- Не трогайте меня! Я ни в чем не виновата - несчастная юная жертва с растрепанными спутавшимися волосами вырывалась из последних сил, не понимая, или, вернее даже не осознавая того, что все ее попытки тщетны и смешны.
По сравнению со своими охранниками, она выглядела словно тростинка на ветру.
Толпа вокруг ревела и выла, но девушка, казалось, не слышала злобные выкрики в свой адрес, она хотела перекричать всех этих обличителей, заставить их поверить в ее невиновность.
- Бедное дитя, за что ей приходиться так страдать? - пожилой капитан с ужасом следил за всем происходящим, он впервые испытывал стыд за то, что принимает участие в этом кровавом спектакле. Старый воин, прошедший не через один десяток войн за королей и за праведную веру, не мог понять того, что творилось вокруг. Святые отцы обвиняли людей в ереси, в сговоре с дьяволом и отправляли на святые костры, топили в воде, живьем замуровывали в монастырских стенах десятками, сотнями в большинстве своем виновных людей, так казалось капитану, да и многим другим жителям, называвшим себя истинными верующими.
- Но в чем виноват этот ребенок?
- Тихо, тихо, а то тоже на костер пойдете, - скрипучий старческий голос вывел вояку из грустных дум. Сухая, сморщенная словно печеное яблоко, старушонка смотрела на высказывающего крамольные мысли вслух человека воспаленными слезящимися глазами. Лоренцо ужаснулся: Неужели я сказал это в слух, старею.
Он свысока посмотрел на женщину : Заткнись, старая ведьма, у тебя, видно, слуховые галлюцинации, или ты тоже продала душу, а ? - и оттолкнув от себя старуху посочувствовавшую ему, тяжелой поступью направился к своим солдатам, охранявшим Отца Онсельма.
Старый воин вздрогнул, когда несчастная девочка закричала от боли, ему показалось, что он слышит, как шкворчит ее кожа, прижженная раскаленным добела клеймом. Но даже не обернувшись, Лоренцо проследовал дальше.
- Вы не здоровы, капитан? - спросил тихим голосом Отец Онсельма и протянул руку, на пальце которой блеснуло кровавым отсветом рубиновое кольцо, словно застывшая капля крови на сухом узловатом пальце священника.
Лоренцо поцеловал это зловещее кольцо, почувствовав холод, идущий от божьего человека, несмотря на то, что вокруг полыхали огни от сотни факелов, кожа отца Онсельма была, будто лед.
Капитан поднял голову и встретился с колючим взглядом священника, ему показалось, что миллионы острых стрел вонзились в тело, и от этого стало жарко и дыхание перехватило, кое-как совладав с собой, он произнес еле отлепив язык от пересохшего неба:
- Все в порядке, Ваше преосвященство, я просто устал.
- Да, капитан, - острый, как бритва взгляд монаха заставил отвести от себя глаза старого, бесстрашного воина, - борьба с дьяволом не легкое дело, но отдыхать все-таки нужно, я отпускаю тебя, можешь идти, думаю, что сегодня мы сможем обойтись без тебя, ступай, Лоренцо.
Слегка поклонившись, солдат инквизиции затерялся в гудящей толпе. А несчастную девушку уже привязали к кресту, бедное дитя не сопротивлялось, только бешено переводила глаза с одного своего палача на другого и вдруг, увидев главного своего мучителя, как будто очнулась - Я проклинаю тебя, проклинаю Онсельма, это ты будешь гореть, только вечно. Вечные муки ждут тебя, а я невинна, невинна, ты...- но договорить она не успела, поскольку пламя, подбиравшееся все ближе и ближе, достигло своей жертвы, заставив несчастную надсадно закричать, но крик ее постепенно затих, и черный густой едкий дым заклубился в мрачном звездном небе, заслоняя собой яркую луну.
Лоренцо слышал каждое слово, произнесенное молодой ведьмой, так будто девушка кричала в самое ухо, и эти жуткие слова как камни, падали в самую душу старого вояки, и хотя он не признавался себе в этом, основательно поколебали последние оплоты, сохранявшие его веру в праведность святой инквизиции.
По всей стане полыхали костры, святые безумцы-фанатики веры творили свои черные дела, повергая людей в кромешную бездну ада, и, точно, святая земля больше походила на геенну огненную, нежели на райскую обитель. Мрак поселился в душах верующих людей, мрак, способный разрушить любое королевство, даже если его правитель всемогущий небесный владыка.
