Плохие слова

Борис Гайдук
 

В детском саду номер двести девять был наказан Гога Зырин, малолетний хулиган и всеобщий любимец.
Гога  толкнул в грудь Павлушу Клюйкова, тот упал навзничь, ударился головой о пол и разревелся на всю комнату.
Днём ранее Гога съел на спор живого таракана и выиграл у богатенького Павлуши двадцать копеек.
Огорчённый Павлуша мучился несколько часов, потом всё рассказал воспитательнице Лидии Андреевне. Двадцать копеек заставили вернуть, Гогу показали врачу.
Вечером Лидия Андреевна на пару минут отвела в сторону Гогину маму, та схватилась руками за шею и пошла розовыми пятнами.      
А на следующий день Гога подошёл к Павлуше и со словами «Гад, ты Павлуша!» толкнул его на пол.
Остаток дня Гога простоял в углу с перерывом на обед, полдник и тихий час. От него требовалось просить прощения.
Друзья украдкой навещали Гогу.
- Павлуша так плакал, - шептала в ладошку Ирка Хапилова, - Гога, ты больше его не тронь, а то тебя снова накажут. Все и так знают, что ты самый сильный.
-     Всё равно деньги назад не получишь, - поделился соображением Батон, - Павлуша  жмот известный.   
- Лучше  бы ты  в компот ему плюнул, - сочувствовал Лысый.
Гога молчал.
Ближе к вечеру не вытерпел сам Павлуша.
- Я на тебя больше не злюсь, Гога. Давай мириться, - попросил мягкотелый домашний Павлуша.
- Мириться не буду, - прошипел в ответ Гога. -  Но прощения попрошу. Иначе сегодня дома меня сожрут. А теперь вали отсюда.
Павлуша поспешно закивал головой и отошёл.
В половине шестого Гога повернулся лицом к группе и громко сказал:
- Лидия Андреевна! Я хочу попросить прощения. Прости меня, Павлуша! Пожалуйста.
Все стихли.
- Пра… прощаю, - с готовностью отозвался Павлуша.
Лидия Андреевна едва заметно нахмурилась.
Гога тут же окинул взглядом свою команду и попросился в туалет. Лысый, Батон и я, по очереди, с соблюдением должной конспирации, последовали за ним.
В туалете из всех кранов хлестала вода. Считалось, что так нас нельзя подслушать.
- Я Павлушу даже пальцем не трону, - сразу же сказал Лысый, - себе дороже выйдет. Нужно ему шнурки у ботинок намочить и связать. Или…
- Не об этом речь, - остановил его Гога, - я тут кое о чём подумал, пока стоял. Завтра расскажу.
- Почему завтра? Почему не сейчас?
- Завтра, во время прогулки. - отрезал Гога. - Слишком важное дело.

Лично я ждал следующего дня с большим интересом. Гога никогда не бросал слов на ветер.
Неужели у него на самом деле есть настоящий пистолет?

Всё оказалось намного драматичнее. Что такое, в конце концов пистолет?

День был солнечным, и группу выгнали гулять сразу после завтрака.
Мы собрались возле Гоги. Тот ещё некоторое время с важным видом тянул резину.
Потом повёл нас к клумбе, самому удалённому от Лидии Андреевны месту.
- Все ведут себя, как малые дети, - начал Гога заготовленную речь, - постоянно всё рассказывают Лидии. Лидии Андреевне.
Мы молчали. Всё рассказывать Лидии Андреевне было самым обычным делом.  Таков был порядок вещей, раз и навсегда заведенный обычай. Лидия Андреевна олицетворяла для нас Советскую родину, строгую, но справедливую. Да она и сама всё знала про нас. При этом наказывала редко, каждое публичное наказание становилось событием.   Просто провинившийся ребёнок на какое-то время чуть-чуть лишался её любви и внимания.  Этого было вполне достаточно. «Ты должен исправиться сам. Ты должен этого захотеть. Сам, только сам. А если нужно, ты должен помочь товарищу». 
- Нормальные парни не закладывают друг друга, - продолжал Гога, - про сволочь Павлушу я не говорю. А вот индейцы - никогда. Батон, ты можешь себе представить, чтобы Чингачгук Большой Змей настучал на Зверобоя?
Батон пожал плечами.
- Индейцы! – сказал я. – Тоже, сравнил! Ты ещё скажи - Зорро!
- Точно! Или мушкетёры.
Послышался вздох облегчения.
Гога оглядел нас с нескрываемым презрением.
