши слова, и были бы правы!..
- Попридержите коней, Шарди! - рыкнул Фортингем, с едва заметной усмешкой. - Вас пока не спрашивали!..
- Это что еще за тон Фортингем! - прикрикнул я возмущенно. - Тоже мне - страж порядка! Когда надо, вас никогда нет на месте! Явились, герои, когда мы сами почти навели порядок! Хотя сдается мне, если бы чья-нибудь кровь пролилась, хуже бы не было.
Фортингем оглушительно расхохотался.
- Ни черта себе - порядок! Снимите с глаз шоры и посмотрите вокруг, что вы тут натворили - погром, поджог и нападение на людей, находящихся под высочайшим покровительством!
- Лес рубят - щепки летят, - ухмыльнулся Готье. - А вы как думали?
- Чепуха! - сказал я. - Зато никто не умер.
- Уверен, что не вашими стараниями. А как же поединок? По-моему, я слышал что-то о неком богомерзком поединке, который вы навязали этому господину.
- Ха! А что, по-вашему, мне было с ним делать? Бить по голове бутылкой? Может, вы бы так и сделали, может даже, так и стоило поступить с этим подлецом, - я разозлился и понес всякую чушь, - но я предпочитаю, чтобы все было честно хотя бы с одной стороны.
- А, так вы все признаете! Все ясно, Шарди, отдайте вашу шпагу.
Я отступил на пару шагов и окинул Фортингема гневным взглядом.
- С какой еще стати?
- А с такой, что вы арестованы за оскорбление величества. Я вас прекрасно знаю - вы злостный дуэлянт, да еще нарушили политику государства, напав на гугенота.
- Еще скажите, что я напал на него из-за угла, так, для развлечения. И вздумал спалить таверну просто, чтобы вдохновиться на новую поэму о гибели Трои.
- Конечно, нет! - хмыкнул Фортингем. - Вы же наводили тут порядок. Может, забыли, что с некоторых пор вам приспичило заделаться частным лицом и вы больше не офицер короля. Вам все ясно? Вы - частное лицо, а я нахожусь при исполнении служебного долга, вы обязаны подчиниться. Так что, сдайте оружие и извольте следовать за нами.
Мгновение я жег его испепеляющим взглядом в ответ на его злорадную усмешку и раздумывал, не усугубить ли свою вину еще одной стычкой, или это будет уже слишком. Вот вам урок судьбы - иногда не к добру оставлять противника в живых. Но вообще-то, все это просто смешно.
- И куда же мы последуем? На Пре-о-Клер,1 как бывало? - поинтересовался я ехидно. - Похоже, мы еще не все решили с вашей наглостью, сержант.
- С вашей репутацией я бы лучше помалкивал. Честное слово.
- Да бросьте вы. Это просто глупо, - вмешался Рауль. - Это была всеобщая свалка, где все приняли достойное участие, хорошо отвели душу и получили удовольствие, а если бы не мы, здесь была бы сейчас гора трупов. Людям надо иногда размяться и порадоваться жизни. Почему бы нам всем не выпить по этому поводу?
- А этот господин уронил люстру, - вякнул кто-то из толпы. Рауль удивленно оглянулся. В воздухе словно явственно послышался щелчок, с которым за ним захлопнулась ловушка. Тоже попался.
Готье презрительно рассмеялся.
- Вот идиотизм! На кой черт нам понадобилось не дать этим безответственным кретинам перебить друг друга! Меньше народу - больше кислороду, верно?
- Не сказал бы, - отрешенно пробормотал я. - Слишком много его поглощается при гниении.
- Эти трое были заодно? - осведомился Фортингем у присутствующих, получив в ответ дружный кивок. Большего ему и не требовалось. Для скромного сержанта Фортингема настал просто звездный час.
- Отлично, ребята! Взять этих троих под стражу. Если будут сопротивляться, разрешаю вам их пристрелить. И пошли отсюда, не век тут торчать, как пням проклятым. И так сколько времени даром потеряли. Все - протестанты на одну сторону улицы, католики - на другую, а вы, господа, пойдете с нами.
Я представил себе картинку, и меня разобрал смех. Вся эта история - абсурд с начала и до конца. Провокации с одной стороны, провокации с другой, а кто за все отвечает? Правильно, тот, кому хватило мозгов лезть между молотом и наковальней, чтобы они друг друга не покалечили. Хотя вряд ли им стало бы от этого намного хуже.
Готье пристально обвел взглядом компанию стрелков, замышляя недоброе.
- А не обнажить ли мне шпагу впервые за день? - буркнул он угрожающе.
- Пуля - дура, - лаконично заметил Рауль с рассеянно-скучающим видом.
Я усмехнулся, глянув на его безмятежную ироничную улыбку, и философски пожал плечами.
- Ладно, не стоит, миротворец. Получится слишком много жертв. Dura lex, sed lex1 , Фортингем? - едко поинтересовался я, отстегивая перевязь.
- Вот именно, - довольно усмехнулся в ответ Фортингем, протягивая руку, на которой не хватало двух фаланг на мизинце и одной на безымянном пальце.



Глава 24.

Презрительно фыркая и задрав носы мы вышли на улицу, рассудив, что подвигов на сегодня достаточно, и если в довершение всего нам придется еще и вдребезги разгромить патруль, это будет уже слишком - выполнимо, без сомнения, но скорее всего принесет больше вреда, чем пользы. Мы же, все-таки, стараемся прикидываться нормальными людьми. А трое против двадцати с заряженными мушкетами - не совсем та расстановка сил, при которой нормальные люди легко выходят победителями. Ничего страшного, ну, прогуляемся лишний раз не в ту сторону, в какую хотелось бы, что нам сделается? Определенных планов на вечер мы не строили, так какая разница, где его провести, а раз еще и Варфоломеевская ночь на носу, так за драку с гугенотами нам и вовсе ничего не грозит, пускай Фортингем еще раз выставит себя дураком, черт с ним. Поэтому Готье просто громогласно предлагал патрулю отправиться всей компанией в какой-нибудь дом терпимости и продолжить веселье. А Рауль уверял всех, что люстра упала еще прежде, чем он вздумал на ней прокатиться, просто с испугу, когда поняла, что он замышляет. А все же неприятно это искусственно создаваемое давление. Гугеноты совсем шалеют от безнаказанности, а католики кипят вовсю в своем закупоренном чайнике, где уже определенно протекают термоядерные процессы, и хотя не готовы еще выступить против властей, но все же готовы скоро рвануть как перегруженный реактор, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ну, надеюсь, мы уже слишком близко подобрались к решающему событию и не попадем под демонстративное “заворачивание гаек” для усыпления бдительности будущих жертв. Я покрутил головой, поглядев по сторонам. Мы уверенно направлялись в сторону Сент-Антуанских ворот - прямиком в Бастилию. Черт бы побрал этого Фортингема! Если он не доложит вовремя кому следует, там и впрямь можно застрять, пока нас не разыщут. А он это может, из чистой вредности. Того и гляди, застрянем на несколько дней в неизвестном направлении, и что тогда будет с нашими друзьями? Я вдруг начал сомневаться, действительно ли мне так уж не хочется ссориться с законом.
- Не пора ли отречься от мира? - спросил я себя вслух и принялся насвистывать “Марсельезу”. Готье оглянулся, расхохотался, и подхватил мотив. Я подмигнул Раулю. Тот пожал плечами и лениво поморщился.
- Мы все равно правы, - сказал он. - Зачем зря дергаться? Даже интересно.
- Неужели в вас нет ни малейшего раскаяния, - поинтересовался Фортингем.
- Очень даже есть, - возразил я, - догадайтесь с трех раз, в чем именно я раскаиваюсь.
- О, угроза официальному лицу в момент несения караула?
- Ваши слова - не мои. И вообще, Фортингем, не зарывайтесь. Я могу уважать закон, но никак не вас. Вы как были всегда просто нахальным сержантом, так им и останетесь.
Фортингем чуть дернулся и сжал челюсти.
- Вы хорошо сознаете, что говорите? - осведомился он с ноткой угрозы.
- А вы сознаете, что злоупотребляете служебным положением, верный сторожевой пес?
- Стой! - крикнул Фортингем, по своему обыкновению так резко, что у меня слегка заложило уши. Патруль остановился посреди перекрестка.
- Ну, знаете ли, - сквозь зубы проговорил Фортингем, поворачиваясь к нам в порыве вдохновения. Темно-серые глаза, посаженные слишком глубоко и слишком близко, почти в самой переносице, казались двумя черными точками, абсолютно не отражающими свет. - Вы слишком привыкли к безнаказанности, правда? Обычное дело для вас, аристократов, воображать, что вам принадлежит весь мир, и все сойдет вам с рук. Так вот не сойдет, насколько это будет зависеть от меня, это я вам обещаю. Дебоширьте в своих несчастных поместьях сколько влезет, а в городе извольте соблюдать правила, которые установлены, между прочим, самим королем, который является вашим сюзереном, и вы обязаны ему подчиняться, а вы тянете одеяло на себя, как мелкие царьки и смеете в моем лице оскорблять высшую власть, которую я представляю. Какого гомункулуса, послушать вас, так король - всего лишь первый среди равных, то бишь среди вас! Давно уж пора усвоить, что он господин, а вы только слуги, сколько бы не заносились, как индюки! Я вас не боюсь, и я вам покажу, где ваше место, бездельники!
Я насмешливо приподнял брови, глядя как он брызжет слюной. Правильно, примитивная зависть несвободного человека, пусть даже и дворянина, но лишенного гордости и ненавидящего все то, что смеет хоть немного выбиваться из жесткой системы, которой он подчинен. Бедняга. Готье тем временем заметил какую-то девицу в окошке, и начал громко признаваться ей в любви. Окошко тут же захлопнулось.
- Ах да, доблестный сержант Фортингем! - сказал я издевательски. - Отважный лев - защитник порядка. Да плевать вам на самом деле на все королевские правила, просто воспользовались случаем, что мы подвернулись вам под руку, и я еще не знаю, на чьей стороне был бы закон, если бы мы оказали сопротивление.
Это, конечно, перегиб. Сопротивление властям в любом случае незаконно. Впрочем, мало ли что незаконно?
- В таком случае, - моргнув сказал Фортингем с каменным лицом, - я бы просто использовал свое право убить мятежников на месте...
- Сержант, - окликнул его один из стрелков, - К нам приближается встречный патруль.
Фортингем резко оглянулся и выругался.
- Черт копченый! Жандармы, будь они неладны!
- Что, рыльце-то в пушку? - едко поинтересовался Готье.
Фортингем пробормотал нечто непристойное.
- Отряд, налево!
- Они сигнализируют нам, чтобы мы оставались на месте, - сказал тот же стрелок.
- Ла-адно, черт с ними. Ждем, - процедил Фортингем.
- Какая классика! - усмехнулся Рауль. - Соперничество между разными частями гвардии!
Готье возбужденно пихнул меня под локоть:
- Это же Пуаре с ребятами! Эй, Теодор, как жизнь?
Прекрасно. Если мы и правда завязли в болоте, Пуаре будет знать, где искать концы. Можно ни о чем не беспокоиться.
- Рога вам в печенку, Фортингем! - заорал Пуаре вместо приветствия. - Чем вы тут заняты?
- Охраной порядка, - огрызнулся Фортингем. - И не вздумайте мне мешать. Занимайтесь своим делом и идите своей дорогой.
- Но, но, повежливей, - сердито осадил его Пуаре. - Не на своего подчиненного орете. Я тоже слежу за порядком, между прочим. По какому поводу вы задержали этих господ?
- За подстрекательство к мятежу.
- Здорово звучит! - возмутился я. - Вы что, будете уверять, что видели начало?
- Между прочим, на самом деле мы мятеж сурово подавляли, - строго уточнил Готье. - Мир - превыше всего.
- За успех не отвечаем, - со сдержанным смешком добавил Рауль.
- Кто хочет мира, пусть готовится к войне, - заключил я.
- Вот это, по-моему, больше похоже, - буркнул Пуаре. - Послушайте, Фортингем, наше дело сегодня - предотвращать возможные беспорядки и уличные бои, а вы, как всегда, занялись не делом. Никогда не поверю, что мои друзья намеренно спровоцировали что-то подобное. Я их слишком хорошо знаю.
- Я вас тоже хорошо знаю, - насупившись сказал Фортингем. - Вы с ними одного поля ягода.
- Хм? Знаете, в нашей компании всегда был девиз - не нападай первым... Ладно, кого они убили, Фортингем?
- Вот-вот, Теодор, хороший вопрос, мой мальчик, - подбодрил его Готье.
- Увы, увы, - сокрушенно проговорил Рауль. - Упустили такой случай!
- В самом деле, - согласился я. - Все равно, что свалиться в канаву, не будучи пьяным. А ведь порой случается.
- А вам еще надо, чтобы они кого-то убили?
- Фортингем, не прикидывайтесь кретином. Тогда какого черта?
- Вероятно потому, что в нашем присутствии никого не убили, - пояснил Готье. - Мы его страшно разочаровали.
- Ну, ну, - оспаривающим тоном заметил Фортингем. - Поединок-то был, и погром, и поджог, и черт его знает, что еще. И поединок был с гугенотом, а нам запрещено их задирать, если у вас еще память не отшибло. Хотя относительно запретов на поединки у Шарди всегда память отшибает.
- Вам говорили, что бой спровоцировал сам гугенот, - поучающе сказал Рауль. - Дурак дураком, и уши холодные. И ему еще крупно повезло, надо заметить...
- Прекратите! - взъярился Фортингем. - Вы под арестом, и обвинения весьма серьезны!
- Эй, повежливей, - нахмурился Рауль. - И не палите из пушки по воробьям.
- Фортингем! - воскликнул Пуаре сердито. - Ведите себя прилично! Ваша грубость уже вошла в поговорку. Вы просто провоцируете отрицательное к себе отношение. И ваши злоупотребления всем известны! Если я узнаю, что вы действительно произвели арест незаконно, вам не поздоровится, это я вам обещаю!
- Не из пугливых! - огрызнулся Фортингем. - Я выполняю свой долг... А это что еще за чертовщина?
Он прислушался, и все прислушались тоже. Явственно послышался дробный стук копыт, будто по мостовой двигалась по меньшей мере сотня всадников. Оба патруля с любопытством заглянули за угол.
- Гром гремит, земля трясется, - провозгласил Готье. - Это кто же к нам несется?
- Чтоб им сдохнуть! - воскликнул с досадой Фортингем. - Королевские шеволежеры!
Пуаре хохотнул, и вышел поприветствовать нашу доблестную легкую кавалерию.
- О, черт, - усмехнулся я. - Похоже, мы надолго застряли на этом проклятом перекрестке.
- Ага, прям не терпится тебе в Бастилию, - усмехнулся в ответ Готье.
- Если мы вообще до нее дойдем. Все равно ненавижу топтаться на одном месте. Однако, на самом деле я рад, что снова вижу наших ребят! - я свистнул и приветственно помахал рукой.
К нам бодрой рысью приближалась половина нашего отряда под предводительством веселого лейтенанта Каррико, моего преемника. Кавалеристы были основательно присыпаны пылью после только что совершенного перехода, но скорее возбуждены, чем утомлены, не пороли горячку по поводу своего приезда, и были вполне беспечны, не подозревая, что прибыли по важному делу. Они только что въехали в Париж через Сент-Антуанские ворота.
