Портрет
Пришла как-то Николаю Игнатовичу Донину в тронутую уже сединой голову очередная блажь - захотел он иметь свой портрет. Казалось бы, что тут такого, выйди на центральную площадь, и обитающие там с девяти до семнадцати бородатые тусклоглазые художники изобразят тебя хоть по грудь, хоть в полный рост, на коне или на чем угодно, а если ты не прочь позабавить родных, то и в гробу. Однако скорописные творения асфальтовых портретистов не устраивали Донина. Его требования к собственному изображению были насколько велики, что уличные художники были бы рады послать его к черту, но из уважения к его рано поседевшим волосам, косясь на двух совершено отмороженных телохранителей, они посылали его в мастерские более удачливых виртуозов холста. Донин сердито, сквозь зубы поблагодарил за совет, и, в свою очередь, посоветовал им попробовать свои силы на ниве рисования натюрмортов, после чего понесся в своем "гранде"" на поиски истинного таланта.
Но просмотр продукции творческой жизнедеятельности счастливых обладателей собственных студий не разгладил тяжелые морщины на не в меру широком для "крутого" лбу Донина. Напротив, их стало больше, что вызывало у робко улыбающихся художников легкую неуверенность относительно правильности выбранной ими профессии. Однако не искаженное изображение тела или неправильно подобранная гамма вызывали недовольство Донина - напротив, все было как в анатомическом атласе, но именно это и не нравилось заказчику. Он хотел портрет, но не изображение своей тени, он желал, чтобы с холста взирало живое лицо.
Наконец, едва уже не махнув на эту затею рукой, Донин нашел то, ради чего портил уже полдня нервы представителям творческой интеллигенции города. В частном выставочном зале-магазине острый взгляд наткнулся на портрет, скромно ютившийся в самом конце галереи - и морщины, казалось бы навеки обосновавшиеся на его челе, вмиг разгладились. Более того, вверх поднялись брови, а это был добрый знак. Нужно сказать, портрет стоил этой трансформации вечно сурового лица. Потому что он был одним из немногих редких полотен, под которыми излишне вешать табличку с пояснениями, кто и что изображено на нем. Он сам говорил о человеке больше, чем вы узнаете о нем, если даже будете знакомы с ним несколько лет. Человек мог лицемерить, скрывать свои тайные мысли, желания и пороки, но этот портрет его показывал таким, каким он есть. Мастер, сорвав с человека маску, изобразил его Я, его душу.
Излишне рассказывать, как Донин искал автора этого полотна, хотя это было нелегко даже для такого человека как он, пока наконец, лишь на третий день, Донин не вошел в старую хату на окраине города. Вместо ожидаемого процветающего мастера кисти, заваленного заказами, Донина встретил убогий седовласый старик, в затертой одежде, более походивший на обездоленного собирателя бутылок. Узнав о желании Донина, он отчаянно замахал иссохшими руками. Нет, он не будет писать портрет не нужно его уговаривать. Да, он беден, но не возьмется за заказ. Даже перспектива евроремонта или переезда в благоустроенную квартиру не заинтересовали старика. Но Донин умел уговаривать людей, и это был секрет его благополучия. После убедительной беседы старик согласился, но выражения отчаяния и безысходности не покинули его морщинистого лица, а наоборот, еще более усилилось. Он провел Донина в комнату, где располагалась мастерская. Пыль, паутина и беспорядочно разбросанные кисти и краски говорили о том, что старик действительно бросил это занятие буквально, и, по меньшей мере, полгода назад. На мольберте, весь в пыли, находился готовый портрет. Донин сдул пыль, и, не без удивления, увидел на нем знакомое лицо. "Это Гирев, бывший зам. городского головы, умерший в том году, - подумал Донин, - Так и не успел забрать портрет, а жаль!" На этот портрете Гирев был даже живее, чем помнил его Донин, но здесь он не смотрел безразлично и холодно, как тогда, у него в кабинете, а сверлил алчущим взором, вместе с тем он казался жалким и испуганным.
Донин договорился со стариком о цене и о времени. Желая скорее заполучить портрет, он настаивал не тянуть, художник же, напротив, пытался уговорить Донина не торопиться. Донин настоял на своем, но заметил, что старик о чем-то умалчивает. Впрочем, подумал он, это его проблемы. И со следующего дня он стал выкраивать по вечерам часок для позирования, не распространяясь, однако, об этом среди знакомых - чтоб не вызывать лишних острот.
Но чем ближе к завершению подходила работа над портретом, тем более росло у Донина чувство, что его дурачат. Он подходил и смотрел на портрет, и хотя в основном все мазки уже легли на холст, на Донина смотрело лишь бездушное отражение его самого. Он стал задавать вопросы, все более настойчивые, но получал лишь туманные пояснения, от становившегося все печальнее старика. И когда портрет, по словам художника, был закончен, Донин взял старика за грудки. "Ты что нарисовал? Ты меня кинуть захотел?" - рычал он. - "Не получишь ни копейки!" И оттолкнув его, он вышел, пообещав, что если старик не исправит картину, ему не сдобровать. Однако, если бы Донин обернулся, он увидел бы на лице старика не обиду, а немое, словно скрытое каким-то обетом, желание помочь, спасти и предостеречь. Когда "гранд" Донина отъехал, старик не выдержал, и зарыдал, в отчаянном гневе простирая кулаки к небу.
Через сорок минут, у порога дома, Донин был расстрелян из автомата вместе с охранником. И когда его глаза застыли в немом удивлении, в доме старика, на мольберте, портрет Донина обрел наконец то, что только что потерял он сам.