Автор Елена Карелина.
Переселение душ.
1.
Город мерцал тысячами огней. Туманный призрачный свет уличных фонарей отражался мириадами ярких звездных искр в крошечных лужицах на асфальте, обильно политом дождем. Он стекал густым молочным желе со змеиных голов неоновых ламп на антрацит дорожного покрытия.
Мокрая лента асфальта, взрываясь ослепительными вспышками, с влажным шуршанием уносилась под колеса автомобиля. Навязчивое шипение шин сливалось с ровным гулом мотора. Этот привычный звук обычно успокаивал расстроенные нервы, но сегодня – все было иначе. Щемящее чувство тревоги наполняло душу Максима.
Ш-ш-ш…
Шелест рифленых протекторов о шершавую поверхность шоссе.
Ш-ш-ш….
Спеши, спеши, узнаешь.
Ш-ш-ш…
День сегодня был на редкость удачный. Совещание, правда, несколько затянулось, а суетливая текучка, сопровождающая обычно такие мероприятия, не позволила вовремя предупредить Еву о задержке.
Более того, об этом чертовом звонке домой Макс вспомнил только в машине, захлопывая за собой дверцу. А звонок был нужен. Очень нужен. В последнее время понять Кошку становилось все труднее.
Кошка, Котенок, Ева…
Он ухаживал за ней красиво и романтично. С удивляющим его самого упорством, добивался взаимности. Она же довольно долго держала его на расстоянии, исподволь, осторожно приближалась к нему. Будто шагала по тонкому льду: вначале тщательно проверяла прочность хрупкого покрова, а затем только делала шаг. Шагала, затаив дыхание, готовясь с головой окунуться в обжигающую ледяную воду.
Потом как-то сразу ее настороженность рухнула, как песчаный замок, и она оказалась в его объятиях - нежная, хрупкая, легко ранимая.
Е-в-в-в-а-а… ш-ш-ш-шш-шшш….
Редкое у нас библейское имя – Ева - удивительно подходило к ее неординарной, полной контрастов внешности. Брюнетка, с ослепительно белой кожей и прозрачными зелеными глазами. Она сводила Максима с ума точеностью своей фигуры, грациозной законченностью движений.
Независимость и уязвимость были основными чертами ее характера. Ласковое прозвище «котенок» накрепко приклеилось к ней. И не напрасно. Она действительно напоминала изящную гладкошерстную кошку. И не только внешне.
Вся сотканная из контрастов: то бывала несносно капризна, то бесшабашно весела. Ее настроение менялось часто и непредсказуемо, а душа поражала сдержанного Максима своей ранимостью.
Кошка, Котенок…
Их роман, достигнув расцвета, не угас и не подошел к банальному концу. На смену обжигающей страсти пришло ровное горячее чувство, которое по силе и глубине превосходило страсть и являло собой ощущение единения и нежности.
Осознание огромной ценности его заставляло трепетать сердце и ценить каждый миг, каждое мгновение жизни. Порой он спрашивал себя: «Почему именно я? Почему мне – такое счастье?» Спрашивал и – не находил ответа.
Наверное, Кошка чувствовала то же самое. Это светилось в ее огромных, изумрудно-зеленых глазах, с любовью следящих за ним, слышалось в волнующе-низком голосе, произносящем его имя.
Ева, Кошка…
Макс улыбнулся, вспомнив это прозвище. Оно в полной мере характеризовало непредсказуемую и независимую натуру Евы. Уже сгорающий от любви, он долго добивался взаимности.
Нежно и настойчиво приручал свою осторожно-недоверчивую, вольнолюбивую Кошечку. А потом, наслаждался наградой за свои старания, купался в волнах бесконечной нежности ее и любви.
Как долго он уже едет, а впереди еще даже не полыхнул ядовитым ультрамарином рекламный щит перед последним светофором. Там, за ним, будет поворот, подъезд, ступени, дом…. Там он, наконец, сможет убедиться, что страхи его напрасны.…
Недавно, в прозрачной зеленой глубине ее взгляда, Макс заметил застывший страх и… вопрос. На настойчивые и осторожные расспросы его Кошка долго отвечала ускользающей улыбкой, но однажды призналась:
- Меня не покидает предчувствие конца. Как будто все очень скоро закончится.
- Что - все?
- Мои чувства к тебе, наша любовь. - Ева на секунду застыла, затаив дыхание. - Они должны исчезнуть? Куда?
Еще несколько мгновений напряженного молчания, во время которого неожиданное и пугающее чувство неотвратимости беспощадной рукой сжало сердце Максима.
- Знаешь, дорогой, я люблю тебя. Каждый мой вздох наполнен любовью, каждая моя мысль – о тебе. Я живу этим, но у этого нет будущего. Чувства такой силы находятся за пределами человеческой жизни. И я спрашиваю: что же дальше?
Она вопрошающе, с тревогой взглянула на Максима и, не дожидаясь ответа, продолжала:
- Как все закончится? Что это будет? Разлука или смерть? Если выбирать, то я выберу последнее…. Впрочем, выбора нет.
- Почему все должно закончиться? – Максима испугало отчаяние и холодная решимость, прозвучавшие в голосе Кошки. – Мы будем вместе, и ничто не разлучит нас.
Нарочитая, бравирующая эта банальность вдруг показалась совершенно неуместной.
Он обнял Еву и прижал к своей груди, чувствуя, как колотится сердце и душа переполняется щемящей нежностью.
- Я смогу защитить нашу любовь, дорогая. Верь мне.
Максим зарылся лицом в ароматный мрак волос Евы. Она расслабилась в кольце его рук и он с облегчением ощутил, что тревога ушла, отступила и растворилась, словно смутившись его решимости.
Несколько недель, прошедших после этого, испугавшего его разговора, были спокойными. Ева погрузилась в состояние доброжелательного оптимизма. Она занималась своими делами, домом, и больше не возвращалась к теме любви и смерти.
Ева, Ева… Любовь, вечность…
Потом на работе у Максима случилась запарка. Его шеф решил расширить предприятие и заключить ряд выгодных контрактов. Максим был вынужден с утра до ночи проводить время на бесконечных совещаниях и заседаниях, встречах с партнерами и деловых ужинах. Он появлялся дома лишь для того, чтобы поспать, переодеться и, легко поцеловав Кошку в щеку, вновь умчаться в офис.
