2.
Иосиф Виссарионович Сталин сидел в своем кабинете в Кремле и думал:
"Вот все говорят: вождь, гений. А только умру, того и гляди, на помойку выкинут. Эх, перестрелять бы всех! Да только так памяти в веках не оставишь."
Он снял телефонную трубку и позвонил Пастернаку.
— Борис Леонидович, это я, Сталин.
— Слушаю Вас, Иосиф Виссарионович.
— Как Вы думаете, кто из наших поэтов мог бы написать "Песню о Сталине"? Мы бы ему за это Сталинскую премию дали.
— Попросите Демьяна Бедного — не задумываясь ответил Пастернак.
"Эта сволочь Демьян сказал Молотову, что я у него зачитал "Трех мушкетеров" — вспомнил Сталин. А вслух сказал:
— Не думаю, что товарищ Демьян справился бы с задачей. Он более склонен к басне.
— Может у Лебедева— Кумача получится?
— Борис Леонидович, я же сказал: поэтов. Как по Вашему, сколько в Советском Союзе поэтов?
— Двое.
— Один — это Вы. Но "Песню о Сталине" Вы не напишете...
— Если Вы прикажете, Иосиф Виссарионович...
— А даже если и напишете, то понять ее будет невозможно. Кто же второй?
— Мандельштам.
— Спасибо, Борис Леонидович.
И Сталин повесил трубку.
Узнал об этом разговоре Лебедев— Кумач и позавидовалМандельштаму:
"Везет же некоторым. И слава, и деньги сами в руки
плывут."
Пришел Лебедев— Кумач в паспортный стол.
— Хочу фамилию поменять.
— Пожалуйста, — отвечают ему. — Какую новую возьмете?
— Мандельштам.
Удивились в милиции, но новую фамилию ему записали.
— А имя поменять дозволяется? — Спросил Василий Мандельштам.
— Ну, коли приспичило — отвечают — можем перекрестить. Как тебя записать?
— Осип.
— Что же, Осип так Осип. Бери документ.
— Мне бы еще отчество заменить — робко просит Осип Иванович Мандельштам. — На Эмильевич.
— Да ты что, рехнулся, жидовская морда! – отвечают ему. — Иди, не мешай работать с гражданами.
Пришел Мандельштам— Лебедев— Кумач домой грустный и спать лег.
А Сталин в это время вызывает Ягоду:
— Вот что, Генрих, арестуй Мандельштама.
— За что?
— Глупые вопросы задаешь.
— Виноват.
— Посади его и подержи, пока "Песню о Сталине" не напишет.
— А если напишет?
— Там поглядим.
— А если не напишет?
— У тебя, да не напишет?
Ягода приказал арестовать Мандельштама. Стали по картотеке адрес искать. Первым попался Осип Иванович Мандельштам, вот в три часа ночи и приехали к Лебедеву— Кумачу:
— Собирайтесь с нами.
— Куда? Надолго?
— Там узнаете.
Привезли на Лубянку прямо в кабинет к Ягоде.
— Гражданин Мандельштам?
— Нет...То есть, да...То есть, все— таки, нет.
— Ты чего егозишь?! Стань смирно! Нет, лучше садись. Так вот, Осип э— э?..
— Осип Иванович.
— Так вот, Осип Иванович, у меня к Вам дело государственной важности.
— Я слушаю очень внимательно.
— Мне поручено попросить Вас написать песню.
— Песню? О чем песню?
— Не о чем, а о ком. О Сталине. Вы согласны?
— Конечно. Это очень почетное задание и я его с удовольствием выполню. К какому сроку прикажете написать?
— Торопить не стану. Как напишете, так сразу и выйдете.
— А нельзя ли сперва выйти? Тюрьма, видите ли, не способствует вдохновению...
— Ничего, у Вас будет очень комфортабельная камера.
Ягода вызвал часового.
— Уведите!
В камере Лебедеву— Кумачу было плохо. Он даже заплакал.
Но потом похлебал баланды, успокоился и сел писать. К вечеру "Песня о Сталине" была готова. Мандельштам— Лебедев— Кумач принес ее Ягоде.
— Написал? Молодец!
— Я могу быть свободен?
— Не спеши. Может, придется текст поправить.
И опять Ягода вызвал конвоира:
— Уведите!
Принес Ягода Сталину "Песню о Сталине".
— Ого, какая длинная! — удивился Иосиф Виссарионович.
— Не ожидал, не ожидал! То— то порадовал.
Прочел стихи и помрачнел:
— Это кто писал?
— Заключенный Мандельштам.
— Что же он, саботажник, как Лебедев— Кумач пишет?
— Сталин смял бумагу и бросил ее на ковер:
— Ну, и черт с ним! Ты свободен, Генрих.
— А Мандельштам? Отпустить? — Спросил Ягода от двери.
— Зачем?
— Понял.
И Мандельштама— Лебедева— Кумача этой же ночью выслали в Алма— Ату.
В Алма— Ате было лучше, чем в тюрьме, но тоже плохо.
