Поздним вечером, в пятницу, молодой поэт Бузовкин выехал на дачу в обществе своей беременной супруги-художницы Шмаковой, двух литературных критиков Иванова и Люлина и пожилой тещи Генриетты Викторовны Шмаковой-Феркенштейн. Вся компания с разной степенью проворности забралась в грустный Москвич-Святогор и отчалила из Москвы в Ярославском направлении. Дело клонилось к закату, хотя на некоторых участках неба солнце еще задерживалось в виде эдаких просветов розового на серо-голубом. Подобное наблюдение последовало из уст беременной Шмаковой. Дело в том, что именно она сидела на уютно подогнанном переднем сиденьи Святогора, которое, как известно, своим удобством способно пристыдить продукцию ВАЗа, предназначенную, должно быть, для ведущих актеров театра-лилипутов. В то время как Иванов и Люлин, прижатые бедрами Генриетты Викторовны к ручкам стеклоподъемников задних дверей, едва могли поддерживать культурную беседу и наблюдать подмосковный закат, Шмакова могла не только поддерживать и наблюдать, но даже делать некие зарисовки в блокноте, в то время как Бузовкин уверенно продолжал гнать Святогора по некогда прилично отремонтированному, а нынче не менее прилично запущенному шоссе в сторону никому не известного Ярославля.
-Люси, - томно изрекла Генриетта, подвигав задом на покрытом чехлами сидении и почесав бока критиков о выступающие прелести Святогора. - Ты взяла шаль?
-Шаль? - светским голосом уточнил Бузовкин, пропустив мимо ушей обращение Генриетты. - Маменька, для чего же нам шаль, если до весны еще как до Ярославля? - данный оборот показался Бузовкину очень удачным и он постарался разместить его в памяти таким образом, чтобы при случае непременно воспользоваться подобной литературной находкой. Генриетта демонстративно промолчала - с Бузовкиным она не разговаривала вот уже второй месяц, но почему-то ни Люси, ни сам поэт этого так и не заметили. Хотя Генриетте казалось, что свои намерения по отношению к зятю она выражает вполне ясно, начиная все свои разговоры взыванием к дочери.
-Люси, - к примеру говорила Генриетта на прошлой недели. - Куда подевалась наша дрель? Бузовкин уже забрал ее у Петра Васильевича? - при этом Бузовкин находился подле Люси, а сама Люси, скорее всего, не могла отличить дрель от фена и, услышав о том, что последнюю давали лысому Петру Васильевичу долго не могла выйти из последовавшей за этим перегрузки.
Или, взять хотя бы случай два дня назад:
-Ты не знаешь, Люси, Бузовкин уже говорил с редактором по поводу нового сборника? - спросила Генриетта в пустоту - Люси в это время плескалась в ванне, а на сидящего в открытой кухне зятя Генриетта демонстративно не смотрела. Конечно, Бузовкин отвечал на все тещины вопросы, и даже находил подобные переговоры занимательными и интригующими, эдаким милым прошловековым флиртом. Ему казалось, что Генриетта нарочно заигрывает с ним подобным образом и, отвечая ей, он обязательно позволял себе милые ответные шалости - к примеру, подмигнуть ей то одним, то другим глазом, погрозить указательным пальчиком, или даже чмокнуть в щечку, если в ту минуту ему доводилось оказаться в близи оной. На каком-то этапе, это даже стало своеобразной культурой их отношений, отчего Генриетта, забыв о размолвке, некогда толкнувшей ее на подобный бойкот, продолжала свои кривляния уже из женского кокетства.
-Мне надо вырвать! - звонко воскликнула Шмакова, отбрасывая свой блокнот с зарисовками обочин Ярославского шоссе и попадая им в мужнино ухо. Бузовкин, находившийся в этот момент в самом среднем из всех, едущих в сторону Ярославля, рядов, почему-то нажал на педаль тормоза и, тут же, резко вывернув руль в право подрезал едущий параллельно Опель Кадет 1982 года выпуска. Опель проделал не менее гениальный маневр, после которого красный Жигуленок заискивающе расцеловал пышущий светомузыкой зад нарядного Ниссана Скайлайн, а Шмакова, непринужденно справила потребности своего организма в полиэтиленовый пакет.
Все участники этой встречи съехали на обочину, предварительно создав на дороге пробку. Бузовкин деловито выскочил из Святогора и подошел к молодому человеку из Ниссана. Разумеется, этому предшествовал быстрый математический расчет стоимости всей заварушки.
-Люси? - обратилась Генриетта к дочери, растерянно наблюдавшей содержимое своего пакета. - Почему Бузовкин так плохо водит автомобиль? В машине находятся женщины!
