«Шлюз».
Лена была маминой дочкой. Папа, конечно, тоже оказывал влияние на дочурку, но в последнее время отношения родителей между собой испортились, и Лена скорее инстинктивно выбрала сторону матери. Мама редко просила дочь о помощи в домашних делах, жалела её. Уборку делала сама, готовила пищу тоже в одиночку, иногда только посылала девочку в магазин за теми или иными продуктами, которые забывала купить по дороге с работы домой. «Пусть хоть кровинушка моя не будет знать те тяготы жизни, которые я прошла, – думала мама Лены, – всё для неё сделаю, кормить, одевать буду, пусть только учится. А будет образование – будет и работа, будут и деньги. И мужа найдёт образованного, интеллигентного, не гуляку и пьяницу, как некоторые. Не хочется пальцем показывать». И Лена оправдывала мамины надежды, окончила школу с отличием, а этим летом пусть и с помощью репетитора, но зато абсолютно без блата и взяток прошла по конкурсу в университет.
Вместе с выдачей студенческих билетов и поздравлениями заместитель декана «обрадовал» всех новоиспечённых первокурсников приказом ректора, согласно которому каждый из них должен был отработать по пять дней на уборке помещений университета: кое-где подкрасить, кое-что перенести, где-то подмести, что-то помыть и т.д. и т.п. Другими словами, подготовить ВУЗ к началу учебного года.
– Завтра всем быть к восьми утра, форма одежды – рабочая, – подытожил замдекана. – Альма-матер должна сверкать, как невеста под венцом.
Мама по привычке предложила дочери пойти самой вместо неё на эти субботники, на что дочь впервые грубовато ответила:
– В студенческий стройотряд и на картошку ты тоже вместо меня поедешь? Может, и практику вместо меня пройдёшь? Мама, я уже взрослая.
– У тебя и одежды-то нет рабочей. Что у них, в университете, строителей и уборщиков нет? Возвращается мода эксплуатировать дармовой труд?
– Мама, я надену старые лосины и водолазку. Не помнишь, где они лежат?
– Леночка, но ведь всё будет в обтяжку. В таком виде нельзя в университет ходить.
– Мам, я иду не на занятия, а на работу. Лучше зашей мне утром водолазку под мышкой, там, кажется, шов распустился.
Утром мама Лены проснулась ни свет, ни заря. Разбудил её страшный сон, будто приходит её покойница-мать, берёт в руки старую Леночкину водолазку, одевает напёрсник и со словами, мол, лучше меня это никто не сделает, начинает зашивать дыру. Но дырку не под мышкой, а дырочку в районе сердца. Шьёт, шьёт, а дыра не уменьшается, а наоборот увеличивается. А потом оттуда как хлынет кровь. Проснувшись, женщина вытерла выступивший пот на лице, перекрестилась, совсем не умеючи, и пошла готовить завтрак.
Перед уходом дочери, вспомнив про кошмарный сон, напутствовала:
– Пожалуйста, нигде не задерживайся. Сразу из университета иди домой. Хорошо?
– Куда я в таком наряде пойду? Чтоб засмеяли? Мам, дай денег на обед, а то папа только в обещанки играет.
В университете каждому дали свой участок, Лене выпало мыть окна. Что это такое она не знала, но жизнь заставила, и вот, уже приноровившись, девушка сначала скребёт лезвием, затем трёт мокрой тряпкой, а в завершении насухо вытирает обычной газетой. Стекло начинает блестеть. Лена получает удовольствие от своего труда. «Всё равно, что решить математическую задачу, – думает она, – да ещё, когда с ответом сходится». Но несравненно большее удовольствие она получает, видя, что на неё заглядываются мужчины, причём не только те, которые снуют по коридору, но и те, которые прогуливаются по университетскому двору. Никто не пропускает её взглядом: ни прыщавые будущие одногруппники, лезущие со своими разговорами, ни хамоватый старшекурсник, исполнивший строчку из шлягера «Ах, эти чёрные лосины», ни самоуверенный профессор, спросивший, не его ли она студентка. Хорошая фигура перешла к девушке по наследству от матери, да и личико было у Лены смазливое, папино. Стоя на подоконнике, ей казалось, что весь мир у её ног. Но судьба распорядилась иначе. Начался трагический отсчёт времени по убывающей. Лена по неопытности порезалась, причём порезалась глубоко. Пробовала в туалете под холодной водой остановить кровь, закрутила порез носовым платком, но кровь ещё долго сочилась. Её отпустили домой. Расстроенная, чуть не плача, Лена побрела по коридору на выход самостоятельно. И заблудилась.
Коридоры университета представляли собой разветвлённый лабиринт. Не каждому старшекурснику подчас удаётся решить эту головоломку, а тут молодая девушка, к тому же никогда не славившаяся ориентированием на местности. Через десять минут шатаний мимо пустых, закрытых комнат, а также сквозь пролёты и лестничные клетки без единого окна, куда свет еле добирался вопреки всем законам дифракции, Лену начало колотить. И вдруг впереди она увидела мужчину, который что-то делал возле открытой двери.
– Ой, скажите, пожалуйста, как мне отсюда выйти к главному входу.
– Спускайся вниз, а потом влево и прямо. Запомнила?
– Вниз, влево, прямо. Запомнила. Спасибо, – поблагодарила Лена и поспешила в том направлении, куда показал человек. Однако, пройдя по ступенькам вниз и повернув налево, спустя какое-то время, она упёрлась в закрытую на замок дверь. И вдруг погас свет. Вокруг стало темно-темно, хоть глаз выколи, солнце почему-то не хотело или не могло пробиться сквозь щели двойной двери. Девушка двинулась обратно, но, пройдя на ощупь несколько шагов, упёрлась во что-то мягкое. Впереди её, в темноте, стояло живое существо. От страха её сердце обомлело, а на голову обрушился страшный удар. Если бы она в эту секунду могла знать, что с ней случится впоследствии, она бы, наверное, попросила господа бога, чтобы её убили здесь же и сразу.
Антон Тимофеевич Девяткин, Старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры, перегруженный делами, как маловместительный винчестер ненужными компьютерными программами, пыхтел, но не сдавался. Вернувшись из командировки буквально час назад, он только на пять минут забежал домой, чтобы переодеться, и уже сидел у себя в кабинете, сосредоточенно просматривая очередные протоколы. Мало кто знал, что Антон Тимофеевич был не просто трудоголиком в хорошем смысле этого слова, но и человеком, который всегда творчески относился к своему делу. Другими словами, он не только получал удовлетворение от самого процесса работы, но и привносил в этот процесс частичку своей души. Входя на такой молекулярный уровень тех задач, которые ставила перед ним жизнь и начальство, что уже не различимо было: толи это ядерные силы и водородные связи, толи это сила воли самого следователя Девяткина.
Раздался стук в дверь.
– Антон Тимофеевич. Разрешите? – спросил и, не дожидаясь ответа, вошёл молодой человек. – Я из газеты «На страже Родины». Зовут меня Иннокентий Фёдорович. С разрешения вашего начальства хочу взять у вас интервью. Вы согласны?
– Кеша, за что тебя попёрли из органов? И почему в журналисты? Я вспоминаю, что ты и протоколы-то без ошибок составлять не мог. До сих пор помню, как однажды написал слово корова с двумя а. Да и звали-величали вас, по-моему, Фёдор Иннокентьевич? Ты себя перевернул для псевдонима?
– Как вы меня узнали? Я же тогда был сопливым сержантом. А я хотел вас разыграть. А на счёт ошибок: теперь вот пишу почти без них, потому что закончил в этом году академию, и по распределению с повышением попал к вам. Теперь я городской житель. Виктор Викторович определил меня к вам в отдел.
– А Генеральный предупреждал тебя, что этот стол и стул несчастливый? Дальше с этого места не идут на повышение, отсюда только в наручниках выводят. Не страшно?
– От сумы и от тюрьмы не зарекаюсь. Но знаю, что попасть за решётку можно откуда угодно. Слышали последний случай с хоккеистом? Выиграла его команда матч, в раздевалке естественно обмыли победу шампанским. За ним заехала подруга на своей машине и уговорила парня пойти вместе с ней к кому-то на день рождения. За руль сел он сам, мол, смотри, как надо ездить. И сбил насмерть пешехода на переходе. Семь лет строгого режима. А мечтал о НХЛ.
– Кеша, тебе действительно надо идти в журналюги, сочиняешь на ходу. Такого случая в наших краях отродясь не было. Был похожий случай, но он был много лет назад и с футболистом, причём тот был трезвый и без подруги.
– Но всё равно отсидел семь лет, а мечтал о Евролиге.
– Ну, послал мне бог херувима. Какая Евролига в шестидесятых? Давай принимай дела и за работу. Вот где можешь проявить свою фантазию в полном объёме. Тебе не в академию МВД надо было идти, а поступать на журфак университета.
– Кстати сказать, исчезла ещё одна студентка университета. Второй случай в этом году. По телевизору передали, что милиция задержала таксиста, который якобы вёз девушку. Однако сама студентка, как в воду канула. Мать этой девушки, говорят, обклеила все столбы её фотографиями. А ещё рассказывают, будто она ходила к какой-то ясновидящей, а та шепнула женщине, что её дочка жива, но очень мучается, а спасти её может только один человек, имя которого начинается на букву А.