Прав был тот, кто сказал, что благими намерениями выстлана дорого в Ад, поскольку именно благие цели преследовали Отцы святой инквизиции в своей борьбе против сына ночи, падшего ангела, забыв, что в истинной вере можно легко перепутать черное с белым, так хрупка грань между добром и злом, а искушение абсолютной властью настолько велико, что иногда люди забывают об истинных намерениях и отворачиваются от пути к Богу. Но за свои ошибки, так трудно платить самому, поэтому легче всего обвинить другого в еще большем грехе, разорвав тонкую, хрупкую нить, соединяющую небо и землю, которую принято называть верой.
Тот, кто не хочет увидеть - не увидит, а тому, кто на свою беду окажется дальнозорким, можно выколоть глаза. Труднее с духовным оком, но тут на помощь прейдет огонь, истинное оружие сатаны, так пусть же воспылают костры, под благим девизом: “За праведную веру”.
Старый капитан не мог уснуть, в глазах, словно тень, маячила бедная “колдунья”, окруженная огненным ореолом, а в ушах звенело колокольным звоном страшное проклятие, и хотя адресовано оно было отнюдь не ему, все же неприятное жуткое чувство липкими лапками цепляло душу и заставляло сердце сжиматься и холодеть: Почему так должно быть, ведь это девочка годится мне в дочери, а сегодня ее отправили на костер, бедное дитя, неужели она искусная лгунья, враг, нет не может быть. Я старый вояка, не щадивший никого в бою, но ведь то были враги, чуждые по вере и по духу. А это своя, родная и такая юная, такая невинная, за что? - капитан тряхнул головой и вдруг увидел светлое пятно в углу комнаты. Серые стены заиграли всеми цветами радуги и мягкий не яркий свет стал медленно приближаться к кровати, на которой лежал удивленный и немного испуганный Лоренцо. Несколько секунд бесформенное облако висело возле ложа старого вояки, и вдруг в рассеянном свете стал угадываться образ девушки, сначала черты ее лица скрывались в этом свете, но вот стали проступать все отчетливее и точнее. Капитан невольно вскрикнул, поскольку перед ним предстала сожженная сегодня молодая “колдунья”, она, будто живая, стояла на грубых досках пола бедной неухоженной комнаты, на ее бледном лице читался немой укор.
- Лоренцо! - позвал тихий, нежный голос, разорвав тишину словно пушечный взрыв - Лоренцо!
Пожилой солдат вздрогнул и хотел что-то сказать, но голос отказал ему. Это нисколько не смутило приведение убитой девушки:
- Лоренцо, ты сегодня был на площади, и ты жалел меня, я прощаю тебя и не причиню тебе неприятностей, не бойся меня.
Бедный капитан сидел на скомканной постели и, не моргая, смотрел на это чудное видение, - хрупкая, нежная девушка стояла перед ним, густые, черные волосы уже не спутаны и растрепанны, а уложены тугими косами вокруг головы, легкое, летящее белое платье, так изящно смотрится на ней. Неожиданно подол чудесной белоснежной юбки стал чернеть, и ткань начала тихонечко тлеть. Копоть щупальцами поползла вверх. Лоренцо хотел крикнуть, предупредить, но ни звука не вырвалось из его горла. Вдруг вспыхнул огонь и стал пожирать нежное создание.
- Мне больно, как мне больно, Лоренцо! - громко закричала несчастная, лицо ее исказил боль, - Неужели я обречена мучаться?
У капитала резко прорезался голос: Что мне сделать, что? Скажи, как прекратить твои муки, бедное дитя.
Огонь наполовину поглотил девушку, и его языки стали подбираться к лицу бедняжки.
- Пока жив человек, пославший меня на костер, не будет мне покоя, Лоренцо. Если в тебе сохранилась хоть капля души, помоги мне, спаси меня, молю.
Дикий, не человеческий крик прорезал наступившую вдруг тишину, снопы искр, словно от взрыва разлетелись по всей комнате. Видение исчезло.
Лоренцо вскрикнул и проснулся, пот катился градом по его лицу, все тело сотрясалось будто от лихорадки.
- Господи, что же это? - прошептал капитан, обтирая лицо ладонью. Сон или явь, дай мне знак Боже, молю тебя. Он встал и дрожащими руками стал зажигать погасшую свечу, огонек вспыхнул, осветив неверным дрожащим светом серые стены комнаты, и тут старый вояка увидел, что весь пол устлан розовыми лепестками, которые лежали мягким ковром, нежно благоухая, и сверкая в неярком свете свечи, словно маленькие угольки от костра.
