"Игорь, открывай!" - крикнул я уже тише. Последний раз ударил кулаком по грубой фанере двери и спустился этажом ниже, чтобы взять второй ключ у хозяйки. По дороге я успел несколько раз пожалеть, что согласился снимать квартиру с Игорем - этим сгустком непостоянства, разгельдяйства, лени...
Стоило только открыть входную дверь, как в мой чувствительный нос хронического аллергика, ударил кислый запах вина. ПричЈм какого-то очень дешЈвого пойла, вроде портвейна или "анапы". От знакомого запаха в душе зазвучали ностальгические нотки пролетевшего подросничества: подвал, зима, звЈзды, Цой…
В комнате, пронзЈнной лучами света, в кровати с железными спинками, выдвинутой на самый центр, лежали, закутавшись в простыни, две блондинки. "Соломатин, - сказал я одной из них, - я уйду, и все долги по коммунальной части лягут на твои хрупкие плечи". Игорь молча перевернулся на другой бок, поправил растрепавшиеся светлые космы и, оттянув на себя добрую часть чужой простыни, продолжил спать. Тонкая белая ткань соскользнула с плеча лежащей рядом девушки. Обнажилась аккуратная грудь, с острыми розовыми сосками. Я вернул простынь на место и замер над кроватью о чЈм-то задумавшись. Девушке было лет шестнадцать...
Я прошЈл в угол комнаты. Там, на небольшом столике стоял "перпетум мобиле" - соломатинский компьютер. Иногда он работал несколько суток напролЈт. А однажды он чуть не сгорел, когда я нечаянно, опрокинул на системный блок бутылку пива. Помниться, в тот день Игорь изготовил и распечатал для компьютера паспорт... Игорь мог себе позволить заниматься такими пустяками. Он вообще был удивительный человек, сделанный из самой противоречивой в мире ткани (его слова). Он абзацами цитировал Ницше, пил джинанас (джин + ананасовый сок) и ходил на чай к обожающему его ректору. Он считал добро коллективной иллюзией, читал разную оккультную гадость, сочинял фразы, которые тут же вписывал маркером на жЈлтые обои над кроватью и один раз по молодости вступил в РНЕ, в поисках "здорового национализма", прикрывая позже эти позорные шаги абстрактным: "Так… исследовательский интерес".
Когда я увидел, насколько продвинулся Игорь в возделывании чужого диплома, объЈм которого возрос почти на две сотни килобайт, желание ругаться пропало, а сердце наполнилось приятой благодарностью. Это был уже одиннадцатый диплом за нынешний май. Дипломы были нашим хлебом и пивом. Поэтому каждый май мы были почти Рокфеллерами.
За три года у нас выработался настоящий навык "делания" чужих дипломных работ. Не знаю как в естественных науках, а гуманитарный диплом я уже давно считаю фикцией. По крайней мере, больше половины из них. Главное - кое-как (или хорошо) сляпать введение, заключение и выводы. В основную же часть текста хоть главы из "Войны и мира" вставляй - всЈ равно читать никто не будет. Мы и вставляли. Только, конечно, не Льва Николаевича, а предложения вроде: "Че Гевара с нами!", "Спасибо товарищу Фрейду, за сексуальную революцию!" или "Как зае…лись мы уже делать этот диплом". Никаких претензий приЈмная комиссия к "нашим" дипломам пока ещЈ не предъявляла. Это свидетельствовало о том, что их просто никто толком не читал.
- Привет, - две ладошки с ухоженными ногтями обхватили мои плечи сзади. Защекотала по щеке прядь длинных светлых волос, послышался тонкий фруктовый аромат, - Марина, - представилась она.
- У вас красивая грудь, Марина.
- Правда? А может, это ты меня с Соломой перепутал?
- Нет. У Игоря она плоская и волосатая.
До обеда я продумывал гипотезу и сочинял практическую часть диплома Зураба из параллельного потока. У Зураба всЈ было отлично, кроме головы...
Марина проветривала комнату и прибиралась. Она бегала по комнатке в лЈгком шЈлковом халате, сверкала своими ещЈ недоразвившимися формами и отвлекала меня от работы. Игорь отмокал. "Козлы, - доносился из ванной его хриплый голос, - засрали идею. Истинных интеллектуалов осталось человека два-три… А ты вечно будешь сидеть в этой ванной… О, Фридрих, только ты один меня понимаешь…" - Игорь говорил, уже выйдя из ванной. В своЈм драном махровом халате - светло-жЈлтым, под цвет его соломенных волос, он неожиданно напомнил мне автопортрет Альбрехта Дюрера. Я тряхнул головой, и видение исчезло.