Нельзя сказать, что такая жизнь тяготила Максима. Он работал с удовольствием, выдавал неплохие результаты. Шеф был очень им доволен и уже поговаривал о повышении в должности. Только вот Кошка…
Она беспокоила Максима. Нет, она не упрекала его ни в чем, просто смотрела молча своими огромными глазищами, на дне которых сгущался загадочный зеленый омут. Только вот сегодня вскользь заметила:
- Чувства не должны унижаться ложью. Можно перенести потерю любви, но обман -разбивает сердце.
- О каком обмане речь? - Он с трудом оторвался от мыслей об очередном контракте. - Сейчас сложное время для фирмы, дорогая, но когда все закончится, обещаю тебе грандиозный сюрприз. Нет, ждать не будем. Сюрприз - прямо сегодня!
Ему понравилась неожиданная идея. Занимаясь делами, он совсем забросил Кошку, а она - такая ранимая!
- Сюрприз? – Кошка прильнула к груди Максима. Они уже стояли у входной двери. - Это вселяет надежду. - Она потерлась носом о его шею. - Можешь начать прямо сейчас.
- Договорились. Я заеду на работу, решу кое-какие вопросы, потом позвоню. Будь готова.
Он на мгновение прижал ее к себе и, мягко отстранив, скользнул губами по душистым, шелковистым волосам. Шагая за порог, он уже вернулся мысленно к беспокоившему его контракту.
Теперь, так и не выполнив данного обещания, не позвонив, Максим мчался домой. А потом - это предчувствие. Оно появилось ниоткуда, изводя и заставляя чувствовать свое бессилие. Вернулось, всплыло из глубины его сознания, куда он так тщательно его спрятал.
Предчувствие чего-то ужасного и, главное, - непоправимого. Оно ширилось, укреплялось, заставляло холодеть от страха. Лишь усилием воли Максим не позволял панике завладеть собой, и заставлял себя следить за дорогой.
Наконец вдали показался знакомый поворот. Внутреннее напряжение достигло предела. Автоматически переключая скорости и плавно поворачивая руль, Максим почувствовал вдруг, как ужас, необъяснимый, и от этого еще более пугающий, сковал его.
Окружающий мир неожиданно отстранился и сузился. Он наблюдал теперь происходящее как бы со стороны, ощущая свое тело как чужеродную, неуклюжую куклу. Реальным был только комок тошноты в горле.
Он видел как на экране громадного, чудовищного кинотеатра улицу и дорогу, видел свой автомобиль и себя, сидящего за рулем. А в следующее мгновение, двигаясь, словно в кадре замедленной съемки, шевеля онемевшими ногами - уже взбегал по лестнице.
Хватаясь непослушными руками за перила, он пытался увеличить скорость, с усилием подтягивался, но его тело и ноги лишь еще больше вязли в липком, густом, как малиновый сироп, воздухе. Медленно, слишком медленно приближалась дверь квартиры.
Где-то на границе сознания, в звенящей тишине, охватившей Максима, хлопок оконной рамы прозвучал выстрелом. Как в дурном сне, едва шевеля ватной рукой, он утопил в стену черную кнопку звонка. Вдали нежно и переливчато зазвенел колокольчик.
Максим, не отпуская кнопку, уже шарил другой рукой в кармане куртки, отыскивая ключ. Подцепив непослушными пальцами удобный изгиб брелока, он потянул за него, не замечая сыпанувшую из кармана мелочь.
В замочную скважину удалось попасть только со второй попытки. Своим отстраненным сознанием Максим наблюдал за неловкими усилиями трясущихся рук провернуть ключ. Наконец дверь распахнулась. Металлический лязг замка и пронзительный скрип двери.…
Где-то это уже было. Было, было, было.
Страх ушел. На место его пришло чувство ледяной обреченности.
Это случилось.
Случившееся - неотвратимо. Звон в ушах загремел набатом.
Все уже произошло. Исправить ничего нельзя.
Странное спокойствие, похожее на оцепенение снизошло на него.
Теперь нужно только убедиться. Он знал, что его ждет.
Размеренно шагая, Максим пересек прихожую и отворил дверь спальни. Медленно и торжественно, преодолевая в своем странном оцепенении десятки непрожитых лет, он приближался к кровати, не сводя глаз с застывшего лица Евы.
Небесная отрешенность в ореоле иссиня-черных волос. Длинный белый конверт в ледяном сомкнутии изящных пальцев.
«…Все было так прекрасно. Я не могу перенести мысли о конце нашей любви… Прости. …Люблю тебя больше жизни. Твоя Ева…»
2.
Дальнейшие события слились в бесконечное мелькание лиц, почти болезненных усилий, предпринимаемых для того, чтобы что-то делать, куда-то идти, кого-то понимать. Торопливое, сочувственное похлопывание по плечам, слезы на полузнакомых лицах.
Максим механически выполнял какие-то действия и отвечал на чьи-то вопросы. Но сам он находился в мире, окутанном глухим ватным коконом. Только несколько мгновений из происходящего тогда безжалостным резцом были впечатаны в его мозг.
Вот он в скудно и казенно обставленной комнате отвечает на вопросы человека в серо-голубой форме. Человек этот как-то досадливо и жалостливо кривит лицо, говорит пустые, незначащие слова и в конце просит подписать протокол.
Потом любимое, бесконечно дорогое лицо, истончившееся, выражающее уже неземной покой. Полукружья ресниц на бледных щеках, холодная неподвижность губ и стук крышки гроба, ставящий беспощадную точку в живой истории их прекрасной и быстротечной любви.
Стук, стук, ст-т-ту-к-к-к…
Ледяной огонь отчаяния сковал душу Максима. Он превратил ее в черную и безмолвную пустыню, где было место лишь для боли. И еще для этого стука, что навсегда разлучил его с Евой.
Стук, стук, стук, стук-к-к-к….
Оставшись один, в пустой и, враз, опостылевшей квартире, в которой все еще дышало и жило ее присутствием, Максим непрерывно пил. Он пил не для того, чтобы забыться. Он пил, чтобы ослабить, притупить боль, терзающую его измученное сердце. Притупить боль, да еще не слышать этот звук. Стук металла о дерево, металла о металл.