– Ты, Кеша, меня достал. Тебе прямая дорога не карьеру делать, а в КВН играть за прокуратуру. Там и применяй свои дарования.
– Как вы всё угадываете, Антон Тимофеевич? Я до сих пор играю в КВН за академию.
– И пишешь для команды тексты миниатюр. Угадал?
– В десятку, товарищ Девяткин.
– Не перебарщивайте с панибратством, Фёдор Иннокентьевич. А если серьёзно, то вот вам информация к размышлению: это уже третья студентка университета, которая пропала. Первый случай был в прошлом году, осенью. Девочка тоже была первокурсницей, пошла на занятия из дома, а назад не вернулась. Сокурсники видели её на двух первых парах, потом её не видел больше никто. Исчезла, как растворилась. Следствие выяснило, что дома у неё были неприятности с родителями, и она частенько говорила подругам, будто хочет быстрей выйти замуж и свалить от этих, как она выражалась, крохоборов-челноков. Она уже, дескать, пыталась охмурить одноклассника, но отец девушки начистил физиономию ухажёру до процесса бракосочетания, чем внёс кардинальные поправки в сам процесс, а именно: роспись отменили. Немного потаскали на допросы и того и другого. Отец бушевал, как мог. Грозился дойти до Президента. Парень упал на колени и просил из милиции его не выпускать, боялся, что второй косметической операции под руководством несостоявшегося тестя он не перенесёт. Год прошёл, а девочку так и не нашли.
– А про второй случай я читал в газете, – вставил Фёдор Иннокентьевич, – студентка четвёртого курса университета пропала этой весной.
– Правильно. Отсидела студентка до вечера всю практику, в этот день никуда не собиралась, но и в общежитие не пришла. Не пришла утром и на занятия. У родителей в деревне тоже её не было. И только одна, самая близкая, её подруга призналась, что периодически они вместе с ней подрабатывали проститутками. А ещё они мечтали поехать в Германию на заработки, и именно пропавшей студентке, по словам подруги, кто-то предлагал немецкий паспорт. Следствие пыталось проработать этот вариант, но всё безуспешно. Девушка исчезла.
– Антон Тимофеевич, если не секрет, откуда такие точные данные и почему эти исчезновения вас так заинтересовали?
– Откуда данные действительно секрет, а почему я интересуюсь, могу рассказать. Давеча в местной газете моя супруга вычитала статью некоего Жудро, где тот выдвигает предположение, что все три исчезновения – дело рук одного и того же человека, который по всем параметрам может являться только работником университета. Я взял за основу его предположение. И чем дольше я размышляю, тем всё более плотно я становлюсь на сторону этой версии.
– Подождите, но в последнем случае арестовали таксиста. Причём здесь работник института?
– Пока следствие держит тайну, но подумай сам. Если это был таксист, то почему он не признаётся, а я слышал, наоборот пишет и жалуется во все инстанции на несправедливость следствия. Если б я вёл это дело, я бы к нему прибавил два аналогичных предыдущих, потом с собаками прочесал бы все помещения университета, допросил бы с пристрастием всех работников, кто был в дни исчезновений на работе.
– И учебное заведение можно будет закрывать, – послышалось с дверей кабинета. Коллеги так заговорились, что не заметили, как Генеральный приоткрыл дверь и вошёл в комнату. – Уже познакомились? Диспут развели. Хорошо, значит сработаетесь. А насчёт дела таксиста, водила этот всех достал своими жалобами, нашёл какое-то родство в Минфине. Там подняли шум и требуют, чтобы мы проверили факты. Поручаю это вам, Фёдор Иннокентьевич.
– Виктор Викторович, я вас умоляю, поручите мне контроль над этим делом. Оно у меня из головы не выходит.
– Антон Тимофеевич, а как вы думаете совместить учебный процесс у студентов и собачьи бега по коридорам? А допрашивать профессорский состав с пристрастием будете прямо на лекциях? Так и вижу рекламное объявление: «Следователь Девяткин. Открытые уроки по инквизиции средних веков».
– Я же шутил, Виктор Викторович, всё будет чин-чинарём.
– Вот, Фёдор Иннокентьевич, берите пример с коллеги, у него десяток дел на выходе, а он выпрашивает ещё одно. Я не против. Одно но, никаких поблажек по срокам. График предоставления материалов в суд – священная корова для вас, товарищи индусы. Отчёты превыше всего, даже превыше истины. И ещё напоминаю, вновь прибывший должен проставлять коллективу. Причём в двойном экземпляре, так как работа опасная, и не всегда человек может проставить отходную. На пенсию от нас уходят единицы. В основном в наручниках, как давеча наш Чапаев, или, к сожалению, под траурный салют за боевые заслуги. Ха-ха-ха. Вот такой у нас чёрный юмор. Не то, что у вашего знаменитого кавеэнщика Маслятого.
– Маслякова.
– А есть разница? Вот ещё, Антон Тимофеевич, дело таксиста ведёт капитан Зверев Николай Иванович. Ваш старый «приятель» в кавычках. Сами знаете, каково упрямство этого человека, поэтому напоминаю: только контроль, а не подмена следствия.
Не теряя времени, Девяткин уже мчал на своём раритете в следственный отдел капитана Зверева. «Глушитель дребезжит, надо сказать слесарю, – подумал Антон Тимофеевич, – а как сейчас задребезжит Николай Иванович, лучше оглохнуть сразу». Так оно и случилось. Весь отдел капитана Зверева втянул головы в плечи, а лицо их начальника приобрело цвет спелой вишни и начало соответствовать своей фамилии.
– У каждого второго опера подследственные пишут жалобные малявы, однако же, Генеральная прокуратура проверяет почему-то только меня, – кричал Зверев, – я вам приведу этого шофёра, вы тоже озвереете.
– Погодите, погодите, Николай Иванович. Никто вас лично не проверяет. Просто здесь несколько моментов, из-за которых Генеральная прокуратура обратила внимание на это дело. Во-первых, дело о пропаже девушки получило большой резонанс в прессе. Во-вторых, давят родственники таксиста, сидящие в Минфине. Третье, есть предположение, что это серийный убийца.
– Бросьте вы из меня дурака делать. Какой там серийный убийца, я сейчас вам доложу обстоятельства дела, вам всё сразу станет ясно. Так вот. В прошлый вторник вечером в милицию обратилась женщина, поведав дежурному, что её дочь, студентка университета, не пришла домой. Мать, мол, обзвонила всех её подруг и друзей, никто ничего не знает. Ходила сама в университет, но там вахтёрша сказала, что все, кто был на уборке здания, разошлись по домам уже давно. Заявление у женщины дежурный не взял, сославшись на практику, согласно которой молодые люди, проголодавшись, утром возвращаются домой. Однако утром заявление в милиции приняли, а на следующий день фотография девочки была уже показана по телевизору. И сразу после этого позвонил по 02 какой-то мужик, и выдал на-гора, что видел девочку в такси с номерами 12-12 возле университета. Его сразу спросили, почему он в этом уверен? Говорит, таксист не разрешил ему сесть в машину, хотя девочка вроде бы была согласна на попутчика. Он хотел написать жалобу в таксопарк, поэтому и запомнил номер.
– Откуда был звонок?
– Из автомата. Ему предложили быть свидетелем, но он бросил трубку. А машину вычислили моментально. Автомобиль с госномером 12-12 в таксопарке был один. На задней части салона между спинкой и самим сидением обнаружили студенческий билет пропавшей девочки. Таксиста задержали. Однако мы уже какие сутки не можем от него добиться, где девушка. Он соглашается, что в тот день стоял возле университета, но это, говорит, его базисная точка. И категорически отрицает, что подвозил девушку. Клянётся и божится всеми святыми. Откуда в салоне документ якобы понять не может. Ничего, поднажмём чуточку, если вы мешать не будете, расколется, ещё и не такие кололись.
– А если предположить, что билет ему подбросили? – Девяткин гнул своё.
– Появятся новые улики, либо новые направления поиска, будем и их рассматривать, а пока у нас есть конкретный след. И мы его добьём до конца.
– Таксиста? Не в прямом ли смысле?
– Ребята его пальцем не тронули, – капитан обвёл своих подчинённых взглядом, те закивали, как по команде, – хотя иногда хотелось придушить этого наглого типа. Он и в камере всех достал, а там сидят закоренелые каторжники. Теперь вся камера только и делает, что строчит жалобы, даже те, кто писать не может. Наркостудент из Намибии и тот без унынья и лени, как негр преклонных годов, на языке Ленина начал писать.
Девяткин направился в следственный изолятор, на стене которого висело несколько мраморных табличек, дескать, здесь сидел такой-то и тогда-то. Между фамилиями народовольцев гордо втиснулся некий блатной авторитет Толян. Барельеф его был исполнен в стиле импрессионистов: на фоне чёрного квадрата толстая физиономия Толяна и решётка из тонюсеньких прутиков.
Когда ввели подследственного, Антон Тимофеевич сразу понял, таксист здесь ни причём. «Таких бабы и так любят, – подумал следователь, – ему и насиловать-то никого не надо, сами девки под колёса бросаться будут и штабелями укладываться».
