Бабушка говорит, что я собираю всяких бомжей. Конечно, один другого беднее. Она приходит домой усталая после стоянки у метро, а тут в коридоре стоят грязные стоптанные ботинки.
- А у меня Ванечка, - радостно сообщаю я.
Она здоровается с ним, проходит в комнату, потом зовет меня и шепотом говорит:
- Оль, как тебя покормить-то, я же не могу там у тебя на кухне готовить, мне же и ему придется предложить.
- Ну, давай я попозже, он скоро уйдет.
Грустно всё это, но я стараюсь её понять. Она экономит каждую копейку, чтобы нам прокормиться, а тут еще мои голодные мальчики.
Ванечка не ест нормально уже несколько лет, живет по углам: то у дяди в Подмосковье, то у тёти на Каширке, а у нее ребенок маленький, его тоже кормить надо. Не знаю почему, но он не может жить с матерью, которая живет где-то в Москве.
У него пальцы тонкие, бледные, синие жилки ходят под кожей, когда он играет мне на пианино. Мы так и познакомились – пришел показывать фортепьянные партии, передавая мне свои полномочия клавишника в одной группе. И вначале я не обратила на него внимания, щупленький воробышек. Пришел с мороза в старенькой немодной бежевой курточке, серенький, невзрачный. Отогрелся немного и сел играть. И я увидела его аристократические руки, услышала его музыку и что-то кольнуло внутри. А он поворачивался ко мне, смотрел огромными голубыми глазами и спрашивал:
- Ну что, понятно как здесь играть?
- Да-да, понятно, - отвечала я и отводила глаза.
Было неудобно оттого, что он мне нравится. Отгоняла всякую мысль о нём, ведь у меня есть еще один Ванечка. Нет, того не Ванечкой зовут, это я называю Ванечками определенный тип людей. Ванечки светлые и добрые, эдакие хрупкие и нежные полевые цветочки, они немного наивные и романтичные, покладистые и уютные.
Мой Ванечка, то есть Женя, уже повзрослевший, разочарованный, отчаявшийся, но все равно еще проглядывает чистота и свет сквозь всё, что было приобретено за 25 лет жизни. Побитый у меня Ванечка какой-то, с черным передним зубом, с желтой и испитой кожей лица, с всколошмаченными светлыми кудрями и голубыми глазами, которые застенчиво прячутся под очками. Он любит гладить меня по волосам, чуть прикасаясь к ним, осторожно, нежно, словно большую красивую тётю. Маленький, доверчивый ребеночек проглядывает сквозь серьезное лицо этого филолога, который пишет диссер по Эдгару По, читает Жоржа Батая и не хочет ограничивать свою личность одной точкой зрения. Поэтому это что-то сознательно бесформенное, постоянно меняющееся. Иногда кажется, что его не существует, что всё проходит сквозь него. Ловишь пустоту руками и пытаешься обнять облако.
Так вот, а еще Ванечка сваливается на голову. Зачем? Хочется обогреть его одинокую, одичавшую душу, успокоить, дать надежду. Но нельзя же обогреть всех Ванечек, их много, а я одна. Хотя иногда я чувствую, что во мне так много любви, что я могу дать всем, кто просит, достаточное количество тепла.
Итак, новый Ванечека ушел до завтра, а я долго не могла уснуть – всё отгоняла мысли о нём, дошло до того, что уже вслух произнесла: «Ну уйди, пожалуйста, уйди», и даже махнула рукой. А потом заплакала от того, что так сильно хотела, чтобы завтра не было последнего раза, когда я вижу это чудесное создание, сказочного Единорога, пугливого и не всем показывающего свою истинную природу. Это я придумала, конечно, но он и вправду похож на иномирное существо, совсем не отсюда. Заблудился, верно, бедненький, теперь не может здесь выжить, трудно это – найти работу, человека, которому он такой неземной будет нужен. Ему еще хуже, чем моему Жене. Тот хотя бы работает корректором, да и мысли обо мне его греют. А этому холодно, тоскливо, он ведь и зачахнет так совсем, кушать перестанет, ляжет где-нибудь в подъезде и умрет. Надо спасать. Хочется же помочь.
Пришел он назавтра, а я не знаю, что с ним делать. И отпускать от себя не хочется, и приручать такое животное совсем ни к чему. Но так уж получилось, что я не выдержала и всё-таки погладила его по жиденьким серым волосам, когда он играл, а он словно бы и не заметил. Нет, вернее, заметил, но принял как что-то само собой разумеющееся. Потом я села рядом, гладила его по руке, по щеке, а он смотрел на меня своими восторженными глазами и слабо улыбался. Он поцеловал меня в губы, совсем не по-земному, без плотского желания, как все остальные. Мы прикасались друг другу губами, словно голубки клювиками. И такая легкость была во всем этом, и светлая радость переполняла нас. С Женей по-другому, это не легкость, а густая желтая теплота, и я тону в ней.
Господи, он оказался таким наивным. Говорит:
- Знаешь, мне когда-то цыганенок нагадал, что у меня будет две жены.
- И что, одна уже была? – удивилась я, потому что было такое ощущение, что у него вообще никого не было.
- Да, я жил с одной девушкой год. А теперь вот ты у меня появилась.
Ну ничего себе, знает меня второй день, а уже женой называет и любит. Совсем полоумный, какой-то князь Мышкин. Хотя Достоевского он и не жалует, предпочитает Булгакова и Брэдбери.
Позвонила я Жене, всё ему рассказала, он огорчился, конечно, что теперь ему внимания меньше я уделять буду, захотел познакомиться с Ванечкой. Назавтра и познакомился – пришел, когда Ванечка сидел у меня. А Ванечка как вскочил, как побежал одеваться, да за дверь. Мы его почти что силой удерживали, а он, ошалевший, торкался в дверь и пытался открыть её дрожащими руками. Убежал, вернулся через несколько минут под предлогом, что забыл ручку. Я дала ему первую попавшуюся, потому что его ручку найти не могла, и он опять убежал. Женя меня успокаивал и говорил, что Ванечка действительно хороший, что ему надо помочь, чтобы я не бросала его такого.
Ванечка позвонил через полчаса откуда-то с улицы, извинялся за свое поведение. Мы с Женькой закричали в два голоса:
- Да приходи ты скорее, дурачок ты эдакий.
И он пришел: дрожащий от холода, стоял в коридоре и дышал на скрюченные покрасневшие пальцы. Конечно, ходил где-то около моего дома полчаса, замерз ужасно. Мы попоили его чаем, потом посидели, поговорили о Клайве Льюисе. Мы с Женей поговорили, а Ванечка уткнулся в газету и слушал нас. Женя пошел домой, и я расстроилась оттого, что наша с ним встреча вышла такой глупой и скомканной. Теперь опять только через две недели его увижу. У нас не хватает времени видеться, живем на разных концах города, учимся и работаем.