Потом он плакал. Плакал горькими, пьяными слезами. Тоскуя, звал ее, свою любовь, своего Котенка, Кисоньку, свою Еву.
Ссс-ттт-у-ккк…
Дни и ночи, слившись в сероватую мглу, мелькали за окном. Кто-то звонил, барабанил в дверь. Он вяло и нетерпеливо кричал: « Уходите!» и грезил наяву.
Ему чудилось, что все на самом деле не так, что все случившееся – дурной сон и Ева вот-вот придет. А потом он засыпал с блаженной улыбкой ожидания на губах. В полусне, чувствуя, что просыпается, и безжалостная реальность уже вступает в свои права, он прикладывал к горящему рту прохладное горлышко бутылки, и до тех пор глотал обжигающую жидкость, пока вновь не погружался в мир, лишенный боли.
3.
Тусклый серый цвет вяло сочился в ровные щели жалюзи. Морщась и громко втягивая воздух сквозь стиснутые зубы, Максим, с трудом пошевелился. Тело затекло и теперь даже такое легкое движение давалось с трудом.
В напрягающиеся мышцы, казалось, вонзаются тысячи иголок, порождая невыносимую боль. Однако, она, эта боль, как ни странно, радовала и даже слегка удивляла: жив еще! Постанывая и не открывая глаз, Максим пошарил вокруг одеревеневшей рукой, нащупал бутылку и попытался ухватить ее. Непослушные пальцы соскользнули с гладкой поверхности стекла.
Сделанное усилие утомило Максима. Он полежал неподвижно, собираясь с силами, и повторил попытку. Теперь она удалась, но оказалось, что силы иссякли. Рука была не в состоянии преодолеть неимоверную тяжесть бутылки.
Постанывая и часто отдыхая, Максим, наконец, подтащил ее к себе, приподнял и прильнул пересохшими губами к прохладному, скользкому кругу. Иссушенное горло ожидало ручейка спасительной влаги. Но ручейка - не было. С трудом собираясь с мыслями, он пришел к печальному выводу: ничего не попишешь, придется вставать.
Ругнувшись, Максим отбросил подальше пустую тару и несколько раз хлопнул вокруг ладонью с растопыренными пальцами. Ничего! В доступной близости не оказалось ничего, что напоминало бы сосуд со спасительным напитком.
Впрочем, сейчас Максим был бы рад и стакану с обычной водой, поданному заботливой рукой. Заботливой рукой. Заботливой рукой.… Здесь мысль его споткнулась.
Стукккк, с-с-ссттуукккк…
Сухой воздух царапал воспаленное горло. Пересохший язык с жутким скрежетом терся во рту, где вытягивались нити горькой и вязкой слюны. Почти бредя, Максим видел шипящую пенистую струю, полную воздушных пузырьков, текущую в стакан. Стекло мгновенно запотело и покрылось прозрачными слезинками…
Ничего не попишешь, придется встать. Совершая неимоверные усилия, Максим разодрал слипшиеся ресницы. Тусклый свет серой сталью резанул по глазам, шокируя и проясняя сознание. Не в силах вынести его яркости, Максим прикрылся рукой, а затем трясущимися пальцами вновь приоткрыл веки и заставил себя осмотреться.
Комната являла жалкое зрелище. Всюду валялись пустые бутылки, перевернутые стулья. Кучи тряпок, бывшие недавно добротными, любимыми вещами, громоздились то тут, то там. Перевернутая банка сардин нахально блестела в центре бежевого бельгийского ковра – гордости Евы. Что она теперь скажет, увидев жирное пятно?
В этом месте вялое течение мысли вдруг застопорилось. Что-то здесь не состыковывалось, что-то было не так. И это «что-то» явно было связано с его Кошкой.
Ева, Евочка…
Толчок боли в груди был похож на фонтан крови из внезапно вскрытой артерии. Боль заполнила занемевшую в блаженном, пьяном забытьи душу и вмиг залила все вокруг, неся с собой и тоску утраты, и бессилие, и опустошение.
Охватив голову руками, Максим заплакал. Слезы мутными тяжелыми потоками заструились из глаз. Раскачиваясь из стороны в сторону, он уже не сдерживал тоскливого, нечеловеческого воя, переходящего в тяжелый стон.
Эти звуки внезапно испугали Максима и он, всхлипывая и трясясь, некоторое время плакал беззвучно. Слезы принесли облегчение. В голове слегка прояснилось, боль отступила. На ее месте в груди теперь стала образовываться какая-то пустота. Все еще всхлипывая и шатаясь, Максим побрел в ванную.
Там из зеркала на него глянуло незнакомое синеватое, опухшее лицо. Отросшая щетина уже не кололась под пальцами. Она послушно льнула к щекам под накрывающей ее ладонью. Бездумно, механически совершая знакомые движения, Максим намылился и начал бриться.
Белая пена оттенила землистую серость кожи. Плавные движения бритвы, почему-то, напомнили движение смычка. Тяжелые прозрачные звуки скорбной мелодии, как капли, падали в пустоту.
Кап-кап-кап…
В груди вновь зарождался крик. Он разрастался, подобно снежному кому и неумолимо рвался из горла. Напряженные голосовые связки гудели, туго натянутыми проводами.
М-м-м-м-м…
Максим изо всех сил закусил губу, чтобы глухое мычание не перешло в рев. Звуки рвались с настойчивостью свинцовой дроби сквозь истончившуюся плоть. Боль в прокушенной губе нарастала. Она постепенно привела его в себя.
Глядя в зеркало, прямо в свои остановившиеся глаза, собрав в комок остатки воли, и дрожа от предельного напряжения, он заставил окружающий мир выйти из багровой зыбкости бреда и утвердиться в ярком электрическом свете ванной.
Он заставил себя смотреть в собственные погасшие глаза, и был не в силах поверить в то, что привычная, стабильная жизнь вдруг рассыпалась в одно мгновение на тысячи мелких осколков, в то, что это случилось с ним, с его жизнью.
Максим с размаху стукнул кулаком по зеркалу. В месте удара образовалась тонкая паутинка трещин. Они разбежались во все стороны прямыми острыми лучами и через мгновение, в раковину хлынул поток стеклянных обломков. Они покрыли искристым ковром холодную белизну раковины и алые капли крови, упавшие с прокушенной губы.