- Челкаров, разродись коаном, - проговорил он, вынимая изо рта потухшую беломорину.
- Цветок не красен, ива не зелена, - тихо ответил я, продолжая редактировать текст диплома.
- Ну-ну… Я тебе больше скажу, - ива не ива, цветок - не цветок, - Игорь улыбнулся.
- Рубишь… - я развЈл руками.
Оказывается, экзамен отложили на два часа, и нашим надеждам опоздать не суждено было сбыться. Мы зашли последними. Светличная была уже сильно запарена, ни черта не знающими студентами и в лице еЈ читалось одно - скорей свалить домой, к детям, мужу, незаконченной монографии. Мою пространную речь она почти не слушала, и всЈ обошлось халявной "четвЈркой" Игорь отвечал передо мной. ВсЈ шло, в общем-то, нормально. Начал он обстоятельно - с определений. Потом вдруг стал удаляться от темы, сыпать фамилиями, терминами, значение которых представлял себе весьма абстрактно. Со Светличной, знающей "социалку" как свои пять пальцев (ещЈ бы - автор учебника), делать это было нельзя. Она долго терпела, потом произвела характерный недобрый жест (дЈрнула своим мощным каре с редкой сединой, одновременно поправляя очки в толстой оправе) и стала задавать вопросы, чеканя каждое слово. Игорь, явно не выдерживая такого напора, несколько минут балансировал, потом сдался, развЈл руками и с треском "провалился".
Я нашЈл Игоря в уютном кафе на первом этаже института. Он медленно, тяжЈлыми глотками пил чЈрный кофе. За одним столиком с ним сидела симпатичная девушка - тЈмненькая, с большими печальными глазами. Даже, по-моему, слишком печальными.
- Не помешаю? - я сел за их столик.
- Уже помешал - Игорь поднял голову. Выглядел он просто ужасно.
- Ну и ладно, - я отпил из его чашки и стал пристально смотреть на девушку.
У неЈ был аккуратный носик, пухлые губы и высокий лоб, на котором было написано что-то вроде курсового проекта по неврозам и страхам у детей дошкольного возраста, плюс любовь к Юнгу (или Фромму?), русскому року, тульским пряникам, кошкам… пожалуй, всЈ. В общем, то, что называют пресловутым внутренним миром. ВсЈ это было слишком очевидно от того и неприятно.
- Ира… - представилась она, - со мной что-то не так, что ты на меня так смотришь?
- Да. А это что за книга? - я показал пальцем на лежащий рядом с сумочкой девушки томик, обернутый газетой.
- Фромм. Бегство от Фриды. - Игорь не дал ответить девушке, и она застыла на несколько секунд с открытым ртом, недоумЈнно глядя на Игоря. Я стал пристально смотреть прямо ей в рот. "Лицо у тебя… какое говорящее…" - лениво подумал я.
- Дело в том, что Эрих Фромм "Бегство от свободы", написал после того, как расстался с женой Фридой. Вот в психоаналитической ассоциации книгу в шутку и прозвали - "Бегство от Фриды", - пояснил я.
- А-а… - протянула Ира.
От этого "а-а" мне стало тошно. Так делала Диана, моя возлюбленная сектантка. Я поднялся и толкнул заснувшего Игоря.
Вечером приехал Зураб и привЈз деньги.
- Зура, вот это - дискета. Она вставляется в компьютер вот так, - издевался Игорь. Он ходил по комнате и раздражЈнно курил.
- Ну.
- Х… гну. Дискета новая. СвоЈ говно можешь выбросить. Где ты только еЈ хранил? В унитазном бочке?
- Игорь… Игорь… - я предупредительно покачал головой.
- Так… что… Это я могу ужэ сдэлать - да? Пэчатать?..
- Нет. Постой! Зура, мы не гении, хоть и стараемся. Ты просмотри содержание, практическую часть. Вдруг это не то, что ты хотел. Врубаешься?.. Что я хотел?.. Ах, да! Диск был поганый и съел весь первоначальный вариант, причем, когда всЈ уже было готово. Закон подлости… Поэтому, Зура, плати двести.