Ванечка опять начал, глядя в пол:
- Извини за моё поведение, я одичал совсем. Я думал: зачем я вам тут мешать буду, третий лишний.
- Ну что ты, мы же сами просили тебя остаться, причем искренне. И вообще, мне Женя разрешил с тобой общаться.
Он удивился:
- Я ничего не понимаю в людях и их отношениях. Ах, я такой консервативный.
- Да нет, это не то, ты просто не встречал таких людей, как мы.
И он снова замолчал.
Выпроводила и его. Осталась одна. Стало так пусто и одиноко. И ощутила я себя такой неправильной дурой. Ну и зачем я всё это делаю? Женю расстроила, Ваню приласкала, приручила, а теперь вот думаю сижу: «А оно мне надо? Что я с ним теперь буду делать? Вот станет теперь приходить, смотреть на меня влюбленно и молчать».
Надоело обласкивать Ванечек. Я тоже жить хочу! Я хочу замуж, потому что хочу ребенка, а как же ребенок без отца-то? И решила я найти себе мужа по Интернету. Ну не мужа, а хотя бы взрослого человека. Я всегда их боялась, пугали своей уверенностью, целеустремленностью, пониманием того, чего они хотят. Мне 25 лет. Смешно звучит, если поглядеть на эту девчонку-старшеклассницу, в шапке с кисточками, с рюкзачком, на который прицеплен колокольчик. Она прыгает и бесится, она любит дурачиться и танцевать до упаду, она любит пить пиво и жмуриться от удовольствия. Она умиляет и радует, ее любят и снисходительно улыбаются глупостям и нелепицам, которые она несет. Дите неразумное, что с нее взять.
Зашла с подружкой в магазин, смотрели плюшевые игрушки. Продавец взглянул на меня и говорит: «Покупайте, девочки, будешь в школу на рюкзаке носить». Я улыбнулась. Какая там школа, когда уже второе образование получаю. Ничего не сказала ему, а что говорить? Зачем объяснять, что я грустная и одинокая, слабая и запутавшаяся, что мне нужно тепло и дом, семья и постоянство.
Я устала прыгать, звеня бубенчиками, и хочется уже покоя. Завернуться в теплый плед…Люблю всякое теплое и пушистое. И полумрак. Закутаться так и сидеть, лежать, книгу читать, писать что-нибудь, смотреть на тебя, целовать, спать, видеть сны, пить чай с бутербродом, кидаться подушками, разгадывать кроссворды, болтать, молчать, плакать, трахаться, слушать музыку, играть на гитаре, в шахматы иногда…
Но тебя нет.
А когда ты пришел, очередной ты, то листья уже опали и голые деревья качали ветками, глупо уставившись на нас, идущих за ручку по серому лесу, не стирающих холодные капли дождя со своих лиц.
Я люблю осень, она грустная и красивая, она желтая и я тоже внутри желтая. Каждый человек имеет цвет души. У тебя – синий, темно-темно синий. Тебе нравится синий цвет?
- Да, нравится.
Я хотела погулять по лесу моей осенью, ранней, умиротворенной, сухой, но болела целый месяц и смотрела в окно на то, как желтели деревья, как трепал их ветер, как неслись облака по небу и птицы летели стаями. Наверное, вороны или чайки. Не на юг, а на другой изгиб Москвы-реки, из Коломенского к ЗИЛу, к метромосту, где я каждое утро вижу улицу, небо, мутную реку, проезжая этот перегон. Я ведь живу на полуострове. А по вечерам еду и не вижу ничего, читаю книжку, стараюсь не заснуть. Хотя если очень поздно, то вижу гряду фонарей, выстроившихся в линию на набережной. Движется и их зеленовато-желтое отражение в воде. Я смотрю на них до тех пор, пока они не сольются для меня в один, и линия сойдется в точку. Оп! А потом снова разъезжаются всё дальше друг от друга и от меня. А поезд опускается в туннель. Уже выходить.
Прихожу домой и бегу к компу, к милому другу своему, он принесет мне почту на хвосте, подарит несколько минут радости от чтения писем. От ощущения нужности тем людям, которые пишут мне:
От: Oleg <onty@mail.ru>
Кому: Шемякина Ольга <shemyakina@mai.ru>
Здравствуй, Оленька, можно тебя так, или нежелательно? Я вижу нечто светящееся и большое - это ты. Ты как солнце, луна, или снежный человек - достаточно тебя увидеть, и ага, в смысле завораживает. Вот смотрю на тебя, глаза к свету привыкнуть должны, зрачки сузиться.
А пока иногда и ладошкой заслониться не грех, как только чувствую, что встраивают меня в штамп вроде этого: « ты ко мне привязываешься, а ты этого делать не привык»…Я не хочу быть деревом нарисованным, хочу режиссеру помогать, завитушки рисовать, рюшечки мастерить, а иногда и скатерть с фигурками со стола стащить, если картинка неудачная. Слово нехорошее отыскала - "привязаться". Хозяйка к кошке привязывается, больной к грелке - без нее холодно, а с ней нормально, и не заметишь, что с грелкой сидишь, пока не отымут…
Олег.
Шкурка банана темнеет на столе. Чаинки пытаются выбраться из опустевшей чашки. По экрану плавают рыбы и выбулькивают струйки кислорода. Комп гудит и щурит зеленый глаз CD-RОMа, который проигрывает для меня французское мурчание Милен Фармер. Новых писем нет. Я – где? – ожидание. Смотрю на свои ногти, выковырываю из-под них грязь. Беру книгу и держу ее на коленях, раскрытую на странице: «Человек…ставит выше всего дар, дарение себя или благ, которыми он обладает; единственно дар и приносит человеку славу…» Может, Батай и прав, но мои мозги отказываются думать об этом. Тяжело его читать, я не понимаю больше половины.
Этот кусок текста написала в метро, чего не делала года два. В последнее время не пишу нигде, кроме компа. Лень набивать потом, а мысли уходят, забываются, незаписанные вовремя. Даже бумаги в рюкзаке нет, клочок нашла, исписанный адресами сайтов, которые нужны мне для новой статьи в электронный журнал. Какие-то «мыла», ну, электронные адреса незнакомых мальчиков, которых выцепила на Kissme.ru. Авторучку держать непривычно, пишется медленно и неразборчиво. Писать в метро о компьютерной жизни, а в компе – о жизни реальной. Странно всё это!
Ванечку бросила, извинившись за причиненную боль. Только отогрелся немного, а тут опять на мороз выгоняют. Лучше быстрее, чтоб не привык к теплу, а то потом вообще околеет там. Он чуть не плакал где-то в телефоне, говорил дрожащим голосочком:
- Я всё понимаю, это ты меня извини, что я навязывался. Я хочу, чтобы ты была счастлива, чтобы нашла того человека, которого ищешь. Иди, иди.
