Время странным образом не было властно над Александром Ивановичем Мирошниченко. С годами он менялся так мало, что его узнавали на улице те, кто виделся с ним последний раз в начальной школе. Когда-то старообразный, теперь – моложавый, лысеющий, но так и не сумевший окончательно облысеть, он был самой известной и одновременно самой незаметной фигурой в доме. Маленькая Верочка, которую в детстве пугали: «Вот будешь себя плохо вести, позовем дядю Сашу, он тебя в милицию заберет», выросла, написала популярную книгу по детской психологии и вот уже два года как окончательно рассорилась с дочерью и зятем, а Александр Иванович все так же каждое воскресенье возился во дворе с машиной.
Больше своей «копейки» Александр Иванович любил только осень. В октябре он почти переставал чувствовать себя неудачником. Досадные, неуловимые, рождающиеся где-то на физиологическом уровне мысли почти испарялись – вместе с застарелым гастритом. А если в это время ему удавалось куда-нибудь отправить свое семейство, он был совершенно счастлив. Сварливость недурной, в общем-то, женской половины семьи Мирошниченко с каждым следующим поколением определенно усиливалась. Жена по сравнению с дочерью была просто ангелом небесным, а уж внучка Машенька… Свою повсеместно известную сдержанность он приобрел именно в борьбе за роль хозяина в этом бабьем царстве. Ему понадобилось всего пять лет брака, чтобы научиться справляться со всеми истериками и упреками. Он просто садился в кресло, надевал очки и молча читал газету.
Жизнь шла, менялся политический строй, Александр Иванович старел, хотя окружающие почти этого не замечали. Дочка Катя начала новую жизнь – вышла замуж и уехала в Америку. Без матери Машенька сразу распустилась, бросила институт и вместе со своим гражданским мужем стала снимать квартиру на другом конце города, и дом опустел. Александр Иванович был не настолько примитивен, чтобы полагать, что ему не хватает криков и тесноты, но без девочек стало скучно. Жена Лариса, к которой он основательно привык за долгие годы совместной жизни, вдруг стала казаться необыкновенно глупой – гораздо глупее, чем была на самом деле. И поэтому каждый год он с еще бОльшим нетерпением стал ожидать, когда она уедет на день рождения тещи.
Задолго до приближения заветной даты – девятого октября – он начинал предвкушать предстоящий отпуск. И вот – мокрый осенний вокзал, быстрые бабьи поцелуи на прощание – и все. Свобода.
Вечер прошел превосходно. Никаких телефонных звонков, скромный холостяцкий ужин, программа «Время» и бутылочка пива – роскошь, которую он редко позволял своему организму в последнее время. В начале этих ежегодных каникул он обычно ни с кем не общался – наслаждался тишиной, эти первые дни блаженного одиночества были неприкосновенны.
Часов в одиннадцать он совсем уже было собрался спать, но, умываясь, услышал звуки ссоры, заботливо донесенные до сведения любопытствующих хрущовским водопроводом. Разговор сорвался на крик, что-то грохнуло, и наступила тишина. Один из голосов, женский, принадлежал хорошей, еще со школьных времен, Машенькиной подруге – Леночке, которая жила на третьем этаже, и Александр Иванович заволновался. Бог его знает, что могло случиться. Вмешиваться в чужие дела он ненавидел, но после некоторых колебаний все-таки спустился и позвонил в дверь.
Леночка сама открыла ему, целая и невредимая.
- Ой, Александр Иваныч, здравствуйте, извините, мы вам помешали?
- Все в порядке?
- В порядке? Да.
Александр Иванович заглянул поверх ее плеча в квартиру. В коридоре, опершись на швабру, как на меч, стоял мрачный молодой человек, который, подумав, произнес:
- Чем он живет? А для чего в итоге?
Из-за Гекубы!
Что он Гекубе? Что ему Гекуба?
Леночка, взглянув на изумленного гостя, вдруг засмеялась.
- Нет, правда все в порядке. Мы просто репетируем. Я – Офелия, а это - Гамлет. Не обращайте внимания, он со стула упал.
