ЙОВАН
Часть 1
Морщась от полуденного зноя и предвкушая скорую прохладу, Йован свернул за угол, прошел сквозь высокую арку в замусоренный двор сталинской высотки с высохшим гипсовым фонтаном, остатками узорчатых цементных заборчиков вдоль выщербленных тротуаров и бабушками на лавочках у подъездов, одетыми, несмотря на жару, во что-то теплое, бесцветное и бесформенное.
Йован, высокий худощавый брюнет лет пятидесяти с небольшим, был одет в положенные по инструкции узкие джинсы и летний пиджак в мелкую клетку на голое тело. Обычно такая вульгарность позволяла не выделяться из толпы. Но не сегодня. Бабушки провожали его недовольными взглядами как явного чужака, нагло вторгшегося в их наполненный горячим воздухом аквариум, молчание которого слегка разбавляло только жужжание навозных мух у мусорных баков, да разговоры самих старушек на вечные темы морали и, особенно, смерти, воспринимаемой ими, впрочем, как нечто естественное, неизбежное и даже желательное.
Где-то далеко, едва слышно, маленький оркестр играл похоронный марш, высокие звуки трубы и тромбона скрадывались расстоянием, басовое буханье большого барабана, наоборот, было слышно отчетливо, и, многократно отраженное от стен квадратного двора-колодца, вторило уверенному звуку шагов Йована. Голос этого оркестра и послужил сегодня поводом для печальных бесед, во всяком случае, для тех старушек, которые еще в состоянии были его расслышать, и, главное, распознать, поскольку отвратительное качество слуховых аппаратов, выдаваемых по программе социальной помощи бесплатно ветеранам войны и труда , сводило возможности общения между ними, в сущности, почти на нет.
Сам Йован обладал слухом безупречным, в диапазоне от слабого ультразвука до самых низких частот и, естественно, понимал старушек отлично, а способность мысленно пробираться в чужое подсознание давала ему возможность представить их разговоры с самого начала, а не с того места, с которого он их услышал. Проникнем же и мы в мозг Йована. Подслушаем бабулек, но не с начала, а с середины для экономии времени.
АННА АЛЕКСЕЕВНА: Новопреставленная подружка моя была Галя Филиппова. Немного до дня ангела своего не дотянула. Отмучалась бедная. Да и то сказать, чего уж там, восемьдесят два…
КАТЕРИНА СЕМЕНОВНА: Болела она шибко. Последний месяц уж и выходить перестала. Совсем плохая была.
НАДЕЖДА ПЕТРОВНА: Анна, а ты чего ж на похороны-то не пошла?
АННА АЛЕКСЕЕВНА: Я уж совсем плохая стала. Спущусь на лавочку, посижу, с вами поговорю, и все. Куда уж мне ходить-то. Да простит меня покойница, не могу я. Случись чего, кто меня назад-то поведет? Ненужная никому я такая стала.
НАДЕЖДА ПЕТРОВНА: Раньше-то тебе все внуков подбрасывали.
АННА АЛЕКСЕЕВНА: Да то как же. Машка моя чуть что прибегала, мам, возьми Катьку на выходные, иль на праздники, так все праздники с ней и пронянчилась. А теперь вот где они выходные?
НАДЕЖДА ПЕТРОВНА: Семеновна не ходит.
АННА АЛЕКСЕЕВНА: Это какая? С третьего этажа, что ли?
КАТЕРИНА СЕМЕНОВНА: С семьдесят второй квартиры, что над Ольгиной снохой.
ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА: Она как второго мужа похоронила, так и слегла. К ней сестра ходит прибираться со второго подъезда.
Усиленные дешевыми слуховыми аппаратами, шепелявые голоса в голове Йована приобретали гулкость пустых железных бочек и скрежет разминаемого в мясорубке стекла. Старушки, конечно, не всегда были глуховаты. Многим из них эти аппараты достались в наследство от покойных мужей, которые, пройдя всю войну или погубив молодость на закрытых заводах, оглохли раньше своих жен, и гораздо раньше ушли из жизни, оставив их досиживать свое на лавочках перед подъездами.