- Дэньги - не проблэма…
- Что ты такой хмурый?" - спросил я Игоря, когда Зураб ушЈл.
- Марина залетела… со мной. Она из пансиона, где я работаю. А у них там психолог - коллега б…, показала деткам киношку документальную, как аборты делают. Я его просмотрел потом. Жуткое зрелище. У меня аж член разболелся. Можешь себе представить, что чувствует девочка. Тем более беременная. В общем, я поругался с этой стервой и меня уволили. А с Мариной истерика и два часа почти психотерапии, плюс бутылка портвейна. Я сделал всЈ возможное, чтобы убедить еЈ, что ничего крамольного в абортах нет, хотя у самого кошки скребли… По-моему, травма осталась. Нет… я не люблю еЈ. Просто я виноват.
- Игорь, а давай рванЈм куда-нибудь. В Москву…
- Челкаров, только за твой счЈт. Зурины деньги - мне на аборт. Кстати, буддизм осуждает аборты?
- Буддизм осуждает жмотов. Так, что? Мы тратим твои бабки?
- А куда? Опять в "свалку"?
- Нет. У меня есть вариант. Виртуальная знакомая. Зовут Света. По-моему очень хороший человек. Хотя набор в принципе традиционный: фенечки, хиппи, "а на хрена нам война…", все люди братья, Ревякин - бог …и айда на Катунь!
- Это интересно. А где берлога?
- На Шверника.
- А ты уверен, что это не какая-нибудь неудовлетворЈнная квазимода? Знаешь, эти знакомства в паутине…
- Тогда у нас будет интеллектуальный досуг.
ВдохновлЈнные моим неожиданным предложением мы стали быстро собирать вещи. На самом деле уже давно хотелось уехать куда-нибудь и забыться. Что-то не клеилось в моей жизни. Может, давал о себе знать провал при поступлении на литфак. Правда, прошло три года... Я не писал. УчЈба мне нравилась. ВсЈ равно казалось, что жизнь идЈт мимо. Может Диана, со своим уходом в саентологию и эта почти двухгодичная борьба с церковью. Может отец, ушедший так неожиданно, так страшно. Я прощупывал себя. Копался. Выискивал. Но ничего не было... Откуда тогда эта тяжесть? Эта бурая накипь на каждой мысли?
Мы решили ехать как хиппи. Я надел свои потЈртые парусиновые штаны цвета хаки с вышитым на заднице пацификом. На голову повязал алую ленту, прошитую бисером. Делая всЈ это, я ещЈ раз пожалел, что отстриг свой хвостище. Игорю и надевать ничего не надо было. Роскошные вьющиеся волосы, козлиная бородка и затуманенный взгляд делали его облик соответствующим всем канонам рок-н-рольной тусовки. Тем более он потащил с собой гитару. В кожаном чехле, оставленном кем-то на нашей квартире после очередного содома, лежала дряхлая акустика с кривоватой надписью "Агата Кристи" на барабане, что, кстати, ещЈ сильнее уродовало еЈ и так непривлекательный вид. Игорь хорошо играл и пел. Правда, он ненавидел бардовские песни. "Разные дырочки в правом боку, лесные солнышки и синие байдарки - всЈ это х...ня. Розембаум - это да! Высоцкий - это эпоха. А когда сейчас Кинчев делает что-то с Рикошетом - я просто этого не понимаю. Так же как и не понимал, Крупнова, когда он стал работать с Ван Мо. Музыка, понимаешь, когда она настоящая - это должно быть серьЈзно. Очень серьЈзно. СерьЈзно и сложно. Она должна будить в тебе нечто. Она должна быть по началу непонятной и непонятой... А! Не хочу говорить больше" - Игорь махнул рукой. Я смотрел в окно электрички. Мимо пролетали белые стволы берЈз, за ними проглядывало поле, небо было пасмурным, хмурым, только над полем, хмарь прорывалась, обнажался треугольный кусок бирюзы. Из этого треугольника падали на землю несколько светлых лучей.