- Понятно, - сказал Александр Иванович, хотя ровным счетом ничего не понял. Гамлет ему очень не понравился – своей длинной челкой, влажными, полуоткрытыми, как у идиота, губами и особенно футболкой с надписью «I hate myself and I want to die. Tell them to fuck off». Английского майор Мирошниченко, правда, не знал, но значение слова «fuck» ему в свое время популярно разъяснила Мария, а мата, тараканов и курящих женщин он, как человек брезгливый, на дух не переносил. Своей внучке он бы ничего с таким не позволил репетировать. Впрочем, чья бы корова мычала… Он вспомнил нахального Машкиного сожителя.
Ладно, не дерутся – и слава богу. Успокоился он, правда, не до конца, и, вернувшись домой, еще пару раз заходил в ванную и прислушивался. Было тихо.
На следующий день он встретил Леночку во дворе. Она была такая хорошенькая, складненькая, что осенняя игривость Александра Ивановича замахала хвостом и часто задышала, как веселая собака.
- Леночка, садись, подвезу!
- Нет, Александр Иванович, спасибо, мне далеко, на Московский.
- Возражения не принимаются! – отказать себе в удовольствии покатать красивую девушку в только что вымытой машине он не смог. «Кутить так кутить!»
Леночка ехала в театр со странным названием «Бегемот», которому отдавала все свое свободное время, и который уже давно стал для нее чем-то большим, чем просто хобби. Труппа была почти целиком любительской, но в определенных кругах пользовалась успехом, а режиссер, умница и интеллигент, закончил Филфак. Он сильно рискнул, отдавая эту роль Леночке, у которой почти не было опыта, и сначала она страшно боялась, но сейчас уже успела поверить в свою Офелию. Говорить о своей роли, о театре она могла часами – лишь бы нашелся слушатель.
- Все, приехали. Александр Иванович, пойдемте, я вас чаем напою. Ну пойдемте. Вы ведь денег не возьмете? Ну вот видите.
В небольшом полутемном зале сидело несколько людей. Один, бородатый коротышка лет тридцати пяти, что-то сердито говорил. С импровизированной сцены его внимательно слушали Гамлет и какая-то носатая девица.
- Давайте снова! – скомандовал коротышка.
И они начали. Девица играла мать Гамлета. Она все время прикладывала руку ко лбу, словно проверяя, не ли у нее температуры. Гамлет выглядел очень несчастным и сердитым, и у Александра Ивановича создалось странное впечатление, что он зол не на Гертруду, а на актрису, ее игравшую. Потом он вдруг без всякого перерыва обратился к режиссеру стихами, но явно не по пьесе:
- Херня все это.
Бородач застонал и откинулся на спинку кресла. Воспользовавшись паузой, Леночка воскликнула:
- Всем привет! Перерыв! Пьем чай!
Режиссер вышел покурить, мать Гамлета расцеловалась с Леной и завела светскую беседу с гостем. Кроме этой Марины-Гертруды никто не обращал на него ни малейшего внимания. «Господи Боже мой! Что я здесь делаю?!» Посидев немного из вежливости, он ушел, оставив за собой, если ему не показалось, шлейф вздохов облегчения. По дороге домой Александр Иванович пару раз усмехнулся своим мыслям. Надо же, театр, Офелия. Удивительно.
Это странное помещение, обвешанное изнутри черными полотнищами, приснилось ему ночью. Сон был какой-то неприятный, но подробностей Александр Иванович вспомнить не мог, только сердце после пробуждения колотилось так, что пришлось встать и выпить корвалолу. Чернильная октябрьская ночь трепыхалась за окном, было грустно и даже немного страшно, как в детстве. Спать не хотелось. Раскопав книжные залежи в комнате дочери, он извлек на свет божий томик Шекспира, выпущенный в серии «Школьная библиотека», и стал изучать классика.
Читал майор медленно, и уже начинало светать, когда несчастный принц Датский наконец умер, утащив за собой на тот свет еще уйму народу.
- Вот ведь дрянь, - сказал Александр Иванович с чувством, имея в виду Гертруду. Старшее поколение вообще ему не понравилось, в отличие от молодежи, которую было жалко, особенно Офелию и Розенкранца с Гильденстерном. Призрак отца тоже ему показался очень неприятным типом - поступил как последняя сволочь, втянул сына в такой кошмар.
