(памяти Достоевского)
1. "Так... Сначала нужно быстро подняться с кровати, потом ..." - подумал Рашпильников и замер в оцепенении. Слишком живо его воображение
рисовало картину будущего происшествия. Эта мысль тяготила его сознание, он понимал, что со-бирается совершить... Но неразумные хищнические инстинкты брали верх надо всем человеческим в его натуре. Впервые эта мысль появилась у него вчера вечером, когда она си-дела на стуле возле его кровати и смотрела в глаза ему так, словно бы хотела что-то сказать...
2. "Поймет ли он, что хочу я сказать ему? - думала она. - Пойми ты, милый человек: если ты будешь относиться ко мне мяхше, тебе будет гораздо лехше..."
3. Теперь у Рашпильникова нет аппендикса. Через два дня его выпишут, и он сможет вернуться домой.
4. А она по-прежнему сидела и смотрела ему в глаза, словно хотела сказать что-то, предупредить о чём-то, словно могла издать какой-нибудь другой звук, кроме своего вечного "вж-ж-ж-ж-ж-ж-ж"...
5. Быть может, он так и не решился бы на свой отчаянный поступок, но произошло событие, благодаря которому он укрепился в своем мнении. Главврач обнимал немолодую уже медсестру возле двери Одиннадцатой Палаты, той, где лежал Рашпильников. Вокруг глав-врача вилась какая-то жирная, совершенно незнакомая, с синеватыми пятнышками зеленая муха. Она пронзительно гудела, пытаясь сесть в центр докторской проплешины.
- Что за мерзкая муха! - проворковала медсестра.
- М-гм! - согласился доктор. - И ведь бывают же приятные, по-своему милые мухи... А таких, с позволения сказать... Убивать на-до!..
- Да! Да! Убивать! Жестоко и беспощадно!
- А давай убъём? И станет на Земле одной мерзкой мухой меньше?
- Прекрасная мысль, дорогой, - пропела медсестра. - Но не могу... Не могу я пойти на убийство ради собственного удовольствия, лишь ради того, чтобы мне - мне одной! - стало легче жить!..
Парочка удалилась. Незнакомая зеленая муха удалилась вместе с ними. А знакомая чёрная по-прежнему сидела на стуле и по-прежнему смотрела в глаза Рашпильникову, в голове которого рои-лись несколько странные мысли... "Бог ты мой! отчего они заговорили об убийстве? Ведь и у меня возникали... Возникали ведь подобные мысли... Значит, не я один же-лаю избавится от этого гнусного жужжания..."
Мысли эти доставляли Рашпильникову тяжелейшие душевные мучения. Непроглядный мрак навалился на его сознание и губительным образом повлиял на ход его мысли...
6. В этот день больные из Одиннадцатой Палаты стали свидетелями странной сцены. Было около шести часов вечера, когда Ипо-хондрий Рашпильников удивительно резко вскочил с постели и, схвативши сложенную газету, принялся колотить ею по стулу.
То была проба.
- Вот тебе! Получай! - кричал Рашпильников. - вот тебе!
После двадцать шестого удара Рашпильников отбросил газету прочь, вспрыгнул на кровать и затаился, прикрывшись простынёю, подушкой и одеялом.
...А тёмноглазая подруга, из-под потолка глядя на его телодвижения, с сомнением жужжала:
- Эх, человек! нехорошее ты дело затеял. Ты одно пойми: не бу-дет тебе от этого лехше!.. не будет.
7. - А к Вам письмо, Ипохондрий Капитонович! - весело объявил врач, входя в палату. - Как мы себя чувствуем сегодня?
- Да он уж пятый час из-под простыни не вылазит, - сказал кто-то.
"Как же это - пятый час? - поразился Рашпильников. - Быть не может! Надо бы вылезти, а то, не дай бог, заподозрят бог весть в чём..."
- Да живы ли вы, Ипохондрий Капитонович? - спросил врач на-сторожённо.
Рашпильников опасливо показал один глаз из-за края по-душки.
- О-о-о-о-о! Радостно протянул врач. - Чевой-то моргает. Жив, видать... И как частенько моргает! Ого-го! Ну-кась!.. И пульс... Где у вас пульс, батенька? Ах, вот он!.. И частенький-то какой!! Частенький пульсик-то! нехорошо-с... О-ох, батенька, чует моё сердце, что-то с вами неладно... Или что недоброе вы замыслили.
- Полноте, Август Альбертович... Просто не выспался человек, - сказал проходивший мимо главврач. И, обращаясь к Рашпильни-кову, добавил: - Спиридон Ильич Кацналинбоген, к вашим услугам.
Но Рашпильников уже не слышал никого и ничего, он читал письмо. Читал, упиваясь каждой строчкою, написанной нежной тё-тушкиной рукой.
Здравствуй, Хоня!
Пишу я тебе письмо отсюдова, снизу, из холла больницы. Меня к тебе не пускают, говорят, что прихожу в неприёмное время. А приёмное время у них с полвосьмого до девяти вечера... А я в это время смотрю "Просто Марию" и "Санту-Барбару", сам понимаешь, Хонечка, пропустить не могу...