"Может работа? - думал я, - Через два года уйду из родной альма матер неизвестно куда. Но ведь мне не страшно? Я не зарабатывал и не буду зарабатывать... Деньги - песок. Они появляются пермоментно. В моей жизни всЈ пермоментно… Мама? Я люблю еЈ и меня вовсе не тяготит опекать еЈ, тем более я делаю это формально. Ну, не напечатался я до сих пор и что? В конце концов, мне только девятнадцать... Всего или уже? Ведь многие стали писать довольно поздно. Альберт Лиханов, например... Аксаков... А вот Чехов в пятнадцать лет написал удивительную по своей силе пьесу. Да, неприятно осознавать, что ты не гений. Уже не гений... Я не сделал того, что задумал. Я живу с другом в замызганной однокомнатке и питаюсь китайской лапшей. Два раза в неделю я навещаю маму, которая живЈт со старшей сестрой и еЈ мужем. Привожу деньги, когда бывают... В университете я не первый. Но учусь легко. Психология мне нравиться. Особенно социальная. Светличная меня любит и прочит аспирантуру... Почему же так мерзко на душе? Чего мне так хочется? Почему я так жадно впиваюсь в чужие жизни? Даже эта Ира в кафе. Я ведь завидовал ей. Тому, что у неЈ есть. А что есть у меня? Дзен? Мысли? Потенциал. Ужасное слово. Ужасно чувствовать себя сгустком нереализованных возможностей. А если бы... Провал! Надо было стараться. Жить со старанием... ЧЈрт!"
- Игорь! - я пнул его легонько по ноге, - Хватит спать.
Он открыл сначала один глаз, затем другой. Долго ненавистно смотрел на меня, потом улыбнулся и перевЈл взгляд за окно. Игорь патологически любил спать.
- Расскажи, что там за скандал случился у тебя с Кандулайнисом?
- А... это. Ради этого ты меня разбудил.. Просто я спихивал этой прибалтийской морде зачЈт и уже почти спихнул. Тут речь зашла о типологиях и их обоснованности. Разные там экстраверты-интроверты и так далее. Я всегда говорил, что типологии относительны. Кандулайнис что-то там залупился, попросил привести примеры типологий. Я говорю, - могу собственную... Он - оч-чень ин-терэсно. Я отвечаю: классификация составлена по критерию сексуальной удовлетворЈнности тире неудовлетворЈнности, как основного жизненного мотива. Этакий постфрейдистский продукт. Таким образом, выделяют следующие невротические позиции: мужская - я так никого и не трахнул, женская - меня так никто и не трахнул, мужская - я трахал, но мало, женская - меня трахали, но всЈ без любви, смешанная - как меня все затрахали.
- И что Кандулайнис?
- Ничего. Поставил зачЈт.
В Москву мы приехали уже затемно. Злобная контра высадила нас на каком-то заброшенном полустанке. Билеты мы не брали из принципа, как Остап Бендер. Тучи разогнало. Стояла жара. Мучила жажда. А в единственном местном ларьке нам не хотели продать пиво за баксы, которые мы так и не успели разменять.
Улицу Шверника мы искали довольно долго. Накрапывал дождь. В мокром асфальте как в чЈрном зеркале отражались городские огни. Машин было мало. Прохожие почти не попадались. Наконец, минуя несколько дворов с типовыми кубами серых девятиэтажек, мы вышли к высотному старому дому с лепниной. В доме уютно горели жЈлтым светом окна, в которых шла бурная жизнь: сушилось чьЈ-то бельЈ, чернел силуэт девушки с безукоризненными формами, стоило взглянуть на который - сразу же появлялось ложное чувство твоей сопричастности к еЈ жизни; где-то неимоверно потели стекла, за которыми мелькали матовые фигуры
- Хорошо - проговорил Игорь, вздыхая, - Вот... студенческое братство - живет, плодится и, ты смотри-ка, по-моему, размножается Друг, мой - он положил руку мне на плечо - беги в своЈ уединение туда, где веет суровый свежий ветер. Не твоЈ дело разгонять мух.
- Кто это сказал?
- Так говорил Заратустра.