Сам Гамлет был непонятен. То ли сумасшедший, то ли злой, то ли несчастный. Александр Иванович попытался вспомнить фильм, который когда-то видел, но ничего не получилось. Кажется, было скучно. А может, и не смотрел он ничего, а только собирался.
Следующие несколько дней майор Мирошниченко неосознанно караулил Леночку у подъезда, старательно вылизывая машину. Его «копейка», и без того находившаяся в прекрасном состоянии, стала блестеть, как бриллиант. На третий день ему, наконец, повезло.
- Здравствуйте, - вид у нее был какой-то грустный.
Мучаясь от сознания, что он опять лезет не в свое дело, Александр Иванович поинтересовался, что случилось.
- Да так. Быт театр не любит. У нас конфликт с дворничихой. Она нас закрыть хочет, утверждает, что мы какие-то санитарные нормы нарушаем. Дура, конечно, но она такой, понимаете, старой закалки тетка…
Александр Иванович посмотрел зачем-то на небо, словно определяя, не будет ли дождя, и решительно сказал:
- Едем!
Анна Иванна обалдела, когда к ней подошел интересный мужчина, представился майором милиции в отставке и очень вежливо с ней заговорил.
- Посмотрите, двор аккуратный, подъезд чистый, дети к культуре приобщаются. Вашу работу, опять-таки, ценят.
Ничего нового он ей не сообщил – артисты эту чухню твердили постоянно, но все, сволочи, неинтеллигентно так, не по-человечески. А этот – сразу видно, что майор.
- Да ланно, - величественно сказала она, скрывая смущение, - пусть уж.
После этого эпизода майор Мирошниченко стал в «Бегемоте» своим человеком. Незаметно он оказался втянут в какие-то хозяйственные дела. Его использовали как шофера, и иногда он ездил так много, что ночью не мог заснуть, представляя узкие дворы Петроградской стороны и мокрые листья, прилипшие к разбитому асфальту. За эти поездки и прочие услуги, которые ему случалось иногда оказывать труппе, его бесплатно пускали на спектакли и изредка - на репетиции.
В театре шли четыре постановки – «Вишневый сад», «Кукольный дом» шведа Ибсена, пантомима «Ромео и Джульетта» и комедия по Ильфу и Петрову. Александр Иванович пересмотрел все, а кое-что и не по одному разу. Комедия была невероятно смешная, но все-таки проигрывала по сравнению с остальным. Особенно хороши были «Ромео и Джульетта». После совершенно традиционного «Вишневого сада» к жанру пантомимы он отнесся с подозрением, но уже через десять минут после начала спектакля был покорен.
Поздно вечером, поставив машину в гараж, он не сразу прошел домой, а прогулялся по сырому скверу, думая: «Это как же так? Ведь ни слова не сказали, ни слова! А все понятно».
Первое время он беспокоился, что делать, когда вернется жена – вряд ли она оценила бы его новое увлечение, да и неловко как-то было – как маленький. Машка, например, которой он неосторожно проговорился о театре, только рассмеялась.
- Ленка?! Офелию?! Боже! А я тогда - Дюймовочка! Ну, дед, ты даешь!
Но и тут судьба ему улыбнулась. Лариса позвонила через две недели после отъезда и сообщила, что теща сломала ногу и надо, чтобы с ней кто-то пожил, а остальные заняты. Он сказал довольно сухо: «Конечно, оставайся». Лариса спросила: «Ты расстроился? Ну я же слышу, что расстроился, я тебя знаю. Ты не волнуйся, я скоро приеду».
С тех пор он пошел вразнос - безнадежно сбил свой когда-то строгий режим, ложился поздно, вставал чуть не в полдень, питался кое-как, загубил любимый Ларисин цветок «Щучий хвост». От такой разгульной жизни самочувствие немного ухудшилось.
Но зато что за наслаждение было ходить у подъезда, поглядывая свысока на маленькую толпу желающих приобрести лишние билеты, и помнить, что тебе-то место в зрительном зале обеспечено! Люди новые не знали, что билеты надо заказывать заранее - помещение у театра было очень маленькое, - и он с удовольствием давал доброжелательные советы, когда лучше подойти и что стоит посмотреть в первую очередь. Еще приятнее было провожать в ночь последнего зрителя, дожидаясь Леночку и Алексея, чтобы отвезти их домой.