С каким-то звериным стоном несчастный Лоренцо сел на край кровати и сильно сжал голову руками. Так и просидел он до самого утра, то ужасаясь своим мыслям, то радуясь неожиданно найденному выходу из создавшейся ситуации, но решиться ни на что не мог, слишком уж страшную миссию поручили ему. И не понятно, какие силы играют с ним. Сомнения поселились в его душе и, как весы, не находили центра, перевешивала то одна чаша, то другая. Неожиданно будто вспышка молнии взорвала мозг и как раскат грома прогремел голос : Не будет и тебе покоя в этой жизни, пока не освободится невинная душа от оков тьмы, так и знай.
Страшная боль пронзила Лоренцо, свалив его на пол в благоухающие лепестки, он закричал и взглянул на свои руки, кожа которых вспухла и стала обугливаться, начиная покрываться волдырями ожогов.
- За что? - простонал капитан, скорчившись от боли. - За что, я ни в чем... - слова, готовые сорваться с губ, застыли в горле, поскольку он произносил то же, что и выкрикивала бедная “колдунья”. Кричала и не была услышана, никто не пришел ей на помощь. Чего же хочет он? Решение тут же пришло само собой.
Отец Онсельма молился в часовне, когда услышал тяжелую поступь и звон лат солдата.
- Ты помешал мне молиться - он опустил голову, сделав небольшую паузу. - Лоренцо, зачем ты пришел?
Капитан растерянно остановился, пораженный прозорливостью святого отца, который, даже не оглядываясь, узнал его. Но решительное настроение пересилило, и он, выхватив кинжал, медленно стал надвигаться на священника.
- Ты пришел убить меня? - полуутвердительно, полувопросительно произнес Отец Онсельма, не оборачиваясь к своему убийце. - Эта ведьма украла твое сердце, не так ли капитан? Монах резко обернулся и, не глядя на занесенный над ним сверкающий клинок, буквально впился взглядом в глаза старого воина: Что ж ты ждешь, верши свое дело, Лоренцо.
- Я не знаю, - рука капитана стала дрожать, - как мне быть. - Взгляд святого отца приковывал к себе, лишая последней воли.
- Загляни в себя, Лоренцо, - голос монаха звучал мягко и в тоже время настойчиво, опутывая как вязкая паутина, напряженный мозг несостоявшегося убийцы, - что говорит тебе сердце, разве этого хочет твоя душа, оглянись, Лоренцо, - призыв не остался не замеченным - капитан послушно оглянулся, - ты в божьем доме, здесь ли место для убийства, Лоренцо? Задумайся, где та, что толкала тебя на смертный грех, ее нет, почему, Лоренцо? - голос отца Онсельма стал более громким и зазвенел, словно сталь - не потому ли, что нечистая сила не может переступить святой порог, не потому ли, Лоренцо?
Эхо отразилось от стен храма, и тишина снова навалилась со всех сторон, и в этой тишине раздался звон упавшего клинка, отброшенный капитаном, он стукнулся об каменный пол и эхо подхватило этот звук и разбило его на множество гудящих и вопящих голосов, уносясь куда-то вверх.
- Отец, прошу, прости меня. - Проговорил Лоренцо, падая на колени перед священником. - Отпусти мне грех мой.
- Я прощаю тебя, сын мой, - возложив руку, увенчанную кровавым рубином, на голову поверженного ниц врага, произнес святой отец. - Ты смог избежать этот грех, но ты слишком открыт для лукавого, и тебе следует укрепить свою душу, страданием.
- Я готов понести любое наказание, Отец мой, - любое страдание, лишь бы заслужить Ваше прощение.
- Не мое, сын мой, не мое, я не обижаюсь на тебя, но ты оскорбил Святую церковь, за это ты будешь наказан, только за это, сын мой.
Отец Онсельма убрал руку с покорно опущенной головы капитана и, набрав побольше воздуха в легкие, позвал стражу. От него не ускользнуло удивленное выражение на лицах солдат, когда им приказали увести своего командира, распростертого у ног святого отца, и заковать в цепи, как преступника, в подвале монастыря, где всегда держали опасных отступников, посягнувших на честь святой церкви. Лоренцо безропотно поднялся и, поклонившись монаху, отправился в тюрьму, сопровождаемый своими верными стражами.