Проходную мы миновали успешно. На третьем этаже, где ориентировочно должна была жить Света, не было света. Мы шли в полумраке от одной комнаты к другой, пока Игорева зажигалка не высветила нужную дверь с номером 81. На ней мелко, чЈрным маркером было написано: "Светик, ясно Солнце, огромный тебе благодарень за жизнь, за свет, за ночь, за то, что сберегла крыла. Мара"
"Тише..." - я приложил палец к губам. Игорь потушил зажигалку. Из-за двери доносились звуки гитары. Кто-то пел - удивительно сильно, ритмично, с постоянными переходами то на высокие, то на низкие тона. Я приоткрыл дверь и заглянул внутрь. За дверью оказался небольшой коридорчик. На половике у порога лежала пара женских босоножек. Направо, из распахнутой двери в коридор падал жЈлтый квадрат света, вырывались звуки гитары и немного скомканные слова песни: "...дотолкого... етосогрета... самковал! ковал!!!" Гитара была расстроена.
Я прошЈл в комнату. В середине стоял деревянный стол. У стены - мягкий плюшевый диван зелЈного цвета. На диване, сложив ноги по-турецки, сидела девушка с гитарой. На вид ей было лет восемнадцать. У ней были длинные, светло-русые волосы, перетянутые на лбу синей бечевой. Глубокие чЈрные глаза пристально смотрели из-под тонких, словно нити, красиво изогнутых, бровей. На ней была белая, плотно обтягивающая тело водолазка и синие джинсы. Она полностью была увлечена своим пением.
Я переглянулся с Игорем. "Интеллектуальный досуг отменяется" - тихо, одними губами сказал он. "Света?" - я вопросительно посмотрел в глаза певуньи еле выдержая еЈ прямой, открытый взгляд. Она утвердительно мотнула головой - мол, располагайтесь, сейчас допою, потом поговорим. Игорь поставил на стол пакет с едой и питьЈм (мы купили его сразу же, как разменяли Зурины баксы), и между ним и Светой произошЈл молниеносный немой диалог. Дело в том, что на столе стояла алюминиевая кастрюля, на дне которой виднелись большие домашние вареники. Игорь стал поедать еЈ голодными глазами, затем мельком глянул на Свету и она повторила свой жест шеей -мол, кушай, не стесняйся. Он придвинул кастрюлю к себе и стал орудовать в ней грязной ладонью.
Я, чтобы чем-то занять себя, стал разглядывать огромный плакат "Калинова Моста", висевший над диваном. Песня, которую пела Света, вызвала чЈткую цепь ассоциаций: жара, лето, степь, озеро, Диана порвала купальник и стоит на берегу, на белом песке, с обнажЈнной грудью. Это был "Гон в полдень".
- Здравень светлые. Кто такие будете? - Светлана улыбнулась. Она произнесла это мягко и нежно. В еЈ голосе звучали, переливаясь, тепло и свет.
- Челкаров. - сухо ответил я.
- Соло, Солома, Соломатин, Содом, а для близких - Игорь, -понесло Игоря.
Света мельком взглянула на него, улыбнулась и снова стала смотреть на меня. Я понял, что мне мешает и быстро снял со лба ленту.
- Дай поглядеть, - Света протянула мне белую ладошку. Я отдал ей ленту. Она легко соскочила с дивана и подошла к круглому зеркалу, висевшему на стене напротив, сняла свою тесьму и приложила мою ленту ко лбу.
- Подари?
- Бери. Конечно…
- Значит ты Данко?
- Я.
- Это твоя графика на неофициальном сайте?
- Моя.
- У тебя потрясные рисунки. Ты передаЈшь в них именно то, что надо. Именно музыку. (Игорь перестал смотреть на нас и углубился в вареники) …и вообще ребята - это потрясающе, что вы сегодня приехали (Игорь комично развЈл руками - не уж то?!) …и гитару привезли. Сейчас придЈт с Арбата СтЈпа - очень хороший человек. Он должен принести что-нибудь выпить. Должны подойти ещЈ ребята. Мы устроим такой сейшн. Только абсолютно есть нечего. Уже. Почти…
Игорь оторвался от кастрюли, взял пакет и стал выкладывать из него на стол продукты. "У нас свой вайн и чиз" - сказал он.
Я, не отрывая глаз, смотрел на Светлану. ЕЈ лицо казалось мне до боли знакомым. ЕЈ движения вызывали стойкое ощущение дежавю.
Мы накрыли стол. Света принесла от соседей посуду: стаканы, тарелки, вилки… Я бегал по общаге от одной комнаты к другой, за стульями. Появилось волнующее ощущение праздника. Мы неожиданно столкнулись в коридоре и долго нарочно не могли разойтись. Я обнял еЈ как бы нечаянно. Она прильнула ко мне всем телом, спрятала голову мне под подбородок. Я задохнулся в еЈ волосах. Она укусила меня за шею и убежала.