- А что мушкетёры? Они тоже сначала были детьми. Короче! Если вы мне друзья, давайте больше не ходить к Лидии с ябедами. Ни на своих, ни вообще на кого. Если нет – я вас больше не знаю!
- Погоди, Гога, - попытался возразить  Батон, - это не ябеды. Ябеды это другое. Когда ты бегал к метро за мороженым, мы никому ничего не сказали.
- Да, потому что сами жрали это мороженое.  А когда я Ирку поцеловал, кое-кто сразу разболтал Лидии.
Гога посмотрел на меня, я съёжился.
-    И это - подло.
В очередной раз Гога давил нас своим авторитетом.
- Ну, как хочешь, - легко согласился Батон, - давайте не будем Лидии Андреевне ничего говорить.
- Не будем.
- Но мы должны испытать друг друга, - продолжал Гога.
Ага, испытать! Гога не был бы Гогой, если бы не придумал что-либо подобное.
- Сейчас мы пойдём за беседку и будем говорить слова. Сами знаете, какие. А потом посмотрим, какие вы друзья.
- Ругаться, что ли? – уточнил Лысый. - А зачем далеко ходить? Можно прямо здесь.
- Ты не понял, Лысый. Мы будем говорить самые плохие слова, все по очереди.
«Самые плохие»  Гога произнёс так, что мне стало не по себе.
Вот оно, испытание!
Плохие слова – один из самых серьёзных проступков. «Вы должны научиться уважать  друг друга. А самое главное – уважать себя. Этими словами вы оскорбляете прежде всего себя, а также своих товарищей и своих родителей».
- Ну, если так, пойдём, что ли, - неуверенно согласился Лысый.
- Ещё не поздно передумать, - упивался властью Гога, - Для многих это может оказаться не по силам.
Я постарался не отводить взгляда, но у меня не получилось.
- А давайте позовём Павлушу, - вырвалось у меня.
- Зачем нам Павлуша?
- Понимаешь, Гога, - заволновался я, - Павлуша обязательно что-нибудь пронюхает и нас сдаст. А если мы возьмём его с собой…
- Да он сразу нас застучит!
- Как же застучит, если он будет вместе с нами? Самого себя, что ли?
- Класс! – одобрил Гога. – Как будто мы берём Павлушу в заложники, верно? Ты здорово придумал.
Я загордился. Вышло неожиданно круто. Хотя вспомнил я про Павлушу из самых низких соображений. Гога, конечно, самый главный, быть его другом почётно. Зато Павлушины родители не вылезают из загранки, у Павлуши всегда есть жвачка, маленькие пластмассовые рейнжеры и диковинные бутылочные пробки. Нет, Павлуша тоже нужен, хотя, конечно, не так, как Гога. И потом, пусть лучше нас сдаст этот мамин сынок, чем кто-нибудь из своих. А сдаст кто-нибудь обязательно. Как это можно взять и не рассказать о таких вещах Лидии Андреевне? О плохих словах.
Невозможно.
Всей толпой мы направились к оробевшему Павлуше.
- Ну, что, Павлуша, - вкрадчиво произнёс Гога, - хочешь, чтобы я тоже тебя простил?
Павлуша втянул голову в плечи и молча кивнул.
- Тогда слушай меня внимательно... - Гога изложил свой план.
Увидев, как округляются Павлушины глаза, я тут же пожалел о своей идее. Кажется, Павлуша, готов заложить нас прямо сейчас. Но, может быть, это и к лучшему?
-     Павлуша, мы берём только самых достойных, - догадался сказать я, - ты последний, кого мы приглашаем.   
Павлуша заколебался.
Никто никогда не брал его в компанию. Даже жвачка  и фломастеры почти не помогали.
Гога, кажется, воспринял мои слова, как изощрённую хитрость и подмигнул мне. Я многозначительно кивнул. Я чувствовал, как становлюсь не просто одним из Гогиных друзей, а лучшим, почти равным.
- Ладно, - робко согласился Павлуша.
Мы направились к беседке, на всякий случай пропустив Павлушу вперёд. Тот затравленно оглядывался на нас и Лидию Андреевну.
- Здесь, - остановился Гога. - Прятаться не будем, а то еще искать начнут. Пусть нас видят, отсюда все равно ничего не слышно.
Испытание усложнилось. Мне стало не по себе.
Лысый облизывал губы и настороженно смотрел на Гогу. Павлуша стоял, опустив голову.
- Ну? – зловеще сказал Гога. – Кто начнёт?
Все молчали. Сказавший первое слово будет считаться виновнее других, это ясно, как белый день.
-    Каждый мог отказаться, - нагнетал обстановку Гога, - но теперь уже поздно. 
