Влад

               
В мечтах он уносился в даль жизненных границ, но по возвращению в вонючую постель, он открывал глаза, поднимая веки, и тошнил про себя тихо и спокойно, как будто и не было вовсе жизни. Впрочем, он так и думал, что являлось его секретом.
Но иногда он уставал мечтать, и это были самые ужасные мгновения. В бреду, он думал и видел лишь грязный снег на стеклах: кричи, но никто тебя не услышит. Но ему везло постоянно, что его злило. Его слышали стены и мокрая, от пота и мочи, постель, а также шкаф и раздолбанное вороном кресло.
Но время приучило его любить ворона. Ворон родился скучно и никто не знал про него, и мыслил ворон по-настоящему, как и положено птице. Еще год (он не помнил) назад, ворон прилетел к нему в распахнутое весенним ветром окно и сказал:
-Чтобы не было тебе плохо, я пришел. Ты лишь корми меня, да чеши мои перья.
А он приподнялся на руках и тихо крикнул:
-Верни мне жизни сок, - но ворон лишь хихикнул в крыло, а затем сел в кресло.
-Ты же звал меня, так почему же не ублажаешь меня для будущего? -  спросил ворон, заваривая кофе.
-Я лишь смерти жду, как спасения, а ты смеешься над своим отражением в мире людей, - протестовал он. И тогда ворон первый раз разозлился, и клюнул кресло.
-Так окунись же ты туда, куда умоляешь взять!
И он пробовал на вкус смерти куски, и видел, как кончаются пионеры у партии, и что нет беспомощнее материи, чем знание. И медленно, словно во сне, он умирал тысячу раз, но снова пробовал воду жизни, не зная, что делать.
А выход был всего в метре от него: восседал на кресле старом и жрал немолотое кофе.
-Кричи, старик. Ежели задохнешься, так не видеть тебе храма.
-Ох, блять, кричу!
И крик его, разрывая на части агонию радиоэфира, слышался всем, но никто не знал, что это с пятого этажа орет пенсионер Влад, который уже тридцать лет ждет.

*   *   *
Ветер рвал его череп на части, и он чувствовал это.
Одна из тысячи жаб ночных прыгнула ему в рот и протиснулась сама к смерти желудочной. Он видел, что другие жабоподобные твари жрали лягушек аквариумных.
-Эх, не хватает тебе артистизму. Выше голос, выше ноты, а не то не дам тебе пряники бытия, -  ворон включил проигрыватель и заставлял петь Влада.
-Изыди, ворон! - крик его разбудил на втором этаже сраного грудничка, и тот прикусил матке вымя.
-Ишь, как орет придурь. Нажрался, небось, с шофером, да режут друг друга, - говорило сборище отвратных людей на восьмом.
Ворон приходил к Владу в виде шофера Московского таксешного парка или залетал в окно.
Он вдруг запротестовал, кинулся на деда, клевал его синюю грудь, но…
Волна летнего, каменистого, мучного снега закружила его, и он, разорвавшись, превратился в солнце.
И день настал, сжигая лучами перья кофейного ворона. Туман понял, что пора уходить, но не успел, и ошметками пепла греховного его придавила весна.
Глаза, казалось, были набиты мукой. Впрочем, так и было.
Он попытался встать, но не встал, так как был худ словно трость. Сил не было ни на сон, ни на явь. Смерть тоже не приходила к нему, не уважая слабость его тела. Он лежал еще два дня. И тогда пришла Мария.
-Спаси меня…
Она лишь улыбалась, доставая грудь пухлую от молока "DANONE".
Сунув быстрым движением ему в рот длинный (сантиметров десять) сосок с когтем на конце, она улыбнулась.
Прошло десять летящих дней, она поила его молоко, водила по высокой зеленой траве, спала с ним в стоге сена, прижавшись когтистыми грудями к его ладоням.
Но время шло: Влад окреп.
Тогда он встал с постели, выкинул Марию из окна и пошел промывать глаза. Он тер их до боли, и когда кровь пошла вместо слез, тогда он понял, что видит. Кровь хлынула из его серых глаз: он плакал. Он вдруг ощутил мир с его красками. И тебя он видел там, красивую, словно богиню; и вспоминал он про жизнь свою, да твою; как любил тебя и срался по тебе в постели. Он ловил жабрами несуществующими солнца движения и ждал чего-то в этой немытой, заваленной пылью ванной и вдруг вспомнил.
Он вспомнил звуки воды и связанных капель. Он вспомнил запах порошка и запах ее тела.
Из его груди вырвался звук. Звук страстной вины за почести ворону и за ночи в стогу с Марией!
-Верни, сволочь мне соки жизни! Дай волю пространственного! Прими мои законы, да выкини сор из музыки бытия и смрада, и ад нобелька!
-Замолчи, скверное животное мира низшего! - Голос прозвучал из вентиляции.
Влад испугался голоса, припал на колени.
-Вмени меня на путь верного! Проси, что хочешь! - Влад плакал.
-Ты поймешь: правда в ожидании. Мучайся и жди время самого лучшего. Ты окреп. Теперь же иди на работу устраивайся.
Он вышел, и взор его упал на семгу сгнившую, и он съел ее для смерти, но смерть не желала его провести через жизнь. До конца было немного.

*   *   *
Взяв двадцать рублей, что оставила Мария, он вышел в палящее дневное пространство, мучаясь от смерти любви и от знания.
-Куплю пряники, - мысль была не его, но нравилась ему очень. - Да, пряники, какие-нибудь вкусные пряники, типа воронежских.
Вдруг он увидел плачущего мальчика и подошел к нему.
-Ты чего плачешь? - спросил Влад у него.
-Я смерти жду, но боюсь!
-А ты не смей бояться, иди  к ней; да он тебя ждет. Иди, иди.
-Ох, деда…
Влад поднял с земли осколок зеленого пивного-минерального стекла и, прижав голову мальчика к себе, резанул его по шее. Кровь.
-Спасибо, мать… - прошептал Влад и поцеловал Анет Петровну в ключицу, которая была.
Он пошептал своим старым туфлям, забытого цвета (скорее коричневатого) и они влезли на его жилистые, стертые ноги. Брюки стали к его ногам и, извиняясь, залезли на его куриные отростки.
-"Я себя ненавижу, свое старое тело и дерьмовые мысли - я хочу УМЕРЕТЬ", - подумал он, одевая серую вьетнамскую курточку.
Подошел к зеркалу в прежних мучениях плоти, идеи, разума. Поправил седые волосы, помочил языком пушные усы и пискнул на прощание, так тихо и жалостно, что все в это доме, на "Семеновской", сдохли и разложились в мгновение, и вспыхнула звезда  Вифлеемская, освобождая туннель для личной смерти Влада. Он был рад, что его ждут.
Всегда он думал, что это будет по-другому, но он был лишь червь, а теперь он значит вещь.
Он вышел на весеннюю улицу дня и тут же забыл все, но…
Купив пряники, видя, что ублюдок смотрит на него из-под пакетов,  он пошел от ларька, остановившись на кресте дорог, и всего лишь повернул направо.