- Эгей! - весело приветствовал их Пуаре. - Каррико! Какими ветрами?
- Привет! Привет! - так же весело откликнулся Каррико, худощавый и гибкий молодой человек с бесшабашно-дерзкими голубыми глазами, и непокорными темно-каштановыми кудрями. - Ух ты! Знакомые все лица! Потрясающая встреча! Лейтенант Шарди, капитан Левер, барон д’Аржеар! Давно не виделись! А что это вы не при шпагах? Опять пушку увели? Так держать! А вы, Пуаре, почему не с ними? А ну, немедленно присоединяйтесь! Ха-ха! Ну, как сказал? Ах, добрый мерзкий старик Фортингем! Я дико счастлив, что вы до сих пор не на виселице! На что станет похож этот мир без таких крыс, как вы?..
- Черт бы побрал всю вашу кавалерию, что легкую, что тяжелую! - скрипнув зубами пробормотал Фортингем.
Каррико и его кавалеристы весело расхохотались.
- Вы забыли сказать - “какого гомункулуса!”, - поддразнил Каррико. - Эй, Шарди, хотите, мы макнем этого беспорточника в Сену?
- Да как вы смеете! - багровея и хватаясь за рукоять шпаги взвизгнул Фортингем, озираясь почти со страхом, так как развеселившиеся кавалеристы принялись с насмешливым видом гарцевать вокруг. - Какого гомун... - он спохватился, сорвав очередной всплеск веселья и со стороны кавалеристов, и со стороны жандармов. - Чтоб вам сдохнуть! Я при исполнении служебных обязанностей! Вы все поплатитесь!
- Ага! Ага! Какой страшный! А мы кому служим - королю, или английской разведке?! Только подумайте, какое доброе дело мы собираемся сделать!
- Каррико! - сказал я с шутливой строгостью. - Нехорошо так обижать нашего старого боевого товарища. Он уже был грозным сержантом, когда мы с вами еще не родились. Уважь старика, и не макай его в Сену.
- Он что, за дело вас поймал? - простодушно удивился Каррико. И тут же беспечно перескочил на другую тему: - А знаете, я понял, почему вы смылись со службы. Когда я был корнетом, то всегда ехал впереди отряда и бед не знал, а теперь все больше приходится ехать сзади и за всеми приглядывать, а там жуткая пылища - в хвосте-то, Боже упаси! Эй, Пуаре, не знаете, зачем нас вызвали в Париж? Разве что Фортингему рога пообломать? Послушай, Фортингем, я серьезно говорю, кончай ломаться и отдавай нам наших друзей, пока цел.
- Оружие к бою, парни! - гаркнул во весь голос Фортингем.
Пуаре отступил на шаг и изумленно присвистнул.
- Погодите, господа, это уж слишком далеко заходит. Давайте как-нибудь договоримся.
- Образумьтесь, Фортингем, - предупредил, хмурясь, Каррико. - Нас тут целая сотня.
- Целься! - приказал Фортингем.
- Брависсимо! - воскликнул Готье насмешливо. - Вот это здорово, идиоты.
Стрелки, окружив нас стеной, ощетинились вовне дулами мушкетов, а чтобы и нам не вздумалось выкидывать какие-нибудь фокусы, трое из них, направили дула на нас. Дело определенно перестало мне нравиться. И вообще-то весь Париж как взбесился, и три различных части королевской гвардии на одном перекрестке - это многовато, не говоря уже о том, что у этих шотландцев юмора никакого.
- Шпаги наголо, ребята! - резко скомандовал Каррико, покраснев от гнева. И отовсюду донеслось угрожающее лязганье металла.
- Да что это за ерунда в конце концов! - разозлившись воскликнул я, делая шаг вперед, и тут же дуло мушкета ткнулось мне в грудь, я раздраженно его отпихнул и подарил стрелку такой взгляд, что он стушевался и опустил и глаза и мушкет. - Черт возьми! Прекратите, гвардейцы! Вместо того, чтобы на самом деле блюсти в городе порядок, вы собираетесь перегрызть друг други глотки, как дикие псы. Почему бы всем и впрямь не заняться своим делом? Каррико, я не знаю, какие вам даны указания, но могу ручаться, что не уличный бой с патрулем шотландских стрелков. Вам, Пуаре, тоже не след стоять и препираться на этом перекрестке, когда, возможно, вы требуетесь в совершенно другом месте. Фортингем пусть тоже делает свое дело, как знает. Уж как-нибудь разберемся. Мне до смерти надоело торчать на одном месте. Пусть уж лучше все идет по правилам. Быстрей получится.
- Но отступать! - нахмурился Каррико.
- Каррико, задира вы этакий! Конечно, я вам больше не командир, но все же вынужден призвать вас к порядку. Что вам надо сделать в первую очередь по прибытии? Разместить людей, так? Выполняйте, лейтенант.
Каррико мгновение жалобно смотрел на меня, как ребенок, которого отправляют спать в самый разгар игры, потом обреченно пожал плечами.
- Есть, капитан, - усмехнулся он полушутя, полусерьезно. - Шпаги в ножны, ребята. Всегда к вашим услугам. Но если из-за этого хмыря у вас будут неприятности, - он кивнул в сторону Фортингема, - ему не поздоровится, ей-Богу, я прослежу.
- Я тоже, - сказал Пуаре.
- Бросьте ссориться, - сказал я. - Было бы из-за чего. Только делаете из мухи слона. Все это глупости...
- О, о, о! - воскликнул Каррико, глянув поверх наших голов. И с самым смиренным видом отвесил в ту сторону изысканный поклон. Весь отряд в мгновение ока принял благовоспитанный вид. Стрелки и жандармы подтянулись и отдали честь. Мы тоже поклонились со всем подобающим изяществом. На дороге за нами стоял, уперев руки в боки и с улыбкой склонив голову набок, герцог Анжуйский, в сопровождении нескольких дворян из своей свиты. Казалось, даже перышко цапли на его берете изогнулось в выражении иронии. Принц был одет во все черное и ярко-желтое. В последнее время он предпочитал именно это сочетание цветов, с одной стороны просто эффектное, с другой - черное может служить символом угнетенности, а желтое - ревности и гнева. Судя по всему, герцог был не очень доволен тем, что происходило вокруг него на политической сцене, и вряд ли собирался с этим долго мириться. Герцог изящно помахал в воздухе кружевным носовым платком, улыбаясь в тонко обрисованные темные усы.
- Господа, - проговорил он мягко и иронично, - могу я узнать причину, по которой вы перегородили всю улицу?
Каррико и Пуаре слегка стушевались, опустив очи долу. Фортингем, напротив, решительно встопорщил кустистые брови и надменно поднял голову, с хозяйским видом положив левую руку на эфес шпаги.
- С вашего позволения, ваше высочество, - торжественно сказал он с низким поклоном, - я пытаюсь выполнять мой долг, препровождая этих господ, - он сделал широкий жест рукой, - в Сент-Антуанскую башню для дальнейшего разбирательства, ибо они нарушили общественный порядок и повинны в учинении мерзостного дебоша, попытке поджога и нарушении королевского указа о неприкосновенности лиц, исповедующих кальвинистское вероучение. Ибо королевство нуждается в искоренении религиозной нетерпимости и установлении братской любви между согражданами...
На середине этой выспренной тирады герцог начал досадливо морщиться и нетерпеливо покусывать губы. Улыбка стала совсем сардонической, тонкую кожу на лбу избороздили морщинки.
- Ясно, ясно, - оборвал он, ударив себя кружевным платочком по ладони. - А что тут делают остальные?
- А остальные мешают мне исполнять мой священный долг перед моим королем, - с достоинством сказал Фортингем.
- Почему? - осведомился герцог. - Сержант Пуаре?
- Позвольте, ваше высочество, мне усомниться в правомерности действий сержанта Фортингема, - с поклоном ответил Пуаре. - До меня дошли сведения, что эти господа не учиняли дебош, а напротив, старались содействовать провозглашенному миру, и лишь с этой целью вмешались в уже разгорающееся столкновение.
Герцог кивнул, пока Готье перемигивался со стоявшим у него за спиной де Бюсси, тот пантомимически предлагал ему как-нибудь встретиться и выяснить реальное соотношение сил, которое после последнего турнира было поставлено под сомнение. Мы встретились глазами и обменялись кивками и улыбками. Мы с Бюсси симпатизировали друг другу хотя бы потому, что оба рыжие.
- Лейтенант Каррико? - спросил герцог. - Вы тут как оказались?
- Прошу прощенья, - смиренно ответствовал Каррико. - Я только что прибыл из Мо с частью отряда, повинуясь приказу короля, - по лицу герцога скользнула тень довольной усмешки, - и увидев бывшего офицера нашего отряда под стражей, остановился спросить, что это означает.
- Вы долго спрашивали, - со смешком сказал герцог. - А где остальная часть отряда?
- Прибудет завтра. Ее приведет сам капитан Мержи.
- Понятно. Я вас выслушал, господа. Каррико, Пуаре, вы свободны, возвращайтесь к исполнению своих обязанностей.
- Но, ваше высочество, - неуверенно промямлил Пуаре.
- Идите, идите, - почти ласково сказал герцог. - Я сам во всем разберусь.
Мы подождали, пока Каррико и Пуаре со своими людьми удалятся.
- Ну-с, - улыбаясь произнес герцог, - а вы, господа, что скажете? В чем еще провинился наш сводный артиллерийский расчет? Вы и в самом деле повздорили с гугенотами?
- С вашего позволения, - быстро вставил Фортингем не давая никому слова сказать, - всеобщая свалка началась после поединка между одним из гугенотов и присутствующим здесь виконтом де Ла Рош-Шарди, в котором последний выступил зачинщиком.
- В самом деле? - переспросил принц, бросая на меня пронзительный взгляд. - Вы его убили или ранили, Шарди?
- Ни то, ни другое, ваше высочество, я лишь обезоружил его и вынудил признать его неправоту, не считая себя вправе нарушать королевский указ.
Герцог вздернул тонкую бровь.
- Выходит, по-вашему, вы этот указ никак не нарушили?
- Пожалуй, нарушил. Но поступить иначе я не мог, и пострадавшему это повредило меньше, чем мне, - добавил я, со сдержанной улыбкой глянув на Фортингема.
Герцог тихо засмеялся.
- В чем же был предмет спора?
- Честь дамы, ваше высочество.
- Дамы, олицетворяющей собой одну из партий, вступивших в союз, - глубокомысленно пояснил Готье.
- А, - сказал герцог, кажется, слегка бледнея и хмурясь.
- С вашего позволения, ваше высочество, - подал голос Рауль, - потерпевший вел себя столь нагло, что любой другой убил бы его на месте, включая вашего покорного слугу. Кстати, желающих было немало, потому и получилась свалка.
- И много было жертв? - поинтересовался Бюсси. - А, Фортингем?
Герцог поддержал этот вопрос взглядом.
- Хм, ну, во-первых, несколько пострадала сама таверна в которой все произошло, и там чуть-чуть не разгорелся пожар после падения люстры, в котором был виновен присутствующий здесь маркиз д’Эмико-Левер.
- Но вы его потушили?
- Не совсем. К тому времени как мы появились, пожар уже был затушен самими участниками беспорядка.
- Так сколько же человек погибло? - уточнил герцог.
Фортингем пробурчал что-то невразумительное.
- Никто, ваше высочество, - ответил Готье. - Даже до раненых дело не дошло, так - разбили несколько лбов. Пошумели слегка.
- Фортингем.
- Да, ваше высочество?
- Отпустите этих господ и займитесь делом. Сколько можно дурью маяться?
- Но приказ короля!..
- Между прочим, вы говорите о моем родном брате. Повторяю - хватит валять дурака. Я хорошо понимаю, что брать под стражу верных вассалов короля безопасней, чем настоящих бунтовщиков, только на черта нужна такая служба?
Фортингем побледнел, сжал зубы и собрал в кулак все остатки своей наглости.
- Шотландские стрелки, ваше высочество, подчиняются непосредственно королю.
- Я его сейчас убью, - мрачно сказал де Бюсси, делая шаг вперед. Герцог остановил его жестом. Кровь бросилась принцу в лицо, но самообладания он не потерял.
- На вашем месте я бы не позорился, Фортингем. В лучшем случае, вы прослывете дураком, в худшем - в один прекрасный день ваш труп выловят в Сене. У вас просто талант заводить врагов, - герцог не смог удержаться от прозрачного намека, что не стоит игнорировать советы брата короля, если дорожишь жизнью. - И я уверен, что моему брату абсолютно не понравится, что его люди выставляют себя дураками, потому что таким образом они выставляют дураком его!
Фортингем открыл рот, но не выдал ничего, кроме сдавленного хрипа.
- А я не намерен смотреть, как какие-то идиоты компрометируют королевскую власть! Я выражаюсь достаточно ясно? - герцог почти не повысил голоса, но было видно, что он распаляется не на шутку. Тело его выпрямилось, напряженное как натянутая тетива, глаза полыхали темным огнем. На месте Фортингема я бы сейчас с удовольствием провалился сквозь землю.
- Довольно, наглец, подите прочь. А этих дворян оставьте здесь. Если моему брату приспичит, я сам за них отвечу. А вы лучше молите Бога, чтобы я не вспомнил при этом никаких ваших старых грешков.
Фортингем, который решил, что с него достаточно, молча поклонился, нам отдали наше оружие, и патруль угрюмо удалился. Герцог некоторое время смотрел ему вслед, покусывая губы.
- С ним надо что-то делать, ваше высочество, - заметил Бюсси, раздраженно пощипывая усы.
Герцог поморщился и отмахнулся.
- В какой-то степени он прав - все вы драчуны и сорвиголовы, и всем это известно. Но что поделаешь, для этого вы и нужны - для войны. А наше королевское дело - направлять вас в нужную сторону. Не правда ли, друзья? А верность не всегда измеришь безусловным послушанием. И когда придет час, и королевству будет снова грозить смертельная опасность, вы ведь снова будете сражаться за него, его честь и благополучие, не так ли?
Мы поклонились в знак согласия.
- Вне всяких сомнений, ваше высочество!
- Знаю, - кивнув, мягко сказал герцог. - Я всегда знал, что Франция может рассчитывать на ваши шпаги и ваши жизни и располагать ими. Этот час может наступить очень скоро, и мне бы хотелось, чтобы вы все же поменьше лезли на рожон по пустякам. Будьте готовы, если придется умереть, умереть с честью на благо Франции и веры.
- Всегда готовы, ваше высочество, - с тщательно скрытым сарказмом сказал Готье.
- Наши жизни всегда в распоряжении короля и Бога, - отозвался Рауль с совершенно непроницаемым лицом, так что нельзя было понять, как он к этому факту относится.
Я молча склонил голову, не уверенный, что мне все это нравится в свете завтрашнего дня.
- С сим прощайте, господа, - бодро сказал герцог, поправляя раструбы длинных перчаток из мягкой желтой кожи. - Возможно, скоро мы вновь окажемся под одними знаменами с оружием в руках. На все воля Божья.
Мы раскланялись, как по нотам, и направились домой, начисто лишившись желания лезть сегодня в новые приключения.
- Знаешь что, Рауль, - сказал я после долгого задумчивого молчания. - Не заказывай больше бордосского вина в тавернах. Кажется, это не к добру.

