"Самая печальная радость -- быть поэтом. Все остальное не в счет. Даже смерть."
Федерико Гарсиа Лорка
П Р О Л О Г
Появляются шесть женщин. Это хор.
…На белой стене красной краской трое из них пишут:
«Federico Garsia Lorca»
Первая. Заглавное "Ф" на острой ножке, пронзающей насквозь, потом "Г" – словно виселица; потом "Л", острием устремленное к небу, к звезде Сириус, где, если верить тебе, живет много детей.
Вторая. Три огромных заглавных буквы и вереница едва рожденных.
Третья. "Федерико" – восемь букв, одна за другой, и мир в человеческом сердце.
Четвертая. Никто не называл тебя ни Феде, ни Гарсиа Лорка. Все говорили просто "Лорка".
Пятая. Ты был Федерико – не дон Федерико, не синьор Федерико, ты был просто «Федерико».
Четвертая. Костер долину вечера венчает
Рогами разъяренного оленя.
Равнины улеглись. И только ветер
По ним еще гарцует в отдаленье.
Шестая. Имя твое значит "мир", но умер ты без мира и веры, без надежды и любви.
Первая. Тридцать восемь лет... Не помню, кто сказал, что годы от тридцати до сорока особо отмечены у тех, кто избран богами.
Вторая. Сколько лет было Рафаэлю, Шиллеру, Мазаччо, Пьетро делла Франческе, Моцарту, Ларре, Пушкину, многим другим, кто своею, чужой ли волей изменил уровень материи?
Пятая. Кошачьим глазом, желтым и печальным,
Тускнеет воздух, дымно стекленея.
Иду сквозь ветви следом за рекою,
И стаи веток тянутся за нею.
Третья. Всегда найдутся люди, которые не вовремя растревожат подернутую тиной воду.
Шестая. Все ожило припевами припевов,
Все так едино, памятно и дико…
И на границе тростника и ночи
Так странно, что зовусь я Федерико.
Появляются Федерико1, затем Федерико2.
Федерико1: Почтеннейшая публика... (пауза) Впрочем, нет, не почтеннейшая, а просто публика: не подумайте, что автор не испытывает к публике почтения, напротив, но за этим словом кроется чуть заметная дрожь боязни, что-то вроде просьбы к публике быть снисходительной к игре актеров и дарованию Автора.
Федерико2: Мы их сейчас удивим.
В корриде есть такой прием, когда два тореро выступают против быка с одним плащом на двоих. Это опаснейший прием в тавромахии. И потому видеть его можно очень редко. Такое случается два или три раза в сто лет, и возможно это лишь в том случае, если два тореро – родные братья или у них одна кровь. Вот это и называется бой al alimon, то есть – “в упряжке”. И то же самое сегодня мы проделаем в нашем представлении.
Федерико1: Как только поэт перешагнул через колючую изгородь страха, который в нем всегда вызывает зрительный зал, он уже просит не благосклонности, а только внимания.
Федерико2. Дамы и господа! Сегодня мы собрались не затем, чтобы радовать вас игрой слов, и не для того, чтобы показать вам пространство , в котором ничего не происходит, хотя именно туда чаще всего и направляют театральные прожекторы, пытаясь уверить вас, что это и есть жизнь.
Федерико1. Нет. Мы, в здравом уме и твердой памяти, хотя, возможно, не ко взаимному удовольствию, а к обоюдному огорчению, сегодня предлагаем вашему вниманию темный закоулок действительности. Мы будем говорить о смерти.
Федерико2. Смиренно заверяю вас – это не вымысел. Вы ходите в театр развлекаться – я ничего не имею против! – но сегодня…
Федерико1. …но сегодня вы попали в ловушку: вам покажут то, чего вы не хотите видеть, вам выскажут те простые истины, которых вы не хотите знать, ибо мы надеемся пробудить ваши сердца.
Федерико2. Вы не хотите … Но почему? Если и вы и мы верим в бога, отчего мы так боимся смерти? А если вы верите в смерть, откуда в нас столько жестокости? Откуда это безразличие к чужой боли?
Федерико1 Автор хочет, чтобы вы поняли…
Федерико2: …только в театре жизнь и смерть – это здесь и сейчас. Так ли уж важно для нас то, что будет потом?
Федерико1. Когда мы горюем?
Федерико2. Сейчас. В театре.
Федерико1. Когда радуемся?
Федерико2. Сейчас. В театре.
Федерико1. Когда умираем?
Федерико2. Сейчас. В театре.
Звучит танго .
Федерико1 и Федерико2 исполняют танец Al alimoп с темно-вишневой мулетой
Эпизод 1
«Свидетельские показания»
Федерико1. Из частного письма: «Ты и представить себе не можешь, любезный художник, как забавлялись мои солдаты с твоим другом-педиком, прежде чем застрелили его. Это была поистине незабываемая ночь. Подумай об этом.»
Федерико2. Это короткое письмо было опубликовано 6 июня 1998 года – на следующий день после того, как в Испании отметили сотую годовщину дня рождения Федерико Гарсиа Лорки. Текст обнародовал известный итальянский писатель Антонио Табуччи.
Федерико1. Однажды вечером, рассказывает Табуччи, его пригласили ужинать в ресторан. И там один из организаторов конгресса, испанский поэт Луис Муньос, показал ему фотокопию страшного письма По словам Муньоса оно было написано в 1940 году, сразу же после окончания гражданской войны. Автор его – один из наиболее жестоких франкистских палачей.
Вторая. Одно дело – знать, что Лорку убили фашисты августовской ночью 1936 года. А другое – шестьдесят лет спустя узнать, что поэта, всю жизнь не скрывавшего своего ужаса перед смертью, не просто убили в глухом овраге около селения Виснар под Гранадой. Солдатня надругалась над ним, словно уголовники в зоне, изнасиловав гения, прежде чем пристрелить его…
Федерико2. На следующий день после гибели поэта один из его убийц, деклассированный подонок по кличке Трескастро, напившись, похвалялся в барах Гранады: «Я вашему поэту-педику вот из этого пистолета три пули вогнал в задницу».
Звучит танго.
Федерико1 и Федерико2 танцуют с женщинами
Эпизод 2
«Кладбищенский сторож»
Сторож: (фонограмма) "Здесь это было, конечно... Тогда было больше оливковых деревьев... теперь прибавились сосны... Этих сосен не было. Все это новое... Здесь нет никого, кроме них. Здесь нет никого, кроме учителя, двух бандерильеро и его, Лорки. Больше никого не было. Здесь нет никого, кроме них... На этом самом участке, да, на этом участке они, значит, и лежат; чуть повыше или чуть пониже, но на этом участке... Зимой по овражку бежит ручей... Да, это тот самый участок. Тогда было больше оливковых деревьев прямо возле овражка. Их выкорчевали, посадили сосны... Вон там остались две оливушки, но здесь их было больше...
Они были уже наполовину закопаны, и нам только пришлось закончить это дело. Они были засыпаны наполовину... Здесь они и погребены... Это вот здесь... Две оливушки из той самой рощи, старые... Да, это было здесь...
Здесь тогда ничего не было – ничего, кроме этого домишки рядом с источником. Эти сосны появились потом... Здесь ничего не было..."
Федерико1. Это документальная запись, сделанная в Гранаде в 1978 году. Вы слышите голос кладбищенского сторожа. В 1936 году он сошел с ума.
Эпизод 3
«Плач по убиенному»
Ритуальное действо. Исполняет Хор.
ХОР:
Било пять часов пополудни.
Было точно пять часов пополудни.
Принес простыню крахмальную мальчик
В пятом часу пополудни.
И корзину с известью негашеной –
В пятом часу пополудни.
А над всем этим – смерть,
Одна только смерть
В пятом часу пополудни.
Вата взлетела, подхвачена ветром,
В пятом часу пополудни.
Стекло и никель посеяла окись
В пятом часу пополудни.
Голубка вступила в бой с леопардом
В пятом часу пополудни.
И было бедро пропорото рогом
В пятом часу пополудни.
И гулко ударил большой колокол
В пятом часу пополудни.
Трезвон хлороформа и дымной крови
В пятом часу пополудни
В трауре улиц безмолвные толпы
В пятом часу пополудни.
А сердце быка так яростно билось
В пятом часу пополудни.
Когда заморозились капли пота
В пятом часу пополудни
И стала арена желтее йода
В пятом часу пополудни,
То смерть положила личинки в рану
В пятом часу пополудни,
Было точно пять часов пополудни.
Помост катафалка, вместо кровати
В пятом часу пополудни.
Могилой флейты ему зазвучали
В пятом часу пополудни.
Наполнился мозг его ревом бычьим
В пятом часу пополудни.
Агония радугой расцветилась
В пятом часу пополудни.
Гангрена выткала траурный бархат
В пятом часу пополудни.
Хоботы ириса в зелени паха –
В пятом часу пополудни.
От давки народной звенели стекла
В пятом часу пополудни.
В пятом часу пополудни.
О, мрачные пять часов пополудни!
Было мрачно в пять часов пополудни!
Действо закончилось. Хор готовится к пантомиме «Погребение»
Первая. 26 января 1937 г. генерал Франко заявил:
Вторая. «За границей очень много говорят об одном писателе из Гранады, подлинный талант которого мне не дано оценить, как невозможно судить, насколько широко распространилась бы за пределами Испании слава о нем, останься он в живых.
Третья. О нем говорят так много потому, что красные использовали его имя для своей пропаганды.
Четвертая. Однако факт остается фактом: в первые моменты восстания в Гранаде этот писатель погиб, так как связался с бунтовщиками.
Пятая. Это естественные случайности, неизбежные в ходе военных действий.
Шестая. Так что запомните раз и навсегда: мы не расстреливали никакого поэта.»
Федерико1. Так что запомните…
Федерико2. … мы не расстреливали никакого поэта.
Пантомима «Погребение»
ХОР.
Ты чужд быку, смоковнице, и коням,
И муравьям у твоего порога.
Тебя не знает вечер и ребенок, --
Ушел ты навсегда, навеки умер.
Ты чужд хребту иссеченному камня,
Атласу черному, в котором тлеешь.
Ты чужд своим немым воспоминаньям, --
Ушел ты навсегда, навеки умер.
Придет к нам осень с гроздьями тумана,
Улитками и снежными горами.
Никто в твой взор не взглянет светлым взором, --
Ушел ты навсегда, навеки умер.
Да, потому что ты навеки умер,
Как мертвые, оставившие землю,
Как мертвые, которых забывают
Средь кучи мусора и псов издохших.
Пусть чужд ты всем. Тебя мы воспеваем.
Мы сохраним твой мужественный облик,
И зрелость опыта, и жадность к смерти,
Вкус терпкий губ твоих и привкус грусти
В веселой смелости твоих порывов.
О красоте твоей поем со стоном,
И грустно шелестит в оливах ветер.
Федерико1. Испанский художник Сальвадор Дали вспоминает…
«У Лорки все становилось поэзией или спектаклем. Он разыгрывал в лицах все, что рассказывал, и особенно часто представлял свои похороны. Как любовно играл он этот спектакль. «Смотрите! – говорил он, --вот что со мной будет, когда я умру». И начинал какой-то «горизонтальный» балет…И вдруг, сполна насладившись трансом, в который повергались зрители, он вскакивал и заливался хохотом – надо было слышать этот захлебывающийся дикий хохот! – и выпихивал нас за дверь.
Федерико2. …Оле! Подобным образом у нас приветствуют тореро, нанесшего последний удар быку, истекающему кровью, или подбадривают певцов фламенко.
Номер «Фламенко». Исполняют все занятые.
