И сказал: посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью, так что они уже не двое, но одна плоть. Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает.
Евангелие от Матфея, 19:5-6
- Хватит, Зоя, нечего здесь делать, пойдем домой.
- Теперь этот дом - твой, и ты один туда пойдешь.
- Как же я без тебя, Зоя?
- Люди чужие вокруг, замолчи.
Разговор шел в коридоре районного суда, где ожидали приема перед кабинетом судьи. Молодая женщина с милым ненакрашенным лицом с упреком взглянула на усатого мужчину постарше, однако он не замолчал, не обращая внимания на невольных слушателей.
- А что люди?
- Неинтересно людям про тебя слушать, какой ты пьяница и до того допился, что выгнал нас из дома.
- Я же пьяный был.
- И я говорю: пьяный был, ты всегда пьяный. Не могу с тобой больше жить, мы только от тебя страдаем.
- Хватит, возвращайтесь с Алешкой. Я тут щи сварил, а так пропадут. Да и все пропадет – квартира, машина, дача, к чему мне это одному?
- Почему пропадет? Сам и ешь свои щи, один, как ты любишь. Живи себе один в квартире и пользуйся всем, на машине катайся. Летом на дачу езжай и там отдыхай.
Слушая ее, мужчина расхаживал перед ней, старался заглянуть ей в глаза. Трясущиеся руки выдавали в нем пристрастие к спиртному. А женщина, стремясь выплеснуть наболевшее, сама уже забыла о сидящих рядом. После этих ее слов мужчина, перестав шагать перед ней, присел рядом и сказал очень тихо.
- Никуда я не поеду без вас с Алешкой. Да и недолго мне теперь осталось.
- Всё врёшь, здоровый ты, и пьёшь как лошадь.
- Потому и пью, что нездоровый, и что тебя нет.
- И когда я была пил, потому и ушла. Живи теперь один.
- Плохо мне, Зоя, голова кружится. Вчера вот шел и упал.
- Мне тоже плохо, а я еще на работу хожу.
- А я вот не могу. Болею я, инвалидность мне переоформили.
Вид у него на самом деле был бледный и не совсем здоровый. Что, впрочем, вполне могло быть вызвано запоями. А женщина, говоря, упрямо смотрела перед собой, как будто не видя его, даже взглядом желая отгородиться от него.
- Вот и хорошо, живи себе и болей. А семья бедствует.
- Так я же даю деньги на ребенка.
- В январе ничего не давал.
Супруги, как выяснилось, были уже разведены, а в этот день суд должен был рассмотреть требования жены о взыскании с мужа алиментов.
- Хорошо, приходи завтра домой, я тебе дам деньги.
- Нет уж, не хочу каждый раз за тобой бегать, теперь буду по суду получать.
- Видишь ты как разговариваешь.
- А как с тобой разговаривать, с пьяницей. Только о том, чтобы выпить и думаешь, а о семье совсем не заботишься. Сколько уже пьешь не просыхая.
- Да я уж давно не пил, вчера вот только.
- Да как же вчера только, а позавчера кто звонил пьяный? Пьешь и развлекаешься только, по гостям ходишь.
- По каким гостям?
- Да ни по каким гостям! Приличные люди тебя в гости уже не зовут, только собутыльники и остались. А к ним и в гости не нужно ходить, вышел во двор и вот они, тут уже.
- Да плохо мне одному-то Зоя, вот я с Прохоровичем последнее время и сошелся.
- Тоже друга нашел, от него-то жена давно уже сбежала, невтерпеж этот пьяница, а он и рад, все, что есть, пропивает, а ты к нему присосался.
- Ну, если хочешь, то так.
- Да так. А ты сам жену выгнал, и живи один, нельзя тебе с нормальными людьми жить.
- Не могу я один жить, плохо мне без тебя.
- А мне с тобой, пьяницей таким, плохо. Не хочу я с тобой таким жить, ищи себе алкашку и пейте вдвоем.
- Да что ты говоришь, помолчи лучше.
- А то и говорю, что нормальным людям жить с тобой невозможно, да и никому с тобой жить невозможно, ни одна женщина к тебе не пойдет.
- Пойдет, если захочу. Да только я не хочу. Возвращайся, Зоя, тошно мне без тебя.
- А мне с тобой тошно, смотреть на рожу твою пьяную.
- Брошу я, Зоя, вернешься, и все – больше ни капли.
- Не верю уже. Обещал укол сделать – и опять вчера пьяный.
- Да я же сделал укол. Потому и выпил, что не могу так больше, сдохнуть хотел.
- Так не сдох же. Все это вранье, сам пьешь с Прохоровичем и радуешься жизни.
- Врагу такой радости не пожелаю.
- Да, радуешься, вот и радуйся, ты один, свободен наконец.
- Не нужна мне эта свобода.
- Нужна, не нужна – свободен. И дома тебя не бывает или на телефон не отвечаешь.
- Когда я тогда выпил, отключил телефон.
- А я и не звонила тебе, не нужен ты мне, я теперь за тобой не слежу. Нам теперь дел хватает, вставать в шесть утра и ехать через всю Москву, чтоб успеть на работу и в школу.
- Так кто же тебя гнал.
- Ты выгнал.
- Дурак был.
- А дураки от нормальных людей должны жить отдельно.
Больно было видеть, как они не могли сдержать своих чувств даже в присутствии посторонних. Впрочем, формально они и друг другу уже посторонние. Законом они разделены, их брак прекращен. Только узы родства, созданные десятком лет совместной жизни, еще крепко держат их. Уже живя отдельно, они еще не научились обходиться друг без друга. Каждому из них необходимо высказать что-то другому. Но никто из них не желает сделать этот шаг навстречу, а встречаются они только для публичного рассмотрения ее требований к нему, в суде. И получается - выносят на публику все, что ноет внутри.
