Я не помню, когда первый раз сильно увлеклась стихами, но, на-верное, это было значительно позднее, чем мне теперь представляется. Воспринимая рифмы как игру слов, вызванную возбуждённым вообра-жением или первой любовью, я не стремилась посвятить им свою жизнь. Связанная с литературой лишь прочитанной взахлёб беллетристикой и ранней лирикой Марины Цветаевой, я вовсе не собиралась думать серь-ёзно о такой чепухе, как стихи.
И как случилось то, что мир перевернулся, я до сих пор не могу, хо-тя усиленно пытаюсь понять.
Желание продлиться на этой земле хоть строчкой овладевает мной снова и снова, заставляя промышлять этим неблагодарным и, как иногда думается, совершенно бессмысленным занятием. Что, в самом деле, за диво: писать стихи? Дети, едва научившиеся говорить, уже рифмуют. Не велика ценность этого потока играющих на солнце, но может быть, ниче-го не значащих звуков.
Странно без конца думать о том, что останется по эту стороны чер-ты, если однажды оказаться по ту. Бумага, исписанная и исчёрканная, едва ли сохранит меня, и сама едва ли сохранится, потому что рукописи сгорают сами и сжигаются нами. И всё-таки что-то несёт этот нескон-чаемый поток в то единственное русло, где он чувствует знакомые бере-га.
Нет ничего необычного в том, что первые стихи связаны с первой любовью. Это банально и наивно, как она сама. Да и кто, сорвавшись в эту пропасть в первый раз, не пытался сложить хоть четыре строчки, в которых заключена вся сила влюблённости, ещё не постигшей разочаро-вания? И может быть, до сих пор, хотя любовь уже давно не первая, это всего лишь сон, очнувшись от которого, я одумаюсь и остановлюсь.
Наша помощь другим заключена в наших руках и в нашем желании сдвинуть мир с мёртвой точки. Но мы бессильны, и наше слово, прине-сённое в ладонях как самый драгоценный дар, едва ли сильнее нас.
И всё же почему-то так хочется остаться здесь не каменной глыбой роскошного дворца и не шпилем, слепящим позолотой, а просто буква-ми, соединёнными пусть дрожащей и слабой, но всё-таки своей рукой.
Можно писать о чём угодно: о времени, о пространстве или о себе, но всё равно круг замкнётся на любви к окружающему миру, а значит, к тем, кто останется в нём после меня. И я не могу уйти отсюда, не про-длив мгновение жизни таким сомнительным средством, как слова.
Я не знаю, сколько будут жить те, во имя кого выливается эта бес-конечность рифм, но в надежде на то, что дольше меня, я пишу и пишу, выходя на пятый, седьмой, десятый отголосок своей любви, продлевая её эхом собственного голоса.