Отец Онсельма снова остался один в тишине, он снова обратился к молитвам.
- Знаешь, чего мне никогда не понять? - раздался мягкий, бархатный голос, эхо исчезло и больше не повторяло звуков. - Так это того, почему они всегда выбирают слабаков, даже здесь не могут проявить настоящую силу.
Онсельма благоговейно закатил глаза: Не знаю, господин, - смиренно проговорил он, - я тоже об этом думал.
На его слова послышался сухой смех: ты думал, Онсельма? Ты решился сделать что-то без моего ведома, старый лис. А ведь признайся, испугался, святой отец, если бы не моя поддержка, прикончил бы он тебя, а? Скажи, усомнился во мне, раб.
- Нет господин, что Вы, как я мог? Вы же мне обещали, что я буду долго жить.
- Но мое слово не прочно, Онсельма, ты ведь сам говоришь своим верующим баранам, я лукав, так, монах?
Онсельма помедлил, когда он заговорил, то голос его дрожал и сбивался, не осталось и следа от самоуверенности святого отца, так пугавшей его врагов: Я в Ваших руках, Вы мой Повелитель и хозяин, Ваша воля - моя жизнь, Ваш приказ - мое желание.
-Ладно, Ладно, брось, встань с колен, я не люблю этого ты же знаешь. Ты хороший слуга, Онсельма, ты мне здорово помогаешь, и не сомневайся во мне никогда, я тебя буду держать на земле до последнего твоего вздоха, пока твое тело не отторгнет душу само, ты будешь властвовать здесь, и исполнять мою волю, ведь чем сильнее они боятся меня, тем больше мое величие, и пока ведутся все эти бесконечные споры: чья вера праведней, чей Бог могущественней, пока проливаются потоки крови в священных войнах - моя власть безгранична, а силы беспредельны. Я всегда буду рядом, буду охранять тебя и подобных тебе, а заодно позабочусь и о ваших душах.
Голос затих, Онсельма перевел дух, его бледность стала проходить, а неприятный осадок страха в душе стал растворяться. Ноги изменили ему, и он, как подрубленный, плюхнулся на скамью.
- Да, вот еще, что - снова раздался голос без эха, заставивший подскочить испуганного монаха, хотя ни злости, ни грубости не было в мягком, бархатном голосе - Онсельма, знаешь, я подобрал тебе уже новое место в будущем, где ты снова будешь служить мне преданно и покорно.
- Слушаю, мой повелитель, - прошептал монах.
- Еще бы, - усмехнулся голос, - это будет большая страна, правда народ к твоему приходу немного разгуляется, так что тебе сначала нужно будет поработать, братец, зато потом с моей помощью ты станешь единовластным правителем огромного государства, и твоя инквизиция возобновится возможно с еще большей силой, она заставит содрогнуться весь мир, это я тебе обещаю. Ты войдешь в историю, брат Онсельма. Так что не особо трудную роль я тебе выбираю, даже переучиваться не придется и ненужно будет соблюдать обеты и приличия, поскольку ты будешь мирским человеком, практически царем.
Чуть не забыл, я ведь тебе и имя даже подобрал, библейское - Иосиф, это имя будут многие вспоминать с содроганием не одно столетие.
Если бы ты знал, как сладка месть, это чувство одно из самых сильных, я поставлю на колени один из самых духовных народов, по настоящему духовных, Онсельма, но самое страшное для них, я отниму веру, а вместо нее оставлю пустоту, и заполню ее идолом, которому заставлю поклоняться, они будут любить тебя, Онсельма, причем искренне веря в твое непоколебимое величие. Запомни мои слова, ибо это будет одна из самых больших побед в моей личной борьбе.
Ладно, хватит о будущем, живи настоящим, да смотри служи как надо, а то я не так милосерден, как Он, могу и разжаловать в простые грешники, - голос исчез внезапно, так же, как и появился, а отец Онсельма, подождав еще немного и усердно помолясь, поспешил к своему пленнику, даже не стараясь побороть в себе желание отыграться на раскаявшемуся грешнике за свое унижение и страх после этого разговора, а перед глазами маячили призраки будущего, обещанного Повелителем. Перед тем, как выйти из церкви, святой отец откашлялся и эхо тут же подхватило его кашель, отразившись от каменных стен церкви, сменил хищное выражение лица на смиренное, отрешенное от мирского и медленно, степенно пошел через церковный двор к серому зданию монастыря.