Игорь сидел в комнате на диване и орал под гитару все песни, какие только знал.
Неожиданно появился СтЈпа. "СтЈпыч, - представился он, - О, вижу братьев рок-н-рольщиков", - сказал он, ставя на стол бутылку водки.
У СтЈпы были длинный густой сильно вьющийся волос. Его лицо показалось знакомым, где-то я уже видел это сочетание - чуть заметные усики и узкий разрез глаз. Он постоянно улыбался, что придавало ему какое-то особое очарование. У него была тонкая, совсем женская фигура, соответственно ей движения были плавны и мягки. Он тут же состроился с гитарой Игоря и стал подыгрывать ему соловые партии. Образовавшийся тандем привлекал внимание всех приходящих.
К часу ночи в комнате было уже человек пятнадцать. Стоял гул голосов. Все смеялись, изредка, сквозь гам пробивался звук гитары. Кто-то пел. И опять Ревякина…
Я сидел на диване, рядом со Светой, легко обняв еЈ за талию. Мне казалось уже тысяча лет, как я знаю еЈ, эту комнату, это общежитие на улице Шверника. Я очень быстро опьянел. Изредка я что-то громко говорил и смеялся. Затем я неожиданно для всех поднялся и, покачиваясь, произнЈс тост за Толика Крупнова "величайшего басиста всех времЈн и народов". Некоторые встали. На мгновение стало тихо, а затем опять начался шум.
Не знаю, сколько прошло времени, когда вдруг из какофонии голосов слышимых мною стал выделяться один - уверенный и в то же время мягкий. Это говорил Ливнев или Ливень, как называла его Света - корр газеты "Алфавит". У Ливнева было очень умное лицо, ухоженные волосы, очки в тонкой дорогой оправе, на запястье блестели дорогие часы. Ему очень шЈл его белый свитер с крупной вязью. Его жесты были мягки, утончЈнны, осторожны. Голубые глаза разгорячЈно блестели. Он, похоже, сильно опьянел.
- И нечего на меня так смотреть, - говорил он Игорю, - да быть может я мажор, но я не виноват, что я родился в семье известного журналиста, - на его щеках вспыхнул румянец, - я пролез в МГУ, быть может даже за деньги или по блату. А что же мне было делать? Идти в чернорабочие? Это же самодурство.
- Чего ты раскипятился? - Игорь отодвинул от себя рюмку и скрестил руки. Было видно, что этот разговор ему и неудобен, и досаден, - Да плевать мне мажор ты или нет. Чего тебе надо?
- Да дело совсем не… Эх! - Ливнев мотнул головой, - знаешь, - он неожиданно перевЈл взгляд своих покрасневших глаз на меня, - Я ненавижу эту жизнь! Этот фельетонный стиль жизни, о чЈм писал ещЈ Гессе. Эту гуттаперчевую дешевизну. ВсЈ превратилось в большой рекламный ролик. Там, с ними, - он неопределЈнно махнул рукой в сторону, - я не могу жить. Эти чил-ауты, брейкдансы, граффити, мумий тролли, децлы, мецлы, экстримы, брит-попы, хопы, рэпы, жопы и прочая х…ня! Простите… В этом нет смысла…
- Ну, вот, Ливень затянул свою песню, - СтЈпа улыбнулся.
- Нет! А ты послушай! - Ливнев бросил на него тяжЈлый пьяный взгляд и стал говорить, задыхаясь, - Наше поколение... Ха! По-ко-ле-ние... Потерянное поколение. Эти бритые ублюдки на каждом шагу, с квадратными носами своих ботинок, с этим мускульным мясом. Дауны. Сплошные дауны. Племя анацефалов. Нет той романтики. Только в вас ребята… А что у меня есть? Да только альма матер, моя альма матер и вы, а потом… потом уходить в это дерьмо. Жить в нЈм… Какой к чЈрту Томас Манн? Какой Генри Миллер? Какой Кафка? Вокруг сплошной фарс. Безвкусица и говно. В моде рога, копыта, бараны, фаллические накладки. Татту…Прокололи уши, ноздри, пупки, клиторы. Но ведь это не Асса, СтЈпа! Это не Бананан с его протестом системе! Системы нет. Нет против чего бастовать. Но появилось нечто страшное, СтЈпа. Какой-то сука-монстр который пожрал всЈ вокруг. Какие-то шелесты и комоловы. Какой-то бред. И всем этим мы живЈм, понимаешь? Мы живЈм и упиваемся этим. …Даже это пиво. Нас накачивают этим пивом. Добрые дяди-олигархи варят нам его в избытке. Но! Но одно надо понять. Без Набокова, без страсти. Без свечи во тьме, без Блока, без Достоевского… Самому, самому… - он хлопнул рукой по столу, - ВсЈ. Я кончил. Дай-ка мне это… - он неуклюже полез рукой в банку с кильками и, капая маслом на свитер, стал жадно засовывать кусочки рыбы себе в рот.