Играл в благородство, а самому было больно и одиноко. Теперь вдвойне, когда потерял возможность не быть одиноким.
На день рождения, два дня назад он принёс мне подгоревший пирог собственного производства и свои письма. Мне понравился кусочек:
«…Был дом и всё с ним было. Был запах свежего подсолнечного масла на кухне в любимом мамином салате, был белый конь с отбитым носом и темный угол в прихожей для наказаний. Были умные лица гостей-математиков и огромный снимок корабля-парусника в волнующемся море...
- Почему бы тебе туда не съездить? Может быть, там уже все по-другому. Чудак-человек, и охота тебе мотаться…Допивай скорее чай, на работу опоздаешь.
Хлопает входная дверь и синее утреннее небо принимает героя под свой благосклонный свод…Эй, троллейбус, стой!!!
Еще был балкон, а под ним бушующая сирень. На балкон садились голуби, в вышине парили чайки.
- Молодой человек, не толкайтесь. Чему Вас только родители учат? Вырастили, понимаешь.
- Что вы так волнуетесь из-за моих родителей? Они сами в таких троллейбусах каждый день ездят…»
Талантливый беспризорник, в 16 лет ушедший из дома. Ничего не закончил, потому что нужны были деньги на пропитание. Работал, пытался тусоваться, но трудно ему с людьми сходиться. Убежал вот из группы, хоть и играть очень хотелось, не смог найти общий язык с нашими музыкантами. Говорил: «Они – другие, понимаешь. Очень славные люди, но я не такой, как они». Прости, хороший мальчик с морщинками около глаз, лысеющий, бездомный чижик, ты мне не нужен. Прощай!
Женя расстроился из-за того, что я ушла от Ванечки. «Ему так нужна была твоя помощь, он задерганный весь, нервный, его надо лечить, ты смогла бы ему помочь». – «Не хочу. Не могу всем помочь. Не нужен он мне. Мне тебя хватает, депрессушного всё-время». – «Ну я же не из-за тебя такой». – «Это-то и плохо. Если бы из-за меня, то я бы и могла это исправить, а тут ничего не могу поделать. Тебе все равно будет плохо всегда». – «Да, но ты мне сильно помогаешь своим существованием». – «Я этого не чувствую, глядя на твое кислое, угрюмое лицо». – «Ну, Оленька, поверь, что мне легче становится».
Рассорилась с Женей вусмерть. Остались только «виртуальные поклонники», как некоторые из них любят подписываться.
От: Oleg <onty@mail.ru>
Кому: Шемякина Ольга <shemyakina@mai.ru>
Здравствуйте, Ольга !
Был очень обрадован, прочитав Вашу заметку! Так приятно встречать людей с интересами, выходящими за рамки порочного круга "тачка-жвачка", что трудно унять свою радость. Кроме того, человек, отравленный физико-математическим образованием, окруженный такими же, безусловно достойными, но немножко похожими и асоциальными личностями, просто нуждается в глотке свежего воздуха, а заодно может устроить экскурсию в свой маленький сумасшедший дом ;)
Вы пожалуйста расставьте знаки препинания по вкусу, а я побежал дальше.
Всего наилучшего, пишите.
С уважением, Олег.
From: "шемякина" <shemyakina@mai.ru>
Subject: Re:
Date: Tue, 19 Oct 1999 22:47:46 +0300
Вау! Я в восторге, Олег, у тебя есть стиль. Ты случайно не занимаешься
писанием статей или рассказов, советую начинать. Талант (без тени иронии)! Ха-ха, я тут загибалась от твоих выражений типа "тачка-жвачка", никогда не слышала, а хорошо ведь сказано, даже если и не ты придумал. Из тебя прёт энергия и юмор. Прямо ураган какой-то…
From: "Oleg " <onty@mail.ru>
Subject: <>
Date: Wed, 20 Oct 1999 23:48:32 +0400
У Булгакова - есть, у Платонова - есть, у меня - нет, вот Вам крест, матушка!
О себе любимом. В некотором состоянии я мальчик, смотрящий на огоньки деревенских домиков, закаты, хлопающий глазами, как дешевая кукла или дурная девушка, эмоциональный до ... чертиков, Рак короче, правда без манипуляций и дурных психологических игр. В основном состоянии, достаточно циничный субъект, цинизм как защита от внешнего мира и серости, игра. В краткий миг могу устроить шоу, а в основном – типичный интроверт, взращенный на Тарковском и Бергмане, временами откровенно скучен…<….> Мне один деятель инфаркт в 20 лет предсказал, до сих пор вспоминаю c умилением и нежностью.
Мне так одиноко. Чем больше вокруг меня людей, тем я меньше чувствую, то кто-то есть рядом. Парадокс. Мне плохо так, как давно. Я боюсь выйти за дверь и не обнаружить там мира. Я не вижу смысла выходить за дверь.
Жизнь – кинопленка, раскадровка. Каждый кадр – новая Вселенная и новая я. НЕ успеваешь подумать о будущем. Кадр – буква из слова мысли. Бесполезно думать. А душа? Она тоже такая же дёрганая, умирает-возрождается каждую миллисекунду. Или в ней нет времени (дай-то бог!).
From: "шемякина" shemyakina@mai.ru
Subject: Re: <>
Date: Fri, 22 Oct 1999 01:08:06 +0300
И всё-таки тебя надо лечить. Иногда ты совершено сумасшедший. Это комплимент, никогда не могла общаться с нормальными людьми, они - скучные. Но и настоящие психи - это уже слишком, предпочитаю таких, как ты – с умом сошедших с ума.
Хочешь, свой стишок - не стишок напишу, думаю, кто еще поймет, как не такой человечек, коим я тебя представляю?
Я рисую тебя. И тебя. И тебя.
Но это не тот, кто мне нужен. Кем: мужем?
Нет, другом, братом. Скорее, женой,
Желтой, солнцеподобной, теплой.
Не хочешь? Молчишь? Бежишь? А-а-а, не можешь?
Так и скажи, но говори руками.
Слово течет сквозь палец, сквозь другой - еще.
Переплетаются буквы, руки, рождая текст, жест...
Мы созерцали. Мы стали зерцалом, но кто из нас кого отражал.
Галерея Зеркал - бесконечность.
Ладно, пиши, очень хочу тебя слышать, мне нравится всё красивое, а у тебя внутри красиво. Мне кажется.
Расскажи-ка ты мне что-нибудь серьезное и грустное о себе, поделись плохими мыслями, а то у мне свои надоели.
Пока.
Оля.
Subject: Vot i ya.
From: "Oleg" onty@mail.ru
Date: Sat, 23 Oct 1999 17:21:01 +0300
Привет!
Теплый стих… странное чувство, как будто уже читал его и принял. Может быть, я даже немножко увидел тебя, может, нет - заслонили последние строчки.