– Меня зовут Антон Тимофеевич, – представился Девяткин. – Я следователь Генеральной прокуратуры. Какие у вас, Майсюк, жалобы?
– Жалобы? Записывайте. Первое, почему я арестован? Второе, сколько я ещё проведу времени в этих казематах? Третье, почему мне не дают свидания? Четвёртое, где мой адвокат? Пятое, почему в камере чёрные? Шестое, почему овсянка и днём, и вечером?
– Погодите, погодите. Вот вы пишите, что вас бьют на допросах…
– Меня? Да я сам, кого хочешь, уложу. Просто у них методы, как в гестапо, всякими приколами достают: люблю ли я маленьких девочек, ем ли я их на завтрак, нравится ли мне их по лесам закапывать, вкусна ли их девственная кровь.
– Да остановитесь вы, гражданин Майсюк. Что вы вбили себе в голову, что кругом одни враги. Лично я считаю, что студенческий билет вам подбросили. Но следствие веду не я, а капитан Зверев. А ему достаточно этой одной улики, чтобы продержать вас хоть целый год. И никакой Минфин вам не поможет. Только вы сами можете себе помочь. Естественно с моей подачи. Давайте вспоминать всех ваших клиентов за прошлый вторник.
– С раннего утра подвёз домой какую-то девочку по вызову, – успокоившись, Майсюк напряг свой таксистский мозг. Было видно, что он уже обдумывал обстановку вокруг появления в его машине студенческого билета.– Затем целое утро катал базарников-челноков, потом какой-то бизнесмен опаздывал на аэродром, на аэродроме проторчал час, но подвёз какого-то итальяшку с семьёй, их почему-то никто не встретил. Около трёх после полудня от университета вёз двоих, один спешил на железнодорожный вокзал, другому было по пути. Потом позже тоже от университета я подвёз группу молодёжи, потом ещё через час оттуда же двоих студентов. Про всё остальное время моей работы помню, что был клиентом вьетнамец и ещё лицо кавказкой национальности. Всё. Никакой девочки от университета я не вёз.
– Верю. Опишите тех людей, которых вы подвозили от университета, и которые садились на заднее сиденье.
– Первому по голосу было около сорока, лица я не видел, потом сзади сидели два студента и девчонка, обычные весёлые ребята. А когда ехали два студента, то один сел впереди, а второй сзади, и всю дорогу оба молчали. Этого, кто сидел впереди, я запомнил. У него нос курносый, а вот второго не помню.
– Майсюк, послушайте внимательно, мы с вами в одной лодке, я уверен, что кто-то из этих людей, про которых вы вспоминаете, и есть преступник. У вас, к сожалению, много свободного времени, не отвлекайтесь на жалобы, не раскачивайте лодку, а вспоминайте детали, по которым можно будет хотя бы за что-то зацепиться и найти ехавших в вашем такси товарищей. Если что-то вспомните реальное, мои координаты есть у дежурного.
В редакции «На страже Родины», куда сразу из следственного изолятора направился Девяткин, кипела творческая жизнь: в каждом углу полутёмного от дыма коридора сидели томные тёти и потягивали розовые длиннющие сигареты, в кабинетах пар шёл не только от постоянно кипевших чайников, но и от работающих без перерыва компьютерных мониторов, на экране которых стреляли виртуальные чудища и ездили гоночные автомобили. Все одновременно громко говорили, по радио надрывался Ди-джей, тут же работал телевизор почти на полную мощность. В углу кто-то бешено орал в трубку телефона.
– Как мне найти Жудро? – попробовал перекричать весь этот балаган следователь. Мужчина в углу положил трубку телефона на рычаг и махнул ему рукой.
– Как вы здесь работаете? – первое, что спросил Девяткин, представившись.
– Сегодня ещё тихо, – Жудро внимательно прочитал документ следователя. – Пойдёмте на солнце, а то у меня в глазах потемнело, как в старом анекдоте, когда сосед прокурору, мол, добрый вечер да добрый вечер, и утром и днём.
А тот спрашивает: «А почему не доброе утро?»
– Помню, – усмехнулся Девяткин, – когда, дескать, вас вижу, в глазах темнеет. Есть причина для собственных волнений?
– При встрече с органами вплотную причина появляется у каждого. Вот думал некий таксист Майсюк, выходя на смену в таксопарк на прошлой неделе, что уже на этой он будет опасным преступником?
– Откуда у вас такая уверенность, что преступник работает в университете? Из вашей статьи я понял главный довод: все пропавшие девчонки – студентки этого ВУЗа, все они в день пропажи были либо на занятиях, либо на работе, как в последнем случае, вне университета девушек не видел никто. Студенческий билет в такси лишь проба увести следствие по ложному пути, подальше от стен заведения. Может быть, есть нечто такое, о чём вы не написали в своей статье? Ведь перечисленного мало, чтобы делать такой недвусмысленный вывод.
– Вы на машине? – Жудро по деловому глянул в глаза следователю. Тот кивнул. – Тогда поехали в университет. Я всё вам расскажу на месте.
Университет встретил их, как обычно, то есть никак. Кому нужны два старика, если кругом кипит настоящая жизнь: студенты со студентками на каждом углу целуются, не забывая, слава богу, иногда заглядывать в конспект, девицы ходят по коридорам, как по подиуму, получая оценки от однокурсников по двухбалльной системе, а именно <класс> и <суперкласс>. Редко кто вообще смотрит в книгу, в основном все пялятся на себе подобных либо на доску объявлений, где основное место занимает или расписание занятий, или приглашение на дискотеку.
– Родная Альма-матер, – подал голос журналист, – счастливые беззаботные года.
– Теперь понял, – усмехнулся Девяткин, – вы учились здесь, и поэтому знаете какую-то тайну.
– Зря смеётесь, идёмте за мной, скоро всё сами поймёте. Только предупреждаю, отстанете, потеряемся навсегда. Так вот. Строился этот комплекс зданий несколько веков подряд, причём строился разными архитекторами, в разных стилях и в разных пропорциях. Жизнь корректировала строительство, заставляя каждое последующее сооружение привязываться к предыдущему всякими переходами. В итоге мы имеем настоящий лабиринт. За пять лет учёбы я обошёл его почти весь, за исключением вечно закрытых на замок переходов. Вот смотрите, мы сейчас пару раз свернём, и вы не услышите даже криков этой студенческой братии.
И действительно, стоило им спуститься по лестнице вниз и пройти один пролёт, как они оказались в заваленном старыми столами коридоре, где горела одинокая лампочка, по силе света больше напоминавшая церковную свечку. Вокруг стояла гробовая тишина. Жудро незаметно пропустил вперёд следователя. Девяткин сделал несколько шагов вперёд, остановился, обострённое чувство опасности заставило его повернуться, журналист испарился. И вдруг погас свет. Антон Тимофеевич потянулся за табельным оружием, которого естественно и быть не могло. А в голову влетела идиотская мысль: «Теперь понятно, что такое кромешная темнота, а я смеялся над американским боевиком про слепую ярость». Девяткин, вспомнив боевую стойку Рутгера Хауэра, игравшего в этом фильме слепого каратиста, приготовился к бою. Свет загорелся так же внезапно, как и погас, а затем из-за угла показалась наглая улыбающаяся физиономия журналиста.
– Простите меня, Антон Тимофеевич, – с трудом пересиливая смех, закудахтал Жудро, – но теперь мне не надо долго вам объяснять ситуацию. Девушки заблудились, либо их направили в тупик, а таких тупичков здесь сотни. Туши свет, и жертвы уже от страха темноты будут парализованы. Делай с ними, что хочешь. Думаю, что здесь их и закопали. Как вам моя версия?
– Тебе повезло, что я не взял с собой ТТ.
– Это вы про пистолет или про Тину Тёрнер?
– Про гранату. Вы, борзописцы, думаете, что только вы одни умные, остальные дураки, особенно прокурорские работники. Думаешь, я бы на словах ничего не понял?
– Я же извинился, Антон Тимофеевич.
– Ладно, забыли.
– А я вот один случай, произошедший со мной много лет назад в этих лабиринтах, забыть не могу до сих пор. Дружок мой пошутил и закрыл меня на ключ в одной из комнат подвала. Сначала я даже не стучал, проявлял волю, думал, что он сам откроет. Но, переночевавши ночь и просидевши ещё полдня взаперти, я понял, что могу здесь остаться навсегда. Я начал стучать и кричать. Только на следующее утро меня нашли. Представляете? Две ночи и два дня в этой преисподней.
Девяткин ещё долго потом не мог забыть происшедшее в подвале университета. Даже рассказ жены о давешних похождениях внука в поликлинике, где тот сумел прочитать медицинский плакат на английском языке, не вывел следователя из состояния анабиоза. Что-то неуловимое мучило его весь вечер, мешало складывать кирпичики просматривающейся версии. Антон Тимофеевич захватив шахматную доску, вышел во двор своего дома. Поздоровался с бабулями, охранявшими свою лавочку-скамейку, как почётный караул боевое знамя. Подошёл к соседям, играющим в домино в старой беседке.