День уже склонялся к вечеру, когда мы вернулись домой. Огюст все еще сидел в своей мышеловке и носа оттуда не казал. Изабелла и Диана без особого успеха прилаживали к старым однострелочным часам минутную стрелку. Папа вернулся, и не один, а с друзьями, из-за чего нам вскоре пришлось пожалеть о том, что Фортингему не удалось довести нас до Сент-Антуанской башни. Я пожалел об этом первым. Готье и Раулю поначалу удалось беспрепятственно проскользнуть к себе и, образно выражаясь, забаррикадироваться, а мне нет. Дворецкий с обеспокоенным видом поймал меня в коридоре за плащ.
- Господин виконт, ваш отец велел, чтобы вы зашли к нему в большую гостиную, как только появитесь.
- Хорошо, только переоденусь, - кивнул я, намереваясь пройти дальше.
- Простите, - покачал головой дворецкий с зачаточным злорадством. - Господин граф сказал - немедленно, сразу, как только перешагнете порог.
Настроение у меня сейчас было, мягко выражаясь, так себе. Я резко развернулся и свирепо воззрился на Антуана, который слегка попятился, несмотря на свою благородную седину и знание, что только в совсем уж крайних случаях я позволяю себе опускаться до рукоприкладства. Многочисленные складки на лице, делающие Антуана похожим на бассета, нервно дрогнули.
- Это его прямое распоряжение, - торопливо проговорил он с едва слышной ноткой истерики в голосе.
- Он что, опять пьян? - спросил я резко, без всякого намека на сыновнюю почтительность.
- Э... господин виконт, как вы можете так говорить? - значит, точно пьянствует. Ну, я ему сейчас испорчу вечерок...
- Ладно! - я раздраженно сорвал плащ и швырнул им в Антуана. Шляпы в теплое время года я старался вообще игнорировать, и не только шляпы, в свое время мне часто доставалось от капитана Мержи за дурацкую манеру избавляться в самый разгар сражения от шлема, чтобы иметь возможность свободно вертеть головой и без помех видеть, что происходит вокруг. - В большой гостиной?
- Погодите минутку! У него визитеры.
- Я слышал. Талль? Сейчас тут будет шумно!..
- Не только, - воскликнул Антуан громким шепотом, догнав меня и перехватив у самой двери. - Там еще Лонель, граф де Люн...
- Ха!..
- Тише! И граф Таванн. Это очень серьезно.
- О, черт.
Только Таванна мне сегодня не хватало для полного счастья. Я вздохнул, собрался с духом, приготовившись услышать кучу неприятностей о завтрашнем дне, толкнул дверь, и обреченно шагнул в гостиную.
- Не-е, а... ка-анкреттно?.. - ныл де Люн, маленький кособокий человечек с болезненно-желтым, будто бы изможденным, лицом и лихорадочно горящими глазами, скорчившийся в слишком большом для него кресле.
Ответить, ему никто не ответил. С моим появлением разговор прервался.
С наигранной светской непринужденностью, я вежливо поклонился.
- Господа... Отец... Вы звали меня?
- А, наконец-то! - воскликнул папа.
Гости дружелюбно кивнули. Лонель и Талль рассеянно, Люн со своим обычным полунапуганным видом, Таванн - с присущим ему особенным, пристальным, будто примерзающим взглядом и слегка леденящей улыбкой, по его мнению - обаятельной, хотя, пожалуй, она больше походила на часть тщательно продуманного плана, направленного на подспудное подавление воли собеседника. Никаких следов пьянства не было и в помине. Одна початая бутылка портвейна в счет идти не могла.
Папа окинул меня любопытным взглядом.
- Это ты откуда в таком виде?
- Вы сами велели мне зайти к вам сразу, как появлюсь, отец. На улицах сегодня несколько неспокойно.
- Да, вид боевой, - заметил Таванн улыбаясь.
Верно подмечено - один рукав прожжен, другой наполовину оторван, на плече красуется жирное пятно от самостоятельно летавшего индюшачьего крылышка, и пара лишних прорезей для полноты картины, а на голове, судя по всему, моя любимая прическа под фирменным названием “воронье гнездо”.
- Проходите, юноша, посидите-ка немного с нами, стариками, - милостиво предложил Таванн.
Я прошел с нехорошим грызущим чувством, что сегодня моей бессмертной душе придется туго.
- Н-ну в-вот, - промямлил граф де Люн, старательно работая кадыком. - А м-мы ж-ждем уже б-битый час. Г-где м-мож-жет в наш-ше врем-мя проп-падать м-мол-лодежь? А? Н-не подс-скаж-жете? - он отчаянно пытался изобразить шутливый тон.
- Нас задержали, - пояснил я, пристраиваясь на свободном стуле у большого стола и пытаясь пригладить волосы. Папа поставил передо мной маленький хрустальный стаканчик с портвейном, я его проигнорировал. - Еще чуть-чуть, и нас пришлось бы вытаскивать из Бастилии.
- Драться надо меньше, - благодушно хихикнул Лонель. Вообще - безмятежная он натура.
- Не-ет, - торжественно потрясая указующим перстом проблеял Талль. - Драться надо всегда, и чем больше, тем лучше, верно, мой мальчик?
- Н-ну, вообще-то, не уверен, - сказал я помявшись. - Как-то само собой получается...
- Так и надо! Вот только своих бить нельзя, - с самым серьезным поучающим видом заметил Талль. - Вот если бы ты накрутил хвост какой-нибудь гугенотской свинье - это было бы славно! Что, не так?..
Я сделал вид, что не понял вопроса, не желая признаваться в его присутствии, с кем подрался, чтобы не доставлять ему удовольствия.
Лонель приложил палец к губам.
- Пока нельзя, - он серьезно покачал головой.
- Ха-а! - Талль возбужденно пригнулся, потирая руки, и глаза его алчно заблестели. - Пока. Именно - пока! Вы абсолютно верно говорите!
- Не будем торопить события, - сказал папа. - Всему свое время. И собирать камни, и разбрасывать.
Таванн со сдержанно насмешливым видом стрелял в присутствующих холодным оценивающим взглядом, замирающим, как кобра перед броском, четко и изящно поворачивающая свою точеную головку под мозаичным очковым клобуком.
- Верно, не будем торопить события, - проговорил он с легкой улыбкой, положив на столешницу свою большую ладонь и бесстрастно ее рассматривая.
- А ка-анкретно? - безбожно грассируя встрял де Люн. Его проигнорировали.
- Гос-спода, та-ак нех-хорошо, - обиделся де Люн.
- Не торопитесь, - повторил папа. - Потом. Сейчас не время.
Ну и чего они тянут? Что было такого срочного? Не успел я так подумать, как все воззрились на меня с нехорошими улыбочками.
- Ну, к делу, - бодро сказал Таванн. - Поль, друг мой, вы ведь умеете хранить тайны?
Ну, началось. Я внутренне напрягся.
- Надеюсь, что да, сударь. Хотя, как известно, лучше всего хранит тайну тот, кто ее вовсе не знает...
- Поль, - с упреком сказал папа. - Оставь свою болтовню на потом. Отвечай как следует.
- Если надо, значит надо. Я готов.
Я и не думал быть несерьезным.
- Так вот, - как ни в чем не бывало продолжал Таванн. - Все дело в том, что на днях король будет убит. Что вы об этом думаете?
Он замолк, пристально наблюдая за моей реакцией. Мне не пришлось заставлять себя, чтобы вздрогнуть от его слов и обеспокоенно на него уставиться.
- Что это значит?
- Только то, что я сказал.
Я с недоверием нахмурился.
- Разве это удивительно? - насмешливо приподнял брови маршал.
- Простите, сударь, я не совсем понял.
- Это очень просто. Король в опасности. Не догадываетесь, кто может ему угрожать? Не бойтесь, говорите, дальше нас это не пойдет.
Я опустил глаза на темную вышивку на скатерти. Наводящий вопрос, и сразу понятно, какого ответа он ждет. Интересно, что бы я ответил, если бы не знал о чем он говорит?
- Увы, кто угодно, - ответил я уверенно.
Талль удивился, нахмурив брови, Лонель сделал своему бокалу большие глаза, папа слегка улыбнулся и глянул с веселым упреком.
- К-как это? - поразился и возмутился де Люн.
Таванн мигнул с таким видом, будто услышал именно то, чего и ожидал. Наш маршал - проницательный старик и, в целом, знает - от кого и чего можно ожидать. Для Талля, например, естественен экстремизм, для меня - легкий безобидный цинизм. Не будем его разочаровывать.
- И почему же? - ободряюще осведомился он, не обращая внимания на удивленное ворчание Талля.
Я пожал плечами.
- Слишком много недовольных. Причем, с обеих сторон, если вы это имели в виду.
Таванн усмехнулся.
- Да, я имел в виду это. Но почему, если мир благословен?
- В теории и в идеале - да, сударь. На практике же, и мира-то особенного нет. Соперничество продолжается и все слишком остро чувствуют разницу между “нами” и “не нами”, и стремятся одержать верх в этой борьбе, так или иначе, с оружием или без него. В последние дни это особенно заметно, - прибавил я, чуть поколебавшись.
- А признайся-ка, - оживился Талль, - вы ж сегодня не иначе как с гугенотами сцепились, я прав? Обнаглели скоты совершенно. А вас за них же еще и чуть не загребли, так?
- М-м... Ну, в общем, так, - проговорил я с неохотой.
- Ага! - победно воскликнул Талль, не обращая внимания на то, что я смотрю на него без особого одобрения. - Я всегда знал, малыш, что на тебя можно положиться! Резать, резать надо этих свиней, пока жирком обросли! Вы кого-нибудь убили?
- Нет. Если бы убили, то нас бы тут сейчас, все-таки, не было. И так нас вытащил из неприятностей сам герцог Анжуйский.
Таванн улыбнулся с настоящей мягкостью, при упоминании своего ученика-принца.
- А неужто вы бы не справились с караулом? - усмехнулся Талль, озорно потрясая козлиной бородкой.
- Это не очень-то по правилам! Не говоря уж о том, что патрули сегодня усиленные. Судите сами - два десятка шотландских стрелков, которым место вообще скорее в Лувре, чем на улицах.
Талль брезгливо поморщился.
- Эти иностранцы совершенно без понятия. Они совсем не то, что мы, совсем...
- Вот такие дела, - прервал Таванн. - Королю действительно грозит опасность, от которой его вряд ли защитят усиленные патрули. Совершенно верно замечено, что недовольны все. Гугенотам, например, сколь ни дай, все будет мало. Они уже почти совсем подобрались к трону. Зачем же останавливаться на “почти”? Тем более, что их Бурбоны теперь так породнились с правящей династией. И тогда всем нам придет конец, я имею в виду нам - католикам. Вспомните хоть Англию - всех нас ждет или отречение, или изгнание, или смерть. Германия целиком охвачена лютеранской заразой, не говоря уже о Швейцарии, погрязшей в кальвинизме. Кальвина называли “женевским папой”, и этот дьявол смел судить от имени Господа, и сжигать и жарить на медленном огне тех, кто имел смелость ему возражать. Франция не должна покориться этой жуткой проказе, слишком быстро поглощающей Европу, подобно губительной гангрене. Библию переводят на национальные языки, так, будто история вавилонского столпотворения ничему нас не учит, и народы повергаются в кровавые раздоры. В опасности весь христианский мир, и если так пойдет дальше, то и римский престол долго не устоит. Все рушится, и рушится слишком быстро...
Если не судить предвзято, он прав. Чепуха, что победителей не судят. Карфаген был разрушен до основания и засыпан солью, и от этого события осталась лишь романтическая печаль, и кто помнит, что карфагеняне поклонялись Молоху, пожирающему детей? Несмотря на победоносность Ахилла, нам более симпатичен Гектор, а уж такая военная хитрость как “троянский конь” - просто классический символ жуткого вероломства. Мы знаем жестокость победителей и осуждаем ее, в противовес ей оправдывая побежденных, не успевших ее проявить - ведь где-то должна быть добродетель, хотя бы проигрывающая, но где-то должна быть? Но кто знает, как вели бы себя побежденные, улыбнись им удача? Земные битвы не похожи на Армагеддон, где на одной стороне сражаются лишь бесы, а на другой - ангелы. Но при этом Армагеддон в каждой войне присутствует, разве нет? В каждом человеке, постоянно предлагая ему выбор, если не между добром и злом, то между злом большим и злом меньшим, соблазняя его потерять или, все-таки, сохранить человеческий облик в тех условиях, когда это, как будто, уже не важно, если только он не полный кретин, каких, увы, настолько много, что термин Homo sapiens подходит всему биологическому виду с большой натяжкой. Цивилизация - те же джунгли, где выживает тот, у кого длиннее клыки.
Сейчас мы находимся в той точке, когда будущее еще не определено, и даже Таванн может только предполагать, что его клыки длиннее. Не проверишь - не узнаешь.
- Понятное дело, что нам никак не может все это нравиться. При этом король ведет себя так, будто влюбился в гугенотов...
А интересно, может королю и впрямь нравится идея раз и навсегда избавиться от влияния Рима, подобно Генриху Восьмому? На его месте можно было бы об этом подумать! Да - есть чего опасаться с его стороны. И он не Генрих Восьмой, который сам устанавливал себе правила, тут правила стал бы устанавливать кто-то другой. Колиньи, например. Неудивительно, что вчера в него стреляли.
- А это опасно - так играть с огнем.
- Ясно. Выходит, и гугеноты, и католики, готовят цареубийство наперегонки - кто первый? - ляпнул я.
Де Люн издал придушенное кудахтанье, папа запоздало пихнул меня локтем, намекая, что выражения все-таки следует выбирать.
- Поль, ты поосторожней со словами, - предупредил Талль. - Людей, знаешь ли, рвали на части и за меньшие дерзости. С нами - ладно, мы тебя знаем, а вообще гляди - нарвешься.
Я подавил презрительный смешок. Не то, чтобы я забыл, что мы в средних веках, просто настроение такое дурацкое.
- Ну, это просто смешно. Разве я был не прав? - спросил я с простодушным видом.
- Прав, или не прав - важно далеко не всегда, - заметил папа.
- А з-знаете, к-как каз-знили м-моего дв-воюрродного деда? - оживился опять де Люн. - С-сначала...
Талль не то зарычал, не то застонал, и переключился на заминание этой содержательной темы. Я невинно посмотрел на Таванна.
- Между прочим - совершенно верно, - подтвердил он с улыбкой. - Именно это я и имел в виду.
- Нет-с, позвольте! - вмешался Талль. - Ни один католик на такое не способен! Королевская власть священна, она освящена Церковью, и король есть Божий помазанник и избранник, и действует непосредственно в соответствии с волей Всевышнего, и потому особа его неприкосновенна. Никому из наших такое даже в голову приходить не должно!
Лонель устало закатил глаза, мурлыча под нос какую-то нескладную мелодию, де Люн заморгал, потеряв нить рассуждений. Папа усмехнулся.
- Ну, Реми, вы же прекрасно знаете, что люди несовершенны, и им постоянно приходит в голову то, что по идее приходить туда никак не должно. Ничего так просто не бывает. Иначе бы вообще никакие Божьи помазанники и избранники не требовались - все было бы в полном порядке само собой. А этого не происходит.
- Вы не правы, Пьер. Людей создает Бог и, в соответствии со своим замыслом, он точно знает кого и каким создать. Мы - католики, истинные дети Божьи, и только его воля управляет нами, и мы постоянно имеем с ним связь через совершение таинства причастия и живем Духом Святым. Мы просто не можем пойти против Его воли! Потому, что мы - мы действительно избранные! - он победно потряс пальцем в воздухе. Самодовольный как индюк.
- Вы говорите как самый настоящий кальвинист! - воскликнул я, не сдержавшись. - Так чем же мы от них отличаемся? Они кричат, что они избранные, и мы тоже.
Талль поперхнулся и в возникшем молчании уставился на меня маленькими темными свиными глазками.
- Вот так! - весело хихикнул Лонель.
- А-а кат-тары ва-абще, счит-тали, что мир сот-тв-ворен диавол-лом... - вставил де Люн.
- Не о том речь, Ангерран, совсем, - убедительно покачал головой Лонель.
- А-а о ч-чем ж-же? - обиженно спросил де Люн.
Талль снова обрел дар речи.
- Поль, ты еще слишком молод, и очень многого на свете не понимаешь, - хрипло проговорил он, не отводя от меня тяжелого взгляда в упор. - Так вот Сатана и ловит души, соблазняющиеся разумом без благодати. Ты спрашиваешь, какая между нами разница, я тебе скажу - они не люди, а звери, дьявольские отродья, рождающиеся не от Божьего благословения, а от проклятого семени. Разве ты не знаешь, какими мерзостями они занимаются, разве сам против них не сражался и ничего уже не помнишь? Эти чертовы ублюдки не имеют души. Когда они захватывали какую-то местность, где были католики, они устраивали там ад, самый настоящий ад! И счастливы были те, кто погибал с оружием в руках, хотя эти скоты глумились над трупами и разрубив их на куски скармливали собакам и свиньям. А что они делали с теми, кто попадали к ним руки живыми?! Каким немыслимым пыткам и смертям их предавали! А как насиловали насмерть их жен и детей у них на глазах? Как с живых сдирали кожу, вырывали глаза, вытягивали жилы и на них же вешали, сажали на колья, а как страшно стонала земля, в которую были зарыты заживо две дюжины человек? А что творилось в разграбленных монастырях?! Мы когда-нибудь так поступали? Нет, потому, что мы знаем, что такое Бог! - Талль распалился и стал весь пунцовый. Его лицо напомнило вдруг раскаленную докрасна личину черта с козлиной бородкой и носом, напоминающим по форме раздвоенное копыто.
- Я знаю, что они делали, - сказал я сквозь сжатые зубы. - И я знаю, что делали мы - то же самое, если не хуже. И с той и с другой стороны хватало отребья. И каждый, побеждая, отыгрывался, как мог! Бесполезно закрывать на это глаза!
- Они все равно не люди. Это нелюди - бесы в человеческих оболочках, и у меня нет к этим выродкам ни капли жалости. А когда ты их защищаешь, то доставляешь тем самым Сатане превеликую радость. Твоя душа в страшной опасности.
- Никто не может быть заранее уверен в том, проклят он или спасен.
- Да, все в руках Божьих. Но признаюсь, когда ты сказал, что не видишь разницы между нами и кальвинистами, я понял, что ты мне враг.
Я слегка задохнулся и откинулся на спинку стула.
- Вам? Неудивительно! Наверно, так оно и есть! Как я могу не быть врагом тому, кто не видит дальше своего носа, и считает позволительным и даже похвальным совершать гнусные преступления по отношению к кому бы то ни было, не видя в них собственного осквернения!
- Поль, уймись, ты уже забываешься, - донесся до меня голос папы, который, я только сейчас заметил, давно уже дергал меня за рукав, пытаясь привести в чувство.
- Реми, насчет врага вы загнули, - с упреком заметил Лонель.
- Ну, опомнись, Поль, мальчик, - уже мягче сказал Талль. - Поговори хорошенько со своим духовником, пусть он тебя наставит.
- Слава Богу, духовник у меня отличный. Я все время подсказываю ему идеи для проповедей. И одна из последних была такова - Каин и Авель приносили Богу разные жертвы, но Каин был проклят не за это, а за то, что посмел поднять руку на брата.
- На брата? Ха! Х-ха! Значит, по-твоему, кальвинисты нам братья? - с невыносимо издевательским тоном проблеял Талль. - Интересно, что ты скажешь, когда эти братья однажды заставят тебя смотреть как будут зверски бесчестить твою сестренку...
- Сударь!!! - завопил я вне себя от бешенства, вскакивая и с размаху ударяя ладонью по столу, вместо того, чтобы раздавить проклятого старика на месте, как паука, чего мне на самом деле страстно хотелось. - Да как вы смеете! Будь вы моложе, честное слово, я убил бы вас!..
- Поль! - прикрикнул папа, не на шутку встревоженный. - Как ты смеешь так себя вести? Немедленно...
- Отец, - воскликнул я поворачиваясь к нему, - да как вы сами можете слушать такое?! Это невозможно!..
- Замолчи! Я приказываю тебе замолчать. Совсем уже рехнулся? Приди в себя. Я с тобой потом еще поговорю как следует, а сейчас извинись и сядь.
Перед глазами у меня все поплыло. Черт! В самом деле, угораздило же меня затеять этот спор в самый момент заговора против всей кальвинистской партии! Называется - сам дурак, и все порчу. С неимоверным усилием я постарался взять себя в руки.
- Да, отец. Я... приношу мои нижайшие извинения, господа.
- Ты был неправ, - добавил папа.
Я молча пожал плечами и сел, упорно глядя в стол.
- Ничего, - усмехнулся Таванн, - боевой дух у молодого поколения достаточно высок. За это можно ручаться. Как и за вашу верность королю, не так ли, друг мой?
Он с улыбкой примерз ко мне взглядом.
- Да, сударь. И я никому не позволю усомниться в этом, - я искоса бросил мрачный взгляд на Талля.
Таванн довольно улыбался, невольно заставляя меня заподозрить, что именно он каким-то образом спровоцировал недавнюю бурную сцену. Интересно, много ли я напортил, потеряв всякую осторожность? И имело ли это какое-нибудь значение?
- Насколько я помню, - продолжал маршал, - свою единственную войну вы прошли с честью, а потом таинственным образом бросили все уже после заключения мира, будто он вас разочаровал. Между тем я слышал, у вас есть хорошие друзья среди кальвинистов?
- Да, господин маршал, это так.
- И они много значат для вас?
Я помедлил с ответом, чувствуя, что мы ступили на скользкий лед.
- Достаточно много, как любые друзья. Хотя, - добавил я с тщательно продуманной лукавой улыбкой, - я бы предпочел увидеть их обращенными, и не задумываться об этом двойственном положении. Но как можно на этом настаивать? После заключения мира обе религии законны.
Таванн кивнул.
- Ну, мы немного отвлеклись. Мы говорили об опасности, угрожающей королю. Но есть и средство спасения.
Я впился в него испытующим взглядом, не хуже, чем он в меня.
- Единственное, что может спасти короля - новая война, как бы грустно это не звучало. Все мы приносили королю клятву верности и обязаны защищать его ценой собственных жизней.
- В этом наш долг, и в этом наша честь, - с мрачным достоинством согласился папа. - Все так. И пусть все должное будет сделано.
- Да. Пришло время освежить в памяти эту клятву и принести новую.
- Это по твою душу, - сказал папа. - Мы все уже сделали это, и ты сейчас сделаешь то же. Не спрашивай и не возражай - ты обязан это сделать. Таванн - командуйте, вы лучше знаете текст.
Таванн кивнул на книгу в центре стола - большую Библию в богатом переплете, выложенном серебром и каменьями, запирающемся на массивный серебряный замок.
- Ну, друг мой, встаньте, положите ладонь на Библию, повернитесь лицом к этому распятию на стене, и повторяйте за мной.
Я без возражений исполнил, что было велено, и выжидающе посмотрел на Таванна, на всякий случай решив про себя, что категорическим табу против клятвопреступлений не страдаю. Таванн начал зачитывать довольно нейтральную формулу, которую я стал за ним повторять, но по мере чтения и соотнесения слов со смыслом, волосы мои все-таки начали вставать дыбом:
-... я клянусь спасением моей души, что ни словом, ни делом, не дам понять врагам моего короля и истинной католической веры, какое возмездие ожидает их за их прегрешения до времени, пока не пробьет час судный, назначенный в ночь грядущего дня, в канун праздника святого Варфоломея. И тогда, по сигналу набата, возвещающего тревогу, я выступлю на защиту трона и веры и истребление грешного семени сталью, огнем или словом обращения в веру истинную, и да не смягчится сердце мое при виде старика, женщины или ребенка, упорствующих в дьявольском своем заблуждении...
На этих словах я запнулся, до смерти желая остановиться и не продолжать. Хоть бы крыша, что ли, над нами обвалилась? Ну, ладно, играть так играть, понять и почувствовать, что движет людьми в часы огня и стали. Наконец мы добрались до конца:
- ... ибо быть с ними жестокими милосердно, а милосердствовать - жестоко. Пусть братья мои по вере осудят и покарают меня, если нарушу я эту клятву.
Ну, это еще милостиво, не пришлось обрекать себя на вечные муки в случае легкого саботажа, только за преждевременное предупреждение. Остальное проскочило довольно вяло, с условной частицей “или”. Все равно, морально я оказался совершенно растоптан, и меня грызла тоска.
- Вот и все, - мягко сказал Таванн.
Я помедлил, не убирая ладони с Библии.
- Будь я проклят, если поступлю против совести, - пробормотал я напоследок и обессиленно отступил назад. Мне было глубоко наплевать, что подумают о моей последней реплике. Кажется, проглотили, сделав вид, что все прошло как надо.
- Теперь вы тоже связаны клятвой, - констатировал Таванн. - И никакие ваши друзья не должны повлиять на вашу лояльность короне.
- Не повлияют, - ответил я мрачно, не поясняя, что лояльность короне волнует меня в последнюю очередь. - Или мне удастся их обратить, или - будь, что будет.
На какое-то время воцарилось молчание.
- Пожалуй, хватит с тебя на сегодня, - сочувственно промолвил Лонель. Боже, как он был прав! - Иди к себе, и просто обдумай спокойно, что сейчас произошло. А отец потом передаст тебе все детали. И пришли нам барона д’Аржеар, если тебе нетрудно.
Я кивнул, безразлично как лунатик.
- Прощайте, господа.
Готье меня придушит после того, как я его пошлю на этот концерт. Даже и не помню, как я передал ему приглашение, и как наконец добрался до своей комнаты, где долго сидел, не зажигая света, сжимая виски ладонями, и передо мной возникали призрачные картины - огонь и сталь, и хлещущая кровь, и жуткие вопли звенели в ушах. Я обращал свой отчаявшийся взор то в прошлое, то в будущее, и всюду видел одно и то же - схлестнувшиеся жизнь и смерть, пульсирующие, как больное сердце, забирающее и выплескивающее кровь в темные галереи сосудов.
Двигаясь очень медленно, я наконец нашел свечу и затеплил одинокий язычок пламени. На столе лежал чистый белый лист бумаги, рядом - хрустальный бокал с недопитым красным вином. Почти бессознательно я взял в руки перо и обмакнул широкий его конец в остатки вина, потом провел отяжелевшими ворсинками по бумаге сверху вниз, разделив лист пополам кроваво-красной полосой, потом точно также - слева направо. Вино медленно пропитывало бумагу и обсыхало. Красный крест на белом, как плащ крестоносца. Я горько усмехнулся, и взяв перо как полагается, обмакнул его кончик в чернила, и пребывая в тяжелом болезненном полутрансе, начал медленно складывать одну за другой черные строчки:

   Здесь все смешалось - Бог и Дьявол,
   Здесь реки крови протекли,
   Здесь шел священный бой без правил -
   За жирный клок Святой Земли.

   Богам всегда приносят жертвы,
   Приносят в жертву и богов.
   Так что ж, убьем, раз все мы смертны,
   За пару строф красивых слов!

   Омоем жертвенною кровью
   Пустующий Господень Гроб.
   Оставь идеи пустословью,
   А нам - экстаз кровавых троп!

   В священном пламенном забвеньи
   Утрать все думы до конца,
   В неистовстве и диком рвеньи
   Узри жар Божьего лица!

   Сожги гордыню без остатка,
   И духом вознесешься в рай.
   Утрать себя - как это сладко!
   Как благовест - вороний грай!

   Кому мы служим? Прочь сомненья!
   Сомненья - самый тяжкий грех!
   Убий во имя Воскресенья, -
   Не слушай сатанинский смех!



Глава 25.

В канун дня святого Варфоломея Огюст покинул свое убежище. Он был первым, кого я увидел, спустившись к завтраку, хотя он был там отнюдь не в одиночестве, но мое нервное внимание тут же приковалось к нему. Сегодня был один из редчайших случаев, когда Огюст был и внешне похож на классического гугенота - бледный, мрачный, с недружелюбным обжигающим взором, сплошь в черном сукне, без украшений, только перстень с кроваво-красным рубином зловеще поблескивал на пальце. Я наткнулся на его немигающий взгляд и подавил невольное желание или развернуться и убежать, или потребовать немедленной сатисфакции. Хотя он еще не покидал дома, на его поясе висел тяжелый длинный кинжал, боевой, а не какой-нибудь там декоративный придворный или прогулочный. Подобная предусмотрительность за завтраком в нашем доме неприятно меня покоробила, хорошо еще, что кольчугу он пока не надел, демонстрируя нам свое полное недоверие. Я невольно ощутил раздражение и злость. Судя по виду, Огюст был сегодня единственным из нас, кому не терпелось действительно начать кого-то убивать. Впечатление опасности и угрозы исходило от него как ореол.
- Привет, - сказал я почти с вызовом, садясь рядом с ним. - Как дела в древнем Вавилоне?
Огюст посмотрел на меня с таким видом, будто я заговорил с ним на каком-то незнакомом языке, и не счел нужным ответить, только хмыкнул.
- Что-то ты припозднился, - заметила Диана.
- Мне нужно было послать Жанне букет фиалок.
- Самое время, - презрительно обронил Огюст. - Фиалки! Как романтично! - он провоцирующе щелкнул пальцем по моему рукаву из темно-пурпурного атласа, напоминающего цвет фиалок, вызвав у меня всплеск очень нехороших эмоций.
- Это просто наш геральдический цвет, - сказал я, выдержав паузу.
- Любовь и кровь всегда отлично рифмовались, - заметил он едко.
- Срифмовать прямо сейчас? - спросил я, тихо зверея.
- Я вам сейчас срифмую, - зловеще пообещал Готье. - Не для того Таванн вчера чуть душу из меня не вынул, чтобы вы начинали свои разборки прямо с утра.
- А что сказал Таванн? - поинтересовался Огюст. - Взял он с вас страшную клятву, скрепленную кровью, что вы принесете ему мою голову?
- Это страшная тайна, покрытая мраком, - ответил Рауль. - Но у тебя еще есть время покаяться и обратиться. Кстати, хорошая мысль - стань католиком, пока не поздно, и мы расскажем тебе в подробностях, что сказал Таванн.
- А так, выходит, будете держать меня в неведении?
- Ни к чему зря нарушать клятвы, скрепленные кровью - грядущей.
- Так значит, все идет как по правде? - прошипел Огюст, бледнея от бешенства.
- Именно, - устало вмешался папа, выглядевший после вчерашнего совсем неважно. - Но для тебя это неопасно. К тому же, ты ведь и так все знаешь заранее. И нам просто незачем лишний раз все пересказывать. Будем выдерживать свои роли без дураков, до конца.
- До конца!.. - раздельно воскликнул Огюст, сжимая побелевшими пальцами рукоять кинжала.
Я положил руку на его запястье.
- Не настолько, Огюст. Но знаешь, Рауль прав - лучше тебе обратиться, хотя бы временно, как королю Наваррскому.
- Ага, Поль! И тебе теперь надоело метаться меж двух огней?! Выбрал, наконец? А то гляди - обожжешься и там, и там!
- Уж не тебе об этом говорить!
- А Огюст совершенно прав, - проговорил папа, болтая херес в бокале. - Вот тебе картинка - с одной стороны Огюст, который так тебе никогда и не простит, что ты с ним не в одном лагере, с другой Талль и ему подобные, для которых твоя терпимость - оскорбление в лучших чувствах.
- Плевать я хотел на Талля! - взбеленился я. - Козел чертов, я вчера его чуть не убил!
- Ты себя вчера чуть не убил. Кстати, после твоего ухода Талль остыл и высказывался о тебе весьма похвально - ему вообще импонирует твоя горячность, он лишь огорчается, что ты можешь проявить ее не с теми людьми и проиграть спор очень по крупному и не с теми аргументами. Да, ни вежливости, ни ума у него не много, но друг он надежный.
- Враг. Он так выразился.
- Подумаешь, мало ли, что он говорит. Он и сказал-то это лишь потому, что желал тебе добра и хотел научить тебя осторожности.
- Не надо меня ничему учить.
- Это в тебе говорит детский максимализм. Талль надежен как каменная стенка, чего, кстати, нельзя сказать о других присутствовавших вчера. Лонель обаятелен, но ненадежен как кисель, де Люн, даже не знаю как сказать...
- Это экземпляр... - сказали мы с папой хором и, переглянувшись, усмехнулись.
- Точно - не ясно, что ляпнет, и что выкинет. А уж Таванн, этот и вовсе себе на уме. Вы с Таллем его вчера здорово позабавили. Ему вообще нравится твой образ мыслей, но еще он счел нужным заметить, что ты идеальная кандидатура для того, чтобы отправить тебя во главе отряда в десять человек на разведку боем против целой армии, потому что, он, конечно, так не сказал, но имел в виду, что твоего возвращения можно будет не опасаться.
- Потому, что я переметнусь на другую сторону?
- Нет. Потому, что свернешь себе шею. И самое обидное, что не по дурости, а вполне сознательно. Просто твой ум, вроде бы достаточно здравый, малость не в ладах с идеей выживания. На твоем месте я бы призадумался над этим, пока не поздно.
- Послушай, это обманчивое впечатление! Я практически сам его разыгрываю...
- Тогда не заигрывайся. Таванн тут поинтересовался, не собираюсь ли я жениться вторично, мол, слава Богу, я еще в том возрасте, когда не поздно заводить детей. Догадываешься, на что он намекал?
- Нет, - огрызнулся я.
- Ежик бы догадался, - сказала Диана. - За тобой нужен глаз да глаз.
- Кто бы говорил, разбойница?
- Ну, он далеко не всегда такой, - заметила Изабелла. - Скорее наоборот, довольно спокойный и сдержанный. Просто сейчас время такое, когда все наложилось одно на другое.
- Вот я и хочу, чтобы он его пережил, - сказал папа. - Между прочим, братцы-кролики, это ко всем вам относится. И к тебе, Огюст, в частности, и далеко не в последнюю очередь. Нам всем сейчас надо особенно себя контролировать и не поддаваться минутным эмоциям. Да, понимаю, это очень трудно, но жизненно необходимо. Всеми силами надо стараться держать себя в руках, и не заноситься как Шотландские Серые при Ватерлоо.
- Не беспокойтесь, сэр Артур Веллингтон, - со сдержанной улыбкой сказал Рауль. - Мы будем осторожны. Если что - я пригляжу.
- Ха-ха! - сказал Готье.
Папа вздернул бровь, и удивленно покосился на Рауля.
- Сэр Артур? Давно меня так не называли... Ты это действительно вспомнил?
Рауль с сожалением покачал головой.
- Да нет, просто предположил. В двадцатом веке вы очень любили наполеоновские войны, и обмолвились сейчас о Ватерлоо.
- Ну, ладно. У кого какие планы на сегодня? Лично мне надо встретиться с Бироном. Полагаю, это насчет занятия Арсенала. Не переживай, Огюст. Не мы одни мечемся меж двух огней. Если по правде, так мечется вся Франция.
Огюст молча сжал губы и склонил голову, не возражая.

До вечера мы кое-как дотянули, не без нервотрепки и скандалов, но дожили до пяти часов вечера, когда настала пора собираться в гости. Папа заглянул ко мне и самолично передал опознавательные знаки для католиков в эту ночь - картонный белый крест и нарукавную повязку из белого шелка. Повязку я, с отвратительным чувством, засунул в карман, а крест неуверенно повертел в руке.
- Ты не заставишь меня надеть шляпу ради того, чтобы приколоть к ней эту штуку.
- Неважно, приколешь где-нибудь в другом месте. Можешь, хоть за ухо засунуть, если хочешь. Возьми на всякий случай. Антуану я уже поручил ближе к ночи пометить весь дом снаружи белыми крестами. Между прочим, совершенно неудачно выбрано время для того, чтобы идти в гости, да еще в дом гугенота. Подготовься как следует, черт его знает, что произойдет этой ночью, и когда мы вернемся. А судя по всему, сегодня мы уже не вернемся. В каком плаще ты собираешься пойти?
- В черном... Ах, черт, нет, пожалуй, слишком гугенотский цвет, хотя самое то, чтобы шататься где-то по ночам... Даже не знаю... Наверное, все-таки, в красном.
- Там есть, куда припрятать пистолет?
- Найдется. Чтобы у меня, да не нашлось места для пистолета?
- Хотя одного, может и маловато.
- Но есть все же определенный этикет для нанесения визитов - нельзя же заявиться на светский вечер, гремя как оружейная лавка.
- Точно. А холодное оружие?
Я указал на стол.
- Обычный набор. Рапира, может, и легковата, но я к ней привык.
Папа подошел к столу, попробовал лезвия и кивнул.
- Ладно, перестраховываться все равно бесполезно. А как насчет кольчуги?
- Ну, папа, это ты уже загнул. Это совсем неприлично. Все равно, что Огюст заявился к завтраку со своим мясницким ножом.
Папа вздохнул.
- Знаю. Твой Огюст - сплошная головная боль - Что нам с ним делать? Как ты будешь объяснять Таванну, почему он до сих пор жив?
- Надеюсь, что здравый смысл все же возьмет в нем верх, и он обратится, хотя бы для вида.
- А если нет?
- Я не сторож брату моему, - усмехнулся я, цитируя Каина.
Папа глянул на меня с преувеличенно изумленным видом.
- Ничего себе признание, за пару часов до знаменательного события!
Я засмеялся.
- Я имел в виду не это. Ну, предположим, Огюст сбежит в Ла Рошель, хотя не знаю, что ему там делать, раз он попал во временной катаклизм, предположим, что мы его не догнали, допустим даже, что ему при этом попустительствовали. Ну, мало ли - упустили. Подите докажите, что мы сделали это с умыслом. Можем даже делать вид, что мы его пристукнули, и совершенно не в курсе, что он случайно выжил.
- Таванн никогда не поверит в такую случайность.
- Поверит, если роль якобы убийцы возьмет на себя Рауль. У него это здорово получается. Да и честно говоря, много ли Таванну осталось? Он умер в семьдесят третьем году - это всего несколько месяцев...
- Всего? Тут бы до утра дожить. Ладно, чувствую, Огюст нам еще здорово кровь попортит.
- Есть еще надежда, что, вспомнив тридцать шестой век, он успокоится. Прояснится новая цель, и ему уже будет не до сиюминутных проблем.
- Да - это действительно хорошая надежда. Ну, подождем еще немного.
- Да.
- Волнуешься?
- Мягко говоря. А ты?
- А как же. Боишься этой ночи?
- “Дрожишь ты, дон Гуан?” “Еще бы, каменюка ходячая, видел бы ты себя со стороны!..”
В комнату ворвался переполошенный Мишель и, не переводя дух, доложил:
- Господин Таванн...
Тут же его нетерпеливо оттолкнули, и в дверях возник бледный, задыхающийся молодой человек девятнадцати лет. Костюм его был в беспорядке, глаза растерянно бегали, вспыхивая отчаянием.
- Гильом! - воскликнул я удивленно.
Гильом Таванн, сын знаменитого маршала и, в будущем, известный историк, кивнул и угловато поклонился в знак приветствия. Губы его дрожали.
- Господа, неужели все это правда?! Это же кошмар, безумие! - он умоляюще посмотрел на папу, к которому относился, пожалуй, получше, чем к собственному отцу, которого побаивался. С папой же у них было много общих интересов, и когда случалось что-то неприятное, Гильом Таванн в слезах бросался к нам за утешением. - Боже милосердный, так просто нельзя! - в глазах его светился неподдельный ужас.
- Успокойся, Гильом. И давай потише, - сказал папа.
- Присядь-ка, - посоветовал я, видя, что он на ногах не стоит. - Тебе вина, или лучше просто воды похолоднее?
Гильом съежился и помотал головой.
- Тащи коньяк, Мишель, - сказал я.
Мишель испарился.
Я беспокойно посмотрел на часы - половина шестого, подавил тяжелый вздох и присел на краешек стола, нетерпеливо дергая себя за усы.
- Я только что узнал, - пробормотал он убито, - мне сказал мой брат Жан, - он судорожно сглотнул, - сказал, что это будут делать все... и убьют их всех! - его передернуло. - Как такое возможно?! Мы же не звери!
Какая святая наивность!
- Я понимаю, что ты чувствуешь, - сказал папа, - но твой брат сказал правду.
Гильом оцепенел в кресле.
- Так выходит, - спросил я зловеще мягко, - что твой отец не брал с тебя клятвы, что ты будешь участвовать в этом?
- Нет, - едва слышно выдохнул Гильом, и его затрясло еще больше при мысли о такой возможности.
Я прикусил губу и посмотрел на папу со сдерживаемым бешенством. Он мрачно усмехнулся, видимо, думая о том же, о чем и я. Своих детей Таванн решил-таки по возможности уберечь от скверны. А мы, конечно, идеальная кандидатура для “разведки боем”.
- Хотя Жан сказал... - Гильом испуганно прижал руку к губам и отчаянно затряс головой. - Не верю я ему! Он сказал, что отец - один из главных заговорщиков! Но это ведь против воли короля, разве нет? Что же с нами теперь будет? Я должен молчать? Ведь это мой родной отец!
- А уж мой-то хорош! - проворчал я тихо, чтобы никто не услышал.
Папа громко вздохнул и, глядя в пространство, угрожающе нахмурился.
- Та-ак, значит. Выходит, он ничего тебе не объяснил, и вообще слова не сказал? Что ж, наверное, правильно сделал, что не втянул тебя в эту историю. Что еще я могу сказать?
Гильом испуганно молчал. Молчание начало затягиваться. Я заерзал на месте.
- Отец, нам ведь скоро уходить, - напомнил я.
- Есть еще время, нечего меня дергать, - раздраженно отмахнулся папа.
- Уходить? - жалобно переспросил Гильом, затравленно озираясь. - Куда? Неужели вы?!.
Он хотел было вскочить, но ноги его не слушались. Тут подоспел Мишель, и Гильом проглотил предложенный ему коньяк единым духом, почти не поморщившись.
Папа решил к нему присоединиться.
- Мишель, - я взглядом намекнул ему, что мне коньяк тоже бы не повредил - в меньших, правда, количествах - не хватало еще потерять ясность сознания при таких обстоятельствах.
- Да позволено мне будет заметить, ваша милость, валерьянка была бы лучше, - задумчиво проговорил Мишель.
- И вы правда это сделаете? - с благоговейным трепетом спросил Гильом.
- Тут уж, как придется, - папа со вздохом пожал плечами. - Если нас втянут в войну, совсем увернуться уже не удастся. Ну, конечно, всегда следует обходиться возможно меньшим злом.
- И вы не выступите против?
- Сложные ты вопросы задаешь! Насколько против, и с какой эффективностью? Не так-то просто остановить лавину, разве что чуть-чуть сдерживать ее на доступном тебе расстоянии. И, кстати, не надо думать, что твой отец такой уж злодей, он не столько организует бойню, сколько отводит ее слегка в другую сторону, давая ей определенное направление. Ты помнишь Столетнюю войну, Гильом? А Жакерию? Однажды чернь решила, что высшие сословия предали ее, вступив в сговор с противником, и потому война все тянется и тянется, с бесконечными недолгими примирениями со вчерашними врагами, и тогда она решила перебить всех предателей. Догадываешься, кто сейчас на месте этих “предателей”, Гильом? Вот и получается, что конец или всем, или только им. Иногда приходится совершать ужасные вещи, чтобы вырваться из ловушки, в которую нас загоняют обстоятельства.
- А еще людям нужны зрелища, - пробормотал я с отвращением.
Папа пожал плечами.
- Что бы ни происходило, есть старый рыцарский принцип - “делай, что должно, и - будь, что будет”. Поступай, как считаешь правильным.
- Спасибо, - помолчав пробормотал Гильом. - Но право же, волосы дыбом встают.
- Это просто жизнь, - сказал я. - Могло быть и хуже.
- На все воля Божья, - обреченно промолвил Гильом. - Я пойду.
- Ты один? - спросил папа.
- С лакеем.
- Хорошо. Ступай домой и запри все двери. Прощай, может еще увидимся.
Гильом слабо улыбнулся и удалился.
- Время, - сказал я.
- Да, знаю, - папа глянул на часы. - Седьмой час! Чтобы через пять минут был готов, и - выдвигаемся. Все.
У самой двери он снова остановился.
- Да! Совсем забыл! Бирон сказал мне чудную вещь. В адмирала позавчера стрелял вовсе не Моревель.
- Не... Моревель? - выдавил я изумленно.
- Нет. Моревель вообще уже больше недели как мертв.
Я просто потерял дар речи.
Папа улыбнулся с таким зловещим видом, будто собирался сказать нечто еще более интересное.
- А ведь бедняга так хорошо умел перевоплощаться, если хотел. Мы так его и не узнали, хотя, конечно, и не были никогда особенно хорошо знакомы, да и внимания не обратили.
- Не узнали?! Папа, ради Бога, о чем ты? - я прижал руку ко лбу, в священном страхе, начиная вспоминать.
- Об убийстве в “Хрустящей пулярке”, где Моревелю перерезали горло в ту самую ночь, когда там были и мы. Так что, думай, что хочешь.
- О... Но кто же тогда стрелял?
Папа пожал плечами.
- Ну, честно говоря, - проговорил я неуверенно, - мы все-таки не совсем в том варианте истории, о котором знаем из будущего. Взять хоть принца Конде. По истории его, вроде бы, застрелил капитан Монтескью, а здесь вообще неизвестно кто, хотя Монтескью пытался настаивать, в числе прочих, что тоже приложил к этому руку. Тайна, покрытая мраком. А нас тут вообще быть не должно, не так ли?
- Не знаю, может так, а может - нет. Я же сказал - думай, что хочешь. Ну, мы уходим, или нет, или хочешь, чтобы набат зазвонил раньше, чем мы дойдем?
Я испустил возмущенный вопль и стал быстро собирать вещи.