Иванов и Люлин, несколько заторможенно смотрели каждый в свое окно. При этом Люлину довелось увидеть, как водитель Опеля Кадета 1982 года выпуска (по возрасту годящийся своему автомобилю, если не в пожилые отцы, то в молодые дедушки точно) наскакивает на Бузовкина с кулаками, а водитель красных Жигулей хаотично бегает вокруг разбитых машин. Почему Иванов продолжал таращиться при этом на шоссе, ни Люлин, ни недовольная вождением Бузовкина Генриетта понять не могли. Водитель Ниссана Скайлайна (единственная жертва шмаковского позыва, не нанесшая никому материального ущерба) добродушно покрякивал в мобильный телефон. Это был тот самый русский, которого в анекдотах называют новым, хотя понятно и идиоту, что после десятилетия экономических реформ ничего нового в таких русских давно уже нет. Он сохранял полное спокойствие, внимая происходящему и тут, на месте ДТП, и там, куда он звонил, в оба уха. Бузовкин продолжал делать какие-то заявления, указывая на Шмакову с пакетом.
-Люсенька? - крикнул он в конце концов. - Выйди к нам пожалуйста. Объясни, как было дело! - при этом Бузовкин многозначно округлил глаза. Шмакова продолжала сидеть на переднем сиденьи Святогора и толстая Генриетта поспешила выйти вместо нее, вытолкнув при этом Люлина в самую грязь.
-Эй, молодой человек! - заявила она новому русскому, наконец, убравшему трубку во внутренний карман и обратившего свое полное внимание на место ДТП. - Я мать пострадавшей! Я все видела и могу выступить свидетелем происшествия.
-Маменька, ступайте на место, - цыкнул на Генриетту Бузовкин. - Ступайте сейчас же, а то будете чинить всех троих на свою пенсию. Ступайте и позовите Люсю.
Появилась Шмакова. Ее прическа слегка растрепалась, равно как и пальто, давно уже не сходящееся на животе. Выглядела она подавлено, устало, хотя в лучах заката, менявших преломление света в глазах окружающих, она казалась неописуемо прекрасной. Так она шла к ним, сияющая всей красотой будущего материнства, медленно переводя взгляд с одного водителя на другого, третьего и четвертого. И все они, эти водители, казались ей одинаково безликими, размытыми своей непричастностью к личным ее переживаниям.
-У меня токсикоз, - только и сказала она, помахав в воздухе своим пакетиком. - Это он из-за меня. А денег у нас нет. Мы люди искусства.
-Послушайте, - начал было молодой дедушка Опеля Кадета. - Мы тоже не миллионеры. Токсикоз у вас или фурункулез, вы тут не на лечении. Нет денег, давайте документы, езжайте за деньгами.
-Но вы не понимаете! Это не то, что у нас нет денег при себе, - дипломатично прояснил ситуацию Бузовкин. - У нас их нет и там, куда мы едем, потому что до этого, там откуда мы выехали, их у нас тоже не было.
-Это что, я теперь должен платить за НЕГО? - вскричал прежде бегавший кругами водитель красных Жигулей. - У меня, знаете, всего имущества хватит только на полторы фары, а тут, скорее всего, даже рама помята. И вообще, у него краска металлик. Я, между прочим, в прошом тоже актер.
-Нет, я не собираюсь отрицать нашу вину, - поспешно заявил Бузовкин, - просто я хотел заметить, что произвести платеж за происшествие подобного масштаба для нашей семьи будет совершенно не реально, хотя мы, разумеется, сделаем все возможное, чтобы уладить этот инцидент. Подождите минутку, я переговорю со своими приятелями, - Бузовкин бросился к стоящему в грязи Люлину.
Дедушка Кадета обошел Ниссан, а бывший актер, опасавшийся за необходимость платить за развороченный зад, снова заговорил о своей финансовой несостоятельности. Самым спокойным в этот момент оставался новый русский, который уже принял два звонка на трубку, снова убрал ее во внутренний карман и оценивающе оглядел Шмакову.
-Ну, вот и встретились, - заявил он, наконец. Шмакова промолчала, глядя куда-то, поверх его плеча. - Что, супер? Все, как в мечтах получилось, да? Брюхо до носа, Москвич-Святогор, этот блеятель культуры в роли мужа... Я сражен наповал!
-А тебе бы все острить! - неожиданно гневно парировала Шмакова, переводя разговор в новую тональность.
-Иди внутрь, погрейся. Да дай сюда эту блевотину, - он протянул руку в кожаной перчатке и споконо принял из Шмаковских рук пакет.
-Люся? - закричал Бузовкин. - Иди скорее, тут Люлин дело советует.
-Платить, актер, тебе самому придется, - заметил дедушка Кадета. - Если бы расстояние держал, то теперь бы уже в своем Пушкино сидел. Сериалы смотрел.
-А я его держал, - актер сокрушенно покачал головой. Новый русский вернулся к Шмаковой и открыл перед ней дверцу Скайлайна. Шмакова молча уселась внутрь и весь дальнейший разговор происходил без свидетелей в тепле салона.
-Все таки женился? - спросила она, чему-то улыбнувшись и поправив воротник его добротного пальто.
-Женился, ты думала, ты меня напугала?