Муж Анны Алексеевны Петр Иванович, отставной моряк Балтийского флота, из алтайских сибиряков, после войны работал грузчиком в ближайшем продмаге. Крепкое тогда еще здоровье позволяло, а другой работы все равно не нашлось. Пока он бороздил ледяные северные волны старпомом на миноносце “Громокипящий”, молодые да со связями, из тех, кто выхлопотал бронь и отсиделся снабженцем на каком-нибудь глухом продовольственном складе, заполонили все, что смогли в теплых местечках вроде торговли, кооперативах, коммунальных конторах и бесчисленных районных и городских исполкомах и теперь только посмеивались над его глухим, слегка окающим говорком, с утра и до поздней ночи рассказывающим фронтовые байки, если не было срочной разгрузки, или кричащим вековечное грузчицкое “вира” и “майна”, чтобы поскорее доставить на прилавок деликатесы, купить которые самому у него никогда не хватало денег.
Чистоплюи в белых рубашках и черных узких брючках со стрелками подъезжали к гастроному на лакированных папиных “Победах”, а некоторые на “ЗИМах”. Они брали коньяк и шампанское ящиками, привычно крича “Иваныч”, чтобы погрузить ящики в багажник, совали Иванычу смятую десятирублевку и газовали куда-то в светлое будущее. Слыша окающее “спасибо” Петра Ивановича, они могли бы догадаться, что на Алтай Иваныч попал не по своей воле, что до войны он работал вторым замом в вологодском крайкоме, что за месяц до двадцать второго его условно амнистировали и повезли на фронт прямо в черном зековском бушлате. Но им не было до этого никакого дела.
Потом эти мальчики куда-то пропали вместе с “ЗИМами” и “Победами”, гастроном захирел, коньяк и шампанское исчезли, вместо них объявилось грошовое яблочное вино в алюминиевых бескозырках. Оно то и свело за несколько лет в могилу Петра Ивановича. Единственное, что после него осталось и на что-то сгодилось, был слуховой аппарат, полученный им в собесе незадолго до смерти. И сегодня, спустя много лет, скрежет этого аппарата звучал в голове Йована.
АННА АЛЕКСЕЕВНА: Галка Филиппова о своих все беспокоилась. Бывало самой есть нечего, так нет же, то пенсию им отдаст, то продуктов накупит к празднику, подарков всяких , а когда им на квартиру не хватало, она собрала последнее и отдала. Мне самой, уж, говорит, и не надо, сможете, мол, отдадите, а то похороните меня по-людски, и ладно, чего уж.
НАДЕЖДА ПЕТРОВНА: И то сказать, расстарались они. Музыкантов вон заказали, два автобуса.- Голос ее задрожал, глаза быстро заморгали и наполнились слезами.- Отпевать поедут…
Надежда Петровна вдруг до боли отчетливо, так, как будто все случилось только вчера, а не промозглым декабрьским вечером восемьдесят третьего, вспомнила, как ее Ваня, вернувшись с работы, как всегда сел ужинать перед телевизором, открыл бутылку пива, как-то неохотно налил половину стакана, отпил немного, вяло ковыряя вилкой в сковороде с яичницей, жаловался на погоду, на начальство, лишившее квартальной премии по вздорной причине (фонд зарплаты экономят, суки лагерные). Началось фигурное катание, Иван выпрямился, приободрился, в глаза его вернулся обычный задор, а когда Роднина блестяще исполнила грациозный тройной тулуп, он вдруг слабо захрипел и осел на бок.
После войны Иван Савельевич один воспитывал двух сыновей, оставшихся от первого брака, не удавшегося, впрочем, только в том смысле, что жена его не захотела жить с одноногим неудачником на пенсию по инвалидности и исчезла как-то мгновенно и бесследно, на следующее утро после появления Ивана в своей коммуналке в шинели, на самодельном протезе и с фанерным чемоданчиком. Позже до него доходили какие-то разговоры, что ее видели где-то то ли в кино, то ли в парке культуры с каким-то военным или милиционером, но Ивана это уже не волновало. Оставались дети, младшенький, Андрюшка, и старший, Мишка, жизнь продолжалась, он был сравнительно молод, и солнце всходило и заходило в голубом мирном небе.
Когда дети выросли и разъехались, Иван ощутил острый приступ одиночества. Казалось, все надо начинать сначала. Жизнь приучила его не сдаваться, и, промаявшись примерно с год, он познакомился с немолодой уже, но веселой и энергичной уборщицей из своего домоуправления, с которой и прожил вместе последние двенадцать лет.
Иван Савельевич работал плотником на хлебозаводе. Приходя с работы и усаживаясь ужинать перед телевизором, он приносил с собой вкусный смешанный запах свежей выпечки и древесных стружек. Жена его, Надежда, так сжилась с этим запахом, что горькое чувство невосполнимой потери охватывало ее всякий раз, стоило ей зайти на минуту в ближайший продмаг за хлебом. Преодолеть это чувство она так и не смогла, и за хлебом для нее обычно ходила Семеновна с третьего этажа, пока совсем не обезножила.