Эпизод 4
«Ла Баракка»
Федерико1. У меня была «Ла Баракка» -- мой бродячий театр, мое детище, самое любимое из моих творений, я верил в него много больше, чем в то, что писал, и не раз ради него оставлял стихи.
Федерико2. «Ла Баракка» родилась в Мадриде, как студенческий театр. Мы колесили по всей стране, из города в город, из края в край, играли класическую испанскую драматургию – Сервантеса, Кальдерона, Лопе де Вега, Тирсо де Молино. Самое удивительное – это напряженное внимание, с которым наши спектакли смотрели крестьяне в самых глухих уголках Испании; всякий, кто пытался шуметь и мешать им слушать, рисковал получить хорошую затрещину…
Федерико1. Происходило это примерно так…
Женщины рассаживаются у рампы.
Федерико2. Мужчины и женщины, прошу вниманья; мальчик, заткнись. Пусть станет совсем тихо, чтобы мы услышали, как журчит ручеек, чтобы услышали птицу, если она взмахнет крылом; чтобы услышали муравьишку, если он шевельнет лапкой; и если у кого-нибудь сильно забьется сердце, чтобы нам показалось, что кто-то рукой раздвигает прибрежный камыш. Ай-ай!
Федерико1. Пусть девушки закроют свои веера, а девчонки достанут свои кружевные платочки, чтобы лучше услышать и увидеть, что произошло с доньей Роситой, которая вышла замуж за дона Кристобаля, и что случилось с доном Кристобалем, который женился на донье Росите. Можете плакать или смеяться, теперь мое дело – сторона. Между прочим, хочу вам сказать, что доподлинно знаю, как расцветают розы и как рождаются морские звезды, но... впрочем, лучше я приберегу это для другой пьесы.
Федерико2. Не пора ли начинать!
Музыка
Кристобаль!
Федерико1. А?
Федерико2. На выход. Публика ждет.
Федерико1. Иду!
Федерико2. А где донья Росита? Росита!
Росита. Дайте башмачки-то надеть
Шум за кулисами
Федерико2. Что это?
Появляется Федерико1 в образе Кристобаля.
Кристобаль. Иду, сеньор автор. У меня живот схватило.
Федерико2. Тихо, не болтайте глупостей.
Кристобаль (зрителям). Доброй ночи, господа! Признаться, не по душе мне ваши городские театры, здесь царят раскрашенные тряпки и слезливая луна. Вечно ты … впрочем, ты сам знаешь… Да ладно – дури, если нравится.
Федерико2. Очень нравится. Я люблю тебя с детства, Кристобаль, а когда я состарюсь, мы вместе будем потешать тех, кого не пускают в театры.
Кристобаль. Хочется плакать.
Федерико2. Что так?
Кристобаль. Да так. Всем вам спасибо, сеньоры.
Федерико2. Всем вам, сеньоры, спасибо. А теперь – к делу! И не вините актеров за игру – была бы лучше, не проваляйся они так долго, всеми забытые… Давайте, давайте, дон Кристобаль. Пора начинать драму.
Кристобаль. Моя драма началась еще вчера, когда умер мой дедушка.
Федерико2. А деньги у него водились?
Кристобаль. Еще бы!
Федерико2. Так пора жениться.
Кристобаль. Да, пора жениться.
Федерико2. Вон идет мамаша доньи Роситы. Вам имеет смысл поговорить с ней.
Мать. Я мать доньи Роситы,
И со всем моим мужеством
Занимаюсь ее замужеством,
Потому что у нее грудочки,
Как блюдечки,
И задочек,
Как колобочек,
И еще птичка-невеличка,
Которая уже вылупилась из яичка.
Ясно, что я права:
Ей нужен муженек,
А еще лучше – два,
Ха,ха, ха, ха.
Кристобаль. Сеньора…
Мать. Кабальеро бумажкин,
Сеньор промокашкин!.
Кристобаль. Без шляпы – гуляшкин.
Хочу с вами поделиться
Я решил жениться.
Мать. А у меня есть дочь-девица.
Сколько денег дашь?
Кристобаль. Золотую деньгу
Из кучи, что мавр наклал на лугу;
Серебряный грошик
Из тех, что остаются после кошек;
И мелочи кучку,
Которую ваша мамаша
В детстве снесла на толкучку
Мать. И еще мула и попону,
Чтобы ездить при луне к Лиссабону.
Кристобаль. Что вы, сеньора! Мул – не слишком это много ль?
Мать. Но у вас же есть деньги, сеньор дон Кристобаль. Моя Росита молода, а вы – старая развалюха, у вас бурдюк вместо брюха.
Кристобаль. А вы – старая дырка,
Наждачная подтирка.
Мать. Нахал! Пропойца!
Кристобаль. Прошу не беспокоиться.
Мул с вами. А где же Росита?
Мать. Одна в комнатенке, сидит в рубашонке,
А дверь не закрыта…
Ха, ха, ха!..
Кристобаль. Ух, как меня разобрало!
Мать. Ах, греховодник! Ах, мурло!
Кристобаль. Я хочу видеть ее портрет.
Мать. Сперва договоримся насчет монет.
Кристобаль. Мне б, Росита, хоть на ножку
На твою разок взглянуть.
Ах, позвольте мне хоть это,
Ну а там уж как-нибудь.
Мать. Ноги ты совсем протянешь,
Когда женишься на ней,
Только если дашь мне денег,
Будет девушка твоей.
(Уходит, напевая).
Музыка.
Голос Роситы. Вито, вито, умираю,
Умираю, вито, вито,
С каждым часом, мальчик мой,
Разгорается Росита.
Появляется Росита.
Росита. Что за ясная ночь, посмотри же,
Озаряет крыши.
В эту пору детишки
Звезды считают во мгле,
А старичишки
Засыпают в седле.
Но мне бы хотелось быть
С Сельо
В постели,
С Камино
У камина,
С Теодоро,
У забора,
С Хосе на софе,
В кресле с Мединильей вместе,
На полу
С тем, кого люблю,
В зале
С Гонсало,
На большой тахте
чтобы были все:
Сельо, Камино, Мединилья,
Теодоро, Гонсало, Хосе.
Ай, ай, ай, ай!
Я хочу замуж, замуж хочу я!
Слышите, что я сказала?
За обалдуя,
За генерала,
За врача,
За кардинала,
За военного,
За силача необыкновенного,
За двадцать пареньков из Португалии
И так далее.
(Уходит).
Кристобаль. Значит – заметано?
Мать. Заметано.
Кристобаль. Смотри, не то при мне – дубина, а от нее знаешь что бывает.
Мать. Ой! Да что уж я такого сделала?
Кристобаль. Ага! Боишься!
Мать (дрожит). Ай!
Кристобаль. Говори: боюсь.
Мать. Боюсь! Что сейчас прольюсь.
Кристобаль. Говори: дон Кристобаль ужо укоротил-то хвост.
Мать. Дон Кристобаль ужу укоротил-то хвост.
Кристобаль. И твоей дочери укорочу.
Мать. Но все-таки… Денег я хочу.
Кристобаль. Я тебе дам деньгу из кучи, что мавр наклал на лугу, а ты отдашь мне дочь Роситу и благодари за сделку, ибо я беру переспелку.
Мать. Ей же двадцать лет.
Кристобаль. Я сказал, что переспелка – значит, так оно и есть. Но все же она ничего себе девица. Как это вы говорите?..
Мать. У нее грудочки,
Как блюдечки,
И задок,
Как колобок,
И птичка-невеличка…
Кристобаль. Аиииий!
Мать. И у тебя птичка-невеличка,
Которая уже вылупилась из яичка…
Кристобаль. Вот именно, черт побери, я женюсь потому, что донья Росита – это боккато ди кардинали.
Мать. Ваша милость знает по-итальянски?
Кристобаль. Нет. Однако в молодости я служил во Франции, в Италии, ну и так далее. Впрочем, то, что было со мной, вас не касается. Трепещите! Все должны трепетать передо мной, трепетать, карахорум!
Мать. Я уже трепещу! Перед таким крохобором.
Кристобаль. Ну то-то! Позови Роситу.
Мать. Роситааа!
Росита. В чем дело?
Замуж хочу я
За бычка-сосунка,
За шакала,
За лошака,
За генерала,
Ради такого дела
Я бы пошла за кого попало.
Кристобаль. Ай, какие ляжки
У этой милашки!
Мать. Хочешь замуж?
Росита. Хочу.
Мать. Хочешь жениться?
Кристобаль. Хочу.
Мать. О, только не обижайте ее. Ах, как жалко мне доченьку!
Кристобаль. Дуй к священнику.
Мать уходит с причитаниями. Кристобаль и Росита об руку идут в церковь. Колокольный звон. Пантомима «Венчание»
Федерико2. Видали? И все же лучше, если все мы над этим посмеемся. Луна – белая орлица. Луна – курица-несушка. Для бедняков луна – каравай хлеба, для богатых – белый атласный пуфик. Но дону Кристобалю и донье Росите не до луны. Конечно, если бы я пожелал, дону Кристобалю привиделись бы водяные девы, а донья Росита в третьем действии могла бы украсит волосы инеем, ибо снег означает невинность. Но хозяин театра держит действующих лиц в железном сундучке и показывает их только шелкогрудым сеньоритам с придурковатыми носами и бородатым кабальеро, которые шляются по кабакам и говорят: ка-рам-ба! А на самом деле дон Кристобаль вовсе не такой и донья Росита тоже.
Вокальный дуэт.
Может быть поддержан Хором.
Росита. Зачем глаза твои сталью
Коварно мои приковали?
Зачем твои руки скрывали
Меня цветочной вуалью?
Какой соловьиной печалью
Поишь ты расцвет моих дней?
Ты был мне жизни милей,
Ты был мне звездой путеводной, --
Уйдешь и порвешь бесплодно
Все струны на лютне моей.
Кристобаль. Росита, души упоенье,
Ты мой соловей под метелью,
Ответь мне ласковой трелью;
Твой холод – лишь воображенье:
Не лед – мое отдаленье,
Мой путь – океан пересечь,
И будет вода стеречь
Волною покоя и пены
Огонь мой, всегда неизменный,
Чтоб он не смог меня сжечь.
Росита. Однажды, в дреме, с балкона,
Закрыта жасмином, незрима,
Я видела: два херувима
Слетели к розе влюбленной;
Была она белой и сонной,
А стала как будто в крови;
Стянув прожилки свои,
Ее лепестки запылали
И, раненые, опали,
Сгорев в поцелуе любви.
Пенять на тебя я не стану,
В саду среди миртов жила я,
Мечты ветрам доверяя,
Свою чистоту – фонтану.
Как серна, далась я обману,
Глаза подняла – ты возник,
И в сердце впились в тот же миг
Иголки – злые тираны;
Они причиняют мне раны,
И раны краснее гвоздик.
Кристобаль. Дано мне вернуться судьбою:
Корабль золотой, как птица,
Под парусом счастья примчится,
Возьму я тебя с собою;
Дневной и ночной мольбою
Любовь тебя отогреет.
Росита. Но яд любви овладеет
Моей душой одинокой;
В пространстве, в воде глубокой
Не радость, а смерть созреет.
Кристобаль. Начнет ли росистой травою
Медлительный конь мой кормиться,
Туман ли ночной клубится
Навстречу ветру стеною,
Горит ли под летней жарою
Равнина алых степей,
Пронзит ли меня до костей
Булавками изморозь злая, --
Всегда ты со мной, дорогая,
До самой смерти моей.
Росита. Хочу, чтоб вернулся ты
Под вечер, пройдя Гранадой,
Со светом, с печалью, с отрадой
Соленой морской мечты;
Лимонных дерев цветы,
Бескровный жасмин бледнолицый –
Все будут виться, струиться,
Твой путь преграждая все выше,
И вихрь ароматов на крыше
Сведет с ума черепицу.