-Ты что, действительно заставишь его платить? Ты посмотри на нас! Он может расплатиться только стихами, которые, кстати, ты не сможешь издать даже после новой культурной революции, это я тебе говорю как коммерсант. Мои картины не намного лучше, поэтому я их даже не предлагаю. Мы живем у Геточки в Теплом Стане и нашим видом из окна является другой панельный дом-близнец, в котором живут такие же, как мы. Я звонила тебе, когда-то. Там была такая милая девочка. Это твоя жена?
-Не знаю, не уверен, - он продолжал смотреть на нее, не отрываясь. И Шмаковой пришлось отвернуться.
-Я хочу, чтобы ты заставил нас заплатить, - глухо изрекла она через несколько минут. В его кармане запиликала трубка, которую он отключил и положил обратно. - Не надо проявлять великодушие в наш адрес. Мы, конечно, не сможем отдать тебе эти деньги сразу, но мы выкрутимся. Я знаю, Бузовкин из тех, кто выкручивается. Ты не смотри, что он такой лох.
-Ты что, его действительно любишь? Ты, наверное, издеваешься надо мной? - недоверчиво спросил новый русский. - Это ведь мой ребенок? - Шмакова продолжала смотреть в окно на какой-то утомительно длинный забор. И все это время Бузовкин совещался с Люлиным и присоединившемся к ним Ивановым, дедушка Опеля пугал актера, а Генриетта, оставшись в одиночестве на заднем сидении Святогора, вязала будущему внуку кофточку. Новый русский осторожно развернул Шмакову лицом к себе. - Мой ребенок или нет?
-Зачем ты здесь? Ты что, теперь следишь за нами? - подозрительно спросила Шмакова. - Ты специально подстроил все это? Я не люблю тебя. Даже если бы ты не женился на этой своей... Я все равно ушла бы. Ты продажная тварь. Ну и как они, новые твои родственники, хорошо тебя принимают? Ты, я слышала, неплохо в ЦДХ выставлялся. Хорошие ревью получил. Поздравляю. Типа, многообещающий, порадует впредь... Жена твоя теперь всеми твоими делами заведует, да? Она у нас, поди, тоже Талант... - наступила тишина. В окне гудело Ярославское шоссе, и новый русский, который, как мы поняли, действительно не был настоящей новинкой, а был старым, как мир, любителем браков по расчету, взял свою бывшую возлюбленную за руку.
-Дура ты, Шмакова, - наконец, сказал он. - Была бы ты умной, мы бы с тобой оба в ЦДХ выставлялись. А теперь ты с этим инфантом Бузовкиным будешь три года культуру делать, чтобы упырю из Кадета заплатить.
-А тебе?
-Что мне? Ни хрена ты мне не должна. Прав упырь, актеру расстрояние держать надо было, тогда бы ничего и не было. Пойду права у него возьму, что ли... Хотя на кой хер мне его права? Что мне со всего этого? Скажи, Шмакова, ты счастлива в своем Теплом Стане? Только правду скажи! Счастлива?
-Не знаю. Мне некогда думать о высоких материях, - огрызнулась Шмакова, берясь за ручку и открывая дверь.
-Ребенок мой? - снова спросил возлюбленный.
-Пока. И угомонись, наконец. Не ходи за мной следом.
-Шмакова! - он тоже вышел и взял ее за руку. - Давай убежим? Помнишь, как мы хотели когда-то? Иммигрируем куда-нибудь. Заберем Гету, нарожаем детей... Я даже страну присмотрел одну. Мы туда пройдем. Там за образование и стаж баллы дадут. Правда, боюсь на работу не возьмут, но мы ведь не гордые... Прокормимся как нибудь.
В лице Шмаковой мелькнуло какое-то сомнение. Она застыла, словно прислушиваясь к себе. Потом повернулась в сторону Бузовкина, потом обратно к возлюбленному и, медленно, но очень понятно покачала головой.
-Нет, ты видел, как он пошел на попятную, а? Как его этот новый русский подогнал? Мол, все виноваты, кроме нас, потому что мы никого не ударили - Кадет сам вильнул, вмазал актеру, а тот в Ниссан. Короче, каждый теперь себя чинить будет. Непонятно только, почему он ничего с актера не взял. Все таки тут явное нарушение правил было, а Люсь?
И хоть за окнами давно уже стемнело, Шмакова продолжала делать наброски в своем блокноте. Иногда ее звала Генриетта, обращаясь к Бузовкину, продолжавшему свою демагогию о широте новорусской души. Все было почти также, как и до этого нелепого происшествия, только Иванов с Люлиным уже не терлись боками о ручки, потому что оба задремали и перестали обращать внимание на генриеттину возню.
-Люсь? - тихо спросил Бузовкин, уже съехав с шоссе. - А чего тебя этот парень спрашивал, что ты с ним так долго сидела?
-Так, - пожала плечами Шмакова. - Ерунду какую-то...