Замерев, Максим наблюдал за блестящим водопадом стекла, еще недавно бывшего гладкой, незамутненной поверхностью. Последний остроконечный осколок, громко звеня, прокатился по керамическому овалу.
Дзинь, дзииннь….
Стряхнув с себя оцепенение, он прислушался.
Дверной колокольчик дергался и дребезжал под нажимом, чьей – то настойчивой руки. Несколько секунд тишины и вновь нетерпеливый звон, сменившийся дробным стуком.
На ходу, размазывая по лицу пену и кровь, Максим двинулся к двери. Недавний всплеск эмоций позволил ему взять себя в руки. Справляясь с дверным замком, Максим мельком глянул на пальцы. Они почти не дрожали.
Дверь распахнулась. На пороге стояла невысокая пухлая блондинка, с короткой модной стрижкой. Максим видел ее среди секретарш, работающих в конторе, но, никак не мог припомнить, как ее зовут.
Так он и стоял, молча глядя на девушку, вяло перебирая в уме женские имена, в надежде на помощь свыше.
- Вы не пригласите меня войти? - спросила она.
- Зачем? - вопросом на вопрос ответил Максим, не двигаясь с места.
- Просто за тем, что я выполняю данное мне поручение и стремлюсь сделать это как можно лучше. – В заученных интонациях проскальзывало нечто, похожее на потрясение.
От его вида?
- Что за поручение? - Максим явно не собирался сдавать своих позиций.
- Шеф попросил меня навестить Вас, - терпеливо объясняла девушка. - Он обеспокоен Вашим отсутствием, а поскольку на телефонные звонки Вы не отвечаете, то сегодня он пригласил меня к себе и сказал: «Даша, поезжай к Максиму. Возможно, он болен или делает какие-то глупые, никому ненужные вещи, о которых потом пожалеет».
По мере объяснения неожиданная гостья все более приходила в себя. В ее тоне появились убеждающие нотки: так обычно говорят с непослушными детьми.
- И вот я здесь. По пути заехала на рынок и в пару магазинов, чтобы купить кое-что и вижу, что поступила весьма предусмотрительно. - В глубине ее глаз вспыхнули огоньки. - Вы позволите мне войти? - Она вопрошающе взглянула на Максима.
В продолжение ее речи, Максим не мог не отметить легкость, с которой Даша разрешила проблему с собственным именем. Он почувствовал благодарность, что теперь не нужно извиняться или делать другие неловкие жесты в отношении этой милой девушки, которая вот так неожиданно вовремя появилась здесь со своей заботой о нем.
Сейчас Максим не думал о том, что это внимание было лишь добросовестным выполнением чьего-то поручения. Его радовал сам факт существования этого небезразличия к его судьбе. Поэтому он посторонился и приглашающим жестом распахнул дверь.
Удивление и замешательство отразились на лице у Даши, когда она бегло осмотрелась, войдя в комнату. Толстый слой пыли покрывал мебель. Везде валялись брошенные вещи, одежда. В кухне, на столе громоздились горы посуды, в кастрюлях, стоящих на плите засохли и покрылись зеленым налетом остатки пищи.
- У меня здесь не совсем убрано, - неловко сказал Максим. – Извините.
- Не совсем убрано? – Переспросила Даша. - Да здесь совсем неубрано! Случайный каламбур рассмешил ее, и она неожиданно залилась легким, заразительным смехом.
Озадаченный, Максим несколько мгновений удивленно глазел на девушку, а потом несмело улыбнулся. Его удивление вызвало новый взрыв хохота. Отсмеявшись, Даша опять посерьезнела и сказала:
- Не обращайте внимания, пожалуйста. У меня такое бывает. Несанкционированный приступ веселья.
Максим спохватился, что он до сих пор с глуповатой улыбкой смотрит на Дашу, упиваясь ее жизнерадостностью. Она, казалось, явилась из другого мира, полного солнца и света, и так непохожего на тот, в котором он пребывал сейчас.
- Это Вы должны извинить меня. Я сам не могу понять, когда же успел так все захламить.
- Если не возражаете, я могла бы Вам помочь.
- Нисколько, нисколько, - пробормотал Максим, чувствуя себя законченным идиотом. – Располагайтесь, чувствуйте себя как дома.
Эта глупейшая фраза вконец доконала его, и он поспешил ретироваться в ванную. Там Максим немного постоял, задумчиво и непонимающе глядя на осколки зеркала, а потом, махнув на все рукой, пустил пенистую струю воды. В ожидании, пока ванна наполнится, вслепую закончил бриться, потом залез в теплую воду и долго нежился в ней.
Физическое расслабление позволило несколько успокоиться взвинченным нервам, а незримое ощущение присутствия постороннего человека - мобилизовывало и не давало скатиться на грань очередной истерики.
Через час он чувствовал себя значительно лучше и даже ощутил в себе силы предстать перед Дашей. Возможно, он сможет выдержать и несколько минут короткого, вежливого разговора. Максим распахнул дверь ванной и замер на пороге.
В нос ему ударили ароматы жареного бекона, яиц, свежего огурца и кофе. Лишенный в течение многих дней пищи желудок свернулся в тугой, болезненный комок. Рот мгновенно наполнился слюной, а чувство голода вызвало легкое головокружение. На звук открывшейся двери, из кухни появилась Даша. Она смущенно улыбнулась:
- Я приготовила кое-что наспех. Пойдемте, перекусим.
Не в силах вымолвить ни слова. Максим только кивнул. Он успел мельком заметить, что в комнате нет уже того вызывающего беспорядка. Вещи, громоздившиеся кучами на креслах и полу - исчезли. Разбросанные бутылки собраны в аккуратную шеренгу у стены. Грязная посуда, окурки и бумажки пропали со стола бесследно.
Сам стол застелен свежей скатертью и сервирован для легкого завтрака. На тарелках дымилась аппетитно пожаренная яичница. В миске истекали соком алые помидоры, окруженные частоколом аккуратных ломтиков огурцов. От кофейника поднималась тонкая струйка ароматного пара, а рядом, в плетеной сухарнице, на белой салфетке, высилась горка сдобных булочек.
- Прошу к столу, - улыбнулась Даша.