Эта их общая нужда – друг в друге – вынуждает его в присутствии чужих людей запоздало каяться, а ее - выкрикивать упреки. Пусть эти упреки и кажутся многим бессмысленными, но для женщины это единственная, быть может, возможность выразить боль и обиду, переполняющие ее.
Вспоминаю слова одного православного священника… Он говорил, что в браке двое действительно становятся одним, одной плотью, соединяя свои судьбы, радости и боли, смешиваясь при этом, как кофе и сливки. Развести их, возвратив в первоначальное состояние, невозможно, можно только разлить в две чашки, и в каждой будет по половинке целого, половинке разбитой души.
- Что это, кофточка у тебя новая?
- Да, кофточка, - она чуть улыбнулась, и ее милое простое лицо осветилось мягким светом, но этот краткий проблеск вновь заволокло тучами. - Что же мне не купить себе кофточку, бутылки, что ли покупать?
- Перестань.
- Одна кофточка и стоит, между прочим, как три бутылки. От тебя-то никогда не дождешься кофточки, одни бутылки. Ни кофточки, ни фруктов ребенку, ничего.
- Я куплю фруктов.
- Куплю-куплю. Всё разговоры одни. Вон Андрею полными сумками всё возили, и ты, и бабка. В той семье хоть жили как люди. А твой ребенок, твой второй ребенок, ничего не получает.
Половинки в целую душу, бывает, уже не склеить. Получается, и в начале их брака не было двух целых, он был только половинкой. А теперь и она становится половинкой, отделяясь от него.
У меня смутно мелькнуло, что она завидует той женщине, которой отдана молодость ее мужа, и может быть, не отдавая себе отчета, даже стремится повторить ее путь. И в то же время ей больно оттого, что она сама, заняв, казалось бы, по праву, место той, через много лет также оказывается у «разбитого корыта».
- Да что я возил-то?
- Что бабка купит, то и возил.
- Да бабки-то сколько лет уж нет.
- Да, бабки нет. А ребенку что купить, в школу ему карты контурные нужны, за огонек взносы, ты и не думаешь об этом.
- Думаю я.
- Но не делаешь. Меньше, значит, думать надо, а больше делать.
- Как учится Алешка?
- Нормально учится, как всегда. Тебе какое дело?
- Какое-какое. Не много я сейчас делать могу. Помру я скоро.
- Всегда жалуешься. Это ты три года уже твердишь, и десять лет назад это говорил.
- Этого я не говорил. Тогда все было по-другому.
- Какая разница. Как же, помрешь ты, пухнешь только.
- Я с голоду пухну.
- Как же, с голоду, все консервы съел. Летом вместе закручивали, а он один все съел.
- Да какие все? Огурцов только две банки, да мне и есть-то больше нечего было. Огурцов вот с картошкой, и щи из капусты сварил.
- А варенье из красной смородины?
- Съел две банки, я его развожу с водой и пью. Там же еще было.
- Это уж ребенку, хоть баночка осталась. А ты пей, пьяница, только продукты переводишь, компоты все извел, изверг.
- Какие компоты?
- Три трехлитровых банки было, все спьяну грохнул, пропойца.
- Да не мог я три банки разбить. Выпил, может?
- А может, и выпил. Только банки пустые где?
- В комнате полно банок.
- Значит, и выпил. Вот и я говорю: все себе и себе, и компоты выпил. И консервы: шпроты, тушенку, все съел.
- А что мне было есть? Сколько уже тебя дома нет?!
Так жалко было слушать об этих деталях их быта: и для него, и для нее сейчас они остались единственным от прежней, совместной жизни, о чем можно было упомянуть. Раз уж их отношения перешли в стадию раздела доходов...
Скоро, может, доберутся и до раздела имущества. Не могу не вспомнить историю, еще из советского времени, рассказанную знакомым судьей. Он как раз тогда рассматривал требования бывших супругов о разделе имущества. Переписывали они совместно нажитое имущество очень долго, еще дольше - делили, кому что отойдет. И вот судья оглашает их список, а одна из позиций в списке – шесть кусков хозяйственного мыла. Самое смешное, что именно мужчина о них вспомнил. И на законных основаниях потребовал свои три куска. Женщина только руками развела: «Да судимся-то год целый, смылила я их давно!».
Не помню, как разрешил дело тот судья, кажется, просто вычеркнул злосчастное мыло из списка.
Но эти двое, пришедшие в суд, женщина – чтобы взыскать алименты по закону, а мужчина – по возможности уменьшить их размер, не выходят у меня из памяти. Ведь может такое случиться, что они не придут больше в суд, ни для раздела хозяйственного мыла, ни другого какого имущества?
Так хочу верить, что слова мужчины, его раскаяние - совсем искренние, что он действительно переменит себя и у него хватит воли воплотить это в жизнь. А женщина, измотанная вконец безутешной жизнью с пьяницей, все же оставит свои обиды, разочарования и вполне законные требования, поверит ему и на этот раз не обманется в своих ожиданиях.
Что глаза у них подобреют, они оба сделают шаг навстречу и смогут по-настоящему стать одним целым, не разделяясь на половинки. Пойдут домой вместе, и их сын Алешка, радостно улыбаясь, со всех ног кинется им навстречу…
___________________________________________
Все имена и фамилии вымышлены, любые совпадения случайны. Сюжет основан на реальном разговоре, услышанном автором в районном суде, в ожидании приема судьи.