Каким-то образом актеры догадались, как трепетно он к ним относится, хотя он ни слова им об этом не сказал, и помыкали им так, что он только удивлялся. Одна Леночка, которая не могла перестать относиться к нему как к деду своей подруги, да, пожалуй, еще Алексей, человек замкнутый и довольно неприятный, держались с Александром Ивановичем с неизменным почтением.
Лешу было жалко. С Гамлетом у него что-то не ладилось, и он ходил мрачный и нервный, с режиссером Бородой – это была фамилия, а не прозвище - рассорился вдрызг. К месту и не к месту он вставлял в разговор стихи, что-то бормотал про себя и однажды чуть не убил, фигурально выражаясь, малолетнюю поклонницу, которая подстерегла его у входа в театр, чтобы получить автограф.
Однажды он пришел на репетицию пьяный. Борода сначала ничего не заметил, и только через полчаса, когда Алексея совсем развезло в тепле, прекратил репетицию.
- Пьяный Гамлет! – сказал он язвительно. – Это новое слово в искусстве. Милый Лешенька, не тот у тебя талант, чтобы так себя вести. Иди проспись, завтра поговорим.
Александр Иванович вышел вслед за нарушителем порядка на улицу. Тот стоял, чуть подкачиваясь, и курил.
- Бросать пора это дело, - вдруг сказал он совершенно спокойно - Профанация все это. Борода, гений хренов. Я бы в летчики пошел, пусть меня научат.
Александр Иванович заволновался. Уход ведущего актера означал крах, смерть спектакля. А допустить гибель «Гамлета», которого он тайно лелеял в своем сердце, было никак нельзя.
- Леша, вы не правы. Не надо бросать. Все у вас получится. Вы - лучший Гамлет, которого я когда-либо видел, - получалось не то, что-то в духе сериалов, которые любила смотреть Лариса.
- И много вы Гамлетов в своей жизни видели? – Алексей взглянул на собеседника с любопытством и жалостью.
- Нет.
- А вы посмотрите.
Алексей отсутствовал неделю, во время которой Александр Иванович умирал тысячи раз, а потом вернулся. Его возвращение больше напоминало явление Призрака отца Гамлета, чем самого Гамлета - во всяком случае, присутствующие побледнели. Выглядел Леша хорошо, отдохнувшим и веселым, только вот волосы у него стали ослепительного яично-желтого цвета.
Реакция труппы была более чем бурной. Борода был уверен, что над ним издеваются - правда, он всегда был в этом уверен. Это преображение холодно восприняли даже Алексеевы поклонницы, завзятые "Бегемотки", но ему было все равно. Он вернулся работать, и работал, как вол. Правда, игра его стала какой-то дикой, он паясничал и развлекался импровизациями, но Александру Ивановичу - чуть ли не единственному - почему-то это нравилось.
Однажды, когда Леночка приболела и не приехала на репетицию, они возвращались домой вдвоем.
- Знаете, Александр Иванович, я понял. Гамлет счастлив умереть, понимаете? В этом вся штука, - Алексей смотрел сквозь собеседника и обращался, в общем-то, не к нему, а к самому себе. – Он так устал, что все легче, чем жить, понимаете? Это должно выйти. Мать жалко, Офелию жалко, себя жалко. Он устал жалеть. Розенкранц и Гильденстерн… Полоний…
Александр Иванович почувствовал себя польщенным оказанным ему доверием, но было немного грустно находиться в стороне от творческого процесса. Что имел в виду Алексей, он не понял.