Вернешься.
Кристобаль. Вернусь к тебе.
Росита. Какой голубки наитье
Объявит твое прибытье?
Кристобаль Нет, голубь – верный судьбе.
Росита. Покамест тебе и себе
Я вышью две простыни, знай!
Кристобаль. Беру в свидетели рай,
Гвоздику, рожденную кровью:
Вернусь я с той же любовью.
Росита. Прощай же, мой друг!
Кристобаль. Прощай!
Федерико2. И так велика была радость дона Кристобаля от того, что он женился на донье Росите, что он на радостях перепил.
Кристобаль. Ай, Росита!
Росита. Ты перепил?
Кристобаль. Мууууу.
Росита. Ой, Кристобаль, мне страшно! Что ты со мной собираешься сделать?
Кристобаль. Я сделаю тебе муууууу.
Росита. Ай, ты меня не станешь так пугать.
А в полночь что ты со мной сделаешь опять?
Кристобаль. Я сделаю тебе бееееее.
Росита. Ай, ты меня не станешь так пугать.
А в три часа ночи что ты со мной сделаешь опять?
Кристобаль. Я сделаю тебе мееееее.
Росита. И если не будешь спать,
Увидишь, как моя птичка начнет летать.
Кристобаль. Ух, моя Росита!
Росита. Ты перепил,
Сосни, чтобы набраться сил.
Кристобаль. Поспать придется,
Авось мой щегол встрепенется.
Росита. Да, да, да.
Кристобаль храпит. Входит «цыган» и обнимает Роситу. Слышится громкое чмоканье поцелуев. Всех появляющихся мужчин играет Федерико2.
Кристобаль (просыпаясь). В чем дело, Росита?
Росита. Ай, ай, ай! Ты что, не видишь, какая громадная луна? Какое сия-а-а-а-ние! А это моя тень. Тень, уходи!
Кристобаль. Прочь отсюда, тень!
Росита. Тебе луна мешает, да, Кристобаль? Но, может, ты еще соснешь немного?
Кристобаль. Отдохну-ка я до зари,
Авось проснутся мои сизари.
Росита. Угу, угу, угу.
Появляется «полковник» и целует Роситу. Кристобаль просыпается.
Кристобаль. В чем дело, Росита?
Росита. Тут так темно, что тебе не видать. Это… это… коклюшки для плетения кружев. Слышишь, как они постукивают?
Звуки поцелуев.
Кристобаль. Что-то уж слишком сильно постукивают.
Росита. Довольно, уходите, коклюшки!
Почему бы, Кристобаль-душка,
Тебе еще не вздремнуть на подушке?
Кристобаль. Повернусь-ка я на другой бок,
Авось и вспорхнет мой голубок.
С другой стороны появляется «Поэт», и Росита его тоже целует.
Кристобаль. Это что еще такое?
Росита. Это солнце (Поэт срывается с балкона) уже закатывается.
Кристобаль. Урррррр. Что это, я спрашиваю? Что здесь происходит?
Росита. Не лезь в бутылку. Это лягушки в пруду.
Кристобаль. Допустим. Но я это прекращу и распрекращу! Уррр!
Росита. Что ты расшумелся?! Точно лев в клетке. Это рогатые мужья спорят на улице.
Кристобаль(сбитый с толку). О чем спорят?
Росита. У кого рога ветвистей.
Мать. Росита-а-а! Лекарь пришел.
Росита. Ай, лекарь пришел! Ой, ой, ой, животик мой
Мать. Ах, прохвост, сукин сын! Ты во всем виноват, придется тебе теперь выкладывать нам все свои деньги.
Росита. Все деньги! Ой, ой, ой!
Уходят.
Федерико2. Кристобаль.
Кристобаль. Ну?
Федерико2. Давайте сюда поскорей. Росита захворала.
Кристобаль. Что у нее?
Федерико2. Роды.
Кристобаль. Роодыыы? Ну и дела!
Федерико2. Уже четверых родила.
Кристобаль. Ну, Росита, ты мне за все заплатитшь! Поганая баба! Сто дуро я отдал за эту дуру. Бим, бам, урррр.
Все это время Росита вопит за сценой.
Кристобаль. Чьи это дети?
Мать. Твои, твои, твои. (Её, её, её)
Кристобаль. (колотит ее). Чьи дети?
Мать. Твои, твои, твои.
Снова затрещина. За сценой вопит Росита в родовых схватках.
Федерико2 (высовывая голову из-за кулис). Пятый ребенок полез.
Кристобаль. А пятый чей?
Мать. Его, его, его.
Затрещина.
Твой, твой. Твой! (Умирает и лежит)
Кристобаль. Каюк тебе, стерве, каюк. Я вам покажу, чьи это дети!
Мать (вскакивая). Твои, твои, твои!
Федерико2 Стоп! Дамы и господа! Андалузские крестьяне часто смотрят подобные комедии под серой листвой олив или в темноватых помещениях старинных сараев
Федерико1. Так пусть звучат рядом с ними ядреные словечки, что поспорили бы с пошлостью и скукой, на которые мы обрекли нашу сцену и поприветствуем нынче в театре «Ла Баракка», что значит «Балаган», андалузца дона Кристобаля – одного из тех персонажей, в которых живет в нетронутой чистоте истинная душа театра.
Танец – «Финальный поклон» участников фарса.
Эпизод 5
«Свидетельские показания»
Первая. Вспоминает чилийский поэт Пабло Неруда…“Как-то раз, возвратившись с гастролей, он рассказал мне очень странный случай, который с ним приключился. Вместе с артистами театра "Ла Баракка" они оказались в глухом кастильском селении и расположились лагерем за околицей. Федерико, уставшему от дорожных забот, не спалось. Едва стало светать, он поднялся и отправился бродить один по окрестностям. Было холодно.
Федерико1. Этот холод – острый, как лезвие ножа – Кастилия специально приберегает для путников, для чужаков.
Вторая. Туман висел белыми хлопьями, и все приобрело фантасмагорические очертания.
Третья. Высокая проржавевшая железная ограда. В опавшей листве – разбитые статуи, рухнувшие колонны. Перед воротами Федерико остановился. Они вели в огромный парк старого феодального поместья. В этот ранний час заброшенный парк выглядел пронзительно одиноким. Федерико сел на капитель упавшей колонны.
Четвертая. Меж развалин вдруг появился ягненок, совсем крохотный, он щипал траву, словно маленький ангел явился из тумана и сразу внес нотку жизни в одиночество парка, будто лепесток нежности затрепетал в безлюдной пустоте.
Федерико2. И поэт почувствовал, что теперь он не одинок.
Пятая. И тут же, откуда ни возьмись, появилось стадо свиней. Четыре или пять мрачных животных, черных, полуодичавших, озверевших от голода, с каменными копытами и стеклянными глазами.
Шестая. И на глазах у Федерико разыгралась страшная сцена. Свиньи набросились на ягненка и, к ужасу поэта, разорвали его в клочья и сожрали.
Федерико1. Эта кровавая сцена и щемящее чувство одиночества так подействовали на Федерико, что он велел своему странствующему театру тотчас же отправляться в путь.
Федерико2. Это произошло за три месяца до начала гражданской войны.
Федерико1.
Проникнув в тайну сна всех зимних яблок,
Кладбищенской избегнув тяжкой дани,
Я буду спать, но сладким сном ребенка,
Чье сердце затерялось в океане.
Забыть хочу о том, как плачут кровью,
Когда нет даже рта, чтобы напиться,
Когда нет сил траве сопротивляться.
Знать не хочу о тонком лунном жале,
Что до рассвета рыщет как убийца.
Федерико2. Могу забыться только сном недолгим,
Пусть это будет век или минута,
Но только чтобы знали: я не умер.
Мои глаза полны как прежде влаги;
Я с ветром западным играю в прятки;
Я тень всех слов, мной сказанных кому-то.
Стать не хочу добычей муравьиной –
Меня накройте легким покрывалом.
Клешни заговорите скорпиона,
Чтобы от них везенье ускользало.
Проникнув в тайну сна всех зимних яблок,
Уже отмытых от земли слезами,
Я стану сердцем странного ребенка
И затеряюсь где-то в океане.
Федерико1. Вспоминает Пабло Неруда…"Вечером 13 числа он пришел ко мне часов в девять, позвонил и, когда служанка открыла ему, спросил…
Федерико2. "Хозяин дома?"
Федерико1. "Да, сеньор"
Федерико2. "Скажите ему, что пришел дон Омобоно Пикадильо».
Федерико1. Это было шутливое имя, которое Федерико себе придумал. Так как я уже привык к его розыгрышам, я вышел и сказал: "Что тут делает этот бессовестный дон Омобоно?"
Федерико2. "Он желает всего-навсего на время облегчить ваш кошелек на двести песет... Я уезжаю в Гранаду; приближается буря, и я еду домой, где в меня не ударит молния".
Эпизод 6
«Гранада»
ХОР. Начинает гитара плакать.
Разбивая стекло рассвета,
Начинает гитара плакать.
Умолять ее о молчанье
Невозможно и бесполезно.
Монотонно, как плачут воды,
И протяжно, как над снегами
Плачут ветры – никто не знает,
Что умолкнуть ее заставит.
О далеком о чем-то просит.
Так песок раскаленный плачет,
Что влюблен в белизну камелий,
И стрела, что летит без цели.
Плачет ночь, не найдя рассвета.
Плачет мертвый птенец на ветке.
О, гитара! Всегда терзают
Пять клинков твое бедное сердце.
Федерико1. Если и вы задумались об Испании, то вспомните как она выглядит на карте. Любой ребенок знает, что Франция похожа на кофейник, а Италия – на сапог, что Индия слоновьим хоботом мягко трогает Цейлон, что Швеция и Норвегия – две кудлатые собачки в ледяном море, а Исландия – цветок розы на щеке глобуса.
Федерико2 А Испания – страна четких очертаний… Она похожа на растянутую шкуру быка, да, на шкуру животного, и животного священного. Эта причуда географического символа отражает самое глубинное, яркое и цельное в испанском характере.
Федерико1. В испанском танце или в бое быков никто не ищет развлечения. Тореро, пугающий публику рискованными приемами, не бьется с быком, но занимается нелепым делом, доступным каждому человеку: он играет жизнью.
Федерико2. Испания – единственная страна, где смерть стала национальным зрелищем. Мертвый в Испании более мертв, чем в любой другой стране мира. Во всех странах смерть означает конец. Она приходит – и занавес падает. А в Испании нет. В Испании занавес только тогда и поднимается.
Федерико1. Мертвец в Испании – более живой, чем мертвец в любом другом месте земного шара. Шутки о смерти и молчаливое ее созерцание привычны испанцам.
Танец «Коррида».
Исполняют Федерико1 и Федерико2
Федерико2: "У прадеда было два брата. Один из них играл на скрипке, что было большой редкостью в те времена, и обладал изумительно тонким слухом. Случалось, по ночам молодые парни, чтобы подразнить его, играли у него под окнами на специально расстроенных гитарах. Человек по характеру вспыльчивый, дядя выскакивал на улицу, ругал их последними словами, а потом приглашал в дом, настраивал им гитары и угощал вином.
Как-то на прогулке у него ветром сорвало шляпу. Шляпа с твердыми полями быстро, как колесо, покатилась вперед. Несколько раз он почти настигал ее, но в последний миг шляпа ускользала, что привело его в конце концов в бешенство, и когда шляпа наконец зацепилась за тополь, дядя выхватил револьвер, дважды выстрелил в беглянку, гордо повернулся к ней спиной и пошел прочь, к неописуемому изумлению зрителей, наблюдавших за происходящим».