Жил Мандельштам— Лебедев— Кумач в проходной комнате, а денег у него не было совсем. Он приносил свои стихи в разные редакции, но ему их возвращали:
— Напечатать не сможем. С вашей биографией...сами понимаете. Да и стихи, прямо скажем, не очень. У нас так пол— города пишет, под Лебедева— Кумача.
В одной редакции его пожалели и сказали:
— Так Вам недолго и от голода помереть. Попробовали бы Вы, что ли, счетоводом устроиться.
— Да я еще в гимназии по арифметике плохо успевал. Мне бы хоть каким бы поэтом или писателем.
— Ну, Ваше дело совсем швах. Счетоводом у нас в Алма— Ата еще можно работать, а вот писателем никак. Все места заняты. Даже не знаю, чем Вам помочь...Постойте, а не попробовать ли Вам переводить Джамбула?
— Джамбул — это акын?
— Да, местный певец. Превредный, скажу Вам, старикашка. Ему почти сто лет, и пока здесь не было революции, он, несмотря что старик, по степи туда— сюда ездил. То одного бая воспоет, то другого, то у хана на пиру выступит. А как сюда наша Тринадцатая Красная Армия пришла, будто воды в рот набрал. Сидит себе в юрте, кумыс пьет, на балалайке своей однострунной тренькает — и ни слова по-русски не говорит. А у нас, как назло единственный толмач был, Изя Лифшиц. Пока он агентом персидской разведки не стал, акын с ним беседовал по— казахски и песни ему пел, а уж Изя их на русский язык переводил. "Послание к Съезду писателей" – это он перевел, и "Песню о Горьком" тоже. Слыхали, небось?
— Слыхал.
—Так что у нас сейчас только одна вакансия свободна —переводчик Джамбула. Если хотите, попробуйте.
— Позвольте,Вы ведьсами сказали, он по-русски ни слова. А я по-казахски ничего не понимаю. Как же я переводить-то буду?
— Откуда мне знать? Вы все же попытайтесь.
Делать нечего, пошел Мандельштам-Лебедев-Кумач в юрту к Джамбулу. Видит там старичка неопределенного возраста. Старичок, ноги поджав, сидит на кошме, рядом с ним пиала и домбра. Глаза прикрыл, будто дремлет, и когда Осип Иванович с ним робко поздоровался, ничего не ответил.
"Ну, и черт с ним! — разозлился Мандельштам-Лебедев-Кумач.—Сяду напротив и буду сидеть. Все одно там, на улице, с голоду подыхать, а здесь хоть кумыса досыта напьюсь."
Взял себе чашку с кумысом и сел, кряхтя, напротив Джамбула. А тот даже глаз не открыл.
День сидел Осип Иванович в юрте Джамбула, два дня. Все кумыс пил.На третий день сквозь полудрему слышит чей-то голос скрипучий:
— Как тебя зовут?
Спросонья даже не понял, что это Джамбул спрашивает. И ведь хорошо по-русски говорит, собака!
— Лебедев...—ответил, но тут же опомнился. — Мандельштам, Осип.
— Слыхал —говорит Джамбул — О тебе.
И снова замолк. Попил кумыса, взял домбру, два часа на ней играл. Под эту музыку Мандельштама— Лебедева— Кумача разморило, будто на концерте в Московской консерватории, и он вздремнул. Проснулся, когда Джамбул кончил играть.
— О чем ты пел? — спрашивает с надеждой.
"Может, — думает, — перескажет мне все по-русски, а я домой побегу и все быстренько стихами переложу. А то мочи моейсидеть здесь совсем нет. Ноги затекли. И живот от кумыса играет."
— Про степь пел —отвечает Джамбул. — Про горы пел. Про день пел и про ночь. Про молодого жеребца и юную кобылицу. Про молодых мужчину и женщину. А молодой мужчина — это я был.
— Тьфу, дьявол! Мне же за это ни гроша не заплатят! А про Красную Армию ты не пел?
— Не пел.
— А про колхозы тоже не пел?
— Не пел.
— Что же ты всякую дрянь поешь, а про то, что нужно — ни слова.
— Я пою, что мне нравится.
— Да ты, видать, белогвардеец. Про ханов там разных да про баев тебе петь нравилось, а про Сталина и Ворошилова — нет!
— Я и про баев —отвечает Джамбул — не пел. Велика для них честь! Я про серого сильного степного волка пел. Я про беркута над Ала-Тоо пел. И про солнце пел, что всех греет и всем жизнь дает.
— Э, такими баснями ныне сыт не будешь. Если про кого пишешь,так правду в глаза и режь: "Железный нарком" или "Великий вождь".
С этими словами встал Осип Иванович с кошмы, вышелиз юрты и пошел к себе домой, в проходную комнату. Сел на подоконник, написал за полчаса "Песню о газете "Правда", подписал "Джамбул" и понес в редакцию.
— Ну, — обрадовались там — а Вы боялись, что ничего не получится! Понравились Вы, видать, Джамбулу. Снова он про Советскую власть запел.
Так с тех пор и пошло. Утром Мандельштам-Лебедев-Кумач песню Джамбула напишет, в редакцию отнесет, днем деньги получит,а вечером к акыну в шатер идет. Сперва выспится под его песни, а потом Джамбул его просит:
— Теперь ты свои стихи почитай.
