Курносая блондинка
Дряхлая телега судьбы с впавшими в детство мойрами на козлах, наскочив на огромный булыжник Крюковского сердца, угрожающе заскрипела и зашаталась. Но старуха Клото не растерялась и резкими ударами хлыста вернула строптивую кобылу событий в наезженную колею серой, бессмысленной жизни. Меня это устаивало. Я отдыхал душой и телом, вкалывая по четырнадцать часов в сутки. Особенно приятно было работать по вечерам, когда шум и гам стихал, корейцы уходили ужинать, развлекаться и спать. Баром мы занимались факультативно, с шести до десяти, чтобы не перенапрягаться.
Я начал принимать музыку в лечебных целях. Принесенный из бытовки приемник выдавал сладкие пилюли хитов по проверенному американскому рецепту - что ни песня, то розовые сопли радости. Земфира то и дело отправлялась в Цветочный Город сбивать налоги с ромашек и хвастаться плеером. Стинг слонялся по Нью-Йорку, объясняя свое поведение английским происхождением. "Стрелки" увлеклись софизмами в духе мегарской школы и на потускневшем бриллианте парадокса - "я люблю тебя, а ты меня не любишь" активно вышлифовывали новую грань - "я хорошая, а ты такой плохой". Рики Мартин доставал no passaran"скими призывами. "Руки вверх" пересели с автомобиля на лошадей и гоняли атамана по широкой степи, там вдали за рекою. Я на удивление быстро пошел на поправку и даже громко подвывал тихо светившей луне, чего давно со мной не случалось.
С Крюковой я сталкивался редко и пресные сухари приветствий не могли напитать медленно угасающий интерес к Тане. Домой я уходил, когда день не просто клонился, а прямо-таки лежал в объятиях вечера. Девочки, остававшиеся к тому времени на улицах, либо уже имели партнеров, либо собирались их поиметь за определенную плату и слушать пространные рассуждения о том, "как хороши, как свежи были розы", не желали. Эту крупную пробоину в моей личной жизни отважно закрыла своим телом курносая блондинка.
Сначала я принял Барби за новую уборщицу, так как встречал ее чаще всего на лестнице, которую блондинка мыла, практически не переставая, с короткими перерывами на молчаливые улыбки. Внешний облик Барби поражал несоответствием с поведением. Ее джинсы-чулки держались на широком кожаном поясе со сдвоенными отверстиями, хотя для обхвата кукольной талии было бы вполне достаточно ремешка от часов. Кроме потертых джинсов Барби носила голубую обтягивающую маечку, шириной не намного превышавшую ремень, из какого-то современного синтетического материала, позволяющего подробно изучить все особенности рельефа небольшой, но очень симпатичной груди (мне эта композиция напоминала натюрморт - "Яблоки в трусах"). Верх маечки держался на сосках, а шнурки бретелек, скорее всего, были простой данью моде. Открытый живот смело смотрел на мир аккуратным пупком. Передвигалась Барби с помощью когда-то белых босоножек на высоченных каблуках, однако во время уборок в зале это не мешало ей скакать через фермы покрытия в полметра высотой легко и грациозно как фаворит стиплчейзер на ипподроме.
Еще у Барби были удивительные глаза. Есть глаза, убивающие мутно-черной глубиной как у Тани. А есть плоские, кукольные, на ржавые радужки которых смотришь спокойно, как на использованные гильзы холостых патронов. Барби догадывалась об этом и настроила механизм отрывания век так, что глазные яблоки всегда были наполовину прикрыты. Через пушистые ресницы Барби разглядеть пустоту взгляда было непросто. Корейцы от такого взгляда сходили с ума, нашим тоже нравилось. Чтобы не терять широты обзора, Барби гордо задирала подбородок и напряженные мышцы рта растягивали губы в томную улыбку.
"Вот та девушка, с которой можно иметь безопасный секс!" - подумал я в тот день, когда Барби, жуя пирожок и совершая сложные локомоторные акты высоко подтянутой попкой, покинула пределы видимости.
Появление курносой блондинки на работе после двухнедельного отсутствия было встречено с большим подъемом. Все соскучились по натюрморту и томной улыбке. К бегству обольстителя Ли Барби отнеслась с кукольным спокойствием. Она была славной девушкой и продолжала улыбаться оставшимся корейцам, нам, мусорным бакам, не видя принципиальной разницы. Главное, чтобы ее не трогали руками.
В обеденный перерыв, когда я вышел из клуба и направился в подземный переход за шаурмой, меня нагнала курносая блондинка.
- Привет! - обрадовался я. На безрыбье и Барби - баба. - Где это ты пропадала?!
- Пирожками отравилась, - коротко обрисовала положение Барби.
- Во дела!.. Тебя как зовут?
- Ле-ена.
- Вот видишь, Лена. Говорил я тебе - надо шаурму есть. Шаурмой еще никто не отравился. Пошли - я угощаю.
- Не-е-ет, ты что! - заупрямилась Лена. - Я три месяца хот-догами торговала. Видеть мясо не могу.
Я не уловил связи между мясом и сосисками, но вслух спросил только:
- Что же ты теперь есть будешь?!
В ответ Лена купила сливочное мороженое.
Я занял очередь за шаурмой и стал наблюдать за Барби. Она распечатала мороженое, обгрызла почти всю шкурку вафельного стаканчика и начала медленно обсасывать обнажившуюся плоть мороженого, шумно затягивая воздух и нисколько не стесняясь возбужденных взглядов прохожих. Когда три четверти мороженого растаяли в пухлых розовых губках, Барби проглотила остаток, непривычно широко открыла глаза и страстно замычала. Я не выдержал и отвернулся, подгоревшие куски мяса на кинжале жаровни немного успокоили разгулявшееся воображение.
После обеда Чонг собрал инструкторов, к числу которых относилась к моему удивлению и Барби, прекрасным русским сленгом обрисовал ситуацию и провел первые занятия. Барби обула кроссовки, кинула несколько раз шар, пытаясь повторить движения Чонга, подвернула ногу и ушла домой, слегка прихрамывая.
Судя по упорству, с которым жизнь обрушивала на милую головку Лены неприятности, ей должно было крупно повезти в любви. Я повздыхал и вернулся к работе, но образ Барби засел в моей голове прочно и незаметно, как кубинский нелегал в Соединенных Штатах.