– О, какие люди, – заверещал Петро, – великий сыщик в роли великого комбинатора. Здоровеньки булы, Антон Тимофеевич.
– Всем привет. Не отвлекайся, Петро, в козла зевки не прощаются.
– А твоего соперника нет, – подал голос пенсионер с соседнего подъезда, знавший Девяткина ещё пионером. – Укатил вчера вечером на охоту. На три дня. Как жена такого ловеласа одного отпускает?
– Женщин на охоту не берут. Откуда вы знаете, что он ловелас. Я таких вещей за ним не замечал. Это вот Петруха тот да, ни одной юбки во дворе не пропустит, – засмеялся следователь.
– Ты, Петруха, козёл, я закончил, – со всей силы грохнул костяшкой домино пенсионер по столу, – Антон Тимофеевич, ты ведь в курсе, Петро у нас официально не зарегистрирован в браке, хотя и ему не мешало бы знать простую истину, не гадь там, где живёшь. Всплывёт г…, и сам в нём захлебнёшься. А наш новый сосед и твой шахматный компаньон молодец. Не даром у него две машины. На одной выехал с дома, на другую пересел, отъехал на охоту, вставил пистон, обратно поменял машины и тихонечко вернулся домой, сушить порох. И ни одна собака ничего не знает. Не смотри на меня с намёком, Петруха, и я ничего не знаю, только догадываюсь. Перемешивай лучше кости активней, а то из козлов не можешь вылезти.
– За козла сейчас ответишь, – смеясь, набирал костяшки Петро. – Вот какие у нас во дворе Шерлоки Холмсы, по одному внешнему виду могут определить, человек на охоте или просто охота человеку. Антон Тимофеевич, снизойди к рабочему классу, раскрой своё мнение по проблеме пропажи студенток, а то мы здесь спорим весь вечер, жива эта пропавшая девочка или уже мертва? Мать её вчера по телевизору сказала, что ещё одна ясновидящая подтвердила, будто девушка жива. А я вот говорю, что её уже давно закопали, как не страшно это звучит.
– Пока не найдено тело, – собираясь уходить домой, вздохнул Девяткин, – надо надеется на лучшее. Я почему-то уверен, что она жива.
Лена действительно была жива, но сама она в этом очень сильно сомневалась. Вот уже вторую неделю, а ей казалось, будто прошла целая вечность, девушка не понимала, что же с ней происходит, не кошмарный ли сон растянулся во времени. Всё это время, с тех пор, как она пришла в себя, и до сих пор, она с ужасом осознавала, что лежит где-то на кровати, и лежит абсолютно голая. Руки привязаны к верхней спинке кровати, ноги к нижней, причём обе ноги широко расставлены в разные стороны. Глаза и губы заклеены скотчем. Она ничего не может ни видеть, ни сказать. Только чувствовать и слышать. Чувствовать непрекращающуюся боль внизу живота, потому что её постоянно насилуют. Слышать только команды: пей, ешь, мочись. В первый раз, когда её поили, Лена попробовала что-то спросить, но тот час получила сильнейший удар в лицо. Теперь её не надо предупреждать о молчании, когда снимают скотч.
В первый день она переживала по поводу сексуального насилия. Потом уже со страхом понимала, что после таких вещей ей ни в коем случае не дадут выжить. Она постоянно непроизвольно плакала. Но реветь с завязанными руками было ошибкой, всё возле глаз начинало чесаться. Мало того ещё и мухи постоянно садились на незащищённое тело. Иногда, правда, её похититель не забывал, уходя, набросить на девушку простынь. Голос всегда принадлежал одному человеку, её мучителю, так Лена и прозвала его, Мучитель. Кормил он её какими-то паштетами, но она догадалась, что это кошачий корм.
В первый раз, когда она осталась одна, Лену напугало прикосновение чего-то пушистого и тёплого, но потом она поняла, что это кошка. Кошка прижималась к девочке и засыпала вместе с ней. Мучитель звал её Муркой. Иногда Мурка даже лизала ухо девочки. Было очень щекотно, но Лена терпела, понимая, что это живое существо – единственный здесь её союзник.
Ходить по большому и по маленькому Лена сначала стеснялась, но, получив традиционный удар кулаком, опорожнялась впоследствии быстро и без стеснения. В конце концов, спустя полторы недели непрекращающихся мук, именно сегодня утром она поняла, что обречена. И расслабилась. Расслабилась полностью, и получила, как ни странно, удовлетворение от половой связи с Мучителем. Тот сразу почувствовал перемену. Но добрее к ней не стал. Только железа в его голосе стало меньше. Девушка поняла, что ещё немного поживёт. А там, может, и спасут. «Мама, – мысленно позвала Лена, – спаси меня, я больше тебя в век не обижу».
А мама делала всё, что могла. Клеила дочкины фотографии на всех столбах, на телевидении побывала на всех криминальных передачах, все редакции газет обошла, капитана Зверева донимала каждое утро. Ходила к жене таксиста Майсюка, на коленях просила ту, повлиять на мужа, мол, пусть хоть тело отдаст. Когда женщина узнала, что дело взяла под свой контроль Генеральная прокуратура, пошла в приёмную, и её отправили к следователю Девяткину.
Антону Тимофеевичу пришлось её принять. Она в который раз рассказала свою страшную историю. Девяткин, помолчав, спросил:
– Ещё, пожалуйста, вспомните, могли у девочки быть враги? В школе, на улице, в университете?
– Враги? Никогда. Она со всеми дружила. Парней ни у кого не отбивала, потому что кроме учёбы её ничего не интересовало.
– Может быть, у неё кто-нибудь был, о ком вы не знаете? – вставил фразу Фёдор Иннокентьевич. – Может, она отцу что-либо говорила?
– Эх, молодой человек, отец её и мой муж был редким гостем в семье, а сейчас его вообще ветром сдуло. Ему нет дела до девочки. А ведь она его кровинушка.
– Погодите плакать, – Девяткин налил женщине воды, – давайте договоримся. Следствие, сами знаете, веду не я, но контроль над следствием мой, а я приложу все свои силы к раскрытию происшествия. Больше сюда без вызова не приходите, разве что вспомните что-то очень-очень важное, и всё. Не дёргайте меня. Знайте ваша дочь – моя дочь. Фёдор Иннокентьевич, проводите женщину, пожалуйста.
– Ну, вы даёте, – первое, что произнёс сосед по кабинету, когда вернулся, – от неё ещё никто так быстро не мог отделаться.
– Фёдор Иннокентьевич, эту женщину понять легко. У вас есть дети?
– Я в разводе. Ребёнок остался с женой, в деревне. Я сейчас вольная птица. Кстати, приглашаю вас на КВН. В субботу в актовом зале университета наша академия играет с местной командой. Вот вам, Антон Тимофеевич, пригласительный билет на двух человек. Можете взять, кого хотите.
– Жену, и ещё раз жену, – назидательно произнёс Девяткин, нажимая мигающий тумблер селекторной связи с Генеральным. – Да. Есть, Виктор Викторович. Будет выполнено. А вы не забыли о моей нижайшей просьбе? Нет? Всё готово? К часу? Можно взять автобус? Ой, спасибо. Да, отработаю. До свидания. Представляешь, ректор по просьбе своего друга, нашего шефа, нашёл десяток студентов, кто вспомнил, что они ездили от университета на такси в день исчезновения девчонки. К часу я их отвезу в СИЗо. Кого-нибудь Майсюк да опознает. Капитан Зверев бы такую компанию не организовал.
В следственном изоляторе временного содержания, где на улыбающемся барельефе Толяна появилась траурная лента с чётным количеством цветов, Антон Тимофеевич для студентов устроил небольшую экскурсию. Так, по его словам, делается во всех развитых странах. Детвора пропиталась тюремным духом, чуточку остепенилась. Таксист сразу же нашёл среди ребят своих клиентов. Те и не отпирались. Девяткин отпустил студентов домой, поймав себя на мысли, что хоть какая-то часть версий отпало. Ведь, если бы кто-то из этих парней был в чём-то замешан, они б и не признавались, что ехали в этом такси. Оставалось двое пассажиров, один из которых спешил на железнодорожный вокзал, а второму было по пути. Лица этого второго таксист не помнил однозначно.
– Вспомните, гражданин Майсюк, хотя бы что-нибудь, – почти умолял того следователь. – Допустим, о чём вы разговаривали?
– Говорил только тот, кто сидел впереди.
– А как они рассчитывались?
– Да, наверное, как обычно, – лицо водителя вдруг перекосилось. – Нет, нет, не как обычно. Вспомнил, всё вспомнил. Этот, кто сидел сзади, выходил первым. Он протянул деньги, но я их взять не успел. Их выхватил клиент, сидящий впереди. Он, не знаю почему, пересчитал деньги, и назвал сумму, но я сказал, что этого мало. Тогда этот, что сзади, резким движением выхватил назад свои деньги, а потом дал мне крупную купюру, дождался сдачи и вышел. Так вот, когда он выхватывал, я случайно глянул на его руку, и мне тогда показалось, что я уже где-то видел эту руку раньше.
– Вот это уже кое-что. Постарайтесь вспомнить более конкретно. Может, это ваш сосед по дому, или ваш коллега по работе, или просто бывший клиент. Вспоминайте, от этого зависит ваша свобода. Кто на вас имеет зуб?