Все-таки, нам удалось опоздать не больше чем на четверть часа. Странный получился вечер. Все до единого, кроме Ранталя и Лигоньяжа, ничего не подозревающих и беспечных, чувствовали себя не в своей тарелке. Жанна выглядела так, будто неделю не спала, и временами тоскливо вздыхала, хотя навряд ли она что-то знала - кто же станет предупреждать сестру гугенота? Тут уж - как повезет, лес рубят - щепки летят, а Бог на небе узнает своих. Д’Авер с изумлением оглядел зловеще воинственного Огюста и пришел в полное замешательство, не зная, что и думать, и кто кого собирается убивать. Я подсел к печальной Жанне, и, пытаясь расшевелить ее и других, делал вид, что я сегодня в ударе, да, пожалуй, я и был в нем - на нервной почве, нес несусветную чушь и выглядел полным кретином. Они же почти не поддавались, попеременно захлопывая створки своих раковин, подобно устрицам. Разговаривать нормально можно было только с безмятежными гугенотами, вычитая Огюста из этой компании, но тут у меня самого слегка отнимался язык из-за угрызений совести. Папа по мере сил помогал мне, тоже довольно удачно прикидываясь, что все в порядке. Диана терзала скатерть под столом и деревянно улыбалась. Изабелла размышляла. Огюст ушел в себя, иногда бросая кровожадные взоры, и как бы невзначай сломал под столом вилку, не выдержавшую издевательств, которым он ее подверг, сгибая в разные стороны и пытаясь закрутить винтом. Тут же потянулся за новой, я попытался ее отобрать, и чуть не лишился кисти, после чего здраво рассудил, что чем бы дитя ни тешилось - лучше не вмешиваться. Рауль зорко всех оглядывал, подмечая реакции и делая пометки в уме. Готье давно уже сверлил меня раздраженным взглядом, видимо, оттачивая про себя свои тезисы о серьезном и несерьезном отношении к жизни. Несерьезно он относился к необходимости пускать иногда пыль в глаза.
- Кончай балаган, - пробормотал он после очередного моего трехэтажного каламбура. - Сколько времени?
- Еще рано, - беззаботно сказал Ранталь. - Десяти нет.
Я глянул на часы - почти десять - осталось неполных два часа, учитывая, что звон будет опережен на какое-то время. Я подавил невольную дрожь и начал рассказывать истории о вампирах. Готье оживился и стал обсуждать проблемы оборотней с их зависимостью от лунного света.
- Говорите, говорите, - усмехнулся Ранталь. - Как раз, сейчас новолуние, и люди в волков превращаться не станут.
- А... при чем тут волки? - побледнев пробормотал Готье. - Волки вообще хорошие животные, а вот о людях такого не скажешь.
- Половина одиннадцатого, - с мрачным смешком заметил Огюст.
Д’Авер подскочил на месте и тихо взвыл.
- Тебе плохо? - поинтересовался Лигоньяж, дружески огрев его по спине. Тоненький юноша почти упал грудью на стол.
- Все, довольно, я так больше не могу, - простонал он, но взглянув на нас, все же не решился сказать ни слова.
- Чего не можешь? - спросил Лигоньяж. - Если у тебя сегодня свидание, так и скажи.
Д’Авер молча замахал на него руками.
- Кажется  - все, пора открывать карты, - тихо заметил я.
- И пора губить свою душу? - живо поинтересовался Готье.
- Цель оправдывает средства...
- А клятва...
- Не идущая от сердца, по божьим законам, недействительна...
- Отлично, законник! - насмешливо воскликнул Готье. - Господа, снимаем маски!..
- Уже пора? - удивился папа. - Ну, пожалуй, пора. Теперь время уже несущественно. Пусть Таванн застрелится, если хочет. Давай.
- Прошу простить за столь долгое молчание, господа гугеноты, - продолжал Готье, - но никак нельзя было допустить, чтобы узнав правду вы успели натворить каких-нибудь безрассудств, которые оказались бы смертельными. Итак, к делу - сегодня - особенная ночь, и начало новой гражданской войны. Королевский дом решил бесповоротно вернуться в католицизм и ознаменовать это событие тем, что всем католикам Парижа было приказано уничтожить в эту ночь поголовно всех гугенотов, каких только сумеют отыскать.
- Что за ерунду вы сморозили? - хмыкнул Лигоньяж.
- Вредно смешивать шампанское с коньяком, - глубокомысленно заметил Бернар дю Ранталь.
- Это никакая не ерунда, - сказали мы с папой одновременно, удивленно переглянувшись. - Это факт.
- Бойтесь данайцев, дары приносящих, - зловеще певуче произнес Огюст.
- Я же говорила тебе, Бернар, - совершенно спокойно сказала Жанна.
- Вы что все, с ума посходили? - спросил Лигоньяж озираясь.
Мы синхронно и мрачно покачали головами.
- Бог лишает разума тех, кого хочет погубить, - пробормотал Ранталь, невольно сдвигая стул назад и приподнимаясь. - Кого же он лишил разума на этот раз - вас или нас?
- Нас, - мрачно сказал Огюст. - Предупреждений было достаточно, но никто не внял им. Эти подлецы паписты были потрясающе слащавы. Кто бы поверил, что им достанет смелости однажды напасть. Хотя, чтобы ударить исподтишка, много смелости и не надо.
- Оставь, нами играют так же как вами, - сказал я тихо. - Просто одни вытягивают туз пик, а другие - туз треф. Вот и вся любовь. Но мы должны оставаться вне игры. К черту чужие игры.
- На чьей вы стороне, господа? - быстро спросил д’Авер, придвигаясь поближе к своим приятелям - гугенотам. Взгляд у него был отчаянный и несколько странный, учитывая, что левый глаз у него темно-серый, а правый - золотисто-зеленый. - Черт возьми, я не был ни в одной войне и не умею ненавидеть по приказу, тем более убивать. Делайте, что хотите, а я - с ними.
Д’Авер у нас самый младший - ему едва исполнилось восемнадцать. Мы, правда, были моложе, когда впервые начали охотиться за чужими жизнями, но приятно знать, что есть еще кто-то неиспорченный.
- Мы тоже, - ответила Диана. - Мы на той же стороне, что и вы.
Я заглянул внутрь себя и с изумлением обнаружил там почти пустоту. Беспокойство, нетерпение, презрение, но никакого священного ужаса. Выдохся, кажется, начисто мой гуманный двадцатый век, не дававший мне покоя все последние две недели. Чем ближе к делу - все становится естественней. Убийства меня снова не пугали - таков порядок вещей. Быстро же мы снова привыкаем. Хорошо еще, что есть какие-то принципы.
- Кровь... - сдавленно пробормотала Жанна, и все, смолкнув, посмотрели на нее. Она этого не заметила. Жанна сидела, стиснув руки до белизны, неподвижная и побледневшая. Дыхание затрудненное, взгляд остекленевший. - Как близко... близко...
- Жанна, - печально проговорил ее брат, беря ее руку в свою.
- Колокол... - тихо пробормотала она, недвижная и белая как мрамор. Широко открытые глаза потемнели, став черно-зелеными, как волнующееся ночное море. - Колокол... кресты... смерть. Всюду кресты, белые и красные - красные от крови. Как река... и белые лица в красной реке...
Ее дыхание вдруг замерло, глаза закрылись, и она обмякла, впав в забытье. Мы с Бернаром подхватили ее с двух сторон. Случайно коснувшись друг друга, мы оба вздрогнули и на мгновение столкнулись взглядами, полными сожаления.
- Надо положить ее на кушетку, - спокойно сказал Бернар. Я кивнул и мы вдвоем перенесли ее.
- Я ей не верил, - тихо сказал Ранталь, опустившись на колени рядом с сестрой и ласкающим движением поправляя выбившуюся черную прядку. - Значит, так тому и быть. А что за белые кресты?
Я молча вытащил из кармана картонный крест.
- Что это?
- Клеймо убийцы. Условный знак, чтобы отличать своих.
Бернар кивнул, не поведя бровью.
- Жанна - католичка, - сказал он, как бы между прочим.
- Да.
- Защищайте ее, когда меня не станет.
Я бросил на него быстрый взгляд и решительно помотал головой.
- Ну, до этого еще далеко. И говорить так ни к чему.
Он слегка улыбнулся.
- Почему? Меня же убьют. Может, даже вы сами. Как это обычно делается? Разве вы не клялись убить всякого, кто станет упорствовать в своей вере?
При этих словах ни черточка в его лице не дрогнула.
- Скорей уж я перейду в протестантизм, чем сделаю это.
- Очень любопытное заявление, - вежливо заметил Бернар.
- Но все же я должен настойчиво просить вас хотя бы только временно и формально отречься от вашей веры. Когда опасность минует, вы всегда сможете вернуть все на свои места...
- Этого не будет, - мягко сказал Ранталь. - Теперь вы понимаете, что я имею в виду, говоря, что вам придется меня убить?
- Бернар, прошу вас, ради вашей сестры - вы нужны ей.
- Это уже не в моей власти. И ведь у нее есть...
- Но это же будет не настоящее отречение, раз вам не хочется. Петр трижды отрекался от Христа, но тем не менее...
- Да, знаю, так возник папский престол. Но ведь и Петр в конце концов принял мученичество. Нет, подобная легкость не для меня.
- О, Господи, Бернар!..
- А вы бы на моем месте отреклись?
- Да. Это того не стоит.
- Лжете.
- А вот и нет.
- А вот и да.
Я посмотрел в его безмятежные, чуть смеющиеся глаза, и вздохнул.
- Как хотите, Бернар. Мы-то в любом случае вас не тронем. Но вы уж хоть не кричите на улицах, что вы гугенот, ладно?
- Как выйдет, - с мягкой уклончивостью ответил Бернар.
Боже, ну и семейка - святой и сивилла!
- Я скоро вернусь, - крикнул д’Авер, бросаясь к двери.
- Не задерживайтесь, - сказал папа.
- Куда он? - спросил я.
- Нарисовать кресты. Ранталь, не сидите там, соберите слуг - пусть будут готовы, в случае чего, к круговой обороне. И где у вас тут вообще оружие, сколько выходов в доме, и так далее, пойдемте, покажите мне.
- Отлично, - подмигнул Рауль. - Бирон окапывается в Арсенале, а мы здесь. Мне начинает нравиться.
- Против всего света - как сказал капитан Таннеберг.
- Вот именно.
- А как насчет вылазок? - спросил Готье. - Пошли, убавим население со всех сторон, - вечно у него какие-то дикие идеи. - Пусть Бог на небе узнает своих.
- Это будет называться - знай наших, - пробормотал Рауль.
- Я знаю, что делать! - воскликнул Лигоньяж на весь дом. - Айда спасать  адмирала!
- Нет, - воскликнул я. - Только не это! Там весь квартал уже должен быть оцеплен. Вы не пройдете! А главное - не выйдете.
- Послушайте, а вы на чьей стороне?..
- На своей собственной, - оборвал папа, снова входя в комнату. - А адмирал тут вообще ни при чем. Забудьте о политике. На сегодня мы просто против нее.
- Ага? Каждый за себя? Вот так и рушатся царства.
- Изабелла, - крикнула Диана, занявшаяся Жанной. - У тебя нет с собой нюхательной соли? Я вечно забываю...
- Где д’Авер, - оглянувшись поинтересовался папа.
- Рисует кресты по твоему поручению.
- На каждом кирпиче?
- А кто его знает, может вообще решил на нас “настучать”. Найти его? Сейчас поищу.
- Давай. А то опять “отряд не заметил потери...”. Рауль, сходи с Ранталем наверх, сейчас туда перенесут все, что стреляет, поможешь организовать батарею. А здесь - пусть закроют ставни...
Я сбежал вниз по лестнице и перестал слышать всю эту суету. Напоследок Лигоньяж опять завел волынку насчет того, что отсиживаться в доме - бесчестно. На улице было пустынно, но крест на двери появился. По крайней мере, это д’Авер действительно сделал. И на углу дома тоже. Куда же он подевался? Я начал обходить дом, но вряд ли заметил бы его так быстро, если бы из густой тени не донесся странный сдавленный звук.
- Д’Авер?
В тени что-то зашевелилось и всхлипнуло. Да он плачет!
- Пора возвращаться. Что вы там делаете?
Всхлипывание усилилось.
- Оставьте меня. Мне стыдно. Я не хочу, чтобы меня видели... Я скоро приду.
Скоро-то скоро, да ведь и сигнал будет ускорен.
- Какая ерунда! Нечего тут стыдиться. Что плохого в том, что у вас есть сердце? Неудобно, конечно, в этом-то мире. Знаете, был у нас в отряде один парень - ревел белугой перед каждым сражением, а между тем, был один из самых отчаянных, даром, что было-то ему всего пятнадцать-шестнадцать лет, - я умолчал о том, что в шестнадцать лет он уже погиб, да и меня чуть за собой не потянул - наш отчаянный корнет Жерне. У веселого Каррико и то всегда было больше разумения. - Ну, успокаивайтесь потихоньку, и пойдемте, а то вдруг мы там понадобимся.
- Мне страшно, - прошептал д’Авер.
- Только дураки не боятся, и только у дятлов головы не болят. Вы боитесь вообще, или боитесь оставаться в этом доме?
- Как вы могли подумать?! - вскинулся д’Авер.
Мало ли, что я могу подумать?
- А я и не думал. Я, например, боюсь и того, и другого и вообще - ну и что?
- Вы смеетесь?
- А что еще остается? - я хотел было добавить: “не плакать же”, но вовремя спохватился.
- Почему люди должны умирать?
Я вздохнул и присел рядом с д’Авером.
- Хороший вопрос. А вы только представьте, что было бы, если бы они не умирали, вечно прикованные к одному миру, одной судьбе, одному телу. Это же скучно. Во-первых, они не давали бы места другим в этом мире, никто уже не мог бы рождаться, быть ребенком, впервые видеть рассвет, а во-вторых, кто знает, где странствуют души, и как это интересно?
- А у нас есть души?
- А если нет - тогда о чем печалиться?
- А как же ад и рай?
- Что мы знаем о них? Какие они на самом деле, и есть ли что-то кроме них? Что вообще есть мир? Кто знает, сколько вселенных сокрыто в пылинке и пылинкой какой вселенной является наш мир. Посмотрите, какие сегодня звезды - для кого-то песчинки, а для кого-то - солнца.
- Они указывают путь блаженным душам, - прошептал д’Авер.
- И это тоже, наверное. Пойдемте. На тот свет мы никогда не опоздаем. А этот - не будем делать его хуже, чем он есть. Бог нас за это не осудит.
- Вы так думаете?
- Конечно!
С ясного неба грянул гром. Д’Авер ахнул, и слезы его моментально просохли, расширенные глаза блеснули во мраке.
- Уже! Я до последней минуты не верил!
Я вскочил и протянул ему руку, за которую он уцепился как утопающий. Глухой вой набата разнесся над угрожающе дремлющим городом, первый удар, скребущий душу, второй... В бегство мы, конечно, не ударились, но быстрым шагом добрались до двери. Она была распахнута настежь, в прихожей слышалась отчаянная возня. Что за черт? Мы с д’Авером, как по команде, бросились внутрь.
- Отдохни немного! - рассерженно воскликнул Готье, ударив кого-то в челюсть. Когда этот кто-то стал оползать по стенке, я узнал в нем Лигоньяжа.
- Что происходит? - испуганно вскричал д’Авер.
- Я пресек его попытку самоубийства, - пропыхтел Готье, потряхивая кистью, чтобы восстановить кровообращение. - Дьявольски трудно спасать кому-то жизнь, когда он пытается тебя убить и отправиться прямо к черту в зубы.
- Одного уже потеряли, - сообщил встрепанный и утомленный Рауль, выбираясь откуда-то из-за комода. Интересно, что он там делал?
- Ранталь? - спросил д’Авер.
- Ранталь наверху, с ним все в порядке. А вот граф де Флорен - сбежал.
- Черт! - я с досадой хлопнул себя по лбу, и с силой топнул об пол. - Ах он, кретин! Да почему же вы его не удержали?
Рауль насмешливо глянул на меня своими ясными глазами, вытянул вперед ладонь, которую держал ковшиком и перевернул ее. Из горсти обильно выплеснулась темная кровь, как чай из чашки.
Я потрясенно присвистнул.
- Он?!
- Я случайно схватился за нож, - невозмутимо сказал Рауль, доставая платок и стирая кровь.
- Как же, удержишь этого маньяка, - проворчал Готье, - а ты где шлялся все это время? Твой отец сейчас с ума сойдет.
- Это я с ума сойду! Где моя шпага?
- Все перетащили наверх.
- Ох ты, Господи, - проворчал я, взбегая вверх по лестнице. - Пап, что тут творится?
- Ничего хорошего, - папа со вздохом отвернулся от окна. - Детский сад. Однако, все же, укрепленный детский сад. Д’Авер нашелся?
- Да. А Огюст потерялся.
- Вот я и говорю - детский сад. Все остальное в относительном порядке. Что будем делать с твоим любимым чудаком?
- Ха! Любимым! Он уже у меня в горле сидит, - я отыскал перевязь и водворил ее на положенное место. - Что же еще остается - пойду на охоту. Помоги мне привязать эту штуку, - я достал из кармана белую шелковую ленту.
Папа завязал ее на моем рукаве и художественно расправил. Потом, так же художественно, пристроил на груди белый крест.
- У меня большое искушение позволить Огюсту делать то, что ему вздумается, - пробормотал он, отступая и разглядывая дело рук своих. - Возьми с собой кого-нибудь.
- Еще с кем то возиться? Ну уж нет. Так проще. Ладно, на что еще нужна легкая кавалерия, как не для того, чтобы зашвыривать ее в малодоступные углы с идиотскими поручениями? Никогда ничего не удается бросить по-настоящему. Не волнуйся, я только найду его - или верну, или сам его убью.
- Только бы не наоборот.
- Пусть только попробует. Я сегодня не в лирическом настроении. Побереги для меня всех остальных, ладно, особенно Жанну.
К нам подошла Изабелла.
- Жанна уже почти в порядке. Что ей сказать?
- Ну, ты же все знаешь, правда? Скажи что-нибудь красивое. А мне надо бежать.
- Поищи на улице Бетизи, - посоветовала Изабелла. - У адмирала.
- Спасибо, Изабелла, я так и думал. Завещаю тебе мой любимый пистолет. Ни за что не доверяй его Диане - сломает, как пить дать. Счастливо оставаться, - папа протянул руку и мы обменялись крепким рукопожатием - обычное для нас бурное проявление чувств. - В любом случае, я еще вернусь, хоть в чьем-нибудь кошмарном сне.
Я махнул рукой, послал им воздушный поцелуй и побежал на улицу.
- Только попробуй вернуться не целиком, - крикнул папа мне вслед, - уши оторву!
Семейное чувство юмора.
На улице было все еще довольно тихо. Ничего страшного вокруг пока не происходило. Досадно - тем дальше ушел Огюст. В соседнем доме раздался протяжный душераздирающий вопль - только я обрадовался, что все еще не так плохо - послышался звон битого стекла, полетели осколки, и перед самым моим носом на мостовую тяжело упал труп в окровавленной рубашке, головой вниз. Характерно кракнули шейные позвонки. Вовремя я слегка притормозил... “Надев на глаза шоры”, я пробежал мимо, не потрудившись даже определить, принадлежал ли труп мужчине или женщине. Чем меньше знаешь - тем меньше соблазн принимать все близко к сердцу. Кроме того, у меня была цель, стремительно убегающая вперед. Пусть бы ее что-нибудь задержало, а не меня. Я выбрался на набережную. Здесь было оживленней. Народ потихоньку стягивался. Здесь, в Сене, устраивали “кровавое крещение”, пока еще не массовое. Но трупов, сволакиваемых сюда с разных концов города было уже, пожалуй, с дюжину. Неужели Огюст тут не застрял? Нет. Будь проклята его целеустремленность.
Все больше было факелов. Тьма и свет плясали в первобытном диком танце. Происходящее напоминало какую-то нереальную мистерию. Вон вывалилась возбужденная группка швейцарцев, волокущих что-то бесформенное крючьями своих алебард, а там компания моих бывших сослуживцев рубит кого-то в капусту. Я двинулся дальше уже медленней, перейдя на шаг и внимательно оглядывая все живые картины, встречающиеся на пути, а заодно, на всякий случай, и мертвецов. Неприятное зрелище, когда сам ты не охвачен жаждой разрушения. Парадоксально или нет, но смертным нравится при случае удостоверяться, что смертны не они одни. Так и кажется, что чем более страшную смерть они придумывают для кого-то другого, тем меньшим становится на время их животный ужас перед собственным неизбежным концом. Правда, в большинстве случаев ужас возвращается с удвоенной силой. На самом деле, чужая смерть производит интересное впечатление. “Помни - ты смертен” - сказал я себе в эти минуты, и мысль эта показалась мне странной и дикой, таков был контраст между тем, что я видел, и что чувствовал. Я чувствовал себя на удивление и устойчиво живым, в отдельном ярком мгновении. Это и называется - острота жизни.
Я насмешливо помахал рукой швейцарцам в знак приветствия, а через пару шагов мне чуть не влепили пулю в голову. Я замер, когда она просвистела мимо моего левого виска, обдав приятным быстрым ветерком. Переведя дух, я оглянулся туда, откуда она прилетела. Женщина в окне держала еще дымящуюся аркебузу, и с досадой ударила прикладом о подоконник, когда поняла, что промахнулась. Я печально покачал головой - что с ней будет? Ну, хоть кто-то начал давать отпор. Подумав так, я резво убрался с открытого места. Никем не безопасно быть, когда ангел смерти срывается с цепей.
В переулке кто-то стонал и бился. Я пригляделся - агонизирующий человек в луже крови, единственное, что выделяется в темноте - белая повязка на рукаве. Очень интересно. Может - это след? Я припустил дальше, миновав труп растерзанной женщины и тельце младенца, с головой, разбитой о стену, которая все еще влажно поблескивала, как брюшко улитки...