Скрежет в мозгу Йована усилился, переходя местами в какой-то неразборчивый грохот. Присмотревшись, Йован понял, что маленькая высохшая старушка Екатерина Семеновна, что-то бодро объясняет подружке Ольге Николаевне, энергично водя по воздуху желтыми морщинистыми ручками и задевая при этом микрофон слухового аппарата. Чтобы не пользоваться надуманными звукоподражаниями, которые в тексте никогда не бывают похожи на реальные звуки, заменим этот грохот крестиками в круглых скобках.
ЕКАТЕРИНА СЕМЕНОВНА: А старая Анна-то (xxxx) с кухни с кастрю (xxxxxxx) шейку бедра. Так у ней (xxxx) вторую неделю (xxxx) не бывает (xxxxxxx) реворачивать.
ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА: Что?
ЕКАТЕРИНА СЕМЕНОВНА: Кастрюля (xxxx) прямо с плиты (xxxx) и ноги все (xxxx) облезла (xxxx) посмотрел и ничего не сказал.
У Ольги Николаевны сегодня был особенный день. Ровно десять лет тому назад она проводила в последний путь мужа Степана. Мысленно оглядывая пережитое, она вспоминала то плохое и хорошее, что им довелось пережить вместе. Хорошего было, конечно, много больше.
Степан Игнатьевич Быков, а для жильцов домов NN 8, 10, 12 и 14 просто Степа, низко рослый щуплый человечек с гладко зализанными жидкими пегими волосиками и бегающими с похмелья глазками, пользовался у них колоссальной популярностью. Запчастей для ремонта сорванных кранов и текущих унитазных бачков в ЖЭКе никогда не было, и Степан, прирожденный сантехник, выросший в рабочей семье и с детства питавший склонность к ремесленничеству, что-то покупал на черном рынке, а кое-то вытачивал и сам, дома, в крошечной кладовке, приспособленной под мастерскую. В любое время дня и ночи безотказный Степан спешил на вызов, весело насвистывая “Вставай, не спи, кудрявая”. Cоседи, у которых ночью вдруг потек бачок или прорвало трубу, барабанили в дверь, Степа вскакивал с постели, хватал сумку с инструментами, оставленную с вечера у изголовья, и через полчаса устранял любую аварию.
Благодарные жильцы не оставались в долгу, деньги в семье водились. Как-то раз Степан собрал родственников и друзей на день рождения жены. В разгар бурного веселья прибежал дворник и сказал, что в подвале прорвало горячую воду, дворницкую заливает, Степан спустился глянуть, в чем там дело. Обратно он не вернулся. Веселье между тем длилось до утра. Утром нашли сварившегося Степана. Когда его за ноги волокли из подвала, то мясо с легкостью отделялось от костей, как у перепревшего под крышкой скороварки цыпленка.
Оставшись без мужа, Ольга Николаевна как-то сникла и почти все время сидела перед подъездом, то одна, а то, как сегодня, с подружками.
ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА: Что?
КАТЕРИНА СЕМЕНОВНА: Ольга, ты, (xxx) не слышишь, громкость-то подкрути.
Ольга Николаевна расстегнула пуговку на зеленой шерстяной кофточке, купленной по случаю на барахолке в шестьдесят втором, нащупала коробочку слухового аппарата и подкрутила колесико громкости, отчего аппарат стал слышать сам себя (явление, хорошо знакомое музыкантам и звукорежиссерам) и пронзительно засвистел. Йован вздохнул и поморщился. Понимать бабушек становилось все сложнее. Заменим этот свист в тексте плюсиками в круглых скобках, чтобы упростить повествование.
ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА: (+++++) лучше (++++++++++) теперь (xxxxxx) (++++) хорошо (++++++) сейчас сегод (+++++++) играют все.
КАТЕРИНА СЕМЕНОВНА: Уже в авт(xx)сы садятся.
АННА АЛЕКСЕЕВНА: Думаешь, музыканты на кладбище поедут?
НАДЕЖДА ПЕТРОВНА: Они в церковь сначала. А музыканты до полпятого. Мне Семина говорила.
ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА: (++++++++++++++) твой Борисы (+++++++++++) без музыки.