У тебя каждая строчка и слово - часть мысли, у меня слова – красивая обертка… Не творческий я человек, простите меня.
И самое главное, ты же знаешь, что когда ты пишешь, это фонтан, ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ДЕЛАТЬ НИЧЕГО ДРУГОГО, а я как павлин, если нужно – могу распушить хвост. Правда грустно? Ты просила, мне не хочется тебя обманывать... Впрочем, я окончил музыкальную школу, так себе закончил, академического таланта во мне не обнаружилось, но случалась странная вещь: я садился за ф-но и играл. Играл просто так, без нот и непонятно что. Иногда я
лечился этим, случайные гармонии, аккорды, темы…я не мог повторить того, что было сыграно однажды. Что для меня интересно, эта способность не появлялась согласно моему желанию, а появившись, не давала мне заниматься другими делами, впрочем, давно это было, пришлось отвыкать от ф-но за его отсутствием.
…все, что я написал, не может претендовать на объективность. Завтра утром я встану и сотру это к чертовой матери - ко мне придут другие мысли и мироощущение, "изменилась фаза луны" - скажет астролог, "стал серым", - скажу я.
Перечитываю последнее предложение. Сколько процентов там пустой псевдолитературы ? А в следующем ? Прости, заигрался ... теперь мне немножко смешно ;)
Это не я сумасшедший, а текст. Таким он мне больше нравится.
Зачем придумывать людей? А как еще, если не видишь лица, не слышишь голоса? Есть письма, и в них другой человек, может быть, более настоящий, снимающий маски, откровенничающий словно бы перед попутчиком в вагоне поезда. Существует стереотип, что люди в Интернете придумывают себе некий образ, идеального себя, и выдают за настоящего. Себя нельзя придумать, просто в реальной жизни очень страшно открыть кому-то себя такого. Комплексы, рефлексии, маски, защита. А там, виртуальный мир, там тебя не видно, ты спрятался за экран, но я тебя все равно вижу, Олег. Это ты?
Вот он сидит, ссутулился, щурит очки в экран, вот улыбнулся фразе из моего письма. Потом посмотрел в окно, попил чаю, стал говорить со мной мысленно, думать, что ответить, представлять, какая я где-то там существующая. Есть ли я? Или это сон, красивая компьютерная сказка, которую уничтожит действительность.
Олег, пиши, только не звони мне больше. Твой тонкий голосочек, шмыганье носом и усмешки – это невозможно. Ты чего ж такой дерганый весь и смущенный?
Когда я впервые услышала Олега, то сказала в трубку этому высокому и сопливому голосу:
- Извини, но у тебя голос похож на одного моего знакомого девятнадцатилетнего девственника, которому мама ищет девушку для дефлорирования данного мальчика. За деньги. Моя мама меня уговаривала, а я не пошла.
- Ну, за меня не волнуйся, я не такой неопытный как твой знакомый, - пищит в трубку голосок. - У меня были женщины в жизни. Вот только серьезных отношений не было, любви…
- Почему? Страшный ты, что ли?
- Да нет, когда смотрюсь в зеркало, то не пугаюсь.
Грустно от разочарования. Ждала сильного и умного мужчину – оказался старым мальчиком, это что-то типа меня: эмбрион-инвалид. Да, умненький, да, слушаем одинаковую музыку и книги любим одного плана, но он огрызается и мнит, что я его воспринимаю как своего сыночка. Да нет, меня просто умиляет, что это дитё. И ненамного я старше, на четыре года. Эх, лучше бы не звонил, а я любила бы текст. Если бы да кабы. Бы-бы-бы. Бы-бы-бу!
У меня 10 человек, я посчитала. Каждый хочет если уж не встретиться, то хотя бы по телефону поговорить раз в день. Не хватит дней в неделе, как ни крути. Похоже на какой-то опрос общественного мнения, которые теперь часто по телевизору встречаются. А у меня 10 дорожек и каждая то вырывается вперед, то вдруг как-то застывает и не растет количество моих внутренних голосов за этого претендента, зато другой неуклонно поднимает рейтинг. Соревнование, конкурс на избранника.
В детстве мечтала выстроить молодых людей в ряд, ходить и выбирать. Почему-то думала, что непременно выберу одного, самого-самого, единственного.
Бегу по мокрой асфальтированной дорожке, по отживающей последние дни зеленой траве. Улица называется Кленовый бульвар. В ряд выстроились желтые кленики, повсюду разбросали свои листья. Некогда. Мельком думаю: «Вот бы пройтись здесь спокойно. Воздух какой чистый. Осень, однако». Но уже ничего не вижу перед собой, только придерживаю звенящий рюкзак на бегу, вижу как болтается куртка на мне и размахиваются руки, выплясывают криво ножки. Не подвернуть бы. Осталось десять минут. Успею или нет? А вдруг очередь? Нет, три человека в кассу. Ура! Оплатила Интернет, теперь снова можно забирать письма.
Быстро, быстро, а то не успею в институт. Шнурок на ботинке развязался и болтается мертвым черным ужиком. Бабушка всегда говорит, что самое страшное – наступить на него самой, тогда упадешь больно. Ну не могу я остановиться и завязать тебя, милый, на трамвай не успею, вон он идет, трезвонит. Бегу, бегу.
Влетаю в аудиторию за секунду до лектора, обалдевшая. Шапка съехала набекрень, кисточки прижались к ней, словно уши загнанного животного. От тела идет жар, кольцо-хамелеон на руке – темно-филотевое, это самый теплый его цвет, такое ощущение, что оно скоро лопнет от нестерпимой жары.
Домой бежать надо как можно быстрее: Шурик позвонит с работы, а меня нет. На бегу подумала, что никогда еще не спешила домой так, как сейчас. Я же обещала быть дома, встретиться с ним сегодня. В первый раз, ведь он виртуальный. Не успела. Ужас!
Но он все равно позвонил. Встретились. Сам он не местный, с Америки. У него родители там дипломатами были, теперь вот вернулись на Родину. Ему 21 год, он называет меня – Ляля, Ля-я-я-ля. Собирает плюшевых мишек, впрыгивает на все камни и высокие парапеты, разгуливает по заборчикам. Когда он захотел запрыгнуть на капот машины, я удержала его за куртку. Этого еще не хватало… Он гладит всех кошек, которых видит, и разговаривает с ними, пока не оттащишь. Шурик смотрит на меня влюбленным взглядом и несет чепуху про друзей, игру в карты, еще что-то – не помню. Чудище гороховое. И даже не ребенок, а что-то бескрышное и глупое напрочь. Иди-ка ты, Шурик, прыгай с другими барышнями, а я хочу сурьёзных отношений. И наплевать, что у тебя денег много, и гитара «Фендер», моя любимая, и квартира в центре Москвы, и папа с мамой дипломаты, и английский ты знаешь в совершенстве, научил бы. Но всё это – ерунда для меня. Пусть обзывают меня идеалисткой, пусть. Наплевать. Я же с ним жить буду, а не родители мои, которые так усердно пытаются убедить меня в том, что он оч-ч-ч-чень хорошая партия. Конечно, конечно, только что я с ним делать буду: играть в салки и дарить плюшевых мишек? Может, его еще кормить с ложечки и слюни вытирать? Так у меня на это ребенок настоящий будет, надеюсь.
