Начиналась весна. Пригревало, и угрюмые дворники скалывали с тротуаров своими тяжелыми пешнями лед, похожий на перченое, в прожилках, деревенское сало. Молодое солнышко робко улыбалось с небес, наполняя воздух улиц запахом земли и криками оттаивающих дворовых котов.
Помню, шел себе домой, с портфельчиком, в котором уютненько расположилась новенькая, только что отпечатанная МОЯ книжка. Я только что купил ее в книжном магазине, инкогнито, как простой читатель. Инкогнито это сильно, конечно, сказано, просто никто не узнал. Продавщица мазнула равнодушным взглядом, (хотя моя фотография анфас на супере), зевнула и обьявила довольно-таки нескромную цену. Ну что мне было, орать, что я ее автор? Но настроение мне это совсем не испортило, шел по улице, щурился на весну и напевал какой-то мотивчик, размахивая портфельчиком, как прогуливающий школу пионер.
Еще подумал - зачем перед домом трактор? Опять все перероют, перекопают, и сиди две недели без горячей воды. Просто наказание какое-то. И машина рядом с трактором - большая, черная, хромом и лаком сияет. ЗИС. Надо же. Ей ведь лет 60, не меньше, а выглядит как новенькая... Ну конечно, хозяин, небось, пыль с нее сдувает - все-таки антиквариат. Перегородил всю дорогу, сволочь, не пройти, не проехать.
Кое-как протиснулся между машиной и трактором, чуть не свалившись в лужу, сияющую нефтяной радугой. Чертыхнувшись, пошел к подъезду, вынимая ключи. И тут сзади хлопнула автомобильная дверца и голос:
- Петров? - властно и холодно так, с металлом. И как-то сразу не по себе стало от этого голоса, неуютно.
- Да... - оборачиваюсь.
А там высокий, молодцеватый, в перетянутой портупеей шинели. Фуражка, кобура, щеки аж синие от ежедневного тщательнейшего бритья. Желваками играет, и - руки за спиной - с каблука на сверкающий носок покачивается. Глаза голубые, прозрачные, как льдинки.
- Пройдемте.
- Куда?
- Куда следует.
Оглядел я его повнимательней: вместо погон кубики в петлицах, кобура для нагана, короткий козырек на фуражке... Все довоенного образца. ЗИС. Ну, ясно. Кино снимают. Или розыгрыш: где-нибудь скрытую камеру поставили и наблюдают, как народ реагировать будет на весь этот антураж. А потом по телевизору покажут.
- Ладно, ребята. Вы меня извините, конечно, но мне некогда. Как-нибудь в другой раз... - и разворачиваюсь уходить.
Но тут передо мной как из-под земли еще двое, красноармейцами одеты: шинелишки солдатские, винтовки, даже ботинки где-то раздобыли тех времен - тяжелые, грубые. Обмотки. И рожи вполне натуральные - никак не скажешь, что актеры. Ни дать, ни взять - из Тамбовской губернии в сытую Москву за лучшей долей приехали. А может, и натуральных ментов переодели. Долго ли? Один вроде постарше. Дорогу мне загородили, на лицах - то же, что у офицера, скучающее презрение.
- Слушайте. Я понимаю - у вас свои дела, передачи там, шоу, то-се... Но я действительно спешу. Я оценил вашу шутку, все отлично. Дайте пройти.
Я попытался их обойти, но один из "красноармейцев" довольно ощутимо ткнул меня в грудь прикладом. Это уже переходило все границы. Я обернулся к офицеру.
- Послушайте, лейтенант, или как вас там. Я писатель, а не киноактер. Прикажите своим людям дать мне пройти.
Лейтенант, все так же покачиваясь с носка на каблук, продолжал, как ни в чем ни бывало:
- Петров Андрей Викторович, 1970 года рождения?
- Да, да, что дальше? - это начало меня бесить. - Чем обязан?
- Вы автор этого?.. - Он выбросил вперед руку с зажатой в ней книгой в броской суперобложке. С моей улыбающейся физиономией на первой странице. Таким жестом предъявляют пропуск в очень солидные учреждения.
- Да... - Я был в полном недоумении. Конечно, книгу вроде бы заметили... И критика была неплохая... Но такая избитая тема... И тираж небольшой, хотя по нынешним-то временам... Так вот почему они так вырядились. Но неужели весь этот спектакль из-за моей скромной персоны? Зачем? Может, хотят в какую-нибудь теле-программу позвать? Да нет, бред какой-то. Или в кино? Они там все, киношники, долбанутые... Да, странный сегодня день, но, в общем, неплохой...
- Что вам угодно? - спросил я уже более миролюбиво.
Офицер как-то брезгливо оглядел книжку и вдруг резким движением швырнул ее себе за спину. Шелестя страницами и потеряв по дороге супер, мое бессмертное произведение улетело в колючие кусты и там застряло подбитой птицей.
Лейтенант снова заложил руки за спину и принялся раскачиваться на каблуках.
- Вы арестованы как враг советского трудового народа.