Тщетно стараясь скрыть нетерпение, Максим набросился на еду. Он смог остановиться только тогда, когда Даша заботливо налила ему вторую чашку кофе. Крепкий и ароматный напиток приятно согревал саднящее горло и живительной бодростью разливался по жилам.
Максим глубоко вздохнул и откинулся на спинку стула. Он внимательно посмотрел на девушку, сидящую напротив. Охватив чашку обеими ладонями, она неторопливо пила исходящий паром кофе. Глаза ее внимательно следили за Максимом, а уголки полных, красивой формы губ, были приподняты, готовые в любой момент к улыбке.
- Ну, как? Полегче? – Она все-таки улыбнулась.
- Значительно, - подтвердил Максим. Над столом повисло неловкое молчание.
- Тогда моя миссия выполнена. Вы не проводите меня? – Даша встала, и начала ловко собирать со стола посуду.
- Конечно, провожу. Только давайте допьем кофе, а вы, тем временем расскажете мне о себе.
- Вы используете служебное положение в личных целях! – Шутливо заметила Даша. - Пытаетесь «расколоть» бедную девушку. А, тем не менее, в моей жизни нет ничего примечательного. Все обычно и даже, где-то, банально…
- Нет, ты совсем необычная, - думал Максим, прислушиваясь к чуть насмешливому рассказу Даши.
Он не вникал особенно в смысл ее речи, но послушно улыбался в ответ на ее улыбку и вставлял ничего не значащие междометия в образовывающиеся паузы. Он наслаждался приятным голосом и живыми интонациями девушки и совершенно погрузился в созерцательное состояние, из которого его вывел внезапно заданный вопрос.
- Так вы совсем меня не слушаете! - Торжествующе воскликнула Даша. - Я подозревала это.
- Нет, нет, - попытался протестовать Максим. – Я отвлекся буквально на секунду.
- Ну, да! На секунду! –Поддразнила его Даша. - Я уже пятнадцать минут рассказываю вам о проблемах полового размножения микробов, а вы утверждаете, что только на секунду отвлеклись.
- О проблемах - чего? – Максим был ошарашен.
- Я недавно читала какой-то переводной детективчик. Так, ничего заслуживающего внимания. Так вот, там один повеса развлекал своих дам рассказом о половом размножении микробов. Точнее, он сражал их этим наповал. Меня, кстати, этот вопрос заинтересовал настолько, что я его глубоко и всесторонне изучила.
- И что-же? - Заинтриговано спросил Максим.
- Представьте себе, имеет место быть!
- Что - проблема?
- Да, нет! Факт! – Даша откинула голову и захохотала.
Она смеялась с удовольствием, заразительно и Максим, совершенно неожиданно для себя, начал вторить ей. Смех разрастался снежным комом, заполнял легкие, мешая дышать и наливая слезами глаза.
Отсмеявшись, Даша засобиралась уходить. Набросив куртку, Максим проводил ее до остановки автобуса и почувствовал легкое сожаление, прощаясь с ней. Несколько часов, проведенных в обществе интересной, смешливой девушки, а главное, - неподдельный ее интерес к нему, который Максим почувствовал, неожиданно скрасили его жизнь, наполнили неясной надеждой.
Может быть надеждой на то, что жизнь - не наладиться, нет, а просто продолжится; что, возможно, когда-нибудь, в ней, в этой его загубленной жизни, найдется немного места для смеха и мыслей, не связанных с его неискупимой виной…
4.
Легкость и надежда стали покидать Максима по мере его приближения к дому.
Надежда на что?
Искупление…
Возможно - ли это?
Свернув за угол, он направился к небольшому уютному скверику с детской площадкой в центре.
Отгороженный от окружающих его домов и дорог ровным рядом стройных берез, он являл собой идеальное место для детворы и их чадолюбивых мамаш. Обычно они сидели с книгами и вязанием в руках на удобных скамейках с высокими спинками и наблюдали за играми малышей. Сейчас сквер был пуст.
Шаркая подошвами по пробивающейся зеленой траве, Максим добрел до скамейки и повалился на нее. От недавнего подъема не осталось и следа. Он глядел в высокое весеннее небо и чувствовал, как депрессия вновь наваливается на него черным душным покрывалом. Однако сопротивляться ей нет ни сил, ни желания.
Где-то глубоко, на краю сознания, мелькнула мысль о том, что можно со всем этим покончить сразу, одним махом. Тотчас же, вслед за нею всплыло лицо Евы, полное жизни, с глазами, яркими и лучистыми, переполненными любовью к нему. А потом - это же дорогое лицо, но уже с печатью неземного покоя.
Максим почувствовал, как горячие и едкие слезы наполнили его глаза и безудержно полились по щекам. Он не пытался сдержать их, не пытался быть мужественным и сильным. Сейчас-то он уже мог точно сказать себе это, потому что всегда предпочитал знать правду.
Он слаб. Он не в силах перенести смерть любимой женщины. Он не может жить со знанием того, что ее больше нет. Ему сейчас очень хочется умереть, чтобы больше никогда не испытывать этой душевной боли. Никогда не испытывать неясного, но такого горького чувства вины. Вины за то, что не успел рассказать ей о своих чувствах. Не успел убедить в том, что те радость, краски и соль жизни были его любовью к ней. А теперь они навечно погребены вместе с бутоном кремовой розы, которую он вложил в безответные пальцы Евы.
Так сидел Максим, потеряв счет времени. Слезы закончились, принеся опустошающую легкость. Она, эта легкость, немного погодя, отступит под тяжестью вернувшегося горя, но сейчас она была. Она давала краткий отдых измученной душе.
Голова Максима склонилась на грудь, и он задремал. Ему показалось, что он только на мгновение прикрыл глаза, но когда открыл их вновь, то увидел, что небо изменилось. Облака, похожие на изорванные клочья ваты, уплыли, солнце - перешло на другую сторону небосвода, тени предметов удлинились. Ноги и левая рука озябли.
Максим пошевелил пальцами ног в ботинках и, сделав попытку привстать, оперся на правую руку. Рука погрузилась в мягкий мех, а из под рукава глянули желто-зеленые кошачьи глаза.
5.
Предутренний сон тягуче-сладкий, с запахом молочных ирисок, которые в детстве любил жевать Максим. Он вытягивался в длинные тонкие нити, опутывая сознание паутиной карамельных снов.
