«Не секрет, что среднее образование в нашей стране переживает не самые лучшие времена. Связано это прежде всего с тем, что учебные заведения, не получая достаточного государственного финансирования, не могут самостоятельно решать свои проблемы, а частные школы и колледжи, появляющиеся в последнее время как грибы после дождя, предпочитают обучать своих учеников и студентов по собственным программам. В результате 80% абитуриентов, поступающих в различные вузы страны, отсеиваются на первом же экзамене. О компетентности преподавательского состава подобных «храмов науки» и говорить не хочется. Профессия учителя всегда была в нашей стране одной из самых низкооплачиваемых. Не удивительно, что молодые выпускники вузов с дипломами педагогов не хотят идти в школу, а предпочитают зарабатывать где-то на стороне, зачастую выполняя не квалифицированную, но гораздо более высокооплачиваемую работу.
Есть, однако, и в этом ряду приятные исключения. «Преподаватели нашего колледжа – выпускники университетов, молодые аспиранты и даже кандидаты наук – не жалуются на зарплату, - говорит известный педагог и заслуженный завуч Адмиралтейского колледжа Владимир Петрович Толстой. Мы делаем все, чтобы вернуть этой профессии благородный статус и развенчать миф о том, что в средние учебные заведения преподавать идут лишь неудачники и бездарности. Без ложной скромности можно сказать, что наши лекторы и учителя – настоящие таланты. Дети у нас получают действительно хорошее образование и большинство из них по окончании колледжа смогут поступить практически в любой вуз. Верьте нам. Не бойтесь отдавать нам своих детей. Адмиралтейский Колледж – лучшая альтернатива!»
Наш адрес:
Санкт-Петербург, ул. Бумажная, д.7, оф. 364 (3 этаж).
тел.: 186-87-06; факс:186-87-07 , Санкт-Петербургский Адмиралтейский Колледж»
*
- Честно говоря, у меня было несколько кандидатур на ваше место, - сказала директриса, закуривая сигарету и, скривив намазанный рот, выдыхая дым куда-то в сторону и вверх, - но мы с Владимиром Петровичем решили остановиться на вас. Вы молоды, а мы заинтересованы в молодых преподавателях; вы – мужчина, а это еще один существенный плюс; и наконец, ваше вводное занятие понравилось нам больше, чем занятия других претендентов.
Она помолчала, глядя на Николаева сквозь стекла очков, как бы давая время оценить ее мудрое решение. Не зная, что сказать, Николаев подвигал бровями и вдруг покраснел.
- И самое главное, - продолжала директриса, – вы понравились детям, а это, поверьте мне, многого стоит.
- Есть ли какие-нибудь замечания по проведенному мной уроку? – спросил он, чувствуя, что должен как-то поддержать разговор.
- Пожалуй, поменьше академичности. Это же вчерашние школьники, почти еще дети, они многого просто не понимают. Видите ли, мы в нашем частном учебном заведении считаем, что их надо скорее развлекать, чем учить. Вернее, учить, развлекaя. Постарайтесь в будущем побольше перемежать лекционный материал интересными заданиями, разными забавными историями. Главное – увлечь, влюбить, так сказать, в свой предмет, тогда они сами пойдут вам навстречу. Впрочем, вы, кажется, человек творческий и сами это все понимаете. К концу пары они заметно утомились. Но в целом все прошло замечательно.
Ее слова показались Николаеву несколько противоречивыми, однако высказаться он не успел. Владимир Петрович, до сих пор молча сидевший на диване, вдруг произнес: «Побольше метафор».
- Простите? – не понял Николаев.
- Владимир Петрович хочет сказать, что хорошо было бы при объяснении материала использовать побольше различных фигур речи – метафоры, гиперболы, там, что еще… - директриса замялась, явно вспоминая названия тропов из школьного курса.
- Как это? - удивился Николаев.
- Ну вы понимаете, у них же у всех очень бедная речь. Мы должны поддерживать в них культуру речи, а лучше всего это делать на собственном примере. Забудьте, насколько это возможно, о терминах. Метафоры, сравнения, эвв… эвфе… - директриса пощелкала пальцами.