- А… ты точно уверен, что нас не будет слышно? – промямлил Батон.
Гога даже не взглянул на него.
- Так, Павлуша! Ты первый.
Еле живой Павлуша поднял глаза. Отличный ход. Я ещё больше порадовался тому, что предложил взять Павлушу.
- Жо… жопа…
- Что? Ты бы ещё «попа» сказал. Ладно, что с тебя взять.  Следующий.
Хитрый Павлуша! За «жопу» ему ничего страшного не будет. Это сообразили и остальные.
- Сука! – выпалил Батон.
- Говно! – быстро сделал свой ход Лысый.
Я замешкался и мысленно попросил помощи у Гоги.
- Гондон, - с достоинством сказал Гога, и уточнил. - Штопаный гондон.
Теперь  все смотрели только на меня. Как на грех, все слова, кроме самых плохих, повылетали из головы. Но самые плохие ещё никто не говорил, нельзя и мне.
Прошло несколько секунд.
Я чувствовал, что моя растерянность уже начинала выглядеть трусостью. Я оставался единственным, кто ещё ничего не сказал. Лысый чуть сместился и оказался почти у меня за спиной. Я залился краской. Ещё несколько секунд и будет поздно. Нужно решиться.
- ****ь, - сказал я упавшим голосом. Увильнуть не получилось, «*****», как ни крути, одно из пяти самых плохих слов. Хотя и не самое страшное из них. Есть и похуже. Посмотрим.
Гога уважительно кивнул.
- Пи... пидорасы!
- Вонючие ублюдки!
- Поцелуй меня... в задницу.
Гога почувствовал, что пора задать верный тон и, выждав паузу, веско произнёс
- ****ая ****а.
Вот оно! Теперь нам всем точно конец. Или ещё нет?
Если вдруг броситься бежать прямо сейчас, схватить Лидию Андреевну за руку и успеть сказать хотя бы несколько слов первым? Пока не прибегут доносить остальные. А что? Батон толстый, бегает слабо. Павлуша вообще не бегает. Лысый примерно как я. Гога догнать может, но пока он сообразит, у меня  будет большое преимущество. Да Гога и не побежит, разве только чтобы меня перехватить. Лидия Андреевна очень добрая, она нас всех простит. Кроме, может быть, Гоги. Она увидит, как мне стыдно, как я хочу исправиться. И я не подведу её, я обязательно исправлюсь. Но Гоге тогда конец. И моей дружбе с ним тоже. Что делать? 
- ***та, - тихо и твёрдо сказал Павлуша.
Всё! Поздно. Если уж Павлуша отважился на такое, тогда нельзя. Можно сколько угодно заискивать перед Гогой, но нельзя быть слабее Павлуши. Но каков слабак! Сказать такое слово! Причём одним из первых. Теперь мы все в одной лодке. И лодка эта уже висит над водопадом.
- Говно собачье.
- ***сос.
- Конская залупа.
Слова упали, как тяжёлые гири.
Я содрогнулся. Голова пошла кругом. Лодка с рёвом полетела в пропасть. 
- В рот их всех ****ь! – сказал я решительно.
Гога показал мне большой палец.
Свобода!
Волшебная и страшная свобода! 
Будь что будет!
Оказалось, что Лысый умеет ругаться длинно и красиво. Батон выражался коротко, зато громко и почему-то всё время смотрел на меня. Даже Павлуша, хотя и стоял весь красный, слова произносил отчётливо. А Гога! 
Бросивший вызов самой Лидии Андреевне, бесчисленной и непобедимой армии родителей и воспитателей, он был  прекрасен. Я был счастлив оказаться одним из тех, кого он увлёк за собой, видеть его пылающее лицо и пылать вместе с ним.
- ****ый карась.
- ****ёныш.
- ****ская натура.
Я судорожно вспоминал все плохие слова, слышанные во дворе, в парке и общественном транспорте, а вспомнив, отчаянно, без колебаний бросал их.
Кто-то из детей позвал Гогу, он не обратил на это внимания. Лидия Андреевна  начинала посматривать в нашу сторону.
Мы сомкнулись плотнее и стали говорить тише. Я чувствовал дыхание друзей, страшные запретные слова жгли мне лицо.
Вскоре слова стали повторяться, но мы продолжали говорить. На целом свете в этот миг не было слов мужественее и прекраснее.   