Федерико1. Вам нужно бы пожить там месяц или много месяцев вместе со мной, только тогда постигнешь колдовство Гранады. Это не великое колдовство, и не монументальная красота. Его прелесть и отличие в интимности: маленький дом, крошка дворик, чуточку музыки, немножко воды – все уменьшено и сгущено, словно затем, чтобы ощутить это мог и ребенок. А потом ты встречаешь цыган... они сущие князья, князья, которые воруют и убивают. Но хоть убивают и крадут, лгут и обманывают, в них есть и пребудет неуязвимым достоинство, присущее этому народу. Достоинство, испытанное нищетой и бесцельными скитаниями. Это корабли без флагов и якорей. (Пауза)
Федерико2. Представьте себе... Некий сеньор идет ночью по безлюдной улице. Его останавливает цыган и требует, чтобы тот немедленно отдал свои деньги. По-видимому, у него где-то спрятан нож. Бедняга отдает три единственные песеты, имеющиеся в кармане, но просит со всей учтивостью оставить ему десять сентимо, припасенных для привратника. Цыган возвращает ему монеты и приглашает выпить по стаканчику.
Федерико1. Ограбленный, не колеблясь, с удовольствием принимает приглашение и – поскольку он кабальеро – выражает желание оплатить выпивку той маленькой суммой, которая у него осталась. Но грабитель протестует: "Еще чего не хватало! Я плачу!" А потом провожает его до дома, "чтобы с ним ничего не случилось". "Тут много преступников, -- говорит он, -- шляется в такую пору".
Федерико2. Я насквозь испанец, но я ненавижу тех, кто хочет быть испанцем и ничем больше. Хороший китаец мне ближе, чем дурной испанец. По-моему, то, что я из Гранады, заставляет меня с пониманием и симпатией относиться ко всем гонимым – к цыганам, неграм, евреям…
Вокальный номер одна из участниц Хора исполняет на испанском, другая актриса дублирует его по-русски.
Эпизод 7
Сцена с «полковником» и «цыганом», исполняемая Паяцем и Арлекином все в той же «упряжке». Выбор ролей – на усмотрение исполнителей.
-- Я подполковник жандармерии.
-- А я цыган.
-- И этого никто не оспорит.
-- Никто, что я цыган, а не мерин.
-- У меня три звезды и двадцать крестов.
-- Так точно. А я цыган!
-- Меня приветствовал сам архиепископ в мантии с лиловыми пуговицами.
-- Так точно! А я цыган с липовыми путанницами.
-- Я – подполковник. Под-полковник. Я – подполковник жандармерии.
Цыган (поет).О, верните крылья,
Мне пора.
Умереть,
Как умерло вчера.
Умереть
Задолго до утра.
Поднимусь на крыльях
По реке.
Умереть
В далеком роднике.
Умереть
От моря вдалеке.
-- Кто это поет?
-- Это я. Цыган.
-- Я подполковник жандармерии.
-- Да. А я цыган.
-- Ты кто такой, цыган?
-- Цыган. Такой цыган..
-- Что значит цыган?
-- Что придется, господин полковник.
-- Как тебя звать, цыган?
-- По имени.
-- Говори толком!
-- Цыган.
-- Где ты был?
-- На мосту через реку.
-- Через какую?
-- Через любую.
-- И что ты там делал?
-- Колокольню из корицы.
-- Цыган! Молчать!
-- Я выдумал крылья, чтобы летать, - и летал. Сера и розы на моих губах.
-- Молчать!
-- Что мне крылья – я летаю и без них! Талисманы и тучи в моей крови.
-- Молчать!
-- В январе цветут мои апельсины.
-- Молчать!
-- И в метели зреют.
Пантомима «Избиение цыгана».
ПЕСНЯ ИЗБИТОГО ЦЫГАНА
Федерико2. Двадцать и два удара.
Двадцать и три с размаху,
Меня обряди ты, мама,
В серебряную бумагу.
Воды, воды хоть немножко!
Воды, где весла и солнце!
Воды, сеньоры солдаты!
Воды, воды хоть на донце!
Ай, полицейский начальник
Там наверху на диване!
Таких платков не найдется,
Чтобы эту кровь посмывали.
Федерико1. Так что запомните…
Федерико2. .. мы не расстреливали никакого поэта.
Эпизод 8
«Колыбельная»
Хор тихо запевает колыбельную, передавая « ребенка» – куклу маленького Федерико -- с рук на руки.
.Первая. Баю, милый, баю!
Песню начинаю
о коне высоком,
что воды не хочет.
Черной, черной, черной
меж ветвей склоненных
та вода казалась.
Кто нам скажет, мальчик,
что в воде той было?..
Вторая (тихо). Усни, мой цветочек!
Конь воды не хочет.
Федерико1. Я ухожу в речные камыши. К пожелтелой черепице крыш. За край селения, где тигры глотают малых деток. Никакой я сейчас не поэт. Я сбежал от друзей и бреду с тем мальчишкой, что грызет кислое яблоко и смотрит, как муравьи пожирают раздавленную колесами птицу…
Третья.. Усни, лепесточек!
Конь взял и заплакал.
Все избиты ноги,
лед застыл на гриве,
а в глазах сверкает
серебро кинжала.
На коне высоком
беглецы спасались,
кровь свою мешая
с быстрою волною.
Вторая.. Усни, мой цветочек!
Конь воды не хочет.
Федерико2. Я на заветных улицах наших селений. Я там, где розовое мальчишечье ухо и беленькое ушко девочки вздрагивают, когда игла готовится проколоть отверстие для сережки.
Первая. Усни, лепесточек!
Конь взял и заплакал.
Четвертая. К берегу сырому
он не потянулся
вспененною мордой;
жалобно заржал он,
поглядев на горы –
суровые горы.
Ах, мой конь высокий,
ты воды не хочешь!..
Скорбь горы под снегом,
кровь зари на небе...
Федерико1. Наши колыбельные слагают бедные крестьянки, женщины, для которых ребенок – это бремя, и часто непосильное. Дети им не в радость, но как не петь ребенку? И они поют, со всей материнской ласковостью, а в ласке сквозит нежелание жить.
Пятая. Не входи, помедли,
заслони окошко
сонной этой ветвью,
сном, упавшим в ветви.
Вторая. Мальчик засыпает.
Первая Мальчик затихает...
Баю, милый, баю,
песню начинаю...
Вторая. О коне высоком,
что воды не хочет
Федерико2. И их мелодия так же безрадостна, как слова. Этот горестный песенный хлеб крестьянка даст и своему сыну, и чужому – кормилица, она споет малышу колыбельную , а он впитает горький сок земли вместе с ее чистым горным молоком.
Шестая. Не входи, не надо!
За долиной серой,
за горою скорбной
ждет тебя подруга.
Третья (смотрит на ребенка)
Мальчик засыпает
Четвертая. Мальчик отдыхает.
Первая. (совсем тихо) Усни, мой цветочек!
Конь воды не хочет.
Вторая (встает, совсем тихо) Усни, лепесточек!
Федерико1. Конь взял и заплакал. (Уносит ребенка).
Эпизод 9
«Кукольный театр»
Первая. Зачем вы пишете?
Федерико2. Чтобы меня любили... Я как-то сочинил сказку, маленькую пьеску, которая называлась "Девица с базиликом и пытливый Принц". Мы разыгрывали ее с моими братьями и сестрами в нашей гостиной для соседских детей на празднике волхвов. В программке она значилась как "старая андалузская сказка в трех эстампах и одной литографии"...(Берет в руки куклы. Весь номер играет один Федерико2)
Девица-кукла. Голубые глаза у меня,
а сердечко
красней огня.
Принц-кукла. Эй, красавица, скажи,
сколько зернышек у ржи?
Девица-кукла. Эй, король, вопрос мой прост:
сколько ночью в небе звезд?
Федерико2. Потом она закрывает окно, и Принц печально удаляется. Ради того, чтобы говорить с ней, он переодевается рыбаком и вступает с ней в идиллическую беседу: за каждую рыбку Девица платит ему поцелуями. Снова повторяется сцена с вопросами, но теперь на вопрос "сколько ночью в небе звезд?" Принц отвечает:
Столько, сколько поцелуев рыбачок с собой унес.
Но вот Девица перестала подходить к окну, и Принц заболел от тоски. Чтобы вылечить, отовсюду съезжаются мудрецы. Девица одевается волшебником – в черную мантию и колпак, расшитый серебряными звездами. Она входит во дворец со словами:
Я веселый чародей
Шутки – в дудочке моей.
Этот волшебник и объявлял, что единственное лекарство для Принца – жениться на Девице с базиликом. Все завершала идиллическая картина: Принц и Девица оставались вдвоем в фантастическом саду, где росли солнечное и лунное деревья – единственные декорации к пьесе, сохранившееся у нас в усадьбе.
Эпизод 10
«Свидетельские показания»
Хор женщин стоит спиной к публике, полукругом.
Первая (поворачивается к залу, видно ее скорбное лицо под черными кружевами) "Один из обысков был совершенно кошмарным. У нас в доме стояли большие глиняные кувшины, полные воды, которую мы носили ведрами и наливали в них до краев. Так они даже в кувшины влезли, даже в кувшины."
С каждым следующим поворотом полукруг рассыпается
Вторая: Вообще сеньорито Федерико был пуглив, как заяц.
Шестая: Он был не храброго десятка.
Вторая: Да, верно, не храброго десятка. Страх его брал. Зато знал он всего много. Когда начались избиения и расстрелы, он все нас спрашивал: "А если меня убьют, вы сильно будете плакать?" Я ему говорила: "Да ладно, будет вам, что вы заладили одно и то же."
Четвертая. Он был очень добрый человек.
Вторая: Да, он был очень добрый человек. С ним было как у Христа за пазухой. Когда начинались бомбежки, еще было темно, сеньорита Конча и я спускались вниз и прятались под роялем.
Пятая: Они прятались под роялем.
Шестая: Когда мы слышали, что приближались аэропланы, мы залезали под рояль. А он, бедняга, надев домашний халат, спускался и говорил: "Анхелина, я боюсь; я спрячусь с вами, а то мне очень страшно". И еще: "Когда все это кончится, мы пойдем на премьеру моей следующей пьесы. Все вместе".(Отворачивается от зала)
На стенах занимается кровавый рассвет
Пятая:..."Черный эскадрон" действовал по ночам, используя реквизированные автомобили, которые иногда украшались флагом с черепом и скрещенными костями... Свои карательные операции они называли "прогулками"… Они действовали настолько шаблонно, что можно говорить о методе. Для человека, взятого палачами на прицел, все начиналось со скрежета тормозов перед дверью его дома, обычно это бывало глубокой ночью. Потом раздавались крики, хохот, ругательства, топот на лестнице. Затем кулаки с грохотом обрушивались на дверь.
И потом самое ужасное: мать, которая обнимает сына и умоляет мучителей не трогать его, а те отгоняют ее ударами прикладов; жена и дети, плачущие на груди приговоренного. Мужчину, едва одетого, грубо сталкивают по лестнице. Мотор заводится, машина отъезжает. Иногда выстрел раздается за ближайшим углом или прямо на тротуаре перед домом. А за спущенными жалюзи притаились соседи, они думают о том, что завтра может настать их очередь...
На стенах играют сполохи не то зари, не то пожара
Вторая: "Там был один тип по кличке Боров, я не помню точно, как его звали. Гнусная личность, убийца. Они пришли кого-то искать в усадьбу нашего соседа, Габриэля... А я тогда была у них, зашла в гости...