– Не помню. Вот хоть убейте меня, не помню, почему я подумал, что уже раньше имел дело с руками этого человека. С соседями я почти не общаюсь, вернее это они меня сторонятся, считают меня человеком другого сорта. Жене давно ещё дали квартиру в элитном доме, где живут одни художники. Она у меня работает в Союзе художников секретарём-делопроизводителем. С техниками и со слесарями в гараже я постоянно конфликтую, но я бы любого из них узнал бы по рукам. Кто-то из клиентов? Возможно, я никому спуску не даю, всех на место ставлю.
– Погодите, Майсюк. Финансовые конфликты у вас есть с кем-нибудь?
– Ни с кем. Я долги всегда отдаю вовремя. А сам никому не даю в долг.
– В дорожно-транспортные аварии попадали?
– В мелкие, пару раз, давным-давно. Везде виноват был не я, на ремонт люди давали денежку, и всегда расходились без претензий.
– Уверены, что никто не затаил злобы?
– Уверен.
– Давайте, Майсюк, будем вместе рассуждать. Почему этот человек подбросил именно вам студенческий билет. Девочку отпустили с работы около двенадцати. Пускай ещё час она болталась по коридорам. Но, когда она попала в лапы преступника, тот по идее должен был сразу и подбросить документ в такси, причём, в любое попавшееся, а желательно даже в такси с какими-нибудь внешними приметами, чтобы оправдать будущий звонок. Я не поленился заехать в ваш таксопарк, и узнал, что у ваших коллег, которые в день пропажи девочки несколько часов после двенадцати стояли возле университета, есть характерные приметы: у одного на машине стоит новое крыло другого цвета, другой вообще работает на новой Волге. Однако преступник игнорирует ваших коллег, подходящих на сто процентов для его плана, а ждёт именно вас. Почему он выбрал именно вас? Ещё раз. С кем вы последнее время конфликтовали?
– А я, как утверждает жена, со всеми конфликтую. Вернее всегда получают отпор те, кто пытается на меня наехать. Ой, вспомнил. Буква ша. Вспомнил, где видел эту руку. Месяца три назад на стоянке возле университета я подпёр какого-то мужика. Думал, быстро куплю в соседнем ларьке сигареты и назад, но тех сигарет, что я курю, там не оказалось, и я побежал дальше. Прибегаю, а хозяин одной из зажатых машин аж кипит, мол, как ты автомобиль ставишь. Я ему в ответ, иди подальше. Сажусь в такси, опускаю стекло, завожу мотор, а тот не унимается, хватает за руль и кричит, что пошли, поговорим. Я ему со всей силы ребром руки по его клешне как двинул. Не лезь, говорю, убью. Включил передачу и уехал. Слышу в след: «Ты меня ещё вспомнишь». Обычно такие только грозятся, а этот хмырь сдержал, видать, слово. Точно, на его руке была татуировка. Буква ша и точка. Его рук дело.
– Ещё какие-нибудь приметы помните?
– Какие приметы? Чёрные очки помню. Рубашка в клеточку. Да я на него и не смотрел даже. Он в другой весовой категории, я бы его уложил одним ударом. И вообще, на тех, кто ниже меня ростом я не обращаю никакого внимания.
– Какой модели была его машина? Цвет, номер запомнили?
– Там их было несколько. Какая принадлежала именно ему, не знаю.
– Если вспомните что-нибудь, сразу вызывайте меня, эти сведения будут вашим пропуском на свободу.
– А того, что я вспомнил мало для свободы?
– Найдём букву ша, найдём подтверждение ваших слов.
– Антон Тимофеевич, вы в своём уме, – запричитал Генеральный. – То же самое мне скажет ректор, если я попрошу его осмотреть руки своих профессоров и докторов наук.
– А если медосмотр? Внеплановый. По линии Минздрава. Антиинфекционный.
– На какую инфекцию научно-преподавательский состав будешь проверять? На гонорею? Или может сифилис?
– На сибирскую язву.
– Да-да, именно эта болезнь косит наших Менделеевых. Ты не отстанешь, я знаю. Хуже этой язвы. Что же делать? Видно придётся по линии Минобороны весь университет призвать в партизаны на переподготовку, пусть пройдут медкомиссии, а там отменим приказ.
– Гениально, Виктор Викторович. Лучше не придумаешь. Просто попадание в десятку.
– Учись, Девяткин, пока я жив, попадать в десятки. Ха-ха-ха.
Однако медосмотр всех работников университета ничего не дал. Попадание было не в десятку, а в молоко. Капитан Зверев, позвонивший домой Девяткину, надрывался от смеха:
– Ну, фантазёр этот ваш Майсюк, говорите, все руки доцентам осмотрели. Хорошо, что он про руки сочинил, а не про ягодицы.
– Николай Иванович, это ваш Майсюк, а дело стоит в мёртвой точке, с одной уликой в виде студенческого билета на суде обвинению делать нечего. Вы понимаете?
– Ничего, в камере уже работают с ним. Объясняют популярно, что надо сознаваться.
– Этот путь ведёт в тупик. Давайте отправной точкой сделаем предположение, что это всё-таки серийное преступление. Забудьте на секунду о таксисте. Пропали три девушки, все три – студентки университета. В последнем случае преступник попытался отвлечь следствие от самого университета. Моя предварительная версия такова: преступник знакомится со своими жертвами в стенах ВУЗа, представляется. Нет, даже всем видом своим подчёркивает, что работает здесь на ответственной должности, а это легко сделать, выйдя в нужный момент, допустим, из деканата. Предлагает девушкам подвезти их до дома. Не обижайте, мол, старика. Те естественно соглашаются. Дальше, сами знаете.
– Вы же всех осмотрели на наличие татуировки на руке.
– Вот именно, что не всех. Многие испугались сборов и прикинулись больными, многие были в командировке, кто-то ещё в отпуске, некоторые по возрасту не подходят для военных дел.
– А для амурных? Антон Тимофеевич, есть много <но> и в вашей версии. Маньяк может найти себе жертву и вне стен университета. Зачем ему гадить там, где он живёт? Подумайте об этом. Жду ещё версий, как соловей песен. До свидания, – Николай Иванович отключил связь.
«Где-то я уже слышал эту фразу недавно, – начал вспоминать Девяткин. – Ах, да. Сосед по дому, любитель шахмат и женщин, уехал на охоту, чтобы не гадить там, где он живёт. Может, и в правду здесь чистое совпадение, что все жертвы учились в одном заведении, да и жертвы ли, ведь тела не найдены. Действительно, преступник всегда уводит возможное следствие подальше от своего логова. Это истина. За исключением того случая, когда, во-первых, у него нет другого выбора, но, тут прав капитан, выбора и на улицах хватает, и когда, во-вторых, помутнение рассудка от перевозбуждения превалирует над чувством собственной безопасности. А такое запросто могло быть, особенно в последнем случае, когда девочка ёрзала по коридору в обтягивающих лосинах и водолазке.
Ну, что ж, пойдём сегодня вечером в логово врага, заодно и КВН с женой посмотрим в живую, а не по телевизору».
Актовый зал университета был забит до отказа, студенты могли пропустить открытую лекцию какого-нибудь Нобелевского лауреата, но такую юморину они не пропустят никогда. Для нынешней молодёжи существует только один критерий оценки окружающей действительности: прикольное, и, следовательно, стоит их внимания, или не прикольное, и можно отбросить за ненадобностью. КВН – клуб высшего новоприкола. И все члены этого клуба для студентов являются почти богами. Спустившись с Олимпа, Фёдор Иннокентьевич познакомил Девяткина и его супругу, Ирину Эдуардовну, со своей спутницей, усадил всех на почётные места возле жюри, и убежал за кулисы. Женщины разговорились. Татьяна, а так звали подругу Фёдора Иннокентьевича, рассказала, что недавно окончила этот университет, а сейчас преподаёт английский язык в школе. Да, с Ириной Эдуардовной они коллеги. А с Фёдором Иннокентьевичем они познакомились на играх КВН, Татьяна была в подтанцовке местной команды.
– А когда вы окончили ВУЗ? – спросил для поддержания разговора Девяткин.
– Два года назад, – на лице Татьяны появилось мечтательное выражение лица. – Когда училась, хотела быстрей пойти работать. А теперь понимаю, что самое большое счастье – это учиться, учиться и ещё раз учиться, как говорил дедушка Ленин.
– Так идите дальше учиться, в аспирантуру, например, – заметила Ирина Эдуардовна.
– Вросла в коллектив, никуда уже не уйду. Да и опасно стало, пишут в газетах, какой-то маньяк кружит вокруг университета. Хотя тут всегда какие-нибудь идиоты лазят. Помню, вечерники рассказывали, что им в окна на первом этаже мужик свои гениталии демонстрировал. Потом поймали какого-то типа в женском туалете. В катакомбах студенты постоянно занимаются любовью, и частенько за ними там подглядывают, по их рассказам. Меня однажды чуть какой-то придурок не затащил в подвал, но я уже была на пятом курсе, опытная. Отбилась.
– Таня, расскажите поподробнее, пожалуйста, – вдруг заинтересовался Девяткин.