Катерина Семеновна на самом деле уже смутно помнила своего Борисыча. Возраст сказывался, девятый десяток разменяла все-таки. Дело было давно, отошел Борисыч в мир иной действительно без музыки, не до музыки тогда было. Восемьдесят семь рублей оставил Борисыч сбережений на книжке. Пришлось занимать у соседей, а потом отдавать целый год из сорокарублевой пенсии. Упокоился он тихо, в своей постели, ночью и от старости. Осталось от него несколько пожелтевших фотографий со сломанными углами, орден Красной Звезды и трудовая с единственной записью: “Принят бухгалтером в отдел вневедомственной охраны Первомайского района”.
Мысленно прослушивая старушечьи воспоминания и разговоры, Йован неторопливо, но уверенно шел к своей сегодняшней цели – кирпичному гаражу на шесть машин в глубине двора. Когда-то такие гаражи строились вместе с жилыми домами для избранных владельцев персональных автомобилей. Предполагалось, что на весь двор их больше шести не наберется. Так оно, впрочем, и было.
Солидный гараж из красного кирпича хорошо сохранился. Мощные двустворчатые ворота всех шести боксов держались на кованых железных полосах. В каждой имелась маленькая отдельная дверка на случай, если владелец машины хочет зайти в гараж, но не имеет в виду немедленно выезжать. Эти дверки запирались на ржавые висячие замки.
Йован остановился. В его многострадальной голове возникла новая помеха. Сначала Йован не смог понять, что это еще за еб твою мать, но быстро сообразил, что так как одна из старушек все время машет руками, то тонкий проводок от слухового аппарата к наушникам отключается, то есть нарушается контакт, и звук просто пропадает. Заменим эту очередную чисто техническую беду в печатном тексте собаками в круглых скобках.
КАТЕРИНА СЕМЕНОВНА: (@@@@@) и не знаю уж (@@@@@@@@) что-то не скажу как (xxxxxxxxxxxx) просто так не бывает (xxx) а вообще-то для красного словца не ска (++++++++) и он тоже (@@@@@@@) пока не ум (xxxxxxxx).
АННА АЛЕКСЕЕВНА: А после (xxxxxxxxxxxxx) столы уже (+++++++++) десят третьей
Старушки оживленно жестикулировали. По инструкции оставлять свидетелей не полагалось. Йован достал из кармана пиджака игрушечный субатомный дезинтегратор, расписанный забавными обезьянками и цветистыми попугаями какаду. Чтобы дети случайно не поранились, эту игрушку приходилось программировать, в отличие от серьезных взрослых инструментов.
Мясо человеческое ENTER
Жировая прослойка ENTER
Соединительная ткань ENTER
Костная основа ENTER
Тканые и нетканые материалы ENTER
Йован нажал мизинцем на крошечную иконку с изображением веселой девочки, перечеркнутой красным крестиком. Бабушки начали постепенно пропадать.
Детский дезинтегратор работал медленно. Сначала исчезли кофточки, потом юбки и ночнушки, чулки и дряблое мясо с грудей и бедер, проявились и начали истончаться ребра и тазовые кости. Воздух вокруг бабушек струился и дрожал.Тела их колебались. С лиц полосами, как при чистке картошки, исчезала кожа и мышцы, глаза вращались в оголившихся глазницах, потом пропали и они. Исчезли ребра, растворились в воздухе вяло бьющиеся сердца, затем гортани, языки и голосовые связки. Голоса стихли. Йован вздохнул. На нагретом асфальте остались слуховые аппараты, железные зубы и напоминающие коровьи лепехи кучки серого вещества, бывшего мозгом.
Йован не любил убирать свидетелей. Но другого выхода не было. Йован пошел к гаражу. Его сопровождал слабеющий (садились батарейки) свист аппарата Ольги Николаевны.
Часть 2
Йован с усилием достал из заднего кармана узких джинсов дурацкий антикварный ключ с двумя бороздками, отпер висячий замок, отворил скрипучую дверь и прошел, наклонив голову, в прохладный пустой гараж. Пахло сыростью и бензином. В замызганном оконце под потолком билась пленная навозная муха. На бетонном полу валялись окурки древних сигарет без фильтра, пустые бутылки из-под пива и желтые газеты в черных масляных пятнах.