Осип Иванович сперва пытался ему свои, лебедь-кумачевские, стихи читать.
— Нет, — говорит ему старикан. —Это не интересно. Это ты для баев пишешь. Ты мне то прочти, что сам для себя поешь.
Стал Мандельштам-Лебедев-Кумач читать ему, что с гимназии помнил. Пушкина, Бальмонта, ИгоряСеверянина. Потом принялся "Иллиаду" пересказывать, да только быстро запутался. Но все равно, старорежимного чтения ему надолго хватило.
За то время, пока он Джамбула переводил, Осип Иванович разбогател. Он переехал в новую квартиру. Теперь у него было целых две комнаты в коммуналке. Осип Иванович смог купить оранжевый абажур, диван, письменный стол и этажерку.
Однажды приходят к нему и говорят:
— Собирайтесь со своим Джамбулом!
— Куда? — оторопел Мандельштам-Лебедев-Кумач.
— В Москву. На празднование юбилея НКВД. Будете выступать с акыном в Большом театре. Он споет песню о товарище Берия, а Вы переведете.
— А кто такой товарищ Берия?
— Вы что, гражданин, с луны свалились? Товарищ Берия — нарком внутренних дел.
— А где товарищ Ягода?
— Нигде. Он оказался совсем не товарищ, а правый уклонист, враг народа и агент польской Дефензивы.
— А железный нарком товарищ Ежов? Джамбул про него недавно большую песню написал.
— Он тоже враг народа. Советуем Вам с Вашим Джамбулом об этом помнить.
— Подумать только, совсем в этих юртах от событий текущей жизни отстаешь. Спасибо,чтосказали. Обязательно Джамбулу передам.
Вобщем, вынесли Джамбула, как сидел, на кошме, из юрты, довезли на грузовике до вокзала и в спальный вагон погрузили. Мандельштам-Лебедев-Кумач с ним поехал.
Скорый поезд добрался до Москвы за три дня. Джамбула с переводчиком поместили в гостинице "Москва" и приказали готовиться к концерту.
Сидит Осип Иванович в номере, с тоской на знакомый город смотрит. Кажется ему, будто даже дом его отсюда виден, в котором он несколько лет спокойно жил, пока не захотел стать Мандельштамом.
"Эх, — думает — дурак я тогда был. Славы захотелось. На почетную тему потянуло! Вот теперь от этой почетной темы каждый день скулы сводит: Сталин, Каганович, Молотов...Все Политбюро уже вместе с Джамбулом воспел. Теперь вот Берию какого-то петь надо, господи! Сбежать бы!"
Так он и сделал. Вышел из гостиницы, перешел Охотный ряд и пошел вверх по улице Горького. Дошел до дома, где раньше жил, и не удержался. Поднялся на свой этаж. Позвонил в квартиру. Ему домработница открывает:
— Василий Иванович! А мы и не чаяли Вас так скоро увидеть. Вас, наверное, с Канала за ударный труд раньше отпустили?
И в квартиру его впускает, и снимает с него задрипаное пальтецо, и ведет его в ванную, а потом на кухню, а потом в спальню...
Утром Василий Иванович пошел в домоуправление и выхлопотал там себе новый паспорт, снова стал Лебедевым-Кумачом и зажил, как прежде.
Через несколько дней попал он на концерт,посвященный юбилею НКВД в Большой театр. Сперва хор спел контату о Сталине, потом сплясал красноармейский ансамбль, потом пионеры хором и в рифму попросили дорогого наркома Берию всегда быть на страже их счастливого детства. Наконец, конферансье объявил выступление Джамбула, народного казахского акына:
— Песня о товарище Берия!
Занавес распахнулся. Акын, как всегда, сидел на кошме. Справа от него стояла пиала с кумысом, слева лежала домбра. Вокруг кордебалет в шараварах изображал счастливых казахских девушек. Переводчика не было.
Джамбул отпил кумыс, взял домбру и запел. Лебедев-Кумач помнил эту песню. Это была любимая песня Джамбула.Про день и про ночь. Про молодого жеребца и юную кобылицу. Про молодых мужчину и женщину. А молодой мужчина был сам Джамбул.
Это была хорошая песня, она нравилась Джамбулу и он пел ее два с половиной часа. Счастливые казашки сперва выделывали вокруг старика какие-то па, но потом устали и тихой стайкой подались за кулисы. А Джамбул пел и пел, и его сухой пронзительный голос прекрасно был слышен повсюду, даже в буфете.
Когда песня кончилась, все, как один встали и захлопали, обращаясь к ложе, где сидел нарком. Послышались крики:
— Слава товарищу Сталину!
— Да здравствует железный нарком Берия!
— Ура!
Лебедев-Кумач стоял, хлопал и кричал вместе со всеми.
Концерт закончился уже под утро. Лебедев-Кумач решил не дожидаться трамвая, а идти домой пешком. И правильно сделал. По пути он сочинил песню "Утро красит нежным светом..."
1991