1800 метров над уровнем моря. Уютный деревянный домик в Карпатах. Запахи дуба и липы, запахи двадцатилетнего коньяка и воспоминаний. Я сижу, укутавшись в широкий клетчатый плед, в глубоком кресле-качалке и смотрю на огонь. Изредка я перевожу взгляд на них. Они обе передо мной, на теплом ворсистом ковре. За окном воет вьюга. Они молчат: красивые и мучительно близкие.
Одна - огонь и пламя, страсть и сумасшествие, другая - холод льда и мучительная тяга, одна - любовь, другая - боль.
Они такие похожие и разные одновременно. У них много общего - обе умны, независимы и остроумны. Но…но есть много всего, много разного и непонятного между ними.
Одна - луч весеннего солнца, другая - паутинка, поддерживаемая ласковым дыханием бабьего лета.
Мы встретились под усталым взглядом тяжелого дня. Мыслей в голове было мало. Точнее их почти не было. Здорово, что она решила все за меня, - я посмотрел на нЕе и решил что мы давно просто не бродили по городу. Мы любим иногда медленно побродить, как в музее рассматривая старую картину города.
Так бывает, когда ты делаешь два шага из мира стекла, пластика, бетона и оказываешься в другом месте, в другой вселенной. Мы словно провалились во временную яму, очутившись в начале двадцатого века.
Плотная кладка старых желтых кирпичей, деревянные мансарды, грязь и перекинутые на уровне узких подвальных окошек мостики. Жестяные крыши, покрытые облупившейся зеленой краской, и само настроение этого места выдернуло наши души из привычной полудремы. Я вдруг почувствовал, как в груди заворочалось что-то большое и теплое, я обнял Ее и замер, прислушиваясь к неслышным шагам чуда. Как это здорово, все-таки, понимать кого-то рядом с тобой, чувствовать тепло и …и свет.
Одна - дала мне боль, другая - горе, одна - любовь, другая - счастье. Я плакал, но слезы могут изменить только призрачную дымку реальности, - боль и ненависть же могут изменить тебя, сделать тебя лучше.
Мне очень жаль, но она умерла в 1875 году. Мои очумевшие от горя глаза до сих пор смотрят на неЕ влюбленно.
Нет, это невозможно, ведь в 1983 мы должны были быть с ней на карнавале в Рио. Я проповедовал цинизм на покрытых болью площадях Пекина и швырял свою душу на костры рукописей. Рукописей которые горели.
В восьмидесятых (не мучь меня, я болен любовью) я прочитал "Мы волки и нас по сравненью с собаками мало" и только много раньше понял свою ошибку.
Одна - в другой, такие понятные и мучительно ускользающие одновременно. Я с одной, и вдруг неожиданно всплывает образ другой - я не настолько хороший лжец.
Я еще плохо умею лгать себе.
Помнишь, мы сидели с тобой в маленьком, уютном баварском кафе. Вокруг бесновались истеричные молодцы со свастикой. Ты немного (чуть-чуть) боялась их и я чувствовал твое нетерпение.
Что ты хотела мне сказать? - Неважно, мне было хорошо, потому как я на единственный миг почувствовал что мы находимся с тобой в одном пространстве-времени.
Мы смотрели на Джоконду. Смотрели и мысли о самоубийстве бороздили наши головы. Потом мы разрезали картину на части и сожгли кусочки ее губ.
Я долгое время боролся с собой. Они терзали меня, тянули к себе, как тянут на себя одеяло холодной ночью.
Я хотел быть с одной, но не мог забыть о другой.
Мне было светло и тихо. Хорошо, как при полетах во сне.
Я встретил Ее целую вечность назад и просто прошел мимо. Так бывает всегда: то, что для нас важно мы узнаем только гораздо позже.
Я встретил Ее на границе мрака собственной души. Она улыбнулась ему и я понял: страдание - двигатель вечности.
Суть не в этом, и даже не в том, сколько счастья и боли она мне принесла - суть то как раз в другом: она - это часть меня (утверждать что лучшая было бы опрометчиво, потому как это может втянуть в дискуссию: а есть ли во мне вообще хоть что-то хорошее?).
Я убегал от нее, я причинял ей боль, иногда (надеюсь) радость - одним словом совершал весь тот комплект глупостей который совершают люди.
Я повзрослел, но некоторые детские идеи и представления не покинули меня до сих пор. И мне хочется плакать и смеяться, когда я нахожусь рядом с ней.
Одна - спелая, сочная осень, другая - робкая мстительница весна. Одна играет со мной приближаясь и уходя, другая - живет мной и во мне.
Я сидел напротив неЕ и мне хотелось сказать так много, так важно и красиво сказать, но слова разбегались как пуганые зайцы. Поэтому я взял на вооружение старую добрую тактику - я просто смотрел на неЕ. Должен сказать это на редкость увлекательное и как это ни странно опасное занятие, которое непосвященному я делать не советую.
Все шло хорошо. Хорошо довольно длительное время. Но все хорошее рано или поздно кончается (не правда ли знакомая ситуация?).
Однажды я проснулся утром и понял: очень зыбкая грань отделяет меня от безумия, от раздвоенности, которую вы обе мне даете. Я решил стать самим собой, собой, а не таким, каким вы хотите видеть меня.
Здорово, что вы можете читать мысли - не нужно наполнять тишину комнаты мокрыми дровами слов. Именно поэтому мы уехали так быстро, именно поэтому мы здесь. Вы обе прекрасно знаете, что для меня значат горы, вы обе прекрасно знаете, что для меня значите вы.
Сегодня утром, я взглянул в зеркало и кое-что понял: вы не сможете быть со мной вечно (парадокс - вы ведь и так со мной вечно) я устал жить страхом потерять себя, потерять, потому как вы - две половинки меня. Все в жизни я должен решать сам. Идите ко мне. Я помогу вам, я спасу вас от себя.
Ты Пламя и ты Лед - наконец-то вы встретитесь. Я тепло. Я спасу Вас…
Если бы кто-нибудь в этот снежный зимний вечер смог заглянуть в запорошенное окно маленького домика в Карпатах, на высоте где-то 1800 метров, он бы увидел странную картину: перед ярко горящим камином стоит на коленях юноша и своими старческими руками одну за другой, по очереди, вырывает страницы из двух лежащих перед ним книг, отправляя их в камин, отправляет почти неслышно приговаривая:
- Ты Пламя - иди к пламени, и ты Лед - иди к пламени, наконец-то вы встретились, наконец-то вы вместе, наконец-то вы мои полностью…