Йован запер дверь изнутри на щеколду, спустился в узкую щель ремонтной ямы, подошел к маленькой стальной полированной дверке, похожей на крышку между отсеками подводной лодки, наклонился и вставил в прорезь пластиковую карточку. Что-то пискнуло, на двери загорелся зеленый глазок, замигала желтая надпись “Finger control”. Йован придавил глазок указательным пальцем правой руки. “Face control”- потребовала следующая надпись. Йован приблизил вплотную к надписи левый глаз и раскрыл его как можно шире. “Scanning”- ответствовала дверь. Тонко запели сервоприводы, загорелось ожидаемое “O.K.”, дверь сдвинулась вправо, Йован с трудом протиснулся внутрь круглого в плане помещения с неожиданно высокими потолками, напоминающего карикатурно уменьшенный вестибюль метро. Загорелись тусклые плафоны на стенах, дверь мягко чавкнула, закрываясь, загудели невидимые вентиляторы, разгоняя застоявшийся воздух. Йован ступил на эскалатор.
Спускаясь, он невнимательно поглядывал на рекламные плакаты на правой стене ведущего вниз тоннеля. Печень у него была в порядке, волосы длинные и блестящие, зубы собственные, простата не воспаленная, потенция обычная, потливость минимальная, желудок в порядке, стул регулярный, семья полная, дети здоровые и самостоятельные.
Салон красоты “ПОСЛЕДНИЙ ПРИЮТ”- приветливо загорелась вывеска над входом, где снова пришлось повторить надоедливые “Finger Control” и “Face Control”. “ГАРАНТИРОВАННОЕ ОМОЛОЖЕНИЕ”. Дверь открылась. “Приветствуем нашего гостя, драгоценного, единственного и неповторимого”,- Йована взяли под локоток и провели вглубь салона две очень молодые, но неряшливые девушки, одетые в мятые майки и потрепанные джинсы и какие-то сомнительные матерчатые тапки. Под ногтями у девушек Йован заметил черную грязь, замазанную полупрозрачным кроваво-красным лаком. Сам “Последний приют” изысканностью тоже не отличался: грустные косметологи в несвежих белых саванах сидели на заросших шелковистой травой могильных холмиках, печальные визажисты, стилизованные под христовых невест, смешивали мутные жидкости в граненых стаканах за поминальными столиками, стилисты смотрели на нового клиента мертвыми глазами, полными тысячелетней тоски. Вокруг царили хаос и запустение. Специфический жирный запах применяемой косметики проникал отовсюду, просачивался из-под сдвинутых погребальных плит, плотно обволакивал приходящих клиентов и, казалось, затруднял дыхание и движения.
- Вам как обычно? – приветливо спросила Йована одна из девушек.
- Да, наверное…- пробормотал Йован.
- Сюда, пожалуйста, - сильные руки опытных массажисток скрутили его, кто-то сильно ударил коленом в живот. Йована втолкнули в рассохшийся гроб. Поднялась туча пыли, Йован закашлялся. Его осадили в лоб железным распятием. Рассудок Йована помутился. Последнее, что он уловил гаснущим сознанием, было то, что в рот ему засовывают какую-то тряпку, пахнущую тлением и почему-то бензином.
- Он всегда заказывает наши самые дорогие препараты,- одна из массажисток набрала в шприц из зеленой полулитровой бутылки со следами смытой водочной этикетки желтую маслянистую жидкость, и, подняв шприц иглой вверх, выдавила из него тонкую струйку.
- Так они же и самые эффективные. Ну сама посуди: эссенция из правой части лобной доли мозга Ленина. Мозг единственный. Осталось его всего граммов двести. Мозжечок использовали весь. Затылочную часть тоже. Отсюда и цена. Или вот: настойка глазного яблока. Улучшает зрение. Улучшать-то она улучшает, но где ее брать? Левый глаз давно стеклянный, правый, фактически, тоже, - вторая массажистка прикрепила капельницу к деревянному кресту, небрежно ткнула иглой в предплечье Йована. – А воняет-то как…- Йован дернулся. Шприц с желтой жидкостью вонзился ему в бедро. По телу Йована побежали судороги. Он снова дернулся и затих.
- Ну вот. Теперь пусть полежит с полчаса, потом будем будить. Как проснется, дашь ему вот это. Когда съест, может идти. И скажешь, пусть поначалу резких движений не делает. А я пойду пока.
- Иди. Я все сделаю.
Йован вышел из гаража. Шел слабый мелкий снег. В безветренном морозном голубом небе высоко стояло бледно-желтое солнце. В его лучах снег искрился и переливался. На лавке перед подъездом снова сидели свидетели: бухгалтер Борисыч, Петр Иванович, грузчик из соседнего продмага, плотник Иван Савельевич и сантехник Степан Игнатьевич Быков. Друзья наслаждались прекрасной погодой, воскресным бездельем, подсчитывая медяки и гривенники, которых по идее должно было хватить на бутылку крепленого.