- Ливень, - неожиданно громко сказал я, - ты это… ты это в точку… ты молодец… Давай, выпей со мной.
- Ерунда, - тихо проговорил СтЈпа, - Каждое поколение прочит апокалипсис - и ничего. Можно подумать те же шестидесятники не пили, не делали аборты. Можно подумать раньше, овеянное романтикой, всЈ цвело и пахло. Все строили БАМ и были счастливы. Все по ночам со свечой читали Достоевского. Сейчас - отличное время. Свобода. Среди массы серости и подонков, можно быть человеком, личностью. Теперь для этого даже не обязательно совершать подвиги. А бороться? Почему мы привыкли постоянно за что-то с кем-то бороться? Разве нельзя жить? Просто жить. Ничего не строить, а жить? - он обвЈл окружающих вопросительным взглядом.
Его никто не слушал. Все пили.
Я пьянел всЈ сильнее. ВсЈ погрузилось в матовую дымку. Звуки увеличивались, искажались…. Глаза непроизвольно закрывались. Я смеялся, но не слышал собственного смеха. Я машинально брал что-то со стола, ел, ронял на пол, поднимал. Кто-то хихикал и дЈргал меня за ухо.
"Так вот значит, - прорвался сквозь плотную белую пелену отчЈтливый голос СтЈпы, - дело было в Смоленске. У моего брательника был знакомый из параллельного потока. У него была девушка. Девушка интересная - училась в институте физкультуры и спорта и занималась метанием ядра. Руки, естественно, страшно накаченные. В особенности пальцы. Так вот, трахаются они однажды у него в общаге. Парень упирается… Дело подходит к концу и тут она, в порыве страсти, впивается своими железными пальцами ему в ягодицы и рвЈт ему задницу!"
Ха-ха-хо-хоууухх-х-х-хрррр!!!!
Я освободил свою руку из-под Светиной спины и повалился на стол. Кто-то взял меня за плечи и положил на что-то мягкое. Я приоткрыл глаза и обнаружил, что лежу на спине, у Светы на ногах и смотрю ей на подбородок. Она глядела куда-то вперЈд, на стол. ЕЈ рука нежно гладила мои волосы, щЈки, лоб. Мне стало хорошо. Я улыбнулся и закрыл глаза.
Когда я проснулся, в комнате царил полумрак. Было тихо. Стол куда-то унесли. Все расположились на паласе: кто лЈжа, кто сидя. На подоконнике стоял подсвечник. Я лежал на полу, головой на коленях у сидящей Светы. Прямо под подсвечником, сложив ноги по-турецки, сидел СтЈпа. Он играл на гитаре что-то нежное, медленное. По комнате растекался плавный звук перебора вместе с лЈгкими синими дымками (кто-то зажЈг и поставил на подоконник, в вазу с тонким горлышком палочку сандала).
СтЈпа пел красиво, переливчато, переходя с низкого на высокие тона плавно, без заусенцев, а иногда специально с надрывом, имитируя характерную Ревякину хрипотцу.
На паласе вповалку лежали люди. Свеча бросала на их лица красные отсветы. Глаза наполнялись влагою и мягко блестели. Никто не спал. Воздух вибрировал….
В какой-то момент я вошЈл в ритм общего трепетного дыхания. Стал раскачиваться. Голова закружилась. Меня понесло куда-то вперЈд и вверх. МоЈ тело висело в свободном пространстве, а сквозь него прорастали, обвивая его, каждую его жилку, тысячи травинок. Корни опутали мои ноги. Я врастал в стволы, ветки, сучья и растворялся в окружающем - зелЈном, светлом... ветви…. листва… корневища… травы…
Откуда-то издалека доносился всЈ возрастающий звук: "…втрав… ахзаблуд… итсяпоколение… ленолена… святые не веля-я-я-я-я-яаааатт!!!!"