- …мизмы, - поспешно подсказал Николаев, все более удивляясь и чувствуя себя все менее уютно. – Но как я могу использовать метафоры и эвфемизмы при объяснении теоретического материала?
- Ну вместо того чтобы просто сказать «вопрос стоит на повестке дня», - снова встрял Владимир Петрович, - скажите «вопрос стоит, как… как…» Ну как что… э-э-э… что может стоять?
Возникла неловкая пауза. «…как телеграфный столб» - сказал Николаев про себя и внимательно взглянул на Владимира Петровича, пытаясь понять, говорит ли он всерьез или просто так нелепо шутит. «Кажется, всерьез», - мучительно подумал он.
Директриса пришла на помощь коллеге:
- Ну, не важно, как что. Главное, чтобы ваша речь была примером для учеников. Вы нас поняли? Ну вот и прекрасно. Программу и расписание можете взять у секретарши. Приступаете с пятницы. Успехов вам». И, словно поставив точку в конце предложения, смяла сигаретный окурок в пепельнице.
И вот теперь четыре раза в неделю Николаев вставал в семь часов утра и, преодолевая некоторое презрение к самому себе, шел на свою новую, но уже успевшую стать почти ненавистной службу. Испытательный срок у него был три месяца, и в течение этого времени нужно было быть подчеркнуто пунктуальным – приходить на пятнадцать минут раньше положенного, иметь безупречный вид и, по возможности, быть мягким с учениками. Ученички же попались – не дай боже. Детки, герои одноименного фильма, по сравнению с этими были почти что ангелами.
По утрам невольно семеня на декабрьском льду и буксуя на поворотах, Николаев как бы видел себя со стороны, глазами проходящих мимо девушек, которые, чуть скользнув пустым взглядом по его нескладной фигуре, смотрели мимо и вбок, а то и вовсе отворачивались, и ему было обидно. Подходя к дверям заведения, он старался как можно быстрее прошмыгнуть мимо столпившихся группами подростков – учеников младших курсов, курящих и матерящихся на морозном воздухе. Но те, завидев преподавателя, замолкали и нагло глядели, как он, напряженно танцуя на льду, подкатывается и, чуть не падая, хватается за спасительную дверную ручку. Некоторые, правда, здоровались.
Войдя в класс, Николаев смотрел на часы и садился за стол. Как правило, в это время аудитория была еще пуста. Скучая, он просматривал конспекты и уже чувствовал, как откуда-то изнутри поднимается нечто мерзкое и постыдное, нечто, за что он себя ненавидел и презирал, нечто, становящееся уже почти привычным в последнее время и оттого еще более мучительное - чувство тяжкой необходимости проделывать работу, которая на самом деле не была нужна никому – ни ему, ни тем, кого он учил, ни тем, кто ему за это платил. Николаев знал, что стоит начать, – и это чувство исчезнет, но оттого оставшиеся минуты тянулись особенно долго.
Студенты начинали подходить минут через десять после положенного начала занятий.
Начинал он обычно медленно и как бы сомневаясь: а стоит ли?… оценят, поймут ли сидящие перед ним то, о чем он собирается говорить… Со стороны могло показаться, что ему просто лень выступать. Затем, как бы нащупав нить, постепенно входя во вкус, он ловил нужную интонацию и уже не выпускал ее – речь его расцветала и набирала темп. Видя, что все внимание направлено на него, внутренне напрягшись и подобравшись, чувствуя свою силу, он натягивал эту тонкую блестящую нить и уже мог управлять ею, как хотел. Тридцать человек сидели молча, не дыша, не моргая, не шевелясь. Голос его звучал сильно и уверенно: имена оживали, обрастая плотью и кровью, события обретали краски и звуки, время, разделявшее мир на прошлое и настоящее, испарялось. Говоря, Николаев почти забывал, где он находится, перед кем выступает, и в то же время внимательно следил за аудиторией, чувствуя и пресекая любое постороннее движение, любой звук, любой шорох.