Слушай, Хонечка, что у них там происходит. Мария, значит, вышла замуж за... за этого, который... тот, который её всему первый научил... А Хосе Игнатий после этого вовсе умом рёхнулся: он евоную дочку... Ну, потом расскажу... А Си-Си хочет посадить Джину, а Иден не хочет. А волосатый Перл-то этот, Бскерфильд Третий, в убийстве этой распутной Мадлены Эля-в-Квадрате подозревает. А знаешь, кто такой Эль-в-Квадрате? Лаймон Лобкридж! Я сама первая догадалась. Я уж кричала ему в экран, кричала: "Лаймон! Лаймон!", а он не слышит, как будто глухой...
Как твоё здоровье, Хоня? Когда выйдешь? Здесь у вас внизу такие му-хи здоровенные летают - я как увидала, так чуть с ума не съехала: в больнице - и вдруг мухи. Потому, Хоня, шлю я тебе вместе с письмом нашу му-хобойку, которой ты (помнишь?) пыль их дедушки выбивал.
Твоя до конца света
Анестезия Рашпильникова
Пока Рашпильников читал это письмо, на его лице была улыб-ка, а в сердце - тепло и искренняя благодарность нежной тётушке. Но к концу письма, к последним строкам его, что-то произошло с Рашпильниковым, его словно подменили: глаза его бегали, а лист бумаги дрожал так, что строки непослушно уворачивались от напу-ганных болезненных глаз. Кроватные пружины протяжно скрипели, словно стонали, предчувствуя непоправимое.
Рашпильников приподнялся на кровати, аккуратно проделал дыру в наволочке и тихонько, чтобы никто не заметил, упрятал туда мухобойку.
8. Проснувшись на другое утро Рашпильников пристально оглядел наволочку: не заметна ли мухобойка со стороны? Нет, всё надежно скрыто от посторонних глаз.
Соседей по палате не было - куда-то вышли... Рашпильников в ужасе покосился на стул. Она была там.
Ипохондрий Капитонович запустил руку в дыру наволочки и нащупал там рукоять мухобойки...
Чёрная тварюга, подрагивая крылышками, по-прежнему смотрела на Рашпильникова своими маленькими грустными глазами. Он не в силах был более выдерживать этот взгляд, полный томленья... Ипохондрий выхватил мухобойку, вскочил с постели и с размаху уда-рил ею по стулу! Один раз! Другой!! Третий!!!
В коридор послышались поспешные шаги. Сомнений нет, идут сюда, в эту палату... Что делать?!
Кто-то вошел в палату. Шаг вперёд, поворот влево, ещё шаг вперёд. Человек стоял возле кровати Рашпильникова, должно быть, разглядывая её. Потом человек... нагнулся и Рашпильников увидел его лицо. Это был Спиридон Ильич.
- Приветствую Вас, Ипохондрий Капитонович! - весело произнес он. - Что вы там поделываете?
- Почему вас это интересует? Уж не подозреваете ли вы меня в чем-нибудь?
- Боже упаси, Ипохондрий Капитонович! Я лишь хотел сообщить, что нынче вечером мы вас выписываем - хватит вам пыль по углам нюхать да мух считать.
Главврач удалился, а Рашпильников, пораженный последними его словами, долго еще сидел в углу, изо всех сил сжимая в ру-ках проклятую мухобойку.
9. Уже покидая больницу, Рашпильников стал невольным свидетелем одного разговора. Главврач выговаривал пожилой уборщи-це:
- Итак, тётя Паша! Почему в Одиннадцатой Палате на одном из стульев я нашел раздавленную муху?
- Ой, виноватая я, недоглядела, старая!..
- Кто её раздавил? Откуда взялась дохлая муха?
- Ой, да я, дура старая, её, верно, и убила... Летала она, гун-дела, а я её шваброй... - тётя Паша расплакаклась. - Пожалейте меня, Христа ради! Внуки дома голодные!
- Эх ты! Да будь моя воля, я бы вас связал, да в морг на двое су-ток!..
"Это же не её, это меня следует связать!" - думал Рашпильников, а ноги несли его на улицу, подальше от проклятой больни-цы.
ЭПИЛОГ
Через час Рашпильников вышел из метро Н-ский Проспект и на-правился к площади В-ния.
Там он бросился в ноги первому встреченному милиционеру и, бия головою о грязный асфальт, принялся выкрикивать нечто нечле-нораздельное; разобрать можно было лишь "Вяжите меня, я убил! Вяжите! Вяжите!"
Вскоре его связали. Приехали люди на специальной машине, на-дели на Рашпильникова тесный балахон с длинными узкими рукавами, которые намертво скрепили за спиной.
В лечебнице его подселили к какой-то старушке, которая была за-писана под именем Минкс Локридж. Если бы Рашпильников смог хотя бы на минуту прийти в себя, он узнал бы в этой женщине свою любимую тётушку Анестезию Пантелеймоновну Рашпильникову.
23.07.97