Сильно запыхавшись от быстрого бега вверх по мраморным ступенькам, Лапкин ворвался в контору, которая уже успела расшевелиться.
- Странно, - подумал почти вслух Лапкин, - неужели я действительно опоздал?..
Он опоздал. Ровно на 17 минут. В среду, семнадцатого апреля.
Восемь ноль-ноль.
Удивительно спокойно среагировав на будильник и не спеша потянувшись на своей скрипучей раскладушке, Лапкин каким-то образом вздумал задремать снова. Проснувшись же окончательно, он не посмотрел на часы, приняв заглянувшую к нему дрёму за ночной сон, а своё второе пробуждение – за первое. Затем он, следуя привычному течению жизни, окунул ноги в шершавые матерчатые тапочки, обвёл небольшую комнату ленивым утренним взглядом, моргнул и направился в ванную. Наглядевшись на себя в зеркало и насчитав на лбу две новые морщины, Лапкин выдернул непонятно откуда взявшийся седой волос из густой рыжеватой бороды и включил холодную воду. Он нехотя дотянулся до полочки с бритвой, ловко подхватил её, повертел в руке, как бы раздумывая бриться ему сегодня или нет, воткнул шнур в едва приметную на потрескавшейся стенной штукатурке розетку и с недоверием поглядел на начавшие своё беспокойное вращение лезвия. Бриться ему явно не хотелось. Выключив гудящую машину, он похлопал себя по щекам влажными, наскоро смоченными в ледяной воде ладонями, небрежно прошёлся по зубам щёткой, снова похлопал себя по щекам и выключил воду. Послушав тишину, он прошаркал обратно в комнату, неторопливо оделся, забыв, как всегда, как правильно завязывается галстук, нацепил нелепую шляпу, зачем-то надел поверх и так тёплого пиджака плащ, прикрыл шкаф и вышел в прихожую. На ходу соображая какие ему сегодня надеть башмаки, он обвёл пыльный пол коридора быстрым ищущим взглядом в поисках хотя бы одной пары. Его глаза остановились на паре чего-то тёмно-синего.
- Подойдёт, - решил Лапкин.
Не развязывая шнурков, он втиснул сначала левую, а затем и правую ноги в башмаки, пошевелил внутри них всеми пальцами, убедившись, что пара действительно подойдёт, искусно сорвал с ржавого, криво вбитого в стену у двери гвоздя старенький зонтик и залез в левый карман плаща в надежде нащупать там ключи. Его надежда оправдалась. Позвякивая связкой, он отворил входную дверь, как бы на прощание оглядел всю прихожую, пожалел, что снова забыл позавтракать и захлопнул дверь снаружи.
Щёлкнула собачка. Два раза повернулся в замке ключ. Послышались негромкие шаги спускающегося по лестнице Лапкина. Его наручные часы показывали восемь сорок две. Но он на них даже не взглянул. В метро ехал тихо, никого не замечая, дабы не быть замеченным самому.
И вот он на работе. Он опоздал. Такое случилось с Лапкиным впервые за год службы на этом месте. Не сказать, чтобы он уж очень опасался, что рано или поздно это произойдёт, но то чувство, которое посетило его сегодня утром, было не из приятных.
А затем всё улеглось. Главным образом на душе. Никто не заметил его опоздания, никто его не отругал, никто с ним даже не поздоровался. Всё прошло гладко.
- И что же теперь?
Лапкин задавал себе этот вопрос каждое утро, мучался в поисках ответа на него, бесцельно открывая по очереди все ящики своего стола, перерывая в них ненужные бумаги, звеня канцелярскими принадлежностями, откидывая в сторону визитные карточки давно не интересных ему людей. Не находя ровным счётом ничего, что заставило бы его сделать хоть какую-то работу, он понуро опускал голову на руки и делал вид, что задумывается. Так можно было просидеть около пяти минут, не вызвав особого подозрения у коллег. Надо сказать, что у его коллег вообще трудно было вызвать подозрение или какое-либо другое чувство. Что бы он ни делал – а он не делал абсолютно ничего, - он оставался незамеченным и каким-то ненужным, лишним. Но иногда Лапкин получал зарплату, читал какие-то отчёты, складывал их в стол, уклончиво отвечал на непонятные вопросы руководства – в такие моменты он гордился собой, но понимал, что это глупо.
Час ноль две. Время обеда.
Для Лапкина перерыв на обед не значил ровным счётом ничего. Он никогда не выходил из конторы, чтобы пройтись по магазинам или просто проветриться, как это с огромной радостью делали другие. Уставившись в монитор своего давно устаревшего компьютера, он изучал сложные таблицы, придуманные им самим, заучивал их наизусть, а затем, снова положив голову на руки, мысленно прокручивал их содержимое про себя. Когда его коллеги возвращались с перерыва, он старался не смотреть на них, дабы избежать ненужных расспросов о причинах его затворничества.
Пять пятьдесят.
Десять минут до окончания ещё одного дня. Лапкин, уже порядком уставший от таблиц, снова начинает инспектировать ящики своего стола. На этот раз эту процедуру нужно во что бы то ни стало растянуть именно на десять минут, чтобы ровно в шесть, не забыв выключить компьютер вместе с его надоедливо моргающим монитором, подняться со своего места и бодрым шагом, но с несомненно измученным видом, выйти из конторы, по возможности ни с кем не попрощавшись.
Лапкин задумался. Не понарошку, а по-настоящему. Он думал о себе, жалел себя, жалел свою судьбу, ненавидя скуку, в которой ему приходилось жить.
- А должен ли я? Должен ли так жить? И должен ли что-то менять? Скука – это постоянство, а ведь я так боюсь перемен. Что делать? И делать ли вообще?
Прервав свои размышления, он продолжил осмотр верхнего ящика, не заметив, что минутная стрелка висящих на стене часов уже как две минуты находилась справа от отметки «двенадцать», а часовая уютно уткнулась в чёрную цифру «шесть».
***
Его позвали. Сначала он не поверил, что позвали именно его, но затем услышал, как его позвали ещё раз.
- Лапкин! Что-то случилось?
- Почему должно было что-то случиться, что за вопрос? – про себя подумал Лапкин и вслух ответил, - По-моему, нет. А почему вы спросили?
- Я бы и не спрашивала, да только времени уже девятый час, а вы всё на работе. Шли бы домой! Мне уборку пора начинать.
Лапкин узнал женщину. Он видел её всего один раз, да и то совершенно случайно, но он вспомнил её уставшие, полные жизненного опыта глаза.
- Девятый час? – задумчиво переспросил он, - Я не совсем понимаю. Я всё ещё в конторе?
Он торопливо перевёл взгляд на часы. Они показывали восемь сорок пять.
- Извините меня, я уже ухожу.
Женщина ничего не отвечала – она уже погрузилась в свою незатейливую работу. И тут Лапкин почувствовал зависть. Первый раз в жизни он завидовал другому человеку, завидовал тому, что у того человека была работа, настоящая работа, которую нельзя было отложить, но которую можно было только выполнить.
Забыв выключить компьютер, он спешно нацепил свою шляпу, перекинул плащ через левую руку, правой поднял с пола упавший зонтик и вышел, ни с кем не попрощавшись, как и хотел.