Под аркой шло настоящее сражение. Я с любопытством заглянул: человек десять отчаянно колошматят друг друга. Нет - не друг друга. Один дерется против всех, причем - нападает, если не ошибаюсь. Боже! Я его нашел! Но как теперь отвлечь его от дела? И как избавиться от остальных  - очень неловко получится, если среди них есть кто-то из моих знакомых. Ладно, понадеемся на вдохновение. Я вошел под гулкий свод, пока не вынимая оружия из ножен. Сцену освещал единственный факел, упавший на землю.
Один из противников Огюста нервно взглянул на меня, заметил белый крест и признал своего.
- Эй, дружище, пособи-ка нам управиться с этим бешеным чертом! - взмолился он.
Огюст оглянулся и пружинисто прыгнул к стене, чтобы не оказаться в опасности от нападений сзади. Повернувшись к ней спиной, мрачно усмехнулся, недоверчиво разглядывая меня вприщур. Остальные окружили его полукругом, выставив вперед шпаги и кинжалы, и отпыхивались. Их было восемь, некоторые легко ранены, жертв пока нет.
- Да он же только один, - сказал я с деланным удивлением. - Может, наоборот, мне принять его сторону, для смеха?
- Незачем, - насмешливо сказал Огюст. - Вставай в очередь, я и тебя пришпилю.
- Кретин, - усмехнулся я. - Отрекайся, и пошли домой.
- Что?!
- Что слышал.
Один из католиков вышел из тени и пригляделся.
- Шарди, это вы?
- Фонтаж? Вот черт - ну и встреча!
- Он самый, - через силу улыбнулся Фонтаж. - Этот кошмарный тип - ваш знакомый? - его голос нервно дрогнул.
- Ага.
- Заберите его отсюда к чертовой бабушке, если сможете. Пусть катится на все четыре стороны, только не здесь. Мы не имеем права его пропустить - мы в оцеплении.
В его словах явно проскользнула нотка истерики.
- Не ломись туда, Огюст, - сказал я. - Все равно уже поздно. Его убили одним из первых.
- А вы откуда знаете? - спросил удивленный Фонтаж.
- Да так, по логике вещей.
- Брр, - сказал Фонтаж. - Я ненавижу этих проклятых еретиков, но не всех же подряд. Надо было просто тихо и мирно травануть этого проклятого старикана, а не устраивать черт знает что.
- А вот я вас ненавижу всех подряд, - тихо сказал Огюст.
- Твои трудности, - сказал я.
- Готов! Готов! - радостно заорал кто-то, поминутно выглядывавший из под арки, запрыгав, как слон. - Щас потащут! Молодчага Бэм, дело в шляпе! Сдохнул старый кабы-сдох!
- Ах вы, сволочи! - завопил Огюст, кидаясь в атаку. Католики бросились от него врассыпную. Только Фонтаж неуверенно задержался. Огюст по старой привычке решил упорно прорываться к мертвецу. Пришлось мне самому выхватывать шпагу и преграждать ему дорогу. Не то, чтобы я собирался всерьез пускать в ход оружие, но в вольной борьбе у меня и вовсе не было шансов выстоять против Огюста, который собирался пойти напролом.
- Стой!
- Уйди с дороги, хуже будет!
- Тебе, а не мне, ненормальный!
- Мне надо идти, - нервно и виновато бросил Фонтаж. - Вы тут разберетесь?
- Разберемся, уходите.
- Беги, беги, спасай свою шкуру...
- Если что, я буду в Арсенале, - сказал Фонтаж. - Наш Бирон против общей резни. Приходите к нам, если хотите.
- Спасибо, Фонтаж.
- Катись ты к черту, ханжа!
Фонтаж фыркнул и убежал.
- Прочь с дороги, Поль.
- Послушай, самоубийца, на кой черт тебе покойник? Только нарвешься, ни его не защитишь, ни себя. Не впервой уже.
- Себя не переделаешь. Уйди по-хорошему, иначе я за себя не отвечаю!
- “И на дела способен, от которых, я утром отшатнусь”? - процитировал я. - Не дури, Гамлет. Нечего вставать в героические позы. Я не хочу, чтобы тебя убили.
- Я сам кого хочешь убью, и не подавлюсь! Можешь присоединиться - пошли вместе, устроим шакалам небо в алмазах.
- Не пойдет. Огюст, у нас полно дел впереди.
- Поль, я не хочу тебя убивать. Не вынуждай меня делать тебе больно.
- Ах! Ах! Ты тут не пройдешь, громила!
- Пройду!
- Только через мой труп.
- Согласен! - раздраженно выпалил Огюст, и сделал выпад. Удар пришелся “в молоко”, с моей помощью, конечно.
- Меткость с точностью “до одного слона”, - поиздевался я.
Огюст, сжав зубы, резко взмахнул клинком снизу вверх, показывая, что настроен серьезно. Я сделал шаг назад и в сторону, и тут же вернулся, со свистом проведя лезвием у него перед глазами. Огюст невольно зажмурился и отпрянул, но тут же повторил покушение. Я его отбил.
- Я тебя достану, негодяй, - прорычал он сквозь зубы.
- Не зли меня, - предостерег я, и перешел в атаку.
Меня охватил холодный азарт, который приходит только тогда, когда сознательно принимаешь дело всерьез. Ни ярости, ни шуток, только четкость и напор. В данном случае, отступить равносильно убийству. И я наступал со всем упорством, на какое был способен. Огюст отступил на шаг, потом на другой, на третий, и оказался прижатым к стене.
- Черт! Да что это такое?! - вырвалось у него.
- Ты убит, - сказал я, коснувшись шпагой его груди. - Послушай...
- А вот и нет! - рявкнул Огюст, наступая прямо на лезвие, зная, что я его не трону, и снова вступая в бой. Я попытался выбить шпагу у него из рук, но мускульная сила Огюста помогла ему сохранить ее. Огюст вытащил длинный кинжал. Я тоже. Положение явно усугублялось. Но тут мне повезло, если можно это так назвать. Моя рапира случайно скользнула в петлю контргарды шпаги Огюста. Одно из двух, если я немедленно не выдерну ее обратно: или он сломает мой клинок, или... Я быстро протолкнул рапиру дальше, чтобы напряжение пришлось на прочное основание клинка, и резко поворачиваясь, дернул в сторону. Получилось. Вырванная из руки Огюста шпага, в движении соскользнула с моего клинка и со звоном вылетела за пределы досягаемости. Я с трудом отбил удар кинжалом, и снова приставил острие рапиры к груди Огюста, чтобы он на меня не набросился.
- Огюст, хватит.
Он зашипел и попытался ухватить мою рапиру рукой. Я угрожающе надавил на лезвие.
- Не двигайся.
Огюст ахнул, побледнев от гнева.
- Да что ж ты делаешь, псих?! Убери шпагу!
- Не уберу. Брось кинжал, пожалуйста, и лучше не в меня - просто урони.
- Никогда ты этого не сделаешь!
- Чего не сделаю? Не убью тебя? Почему бы и нет? Я же католик в конце концов, а ты гугенот - ты постоянно настаиваешь на этой разнице. Мы тут одни, никто из наших никогда и не узнает, что тут произошло.
Огюст обалдело открыл рот, дернулся и выронил кинжал, сам того не желая, и только когда он звякнул о мостовую, заметил свою оплошность и тихо взвыл от ярости.
И что же мне делать дальше? Отпустить его сейчас, когда он в таком состоянии, значит, как минимум, напроситься на множественные переломы.
- Да как ты смеешь, Иуда! - потрясенно вопросил Огюст.
- Цель оправдывает средства. Пообещай мне, что спокойно пойдешь со мной, ни во что не вмешиваясь.
- Пошел ты к черту, ублюдок! Проклятье! Я не должен был вмешиваться, когда тебя чуть не зарезали “потрошители”, надо было им еще помочь, чтобы уж точно не вывернулся!
- Спасибо за откровенность. Так ты вернешься?
- Нет, нет и нет! Сперва небо грохнется на землю!
- Ты сумасшедший. Ты погубишь себя совершенно без толку. Черт! Не дергайся! Если наколешься - пеняй на себя!
- Хорошо, - сказал Огюст. - Значит - судьба. Не думал я, что это будешь ты, ну раз начал - давай, пронзи мое сердце, выкормыш вероломства. Ты можешь, может даже получишь удовольствие...
- Помолчи! Мерзавец! Ведь знаешь, что ничего я тебе не сделаю. Но подумай хоть об истории, не весь свет клином сошелся на этой чертовой ночи. Есть же что-то еще в этом проклятом мире, кроме смерти!
- А еще есть честь. Только тебе это понятие недоступно.
Все. Нашла коса на камень. Силой я ничего не могу с ним поделать - только убить, а это не выход из положения. А слов он просто не слышит.
- Скотина ты все-таки. Ладно. Иди, куда хочешь. Но ты меня здорово разозлил. И раз уж я не могу тронуть тебя - так и быть, трону кого-нибудь другого. В городе еще полно гугенотов. Не зря же я вышел на улицу.
- Че-го? - спросил Огюст, когда я изобразил безумную усмешку и, пятясь, быстро отступил от него.
- Ничего. Ты свободен, милый мой. Отыграюсь на ком-нибудь другом, - я тихо сумасшедше рассмеялся. - Ты слышал притчи о мечах, которые нельзя вложить в ножны, пока они не испили крови? Ах, эта ночь! - я восхищенно вздохнул, мечтательно раскинув руки и закружившись волчком. - Я просто не могу упустить шанс!.. Такая ночь!.. Такая ночь бывает в жизни только раз! Быть в стороне - нет, дудки! Я тоже намерен принять участие! Счастливой охоты, дружок!
Я издевательски расхохотался и бросился вон из-под арки. Мгновение спустя до меня донесся разъяренный вопль:
- Стой, мерзавец! Вернись!
Я на всех парах пересек улицу и приметил подходящий дом - никаких крестов, дверь нараспашку, изнутри доносятся какие-то странные душераздирающие звуки.
Я оглянулся, послал выскочившему из-за угла Огюсту воздушный поцелуй, и нырнул в дом. На первом этаже царила мерзость не то, чтобы запустения, но погрома. Почти у самого порога лежал пожилой мужчина, полуодетый, вцепившийся коченеющей посиневшей рукой в перламутровый клубок собственных внутренностей, торчащих из большой рваной раны в животе. Запах был ужасающий. Но главное действие еще происходило наверху, от звуков, доносившихся оттуда, не просто застывала кровь в жилах, но все клетки будто покрывались колючим и ломким слоем льда. Сквозь пронзительные нечеловеческие вопли и визг, прорывались взрывы грубого дьявольского хохота, исполненного тупым сладострастием жестокости, вызывая у меня однозначное желание - обрушить на кого-нибудь кару Божью. Я подобрался, пружинисто перешагнул через мертвеца, и взлетел по лестнице, пинком распахивая приоткрытую дверь. И остолбенел.
Я ворвался в ад. И одновременно, в прошлое - в забытую Богом деревушку под Сен-Ури. Одновременно, как яркая вспышка, передо мной пронеслись и другие картины, из разных мест, из разных столетий, были среди них и похуже той, что открылась мне сейчас, были и получше, был и ад, был и рай... но не здесь, не сейчас. Каждому мигу - свое. Под потолком раскачивался кошмарный маятник - подвешенная за ноги старая женщина с отрезанными руками и грудями и огромными, содранными клочьями кожи, свисающими дряблыми лоскутами. Она еще издавала в агонии слабые хрипы. Стекающая с этой туши кровь медленно пополняла огромную липкую лужу на полу. С человека, скорчившегося на стуле, был снят скальп, лицо изуродовано, а в глаза вогнаны обожженные лучины. Привязан он был к стулу не только ремнями, но и собственными жилами. Он был уже мертв. Кричал мальчик лет десяти, только что оскопленный и насаженный на раскаленную кочергу. Его выпученные глаза не были уже глазами не только человека, но и никакого другого творения природы. Жуткие оловянные блюдца, налитые кровью. Не выходя из шока, я автоматически выхватил стилет и швырнул в одно из этих жутких блюдец. “Удар милосердия” пронзил мозг сквозь глаз, и крики мгновенно смолкли. И только теперь я смог взглянуть на хозяев этого ада.
- Teufel1! - воскликнул один из них. - Хороший ножик! Да не смотри на нас так, приятель. Мы тоже католики.
Мягкий бархатный голос с едва уловимым немецким акцентом. Голос, который я узнал бы из десяти тысяч, как и ангельский взгляд голубых задумчивых глаз.
Снизу послышался грохот.
- Поль, где ты? - заорал Огюст с первого этажа.
Я с силой захлопнул дверь комнаты и запер на засов.
- Ошибка, Ганс, - сказал я, поворачиваясь к ним. - Вы не католики. Вы - покойники. В самом близком будущем.
Негодяи заржали, лениво созерцая меня. Их было пятеро, здоровых мужиков, с мордами, не обремененными интеллектом, разве что, кроме самого Ганса, единственного, который почему-то не засмеялся. Наверное - характер нордический, как у единственного немца в этой компании, а может, просто не понравилось, что я назвал его по имени.
- Ты кто, юродивый? - спросил некто, совершенно мне незнакомый, одноглазый и щербатый, да к тому же с заячьей губой. - Куда прешь?
- По твою бессмертную душу, красавчик.
Пятеро угрожающе поднялись и нарочито лениво образовали передо мной полукруг. А вот и еще парочка моих старых знакомых - один, похожий на спаниеля с отвисшими покрасневшими веками, другой, длинноносый и беспокойный, с бегающими глазами, не любящий слишком затягивать с убийствами. Еще один новичок представлял собой балбеса лет двадцати, целиком ушедшего “в ботву”, как говорится.
- Слышь, стручок, те че здесь надо-то? - осведомился он. - Гуляешь - гуляй, иль че?
- Иль че, - передразнил я. - Что, Ганс? Теперь гугенотов режем? А помнится, очень ты католиков недолюбливал, пока гугеноты не вздумали тебя повесить.
- Кто ты? - подозрительно спросил Ганс.
- Да где уж тебе вспомнить. Считай, что я просто твоя смерть.
Дверь содрогнулась от сильного удара снаружи.
- Поль, маньяк чертов, ты что там делаешь? А ну, открой!
Дверь устояла.
- Кстати, Ганс, капитан Таннеберг шлет тебе горячий привет, и вам, ребята. Приступим? Можете звать меня - принц Люцифер.
- Убейте его, - хрипло сказал Ганс, ни с того, ни с сего, побледневший.
- А повеселиться? - обиженно спросил “балбес”.
- Я сказал - убей его!
Балбес издал странный гыкающий звук и прыгнул на меня, лихо размахивая короткой тяжелой шпагой с богато украшенным эфесом. Я сделал одно-единственное движение. Никто не понял, почему Балбес вдруг запнулся, судорожно крякнул и осел на пол как мешок с картошкой. Все уставились на него, несколько секунд еще ожидая от свежего покойника других интересных маневров, но не дождались.
- Минус один, - сказал я.
Торопыжка нервно засмеялся, шныряя глазками. Потом тяжелым скачком отпрыгнул к своей последней жертве и выдернул из нее кочергу. Я подавил настойчивый протест своего желудка.
- Эй, там? - с тревогой крикнул Огюст через дверь. - Что происходит? Впусти меня.
- Это мой братец Вельзевул, - пояснил я, косясь на дверь. - Мы поспорили - кто первым до вас доберется. Время пришло, и пекло раскалилось в самый раз - нет смысла откладывать. Добро пожаловать в ад!
Я со странным весельем шагнул вперед, входя в образ. Огюст принялся сотрясать дом, колошматя дверь, на удивление крепкую. Четверо убийц неуверенно переглянулись. Мизансцена была поистине инфернальная. Нападать они почему-то не торопились.
- Твоя очередь, Красавчик, - сказал я нетерпеливо.
Он дернулся, но навстречу не пошел.
- Надоел уже, чудик в перьях! - нервно бросил Торопыжка, замахиваясь кочергой.
Я старательно увернулся, памятуя о том, для чего только что служил этот полезный инструмент, скользнул под него, и распорол Торопыжке мякоть плеча кинжалом, примерно от локтя до подмышечной впадины. Он изумленно взвыл.
- Не лезь без очереди, - я оказался рядом с Красавчиком и добавил ему привлекательности, легким движением отсекая ему кончик носа и превращая его в замечательное свиное рыло. Красавчик завизжал, выходя из ступора.
- Да сказал же я - убейте его! - выкрикнул Ганс, не предпринимая никаких действий, только озираясь. - Я хочу увидеть его сердце!
- Не впервой, - сухо заметил я.
Обезумевший от боли и ярости, Красавчик ринулся вперед. Мне осталось только поднять рапиру и ровненько ее подержать, пока он сам не напоролся на нее своим единственным глазом, издав ужасающий вой. Так как он остановился, я сам проложил клинком дорогу к его мозгу, повернул его, и выдернул, с целым водопадом черной крови.
Остальные попятились, прерывисто дыша. Похоже, они начали воспринимать то, что я им сказал, всерьез.
- Минус два, - сказал я.
- Кишки Мадонны, - пробормотал красноглазый Спаниель. - Я где-то видел этого парня.
Торопыжка на минуту перестал скулить, зажимая свою рану и баюкая руку бережно, как мать - ребенка.
- Нет, это не он. Мертвецы не возвращаются!
- А зачем? Они ждут вас там. Я обещал им вас.
- Мать твою! - заорал Ганс. - Ублюдок, я думал тебя пришили!
- Это была шутка. Я же говорил - смерть смеется! - я картинным жестом вскинул руку и указал им за спину.
Небольшой элемент угнетающего психического воздействия, выражаемый особой интонацией и стилем поведения, всегда помогает взаимопониманию. Они, как по команде, оглянулись, и Торопыжка дико заорал, почти ткнувшись носом в зловеще оскаленное лицо мертвой старухи, висящей вниз головой.
- Вот теперь пора, - сказал я ему, делая быстрый длинный шаг и вонзая кинжал глубоко ему под лопатку. Он так и умер, с ужасом созерцая усмешку трупа.
- Минус три!
- Да пошел ты! - взревел Спаниель, багровея и покрываясь сетью синих вен. - Счас сдохнешь по правде! - он всегда был скептиком.
Дверь треснула от очередного удара. Не теряя времени, я отбил свистнувший палаш Спаниеля, пинком пресек его хитроумный ложный выпад, и походя нарисовал ему улыбку пониже подбородка.
- Разве я обманул тебя? Я вернулся. Минус четыре. Смейся.
Я повернулся к Гансу, оставшемуся в одиночестве. Он отступил назад, сжимая пистолет в трясущейся руке, и панически оглядывался. Смерть четверых его товарищей, не больше чем за пять минут, его впечатляла. Пистолет мне не очень понравился. Но самое главное в психической атаке - ни шагу назад, ни тени сомнения. Да и меткость при гладком стволе невысока. Я негромко рассмеялся.
- Разве у тебя серебряные пули? - и уверенно надвинулся на него. С меткостью данного пистолета мне познакомиться не довелось. Ганс успел спустить курок, но пистолет дал осечку - распространенный порок, особенно при такой дрожи в руках.
- Ты готов? - спросил я.
Ганс облизнул пересохшие губы.
- Что я могу для тебя сделать? Что тебе нужно? - прохрипел он.
- Ничего. Просто хочу забрать твою душу - поиграть ей немного, мой рьяный католик. Время пришло. Разве тебе страшно?
Он сделал вид, что падает в обморок, а через мгновение пружинисто развернулся, пытаясь снести мне голову своим любимым мечом. Неудачная шутка, с тех пор, как я стал оборотнем. Сверкающий волнистый клинок намертво застрял в спинке стула, к которому был привязан скальпированный мертвец.
- Teufel! Жмурик! - в сердцах воскликнул Ганс.
- Мертвецы ждут тебя, - шепнул я ему на ухо, и ударил кинжалом в затылок, излюбленным ассасинским методом, или методом, применяемом на скотобойнях, так, чтобы лезвие прошло между основанием черепа и первым позвонком. Ударил, правда, не очень чисто, чтобы умер не мгновенно, как полагается при таком ударе, а через полминуты, успев понять, что происходит. - Минус пять!
Я тяжело вздохнул и, закрыв глаза, сел рядом с ним на пол, медленно приходя в себя. Шок от происшедшего, и внезапно вернувшаяся, как вспышка сверхновой, память о далеком и несуществующем будущем, о минувших и пропавших веках, придавили меня к полу как гранитная глыба. Огюст продолжал вышибать дверь, а меня не хватало даже на то, чтобы откликнуться, не говоря уже о том, чтобы пойти и открыть ему. Через пару минут, может быть.
Дверь с грохотом упала, развалившись на доски. Я утомленно поднял голову, не двигаясь с места.
- Эрвин, какого дьявола! О, Мардук1, огненноликий!..
Огюст увидел интерьер, и прирос к полу, вцепившись обеими руками в косяк.
- Привет, Гамлет, - выдавил я. - Ты тоже все вспомнил?
- Что... это?
- Не спрашивай. Меня и так мутит.
- Меня тоже... - Огюст подозрительно оглядел трупы. - На них белые кресты. Твоя работа?
- А чья еще? Духа Святого? Он грязную работу не делает.
- Дерьмо собачье, - выругался Огюст, пинком убирая с дороги труп Балбеса. - Почему ты не дал мне войти раньше? Я бы задушил этих сволочей их собственным ливером.
- Не хотелось, чтобы ты увлекался. А потом - тут кое-что личное, - я кивнул на застывшего в позе последней судороги Ганса. - Узнаешь этого типа?
Огюст шагнул поближе и вздрогнул.
- У тебя прямо нюх на этих ребят. Но не слишком ли легкая это была смерть для таких подонков, как они?
- Не хватало еще возиться. Главное, что их больше нет. Некоторых из многих. Я только рассказал им страшную сказку на ночь. Они были не совсем уверены, что я шучу.
Огюст тихо фыркнул.
- А ты сам-то уверен, что шутил?
- По поводу?
- Да так. Я тут слышал краем уха что-то про Люцифера.
- А, - усмехнулся я. - Да, с нашими экспедициями я почему-то часто вспоминаю Гумилева:

Пять коней подарил мне мой друг Люцифер,
И одно золотое с рубином кольцо,
Чтобы мог я спускаться в глубины пещер,
И увидел небес молодое лицо.

- А чем дальше в прошлое, тем оно моложе.
- Помню, помню, - сказал Огюст с меланхоличной улыбкой.
- Ну как, Гамлет, теперь-то мы можем вернуться к нашим?
Огюст помолчал пару секунд.
- Подставщик ты, вот что, - заметил он с мягким упреком, и с лукавой насмешкой добавил, - друг мой Люцифер.
Я пожал плечами, признавая свою вину, и шутливо проныл:
- После такой ночки я один до дома не доберусь! Не бросай меня на произвол судьбы.
- Пойдем, пожалуй, - сказал Огюст. - Теперь придется переварить хорошенько все, что мы только что вспомнили. Вовремя, ничего не скажешь. Однако, я рад.
- Чему?
- Что ты все-таки пошел резать не гугенотов, - усмехнулся Огюст.
- Ну, некоторые из них были гугенотами, когда я видел их в последний раз. И потом, одного гугенота мне пришлось добить.
- Он не был гугенотом.
- Что? - спросил я через несколько секунд, когда до меня дошел смысл его слов.
Огюст досадливо поморщился.
- В этом доме жили не гугеноты.
- То есть? - я медленно поднялся с пола.
- Буквально.
- Но ведь не было никакого креста на двери!
Огюст пожал плечами.
- Не было. Может - стерли, а может, они симпатизировали гугенотам и их забыли предупредить. Подгадил кто-то - всякое бывает.
Я оглянулся и судорожно сглотнул.
- Ох... но...
- С чего я взял? Элементарно. Гугеноты не держат в домах идолов. “Не сотвори себе кумира”, знаешь ли. Я выломал дверь бронзовой мадонной. Она валяется там, за дверью. Да и куча других мелких предметов. У меня было время оглядеться, пока я ломал дверь.
Я скрипнул зубами и остервенело пнул труп Ганса.
- Черт! С какой стороны не глянь, а я свернул шею именно тем, кому надо. Даже Талль будет счастлив. Чертовы выродки!
Огюст насмешливо похлопал меня по плечу.
- Так что, пойдем? Или ты уже увлекся?
- Минутку. Куда ты сам собрался без значков? Надо собрать трофеи.
Я сорвал с мертвецов белые повязки и кресты, и предложил наименее попорченный комплект Огюсту. Тот посмотрел на него с откровенной гадливостью, подавил спазм в горле, но протестовать не стал.
- Все-таки хорошо, что мы все вспомнили. Теперь, по крайней мере, можно не дергаться из-за двадцать седьмого числа, - сказал он, чтобы сменить тему. - Ни Казид, ни Ралес никогда не могли с нами сравниться.
- Да, - хмыкнул я. - Бешеное преимущество - счет: десять-восемь в нашу пользу.
Конечно, если нам удастся сохранять инкогнито, шансы могут еще возрасти.
- А я уж и думать забыл про двадцать седьмое.
- Теперь придется думать на полную катушку, - заметил Огюст. - есть от чего отталкиваться, и есть представление, с чем имеем дело, - он хохотнул. - Надо же, только что мы думали об этих придурках, как о жутких монстрах! Ха! Ну, хоть память вернулась.
- Да уж. Ладно, пошли отсюда к чертовой бабушке. А вообще-то, ну и ощущение, будто только что родился на свет и сообразил, куда попал. Обычно в такой ситуации орут в голос.
- Со временем привыкаешь к таким фокусам.
Переживая, мы не оглядываясь вышли наружу. Там веселье шло уже полным ходом. Все бегали, суетились, таскали за собой чьи-то отрезанные головы и другие части тел, и сносили все лишнее, в основном, к реке. Мимо протащили страшно изуродованный труп с копной чудесных, длинных, светло-золотых волос, сияющих как шелк, почти не запятнанных кровью. Огюст дрогнул и замедлил шаг. Я стиснул его руку.
- Не смотри. Закрой глаза, если хочешь, я тебя проведу.
- Послушай, Эрвин, я не тот младенец, что час назад. Договорились?
Какой-то человек бессильно привалился плечом к углу здания и издавал странные мычащие звуки. Подойдя поближе, я узнал в нем Фортингема, совершенно зеленого, с выпученными глазами, держащегося за горло.
- Привет, Фортингем, - сказал я. - Как дела? Все в порядке?
- Шли бы вы... - пробурчал он раздраженно, и тут его жестоко вырвало. Мы едва не присоединились к нему. А старик-то, оказывается, сентиментален!
Мы прошли мимо, разминувшись с табунчиком возбужденной городской милиции, дробно протопотавшей в неизвестном направлении. Среди населения царило почти радостное возбуждение, как во время карнавала. Самое жуткое в таких событиях, что участники почти совсем не принимают их всерьез. Или просто с мозгами у них туго, или, что называется - нашло затмение, массовый психоз, растворение в стихии, вакханалия, символическое слияние с божеством и природой, и никакой ответственности за свои действия. Примерно то же самое, что моя любовь к грозе - и жутко, и весело. Какой шанс для обычного человека отпустить тормоза!
- Ты слышишь? - спросил я.
- Что?
- Перестрелку. И крупную.
Огюст вымученно усмехнулся.
- Крупные перестрелки были в войнах Лун Юпитера. Пара залпов, и пол-эскадрильи отличных звездных фрегатов вдребезги... О, да это же - там!
- Вот именно. Там, куда мы идем. Что бы это значило, интересно? Пошли скорей, только осторожно. Свернем налево. Ой!.. - я резко притормозил, чуть не налетев на чей-то обнаженный клинок. Огюст дернул меня назад.
- Ух-ты! - воскликнул я, переводя взгляд с клинка на того, кто его держал. - Капитан Мержи!
- Больше не капитан, - хмуро проворчал он, опуская шпагу. - Я тоже со всем порвал.
Из-за его плеча тревожно выглянул его младший брат. Они оба с интересом поглядели на Огюста.
- Привет, - сказал Огюст. - А вы разве не должны быть у графини Тюржи?
- Кто это? - хором спросили братья.
- А... неважно. Я с кем-то спутал.
- Что вы тут делаете? - спросил я. - Тут опасно.
- Мне надо было кое-кого найти, - ответил старший Мержи.
- Понятно, мне тоже.
Мы обменялись многозначительными взглядами.
- У вас есть какое-нибудь надежное место? - спросил Огюст.
- Пожалуй, мы можем положиться на мадам де Ла Гранж.
- Отличный выбор, - одобрил я. - Отчаянная дама, и никогда не бросает старых друзей в затруднительном положении. Если вдруг понадобится - мы всегда к вашим услугам. Вы знаете, где живет моя невеста? Скорее всего, мы будем там.
- Спасибо, может, как-нибудь заглянем. Ну, прощайте, еще встретимся, если будет удача.
- Если повезет, увидимся в Ла Рошели, - кивнул Огюст младшему Мержи. Глаза того вспыхнули и он бледно улыбнулся.
Мы разошлись.
- Огюст, - сказал я с упреком. - Я думал, хотя бы временно ты примешь религиозный камуфляж.
- Разве ты им не доверяешь?
- Мало ли кому приходится доверять? Тебе, например. Свихнуться можно. Тихо. Мы подошли к зоне боевых действий.
- Можно подумать, это я разболтался! - громко возмутился Огюст.
- Зато орешь, как павлин. Говори тише.
Мы заглянули за угол.
- Ничего себе!
- Так кто орет? - спросил Огюст.
Дом Ранталей был ярко освещен снаружи. Факелы мерцали как блики на озерной глади в лунном луче.
- Чертовщина какая-то, - пробормотал я,  изумленно оглядывая место действия. - Кто это?
Дом окружало десятка четыре людей в полном боевом снаряжении. Крестов на них я не приметил, а вот белые повязки на рукавах были, но не простые, а с каким-то графическим рисунком, который трудно было разглядеть на расстоянии. Перестрелка на время прекратилась, когда какой-то человек из нападавших взял белый флаг и помахал им в воздухе, в знак того, что хочет вести переговоры. Между тем, несколько других стянули кожух с интересной конструкции, стоявшей в тени, и оказавшейся небольшим аккуратным тараном на колесах, с окованным металлом наконечником. Рядом, вне досягаемости для выстрелов, стояла пара небольших бочонков, и еще пара ящиков. Неизвестно, что было там в ящиках, а вот бочонки, определенно, наводили на мысли скорее о порохе, чем вине.
- Черт-те что! - пробормотал Огюст. - Прямо натуральная осада. Это кто ж так обнаглел-то?
Я покопался в плаще, и откопал пистолет.
- Ты что собрался делать? - поинтересовался Огюст.
- Угадай с трех раз.
- На твоем месте, я бы выстрелил в бочонок. Вдруг да рванет.
- Очень на это надеюсь, - кивнул я. - Совершим маленькую диверсию. Кстати, я завещал этот пистолет Изабелле. Передашь, если что. Давай подберемся поближе.
- Бедные мои уши, - проворчал Огюст. - Давай хоть послушаем, что скажет этот парень. Ты его узнал?
- Конечно. Казид Карелл.
- Он психопат, - убежденно сказал Огюст. - Поставить  дело на карту из-за красивых глазок, которые даже смотреть на него не хотят! Хорош, нечего сказать. Что такого в этой вашей Жанне? Девчонка, как девчонка, да еще припадочная...
- Сейчас тут кое-кто схлопочет.
- А она правда сказала, что один из вас умрет?
- Ты помолчать можешь?
- Человек сам управляет своей судьбой, - с назидательным пафосом сказал Огюст.
- Угу, а еще падающие кирпичи, трамваи и разлитое масло, не говоря уже о политиках.
Казид Карелл, или, в миру, барон Дизак, прочистил горло.
- Господа, в чем проблема? Я всего лишь требую, чтобы господин де Ранталь и его очаровательная сестра перешли под мою защиту, если, конечно, вы их там еще не прирезали в эту дивную летнюю ночь. Уверяю вас, у меня они будут в безопасности, как у Христа за пазухой. Ранталь, я к вам обращаюсь, что вы там делаете среди этих головорезов, выходите, не бойтесь. Вы же не хотите, чтобы мои люди разнесли ваш дом и поубивали ваших друзей - невзначай всякое случается. Бог мой, почему я не могу спасти даму моего сердца от невзгод этой жизни?
- С ушами плохо? - крикнул ему в ответ Готье, высовываясь из окна, как червячок из яблока. - Вам же сказали - нет.
- А что скажет дама?
- Именно это она и сказала, глухая тетеря.
- А где же друг ее сердечный? Что-то не видно его и не слышно. Неужто бросил свою милую и пошел развлечься на сторону? Ау-у! Шарди, малыш, где ты?..
Мне надоело его слушать. И так все ясно. Я прицелился в ближайший бочонок, стараясь, чтобы угол здания закрывал нас от взрывной волны. Огюст заранее заткнул уши. Выстрел у нас в запасе был только один, в лучшем случае два, если успеем перезарядить. Наверное, пора переходить на многоствольные пистолеты, хотя они и не такие изящные, а целиться из них - вообще с ума сойдешь. Я спустил курок и вжался в каменную стенку. Бах! Бах! Начался адский фейерверк, похожий на извержение Везувия в последний день Помпеи. Судя по всему, взорвались один за другим не только все бочонки, но и то, что было в ящиках, похоже, что там были гранаты, как и предполагалось. Все заволокло густым дымом. Ветер с набережной дул в нашу сторону, так что мы пережили еще и небольшую газовую атаку. Кругом сыпались осколки, грохот не прекращался несколько минут. Наконец все стихло и дым начал рассеиваться. Когда наш слух начал более-менее восстанавливаться, мы сумели различить звуки, похожие на стоны и кашель, доносящиеся с места действия. Мы сами с трудом прочихались и выглянули из укрытия. Жертв было немного. Защитное снаряжение свое дело сделало. Только почти в самом эпицентре катаклизма лежали два-три покореженных тела. Остальные успели что-то смекнуть и броситься или на землю, или наутек. Из оставшихся двух десятков с небольшим, пара человек оказались ранены серьезно, остальные отделались мелочами. Дизак и вовсе отделался только легким испугом, и пришел в сильную ярость.
- Кто посмел?! Какой идиот?! - завопил он поднимаясь, отряхиваясь и дико озираясь.
- Ой! - хохотнув воскликнул Огюст, воодушевленный эффектным зрелищем, беззаботно выходя наружу. - Не понравилось?
Дизак крепко сжал челюсти и пошел прямиком на него.
- Стой! - крикнул я, выскакивая вслед за Огюстом и раздраженно пихая его стволом пистолета, который не успел перезарядить заново. - Ни слова о том, кто мы!.. - прошипел я ему.
- М-м. Ага, - без азарта сказал Огюст.
Дизак увидел меня, заметил пистолет, и совсем осатанел.
- Ты!!! - казалось, его вопль со звоном разбился о небесный свод. - Смертный!!! - Я всегда говорил, что наше занятие чревато манией величия. - Я прихлопну тебя как безмозглую назойливую муху! - он с легким мелодичным скрежетом выхватил свою шпагу, полыхнувшую огненными бликами, как кровавая молния в ночи. Отличный образчик, бретта1 примерно того же типа, что и моя, разве только помассивней, эфес - как стальное кружево. Я уже имел случай познакомиться с ней поближе.
- О, - я вежливо отступил на шаг. - Так мы не станем ждать двадцать седьмого и встречаться на кладбище?
Дизак свирепо ткнул пальцем в землю.
- С меня довольно! Ты умрешь здесь и сейчас, на глазах этой жеманной дуры. Пусть полюбуется. Она все равно станет моей, вся целиком, со своей глупой смазливой мордашкой и даром предвидения, который понятия не имеет, как использовать!
Ах, вот и признание! Казид решил совместить приятное с полезным - разумеется, он ставит дело на карту не только из-за красивых глазок, но из-за дара предвидения. Жанна могла бы послужить ему отличным индикатором - что случится тогда-то, если случится то-то. Вполне разумно.
- Бросай свою игрушку, - мрачно сказал Дизак. - Я знаю, что она не перезаряжена, даже курок не взведен. Доставай свою шпагу и иди ко мне, барашек, я с удовольствием тебя прирежу.
- Ладно, Дизак, бедняга. До чего ж тебе будет тяжело в твоем панцире, готов лить слезы над твоей горькой участью, - посочувствовал я.
- Тебе придется его убить, - хмуро заметил Огюст, неопределенно кивая в сторону. Там приходили в себя сподвижники Дизака и начинали окружать нас угрожающим кольцом. Черт, нет чтобы растеряться! Сбежавшие было, вернулись, и теперь их снова оказалось больше тридцати. Если Казид не вовремя поймет кто мы, нас раздавят в лепешку, или уволокут с собой, чтобы выяснить, как нам удалось не сгинуть вместе со всей будущей историей. Да, похоже, из этой ситуации из нас двоих и впрямь должен выйти только один. Хотя я предпочел бы просто спросить его - что происходит, и зачем понадобилось уничтожать время. Но вряд ли мне удастся призвать его к ответу.