От: Oleg <onty@mail.ru>
Кому: shemyakina@mai.ru
Дата: 31 октября 1999 г. 11:07
Тема: Ahineya
Здравствуй, Оленька !
Я с тобой хочу рядом пройтись, в глаза твои посмотреть, помолчать, подышать - просто так, без всего.
Не смотрел я ничего, и Наумова не помню - к черту это все.
Ты раскололась, раскололась на частички - в каждой что-то отражается, может смотрящий, может что-то от тебя. Слово "раскосец" - гениально.
Есть один путь излечить шизофрению - посмотреть на тебя: в кожанке при косухе с папиросой, в вечернем платье при свечах, в тапочках при бигудях - шутка, хватит чего-нибудь одного, прямо Фриш какой-то получается ...
Теперь, через 24 часа ты собралась во что-то летучее, но цельное.
Забежал к своему соседу - удовлетворил похоть ( из вороха хлама на книжной полке выцепил наконец-то книжку, которую долго искал, завтра я ее брошу и даже не вспомню, может быть)
"Из Финляндии в Москву прибывает единственный в мире настоящий Санта Клаус! Вы сможете сфотографироваться с ним, загадать желание и познакомиться с финским качеством Рождественской сказки".
А еще, наверное, у каждого настоящего парня должна быть девушка, похожая на куклу Барби.
Маленький ребенок боится одиночества, он плачет и зовет: Ма-а-а-ма, Па-а-апа, Ба-а-аба…
Я ничуть не взрослее, только кричу: Любящий челове-е-е-ек.
Не могла быть одной никогда. До сих пор боюсь темноты. А когда одна в темноте, то хочется бежать с воплями ужаса. Кажется, что меня нет, что я существую только тогда, когда есть люди вокруг. Тогда надо что-то говорить, реагировать на их действия и желания. Мой характер проявляется в общении. Но это лишь поверхность моего «Я», это то, что не может существовать без внешнего мира. А внутри – тишина и пустота? Там что-то непроявленное, неосознанное, но что? Если смотреть на себя со стороны, когда я одна, то может быть можно увидеть себя настоящую, глубинную? Но там нет ни эмоций, не мыслей. Все мысли связаны с воспоминаниями или желаниями, направленными на других. Я смеюсь над совершёнными глупостями, над нелепыми мечтами. Я огорчаюсь, если никому не нужна.
А нужна ли я себе? Да. Интересно же. Иногда прислушиваюсь и чувствую внутреннее движение. Оно не выразимо словесно, я меняюсь внутри, но опять же по отношению к внешнему миру. Но ведь и к себе у меня меняется отношение!
- Каким должно быть отношение к себе и должно ли быть вообще?
-Во всяком случае оно должно быть таким, какого отношения ты хочешь от людей к себе. Хочешь уважения, уважай себя сама. Цени себя, но не переоценивай.
- И почему так важно для меня отношение ко мне других? Обязательно ли взаимодействие с миром?
- Но не будешь же ты жить одна, сидеть дома и печатать буковки на компьютере всю жизнь. Это уход от реальной жизни в мир своих фантазий. Ложь, самообман. Человек – социальное животное. Он по-другому не может. Не должен.
- А иди-ка ты, Оленька куда подальше со своими нравоучениями. Должен - не должен. Надоело!
От: Oleg <onty@mail.ru>
Кому: Шемякина Ольга <shemyakina@mai.ru>
Дата: 1 ноября 1999 г. 2:10
Тема: Opravdanie
Хорошая ты, пушистая, честно-честно ! :)
Философский трактат.
Женщины и театр.
В театре женщины мне до ужаса мешают. Конец трактата.
Примечания: Воспринимать искусство рядом с женщиной - просто невозможно. Отвечая на вопрос прямо , заявляю - хочу видеть тебя и ... театр. Последняя часть предложения мне по обычной привычке точно завтра удастся, а вот предпоследняя ... тут я начинаю нервно теребить мышку и жалобно шмыгать носом ... Ты, пожалуй, ждешь, пока у меня при виде тебя гарантированно не будут трястись руки и запинаться голос ... ( как это там, у классиков, - наступит привыкание ;)), но тогда я стану деревом, и меня останется только спустить по Москве-реке, во славу всевышнему ...
в Пн я не работаю, занятая вы наша Маша !
Маша да Маша, крыша у меня едет - семгу хочу, с лимоном…
Покедова, Ольгауза (:)»
Покедова, покедова. Убежала я от них, виртуальных и реальных. Не хочу жить письмами и звонками, меня разрывают на части. Конечно, я сама их всех притянула и обласкала, но не могу я больше.
Сижу на грязной кухне нашего флейтиста, Слона. Мы дуем чай с баранками и говорим о музыке.
Я улыбаюсь и мурлычу:
- Ой, ребята, как хорошо, что нет мужиков.
- А мы? – спрашивает Слон.
- А вы – не мужики.
Они с Альтом смеются. Подловили, гады.
Альт – это кличка. Не от музыкального инструмента, а от названия одной из клавиш на компьютерной клавиатуре. И тут никуда не денешься от напоминания о компе. Хорошо еще, что у Слона нет Интернета. А еще у него нет телевизора, сигарет и выпивки, недырявых ботинок, приличной одежды. Нет кровати, а спит он на матрасике в единственном свободном от книжных полок углу. Слон единственный негуманитарий в семье. Хоть и прочитал он все эти книги, да подался в математики, в Бауманку. А квартира – не квартира, флэт какой-то хипповский. Тусуются разные люди, приходят, уходят, остаются, снова уходят.
Я пришла в субботу на репетицию нашей группы, да так и осталась до понедельника. И не хотелось курить, хотя дома высаживаю почти что пачку в день, и не было скучно или плохо. Конечно, если бы не было рядом Альта, я бы не осталась так надолго со Слоном, этим кричащим, сшибающим все близлежащие предметы, лохматым и неуклюжим очкариком с флейтой. Он чешет жидкую белесую бороденку и поёт нам какую-то мелодию, прикрывая ладонью рот.
Рядом Альт. Нет, не так. Надо сказать: Альт рядом. Я не поверила своим глазам, когда вместо обещанного «еще одного милого человечка» пришел он. Я видела его два раза в жизни. Один раз мы у него репетировали, другой – на нашем концерте. И мне казалось, что это не человек, а юный греческий бог, снизошедший к нам, жалким и сумасшедшим музыкантикам.