- Саша.
Я открыл глаза.
- Саша, что с тобой? Света слегка теребила мою щеку.
- А? - я вздрогнул, я никак не мог осмотреться - глаза заволокло какой-то белой мутью. Видимо у меня случился аллергический приступ.
- Ты весь в слезах, - она стала вытирать мои щЈки, целовать в глаза, губы… ПойдЈм со мной... - прошептала она.
Мы поднялись и, осторожно переступая через лежащих, выскользнули из комнаты.
В тЈмном коридоре я плотно прижал еЈ к стене. Она распласталась по стене, широко, словно птица, раскинув руки. Мои ладони ходили по еЈ телу. Вверх… Вниз… ЕЈ тело было упруго и напряжено.
Потом мы побежали, держась за руки вперЈд по коридору, во тьму. Остановились у двери одной из комнат. Она, смеясь, долго не могла попасть ключом в замочную скважину. Я обхватил еЈ сзади. Зарылся в длинные волосы. Стал целовать шею.
Наконец неподатливая дверь открылась.
В комнату из огромного окна падал с улицы синий свет. За окном открывался живописный вид на улицу, светлую от витрин магазинов с яркими неоновыми вывесками. Проскакивали редкие автомобили.
ЕЈ лицо всЈ приближалось ко мне, пока не заняло собой всю комнату. Глаза блестели. Я снимал с неЈ одежду медленно. Вещь за вещью, оголяя тЈплое, бархатное тело. Нереальность происходящего сквозила во всЈм. Руки онемели и не чувствовали. Собственные движения казались механическими, неестественными. Я даже видел со стороны силуэт обнявшейся пары, казавшейся мне теперь двумя манекенами в своих плавных , ласкающихся движениях словно танцующих. Неожиданно оцепенение двух первый раз встретившихся обнажЈнных тел спало. ВсЈ стало развиваться молниеносно.
У стены стояла софа. Мы быстро переместились на неЈ уже полностью обнажЈнные.
Яркие вспышки ослепляли. Тело содрогалось, взрывалось, летело. Мы бились в одном ритме. Останавливались. Замирали. Прислушивались. Смеялись. И начинали снова.
Мокрые тела постоянно переплетались друг с другом ни на секунду не оставляя множество точек соприкосновения. Казалось, если нас оторвать друг от друга, мы умрЈм. Через друг друга мы дышали. Мы жили. ПрошЈл один хмель и начался другой - живой, горячий. Только в голове, постоянно нарастали, гипертрофировались, увеличивались какие-то щемящие, длительные, раздирающие на части звуки: стоны, шорохи, шелесты, дыхания…
- Почему именно Данко? - спросила Света, улыбаясь. Она сидела у меня на животе как наездница, по самую шею завЈрнутая в белую простыню. Светлые волосы, переливаясь под ярким утренним солнцем, струились по простыне. Изредка, красивым запрокидыванием головы она отбрасывала их назад.
- Ранняя романтика Горького... Сам его рассказ, помниться, не произвЈл на меня большого впечатления. Я вообще не считаю Горького крупной фигурой в литературе. Ну, кто сейчас будет серьЈзно читать Горького? А сам символ юноши с вырванным сердцем - какая-то детская непорочность, чистота, вызов жизни... Не мудрено. Мне было лет четырнадцать. Я мечтал перевернуть мир. Правда, это имя мне кажется столь интимным, что я не стараюсь злоупотреблять им. Знаешь, у представителей некоторых племЈн есть до десяти имЈн, причЈм некоторые из них позволено слышать только двум-трЈм людям. Данко - это очень глубокая сущность. Данко - это моя идеология. Данко - это кусок меня. И довольно интимный кусок.
- А ты не боялся ехать сюда?
- Я почувствовал, что ты такая. По почте. Я знал, что так будет.
- Я завидую твоей жизни. Я чувствую еЈ вкус и жутко завидую. Мне кажется, я живу серо: от концерта до концерта. Нет, я не фанатка Ревякина. Просто сама атмосфера, понимаешь - среда... А воспоминания - они как серная кис