Какая-то часть мозга уже проснулась, подчиняясь многолетней привычке, но другая – еще цеплялась за сладкую безмятежность нереальности. Вдруг над самым ухом раздалось настойчивое урчание.
- Кошка, отстань! – пробурчал Максим. - Еще пять минут.
Он зарылся головой в подушку, но знал, что пяти минут не будет. Эта упрямица будет настойчиво мурлыкать в самое ухо до тех пор, пока он не встанет. Мурлыкать? Эти звуки больше походят на урчание мотора небольшого трактора. Они проникают так глубоко в мозг, что изгоняют последние остатки сна.
Если и это не помогает, то на помощь приходят другие ухищрения: однажды эта чертовка даже умудрилась стащить с него одеяло. Она зацепила одеяло когтями и кувыркалась до тех пор, пока не обернула его вокруг себя, и не шлепнулась на пол.
Жалобные причитания, доносившиеся из огромного рыхлого клубка, тогда рассмешили Максима, и он долго и осторожно распутывал его, доставая Кошку.
За эти несколько месяцев, которые провела Кошка у него дома, с того самого дня, когда они вместе дремали на скамье в сквере, вскоре после смерти Евы, он так и не придумал ей имени. Правильнее будет сказать, что это она не захотела откликаться ни на простенькие Мурка и Катька, ни на более изысканные - Пушинка и Белоснежка.
На эти две последние Кошка просто обиделась: угольно-черная, с короткой шерстью, она не замедлила продемонстрировать свою обиду взъерошенной шерстью, поднятым в боевую стойку хвостом и сердитым фырканьем.
На последнюю попытку Максима – кличку Изабелла - она не сочла нужным даже ответить и, гордо задрав хвост, удалилась. Так она и осталась для него Кошкой.
А тогда, в сквере, он с изумлением смотрел на небольшого котенка, который доверчиво устроился около него. Его тронула эта доверчивость. Он же, как будто поняв его состояние, грациозно, с удовольствием потянулся, вытянул лапки и несколько раз выпустил коготки, поощрительно покалывая Максима.
Озадаченный, Максим механически почесал его за ухом и был награжден довольным урчанием. Он еще не знал, что его одиночеству в этот момент пришел конец. Спустя некоторое время Максим собрался уходить и встал, отряхивая брюки. Он услышал, и мог поклясться в этом, такое удивленное и негодующее мяуканье, что в изумлении оглянулся.
На крашеных деревянных досках сидел котенок и с укоризной смотрел на него. По инерции, Максим сделал несколько шагов прочь, но потом решительно вернулся, засунул мохнатый комок под куртку и быстро зашагал к дому. Потом оказалось, что котенок на самом деле был молодой кошечкой, ласковой и игривой.
В квартире Кошка повела себя по-хозяйски: обнюхала пол, заглянула в кухню и ванную, а затем прямиком отправилась в спальню. Там она легко вспрыгнула на кровать и легла, свернувшись клубком на подушке Евы.
Спустя некоторое время Кошка появилась в кухне и требовательно мяукнула несколько раз.
- Проголодалась, кисонька? – Максим, наклонившись, провел рукой по шелковистой спинке. - Ну-ну, посмотрим: что там у нас есть?
В холодильнике еще оставалась еда – результат Дашиных стараний. Наложив полную тарелку салата, колбасы и мяса, Максим наблюдал, как Кошка ест.
Она определенно была голодна. Потому Максим не мог понять некоторого неудовольствия, с которым Кошка поглощала деликатесы.
Потом, со временем, он привык и перестал удивляться каким-то очень человеческим эмоциям, которые демонстрировала Кошка.
Она даже взяла на себя заботу о Максиме: будила его по утрам, следила, чтобы он завтракал, отказываясь есть без компании, а главное, как умела, скрашивала его одиночество.
Максима сначала это забавляло, иногда сердило, а потом он привык и стал принимать установившийся порядок вещей как должное. Теперь ледяное одиночество и боль утраты, хотя и были сильны, потеряли, благодаря Кошке, свою ранящую остроту.
А когда тоска наваливалась неподъемной чернотой, Кошка, каким-то образом угадывала его состояние. Она забиралась к нему на колени, терлась головой о его щеки и утешающе мурлыкала.
Максим смотрел в желто-зеленые кошачьи глаза и, зачарованный неподвижным взглядом, постепенно успокаивался. Несколько раз, в наваждении, ему показалось, что глаза стали зелеными, человеческими, очень похожими на глаза Евы.
Ева, Ева…
Теперь он уже мог думать о ней без того чувства вины, что раздавливало как асфальтовый каток: не успел, не убедил, не уберег….
Макс тяжело вздохнул: пора вставать. Поспать уже все равно не удастся. Он прислушался: мурлыканье затихло, сменилось тишиной ожидания.
Тогда Максим тоже притих, затаился с закрытыми глазами, уткнувшись носом в душную подушку. Он почувствовал, как под осторожными шагами подбиравшейся Кошки прогнулась упругая поверхность, а потом ощутил мягкую кошачью лапку у себя на щеке.
Едва сдерживая смех, продолжая притворяться спящим, он ждал: что же будет? Несколько раз настойчиво тронув лапкой щеку и не дождавшись ответа, Кошка сунула нос прямо в ухо Макса и нетерпеливо заурчала.
Не получив должного результата, а может догадавшись о розыгрыше. Она внезапно вспрыгнула ему на шею и куснула за мочку уха. Максим от неожиданности подскочил, но тут же улегся обратно, бормоча проклятия.
Кошка, довольная произведенным эффектом, аккуратно вылизала лапку, и, подняв хвост трубой, с достоинством прошествовала в кухню: пришло время завтрака.
- Ах, ты, маленькая чертовка негодовал Максим. - Добилась – таки своего! Ладно, встаю, встаю, сейчас. Налью тебе молока! Может, тогда отстанешь.
Он плеснул молока в блюдце и отправился в ванную, с удивлением отмечая свое хорошее настроение.
6.
Старясь не шуметь, Максим отбросил одеяло и встал. Он с удовольствием потянулся так, что хрустнули суставы и сильно, ощутимо натянулись мышцы. Улыбаясь, взглянул на спящую девушку. Вчера они славно повеселились!