Там все ели, ужинали. А они пришли и избили Габриэля. Потом избили мать, Исабель, и столкнули её с лестницы, да и меня тоже избили. А потом нас поставили всех в ряд перед домом, чтобы убить. И тогда Исабель, их мать, говорит:" Послушай, ты хоть узнаешь меня, ведь я тебя выкормила" А он, Боров, говорит: "Если ты меня выкормила и я вырос на твоем молоке, так тебе за это заплачено." Сеньорито Федерико тоже сбросили с лестницы и избили. Я слышала, как они обзывали его педиком."
Третья (говорит через силу, видно, что каждое слово дается ей с трудом). "Видите ли, виновата была сестра. Сеньор, который увел Федерико, сказал сестре, чтобы она ничего не говорила; если будут спрашивать, где он, то сказать, что просто сбежал. В те времена много людей убегало. Вот он и говорит :"Даже если станут грозить смертью – ничего не говори; не знаешь, и все тут."
Четвертая (печально): "У нее не было другого выхода".
Третья: "Вот именно. Другого выхода не было. Но никто не думал о том, чем все могло кончиться."
Одинокий голос тихо напевает песню без слов
Первая. 16 августа Федерико был арестован в доме семьи Росалес.
Федерико2: "... Они были как две Марии, эти сестры, как две девы Марии с лицами, искаженными мукой..."
Вновь смыкается полукруг
Вторая. "Что мне с ним делать? – спросил Боров генерала по телефону. "Дай ему кофе, побольше кофе". Это была излюбленная фраза генерала, которая имела только одно значение: "расстреляй его". На следующий день Федерико был убит.
Федерико1. Так что запомните…
Федерико2. …мы не расстреливали никакого поэта.
Эпизод 11
«Неверная жена»
Федерико2 танцует страстное танго поочередно с каждой из женщин в глубине сцены, в то время как…
Федерико1 (…у края рампы)
И в полночь на край долины
Увел я жену чужую,
А думал – она невинна…
То было ночью Сант-Яго,
И, словно сговору рады,
В округе огни погасли
И замерцали цикады.
Я соных грудей коснулся,
Последний проулок минув,
И жарко они раскрылись
Кистями ночных жасминов.
А юбки, шурша крахмалом,
В ушах у меня дрожали,
Как шелковые завесы,
Раскромсанные ножами.
Врастая в безлуный сумрак,
Ворчали деревья глухо,
И дальним собачьим лаем
За нами гналась округа…
За голубой ежевикой
У тростникового плеса
Я в белый песок впечатал
Её смоляные косы.
Я сдернул шелковый галстук.
Она наряд разбросала.
Я снял ремень с кобурою,
Она – четыре корсажа.
Её жасминная кожа
Светилась жемчугом теплым,
Нежнее лунного света,
Когда скользит он по стеклам.
А бедра её метались,
Как пойманные форели,
То лунным холодом стыли,
То белым огнем горели.
И лучшей в мире дорогой
До первой утренней птицы
Меня этой ночью мчала
Атласная кобылица…
Тому, кто слывет мужчиной,
Нескромничать не пристало,
И я повторять не стану
Слова, что она шептала.
В песчинках и поцелуях
Она ушла на рассвете.
Кинжалы трефовых лилий
Вдогонку рубили ветер.
Я вел себя так, как должно,
Цыган до смертного часа.
Я дал ей ларец на память
И больше не стал встречаться,
Запомнив обман той ночи
У края речной долины, --
Она ведь была замужней,
А мне клялась, что невинна.
Эпизод 12
«Свидетельские показания»
Третья. Вспоминает сестра Сальватора Дали Ана Мария… ...Кто-то сравнил Федерико с лебедем – приземистым и неуклюжим на берегу, но прекрасным в своей стихии, озаряющим светом красоты все вокруг...
Страх смерти никогда не отпускал его. Когда мы выходили на лодке в море – при полном штиле – Федерико боялся смотреть на воду: у него кружилась голова, ему казалось, будто лодка вот-вот перевернется и мы захлебнемся. Он боялся, что утонет. И только по воскресеньям, в церкви, пока шла месса, предчувствие вечности смягчало страх смерти…
Эпизод 13
«Их кони черным-черны»
Исполняет Хор. Это балетная миниатюра. Но с текстом.
Их кони черным-черны,
И черен их шаг печатный.
На крыльях плащей чернильных
Блестят восковые пятна.
Надежен свинцовый череп –
Заплакать жандарм не может;
Въезжают, стянув ремнями
Сердца из лаковой кожи.
Полуночны и горбаты,
Несут они за плечами
Песчаные смерчи страха,
Клейкую мглу молчанья.
От них никуда не деться –
Скачут, тая в глубинах
Тусклые зодиаки
Призрачных карабинов.
Ночи, колдующей ночи
Синие сумерки пали.
В маленьких кузнях цыгане
Солнца и стрелы ковали.
Плакал у каждой двери
Израненный конь буланый.
В Хересе-де-ла-Фронтера
Петух запевал стеклянный.
А ветер, горячий и голый,
Крался, таясь у обочин,
В сумрак, серебряный сумрак
Ночи, колдующей ночи.
О звонкий цыганский город!
Ты флагами весь украшен…
Гаси зеленые окна –
Все ближе черные стражи!
Забыть ли тебя, мой город!
В тоске о морской прохладе
Ты спишь, разметав по камню
Не знавшие гребня пряди…
Они въезжают попарно –
А город поет и пляшет.
Бессмертников мертвый шорох
Врывается в патронташи.
Они въезжают попарно,
Спеша, как черные вести.
И связками шпор звенящих
Мерещатся им созвездья.
А город, чуждый тревогам,
Тасует двери предместий…
Верхами сорок жандармов
Въезжают в говор и песни.
Часы застыли на башне
Под зорким оком жандармским.
Столетний коньяк в бутылках
Прикинулся льдом январским.
Застигнутый криком флюгер
Забился, слетая с петель.
Зарубленный свистом сабель,
Упал под копыта ветер.
Снуют старухи цыганки
В ущельях мрака и света,
Мелькают сонные пряди,
Мерцают медью монеты.
А крылья плащей зловещих
Вдогонку летят тенями,
И ножницы черных вихрей
Смыкаются за конями…
У Вифлеемских ворот
Сгрудились люди и кони.
Над мертвой простер Иосиф
Израненные ладони.
А ночь полна карабинов,
И воздух рвется струною
Детей пречистая дева
Врачует звездной слюною.
И снова скачут жандармы,
Кострами ночь засевая,
И бьется в пламени сказка,
Прекрасная и нагая.
О мой цыганский город!
Прочь жандармерия скачет
Черным туннелем молчанья,
А ты – пожаром охвачен.
Забыть ли тебя, мой город!
В глазах у меня отныне
Пусть ищут твой дальний отсвет.
Игру луны и пустыни.
Эпизод 14
"Йерма"
Федерико1. Каждый день я слышу, дорогие друзья, о кризисе театра и думаю, что пока актеры и драматурги будут зависеть от чисто коммерческих организаций, до тех пор актеры, драматурги и весь театр будут опускаться все ниже и ниже, без надежды на спасение.
Театр должен учить публику, а не публика – театр.
Федерико2 В противном случае придется дрожать от страха за кулисами, убивать собственную фантазию и прелесть театра, который всегда был и всегда будет высоким искусством.
Я не собираюсь давать вам уроки, я сам в них нуждаюсь. Мои слова продиктованы энтузиазмом и уверенностью. Я знаю, что истина не у того, кто повторяет «сегодня, сегодня, сегодня», пережевывая свой кусок хлеба у очага. Нет, истина у того, кто спокойно глядит вдаль. Прав говорящий «завтра, завтра, завтра»: он чувствует приближение новой жизни, которая встает над миром.
(Сцена с 4 прачками)
Прачки сидят и у рампы и в глубине сцены и поют:
В ручье твой пояс мою,
блестит как рыбка.
Жасмин на солнцепеке
твоя улыбка.
Первая. Не люблю я болтать.
Третья. Тут всегда болтают.
Четвертая. В этом нет ничего плохого.
Вторая. Честное имя заслужить надо.
Четвертая. Тмин я посадила,
тмину и расти.
У кого нет чести,
тот и не в чести.
Прачки смеются.
Третья. Такая поговорка...
Первая. Да мы ведь ничего не знаем.
Четвертая. Просто он взял к себе в дом двух своих сестер.
Вторая. Незамужних?
Четвертая. Да. Раньше они в церкви присматривали, а теперь – за невесткой. Я бы не смогла с ними жить.
Первая. Почему?
Четвертая. Страшные они. Как листья, что вырастают на могиле. Словно воском натерты. Губы поджали... Наверное, и стряпают на лампадном масле.
Третья. Переехали они?
Четвертая. Да, вчера. А он опять уходит в поле.
Первая. Что ж там у них случилось?
Вторая. Позавчера она всю ночь на пороге просидела, холода не испугалась.
Первая. Почему бы это?
Четвертая. Никак дома не сидится.
Третья. Все они так, бездетные. Вместо того, чтобы кружева плести да варенья варить, лазают на крышу или бегают босые по речке.
Первая. И что ты болтаешь? Она не виновна, что не родит.
Четвертая. Кто хочет, рожает. А неженки, сластены да лентяйки не желают живот свой портить.
Все смеются.
Третья. Пудрятся, помадятся, цветочками украшаются, на чужих мужчин заглядываются.
Вторая. Верно говоришь!
Первая. Вы ее с кем-нибудь видели?
Четвертая. Мы не видели, люди видели.
Первая. Все люди да люди!
Третья. Два раза!
Вторая. Что ж они делали?
Четвертая. Говорили.
Первая. Говорить не грех.
Четвертая. Главное дело – взгляд. Меня мать учила: на розы смотришь – одно, на мужчину – другое. Смотрит она на него.
Первая. На кого?
Четвертая. Да кое на кого. Хочешь объясню?
Смех.
А когда она одна, смотреть не на кого, он у нее в глазах отражается.
Первая. Все ты врешь!
Вторая. А муж что?
Третья. Оглох ее муж. Сидит, не шевельнется, как ящерица на солнышке.
Все смеются.
Первая. Были бы дети, все бы у них иначе шло.
Вторая. Так всегда, если в семье ладу нет.
Четвертая. У них все хуже и хуже, чистый ад. Они с золовками стены белят, горшки чистят, стекла протирают, полы моют, а слова друг другу не скажут. Ведь чем в доме чище, тем на сердце хуже.
Первая. Это он виноват. Детей не дал, хоть бы о жене подумал.
Четвертая. Нет, она виновата. Тише воды...
Первая. И какой в тебя бес вселился, чего ты болтаешь?
Четвертая. Не тебе меня учить!
Вторая. Да помолчите вы!
Первая. Я бы злые языки спицей проколола!
Вторая. Ой, помолчите!
Четвертая. А я бы всяким ханжам проткнула грудь!
Вторая. Хватит вам.
Прачки перешептываются. Начинают стирать; все молчат. Где-то звенят бубенчики.
Первая. Это пастухи?
Вторая. Да, они стадо выгоняют.
Четвертая (мечтательно). Хорошо пахнут овцы...
Третья. Ты уж скажешь.
Четвертая. А что? Как женщины. И рыжая тина зимой на реке хорошо пахнет.
Третья. Это у тебя причуды.
Вторая (глядит вдаль). Гуртом пошли, отара к отаре.
Четвертая. Прямо шерстяное море. Того и гляди, затопит. Был бы у пшеницы разум, она бы испугалась.
Третья. Ой, как бегут! Целое войско!
Первая. Все стада вышли, все до одного.
Четвертая. Ну-ка? Нет, одно стадо не вышло.
Вторая. Чье?..
Четвертая. Догадайся!
Третья.
В ручье твой пояс мою,
блестит как рыбка.
Жасмин на солнцепеке
твоя улыбка.