В тот день он начинал читать новый материал – «ХХ век: классика и современность». Литература ХХ века была предметом его личных интересов, и поэтому Николаев как-то особенно волновался. Читая, он понимал, что должен держать себя в руках, не увлекаясь, не отклоняясь от темы занятия, но и не слишком разжевывая материал для этих, ничем не интересующихся и мало чем вообще увлекающихся подростков. Это противоречие между богатством материала и узостью кругозора аудитории напрягало Николаева. Он говорил, ловя себя на том, что, возможно, читает впустую, что его усилия пропадают зря, проходят мимо этих не желающих развиваться мозгов. В который уже раз он, читая, подозревал, что, возможно, эти широко раскрытые глаза, эти неподвижные позы означают не предельную степень заинтересованности, как хотелось бы ему, а лишь своеобразный вид сна, этакого анабиоза, в который впадает мимикрирующее насекомое, маскируясь под какой-нибудь кустик или растение.
Николаев уже начинал увлекаться и говорил очень легко и свободно. Приближался один из кульминационных моментов его речи, как вдруг откуда-то с задних рядов вылетел небольшой бумажный комок, и описав стремительную дугу почти под самым потолком, влетел прямо в мусорную корзину, стоявшую в другом конце класса, недалеко от Николаева. Тут же – очень тихо, но довольно ясно произнесенное бранное слово – оцарапало его слух. Николаев хотел сделать вид, что не заметил, но сбился, замедлил темп, однако, взяв себя в руки, продолжал говорить. На задних рядах прыснули сдержанным смешком. Через несколько секунд второй бумажный комок упал мимо корзины. Николаев замолчал, спокойно глядя на того, кто это сделал. «Встать и выйти из класса», - сказал он негромко. Кидавший не пошевелился. «Вы слышали, что я сказал? - Николаев почувствовал, что закипает. «Поднимите и выйдите из класса», - повторил он, стараясь говорить мягче, чем бы ему хотелось. «Сейчас», - сказал тот, но с места не сдвинулся. Класс с интересом наблюдал за начавшимся поединком; тридцать пар глаз глядели на Николаева в упор. «Жаль, что нельзя их лупить», - досадливо подумал он, а вслух сказал: «Хорошо, подниму я. Но говорить дальше не буду, пока вы не выйдете». Он поднял скомканный лист и бросил его в корзину. Помолчали.
«Ну, значит так. До конца пары осталось… - Николаев посмотрел на часы, - …около сорока минут. Либо один из вас покидает класс, и мы продолжаем нашу беседу, либо всем «два» в журнал, и занятия на сегодня закончены, – проговорил он почти миролюбиво, внутренне остывая. - А в такой атмосфере я заниматься не могу».
В следующий миг Николаев почувствовал, будто его бьют по лицу. «Д а п о ш е л т ы!» – медленно, с какой-то бешеной злобой вдруг прошипел юнец. Глаза его глядели на Николаева с ненавистью, кулаки были сжаты и руки чуть заметно дрожали, - «Т е б е надо, т ы и катись!»
«Ни фига себе», - обалдело подумал Николаев. - Он что, чокнутый?.. Я же учитель». Следующим движением ненормального был выставленный вперед кулак с демонстративно оттопыренным средним пальцем. В классе на задних партах заржали. Николаеву показалось, что его вдруг облили кипятком.
Задыхаясь, он подошел к наглецу и, схватив его за ворот, рывком оторвал от сиденья. Тот вдруг испуганно размахнулся и довольно сильно ударил Николаева в ухо. Оглушенный, не понимая, что происходит, скорее по инерции, подчиняясь какому-то безумному закону, Николаев в ответ ударил того кулаком в нос. Раздался шмякающий звук, и из носа потекла кровь. «Кровь», - подумал Николаев, словно в каком-то кошмарном полусне. Ударив, он понял, что ни при каких обстоятельствах не должен был этого делать, и опустил дрожащие кулаки. Всхлипнув, мальчик схватился обеими руками за лицо и выбежал из аудитории. Николаев безумными глазами оглядел класс. Испуганно и молча класс глядел на него в упор. «Бред… бред», - стучало в горящих висках. На ватных ногах он, шатаясь, вышел вон и пошел по коридору, все еще не осознав до конца, что же произошло.
*
Директриса нервно курила и постукивала лакированными ногтями по столу. Владимир Петрович с всклокоченными волосами расхаживал из угла в угол, размахивал руками и орал своим утробным басом на Николаева. Секретарша с заплаканными глазами была страшно напугана и держалась растопыренными пальчиками за виски.