Затянувшаяся вечеринка, на которую затащила его Даша, в кругу незнакомых и отстранено – доброжелательных людей, сделала свое дело. Под влиянием выпитого хорошего коньяка и теплой атмосферы, Максим расслабился.
Вчера была годовщина смерти Евы. Как всегда, в этот день с утра навалилась депрессия. Максим не пошел на работу, и весь день пролежал, уставившись в потолок. Даже Кошка, обычно такая чуткая к подобным состояниям Макса, куда-то забилась, и ее не было видно.
Ближе к вечеру примчалась Даша. Она влетела в комнату, принеся с собой запах свежести и тот необычный аромат осени, печальный и терпкий, от которого щемит сердце. Впрочем, додумать до конца Максим не успел.
Даша раздвинула шторы, впустив в комнату тускнеющее золото предзакатного солнца, запрыгнула с ногами на кровать и затормошила хмурого Максима.
- Хватит хандрить! Одевайся, едем!
- Куда? Не хочу, - попытался протестовать Максим.
Но она, не слушая возражений, уже доставала из шкафа одежду, отбрасывая ненужное прямо на пол. Потом, не переставая щебетать, потащила Макса в ванную. Тот не успел оглянуться, как стоял выбритый и полностью одетый в прихожей.
- Так куда, все-таки мы отправляемся? - сделал он последнюю попытку запротестовать. - Для чего столько энтузиазма?
- Не для чего, а для кого, - поправила она его. - Для тебя, солнце мое.
Так они оказались там, среди Дашиных друзей – тактичных и милых людей, которые не задавали ненужных вопросов и не бросали любопытствующих взглядов.
Здесь Максим почувствовал, как депрессия, свернулась змеей и уползла в дальний уголок его души, под переливы звонкого Дашиного смеха. Она спряталась, утащив с собой и чувство неясной вины оттого, что он сейчас, веселясь и оттаяв душой, предает Еву.
Ева, Е-воч-ка….
Далекий всплеск боли.
Макс знал, что эта боль будет с ним всегда, как и память о его Еве, вечная память. Но сейчас - жизнь брала свое. После долгих месяцев запоя и недель, полных душевных страданий, когда любая, даже сильная физическая боль кажется лишь небольшой передышкой для изболевшегося сердца, а истерзанная душа просит хоть чуточку забвения, появление в его жизни Кошки и Даши он считал чудом.
Правда, эти две дамы совершенно не выносили друг друга. Кошка открыто демонстрировала неприязнь. Даша сделала несколько попыток задобрить ее, но в ответ получила пару весьма болезненных царапин.
- Твоя дуэнья явно меня не переносит, – сказала Даша, морщась от прикосновения к царапинам ватного тампона с зеленкой. - Это ревность, такая же, как и у людей. Надо же!
Удивленно приподняв брови, она разглядывала ссадины. Потом перевела взгляд на Кошку:
- Если ее не удалось победить этим, - девушка кивнула на тарелку с разложенными на ней деликатесами, которыми Максим и Даша тщетно пытались заинтересовать недотрогу, - то ее не победишь ничем! Давай, не будем нервировать животное.
Испытывая какое- то облегчение, Максим согласился.
После этого они взяли за правило встречаться вне дома. Но с тех пор, Кошка внимательно и подозрительно обнюхивала Максима каждый раз, когда он возвращался, и всякий раз безошибочно узнавала о его свидании с Дашей.
Тогда она демонстрировала ему свое неудовольствие и презрение всем своим видом, начиная с мордочки и заканчивая кончиком замысловато изогнутого хвоста. Она некоторое время не разрешала себя гладить и угрожающе шипела в ответ на попытку приласкать ее.
Сегодня впервые Макс и Даша были вместе у него дома. Во избежание неприятностей, они, шушукаясь и смеясь перед входной дверью, изобрели план. Согласно ему, Максим должен был войти первым и, заманив Кошку в кухню, запереть ее там. Чтобы той не было скучно в одиночестве, они решили скрасить ей жизнь целой тарелкой ее любимых блюд.
Так они и поступили. Несмотря на громкие протесты и яростное сопротивление, Кошка была выдворена из спальни, где она, по обыкновению, ждала Максима, и торжественно устроена в кухне. Чтобы унять голос совести, Макс от души насыпал в миску любимого Кошкой печенья, отрезал большой ломоть истекающей прозрачной слезой, розовой копченой лососины и налил молока.
Потом они, под неумолчное царапанье и протестующий вой из кухни, прокрались в комнату. Там Макс и Даша, как напроказившие дети, дурачились и строили предположения о наказании, которому подвергнутся утром. Но в неумолчных кошачьих воплях так явственно слышалась ярость и угроза, что смех постепенно стих.
- Она говорит с человеческими интонациями! - Даша благоговейно прислушалась.
Достигнув кульминации, кошачий крик внезапно прервался на самой пронзительной ноте, как будто его хозяйка поняла всю тщетность протестов, и затаилась. Теперь наступила тишина. Они замерли в ожидании. Текли минуты, но ничего не происходило. Тишина сгущалась, наполнялась тревогой.
- Эй, Кисуля, как ты там? - громко спросил Максим, стараясь, чтобы голос его прозвучал шутливо. В ответ раздалось легкое царапанье.
- Все в порядке. Она переживет. - Он повернулся к Даше и нежно сказал: - Иди ко мне.
Даша скользнула в его объятия, и мир остался далеко за пределами их Вселенной на двоих.
7.
Наутро Максим почувствовал легкие угрызения совести. Остаток ночи Кошка, он должен был признать это, вела себя безупречно. Ее не было слышно даже сейчас, поздним утром, хотя все установленные ею сроки для завтрака, уже прошли.
Максим набросил халат и, тихо ступая, вышел, слегка прикрыв за собою дверь в спальню. Дурачась, легко стукнул пальцами о косяк кухонной двери.
- Можно? - он ступил на порог кухни и позвал: - Кошка, где ты?
Она лежала в углу, укоризненно глядя на него ярко- зелеными глазами и даже не двинулась при его появлении.
- Ну, не сердись, моя хорошая! Киса, Кисонька, - заискивающе бормотал Максим.