– Если б я не знала, что вы – следователь прокуратуры, подумала бы, что хотите посмаковать, а это любят делать все без исключения мужики, рассказ о попытке изнасилования юной девушки. Ладно, смакуйте. Была у нас форточка, все разбрелись кто куда, а я пошла покурить. Но в туалет не захотела идти, там красили, а побрела в катакомбы, так мы называли лабиринт переходов. Я там хорошо ориентировалась, так как была активной студенткой, не пропускала различные субботники, да и практика всегда проходила в этих катакомбах или возле них. Короче, иду я, ищу пустынные места, смотрю, мужик какой-то в углу молотком прибивает гвоздь. Я прохожу мимо, далеко прошла, а жара была, помню, страшная. Я захотела переодеться, глянула по сторонам, никого нет, я блузку снимаю, она была одета у меня на голое тело, надеваю майку, что взяла на тренировку, и чувствую на себе взгляд. А, думаю, подавись, кто смотрит, я на пляже всегда топ-лес загораю. И пошла дальше в тупичок, закуривая на ходу. И вдруг свет хлоп, потух. Темнота кромешная. Но я уже не маленькая девочка, пятый курс, небось. Достаю газовый баллон, не польскую подделку, а настоящий немецкий, мне его друг из Дрездена подарил, затягиваюсь сигаретой и в темноте вижу, приближается ко мне кто-то. Я оставляю сигарету на том же месте, где сидела, а сама отхожу в сторону. Смотрю, этот урод шарит руками по темноте вокруг моей сигареты. Я нажимаю на гашетку баллончика, направляя газ прямо ему в рожу. А сама бежать, благо дорогу я запомнила, да и зажигалка была под руками. Потом я часто размышляла об этом случае и предполагаю, что на меня напал тот мужик с молотком, так как на обратном пути я его уже не встретила. Но, с другой стороны, это мог быть и не он.
– Татьяна, вы помните хоть какую-нибудь деталь в одежде или на теле нападавшего на вас человека?
– Что можно увидеть в темноте?
– Нет? А у того, кто стучал молотком?
– Я не помню, что было месяц назад, а тут два года прошло. Я видела его спину.
– А руки вы его видели? Татуировок на них не было.
– Нет, кажется, не было. Стоп. Вспомнила. Была у него татуировка. Просто какая-то буква. Я, когда шла, ещё подумала, зачем, дескать, терпеть боль из-за одной буквы. И потом, часто встречая наколку в виде одной буквы у других людей, я инстинктивно их сторонилась, вспоминая этот случай.
– Татьяна, вам Фёдор Иннокентьевич ничего не говорил о том, что у нашего предполагаемого преступника похожая примета?
– Фёдор Иннокентьевич о своей работе мне ничего не говорит. А что я вам помогла?
– Помогли? Не то слово. А букву не помните?
– Нет, не помню. Кажется <Т>. Не помню. Не хочу врать.
– А это место, где на вас напали, сможете показать?
– Запросто. Только у меня уроки до 12-00.
– Татьяна, каждая минута промедления смерти подобна. Речь идёт о жизни и смерти человека, может, и не одного. Давайте встретимся до уроков, в полвосьмого. Устраивает? Диктуйте адрес, я заеду.
Без четверти восемь Антона Тимофеевича с Татьяной по просьбе Генерального и по приказу ректора уже ждал завхоз главного корпуса Несцерович. Так он представился, так они к нему и обращались. Со стороны казалось, что он был завхозом ещё при Сталине. Впечатление почти оправдалось, он начинал хозяйствовать при Хрущёве. Знал он все свои катакомбы, как пять пальцев. Лучшего проводника сыскать было трудно. За двадцать минут завхоз нашёл сектор, где Татьяна подверглась нападению. Она ещё раз рассказала диспозицию тогдашнего случая, извинилась и убежала к своим школьникам. Несцерович включил везде, где только мог, свет, Девяткин принялся медленно осматривать помещения.
– А куда ведёт эта лестница? – спросил следователь.
– Там внизу каптёрка, несколько пустых комнат, кажись, двойная дверь с выходом во двор. Она закрыта уже лет двадцать. Хотите посмотреть? Сейчас найду выключатель.
– А могут быть в здании помещения, в которые персонал и просто посторонние могут не заходить годами?
– Запросто. Здесь могут похоронить, и никто не узнает. Вот помню, был случай. Давным-давно. Учились двое парней на одном потоке. Один у другого отбил девчонку. А этот неудачник, знаете как, отомстил? Однажды они гуляли по катакомбам вдвоём, так он взял и закрыл на замок своего более удачливого в любви приятеля. Тот просидел несколько дней в заточении, случайно строители услышали зов о помощи и спасли обессиленного парня. Любителя поиграть в мстителя исключили из университета, но после армии он восстановился, встречал я его здесь частенько тогда, смешная фамилия у него была, толи Люк, толи Флюс. Недавно мне показалось, что я его опять видел. И ещё вспоминаю, когда у меня в те времена пропала связка ключей, я только на этого Флюса и подумал. А что вы ищите среди этого барахла?
– Сам не знаю, – честно признался Девяткин, заглядывая за ящик. – Нет, вру. Уже знаю. Вот, что я ищу.
Антон Тимофеевич, не веря своей удаче, держал двумя пальцами обыкновенный носовой платочек, который, правда, был весь в запёкшейся крови. Вспомнив рассказ сокурсников Лены о том, что девушка порезалась и закрутила руку носовым платком с рисунком голубя, следователь уже был уверен, что нашёл место преступления. По мобильному телефону Девяткин сразу вызвонил Зверева. Тот с коллегами прибыл в университет через десять минут. Быстро установили, что дверь открывалась совсем недавно, на земле во дворе обнаружили следы автомобиля. Отпечатков пальцев и следов ног в подвале не обнаружили, но во дворе возле протектора нашли след ботинка. Ищейка, правда, взять след не смогла.
Слух о находках разлетелся по университету со скоростью, сравнимой со скоростью света в вакууме. «Следовательно, – размышлял Антон Тимофеевич. – Скоро об этом узнает и преступник». Капитан Зверев, обдумывая ситуацию, ничего не понимал. Это его бесило.
– Как это вам так повезло, товарищ Девяткин? – в конце концов, не выдержал и поинтересовался Николай Иванович.
– На КВН ходить надо, товарищ Зверев, – усмехнулся Антон Тимофеевич. – А не упираться в одну и ту же версию.
– На меня намекаете, вижу.
– Как можно.
– На меня, на меня. Но и ваши с Жудро версии, в которые вы оба упёрлись, я принять не могу. Хоть убейте меня, но никогда не поверю, что кто-то прямо вот здесь, как пишет этот журналист, закапывает людей. Сейчас привезут собак, специализирующихся на трупный запах. Перероют сапёры все подвалы. Сто к одному ничего найдут. И вашу, товарищ Девяткин, версию про то, что человек здесь же работая, здесь же знакомится, а потом выводит или вывозит девочек, причём серийно, я никогда не приму. Это противоречит логике. Я быстрей поверю, что вот такой жлоб, как этот ваш любимчик, таксист Майсюк, оглушил в темноте девушку, потом подогнал со двора свою Волгу и загрузил тело.
– Посторонний для университета человек сам здесь ноги сломит в прямом смысле. Когда Жудро первый раз привёл меня сюда, он, чтобы показать весь страх и ужас этих мест, потушил свет. Так вот, я не мог сдвинуться с места, и любой бы на моём месте растерялся бы, потому что надо знать эти закоулки, как свои пять пальцев, чтобы хорошо ориентироваться здесь в темноте.
– Вот, вы сами себе и противоречите. Этот журналист ведь не работает в университете. Кстати, а вы не задумывались, почему это он хорошо ориентируется здесь? И обстоятельства всех дел знает на зубок.
– Он заканчивал этот ВУЗ. Рассказывал, что любил ходить по этим катакомбам. Его однажды даже закрыли в подвале. Так друг подшутил над ним. Стоп, вы же умница, Николай Иванович. Вы же правы на сто процентов. Маньяк не работает в университете, он учился здесь. Мало того, он любил ходить по его лабиринтам.
– В ваших устах комплимент звучит, как вызов. Эту версию мы держим в запасе давно.
– Тогда доставайте её из своих запасников. Пришло её время. А насчёт Жудро, просто мудро, своевременная мысль. Журналист, по вашему предположению, на все руки мастер. Сам девочек крадёт, сам поднимает общественность на их розыск. Добавьте его к Майсюку, скучать вам не придётся.
– Когда мы с вами, товарищ Девяткин, вместе работали в линейном отделе милиции, вы были более сдержаны по отношению к коллегам. И ещё. Я много о вас слышал с тех пор, как вы перешли в Генеральную прокуратуру, и все говорят, что вам просто везёт от случая к случаю.
– Знаете, товарищ Зверев, почему сборная России никогда не станет чемпионом мира по футболу? И почему ими становятся в основном Бразильцы и Итальянцы? Везёт сильнейшим.
– Мы ещё посмотрим, кто из нас сильнейший. А насчёт футбола, пусть не Россия, так Франция, но стереотипы иногда ломаются.