Жасминным смехом
пускай меня завеет,
как белым снегом.
Первая. Беда бесплодной –
ее сосцам волчицы, груди холодной!
Вторая. У мужа недостало
семян отборных,
чтобы вода запела
в твоих оборках.
Четвертая. Твоя сорочка –
серебряный кораблик
без ветерочка.
Третьяя. Несу пеленки сына
к речной протоке –
пусть у воды кипучей
берет уроки.
Вторая. Идут мужчины с поля,
шаги все шире.
Мне муж подарит розу –
верну четыре.
Третья. Спешат мужчины с пастбищ
к себе в селенье.
Мне муж подарит ветер –
верну сиренью.
Четвертая. Несет их как на крыльях
к своим постелям.
Переплетемся с мужем,
завьемся хмелем.
Первая. Гвоздику и кипрей
сплетайте, когда солнце
распарит косарей.
Четвертая. А лето пролетело –
в ночи для птиц бессонных
распахивайте тело.
Первая. Стонать от ласки надо...
Четвертая. И петь, и слез не лить...
Третья. Когда идет мужчина
венок и хлеб дарить.
Четвертая. Затем и песня пета...
Вторая. И в горле брызги света...
Четвертая. И распустилась ветка...
Первая. И горы в лентах ветра...
Третья. Чтоб растопил ребенок
небесный лед рассвета.
Первая. И вьется нашей крови
коралловая нить...
Третья. Чтоб было кому волны
морские бороздить.
Первая. Сыночка мне, сыночка!
Вторая. И голубь над селеньем.
Третья. Сыночка, чтобы плакал
Четвертая. И клонится мужчина
израненным оленем.
Вторая. О, диво, диво, диво,
круглится мое платье!
. О, тайна, тайна, тайна
из-под семи печатей!
Первая. Беда, беда бесплодной –
тебе, сухое лоно, песок безводный!
Третья. Пускай горят!..
Вторая. И греют!
Третья. Все ночи напролет!
Первая. Пускай поют!..
Вторая. И светят!..
Первая. С заоблачных высот!..
Четвертая. Те зори, что в подоле
мой маленький несет!
Все (хором). В ручье твой пояс мою,
блестит как рыбка.
Жасмин на солнцепеке
твоя улыбка.
Ха-ха-ха!
(В такт колотят белье, хохоча во все горло, постепенно их силуэты растворяются в темноте, яркий луч освещает женскую фигуру на первом плане. Это Йерма).
Йерма. Ты откуда идешь, сыночек?
Из холодной, из вечной ночи.
Чем согрею тебя, сыночек?
Теплотою своих сорочек.
(Вдевает нитку в иголку).
Завивайся в ночи, вьюнок,
заплетайте, ручьи, венок!
(Словно говоря с ребенком).
Чу! Залаял наш пес дворовый,
замычали во сне коровы,
плачет ветер и ночь темна,
а в косе у меня луна.
Что ты ищешь, далекий, нежный?
Пауза
На груди твоей холмик снежный.
Завивайся в ночи, вьюнок,
заплетайте, ручьи, венок! (Шьет).
Баю, милый, баю,
спи, родной, усни.
Выстроим шалашик,
заживем одни.
Все, что силы мои сломило,
для тебя я терпела, милый,
и тебя я ношу, как рану,
и тебе колыбелью стану!
Но когда же ты станешь сыном?
Пауза. Входит Мария с узелком.
Когда тело дохнет жасмином.
Заплетись на заре, вьюнок,
заиграйте, ручьи, у ног!...
(увидев Марию) Ты откуда?
Мария. Из лавки.
Йерма. Так рано?
Мария. Я бы и раньше вышла и ждала у дверей. Знаешь, что я купила?
Йерма. Кофе к завтраку, сахару, хлеба.
Мария. Нет. Кружев, три мотка ниток, ленты и цветную шерсть. Деньги мужнины, он сам мне их дал.
Йерма. Кофточку хочешь шить.
Мария. Нет... Я... Ну, понимаешь..
Йерма. Что с тобой?
Мария. Уже... случилось. (Опускает голову.)
Йерма встает и восхищенно смотрит на нее.
Йерма. И пяти месяцев не прошло!
Мария. Да.
Йерма. А ты уверена?
Мария. Конечно.
Йерма (с любопытством). И как ты?
Мария. Сама не знаю. Тревожно мне что-то…
Йерма. Тревожно.(Хватает ее за руку). А когда… когда это случилось ? Ты и не поняла?
Мария. Нет..
Йерма. Запеть бы от радости, да? Мне и то поется. Послушай… Скажи…
Мария. Не спрашивай. Помнишь, как живой птенчик в кулаке бьется?
Йерма. Да.
Мария. Вот и это так... точь-в-точь… только в крови...
Йерма. Как хорошо! (Смотрит на нее растерянно.)
Мария. А мне не по себе. Ничего-то я не знаю.
Йерма О чем?
Мария. Да обо всем. Надо будет мать расспросить.
Йерма. Зачем? Она старая, все перезабыла. Ты ходи поменьше и дыши потише, словно у тебя в зубах роза.
Мария. Говорят, что он потом ножками будет толкаться.
Йерма. Тогда-то и полюбишь его по-настоящему, тогда-то и скажешь: мой сынок!
Мария. Стыдно мне как-то.
Йерма. А что муж?
Мария. Ничего. Молчит.
Йерма. Он тебя очень любит?
Мария. Вслух не говорит. А подойдет - и глаза горят, как зеленые листья.
Йерма. Он сразу догадался?
Мария. Сразу.
Йерма. Как?
Мария. Бог весть.. В ту ночь после свадьбы, он только об этом и говорил, и целовал меня в щеку, да мне и теперь чудится, что ребенок светлым голубком скользнул мне в ухо.
Йерма. Счастливая ты!..
Мария. Ты это лучше меня понимаешь.
Йерма. А что с того?
Мария. И правда... Почему так ? Из всех, кто тогда вышел замуж, ты одна еще...
Йерма. Все. Но ведь и мне еще не поздно. У Елены три года детей не было, а прежде, мамины подруги, бывало и подольше ждали. Но два года и двадцать дней тоже немало. За что мне это наказание? Как ночь, встану, выйду босая и все брожу по двору. Зачем, сама не знаю. Если так и дальше пойдет, добром я не кончу.
Голос. Баю, милый, баю,
спи, родной, усни.
Выстроим шалашик,
заживем одни.
Мария. Господь с тобой! Рано тебе отчаиваться, не старуха. Да что там…Сестра моей матери четырнадцать лет дожидалась, а какого родила малыша!
Йерма (жадно). Правда?
Мария. И плакал, как теленок, и стрекотал, как кузнечик, и мочился нам на юбки, и за косы нас таскал, а на пятый месяц мы сплошь исцарапанные ходили.
Йерма (смеется). Да разве это больно?
Мария. Ну, как сказать...
Йерма. Да что уж! Когда моя сестра кормила, у нее вся грудь потрескалась, боль ужасная, зато чистая, хорошая, здоровая боль.
Мария. Говорят, с детьми одно горе…
Йерма. Врут. Это никудышные матери так говорят, слабые.На что им дети? Ребенок – не роза, ребенка надо выстрадать. Крови своей половину отдать. Но это хорошо, это правильно, так и должно быть. У женщины на четверых, а то и на пятерых крови хватит , а без детей она ядом свернется. Как у меня.
Мария. А мне не по себе.
Йерма. Люди говорят, первый раз страшно.
Мария. Может... (Робко). Ты так ловко шьешь...
Йерма (берет узелок). Давай, накрою тебе распашонок. А это что?
Мария. Это пеленки.
Йерма. Вот и хорошо. (Садится.)
Мария. Ну... Я пойду.
Подходит к Йерме, та нежно касается ее живота.
Йерма. По камням не бегай.
Мария. До свиданья. (Целует ее и уходит.)
Йерма. Приходи поскорей. (Берет ножницы, кроит.)
Голос. Баю, милый, баю,
спи, родной, усни.
Выстроим шалашик,
заживем одни.
Появляются Федерико1 и Федерико2
Федерико1. А что было дальше. У нее родился мальчик?
Федерико2. Нет.
Федерико1 (живо.) Девочка?
Федерико2. Нет. Она задушила своего мужа и осталась одна...
Эпизод 15
«Литературный вечер»
Участницы Хора разносят гостям красное вино.
Федерико1. Дорогие друзья! Уже давно я взял себе за правило отказываться от участия в любых чествованиях, банкетах или праздниках, имеющих отношение к моей скромной персоне. Банкет – это собрание коллег, сидящих вместе с тобой за столом, где, так или иначе, есть люди, которые тебя вовсе не любят. Я предложил бы поэтам и драматургам вместо банкетов устраивать состязания и турниры. Поэзия любит тернии и осколки стекла.
Федерико2. Я никогда не читал своих стихов перед такой большой аудиторией, и не потому, что я не способен к этому – а потому, что для поэзии ведь совершенно не нужно ничего, кроме четырех белых стен, нескольких друзей и блаженной тишины, в которой стонал бы и пел голос поэта.
Федерико1 (поднимая бокал).Вино -- великий разрушитель религиозных доктрин.
Федерико2 (поднимая свой бокал).Бодлер называл вино вторым детищем Солнца.
Федерико1. Поэтому я прошу всех вас: давайте увидим друг в друге близких друзей, давайте забудем о размерах этого зала, давайте вообразим себя в маленькой комнате, где поэт со всей скромностью и искренностью хочет подарить вам свое самое лучшее и самое глубокое.
Газелла о мертвом ребенке
Первая. Каждую ночь в моей Гранаде,
каждую ночь умирает ребенок.
Каждую ночь вода садится
поговорить о погребенных.
Есть два ветра – мглистый и ясный.
Крылья мертвых – листья бурьяна.
Есть два ветра – фазаны на башнях
и закат – как детская рана.
Ни пушинки голубя в небе –
только хмель над каменной нишей.
Ни крупинки неба на камне
над водой, тебя схоронившей.
Пала с гор ледяная глыба.
Затосковали цветы и кони.
И ты застыл, ледяной архангел,
под синей тенью моей ладони.
Газелла о горьком корне
Вторая. На свете есть горький корень
и тысячи окон зорких.
Нельзя и рукой ребенка
разбить водяные створки.
Куда же, куда идешь ты?
Есть небо пчелиных оргий –
прозрачная битва роя –
и горький тот корень.
Горький.
С изнанки лица в подошвы
стекает осадок боли
и ноет обрубок ночи
со свежей слезой на сколе.
Любовь моя, враг мой смертный,
грызи же свой горький корень.
Газелла о темной смерти
Третья Хочу уснуть я сном осенних яблок
Шестая и ускользнуть от сутолоки кладбищ.
(поют Хочу уснуть я сном того ребенка,
по-испански) что все мечтал забросить сердце в море.
Не говори, что кровь жива и в мертвых,
что просят пить истлевшие их губы.
Не повторяй, как больно быть травою,
какой змеиный рот у новолунья.
Пускай умру нежданно,
усну на миг, на время, на столетья,
но чтобы знали все, что я не умер,
что золотые ясли – это губы,
что я товарищ западного ветра,
что я большая тень моей слезинки.
Вы на заре лицо мое закройте,
чтоб муравьи мне глаз не застилали.
Сырой водой смочите мне подошвы,
чтоб соскользнуло жало скорпиона.
Ибо хочу уснуть я – но сном осенних яблок –
и научиться плачу, который землю смоет.
Ибо хочу остаться я в том ребенке смутном,
который вырвать сердце хотел в открытом море.
Разговор по телефону (запись):
1 голос: Что мне с ним делать?
2 голос: Дай ему кофе, побольше кофе.