«Это буду не я», - начал я повторять про себя. Теперь пусть кто угодно нас выдаст, только не я. Вернее, не я и не Гога. Пусть это будет Павлуша. Только не я. Даже если Лидия Андреевна узнает и сама меня обо всём спросит, я смогу ей солгать. Теперь у меня есть на это силы.  Даже если признаются все остальные.  Даже если бы меня поймали фашисты и стали пытать. Это буду не я. Я почти задыхался от переполнивших меня верности и чести.
- Манда волосатая.
- Отсоси у дохлого ежа.
- *** моржовый.
Гога почувствовал, что страсти утихают.
- Ладно, хватит. Это всё уже было.  Новое что-нибудь есть?
- Есть, - сказал, помявшись, Павлуша и мгновенно стал центром внимания. Что у этого сморчка после всех сказанных многопудовых слов может быть новое?
- Ленин – сука! - в полной тишине выговорил Павлуша. – Подлая тварь.
Все застыли, поражённые громом. Лодка упала на камни, взорвались пороховые бочки, матросы погибли.
- Что? Что? Дедушка Ленин? – пролепетал Батон.
- Да, - подтвердил Павлуша с видом осуждённого на казнь.
- Мы так не договаривались, - Лысый сделал шаг назад.
- Тихо! Всем стоять! – скомандовал Гога. – Павлуша, ты…ты… Ты просто мужчина. Ленин – подлая тварь. Ну-ка, все повторите это! Быстро!
- Ленин – подлая тварь, - слабым эхом откликнулись мы. Лысый вернулся обратно. А что ему оставалось делать? Он ведь тоже это сказал.
Какое-то время все молчали, переживая сдвиг в сознании.  Кажется, запретов не осталось совсем.
- Павлуша, - торжественно сказал Гога, - ты мой друг на всю жизнь. Ты мне больше, чем друг. Ты мне теперь как брат.
- Спасибо, Гога, - прошептал Павлуша трясущимися губами.
- Слышали? Павлуша больше не сопляк и не трус. Он теперь с нами.
Счастливый Павлуша захлюпал носом.
- А можно мне тогда попросить. Гога, Батон… ребята, не зовите меня Павлушей. Меня даже родители так не зовут… только бабушка. Пожалуйста, а?
Так оно и было. Ещё два года назад Павлуша получил своё прозвище с лёгкой бабушкиной руки.
- А… как тогда тебя звать?
- Не знаю… Паша… может быть.
- Паша. Все слышали? Его зовут Паша!
Павлуша заплакал.
- Крепись, брат мой! – обнял его Гога. – Я знаю, тебе пришлось нелегко. Но ты справишься, я уверен.
Павлуша заревел в полный голос.
Мы столпились, закрыв его от посторонних глаз.
- Держись… Паша, - произнёс я Павлушино новое имя,  и сам затрепетал от смутных ассоциаций с чем-то древним и индейским.
- Паша, ты же мужик, хватит распускать сопли! - подхватил Гога.
Павлуша совладал с собой и размазал слёзы по щекам.
- Вот ведь ***ня какая, - всхлипнул он.
Мы ахнули.
Гога заревел от восторга.
Вот это да!
Павлуша заслужил право быть с нами и не просто с нами, а рядом с Гогой. И Гога  герой, настоящий вожак. В шесть секунд взял ситуацию под контроль, каждого поставил на своё место. А ведь рядом с ним вполне мог быть я, а оказался Павлуша… Паша.
А я просто слабак и гнусная тварь. Собирался бежать, рассказывать всё Лидии Андреевне.
Ничтожество. Только по чистой случайности я стою здесь, в кругу настоящих мужчин, а не реву, уткнувшись в колени Лидии Андреевны. 
Да, но потом было сто раз повторенное «это буду не я». И это действительно буду не я. Может быть, я тоже смогу. У меня тоже есть что сказать.
- Я тоже хочу кое-что сказать, - невольно подражая Гогиной интонации, произнёс я.
Друзья посмотрели на меня с испугом.  Что ещё? Всё  здание миропорядка и так лежит в руинах. Что ещё можно преступить?
- Говори, - сказал Гога и напряжённо прищурился.
Я понял, что могу на него положиться.
- Я знаю, что мои родители делают…это. Ну, ебутся.
Меня самого едва не вырвало от звука этих слов.
Зачем? Зачем?
От меня  заметно отстранились.
- Ты уверен? – осторожно спросил Батон.
Зачем?
Мама, папа, простите меня!
- Да, –  хуже мне не было никогда в жизни. – И твои тоже. Все взрослые…
Горло перехватило. Батон раскрыл рот, не зная, плакать ему или ударить меня.
Растерялся даже Гога.          
- Ну, и что же в этом такого? - как ни в чем не бывало сказал Павлуша, - а ты что думал, тебя в «Детском мире» купили?
