кислота, сжирают душу. И всЈ-таки я не реализую себя полностью. Иногда хочется прорваться над. Гореть. Существовать. Понимаешь?
- Разве вчера и сегодня не так?
- Так. Это благодаря тебе. Я счастлива почти. Но ведь ты уедешь.
- Мы п ересечЈмся.
- Нет. Нам будет хорошо только сейчас. Такие встречи - настроение. Не будем ничем друг друга связывать. ПересечЈмся - судьба. Нет - тоже судьба.
- Странно. Я думал то же самое. И о том, что ты сказала сейчас и о том, что позже. Я ехал сюда за жизнью. Мне открыли, что я и так жив. Приятно. Но как-то не верится.
- Главное - не думать о будущем. То есть не делать того, к чему призывают тебя дорогие папочка с мамочкой. Жизнь - копейка. Не стоит вовсе за неЈ так цепляться.
- Ты права. Будущего нет. Ни у нас, ни у тех, кто рядом с нами.
- Да. У нас нет будущего. Я искренне верю, что никогда не покину университет. Родную альма матер. Я хочу навсегда остаться в этом моменте. В этой вот простыне. Сидя на тебе. В этой комнате...
- А кто такой Мара?
- Мара... - проговорила она рассеяно, - Мара - это очень светлый и близкий человек.
- И где же он, этот очень светлый и близкий человек?
- Мара умер. Мару съел героин.
Я обнял и стал целовать еЈ.
Она расплакалась. Стала говорить много. ВзахлЈб. Уговаривать уехать. ВсЈ это было так бесполезно…
Ливнев сидел за столом. Его голова была замотана толстым белым махровым полотенцем. Он придерживал еЈ одной рукой. Напротив сидел Игорь. Он говорил горячо, постоянно делая режущие жесты рукой: "Да насрать мне на социум! Ливень, мне плевать на реальность миллиардов, ибо я живу одной только своей. И моя реальность - она трансцендентальна, и поэтому другим может казаться абсолютным безумием. Но для меня она самая реальная в мире. Для меня абсолютно не факт, что если миллиарды рожают детей, пьют, жрут и сидят вечерами у телевизора я обязан... ВсЈ относительно. Мне никто не докажет, что это стадо баранов живЈт правильно, а я неправильно. Делить мир на правильное тире неправильное - счастье ублюдков. Я всЈ принимаю как данность. А эта данность говорит мне - Соломатин, живи так, как ты хочешь. Для меня конфликта хочу тире надо не существует. Я проживу так, как проживу. Ты же, Ливень, цепляешься за известность. Ты боишься прозябнуть, кануть в небытие, не зная, что небытие и есть счастье. Это твоя ошибка. А мне плевать. Меня озарило как-то и шарахнуло, что большинство людей - просто свиньи, реально свиньи... Я и сказал, поэтому - добро - коллективная иллюзия. Не потому что я злой. А потому что до сих пор, кроме тебя одного никто не скажет добро - это добро, а зло - это зло. И нигде нет ответа. И никто его не даст. И в этой недосказанности и есть смысл, и соль жизни".
- Ты прямо теоретик дзен, - проговорил я, - А где все?
- Все спят. Одни мы сидим всю ночь, - Ливнев устало улыбнулся, - вот, товарищ, вправляет мне мозги. Очень интересно, не смотря на то, что довольно банально и работает только на словах. В соприкосновении с реальностью эта тонкая, девственная, идеалистическая плева убеждений порвЈтся за милую душу. Но ты, Игорь, молодец. Не прогибаешься. ВсЈ равно у жизни свои законы, порой не просто далЈкие от библейских текстов, но прямо им противоположенные.
- Эстет б... - огрызнулся Игорь.
- Поехали, - сказал я Игорю.
- А Света?
- Света в ванной.
Игорь поднялся и стал собирать вещи. Ливнев откинулся на спинку дивана и почти тотчас же заснул. Осторожно, стараясь его не разбудить, перешагивая через стоящие у порога батареи пустых бутылок мы вышли из комнаты. Игорю не хотелось уезжать так быстро, но он ничего не сказал. Видимо у меня был слишком подавленный вид.
В вагоне метро было не протолкнуться. На коленях женщины крупных габаритов, от которой неприятно пахло, сидела девочка-прелесть, с большими голубыми глазами и светлыми кудряшками, она весело мотала ножками и задевала при этом светлые брюки, стоящей напротив девушки. "Скажите вашей дочери, а то она меня уже совсем испачкала", - проговорила девушка, смущЈнно краснея. "Я своей дочери ничего делать не запрещаю. Не нравиться - отойдите" - ответила толстуха. Игорь проснулся и долго ненавистно смотрел на неЈ. "Вот она - твоя хвалЈная Вальфдорская педагогика, - сказал он, затем вытащил изо рта жвачку, наклонился над толстухой и большим пальцем аккуратно вдавил мягкую резинку прямо в центр еЈ морщинистого лба: "Мне тоже родители в детстве ничего не запрещали делать!" - громко сказал он.
Игорь заснул на вокзале. Затем в электричке... Он сидел, свесив голову набок и приоткрыв рот. На затЈртую футболку опускалась блестящая нить слюны. Развивающиеся от сквозняка открытого окна волосы щекотали ему лоб и щЈки. Он хмурился и дЈргал скулами.
Электричка набирала ход. Мимо проносились залитые солнцем берЈзовые рощи. Яркость их стволов и пышная, праздничная зелень листвы сильно раздражали меня.
При подъезде к одной из станций я увидел недалеко от железнодорожной линии чудный луг. Низкорослая трава, насыщенного салатного цвета казалось бархатной и мягкой на вид. Я встал, побежал к выходу и еле успел выскочить из закрывающихся створок дверей на платформу. Электричка со спящим Игорем поехала дальше. Я спрыгнул с платформы, перешагнул через рельсы, сбежал по насыпи и упал лицом вниз, на траву. Меня душили слЈзы. Накопившаяся за неделю тяжесть стала выходить из меня глубокими, клокочущими всхлипами. Меня тошнило.
Потом я долго смотрел в бездонное синее небо. Глаза высохли, щеки обветрились и на них остались грязные полосы от обильных слЈз. Я вспоминал ночь. ЕЈ: "Поехали на Катунь, а?" И свет лучистых глаз. Я не хотел на Катунь. Я не хотел возвращаться. Я не знал, чего я хотел.
Я сел и стал смотреть на протянувшиеся до самого горизонта рельсы. Насыпь возле них поросла высоким густым бурьяном. Над ним вились шмели и порхало несколько капустниц. Светило яркое солнце. Мимо один за другим проносились с грохотом поезда. Ни один из них даже не думал останавливаться.
12 июля 2000г.