Ирина Эдуардовна смотрела с внуком телепередачи. Родители Тимоши пошли в оперу, а внука отдали, как шутил зять, оперу. Бабушка и внук устроили из просмотра игру, смотрели каждый свою передачу по очереди на одном и том же телевизоре, переключая каналы в момент рекламной заставки. Внук смотрел «Робокоп», а Ирина Эдуардовна какой-то старый советский фильм. Со стороны было очень весело наблюдать за их игрой. Пять минут американской сказки чередовались с пятью минутами сказки о светлом будущем человечества.
Но мысленно Антон Тимофеевич постоянно возвращался к делу об исчезновении студенток. «И так, что мы имеем, – размышлял Девяткин. – Бывший студент или бывший работник университета возвращается в былые пенаты с коварными планами. Первое, необходимо сопоставить список лиц, которые учились или работали в университете, с теми, у которых сейчас есть официальный или неофициальный повод наведывать ВУЗ, включая библиотеку и столовую. Второе. На руке должна быть татуировка: <Ш.> Третье. Анализ следа протектора показывает, что автомобиль у преступника, скорее всего иностранной марки. А след обуви предполагает средний рост, около 175 см. Эти параметры напрочь не подходят таксисту Майсюку, однако капитан Зверев не спешит отпускать того из СИЗо. И может, правильно делает. Пусть преступник думает, что следствие идёт по пути той версии, которая была подкинута им самим». Девяткин окликнул Ирину Эдуардовну:
– Такое чувство, что знаю решение, но оно выскальзывает из моих рук в последнюю минуту. Кто-то что-то мне сказал на днях, но сконцентрироваться никак не могу, чтобы вспомнить.
– А давай я налью тебе коньячку, наоборот расслабишься и вспомнишь, – усмехнулась супруга.
– Баба Ира, – встрял Кирюша, – нельзя пить коньяк. Это алкогольный продукт. Произойдёт размягчение мозга. Так говорит папа.
– Твой папа, безусловно, прав, – Девяткин подмигнул жене, мол, наливай тихонечко, чтобы борец за нравственность не увидел.
– Правильно, внучек, – отвлекала Кирюшу разговором бабушка Ира, а сама в эту минуту наливала деду Антону «размягчитель». – У нас на работе завхоз допился до ручки. Давеча потерял по пьянке связку ключей от всех помещений.
– Стоп, вспомнил, – Девяткин чуть не напугал криком внука. – Завхоз университета мне говорил, что некий студент по фамилии Флюс украл у него связку ключей, и он же запер своего друга в подвале. Недавно, кстати, завхоз видел этого Флюса. А Жудро вспоминал, что его однажды тоже заперли в подвале. Так вот, наверное, это один и тот же случай.
Девяткин проглотил коньяк одним махом, хотя всегда пил его, смакуя, сходу набрал номер телефона журналиста. Тот, слава богу, был дома и ответил почти сразу:
– Я уже прохожу у вашего Зверева, как свидетель, – сразу после приветствия выпалил Жудро.
– Поздравляю, что не как обвиняемый. Я звоню по другому поводу. Вспомните, пожалуйста, как звали вашего приятеля, который закрыл вас в лабиринте? Случайно его фамилия была не Флюс?
– Ой, фамилию я забыл его точно, но все его звали только по кличке, а кличка у него была яркая, Шлюз.
– А татуировки у него на руке не было? Типа буквы ша с точкой?
– Нет, наколки никакой не было, тогда в студенческой среде это не было модно. В шахматы он любил играть, это помню.
– Наколки нет? В шахматы говорите? Вы его после ВУЗа встречали?
– Ни разу с тех пор, как его выгнали с университета, и он пошёл в армию, я его не видел. А фамилию вам в деканате обязательно скажут, там хранятся сведения за все годы работы ВУЗа. Если я дома найду хотя бы одну его фотографию, я вам сам позвоню. А что, вы его подозреваете?
– Ещё рано об этом говорить. И умоляю никаких статей. Под угрозой жизнь девушки. Потом я вам дам эксклюзивное право и материалы для репортажа. Договорились?
– Вы верите, что девушка жива?
– Надеюсь, – пробурчал Девяткин и положил трубку.
– Татуировку он мог сделать в армии, тогда их делали либо в армии, либо в тюрьме, вон наш сосед Петруха весь в наколках, – не отвлекаясь от внука, заметила Ирина Эдуардовна.
– Я тоже об этом подумал. Но Петруха играет только в козла. Он в шахматы играть не умеет. Боже, какой же я козё…(Девяткин посмотрел на внука)…козлик.
– Жил был у бабушки серенький козлик, – тут же спел Тимоша.
– Бабушка козлика очень любила, – подхватила Ирина Эдуардовна.
– Не поверишь, но с этим Шлюзом я сам знаком лично, и ты его, кажется, знаешь. Помнишь, два года назад в соседнем доме поселился мужчина с женой и двумя детьми. Я играл с ним пару раз в шахматы во дворе. И татуировку его я тогда видел. Но в беседке все собираются с наколками, вот и не отложилось это сильно в памяти. Ещё помню, он говорил, что заканчивал университет. Но у него же семья, дети.
– У витебского маньяка, который убивал женщин, тоже была семья, которая абсолютно ничего не знала про приключения папаши, – напомнила супруга.
Антон Тимофеевич уже звонил капитану Звереву:
– Николай Иванович. Я знаю, где живёт маньяк.
– На планете Юпитер?
– На планете Земля. Он живёт рядом со мной в соседнем доме.
– И по-соседски вам признался, вот, мол, краду девчонок, присоединяйся, интересное хобби.
– Я серьёзно, Николай Иванович. Этот человек учился в университете вместе с Жудро, именно он запер его тогда в подвале, именно его подозревали в краже ключей у завхоза, именно его совсем недавно видел этот завхоз в здании ВУЗа, именно у него есть наколка: буква <ш> с точкой. Роста он среднего. Машина есть.
– И что? По таким приметам я могу пересажать полгорода. Этот ваш маньяк скажет, что да учился, да закрыл вашего Жудро, кстати, я бы его тоже подальше закрыл, потом побожится, что ключи у завхоза не брал. Резину на машине поменяет, ботинки выкинет, никаких девочек, скажет, не видел, а в университет зашёл по ностальгии.
– А вдруг его Майсюк опознает? Или та женщина, на которую напали в лабиринте два года назад?
– Да, Майсюк сейчас, кого хочешь, опознает, лишь бы выйти на волю. А знакомая вашего коллеги, вы сами говорили, видела его со спины. Но я понял, что вы от меня не отстанете. Хорошо, завтра после планёрки я вам позвоню, и мы вместе с вами съездим к вашему соседу. Днём кто-нибудь там будет дома?
– Жена у него домохозяйка, значит, должна быть дома.
Утром ничего не предвещало беды. Где-то около десяти часов, Николай Иванович позвонил Девяткину, они договорились о встрече возле входа в прокуратуру. Вскоре Зверев уже сидел в Победе следователя.
– Что-то вы, товарищ капитан, по полной форме?
– На планёрки начальство заставляет ходить по форме. А что, плохо сидит мундир на мне?
– Наоборот, хоть сейчас на парад. Лучше оружие бы взяли.
– Ладно, у меня мало времени, поехали к вашему…Как его зовут?
– Кличка Шлюз. А фамилию мне утром сказали в деканате, Люзикович. В ЖЭСе подтвердили, что данный человек недавно по обмену поселился вот по этому адресу, – сказал Девяткин и протянул листок бумаги.
Через некоторое время они уже разговаривали с женой Люзиковича, женщиной скромной и малословной. Она почему-то абсолютно не испугалась представителей властей. Отвечала хоть и односложно, но спокойно и уверенно. В город они переехали совсем недавно, года два назад. До этого жили в городском посёлке. Но мужу предложили работу с хорошим окладом в городе, а тут ещё его родственница умерла и оставила ему в наследство городскую квартиру. После ряда обменов они поселились здесь. У них двое детей. Оба школьники. Муж работает в строительной компании по снабжению, работа у него не нормирована по времени, но оплата хорошая.
Каждую неделю пропадает то в командировках, то на охоте по два-три дня. Вот и сейчас с пятницы не приходил домой. Наверное, взял отгул.
Дальше диалог был такого плана. Можно ли взять его фотографию? Конечно. Можно ли позвонить ему на работу? Пожалуйста. Только после этого супруга Люзиковича спросила, почему это милиция интересуется её мужем. На ходу Девяткин придумал отговорку, что ищут виновника ДТП, а по приметам Жигули её мужа подходят к описываемому автотранспорту. На что женщина возразила, сказав, что муж у неё добропорядочный и законопослушный гражданин. И вот в ту самую минуту, когда они уже собирались уходить, входная дверь открылась, и на пороге возник человек.