Осеннее солнце. Бог стоит, прижавшись лбом к стеклу балкона, а я прилипла взглядом к его фигуре, я восхищаюсь его телом и волосами – непослушными черными локонами. Я хочу утонуть в них, в нем, но он не обращает на меня внимания. Его серо-голубые глаза всегда смотрят куда-то в себя, сквозь людей и предметы.
Следующая картина: юное совершенство лежит подо мной и обнимает моё тело своими божественными сильными руками. На глазах - поволока страсти, рот его чуть брезгливо искривлён. Ему грустно и противно. Он отдает дань своему организму, зову естества, но мне не этого надо. Он пытается притянуть меня к себе, но я упираюсь и продолжаю изучать его лицо, гладить ладонью его правильный нос, пухлые губы, пушистые девичьи ресницы. Маленькая ожившая статуя, лежи и не двигайся, я буду тебя любить.
Но он не хочет не двигаться, он хочет понятно чего или непонятно. Может, это просто привычка и дань условностям. Может, он никогда ничего не хотел большего от девушки или не знал, что можно взять не только тело и не столько тело. Можно слиться душой, можно утонуть, раствориться полностью в другом человеке.
- Альт, давай спать, уже 7 часов утра, нас Слон завтра перебудит ни свет ни заря.
Я утыкаюсь в его могучее плечо, прядь его волос попадает мне на лицо, я вдыхаю этот запах и почему-то у меня возникает давно забытое ощущение настоящего Нового года. Не детского, когда пахнет мандаринами и ёлкой, а юношеского. Это когда праздник внутри оттого, что рядом какой-нибудь любимый на тот момент молодой человек, и всё такое чистое, непорочное, и нет настойчивых приставаний с его стороны, а есть просто «мы вместе». И от этого хорошо, по-детски хорошо. И такой же запах волос и чего-то вокруг нас.
Мы расстаемся на платформе метро, он машет нам рукой и прыгает в поезд, идущий в другую сторону. Вот и всё. И я знаю, что не нужна ему. Вернее, ему всё равно, буду я рядом или нет, увидимся мы или никогда. Я для него очередной эпизод. И чего я причитаю: он в конце концов тоже не единственный. Но избалованность барышнями и свободной любовью накладывает отпечаток на людей или богов, не важно.
Красиво, повернувшись в профиль, стоит он в вагоне уезжающего поезда и не смотрит на Слона в запотевших очках и на меня, готовой бежать за этим поездом по шпалам.
Что ж, вернулась в свою жизнь, глупую и невыносимую. Подумала: «Где же я настоящая? Неужели здесь, в этом вареве из мужиков, текстов и тяжелых мыслей? Тогда кто же был там, только что, кто льнул к Альту и мог бы остаться только с ним, если бы…» Я хожу словно зомби, под впечатлением, моё сердце полно этим мальчиком, светлым и равнодушным ко всему, что он встречает на своем пути. Но вот наркоз начинает оттаивать и мне больно, и мне плохо. Я возвращаюсь в обычное состояние. Одиночество. Хочется курить и читать письма. Хочется выть, свернувшись комочком, и глухо укорять Бога в том, что мне так плохо.
От: Шемякина Ольга <shemyakina@mai.ru>
Кому: Oleg <onty@mail.ru>
Дата: 2 ноября 1999 г. 0:48
Тема: каждому свой театр
Седьмой, седьмой, отвечай, я тебя не слышу, почему молчишь? (цитата из "Аукцыона") Как сходил в тиятр?
Опять мне тут грустно, и опять такое ощущение, что только ты и можешь согреть мое одиночество. Все - козлы!!! Надоели до чертиков!!!
Скоро самоликвидироваться захочу напрочь.
У подружки проблемы - уходит молодой человек, она рыдала мне сейчас в трубку и завидовала мне, количеству этих виртуалов. А мне хотелось завыть пуще неё и рассказать, что лучше уж с одним расходиться, чем пытаться сойтись с девятью. Бред. Это у меня тут театр, варьете, кабаре, стриптиз-шоу, зверинец, а я - Маугли, человеческий дитеныш, я скучаю и ищу себе подобных. может ты? Так бы хотелось…
Когда мы шли на Наумова - ура! воскликнула бы я раньше, а теперь было всё равно - Шурик сказал мне: «Да ты просветленная теперь!» Это на мою реплику о том, что мне страшно, потому что нет физических желаний. Бросила курить, слишком спокойно смогла освободиться от власти вещей.
- Теперь меня ничего ничего не привязывет к внешнему, телесному миру. А это страшно. Когда нет физических желаний и привязанностей. Мне стало всё равно: курить - не курить, спать – не спать с мужчинами. Вчера вот, купила бутылку любимого пива. Выпила и ничего не почувствовала, никакого кайфа. Спать завалилась и всё. Как же мне теперь жить-то? Ведь надо же чего-нибудь хотеть?
- Да ты теперь и вправду просветленная!
- Просветленным не хреново от того, что они просветлились. И не одиноко. Они самодостаточны. А я вот гружусь оттого, что у меня никого нет рядом. И это-то при таком количестве разных людей.
- А я? Разве я сейчас не рядом с тобой? – спрашивает Шурик.
Наивный мальчик! Я отвечаю:
- Нет.
- Как же так? Вот же я, иду рядом, - и он обнимает меня в подтверждение своего существования.
- Идешь-то ты рядом, да только это всё равно что ты здесь, что на Северном полюсе. Ты же внутренне далеко. Ты – чужой. И остальные все тоже.
И я покорно плетусь за этим оболтусом, который ниже меня на полголовы, да еще и девственник впридачу. Ох, надоели! Зато на билеты развела.
От: Шемякина Ольга <shemyakina@mai.ru>
Кому: Oleg <onty@mail.ru>
Дата: 10 ноября 1999 г. 23:12
Тема: китайская ваза
Привет, Олег! Продолжаем разговор. Просто получается раскосец очень большой между внутренним и внешним возрастом. Как тебя воспринимать? Тяжело одновременно обоих. Пусть будет тот, кто ты внутри. Он мне больше нравится, с ним легче, красивее, интереснее. Прямо пишу, словно бы у тебя шизофрения.
Я не хочу думать, всё время думать об аккуратности в обращении с тобой,
что ж ты такой фарфоровый. Какой династии-то и эпохи?
Слушай сюда, вазочка: полетели и забудь ты обо всем. Ты что, не умеешь не
думать, не анализировать. Тогда научу (я изредка умею). Ну разобьемся, ну и хрен с ним, тебе что, жить хочется очень долго и нудно. А так хоть полетаем. Кстати, ты саморегенерирующаяся вазочка, как и любой другой человек. Со временем обратно соберешься, а трещинки останутся и будут ценность придавать даже особую. Трещины украшают вазу.