Мне стало скучно.
- Ха. Ха. Ха. Чрезвычайно смешно. Гениально. Я в восхищении. Очень свежо. Достаточно? А теперь дайте мне пройти, и закончим этот цирк.
Длинный перестал раскачиваться и аж побелел весь.
- Цирк? - процедил он с такой ненавистью, что я даже удивился - надо же, как переигрывает.
И тут он без замаха, коротко, но с такой страшной силой влепил мне поддых, что я сложился пополам, выронив портфель. Воздух вдруг стал густым и вязким, как кисель, я не мог им больше дышать. В глазах потемнело, и огромная, бесконечная Вселенная сузилась до размеров плевка на мокром асфальте. Я стал заваливаться вперед, прижав руки к животу, но красноармейцы подхватили, не дали упасть.
Офицер нехотя, с ленцой, поправил тонкую кожаную перчатку, запустил левую пятерню мне в волосы и рывком поднял мое лицо вверх.
- Щас ты, сука, посмотришь у меня цирк... - И как в "грушу" на тренировке, неторопливо-профессионально: раз, два, три...
Красноармейцы заржали. Офицер полюбовался на дело рук своих, вытер за-пачканную моей кровью перчатку о воротник моего же пальто и махнул солдатам - давайте.
И те потащили меня, как мешок с картошкой, через кусты и сугробы, мычащего и глотающего кровавые сопли и зубные осколки, в сторону от подъезда, вдоль дома, к спуску в подвал.
Лейтенант задержался. Он подобрал с асфальта мою шапку, очки, небрежно запихал в раскрывшийся портфель разлетевшиеся бумаги. Повертел в руках очки, оценивая на глаз качество оправы. Довольно хмыкнув, сунул их в карман, остальное зашвырнул в кусты. Неторопливо закурил, прищурился на солнышко, сладко потянулся и пошел вслед за солдатами, подобрав полы шинели, чтобы не испачкать их в снегу.
Перед спуском в подвал те остановились, сноровисто перехватили меня за руки - за ноги, и коротко эхнув, сбросили по лестнице вниз.
Сдирая колени и локти, ударяясь разбитым лицом о каменные заплеванные ступени, скуля от переполнившего меня липкого непереносимого ужаса, путая небо и землю, я полетел кубарем вниз, прямо в кошачью теплую вонь и темень...
* * *
Подвальная дверь со скрипом отворилась, и их нее показался старший красноармеец.
- Слышь, Сидоров! - крикнул он второму, знобливо притоптывавшему наверху, у начала лестницы. - Заводи трактор!
- Да чего его заводить-то, все равно ничего не слыхать, подвал-то эвон глубокий какой.
- Давай-давай, раз положено - значит положено.
- Ладно, ладно... Иду...
- Слышь, погоди. Угости-ка папиросочкой.
- А че - своих, что ль, нет?
- Да лейтенант все сдымил...
- Да брось заливать-то, лейтенант сдымил. Будет он твой горлодер курить. Он, небось, по спецпайку получает, нам с тобой и не снились такие.
Старший поднялся наверх.
- Ладно, Сидоров, не жмись.
Сидоров с недовольным ворчанием достал из кармана серебряный портсигар, раскрыл, протянул. Старший вытащил папиросу, замял гильзу, сунул в рот. Захлопнул портсигар, повертел его в руках, разглядывая. Уважительно присвистнул.
- Ты, Сидоров, я смотрю, время-то даром не теряешь...
- А че... - довольно усмехнулся тот - Надо экспроприировать экспроприаторов.
- Это точно. - Он закурил.
- Ну что, раскололся гад? - Равнодушно поинтересовался Сидоров, пряча портсигар в карман.
- Да ну, мы его и прижать-то толком не успели. Все выложил. У них тут целая контрреволюционная организация, вот ведь какое дело. Распустились они тут без нас, разбаловались. Воля, вишь...
Они помолчали, попыхивая папиросами.
- И имена, и где кто живет, всех сдал, гнида. Как на духу. Кто зачинщики, да кто надоумил, да кто денег дал, всех дружков своих, всех... Н-да, прибавится работенки. А времени уже... - он отогнул рукав шинели и долго смотрел на сверкающие часы на своем запястье - Вообщем, за сегодня не управимся.
Сидоров завистливо покосился на часы:
- Да ты, как я погляжу, тоже не пальцем деланный.
- А как же? Ну ладно, давай, заводи. Пора его расходовать, а то много чести - по полдня с каждой контрой ковыряться.
Он бросил окурок в сугроб и стал спускаться в подвал, на ходу передергивая затвор винтовки.
* * *
Когда сверкающая черная машина, а за ней и трактор, гудя моторами и чадя синим вонючим дымом, выехали из переулка и скрылись за углом, бабушки, день-деньской сидящие у соседнего подъезда, облегченно перекрестились - слава Те, Господи, пронесло иродов. А то взяли моду - раскопають канаву, изгадють все кругом, и сиди потом две недели без воды...