– Муж пришёл, – сказала Люзикович. Увидев милиционера по полной форме, законопослушный гражданин поднял ствол своего охотничьего ружья и всадил дробь прямо в грудь капитана Зверева. Вторым выстрелом он хотел поразить следователя Девяткина, стоявшего в глубине кухни, но попал в свою жену, которая в шоке от звука первого выстрела выскочила в коридор и стала на пути полёта дроби. Но досталось и Антону Тимофеевичу. Пару-тройку дробин попали в цель. Болели плечо и нога. Всё произошло за считанные секунды, следователь не верил своим глазам. Капитан Зверев и супруга Шлюза были без сознания. Сам преступник уже сбегал вниз по лестнице. Истекая кровью, Девяткин помчался за ним. На ходу по мобильному он позвонил в скорую и сказал адрес, где остались лежать раненые. Потом Антон Тимофеевич набрал телефон милиции и сообщил приметы преступника, а также номер его автомобиля. Синие Жигули скрылись за домом. Девяткин сел в свой раритет, не обращая внимания, что кровью вымазывает салон автомобиля, трясущимися руками завёл двигатель и поехал следом за Шлюзом. Люзикович по городским улицам двигался рваным темпом, не замечая ни светофоры, ни знаки. Следователь понимал, что преступник находится в возбуждённом состоянии. Но предпринимать какие-либо действия в черте города опасался. Ждал загородного пункта ГАИ. Там уже должны были знать номера машины, объявленной в розыск.
Однако случилось непредвиденное. Именно в это самое время к пункту ГАИ подъехала неотложная скорая помощь, чтобы, как потом оказалось, забрать потерявшего сознание пенсионера. Постовые отвлеклись, и Шлюзу был предоставлен зелёный коридор. Дальше тянуть было невозможно, тем более Антон Тимофеевич почувствовал, что может вскоре потерять сознание. Следователь направил свой раритет на синие Жигули. Удар был такой силы, что Жигули в воздухе перевернулись два раза, а сам Шлюз вывалился из машины. Он был весь окровавлен, и еле подавал признаки жизни. Победа Девяткина полностью оправдала своё название и вышла победителем из столкновения, но сам следователь тоже сильно пострадал. И всё-таки у него хватило силы доползти до лежащего преступника. Антон Тимофеевич схватил его за лацканы охотничьей куртки и заорал из последних сил:
– Где девочка, гад? Где девочка, скажи?
– Сбежит Мурка, и твою девочку сожрут крысы, а в шахматы ты у меня так и не выиграл, – таковы были последние слова Шлюза.
Скорая увезла вместе с пенсионером и следователя. Когда Девяткин пришёл в себя, сразу спросил:
– Сколько я был без сознания?
– Три часа, – Ирина Эдуардовна уже была на посту возле кровати мужа. Рядом с ней, здесь же, в палате военного госпиталя, находился и Генеральный.
– Ира, Виктор Викторович, девочка ещё жива. Она где-то спрятана.
– Антон Тимофеевич, вечно вы попадаете в какие-нибудь истории. Зачем вы торпедировали этого Шлюза, его бы на следующем посту взяли, – Генеральный качал головой. – Капитана Зверева завели прямо в засаду, его, как лося, завалил этот охотник. До сих пор оперативник в реанимации. Почему вы не взяли группу захвата? Знали же ведь, что ваш сосед на медведей ходит.
– Виктор Викторович, я предупреждал капитана об опасности, но не о нас разговор. Девочка ещё жива. Но жива до тех пор, пока не сбежит Мурка. Я так понимаю, преступник имел в виду кошку. Значит, в помещение есть доступ крысам. Подвал или первый этаж. Вряд ли, что это помещение в городе. Скорее всего, это дача. Дача в направлении, по которому двигался давеча преступник. Он был в состоянии аффекта и двигался прямиком на место преступления. На своё имя он не будет регистрировать приусадебный участок. Жена тоже не будет знать о наличии у него загородного дома. Следовательно, дача зарегистрирована на подставное лицо, либо снята в долгосрочную аренду. Этим путём мы долго будем идти в поисках девочки. Виктор Викторович, необходимо опросить всех сторожей и председателей кооперативов, расположенных в том направлении, куда стремился Шлюз. Не видели ли они синие Жигули. Не знают ли их хозяина.
– Удивляюсь я с тебя, Антон Тимофеевич, – опять закивал головой Генеральный. – Неужели ты думаешь, что все остальные следователи тупые? Уже несколько часов оперативники прочёсывают близлежащие садово-огороднические кооперативы. От Генеральной прокуратуры откомандирован ваш коллега, Фёдор Иннокентьевич. Ему вы доверяете?
– Если б это был КВН между академией и садоводами, то да. А так я сам хочу участвовать в розыске. Ирина, сколько врачи заставляют лежать?
– Минимум сутки постельного режима. И послушай своё начальство, надо доверять коллегам.
– Я дал слово матери этой девочки, что найду её дочь.
Однако Лену не нашли. На следующее утро к Девяткину пришли несколько посетителей. Сначала явился уставший Фёдор Иннокентьевич с коротким докладом о неудачных поисках девочки. Затем в дверях показался таксист Майсюк с какой-то женщиной.
– Здравствуйте, Антон Тимофеевич. Вот жена упёрлась и говорит, мол, сходи да сходи. Проведай. Если б, говорит, не вы, я бы эти фрукты долго ещё в тюрьму носила. Слава богу, дело закончено, туда этому Шлюзу мать и дорога.
– Нет. Дело не закончено, ведь девочку мы не нашли. Но всё равно спасибо вам, товарищ Майсюк, что вспомнили тогда про татуировку, а сейчас про меня. Больше не подпирайте синие Жигули.
– Какие синие Жигули?
– Ну, типа Шлюзовских. Вообще не подпирайте на стоянках машины, и не попадёте в криминальные истории.
– Там стояли тогда одни иномарки. Вы про Жигули сказали, а я сразу сейчас вспомнил, что тогда размышлял: «Если б я Жигулёнка подпёр, мне б никто и слова не сказал. А тут Форды да Мерседесы. Торопыги». На Форде он был, или на Ауди. Короче на иномарке. Это я точно помню.
– Уверены?
– На сто процентов.
– Вот, Фёдор Иннокентьевич, почему наши поиски закончились безрезультатно. Мы спрашивали о синих Жигулях, а Шлюз был на иномарке.
– У него две машины, – выпалил Фёдор Иннокентьевич.
– Боже, у меня старческий склероз, – напряг свою память Девяткин. – Мой сосед, пенсионер, однажды сказал, что этот любитель шахмат и женщин меняет машины, когда на охоту ездит. Откуда он это знает? Так, поднимайте меня. Без разговоров. Дорога каждая минута. Найдём девочку, тогда и отлежусь. За мной, Кеша.
Вторые сутки Лена была без воды. В горле всё пересохло. Дышать стало ещё трудней. Много часов подряд она лежала в собственной моче. Не было сил терпеть, и она опорожнилась под себя, со страхом представляя, что с ней сделает Мучитель. А того всё не было и не было. А жажда с каждой минутой превращалась в пытку, иногда просто становилась невыносимой. Кошка Мурка с каждым часом из спокойного существа превращалась в зверя. Ещё в начале прошлых суток она, видать, разлила блюдце с водой, и сейчас сама мучилась без влаги, постоянно громко мяукая и царапая стену. Она уже не ластилась, она чаще шипела и визжала. В конце концов, кошка начала кусать и царапать девочку за плечо. Та пыталась оттолкнуть Мурку, но сопротивление только возбуждало четвероногое существо. Лена почувствовала, что из раны на плече пошла кровь. А также с ужасом поняла, почему притихла кошка, и только тычется в девочку своим шершавым языком. Кошка пила кровь. Лена начала медленно терять сознание. Уже, как во сне, она услышала грохот разбивающейся двери и человеческие голоса, потом почувствовала, что ей развязывают руки и ноги. Поняла, что спасена, и окончательно потеряла сознание.
Девяткин Антон Тимофеевич, разглядывая жилище маньяка, размышлял над странностями жизни. Зачем человеку с высшим образованием, имея жену и двоих детей, вести такую двойную жизнь. Причём эта вторая половина жизни тянула Шлюза только в пропасть. Хотя в неё он вкладывал уйму средств и времени. Купил на подставное лицо дачу и машину. Снял гараж в другом конце города, кстати, сторожем которого оказался друг соседа, такой же пенсионер. Над судьбой двух девчонок, пропавших год и полгода назад, Девяткину страшно было даже размышлять. Очевидно, не выдержав пытки и издевательств, они погибли, и этот злодей закопал их где-то поблизости, может, даже прямо на огороде.
Вывел Девяткина из потока ужасных образов голос Фёдора Иннокентьевича:
– Погубила маньяка обострённое чувство мести, не смог он простить таксисту, как в студенческие годы не смог простить друга.
Антон Тимофеевич глянул на своего коллегу:
– Звони, Кеша, матери девочки. Вот, кто сейчас будет на восьмом небе от счастья. Только не говори ей, что нашёл её дочь человек, имя которого начинается с буквы А.
– Почему, Антон Тимофеевич?
– Потому что колдунья, случайно угадавшая, вытянет из бедных людей все соки.
– Но ведь колдунья правду нагадала.
– Когда мы с тобой, Кеша, ещё теснее сработаемся, а, видно, так оно и будет, если взятки не будешь брать, я расскажу тебе одну историю про меня и эту потустороннюю силу. И ты поймёшь, откуда у местных магов такая упрямая уверенность в букве А. А теперь давай забудем про эти буквы. Особенно про ша…
Продолжение следует…