Лысый заржал, как лошадь. Батон сделал вид, что ему тоже смешно. Гога посмотрел на Павлушу с настоящим уважением.
Я остолбенел. 
Моя страшная тайна оказалась пустышкой. Мой ужас и стыд превратились в комедию. Ничтожный Павлуша оказался в сто раз умнее и взрослее меня. А я... я просто жалкий клоун.
-    Да нет, - забормотал я. – Я знаю, откуда я…появился. Я только хотел…
Чего я хотел?
Зачем?
- Об этом в следующий раз, - остановил меня Гога. – Надо разбегаться, а то на нас уже все смотрят.
- Давайте поклянёмся, - предложил Павлуша, - что никто из нас не выдаст…друга.
Гога вытянул вперёд руку ладонью вниз и сказал:
- Клянусь. Буду последним козлом, если выдам.
- Клянусь.
- Клянёмся.
- Никому ни слова!
- Ни слова.
Мы разошлись, но вскоре снова оказались все вместе, теперь уже возле шведских стенок. Оттуда мы свысока смотрели на остальных детей, не имеющих ни малейшего понятия об истинных человеческих ценностях. Находящихся в плену иллюзий и послушных чужой воле.
«Вот что значит настоящая дружба, - определил я для себя, - а всё, что мы знали до сих пор, просто глупые детские игры».
Не выдать друга оказалось довольно просто. Теперь даже Лидия Андреевна не сможет одолеть нас пятерых.
«Это буду не я» – упивался я своей клятвой. Мушкетёры  тоже  были  детьми.

С этого дня мы стали неразлучны.
За неделю мы добились того, чтобы вся группа усвоила  новое Пашино имя.
Когда нас никто не видел, мы говорили плохие слова, словно обмениваясь тайным паролем.  Мы говорили и о других вещах. О том, что все взрослые постоянно ебутся и нам придётся с этим как-то мириться.  Может быть, в этом и нет ничего плохого. 
Еще о том, что Ирка Хапилова, хотя и считалась девочкой Гоги, на самом деле любит Пашу и даже тайком по-прежнему зовёт его Павлушей. И таковы, похоже, все женщины. Но мужчины не должны ссориться из-за этого, и Гога благородно уступил Ирку Паше. Однажды вечером мы все вместе убежали от родителей, пошли в парк и, трясясь от страха, бродили по глухим аллеям до полуночи, пока нас не загребла милиция.
Гога пробовал курить, остальным не понравилось.
   
Трое из нас попали в один класс. Пашу родители устроили в английскую школу, несмотря на все наши мольбы. Гога довольно быстро перевёлся в спортшколу, правда, поблизости. С Батоном и Лысым мы дружили до третьего класса. Потом Лысый уехал жить в другой район, а с Батоном мы просто как-то разошлись.

А лет тридцать спустя я узнал, что о Плохих словах Лысый рассказал Лидии Андреевне уже на следующий день, а Батон через неделю. Оба они, оказывается, во время клятвы держали пальцы крестиком. Я пальцы крестиком не держал, но мне тоже гордиться нечем: я открылся Лидии Андреевне в день выпуска из садика. Она тогда говорила, что мы должны быть честными, уважать себя и других, хорошо учиться в школе, любить родину и прочее.
Некоторые  дети заплакали, боязливое чувство какой-то новой жизни без Лидии Андреевны поднялось и задрожало во мне, наши клятвы вдруг показались мне мелким и глупым обманом, который ни в коем случае нельзя оставить на всю жизнь.
И после линейки я все рассказал.
Многое из того, что она говорила мне в ответ, я тогда не понял. Помню, она сказала, что одни дети взрослеют быстрее, другие медленнее, и что скоро ее помощь будет нам совсем не нужна. И еще она категорически запретила мне рассказывать о моем доносе ребятам.
«Категорически. Это последнее, что ты должен для меня сделать».
Наверное, так же категорически она запретила Батону и Лысому, потому что они тоже молчали все это время.
Молчал и благородный Павлуша, хотя все узнал почти тогда же: его бабушка была дружна с Лидией Андреевной, и он случайно подслушал их разговор. Бедный Павлуша, наверное, он первый из нас понял, что люди слабы, а жизнь не так уж проста.
Мы не стали друзьями на всю жизнь, мы нарушили  клятву, и судьба развела нас. А может быть, мы были маленькими детьми, а потом выросли. Мушкетерами стали не все, оказалось, что это не обязательно.
Один Гога, кажется, так ни о чем и не догадался. Говорят, что его последние слова были: «да пошли вы…»