Когда они прыгали в первый раз, заходящее солнце зависло над лесом, окружавшим аэродром, и обрисовало четкие контуры старенького «кукурузника», стоявшего далеко, почти на самом краю поля, в начале взлетной полосы; и кто-то (Он тогда не разглядел кто), скрывая волнение, предложил инструктору:
- Давайте сфотографируемся перед прыжком. На память…
- Нет.
- Почему?
- Примета плохая… Как бы это фото потом не оказалось на эмали…
Тогда эта фраза Его очень развеселила, наверное, сказалось нервное напряжение, да и в приметы Он тогда не очень-то верил…
Рядом, задев ветку невысокой липы, пролетела ворона. Он смахнул прошлогодние листья со скамейки и сел, не сводя взгляда с фотографии. Снег почти растаял, немного осталось в канаве, вдоль центральной аллеи, но и там он был грязным, ноздреватым, из серой массы выглядывали сухие еловые ветки. Солнце светило ярко, почти по-летнему, но воздух еще был холоден и пронзителен, и почки уже набухали, и тяжелый запах свежей, потревоженной земли то и дело доносился до Него. Он посмотрел вверх, на бледно-голубое, со штрихами перистых облаков небо.
Порылся в кармане и достал измятую пачку сигарет. Кремень высекал искры, но слабый ветер упрямо сбивал огонек зажигалки. Наконец Он прикурил и положил дымящуюся сигарету на край гранитной плиты; запоздало вспомнил, что тот не курил, даже запаха не выносил... Он немного помедлил, но убирать сигарету все же не стал и зажег еще одну, для себя.
Тогда, в августе, они провели почти неделю на аэродроме, в ожидании прыжков, до которых не допускали из-за погоды. Приезжали на аэродром рано утром и ждали; кто-то возился на складе, кто-то сидел в маленьком кафе, уставившись в телевизор, кто-то дремал в беседке, а кто-то просто шатался без дела, засунув руки в карманы, мокрый и злой, время от времени поглядывая на затянутое тяжелыми облаками небо; и так до вечера, когда уже начинало темнеть, и все уже было понятно… В один из таких дней, когда от безделья и постоянного напряженного ожидания нервы у всех начали шалить и уже затеялись ссоры, кто-то предложил поиграть в футбол. Прямо на поле. Где-то раздобыли мяч, пластмассовыми стульями, принесенными из кафе, обозначили ворота… Играли отчаянно, с матом и отбитыми ногами, зло, почти без смеха; под дождем, в высокой, до колен, траве. Играли долго, но когда усталые и грязные, кто-то в ссадинах, кто-то прихрамывая, они вернулись в беседку, ожидание уже не тяготило. Через день, наконец, распогодилось, но Он, как назло заболел, никуда не поехал и очень злился из-за этого. Ему позвонили только поздно вечером, когда Он, обжигаясь, пил кипяченое молоко и хрипло ругался на судьбу…
Жухлая трава, пробивающаяся через щели между плитами, спутанная, бледно-желтая, вдруг, напомнила ему перехлестнувшиеся стропы. Может, и не слишком похоже… Он не хотел задумываться. Просто, ему было хорошо сидеть так, подставив лицо солнцу и глядя на темнеющий справа лесок, на небольшой пустырь перед ним, с редкими, подернутыми рябью лужами; на прямую широкую центральную аллею, так похожую на взлетную полосу, только не такую гладкую… На той были лишь небольшие трещины в асфальте, они заставляли чуть-чуть вздрагивать разбегающийся самолет, со стороны совсем незаметно, но сидя внутри, на жестком откидном сиденье, хорошо чувствуешь каждую, даже самую маленькую трещинку…
Он снова перевел взгляд на фотографию. Пожалел, что не прихватил с собой ничего, кроме сигарет; хотя бы цветов или водки, чего-нибудь соответствующего моменту… Немного помявшись, вынул из кармана приготовленный подарок – кольцо; красная краска в том месте, на которое ложиться ладонь, совсем стерлась, но в ушке еще болтался тонкий вытяжной тросик. Он аккуратно положил кольцо рядом с тлеющей сигаретой; мелькнула мысль, что оно долго здесь не пролежит, но не привинчивать же… Оставил как есть. Теперь надо было что-нибудь сказать, и он уже начал бормотать какие-то банальности, но осекся и замолчал.
Украдкой взглянул на часы. Нужно было поторапливаться, чтобы не опоздать на поезд. Вздохнув, он неохотно поднялся и положил руку на холодный полированный камень. Постоял так, рассматривая носки своих ботинок и почему-то чувствуя себя очень неловко. Сигарета, которая лежала на краю плиты, полностью дотлела, и слабый, едва ощутимый ветер смахнул пепел.
Он машинально прикинул силу ветра, еще раз посмотрел на небо и подумал, что в такую погоду хорошо прыгать; что ленту пристрелки можно бросать почти над самым полем и у пилота не будет проблем с расчетом точки; что земля не ударит жестко по напряженным в ожидании встречи с ней ногам, и что непогасшее крыло не будет тащить за собой по жидкой холодной грязи, а мягко, с тихим шелестом, опуститься сверху, и что потом небо покажется еще красивее…