Бывает это в конце весны, когда от души вобравши майской свежести, пьяные и утомленные праздничной вседозволенностью клонятся к земле зрелые, румяные пограничники.
Есть у меня друг – Дима Пархоменко. Было дело, он служил на российско-китайской границе. С Урала вообще охотно забирают служить на всевозможные зады цивилизации. Туда-сюда призывают, требуют. Здесь они служат редко, а там – стабильно. Внушают, очевидно, доверие пареньки из глубинки, не искалеченные товарно-денежными отношениями и прочими издержками цивилизации. Ведь теоретически, граница и корысть – несовместимы.
Было дело, Пархоменко служил, а вчера он справлял свой ратный праздник. 28 мая - День Пограничника, наиболее уважаемый из военизированных (кроме разноречивого 23 февраля) праздник на Руси. Даже иноземец Матиас Руст почитал за честь в столь знаменательный день махнуть на своей незамысловатой посудине, да в самый центр столицы. Не сказавшись ни спецслужбам, ни ПВО - примчал к пограничникам !
В такой день есть много о чем вспомнить, поговорить и, как водиться, кой чего хлебнуть, до уподобления «поросячьему хвостику».
День был долог и вместил многое. Плохие песни и нескромные пляски. Безграничные «вливания» и редкие закусывания. Неисчислимые братания и откровенный мордобой. И не поздоровится тому, кто поставит под сомнение первенство бывшего пограничника.
Виновник торжества в массе своей был пьян, но миролюбив. Однако, встречались и отклонения. Особая опасность исходила от тунеядца, приступающего к празднеству загодя. И таких, наполнявших невыразительный будничный город красками, были тысячи. Парк Маяковского на целый день превратился в оплот пьянкоЛюбия и пивоПоклонения.
Пархоменко принимал во всем этом деятельное участие. «Закладывая» с однополчанами третью месячную норму, поражался:
- Отчего в армии не подавали водки? Зря, прекрасный напиток, питательный.
Забирался на неработающее колесо обозрения :
- За все уплачено! Располагаю желанием видеть Родину!
Обнимал кипами сослуживцев - те не сопротивлялись. Навязывал интервью местному ТV – получалось путано. Пару раз утыкался лицом в лужайку, но каждый раз находил в себе силы. Словом, отдыхал.
Точка была поставлена в общежитии Института Народного Хозяйства по улице тов.Щорса, в раздирающей душу эстета обстановке.
- А почему вы «народного хозяйства»? – выговаривал Пархоменко студентам-финансистам, - Дезинформация! Я искал хозяйство, но столкнулся с антисанитарией. Туалет с кухней перепутал, что не трудно. Вы все наоборот, вы - «антинародная бесхозяйственность»!
С дамами был категоричен:
- Я не допущу опьянения. Это неприемлемо! - после чего падал в худую студенческую кровать, где был не одинок. Но тут же безвременно засыпал.
Это было вчера…
Очнулся, обдав скомканное лицо ледяной водой. Вгляделся в надтреснутое зеркало. Насколько оживленно и легко было, настолько тягостно и мрачно стало. Вчерашний день представлялся неясно. Из событий помнился милицейский наряд, дружески снявший Пархоменко с аттракциона. Зеленое поле пограничных фуражек. И систематически наполняемый пластиковый стакан.
Сегодня, утром все находилось чужим и противным : ряд умывальников, пошлый казенный кафель, окурки по полу… Из коридора вытянулось лицо:
- Пархоменко, давай быстрей ! Сколько тебя ждать?
Кто это ? Где я? - неприятные размышления принялись наперебой наполнять тяжелую голову Пархоменко.
Лицо малознакомо. Это раз. Определенно, казарма – не моя. Это два. Из формы - одна расстегнутая гимнастерка. И ремня нет. Это… Вот здесь Пархоменко и испугался. Испугался своей неожиданной догадки…
…Служить оставалось младшему сержанту Пархоменко совсем ничего. Дни тянулись неторопливо, аналогично очереди в винный магазин «Дружба», что остался на «гражданке» дожидаться своего регулярного посетителя. Так вот угораздило же напоследок «послать» подлюгу-прапорщика, а тот чего-то еще и возмутился. Но кого ж сейчас за свободомыслие – на гауптвахту ?
…Надзирателя, что торопил минутой раньше, в коридоре не оказалось. Вдоль стен угнетающе зияли проемы камер. Будущее представлялось унылым, меч правосудия занесен. А счастье было так возможно, и эдак…
Мысли были туманны, но однозначны – бежать! События развивались молниеносно. Рванув по маршу наверх и упершись в чердачный люк, Пархоменко метнулся обратно. Ударил в лицо нечаянно подвернувшегося. Ор вахтера повис в воздухе без ответа. Выпал на свободу с неловких ступеней - за спиной предательски смеялись. Природа широко улыбалась, хотелось жить. А, значит, бежать.
Улица стремительно уперлась в мостки через речушку. Граница, КПП, люди. Зачем люди? Ка-ки-е люди? Почему они ходят туда-сюда? Что ж, твою мать, сталось с государственной границей? Вызываю огонь на себя! Пол коня за автомат!
Но тут-то и принялся мучительно постигать Пархоменко, как невероятно он заблуждается. Что творилось вчера, и сколько разного и неведомого было тяпнуто, клюкнуто, дерябнуто. Что он, уже порядочных года два как из армии. И какого хрена, извиняется, он тут с раннего утра погоню устраивает, с преследованием. Кащенко бы плакал !
Возвращался Пархоменко безмятежной улицей тревожного героя Щорса. Застегивая на оставшиеся в живых пуговицы продранный камзол. Припадая на правую ногу - обувь на половину оказалась чужой, на высоком, давно уже не модном каблуке. Рука сжимала вентиль смесителя.
В этаких, неожиданным образом сложившихся обстоятельствах, требовалось безотлагательно принять «на грудь». Бесспорно, героическую грудь. Ведь начинался новый день, и следовательно - новые жертвы. А чужой ботинок Пархоменко обменяет через год. В конце весны. Когда до одури накушамшись майской свежести, нетрезвые и замотанные праздничной вседозволенностью выпадают в осадок перезревшие пограничники.
5.04.2001