Касыда о плаче
Четвертая. Я захлопнул окно,
чтоб укрыться от плача,
но не слышно за серой стеной
ничего, кроме плача.
Не расслышать ангелов рая,
мало сил у собачьего лая,
звуки тысячи скрипок
на моей уместятся ладони.
Только плач – как единственный ангел,
только плач – как единая свора,
плач – как первая скрипка на свете,
захлебнулся слезами ветер
и вокруг – ничего, кроме плача.
Сонет
Пятая. Я боюсь потерять это светлое чудо,
Что в глазах твоих влажных застыло в молчанье,
Я боюсь этой ночи, в которой не буду
Прикасаться лицом к твоей розе дыханья.
Я боюсь, что ветвей моих мертвая груда
Устилать этот берег таинственный станет;
Я носить не хочу за собою повсюду
Те плоды, где укроются черви страданья.
Если клад мой заветный взяла ты с собою,
Если ты моя боль, что пощады не просит,
Если даже совсем ничего я не стою,--
Пусть последний мой колос утрата не скосит
И пусть будет поток твой усыпан листвою,
Что роняет моя уходящая осень.
Федерико1. Как-то меня спросили, что такое поэзия. Я вспомнил одного из моих друзей и ответил: "Поэзия? Это соединение двух таких слов, которые никому и в голову не пришло бы соединять, хотя соединение их рождает тайну, и чем дольше произносишь их рядом, тем более обнаруживается связей между ними и тем они оба таинственнее...
Федерико2. Поэзия бродит по улицам. Бродит, проходит мимо. У всего на свете есть своя тайна, тайна эта и есть поэзия. Пройдет мимо мужчина, взглянешь на женщину, заметишь, как, хромая, перебегает дорогу собака… все это так человечно, и во всем -- своя поэзия…
Федерико1. Бессмысленно рассуждать, где больше поэзии -- в мужской или в женской душе. Совершенно бессмысленно.
Никто не давал петуху разрешения быть таким, каков он есть: он вестник зари по собственному праву. Я пью за то, чтобы все мы почувствовали нужду в его пении, как заря нуждается в пении петуха, чтобы очеловечиться; пусть он будет верным знаком того, что наша жажда обновления всегда ждет крика петуха
Cомнамбулический романс
Федерико2: Любовь моя, цвет зеленый.
Зеленого ветра всплески.
Далекий парусник в море,
Далекий конь в перелеске.
Ночами, по грудь в тумане,
Она у перил сидела –
Серебряный иней взгляда
И зелень волос и тела.
Любовь моя, цвет зеленый.
Смолистая тень густеет.
Серебряный иней звездный
Дорогу рассвету стелет.
Смоковница чистит ветер
Наждачной своей листвою.
Гора одичалой кошкой
Встает, ощетиня хвою.
Но кто придет? И откуда?
Навеки все опустело –
И снится горькое море
Ее зеленому телу.
Федерико1: --Земляк, я отдать согласен
Коня за ее изголовье,
За зеркало нож с насечкой
И сбрую за эту кровлю.
Земляк, я из дальней Кабры
Иду, истекая кровью.
--Будь воля на то моя,
была бы и речь недолгой.
Да я-то уже не я,
И дом мой уже не дом мой.
--Земляк, подостойней встретить
хотел бы я час мой смертный –
на простынях голландских
и на кровати медной.
Не видишь ты эту рану
От горла и до ключицы?
--Все кровью пропахло, парень,
и кровью твоей сочится,
а грудь твоя в темных розах
и смертной полна истомой.
Но я-то уже не я,
И дом мой уже не дом мой.
--Так дай хотя бы подняться
к высоким этим перилам!
О, дайте, дайте подняться
К зеленым этим перилам
К перилам лунного света
Над гулом моря унылым!
Федерико2: И поднялись они оба
К этим перилам зеленым.
И след остался кровавый.
И был он от слез соленым.
Фонарики тусклой жестью
Блестели в рассветной рани.
И сотней стеклянных бубнов
Был утренний сон изранен.
Федерико1 Любовь моя, цвет зеленый,
Зеленого ветра всплески.
И вот уже два цыгана
Стоят у перил железных.
Полынью, мятой и желчью
Дохнуло с дальнего кряжа.
--Где же, земляк, она,-- где же
горькая девушка наша?
Столько ночей дожидалась!
Столько ночей серебрило
Темные косы и тело,
И ледяные перила!
Федерико2: С зеленого дна бассейна,
Качаясь, она глядела –
Серебряный иней взгляда
И зелень волос и тела.
Баюкала зыбь цыганку,
И льдинка луны блестела.
И ночь была задушевной,
Как тихий двор голубиный,
Когда патруль полупьяный
Вбежал, сорвав карабины…
Любовь моя, цвет зеленый.
Зеленого ветра всплески.
Далекий парусник в море,
Далекий конь в перелеске.
Четвертая: По-испански ветер, воздух и песня звучат одинаково
Первая: "Он изумительно читал свои стихи. К огромному сожалению, голос его не был записан, и те, кто его не слышал, не могут составить представление о мастерстве, с которым поэт читал свои стихи."
Четвертая: "Его смех был прекрасен, как обнаженная девушка."
Федерико1: На этой земле я всегда буду с теми, у кого ничего нет. С теми, кто лишен всего, кого лишили даже покоя нищеты. В мире борются уже не человеческие, а вселенские силы. И вот передо мной на весах итог борьбы: здесь – моя боль и моя жертва, там – справедливость для всех, и я опускаю свой кулак на ту чашу, чашу справедливости.
Четвертая. Золотая чесночная долька неполной луны положила на небесный скат свой детский подбородок
Вокальный номер. Солистка и хор.
Эпизод 16
" Интервью "
Женщины собирают у зрителей пустые бокалы.
Первая. В каком году ты родился?
Федерико1. В 1898, 5 июня.
Вторая. Где?
Федерико2. В Пастушьем Ключе, недалеко от Гранады.
Третья. Как зовут твоих родителей?
Федерико1. Федерико Гарсиа Родригес и Висента Лорка.
Четвертая. Откуда они родом?
Федерико2. Андалузцы, из Гранады.
Пятая. Что в твоем характере от отца?
Федерико1. Страсть.
Шестая. А от матери?
Федерико2. Ум.
Первая. Какие игры ты любил в детстве?
Федерико1. Те, в какие играют дети, из которых потом вырастают дурачки и поэты. Играл в церковь -- сооружал алтарь, служил мессу, устраивал театральные представления.
Вторая. Ты учился дальше?
Федерико2. Я много учился. В Гранаде, в школе Святого Сердца Иисусова. Я много читал, очень много. На экзаменах, однако, провалился с треском. В конце концов -- Университет. Полный провал на литературе и кастильской исторической грамматике. Но с другой стороны, я пользовался грандиозным успехом у своих однокашников -- все повторяли придуманные мной прозвища, словечки.
Третья. У тебя есть братья и сестры?
Федерико1. Да. Брат и две сестры.
Четвертая. Друзья?
Федерико2. Друзей много. Дали, Бунюэль… Всех не перечесть.
Пятая. Говорят, можно написать книгу о твоих проделках в Университете. Какая была лучше всех?
Федерико1. "Шалаш посреди пустыни". Случилось так, что мы с Дали остались без денег. Обычное дело. У себя в комнате мы устроили пустыню, соорудили шалаш, осененный ангелом (тренога от фотографа, на ней вместо камеры -- ангельская голова и крылья из накрахмаленных воротничков). Окно настежь -- мы, погибающие в пустыне, взываем о помощи. Два дня не брились и не выходили из комнаты. Половина Мадрида отдала дань нашему шалашу.
Шестая. Когда вы обычно работаете? Утром или, может быть, по ночам?
Федерико1. Когда угодно. Могу писать целый день, могу не писать целыми днями. В конце концов, речь идет о даре, который выпадает случайно. Поэзия -- дар. Я делаю свое дело, исполняю свои обязанности и единственное, чего не могу себе позволить -- это работать наспех
Первая. Расскажите о своей жизни.
Федерико2. О моей жизни? Разве жизнь прожита? Рассказывать о своей жизни -- значит говорить о том, что было, а я хочу говорить о том, что есть. Воспоминания детства, вплоть до самых ранних, для меня и есть самое трепетное настоящее.
Федерико1. Вот что я вам расскажу. Я этого никогда никому не рассказывал, потому что это -- мое, и только мое, настолько мое, что я никогда не задумывался, что это значит.
В детстве я ощущал себя единым с природой. Как все дети, я думал, что все вокруг -- всякая вещь, стол, стул, дерево, камень -- живое. Я разговаривал с ними, любил их. Возле нашего дома росли тополя. Как-то вечером я вдруг услышал, что они поют. Шелест тополиных листьев, колеблемых ветром, показался мне музыкой… И с тех пор я часами слушал их песню и пел -- вторил ей… Но вдруг однажды замер, изумленный. Кто-то звал меня по имени, по слогам: "Фе-де-ри-ко…" Я оглянулся -- никого. Я вслушался и понял. Это ветер раскачивал ветви старого тополя, и мерный горестный шелест я принял за свое имя…
Федерико2 (страстно): Если бы знать… Знать... Вот единственное, о чем я молю в этом мире у неба... если оно существует. Знать! Ежечасно. Всегда! Пускаемся ли мы в путешествие, желаем ли доброй ночи любимому существу, ты, я и все мы думаем о смерти, подстерегающей нас. Без этого неотступного, грозного, устрашающего наваждения, которым мы одержимы, наше существование было бы другим. Оно было бы другим, если бы мы точно знали его сокровенные пределы.
Федерико1 Смерть… Все напоминает о ней. Безмолвие, покой, умиротворенность -- её предвестники. Она властвует. Все подчинено ей. Стоит остановиться -- и смерть уже наготове. Вот сидят люди, спокойно беседуют, а вы посмотрите на ноги -- как неподвижны, как ужасающе неподвижны туфли. Безжизненная, мрачная, онемелая обувь… в эти минуты человек не нуждается в ней, и она мертвеет. Туфли, ноги, когда они неподвижны, мучительно неотличимы от мертвецов. Видишь их оцепенение, их трагичную незыблемость, и думаешь: еще каких-нибудь десять, двадцать, сорок лет -- и весь ты оцепенеешь, как они. А может, минута. Может быть, час. Смерть -- рядом.
Федерико1. Я не могу и на минуту прилечь на постель в туфлях. Когда я смотрю на свои ноги, меня охватывает предчувствие смерти. Ноги, когда они лежат -- вот так, опираясь на пятки, ступнями вперед, напоминают мне ноги мертвых, которые я видел ребенком. Так они и лежали -- недвижные, одна подле другой, в ненадеванных туфлях… Это сама смерть.
Федерико2. Вчера в театр пришла старушка и сказала, что хочет меня видеть. Ее провели ко мне. Она добиралась издалека -- из предместья. Я терялся в догадках -- что привело ее ко мне? Она бережно развернула что-то, завернутое в бумагу, посмотрела на меня, улыбнулась -- так улыбаются воспоминаниям -- и заговорила: "Федерико… Кто бы мог подумать… Федерико…" -- и вынула из конверта пожелтелую фотографию младенца. Вот это и произвело на меня самое сильное впечатление!
-- Ты знаешь кто это, Федерико?
-- Нет, -- ответил я.
-- Да ведь это ты! Здесь тебе годик.. Я жила по соседству, а в тот день, когда ты должен был родиться, мы с мужем собирались на праздник, да только на праздник я не попала, потому что меня позвали к вам - я ведь повитуха. Видишь, уголок согнут? Это ты согнул, когда был маленький. Как посмотрю на этот уголок, так тебя и вспомню…
Она говорила, а я и не знал, что делать. Мне хотелось обнять ее, заплакать, поцеловать портрет, отогнуть уголок… Ведь это я согнул его, когда мне был годик. Вот оно, первое мое деяние … во зло оно или во благо? Вот и все. Мне нечего больше добавить.
