Телефонный звонок вырвал меня из легкой задумчивости:
- Привет! Я прилетела два часа назад, - чуть хриплый, глубокий голос. Веселье, смех, задор - жизнь. Голос, бросающий меня в дрожь, голос, накрывающий теплой волной реальность мира дождя.
- Ты откуда?
- Из Италии - полгода в Римском университете, а до этого - два месяца экспедиция в Шри-ланку, Канду.
- Надолго?
- Нет, - голос на секунду утратил краски, - послезавтра улетаю в экспедицию, в Гватемалу.
- Майа?
- Да.
- Я скоро буду.
- Приезжай, приезжай скорее, - запел голос и тихонько ойкнул прерывистыми гудками разрыва.
***
Я медленно вошел в комнату.
Тусклые глаза безразлично оцарапали душу.
Коротко размахнувшись, я ударил: сильно, плотно, безжалостно.
Беззвучно, как в немом кино, она рухнула на легкий журнальный столик.
- "Кажется, это была ваза, - совершенно некстати пришла мысль, - китайская, дорогая.
Не давая ей подняться, я подошел и врезал ей с правой - не сильно, но в тоже время достаточно, чтобы муть безразличия в ее глазах превратилась в ярость.
Она резко поднялась и бросилась на меня. Я ждал до последней секунды, а потом, перехватив ее руку с нацеленными мне в глаза ногтями, короткой подсечкой сбил ее на пол.
Двигаясь по инерции, она заскользила лицом по паркету. Остановила ее стенка.
Ярко-кровавые цветы хищными лепестками злорадно смотрели на нее с картины.
Чего-чего, а упрямства ей было не занимать: вскочив на ноги, она снова бросилась на меня.
Описав плавную траекторию, мой кулак врезался ей в подбородок - сознание медленно ушло из ее глаз.
Пара пощечин - и глаза снова жгут меня едкой смесью ярости, непонимания и боли.
Я опустился на пол. Поднял ее и перекинул через колено. А потом начал пороть - сильно и нещадно. Кажется смычком от скрипки.
Никто и никогда в жизни ее не порол.
За все время она не произнесла ни звука.
Я медленно перевернул ее и обнял. Мокрое лицо уткнулось мне в грудь. Слезы капали, капали, прожигая грудь, добираясь до сердца - яркими звездами боли зажигаясь в окнах квартир напротив.
- Давным-давно, далеко-далеко, - хрипло заговорил я, - за дальними морями и чужими континентами, лежала чудесная страна с прекрасной столицей Теночтитлан. Прекрасные дворцы и гордый народ жемчужинами украшали эту страну.
Слова капали как слезы. Слезы, пробивающие мутную корку налипшую на ее душу.
Есть такая старинная китайская пытка: на голову совершенно неподвижного человека постоянно капает капля холодной воды. Через некоторое время человек сходит с ума.
Мои слова падали ей на душу холодными каплями.
Я говорил ей об Атлантиде, великих пирамидах Египта, мумиях перуанских инков, загадках Кабалы и тайных ритуалах кельтов. Говорил и чувствовал, как мир вокруг тихонько подсказывает мне нужные слова.
Вдруг резко распахнулась дверь, и на пороге вырос отец. Ее отец.
Он коротко окинул взглядом комнату и смял меня взглядом.
Я понял: жить мне осталось секунды три, ну может три с половиной.
Но неожиданно она подняла голову и тихо-тихо сказала:
- Не надо папа, все в порядке, не надо.
Он развернулся на деревянных ногах и закрыл дверь.
Двенадцать лет она не называла его папой.
- Продолжай, - впервые за этот вечер она обратилась ко мне.
Я говорил и говорил, повторяясь, сбиваясь и запутываясь - говорил о мире вокруг нас, мире, полном тайн и загадок.
Наконец наступил миг, когда я понял: слова больше не нужны. Я молча встал, оделся и, наступив на валяющийся на полу шприц вышел в яростный спор ветра и ноябрьского дождя. Дошел до первого попавшегося бара и напился вдрызг.
Первый раз в жизни я так напился.
- "В первый раз напился, - вяло думал я, - в первый раз в жизни избил женщину, - вечер дебютов, - мысли пахли полынью.
Шатаясь, я вышел из бара и пошел по улице, переходя из одного мира уличного фонаря в другой, как заклинание пьяно твердя:
- Первый раз, выбор, надежда, мир, мир ведь он хороший? - да, хороший, да, такой, о-го-го, нельзя, нельзя, нельзя терять надежду.
Я познакомился с ней на одной из вечеринок. Я попал туда совершенно случайно и не менее случайно встретил ее. Я мазнул взглядом по ее красивому лицу и наши глаза встретились. В ее глазах светился ум, ум, постоянно сталкивающийся с зелеными айсбергами безразличия. Безразличия ко всему.