Хотя лучше не разбиваться, лучше летать, а не падать. Не знаю, куда я зову и зову ли, и лечу ли сама, и куда, и важно ли направление, и....
Извини, если что не так.
Ой, заболталась. Пиши, славная колючка с глазами в ладошках. Ничего, что я тебе тепло отношусь? Или это опять обзовешь какой-нибудь гадостью, типа жажды материнства.
Накрыло депрессией. И я с трудом иду по дну океана, не могу вырваться на поверхность, а сквозь зеленоватую толщу воды должно быть видно: солнце, небо? Тут я вышла из подзёмки на улицу и остановилась, открыв рот. Небо есть! С облаками. Невыразимое. Какая же депрессия, если я еще вижу небо? И я пошла дальше.
А мысли тянутся как протуберанцы. И всё к людям. Другим, чужим людям. Но неужели внутри меня самой так страшно и темно, что я не могу смотреть туда? Всё время пытаюсь забыться: то в игрушках компьютерных, то в письмах, то в Интернете, то в живых людях. Забалтываю себя, чтоб не страшно было, убегаю. Ну и сколько можно? Оставьте меня одну, я сама не могу от вас отделаться. Кому это я? Людям, мыслям о людях…
От: Шемякина Ольга <shemyakina@mai.ru>
Кому: Oleg <onty@mail.ru>
Дата: 10 ноября 1999 г. 23:12
Тема: сегодня
>Сегодня проходили Цветаеву. Всегда думала, что я ее не люблю, а теперь вот читаю у неё:
>- Я этого не хотел.
>Не этого. (Молча: слушай!
>Хотеть - это дело тел,
>А мы друг для друга - души...
>А еще я сегодня только одну сигарету выкурила, в институте, блин!
>Похвали или поругай. Жду. Целую.
>Прыг-прыг. Шлеп!!!
От: Oleg <onty@mail.ru>
Кому: Шемякина Ольга <shemyakina@mai.ru>
Дата: 11 ноября 1999 г. 0:43
Тема: Завтра, впрочем уже сегодня
Трям-пам-здравствуйте !
Что там у нас, Цветаева ? Мда. Ты изменилась немножко ?
;) (Ласковая улыбка)
А у меня по Губерману (я вообще-то не знаю такого, случайно попалось):
Весь день суетой загубя,
Плетусь я к усталому ужину,
И вечером в куче себя
Уже не ищу я жемчужину.
Только мысль, все остальное не нравится…
не пропадай, киска, ты такая теплая !
Подошла к зеркалу. Не понравилась себе. Взяла ножницы да оттяпала полголовы. Кудряшки посыпались в раковину мертвыми сухими струйками. Пусть их. Надоело ходить с ушами спаниеля, с забитым взглядом еврейской собаки. Ну, отращивала я волосы, потому что им всем так больше нравилось, да толку-то? Всё равно ушли. Вот и хрен вам. Теперь буду думать о себе. Мне легко и хорошо, когда короткие барашки вьются беспризорно. Хочется прыгать и улыбаться. Это сродни тому ощущению, какое возникает от надевания шапки с кисточками – лукавство, игривость, дурашливость. Я себя так веселю.
Теперь буду ходить неровная: когда надо – повернусь той стороной, что нравится другим людям.
Date: Mon, 25 Oct 1999 21:11:25 +0300
From: Oleg onty@mail.ru
Начинается ... телепатия.
Сидел с томиком Гессе и ждал тебя. Перебрался поближе к компьютеру (под предлогом словаря) и ждал тебя…
Я вглядываюсь в лица прохожих, ищу девушку с черной гривой, грубоватое желание, а может быть нет. Зачем ?
Душа, немножко родная, встретишь не часто.
Холодно, я накрываюсь книжкой - так лучше.
Человеку - 21 и ничего не понятно, ни одного маячка ... впрочем, немножко вру.
Стоп. кончилось, мне нечего больше тебе написать.
Я хочу чувствовать и слушать, а это невозможно, слушая себя и рассказывая об этом.
Расскажи мне о себе без меня. Расскажи.
Кс-кс-кс ...
Холодный душ, сейчас мне весело. Никаких трагедий, даже маленьких !
Получите бестолковый анекдот.
Путешествовал как-то Франц Шуберт по малороссии ...
Проезжая в карете через маленькую деревушку, ему повстречалась очень красивая девушка. Растроганный композитор, обращаясь к ней, произнес: «Мадам, я потрясен Вашей красотой, я напишу в Вашу честь мессу! В какой тональности Вы хотели бы ее услышать?» Бедная деревенская девушка ни слова не поняла в речи Франца и переминаясь с ноги на ногу тупо смотрела в землю ... Увидав такую сцену, конюх Ермолай, свесившись с телеги родил: «Ах, барин, це-ж дура!» Месса была написана в до-мажоре.(C-dur)…»
Реальный Олег не такой, как в письмах и по телефону. Это ни на что не похожее долбанутое пыльным мешком существо. Оно длинное и тощее, с плеч свисают серые завитушки немытых волос. Руки неуклюже болтаются около тела и не чувствуют своей принадлежности именному этому гуманоиду. Олег не знает куда их девать – большие и красные лапы свои. Ходит он немного сгорбивишись, стесняясь своего роста, и мягко как кошка, но его не слушаются ноги и носит кренделями по тротуару. Ну не может это чудище умильное совмещать ходьбу и на-меня-смотрение. Он идет, размазав по лицу блуждающую улыбку, то наталкиваясь на меня, то доходя до края дороги и чуть ли не попадая под проезжающие машины. Глаза – самое чудесное! Голубые и смеющиеся глаза ребенка, «распахнутые» - как писал Олег в одном из писем.
Он в очередной раз не понимает, что я хочу сказать. Я в отчаянии сворачиваю с дорожки и ложусь на снег между березками. Небо кружится надо мной и успокаивает. Олег не долго думая ложится рядом. Так и лежим мы – ногами к дороге, по которой идут неудивляющиеся, зачуханые после работы люди. Жаль, что можно простудиться.
Олег похож на девочку. Она сидит у меня на кухне и стесняется, сложив ручки между коленок.
Я прошу:
- Расскажи, ну, расскажи мне как это ты девок цепляешь в клубах? Давай подробности какие-нибудь, а то не могу поверить, что ты, такой ты и – бр-р-р! – снимаешь тёлок.
- Ну-у-у, я вообще-то три раза ходил, а снял – один только.
- А как это было?
- Пригласил танцевать.
- А что дальше? Угостил типа выпивкой?
- Да нет. Сразу поехали домой.
- Ну, чего ты врешь, куда бы ты её повез, в свою общагу МФТИшную, так туда же не пускают.
- Нет, она меня к себе привела.
- Ну и как?
- Да ни как.
- Что, даже физически ничего не почувствовал?
- Почти ничего…Знаешь, а это ведь было у меня в первый раз, - сказал Олег и покраснел до слёз в глазах.