Где-то слышна скрипка.
Федерико1 Опять запело.
Федерико2 (печально).Это время.
Федерико1. Глухие лунные моря.
Федерико2. Все позади.
Федерико1. Лишь саван ветра.
Федерико2. И скрипка грустная моя.
Эпизод 17
" Театральный хэппенинг"
Зрителя играет Федерико2
Федерико1. Дамы и господа! Автор все-таки хочет, чтобы вы поняли: это не театр, это улица, -- и потому действительность вступает в свои права. И ему не нужна поэзия, мелодия, литература, он хотел бы преподать небольшой урок вашим сердцам -- на то он и поэт. Автор умеет сочинять стихи, и даже, кажется, неплохие, он разбирается в театре, но, знаете, всякое искусство наполовину искусственно (это не моя мысль, это мысль автора), и ему уже не хочется тащить сюда витую колонну с золотыми голубками и ароматы белых лилий. (За кулисы) Будьте добры, принесите мне кофе. Покрепче. (Садится. Где-то играют на скрипке.) Аромат лилий прекрасен, но мне больше нравится запах моря. Что только не пахнет морем!.. Но как донести до театра запах моря? Как зажечь звезду над партером?
Зритель. Снять крышу!
Федерико1. Не перебивайте!
Зритель. Имею право. Деньги заплачены.
Федерико1. То, что деньги заплачены, еще не означает, что вы можете перебивать актеров.
Зритель. Как это, не означает?
Федерико1. Нравится -- можете устроить овацию, не нравится -- можете освистать.. Сидите и молчите.
Зритель. Мнение зрителя -- закон для театра. Тем более что…
Федерико1. Сделайте милость, помолчите.
Зритель. Я купил билет, пришел в театр…
Федерико1. В театр? Здесь не театр.
Зритель. Как не театр?
Федерико1.Это не театр. Я же сказал. Это улица… Вам страшно, в этом все дело. Вы боитесь. Идите. Дома вас ждут чай, радио и жена, которая , обнимая вас, мечтает о футболисте из отеля напротив.
Зритель. Будь мы в другом месте, я дал бы вам пощечину.
Федерико1. А я бы подставил вам другую щеку. Трус.
Служанка (входя). Ваш кофе, сеньор.
Зритель. Не стоит обращать внимания, раз это не имеет отношения к действительности…
Федерико1. К действительности? А вы имеете представление о действительности? Знайте -- уже срублены деревья и выструганы доски. А четыре гроба уже стоят в витрине и ждут тех четверых, что сейчас слушают меня, и, может быть, одному осталось ждать не так уж долго -- всего лишь до конца спектакля.
Зритель. Я пришел сюда не затем, чтобы мни читали мораль и говорили гадости. Скажите спасибо, что вы в Испании, где уважают смерть. Где-нибудь в Англии вас бы давно освистали. (Зрительнице) Пойдем, дорогая.
Зрительница. Не хочу! Это интересная пьеса. (Зритель демонстративно уходит.)
Федерико1. А вы здесь остаетесь?
Зрительница. Да, мне интересно то, что вы делаете.
Федерико1. С вашего позволения. (берет у Служанки кофе.) Театр -- это так прекрасно. Серебряные кубки, горностаевые мантии…(Вздохнув).Ничего этого в театре уже не осталось. (Служанке). Почему такой скверный и почему так мало?
Служанка. Извините, я пролила на пол. Там так темно, сначала я столкнулась с рыбаками -- они пели, а на головах у них были свинцовые рыбы; потом на меня свалился тюль, весь в пыли, а они сказали, что это туман. Мне здесь как-то не по себе.
Зрительница заливается смехом.
Извините, сеньора, у меня в кафе не так, там светло.
Федерико1. Здесь нечего бояться.
Служанка. Да, конечно.
Федерико1. Пьяных у вас много?
Служанка. Что?
Федерико1. Я спрашиваю, пьяных у вас много?
Служанка. Да.
Федерико1. И о чем они говорят?
Служанка. Всякое -- чего пьяный не скажет! Вот вчера привели мальчонку и индюка. Поспорили -- кто раньше опьянеет. Мальчишке коньяк дали, а индюку -- анисовой да еще табака накрошили. Потеха! Мальчонка сразу опьянел -- об стену стал головой биться. А индюку после горло бритвой перерезали, а потом изжарили и съели.
Федерико1. И вы не вмешались?
Служанка. Я должна быть приветлива с гостями.
Федерико1. И не боялись?
Служанка (смеется). Кого ж бояться? Мальчонка да индюк! Ему уж горло режут, а он все брыкается. Да еще бритва тупая попалась, так ему еще рюмочку влили в клюв. Полчаса возились.
Федерико1. Довольно!
Служанка. Это что! А вот на карнавале в прошлом году пьяный приходит, на скрипке играет. До сих пор смех берет, как вспомнишь! Скрипку-то сам смастерил -- кота на стиральной доске распялил, лапы прибил, а вместо смычка -- терновый прут. Как он им по коту пройдется - тот вопит что есть мочи. Под эту вот музыку две сеньоры у нас танцевали, одеты обе лучше некуда -- в шелках и атласе. Одна -- Пьеро, другая -- Коломбина.
Федерико1. (Зрительнице).Вы уходите?
Зрительница . Это уже не театр.
Федерико1. Она говорит правду.
Зрительница. Не всю.
Федерико1. Конечно, не всю. Потому что от нее многое скрыто. (Служанке) Спасибо, вы свободны. (Та уходит). Надо отбросить в сторону букет водяных лилий и погрузиться по пояс в грязь, чтобы помочь другим собирать цветы и любоваться ими. Я испытываю настоящую жажду -- жажду общения с другими. Именно поэтому я постучался в двери театра и театру отдаю все свои силы и способности
Служанка (входя). Сеньор.
Федерико1. Да?
Служанка. Не могли бы вы распорядиться, чтобы включили свет?
Федерико1. Зачем?
Служанка. Я не могу выйти.
Федерико1. Иди налево по коридору, подымешь занавес, пройдешь репетиционный зал -- там лестница и выход. Что ты стоишь?
Служанка. Я боюсь. Там на полу туман -- надо идти по нему, а потом еще две птицы в нише, они большие…
Федерико1. Зажгите свет! Не бойся, это просто картон и крашеная бумага.
Служанка. Да. А кажется, что настоящие.
Федерико1. А если бы… а если бы настоящие?
Служанка. Ну! Если бы настоящие, я бы оборвала им крылья и отнесла на кухню.
Зрительница. Браво!
За сценой выстрелы, вбегают три актрисы и суфлер с красным носом. Суфлера играет Федерико2.
Федерико1 Что происходит? Дайте весь свет!
Первая. Какой ужас! Они близко!
Вторая. Надо спрятаться за кулисами. Там безопасней.
Выстрелы ближе.
Третья. (в ужасе). Дети! Мои дети! Они одни дома! На улицах солдаты -- на пройти.
Суфлер (пошатываясь). Кажется, они уже здесь, в театре.
Первая. Заприте двери!
Федерико1. Не запирайте! Театр открыт для всех.
Первая. Нет! Сюда им нельзя! Они разорвут тексты пьес, разобьют королевские бокалы, стеклянную луну! Они поломают декорации!
Федерико1. Пусть все рушат! Я сказал -- откройте двери! Я не хочу, чтобы живая кровь лилась у картонных стен.
Суфлер (икнув). Воля ваша. Но подумайте об экономике! В театре тоже есть своя экономика!
Федерико1. Что еще за экономика?
Суфлер. Экономика есть таинство, которое бессмысленно подвергать сомнению, и всякий разумный человек…
Третья. Дети! Мои дети!
Федерико1. К черту экономику! Вы слышите? Слышите?
Суфлер. Да. Дайте мне, пожалуйста, ваты, я заткну уши.
Третья. Дети! Мои дети! Я знаю, если в театр ворвутся солдаты, их убьют!
Служанка(обнимает ее). Успокойся! Они не убивают детей.
Третья. Убивают.
Федерико1. Вранье.
Третья. В прошлый раз у трехсот детей выкололи глаза.
Федерико1. Кто вам сказал? Кто изрыгнул этот бред?
Суфлер. Потрудитесь выбирать выражения и вести себя как подобает воспитанному человеку.
Федерико1. Я не умею вести себя! Я не воспитанный человек. Я смертник.
Суфлер. Какая чушь!
Третья. Я точно знаю. Мой приятель, очень известный журналист, был там и сам видел. Он взял как доказательство два живых глаза, голубых, носил их в лаковой коробочке и всем показывал.
Вбегает четвертая актриса. Волосы растрепаны, блузка разорвана.
Четвертая. Сейчас начнется бомбежка.
Третья (в истерике). Мои дети! Мои дети! Маленький ведь совсем без меня не может! Он у меня светленький, а дочка по утрам приходит ко мне и поет английскую песенку! Их убьют! Господи, их убьют!
Суфлер. Выведите ее, она мешает представлению.
Третья. Мои дети! Мои дети!
Вторая. Я не могу больше слышать, как она голосит. Я не могу больше выносить этот вой! Эй! Не так, а вот так: дети, мои бедные дети! И вскинуть руки, чтобы они трепетали, как листья в лихорадке ветра!
Третья. Мои дети! Мои дети!
Федерико1. Прекрати!
Суфлер. Я ее застрелю!
Все кричат наперебой. Наконец, все перекрывает звук падающей авиабомбы, который обрывается оглушительной тишиной. Сцена погружается в полумрак.
Эпизод 18
"Кладбищенский сторож"
Сторож(фонограмма). "Здесь это было, конечно… Тогда было больше оливковых деревьев… теперь прибавились сосны… Здесь нет никого, кроме них. Здесь нет никого, кроме учителя, двух бандерильеро и его, Лорки.
Больше никого не было. Здесь нет никого, кроме них… На этом самом участке они, значит, и лежат; чуть повыше или чуть пониже, но на этом участке… Зимой по овражку бежит ручей… Да, это тот самый участок. Тогда было больше оливковых деревьев… Вон там остались две оливушки, но здесь их было больше…
Они были уже наполовину закопаны, и нам только пришлось засыпать их землей… Да, это было здесь…"
Э п и л о г
Федерико1 "Теперь, прежде чем уйти – прошу прощения за то, что делаю это так скоро, -- я спою вам "Песенку об осле" (Напевает вступление, отбивая такт ногой)
Скончался серый ослик,
что шел с повозкой.
Господь его избавил
от жизни скотской.
И ту-ру-ру-ру-ру,
и ту-ру-ру-ру-ру.
Соседи шли проститься
там, где могила.
Мария в колокольчик
одна звонила.
И ту-ру-ру-ру-ру,
и ту-ру-ру-ру-ру...
Встает, застенчиво улыбаясь.
Я это сделал, потому что вы – добрые и потому что я вас люблю.
.Первая...Как-то под вечер мы с детьми гуляли по берегу, и Федерико разыграл целый спектакль. Он вдруг погнался за какой-то бумажкой, поймал ее, принесенную ветром, и объявил, что это "весточка от Маргариты". Развернул послание и стал читать:
Федерико1. "Милые дети! Пишет вам белый конь. Смотрите, как ветер треплет мою гриву! Я скачу за звездой. Скачу изо всех сил, но догнать не могу – не получается!
Федерико2. Я измучился, выбился из сил и погибаю – ветер скоро совсем развеет меня. Видите? Осталась уже только легкая дымка. И она тает".
Красная надпись на белой стене уже почти не видна…
+ + +