Все ее желания исполнялись. Почти все. Родители старались предупредить любой ее каприз, любое ее желание. Она жила росла и улыбалась, но однажды, однажды вдруг обнаружила, что нескончаемая череда вечеринок, клубов, знакомых и алкоголя подергивается легким туманом наркотического безразличия.
Когда у человека есть все - он кое-что теряет. И это кое-что - смысл жизни. Особенно это бывает страшно, если его (смысла) до этого не было вовсе.
Я встретил ее в тот момент, когда даже наркотики перестали давать ей смысл. Я не мог пройти мимо, ведь у нее были зеленые глаза.
Через два месяца я узнал, что она уехала учиться в Гарвард, на археологический факультет.
Потом? - потом была нескончаемая череда экспедиций, поездок и целое море звонков и открыток.
Восторг. Радость. Жизнь.
***
Я ехал к ней и думал о том, что мы не виделись с ней кучу времени.
Ее большой дом встретил меня цветами и шумом гостей.
Она очень любила цветы. Очень. Но больше всего она любила розы.
- Какая я банальная, - виновато-лукаво говорила она, - я люблю розы. Люблю, люблю, люблю, - и мир терялся в ее счастливом смехе.
Я прошел через шумную толпу. Толпу, озабоченную современной музыкой, СПИДом и новым сезоном моды.
Она изменилась.
Не очень сильно, но изменилась. Это ощущалось в ее осанке, жестах, завораживающем колыхании водопада темных волос.
Я стоял и любовался ей. Время текло мимо, бирюзовым потоком уходя в бронзовый подсвечник.
Вдруг она обернулась, и наши глаза встретились.
Радость.
Дикая, сумасшедшая, обжигающая радость.
Я держал ее в объятиях и полной грудью вдыхал аромат волос.
- От тебя подозрительно пахнет чудом, - я улыбнулся, глядя ей в глаза.
- Пойдем наверх.
- Но ведь твои гости…
- Ерунда, - отрезала она, - они все здесь для того чтобы хвастаться: передо мной, перед другими, - она хмыкнула, - ну и конечно перед собой в первую очередь.
Мы сидели на теплом, ворсистом ковре и говорили.
Точнее говорила она.
- Ты представляешь, стена джунглей расступается, и мы выходим к древнему городу, прямо перед нами пепельно-серая громада пирамида майа, и вдруг, вдруг на фоне заходящего солнца мы видим, как от нее отделяются несколько теней и исчезают в зарослях. Я в панике, - она засмеялась, - сразу фильм "От заката до рассвета вспомнила", но профессор вдруг выругался и испортил всю таинственность:
- Проклятые гуакерос!
- А кто такие эти гуакерос?
- Гуакерос, - ее лицо стало серьезным, - гуакерос это в некотором роде наши конкуренты, - презрительно добавила она, - осквернители древних руин и могил.
Мы болтали, пили пиво с сушеной пираньей (ничем должен сказать от нашей тарани не отличается) и тонули друг у друга в глазах.
Свечи бросали неровные блики на стены. Стены, которые почти сплошь были укрыты цветами. Розами.
- Это папа, - она улыбнулась, - жалко, что я так быстро улетаю. Они останутся здесь без меня.
- У меня есть идея.
- Да?
Я прошептал ей ее не ухо.
- Ты сумасшедший, - но глаза сказали мне совсем другое.
На полчаса мы стали вандалами. Мы обрывали лепестки розам и бросали их в кровать.
Когда мы закончили, кровать стала ярко-пурпурного цвета.
- Здорово, - захихикала она, - они такие щекотные.
- Ага, - добавил я, засыпая ее ворохом лепестков, - и прохладные.
За окном вставало утро.
Ее голова лежала у меня на груди. Ресницы мягко щекотали кожу.
- Поехали со мной в Гватемалу?
- Боюсь мы вдвоем - слишком большое стихийное бедствие для маленькой Гватемалы.
Она вздохнула и еще крепче прижалась ко мне.
Я лежал и думал. Думал о ней, о себе, о гигантском и таинственном мире вокруг. Мире, который постоянно нашептывает нам на ухо обрывки своих тайн и загадок. И вдруг мне стало хорошо-хорошо, казалось еще миг - и я взлечу.
- Что с тобой? - с тревогой спросила она.
- Со мной? - удивился я, - со мной все в порядке, даже слишком, - улыбнулся я.
- Тогда почему же ты…- она замолчала, замолчала, увидев кое-что в моих глазах.
- Нет, - снова улыбнулся я, чувствуя, как слеза ползет по моей щеке, - это роса, утренняя роса.