Я ничего не сказала, уткнула его лицом под мышку, гладила по голове, как ребенка. Смотрела в окно на красивый хлопчатый снег, который пытался прикрыть наготу деревьев и думала: «Зачем ты мне, пупс инопланетный, нужен?» Я ж не буду с тобой всю жизнь вот так обниматься да успокаивать тебя, да лечить твой невроз? У меня, простите, свой есть, запущенный. Это меня лечить надо. Ванечка ты мой очередной, вот!
Ну, хорошо, ну не с такими же общаться:
«…Ты вот пишешь, что боишься людей с сотовыми телефонами, что они взрослые. Что значит, взрослые? Ты что, ребенок, что ли, в 25 лет?…Так что ты подумай: становиться личностью, которая ценит себя, или тусоваться с нищими студентами… Мне не очень нравятся люди, которые забывают даже подписать свое письмо».
Вот такой бизнесмен с сотовым попадался. Еще один упертый баран начал в первом же письме: «…Ольга, я предоставляю Вам право выбора насчет продолжения нашего знакомства». Или тупой мужик, который получая мои ответы, просто не читал их, а гнул своё: «Я в 1997 году встречался с Фаулзом».
Зачем мне такие зануды? Они будут как бабушка тарахтеть каждый вечер, приходя с работы: «чашку не ставь на край стола», «на кровать в джинсах не заваливайся». Ну их!
Знаете, почему люди курят? Да потому что потом во рту остается гадкий привкус пепла. Парадоксально, но только на первый взгляд.
Вкус пепла помогает жить в этом мире. А если бросить курить, а также не есть мяса, почувствовать себя очищенным и легким, как ребенок, то станет ужасно жаль детства, да и вообще жизни. Появляется жуткое несоответствие между тобой и грязной улицей, серыми усталыми людьми, а тебе кажется, что все вокруг должно быть прекрасным. Нет, ты ошибаешься – мир не изменится, зато можно прогнутся под него, чтобы не замечать плохого, надо стать таким же, надо покрыть пеплом легкие, надо общаться в курилке с другими такими же неуверенными в себе людьми.
Сигарета – средство общения, повод для знакомства, дымовая защита от ненужных людей, дурная привычка, которая дает тебе ощущение необходимости чего-то, и даже зависимости. Это возможность не улететь в заоблачье, а удержаться здесь.
Когда я выхожу утром на улицу, по дороге к метро я чувствую себя слишком хорошо, сыто и тепло. Следует первая сигарета, и постепенно всё становится на свои места – в животе появляется тяжесть, во рту – помойка, на душе – серость. Тогда ты спокойно сливаешься с сонной массой людей в метро, ты уже не чувствуешь так остро резкие сладкие запахи женских духов и мужского перегара. Сигареты отбивают нюх и вкус. И лицо у тебя серое, никто не обратит внимания на розовые щечки, они оставят тебя в покое, а это самое главное.
Это я к тому, что снова закурила, почти заставила себя снова закурить.
Милый Олежка, ты спрашивал, как у меня настроение. А вот так. Почитай-ка страничку из моего дневника:
Спала я долго, спала, вминалась головой в подушку, подальше от солнца.
Потом долго просыпалась, тыкала сонно вилкой в мертвую курицу.
Читала книжку. Нюхала старые страницы. Там жили люди – ходили, думали, говорили. Закрыла. Они продолжали жить, а я пошла.
Ходила, ходила по морозной пустоте. Не было людей – вымерзли, не было мыслей – темно, без фонарей, деревья голые.
Прыгала на концерте, прыгала. Шум был. Музыки не было.
Домой шла, от полной луны откусили ровный кусок, прикрыли теневой ладонью часть её. Шла.
Дома – чай. Пила, пила.
Буковки печатала.
Рассказывала сон по телефону.
Составляю конспект себя. Автобиография Оли Шемякиной.
Забываю прошлое. Слишком быстро поволока тумана и безразличия.
Факты мелькают за стеклом. Я еду дальше. Как в метро, а за окном – намалеванные картинки: я - мой день рождения, я - тот или иной молодой человек, я – компьютер, я - я.
Легла спать. Спала долго, спала.
И не проснувшись, пошла, запрыгала на концерте с людьми из книжки, смотреть картинки продолжала.
Я – мертвая. И мне сниться сон, что я мертвая. Я – сонная. Мне снится, что я- это я.
Женя позвонил, и голос его звучал будто с того света, из какой-то далекой и полузабытой жизни. Конечно же, мы встретимся, дорогой. Да, Женечка. Как тебе удобно, Женечка.
А удобно было в метро вечером. Мы ехали ко мне домой. И вдруг я почувствовала, что я наполняюсь смыслом, словно воздушный шар гелием. Появляется какая-то плотность внутри и спокойная радость.
-Жень, ты слышишь, что я говорю? – спрашивала я и дергала его за рукав.
Он промычал «угу» и продолжал править мою рукопись.
- Да оторвись ты. Не пачкай мне там своей ручкой, меня не надо исправлять. Так ты слышишь, что я говорю?
- Слышу, чего ты психуешь? – поднял он на меня свои выцветшие, бывшие когда-то голубыми, глаза. – Ты говоришь слишком многозначительные слова, даже лучше, чем в письмах. А вот проза твоя для меня загадка. Ну зачем ты эти нелепые и бессмысленные тексты пишешь?
Я отвожу глаза. Проезжаем улицу. Гряда «моих» фонарей уходит корнями в воду Москвы-реки. Вот линия – хоп! - сходится в точку. И хочется захлопать по женькиному рукаву и закричать: «Вот, смотри, смотри, как здорово!» Но если я так и сделаю, то он посмотрит равнодушно на фонари, на меня, на реку, и снова уткнется в книгу. Он живет в том, книжном мире, а я пытаюсь видеть и любить этот. Ну, хоть иногда.
А дома он обнимает меня в коридоре. Нет, это я первая пристала, прижалась, повисла кошкой на нем, приложила голову к его плечу. А он полез целоваться. Женя засунул меня в свой мокрый и холодный рот, обхватил тонкими жесткими губами, стал мусолить рыхлым язычарой. Потом сопеть начал и гладить мою ногу и между.
- Ну что, может, чаю попьем? - всё же увернулась я.
Он удивленно посмотрел на меня поверх очков:
- Ну, давай чаю, если ты хочешь.
Поговорили - ну о чем нам, двум филологам? – о Бахтине и диалогичности, об амбивалентности, которая присуща нашему с Женькой сознанию…
А потом он ушел. Я стояла с этой стороны порога, он вышел, обернулся и толкнул дверь тихонечко, так, что она стала медленно закрываться. Женя уже ушел, а дверь всё закрывалась и закрывалась. Надвигалась на моё лицо огромной каменной глыбой.
Бамц!