- Ха-ха! - презрительно сказал Дизак. - Я мог бы раздавить тебя одним мизинцем, и мне не понадобится эта штука, чтобы уберечься от такого ничтожества, как ты.
Он с высокомерным видом отстегнул кирасу, и кто-то из его людей тут же подбежал принять ее.
- А ты, стой там, - приказал Дизак Огюсту. - Отнесешь потом его голову своим друзьям.
- Самонадеянность твоя сверх всякой меры, - заметил я холодно. - Лучше прикажи своим бандитам убраться отсюда, если проиграешь.
- Я не собираюсь ломать комедию, - зло оборвал Дизак. - Не надейся ни на победу, ни на пощаду - ты уже покойник. И до смешного напоминаешь мне одного старого знакомого, которого, к слову, я тоже убил.
- Очень хорошо, - процедил я сквозь зубы, без единой гуманной мысли в голове после подобных заявлений. Я сбросил плащ, отдав его Огюсту вместе с пистолетом, и в который раз за эту ночь извлек из ножен шпагу и кинжал.
- Защищайся, - зловеще ухмыльнулся Дизак, поигрывая своим комплектом клинков, огненно поблескивающих в свете факелов, предвкушая тот момент, когда сделает из меня котлету и с легкостью проглотит. Ну, так его ждет большой сюрприз, если только мне хватит пороху после моих ночных приключений.
- К твоим услугам, - фыркнул я.
Дизак, улыбаясь, начал первую атаку.
- Туше, - пренебрежительно сказал он, закончив выпад там, где только что находился мой левый глаз.
- Черта с два, - заметил я, и Дизак на долю секунды изумленно остолбенел, не понимая, как я мог увернуться. Потом плюнул, обвинив во всем мою случайную удачу, и начал все заново. Что за идиотская идея пытаться меня сперва ослепить? Опять наши снобистские штучки?
- По-моему, ты валяешь дурака, - сказал я, когда он промахнулся во второй раз.
Дизак проворчал что-то невнятное, подозрительно ко мне приглядываясь. Пока он действительно дрался спустя рукава, полагая, что этого будет достаточно. Для кого-нибудь другого этого и было бы достаточно. Я сделал пробную атаку, и он отбил ее, изумляясь все больше, и тут же перешел в решительное наступление, превратив свою рапиру в подобие мерцающей завесы перед моим носом.
- Очень эффектно, - прокомментировал я, осторожно отступая, не торопясь пока выматываться раньше времени.
- Елки-палки, - озадаченно пробормотал Дизак. - Похоже, ты сегодня в ударе. Небось хорошо развлекся с какой-нибудь гугеноткой под шумок?
- Да нет. Занимался исключительно убийствами. Набивал руку, так сказать.
- Жаль зазря зарывать в землю такой талант, но... - Дизак лицемерно вздохнул.
Наши рапиры сшиблись с такой силой, что посыпались искры - это мне пришлось отбить удар в сердце. Дизак поспешно отступил назад, чтобы не оказаться в досягаемости моей даги, бледнея и учащенно дыша. Подобное грубое сопротивление трудно было объяснить простой удачливостью. Я не удержался, чтобы не подлить масла в огонь.
- Кем был тот твой знакомый, которого ты убил? Ты уверен, что дух его не станет мстить тебе?
Дизак отшатнулся еще на шаг, потом замер, будто наткнувшись на невидимую стену, и лицо его исказила бешеная ярость.
- Мертвые мертвы! И ты тоже! Трепись потом с могильными червями, умник! Вешай им лапшу на уши!
И он бросился в бой в полную силу. Я сразу почувствовал, как трудно стало его сдерживать. Даже чересчур трудно. Все же, я явно не был готов встретить его так скоро после того, как ко мне вернулась память, да и усталость начала сказываться. На разговоры сил уже не оставалось, приходилось отбиваться всерьез и ускользать от настоящей смерти. Давно меня не посещало такое сильное ощущение близкой реальной опасности. Я с трудом перешел в наступление, но никак не мог пробить его защиту, и скоро выдохся. Дизак отступал, кусая губы, и в глазах его читались недоумение и ужас. Но этот ужас, как будто, только придавал ему сил. Похоже, Казид заблаговременно отлично выспался перед этой ночью, а не страдал бессонницей несколько суток кряду, подобно нам. По моему телу неожиданно пробежала волна слабой рефлекторной дрожи от перенапряжения. Холодея, я прислушался к реакциям утомленного организма. Точность движений была уже далеко не та, что нужно, неверная дрожь то уходила, то возвращалась с удвоенной силой, мышцы, особенно правой руки, начало предательски сводить, дыхание пошло поверхностное, с перебоями. Я стиснул зубы и постарался вновь завладеть контролем над собой. Отключил посторонние мысли, придал движениям больше автоматизма, принялся внушать себе, что я - стихия, не ведающая чувств, бесстрастно сметающая то, что стоит у нее на пути. Помогло на какое-то время. Аутогенная тренировка вещь полезная, но и она имеет свои пределы. Бой безбожно тянулся и тянулся, и казалось, что будет длиться вечно, как вечная борьба противоположностей, которые не могут ни уничтожить друг друга, ни отказаться от противостояния. Нет, это ложное чувство. Эта обманчивая вечность подходила к концу. Дразнящий туман застилал глаза, то рассеиваясь, то сгущаясь в самый неподходящий момент.
- Как ты попал сюда? - словно сквозь шум прибоя, задыхаясь, спросил Казид. - Эрвин, ведь это ты и есть, не просто твой двойник, верно? - голос его отчаянно дрогнул. Я не ответил. Просто уже не мог.
Он стиснул зубы, и снова перешел в наступление. Я сделал шаг назад, и меня сильно шатнуло, прямо под удар, мне удалось отразить его только в самый последний момент. Рапира Дизака всего лишь выдрала клочок кружев из моего воротника. Черт, да я его уже почти не вижу... Плохо. Очень плохо. Ну что ж, по крайней мере, ясно, что конец близок, уж какой ни на есть. А что за обстановка, интересно, у нас снаружи? Что дальше? Рассудок у меня явно тоже сдал, раз я вздумал оглянуться. Я тут же за это поплатился. Корпус у меня был закрыт, а вот за левой рукой я не уследил. Рвущая пронзительная боль торжествующе впилась в мое предплечье у локтевого сгиба, пробежав по всем нервам. Я вскрикнул и, дернувшись, выронил дагу, рука будто отнялась и каждый волосок встал дыбом.
- Есть! - с невыразимым облегчением вскричал Казид, расплываясь в счастливой усмешке. - Прощай, кто б ты ни был, черт тебя возьми!
Он грубо повернул лезвие, будто орудуя консервным ножом, и выдернул его, нимало не заботясь об аккуратности. Я только чудом не потерял сознания от этой операции. Кровь хлынула толчками, мгновенно пропитав рукав, чудовищно отяжелевший. В ушах моих засвистел мифический ветер, блуждающий между мирами, от резкого перепада в давлении. Казид ловко перерезал мне артерию. Я смутно припомнил, что это один из его коронных номеров.
- Тебе конец! - провозгласил он, торжествуя. И вообразив, что совсем выбил меня этим из колеи, потерял осторожность. Вопреки его ожиданиям, вместо того, чтобы выронить и рапиру, и попытаться остановить кровотечение, одновременно позволяя себя добить, я проигнорировал этот бессмысленный рефлекс и, шагнув Казиду навстречу, почти беспрепятственно вонзил бретту глубоко ему в сердце.
- Тебе тоже, - выдохнул я устало.
Дизак тихо изумленно ойкнул, и начал медленно валиться назад, как будто все еще продолжая с упреком смотреть на меня стекленеющими, обвиняющими глазами. Рапира выскользнула из моих ослабевших пальцев. С приступом тошнотворного болезненного головокружения я потерял равновесие и упал рядом с ним на колени. И, потакая своим инстинктам, наконец зажал рану правой рукой, пытаясь сдержать пульсирующий поток крови - по большому счету это было примерно то же, что черпать воду дуршлагом. Не желая пока окончательно сдаваться дурноте, я потряс головой и попробовал сообразить, что происходит вокруг.
Башибузуки Казида оказались отчаянными ребятами. Увидев смерть своего предводителя они не махнули рукой на все предприятие. Издав вопль ужаса и ярости, вопреки всем правилам поединков, они бросились вперед, намереваясь успеть жестоко меня покарать за свершенное преступление, пока я сам не отдал концы.
- Стоять! - презрительно крикнул Огюст, большим скачком подскакивая поближе ко мне, сжимая оружие в руках, грозный, зловещий, и весь черный - как ворон. Огюст любит сражаться за мертвецов.
- Гамлет, уходи! Все равно, поздно! - воскликнул я с легкой беззаботностью человека, для которого все тяготы и печали остались позади, и впереди - только блаженный покой, неважно, что вечный. В этом была даже своя прелесть новой неизъяснимой свободы. Оглядываясь назад, я только слегка подивился той бесполезности, неуверенности, страхам и никчемности, которыми была полна моя жизнь. Ну, и Бог с ней совсем. От потери крови я чувствовал себя словно во сне или в легком опьянении. Вот только физически тяжело было ужасно - никаких сил, чтобы пошевельнуться, но если не пытаться - то и ничего. Интересное ощущение - вот-вот воспаришь над землей, а тело будто налилось свинцом, и тянется к земле, чтобы соединиться с ней навеки. “Ах, где же ты, Смерть, синеглазая Дева? Я жду твой приход со смиреньем любви!..”
Будь у меня побольше сил, я спел бы эту песню вслух. Но ты ведь и так все знаешь, правда? Ты же так рядом, я почти вижу твою улыбку, твой сияющий завораживающий взор. Так значит - пора? Что ж, вверяюсь тебе.
Вместе с тем, несмотря на эту лирическую эйфорию, я продолжал с легким интересом созерцать окружающее. Не успели нападающие броситься на Гамлета, как свора псов на смертельно опасного, но одинокого волка, как их атаковали сзади. Из дома Ранталей выбежал целый отряд.
- Огонь! - выкрикнул Рауль, грянул залп пистолетных выстрелов, и врагов стало сразу почти на десяток меньше.
- Сквозная атака! - скомандовал папа.
И закипело настоящее побоище - ну и переполох из-за пары покойников! Однако же - как лихо! Но... Я видел, как двое напали на Огюста, и обоих он сразил, но не так быстро, как можно было ожидать. Что такое? Неужто Казид набирал себе команду сплошь из одних чемпионов? Готье отчаянно рубился с четверкой военных гениев, вместо того, чтобы пробежать через них, едва заметив и уложив на месте. Да, мы были сильнее, и намного, но это была разница между богами и титанами, а не между титанами и смертными. От волнения я слегка протрезвел. Папа сметал со своего пути все, что попадалось под ноги, разя хладнокровно и четко. Готье пытался его подстраховывать, бесстрашный и безжалостный Олаф, предводитель викингов. Рауль то бросался вперед, то, постоянно оглядываясь на троицу наших друзей, не обладающих сверхъестественными способностями, и потому опасно уязвимых, возвращался и тщательно прикрывал их. Радости ему это явно не доставляло, но Фризиан всегда был очень ответственным. Ни на кого не оглядываясь, ряды противников бесцеремонно рассекала Диана, моя отчаянная сестричка Линор, неустрашимая и возбужденная как валькирия, со взором, подобным молнии небесной. А я наблюдал за ними, изнывая от того, что не могу к ним присоединиться, и испуганно ахал, когда видел их в рискованном положении.
Папа и Диана достигли меня почти одновременно.
- Ты живой? - спросили они в один голос.
Забывшись, я кивнул.
- Быстро разберитесь, - сказал папа. - Мы продолжаем. Черт, мы никак не могли вас предупредить. Это была полная неожиданность. И потом боялись вмешаться, чтобы вам не повредить.
Диана положила шпагу на землю и присела рядом, одновременно раскрывая расшитую бархатную сумочку.
- Куда тебя ранило?
- Только в руку. Разрыв артерии. Да не возись особенно. Все равно уже литров десять вытекло.
Диана с досадой покачала головой и извлекла из сумочки несколько полотняных полос и пару мягких кожаных ремешков.
- Спорим, что никак не больше семи? Ну-ка, дай я посмотрю.
Я вздохнул и заскрипел зубами, когда она умело взяла мою безвольную руку и принялась ловко накладывать жгут. Ну почему каждый раз должно быть так больно? Легче уж было бы встретиться с моей синеглазой красавицей. Диана вставила в ремешок небольшой металлический стерженек и туго закрутила. Потом, для верности, наложила и второй жгут.
- Хватит, - взмолился я.
Медицина и инквизиция явно используют одни и те же методы. Не будь я сейчас слабее новорожденного котенка, я бы вырвался и убежал.
- Если хочешь жить - терпи, - безапелляционно заявила Диана.
- Не хочу, - сказал я с готовностью. - Дай мне умереть спокойно.
- Обойдешься. Пока - все. А вернемся в дом - наложим швы. Эй, не теряй сознание - это вредно.
Зато очень хочется. И неправда, что это вредно. Это естественная защитная реакция. Диана принялась безжалостно меня тормошить, не считаясь с моими желаниями.
- Милый! - воскликнул нежный взволнованный голос, отозвавшийся во мне сладкой дрожью и заставивший вновь встрепенуться.
- Жанна!
Диана тоже вздрогнула, от возмущения невзначай дернув мою руку.
- Изабелла! Вы должны были оставаться в доме!
- Я не виновата, - сказала Изабелла. - Да и все уже почти кончилось. Не могла же я быть злым гением...
Жанна порывисто опустилась на колени рядом со мной. Я слабо запротестовал:
- Нет, Жанна, тут же сплошная кровь!.. И на мне тоже!
Она, не слушая, ласково взяла мою правую руку, и с улыбкой прижала к сердцу. Ее волшебные глаза, зеленые, как пробуждающаяся к жизни весна, полные сияющих слез, светились любовью и трепетной печалью.
- На ком нет крови? - прошептала она с состраданием. - Я люблю тебя. Останься со мной. Не ускользай.
- Я люблю тебя, - прошептал я в ответ, и синеглазый призрак, загадочно улыбнувшись, растаял в ночи без следа.





Конец первой части