посвящается Иф
Розовый слоненок
Мне подарили слоненка. Давно уже. Он был крохотный, розовый и умильный. И пищал. Я его очень любил и часто сжимал рукою его резиновое пузо. Он жмурился ласковой улыбкой и нежно попискивал. Я его держал обычно на тумбочке у изголовья моей кровати, рядом с часами и таблетками. Целыми днями смотрел он мне в лицо черными глазами-бусинками. А я брал его и заставлял пищать.
Потом он меня разлюбил. Его писк стал хриплым и тоскливым, он часто морщился и пялился на меня с отвратительной злобою. Я отвечал ему тем же. Он старый был уже.
Однажды меня пронзил приступ острой жалости к нам обоим. Я пошел в прихожую, взял там молоток. Вернулся в комнату. Слоненок глазел на меня с судорожным испугом. И жалобно попискивал. Я подошел к нему и ударил. Но он только отлетел в угол комнаты. Там я ударил по нему еще раз, а он все пищал и молил о пощаде. Тогда я схватил его левой рукою, положил ее на подоконник и стал бить, забрызгивая кровью слепые оконные стекла. Когда писк прекратился, я отбросил молоток, отнес резиновые ошметки, клочья кожи и мелкое костяное крошево в туалет. Бросил в унитаз и спустил воду.
Рой-второй
Я на самом деле очень хороший человек. Добрый и мягкий. В то же время я очень волевой и принципиальный. Меня не любят за это, но зато относятся с уважением и сердечной теплотою. Еще я весьма справедлив.
Я существовал бы спокойно и счастливо, если бы не мой маленький бесенок. Я зову его "Рой-второй". Он похож на меня - ироничен и мягок. Но совсем безволен. Вообще-то он крайне слаб и я его обычно не выпускаю на волю; он тогда сидит в углу и жалобно скулит - как я ему отравляю жизнь. Не люблю его - хлюпик он и нытик. Тряпка. Хитрый очень. Иногда прячется, скотина, неделями. Я забываю тогда о нем - кто ж в бесов верит? А он выжидает, когда я совсем забуду. И тогда как-нибудь выпью бокал вина или заболею гриппом, впаду в беспамятство. Тут-то он и вылезает, и начинает мной притворяться, холера. Похож ведь он на меня - страх, разве только покороче чуть, да рожа хитрая и красная. И еще волосы мои он распущенными носит, а не в хвосте. А так-то очень похож. И вот эта тварь дрожащая от моего лица напивается, буянит, мебель ломает. Девушек лапает бесстыдно. А они и по морде ему дать стесняются - морда-то у него ничего, обаятельная, да и знают ведь они, какой я на самом деле - добрый и тихий. А эта наглая харя и пользуется - он ведь все обо мне знает.
Один раз так и вообще пошел он с земессаргами драться. Потом, когда я в себя пришел, он две недели прятался, пока я травмы залечивал. Или еще любит он говорить на языках, которых я не знаю, а мне потом позор и огорчение, потому как спрашивают меня знакомые - ты, Роюшка, откуда так хорошо французский знаешь? Давай, мол, поболтаем, практика-де нужна. А я по-французски всего и и знаю, что "бон суар", "авек плезир" да "сэ нобль вье"...
Вчера опять буянил он. Напился, признался в любви женщине, которую издавна я тихо и тайно обожал. Затем завел меня в глушь какую-то - сорок километров от города - и хотел уж было там бросить, как внезапно пришел я в себя. Зверея от ярости, схватил я этого щенка за шиворот, а поблизости как раз мост случился и речушка. Я втащил его на мост, взвалил сухонькое тельце на перила и сбросил в реку. Он визжал, захлебываясь, и проклинал меня, взывая к аду. Потом утоп. Теперь я лежу на дне реки, любовно лаская его бледную разлагающуюся плоть; я знаю, что он мертв - навеки и бесповоротно - и мне так хорошо, как никогда не было.
Белый аромат
В моем саду вырос куст жасмина. Красивый такой весь из себя, глаз радуется. А уж когда цветение началось - ну просто пир обоняния, крылья носа жадно трепетали, хищно вбирая белый запах. Я ухаживал за ним, с благоговением, с робостью влюбленного мальчишки. Ну очень я восхищался таким великолепием и совершенством. Жасмин отвечал мне, благосклонно и снисходительно касаясь веточками моих вздрагивающих от восторга ладоней. Так вот мы и жили, в счастье и единении.
А потом жасмин погрустнел, стал ронять немые слезы. Я пытался говорить с ним, cпрашивал - что же не так? Может он заболел? Но как мне исцелить его? А он не отвечал, лишь шелестел печально, как никогда раньше.
И наконец он умер. Замолк, не шептал больше. Не осталось ни красоты, ни запаха, только голый костяк. Я остался верен жасмину. Я облил нас взятым в соседском гараже бензином, щелкнул зиппо, отчаянно, сумасшедше крутнул колесико и отбросил опустевшую канистру в окружавшие нас сугробы.
Преданное ядро
К моей левой ноге давным-давно было приковано ядро. Оно мешало мне ходить, громыхало и звякало цепью. Вообще-то это было не такое уж плохое ядро, но быть к нему прикованным было крайне неприятно. Я какое-то время терпел, терпел. Но мое терпение не было безграничным. В конце концов оно мне ужасно надоело. Я выждал, когда ядро уснет, невозможно согнулся, захрустев ребрами и позвоночником, и вцепился зубами в свое бедро. Было страшно больно, но у меня не оставалось выбора. Я тихо выл и грыз свою ногу, давясь собственной кровью. Труднее всего было разгрызть кость, но мне удалось и это. Я уполз в кусты, стараясь не потерять сознание, и принялся зализывать кровоточащую рану. Потом я долго не мог ходить, даже с помощью костыля, сделанного из сухой ветки. Приходилось ползать, но я был почти счастлив, ведь мне удалось избавиться от ядра.
Однажды ночью я проснулся от легкого шороха. Мое ядро стояло передо мной, глядело на меня преданными глазами и протягивало мне мою бедную, отгрызенную, полуистлевшую ногу.