2
Так устроил люд за Моревною боление. Не простое боление - спортивное. По холмам ближним, по долам - то трибуны все. И под каждой вам тут яблонькой свидание. Та деревня пришла в цветах спартаковских, а другая - в голубом да белом - гжелевом. А как станут за Моревною доглядывать - локотки у парней так и чешутся. И идут тут красно-белы на динамовских. Под задор такой девки петь начнут. Все частушки, да частушки только матерны. В городах окрест уже запустение, потому - народ к Моревне все подтягивал, зелену траву гектарами вытаптывал.
А Моревна-то во сне как в баюн-траве. Почитай уж суток трое как без отдыха, и теперь на солнце дремлет - не трогайте. Полегли тем днем поспать и болельщики. Лишь влюбленные бродили все под яблоньми. Им, влюбленным, что ни ночь - то без сна сидят, и вздыхают на Луну - питрисам жалятся. А теперь-то, вишь, день за ночь идет, потому как дядя-сон Моревну жалует.
А и что ж эту девку не жаловать... Тело белое - все как сахарно. Брови черные - без косметики. Косы длинные порасплетены. Ко плечам да ко груди косы ластятся, наш невольный взгляд стремясь позабавити. Под животик рука легла лодочкой, эдак скромно от нас прикрываючись. Бедра девичьи глаз в полон берут, до коленок провожают - не отвертишься. Ну а дальше в зелене траве скрываются ейны икры-стопы-пяточки, да пальчики. Все как есть нежно, игриво, да точеное, ярким солнышком разморенное. А кто пробовал, тот знает - тело шелково. А кто вкус спознал - вспомни, хмеля в ней, в нашей лапушке, что в Smirnoff-воде. А какие ейны прелести вам лакомы, да какие в вас родят беспокойный жар, то не знаем мы, а только сочувствуем.
А пока тот дядя-сон Моревну пестует, да врачует ейна сахара потертостости, во глухом во болоте дикий стон стоит. То Горыныч-Змей ноздрями поигрывает, тело длинное кольцами в тине вьет. Тонкий запах Моревнин естественный, до него, до зеленого, юный ветер снес, да башки его тем запахом в дурман впихнул.
За последню сотню лет Змей повымахал. И не только что росточком, главно - мудростью. Приезжал к нему недавно наш Муромец. Привозил татаров пленных немеряно. И татары все холеные, отборные. Наш Илейка-то в силе знает толк. Только Змей на татаров не позарился. Поглядел на них спросонок, да хвостом вильнул... От того ли от движения хвостатого все болото дыбом встало и татар снесло. Почитай неделю Муромец их взыскивал. По окрестным деревням у вдов да бабушек. А с татарами легко эдак справимшись, Змей очухался от недельна сна, да увидев пред собой Илью Муромца, весь осклабился - морды наглые. А Илья-то наш, было, сам - за палицу. Только в сбруе новой паличной запутался. Все китайски ремешки, турецки пряжечки, будто побыл в магазине, что из телека. Раньше палица с колечком на ремне висит, да под праву руку молодца просится, а теперь - все чехлы новомодные, начиненные, вишь, селикогелием.
Не прошло и получаса все-тки справился, наш Илейка с ремешками, да с подтяжками. Поглядел на Змея - Змей лежмя лежит, подперевши хвостом буйны головы. На Илью в шесть глаз хитро так поглядывает. А у ног Ильи - доска, на ней шахматы. Тут Илью-то будто обух искрой пот прошиб. Змей-то, вишь, к свиданию готовился. А Илья-то на мудрость индийскую, как дурак какой, со дубьем стоит. Так что Змей-то наш - не лягушечка. И не только размером и статями, а и мудростью - веками с годочками.
Как Корчной с Капа Бланкой бился Змей с Ильей. С тем Ильей, что в броне, да из Мурома. Мудренее кто из них, да кто сметливей, кто кому по гланды вставил длинна эндшпиля - мы не знаем, да и вам - не советуем. Только с тех времен Илья татар не жалует и походом на орду ходить брезгует. А читает в светлой горенке Бродского, сбрую с палицы использует вместо невода.
Но вернемся-ка мы к Змею окаянному. Что замыслил Змей, да что хочет он?