Николаев молча глядел в окно, никак не реагируя на слова завуча, и отчаянно тосковал. Эпицентром своей саднящей тоски он ощущал распухшее левое ухо. Во дворе какие-то дети качались на качелях, и в такт их толчкам раздавался тошнотворный железный скрип, который, наверное, было слышно во всех окрестных дворах. Он подумал, что еще год назад не мог себе даже представить, чтобы что-нибудь подобное могло происходить с ним. Вспомнилось, как нелепо подросток размахнулся и ударил его, как он ударил в ответ, прямо в лицо, уже совсем не наглое, как за несколько секунд до этого, а растерянное и испуганное.
«Ну и что мне теперь с вами делать?! А? Подумайте, какие мы впечатлительные! А что я скажу родителям Ганина? Что мы в воспитательных целях расквашиваем студентам носы? А ты знаешь, кто его отец? Кто вообще дал вам право размахивать кулаками в моем заведении?!» - Владимир Петрович один за другим выкрикивал свои риторические вопросы, путаясь в обращениях.
«Ах вот оно что, - кисло подумал Николаев, - так значит, это он здесь всем заправляет. Интересно, и как это такому, как он, могло придти в голову организовать колледж». «А вы какой вуз заканчивали?» - вдруг спросил он. Владимир Петрович осекся и недовольно, но честно ответил: «Педагогический». «Понятно. Закончил педагогический, и решил в бизнес уйти, - подумал Николаев неприязненно. Вспомнилось, что в университете выпускников этого вуза называли презрительно «педиками». Ухо болело. Взгляд невольно приклеился к большим костистым ушам Владимира Петровича, с широкими мочками, которые уродливо шевелились, когда тот кричал. Почувствовав внезапный разряд раздражения, Николаев встал и двинулся навстречу завучу, который ростом был Николаеву по плечо. Тот замолчал.
Он широко размахнулся, и Владимир Петрович, отреагировав на движение, метнулся в сторону, но неожиданно наткнулся своим объемным животом на жесткий кулак, подло подставленный Николаевым снизу. Коротко выдохнув, завуч согнулся и грузно осел на пол. Ребром ладони Николаев перебил ему шейные позвонки. Схватив обалдевшую секретаршу за волосы, он намотал их на кулак и двумя резкими ударами разбил ей лицо об стол. Директриса с раскрытым ртом и расширенными от ужаса зрачками глядела сквозь Николаева. Воткнув четыре сложенных пальца ей между ребрами, Николаев с влажным хрустом вырвал из груди горячее пульсирующее сердце.
Николаев остановился. «Ну в общем, я приношу свои извинения, - проговорил он, глядя на завуча сверху вниз, - и в следующий раз обещаю подставить левую щеку».
Искренне презирая себя и ненавидя всех окружающих, Николаев, повернувшись, вышел из кабинета.
*
«Здравствуйте, Дмитрий Александрович!» Очнувшись, он поднял глаза. Перед ним была аудитория, полная студентов-первокурсников. В дверях стояла девушка, раскрасневшаяся, симпатичная, с длинными ресницами и притворно-смущенным взглядом. «Я, кажется, опоздала? Можно войти?» «Входите», - сказал он строго и посмотрел на часы: две минуты десятого. «Раздайте работы», - обратился он к опоздавшей девушке. И затем ко всему классу, - «Вчера я проверил ваши труды. Можете ознакомиться с результатами… – он выдержал паузу, - …которые, скажем прямо, не слишком успешны. Начнем с наиболее выдающихся. Ганин, задание номер один, придумайте мне сложносочиненное предложение». Ганин напряженно помолчал в ответ. «Предложение, состоящее из двух простых в составе сложного», - терпеливо пояснил Николаев.
«Я лежу, а он стоит», - выдал Ганин после короткой и напряженной работы мозга и похабно осклабился. На задних партах одобрительно, но осторожно похмыкали. «…как телеграфный столб», - вспомнилось Николаеву, у которого уже начинала вырабатываться привычка подавлять то и дело возникающую брезгливость.
Начинался еще один тяжелый и безрадостный день. Похоже, выгонять из колледжа его никто не собирался.