Он протянул руку, внутренне опасаясь острых, как лезвия, когтей. Но Кошка только тихо мяукнула и продолжала лежать, лишь слегка изгибаясь гибким мускулистым телом под его рукой.
- Так ты не сердишься? Хорошая, хорошая! - Он облегченно вздохнул и расслабился. - Пойду приму душ, а ты еще немного побудь здесь. Будь умницей.
Макс привычно знакомил Кошку со своими намерениями:
– Потом налью тебе молока и дам твою любимую колбаску.
Кошка благосклонно смотрела на Максима и тихо мурлыкала. Она с небрежной грацией, расслаблено лежала на полу. Только напряженный хвост - сжатой пружиной, со сдержанной яростью, - метался из стороны в сторону. Он застывал в те мгновения, пока хозяин смотрел на нее и вновь продолжал свое угрожающее движение, когда Макс отводил взгляд.
- Все, иду. Скоро вернусь.
Максим последний раз провел рукой по гибкой спинке Кошки. Она под его рукой изогнулась и, прикрыв глаза, довольно заурчала. В ванной, стоя под теплым душем, Макс не мог видеть черную тень, скользнувшую в дверь спальни.
8.
Девушка лежала на кровати, едва прикрытая легкой простыней. Она свернулась в уютный комочек, положив руку под щеку. Нежное, округлое лицо светилось безмятежностью, грудь тихо приподнималась, а уголки пухлых губ изогнулись в полуулыбке. Стояла тишина, нарушаемая лишь едва уловимым, легким дыханием.
Кошка проскользнула в узкую щель приоткрытой двери и остановилась. Казалась, она ждет, когда ее зеленые, прищуренные глаза привыкнут к полумраку спальни. Непроницаемый взгляд животного быстро перебегал с предмета на предмет и, наконец, остановился на спящей.
Несколько мгновений, Кошка внимательно и оценивающе всматривалась в девушку. Под ее тяжелым взглядом Даша пошевелилась. Она вдруг тревожно заметалась, ее руки нашарили простыню и натянули ее повыше, словно пытаясь укрыться от струи ледяного воздуха, внезапно потянувшего ниоткуда.
Кошка замерла. Несколько мгновений настороженной тишины и застывшей напряженной позы. Убедившись, что Даша не проснулась, Кошка крадучись двинулась к кровати.
Она обогнула кресло, легко ступая, прошла по ковру и, пробираясь совершенно бесшумно, скоро очутилась у высокой задней спинки кровати. Здесь она присела и долго задумчиво смотрела снизу вверх на лежащую фигуру.
Потом, как будто приняв решение, вновь встала, потянулась, растягиваясь всем своим гибким, сильным телом и решительно двинулась в обход кровати. Кошка шагала легко и быстро. Грациозное, едва заметное усилие и вот - ее лапа, с подобранными острыми когтями уже в воздухе. Еще мгновение, - и она опускается на невысокий мех ковра.
В момент соприкосновения с упругой поверхностью его, вдруг, между мягкими кожаными подушечками кошачьих лап, мелькают беспощадно острые когти. Мягко опадает вздыбленная пушистая шерсть, и каждый бесшумный шаг, почему-то, звучит как удар погребального колокола.
Добравшись до изголовья, Кошка без усилия вспрыгнула на невысокую тумбочку.
Тумбочка слегка возвышалась над кроватью и теперь, усевшись и аккуратно обернув лапы хвостом, Кошка видела подушку и голову спящей Даши. Она приготовилась к длительному ожиданию.
Девушка лежала на боку. Одна ее рука была засунута под подушку, а другая покоилась на нежном изгибе шеи. Под пальцем с розовым, заточенным ногтем, легко вспухала и опадала нежно-голубая жилка.
Тем временем, шум воды в ванне стих и громче зазвучал голос Макса, напевающего мелодию бравурного марша. Ева всегда хохотала над привычкой Максима петь в ванной. Тем более что при этом тот не старался соблюсти правильность исполняемой мелодии. Обычно упор делался на громкость.
Кошка насторожилась и вся подобралась. Теперь в ее позе не было ничего от ожидания. Она изготовилась к нападению. Громкие трели Максима приблизились к спальне, но затем, после небольшой паузы двинулись в направлении кухни.
Взгляд Кошки метнулся к двери и вновь вернулся к девушке. Но теперь он отяжелел и стал настойчивым. Словно ощущая его тяжесть, Даша заметалась во сне. Пытаясь проснуться, она перевернулась на спину и потянулась.
Простыня соскользнула вниз, обнажив нежную круглую грудь. Потянув за убежавший край полотна, Даша глубоко вздохнула и повернула лицо к Кошке. Ее глаза еще были закрыты, но сквозь сон она уже услышала утреннюю песнь Максима.
Девушка нежилась в приятной истоме, предвкушая великолепное пробуждение. На обнаженной шее, под тонкой кожей торопливо билась нежно-голубая жилка. Кошка застыла на миг, похожая на сжатую пружину, не сводя глаз с пульсирующей добычи.
Голубые глаза девушки неожиданно распахнулись и встретились с полыхающей зеленью кошачьего взгляда. Ненависть и решимость успела прочесть она в нем. Черная молния мелькнула в воздухе. Чудовищная боль обожгла шею чуть выше ключицы. Острые бритвы когтей полосовали, рвали и кромсали нежную плоть.
Даша почувствовала, как горячая вязкая жидкость толчками выплескивается откуда-то и, белоснежное еще минуту назад белье, темнеет, покрываясь расползающимися мокрыми пятнами. Сознание ее померкло.
Вбежавший Максим остолбенело застыл на пороге. Он увидел залитую кровью кровать и распростертую на ней, Дашу. Его изумленный взгляд запечатлел, как на фотопленке с ядовито – яркими цветами, откинутую тонкую руку с белоснежной кожей, по которой протянулась глянцевая алая полоска.
Кисть безжизненно свесилась с края кровати, а на кончике пальца медленно набухала кровавая капля. Она увеличивалась, вытягивалась и, наконец, побежденная собственной тяжестью, медленно и плавно оторвалась от опоры и полетела вниз.
Ка-а-а-пп….
С трудом поворачивая голову, Максим обвел глазами комнату. На полу, в солнечном луче, с играющими в нем пылинками, сидела Кошка и с отсутствующим видом вылизывала лапку….
.