В самом деле, граждане, такое случается только один раз за весь длинный год. Это то время, когда срывается пелена; нет, больше: когда отваливается какая-то грузная плита, прижимавшая, кажется, целую вечность; когда открывается какой-то душный клапан, и нас обдает потоком неуёмной свежести, стремительно ворвавшейся в наше призрачное, почти нереальное царство. Когда ощущения заостряются и становятся предельно ясными, а сам чувствуешь себя будто заново родившимся. Эта ясность поначалу немного дурманит и сбивает с толку: нет, ты отвык чувствовать себя ТАК. А потом, встрепенувшись, ясно ощущаешь: нет, именно так, а не иначе, тебе СЛЕДУЕТ себя чувствовать. Ибо всё предыдущее, что обуревало тебя прошлых 350 дней, было каким-то смешным искажением, а именно вот ЭТО верно и естественно. Конечно, если не брать в расчет каких-то СОБСТВЕННЫХ ощущений от собственных же событий и переживаний, бывших в предыдущие 350 дней. Поскольку, если попытаться выудить из них хорошее, то мерилом его ты поставишь себя, а тут будет всё наоборот. Тут «Я» будет низведено до самого последнего места на свете, а несмотря на это, ТЕБЕ-то и будет спокойно и радостно. Этот прилив сил и чувство солнечной новизны всего происходящего, обусловленные твоей же затхлостью в предыдущие 350 дней. Прямо по Пастернаку:
То возврат здоровья,
То недвижность жил
От потери крови
И упадка сил …
И силы восстанавливаются. От твоего прикосновения к этой радостной и лучезарной действительности. Поскольку подлинной становится именно она. Но есть действительность и действительность. Есть вот эти пруды, деревья, спорткомплекс, цирк шапито, приютившийся через дорогу; там, чуть позади – на вершине травянистого холмика – огромный супермаркет, превращенный в таковой из недавнего «Универсама № …» Всё это – рукотворное и в этом смысле искусственное; но ты не мыслишь себя вне этого пространства. Это – та среда, в которой ты выварился с малолетства, и ее наличие было для тебя данностью и своего рода стартовой площадкой, с которой начинался для тебя мир; любое изменение в нем – вот – как эта застройка огромной зеленой холмистой лужайки, чудом хранившейся нетронутой несколько десятков лет и служившей прибежищем для стай буйствующих окрестных собак – ввергает в уныние. Поскольку меняется действительность, и мы – вслед за нею. Это – грустно. Но тут, в эти солнечные и обновляющие две недели, наверное, единственный раз за год ты с предельной ясностью видишь, что есть и иная действительность – высшая той, о коей только что было сказано. Для замшелого городского жителя – тонко чувствующего меланхолика – эта перемена разительна, и оттого еще более ясна. Здесь видишь свою сопричастность Высшему и понимаешь древних греков, которые напитывали Божеством Природу, священнодействуя в своем пантеизме. Но, ибо во всяком видении есть доля истины, то именно за эти две недели понимаешь, как правы были греки. Как прав был Бердяев, назвав реалистом – в высоком понимании термина – Достоевского, поскольку тот прозрел иную реальность. Теперь и ты чувствуешь свою близость Космосу, и клянешь господ Блаватских и прочая, напяливших на эту святую простоту шутовской колпак мистики и заявивших, что это-де открывается лишь «избранным». Да ведь каждый из нас и есть этот «избранный», чья «избранность», правда, только и проявляется с небывалой четкостью две недели в году. Которые называются Весной. Только что-то я расфилософствовался и отвлекся от темы. Которая есть – немудреная прогулка по весеннему парку.
* * *
Представьте: в этом обыкновенном городском парке, правда, заполненном на добрую половину прудами, облицованными бетонной набережной и соединенными несколькими мостиками, живут две толстых рыжих утки-огаря. Из какого зоопарка занесло их сюда – дело неизвестное, но только факт остается. Прошлой весной они вывели дюжее потомство и стали – без преувеличения – местной достопримечательностью и даже в известной мере – объектом поклонения, поглотившим без остатка внимание местных мамаш с колясками и прогуливающихся парочек. Огарей закармливали увесистыми кусками хлеба, и они поглощали его с превеликим наслаждением; правда, сохраняя реноме «диких», не подпускали утят за хлебом слишком близко к берегу, погоняя обратно каким-то «ненашим» кряканьем. Обычные утки и селезни оказались обделены человечьим вниманием. Не так давно, когда еще лежал кругом снег и стояли легкие морозы, мне возгласили: «Гуси!» – «Какие еще?» – «Посмотри на дом напротив». Вооруженный для подстраховки биноклем, я глянул на «дом напротив» и признал в «гусях» тех самых рыжих … Вернулись. Весна скоро … А на праздник 1-го апреля видал их и в парке. Сидели надувшись на льду, по коему в приличном отдалении носился сумасшедший экипированный лыжник. Теперь-то уж лыжникам там не место, но лед, сильно побуревший и взбухший, почти недвижим. Запустил кирпичом – хрустнул, трещина пошла – ан не проломился. Еще: лошади по парку шляются целыми табунами, и этим вряд ли кого удивишь. Все-таки цирк рядом, и лошадкам ноги разминать следует. Но вот волки – это уж чересчур. Пусть маленькие, пусть на поводках, но самые всамделишные. Мой спутник сказал: дескать, шутка первоапрельская; я же ему – если и шутка, то оригинальная и самая настоящая. Волки на поводках и с хозяевами, при них же – доберман. Явно не цирковые, а, так сказать, домашние. Хозяева треплются с иными собачниками, волчата играют с ротвейллерами и овчарками. Чудеса в решете. Кстати, о собаках: им так весна в голову ударяет, что носятся, колесят, что оглашенные. Иной раз подобную животину в зубы угостить хочется, а теперь бы вот – ей Богу, хоть бы наперегонки с ними. Обгонят, конечно, а еще и в снегу талом изваляют, да это – не беда. Весна все-таки. И простишь им все те кучи, которые с таянием снега год от года обнаруживаются во все большем изобилии. Дашь, так сказать, весеннюю индульгенцию. А по асфальтовым дорожкам – сумасброды-роллеры, девушки расцветающие в юбках коротких и почти отсутствующих; по скамейкам кучкуется молодежь – кушает пиво и дерет горло. Вкусно так заправляются – «Маша тоже кусочек просит». Солнце выдало первую симфонию – и на лавочки выползли старушки – поулыбаться и погреть косточки, да и дедки – пошутить да пожестикулировать. И соседство с подогретой молодежью не кажется им уже омерзительным. Тут же и розовощекие бутузы снуют и, агукая, дирижируют лопатками.
Вечером – хорошо подолбить мячиком в низинке, а после, отдышавшись, вдохнуть табачного дыма и, глянув на садящееся за деревья солнце –завораживающее – большое, розово-малиновое, предаться созерцанию. Тем временем старушек с дедами, равно как и младой поросли, нету в обозримом пространстве; полупьяные подростки напились окончательно и недвусмысленно пошатываются, крича несусветное. Переход через большую, час от часу уменьшающуюся грязную серую снежную кучу, прощальный взгляд на пруды – размораживающиеся и мостик – едва чернеющий между светлой и темной полосками неба … Скоро дождь, да и температура уже упала. Ветер поднимается. Так бывает – и не в этом главное. Просто скоро весна войдет в привычку, а затем … Это потом. А сейчас – умиротворение. Пока, рыжие утки-огари. Скоро обязательно свидимся.
14 апреля 2001 г.