А время шло к страшному дню премьеры. Играть стали вроде ровнее, а потом вдруг в каком-то неврозе все посыпалось. Леночка забывала слова, ломались осветительные приборы, а Борода ходил бледный и кроткий, как ягненок. В последний момент обнаружилась множество недоделок, в основном организационного характера – никак не могли забрать костюмы Призрака и Гертруды, заболел осветитель, не были готовы афиши. Александр Иванович целыми днями ездил вместе с администратором Алевтиной Геннадьевной по всему городу, и ему уже начал сниться ее визгливый голос. Времени на посещение репетиций совершенно не осталось, да он, полный неясной тревоги, не особенно на них и рвался. Казалось, что должно случиться что-то ужасное – загорится занавес, или кто-нибудь из ведущих актеров заболеет, или, может, дату в афишах перепутают. Он пытался издеваться над своими нелепыми ужасами, но от этого становилось только хуже - "Вот ты сейчас смеешься, а вдруг...". Время тянулось бесконечно медленно.
Но тем не менее решающая суббота все-таки наступила. Вся ночь накануне прошла в сладком полубреду-полусне. Встал Александр Иванович ни свет ни заря, а еще каким-то образом надо было провести двенадцать часов. Постирал, достал газету из почтового ящика, даже помыл машину, но время все равно тянулось бесконечно медленно. Прошла, кажется, целая вечность, прежде чем начало смеркаться и можно было отправляться.
Народу на премьеру пришло огромное количество. Какие-то незнакомые люди, страшно сказать – критики, ну и постоянные зрители. Лица волновались, сливаясь в единое целое, со страшным именем "Публика". Оно гримасничало, отзывалось тысячью голосов, и предугадать его настроение было невозможно. Заплачет, расхохочется, подожмет презрительно губы?
Александру Ивановичу выделили лучшее место в третьем ряду. Рядом уселись две малолетние девицы, Алексеевы поклонницы, одна из которых отвратительно гоготала и хрюкала. Справа сидел Колонкин, язвительный критик из одной студенческой газеты, оказавший очень молодым и прыщавым. «Такая сволочь», тоскливо подумал Мирошниченко: «Ничего не поймет». Живот стянуло судорогой.
Когда Александр Иванович совсем уже уверился, что что-то произошло, и спектакль отменят, погас свет. Сердце взлетело к горлу, а потом упало куда-то в ноги, которые сделались совершенно ватными. Началось.
Сначала он внимательно следил за игрой – со страданием подмечал огрехи, повисшие паузы, а потом забыл. Мешало только хрюканье девицы. Пару раз он грозно на нее посмотрел, потом сделал замечание, но помогло ненадолго – забывшись, она снова начала фыркать над штучками Гамлета.
Алексей играл на грани шутовства, пару раз вставил какую-то самодеятельность, но как-то уместно, так, что вряд ли у кого-нибудь повернулся бы язык его упрекнуть. Он был великолепен - принц в джинсах, с ножом в ботинке, с волосами странного цвета. Конечно, именно таким он посещал когда-то пьяные пирушки вместе со своими друзьями Розенкранцем и Гильденстерном. А как иначе?
Александр Иванович даже перестал думать о Публике, которая все это время мешалась где-то на окраине его мыслей. Он перестал быть зрителем, теперь он был и Шекспиром, и Полонием, и Офелией. И Гамлетом.
Конечно, Гамлетом. Даже ликование – "получилось!" – покинуло Александра Ивановича. Не осталось ничего на свете, кроме страшного конца дома Датских королей. Действие двигалось своим мрачным путем к безнадежной развязке. И плыла подхваченная течением дева, и старела от тревог королева, и сходил с ума от страха король. И Гамлет… Бедный Гамлет.
Да, устал. Действительно, просто устал. «Умереть, уснуть». И никакого отдыха, никакого просвета. Только в конце, казалось, появилась надежда – «О, если б только время я имел! Но смерть тупой конвойный и не любит, чтоб медлили, - я столько бы сказал…» Рванулась и погасла. Чудес не бывает. Погубили, погубили. Такой талантливый, такой обыкновенный.
Бедный Гамлет.
Нет, не бывает. Не бывает этих прокЯтых, прОклятых Богом чудес. «Умереть, уснуть». Умер?!! Умер. Бедный, бедный Гамлет.
___________________
В положенное время появился Фортинбрас с английскими послами, но барабанного боя, сопровождавшего их выход, Александр Иванович уже не слышал - он всего на мгновение пережил Гамлета, Принца Датского. И, вопреки всем христианским законам, первой в лучшем мире своего рыцаря встретила Мельпомена.