Неосторожные гримасы любви или почему кошке дается вторая жизнь.
ПОВЕСТЬ - ОТЧУЖДЕНИЕ
Наверное, Вазелинов был маньяком, потому, что он любил музыку. Не то, чтобы очень опасным, однако, соседи по дому, едва заслышав звуки его свирели, разбегались по углам, как тараканы. Он любил играть на свирели, когда лишь зачерствевший хлеб на столе напоминал ему о дне прошедшем, а дождь за окном был вездесущим, как постовой милиционер.
Милиционер одиноко стоял на своем посту, на перекрестке, ему было грустно, наверное, сегодня у него был праздник, на который его не пригласил усатый краснорожий начальник отделения. И Вазелинов и милиционер были в чем-то похожи, однако задачей первого было играть на свирели похоронный марш для раздавленных юннатами гусениц, да обмазывать случайных прохожих на улице глиной, а задачей второго было – всячески пресекать подобные правонарушения. Но, все-таки, они сильно напоминали друг друга.
Весь город жил своей обычной жизнью, которой живут города по утрам. Свежие вымытые троллейбусы показались из гаражей, а в них люди, толпою спешащие по своим неотложным делам, лишь дребезжащий смех старух, да позвякивание гаечного ключа и пустой бутылки в сумке у слесаря, напоминало о том, что люди, все-таки, очень живучие твари. Что бы не случилось, они всегда готовы выстроиться в очередь за кефиром, обсудить в ней проделки бездарных аристократов от политики, одеть на головы друг другу кошелки для яиц, а потом разбрестись по домам с протухшим кефиром и сметаной в чемоданах и забавных женских радикюлях. Вазелинов не любил этих людей, и, завидев очередную толпу, он сразу же перебирался на другую сторону улицы, где трамваи и автобусы оставляют на асфальте кровяные следы задавленных зверушек и осенних листьев.
Как и предписывалось законом, Вазелинов всегда носил при себе смирительную рубашку, а также справку, где был указан размер глазных белков и цвет его внутренностей.
Холодно, пустынно, страшно было в последнее время в этом городе, когда наступала ночь. Два-три разбитых фонаря, витрина кинотеатра, разукрашенная сюжетами интеллектуальных американских боевиков, жестокие огни казино, да одинокая проститутка, переминающаяся с ноги на ногу. Она всегда тут стоит. Нет клиентов, в аптеке кончились таблетки, люди страдают недержанием мочи, из вечерних окон доносятся звуки интимной порки и семейного скандала, вот и вся перспектива… Хоть бы кто-нибудь подошел к ней и подарил оленьи рога, тогда, глядишь и жизнь медом бы показалась. В мире царствует серость и Кондрату все чаще и чаще приходится надевать смирительную рубашку, а иначе, и четвертовать могут. В карамельном забытьи проходит вечер, ну нету в кармане испанского сапога, хоть плачь! И вот он уже спешит домой, чтобы включить телевизор и посмотреть интересный футбол из-за границы. Только футбол пошел какой-то странный, молодые интеллегентные люди в красных колпаках свирепо пинают ногами по полю чью-то отрубленную голову, наконец, забивают ее в очко унитаза, и диктор радостно кричит, что счет уже два-ноль в пользу Людовика двадцать четвертого.
Когда-то давно, когда нашего героя звали Пафнутий Копейкин, у него была светловолосая возлюбленная. Они любили сидеть где-нибудь в подъезде, где хлопали входные двери, швейцар подавал им крепкий кофе, и за дверями квартир верещали одутловатые обыватели. Он прекрасно помнил аромат невинных девичьих грудей, солоноватый вкус ее тугих губ, изгибы ее упругого тела, которые поддавались его кургузым пальцам с грязными обгрызанными ногтями. Возможно, это и называется любовью… Потом она доставала из-за пазухи позавчерашний картофель, и они начинали бросать его в двери жильцов, надеясь таким образом привлечь внимание олигофренов к метафизическому половому акту, который мог бы состояться между возлюбленными. Но обыватели думали, что пришли самураи, и снова будут жарить на огне чью-то живую печень, поэтому многие из них попросту прятались под кровать, а кто-то спешно звонил в милицию и истерическим тоном просил у участкового еще одну порцию манной каши. Иногда, в районе чердака любовники натыкалтсь на случайный халат уборщицы с первыми признаками гангрены. Однако они воспринимали смерть чужих вещей философски, вокруг халата сразу же начинался танец с дудой и колокольцами, а потом они соревновались в меткости слова, твердости руки и в быстроте кисти, пока, наконец, чудеснейшие абстрактные картины на покрывали назойливый халат с головы до пят. Их отличал собственный взгляд на искусство, и, по своему, они были правы.
Затем влюбленные прощались, упражняясь в красноречии, он вставал перед ней на колено и, поцеловав каблук ее изящного сапога, называл все это очень неприличным словом. Она лишь смеялась в ответ и победоносно обмазывала его лицо тюленьим жиром, чтобы лишний раз подчеркнуть его нездоровый румянец, и его по-чукотски расширенные глазные белки.
Однажды утром она ушла за хлебом, и с тех пор её не видел никто.
С тех пор он один. И лишь иногда открывает он ящик своего покосившегося письменного стола, достает ее письма, и перечитивает вновь и вновь о преимуществах умелой порки перед втыканием иголок в обнаженные ягодицы сельских жителей, а также о том, как неспешно обустроить мир запуская в утренние троллейбусы разъяренного опарыша, который спляшет для мирных сограждан, после чего люди станут светлее, чище, внимательней к своей одежде и мыслям окружающих.
А потом, он открывает окно и зовет к себе девственниц, которые с удовольствием пошли бы с ним на рыбалку, да вот боятся только, что поймают утопленника. На этот случай Кондратий всегда готов объяснить им куда прячется солнце, когда все апельсины уже съедены.
Ах, как бы ему хотелось поехать сейчас в Индию! Там, говорят, много девственниц, и нет метро. А если девственница лишится таки невинности, родители приводят ее за руку на стройку и замуровывают ее, заживо, в бетонную стену. Из стен с замурованными девственницами строятся заводы и производят они разную полезную дребедень. Только заводов таких немного, посколько девственницы в Индии стараются сохранить свою невинность, и в стены стало совсем некого замуровывать. Если бы Вазелинов приехал в Индию, он ввел бы там совсем другие порядки. Замуровывать в стены надо не девственниц, а назойливых соседей, которые своим внешним видом мешают размножаться домашним животным и толкают девственниц к первому грехопадению. Соседей гораздо больше, а значит больше стен, больше заводов, больше полезной продукции. Вот тогда Индия станет промышленно развитой страной, свершив очередное экономическое чудо. С индийской девственницей сначала надо поговорить по мобильному телефону. А потом она приезжает к тебе домой, чистит тебе ногти на ногах, читает задушевную могучую поэму на староякутском языке, а потом ты берешь ее с собой на рыбылку, где она будет доить корову, одиноко стоящую на берегу. И когда из воды извлекут труп очередного негодяя, она совсем не удивится, а поднесет тебе свежего молока и споет высоким голосом индийскую народную песню, о том, как раджа, стриг себе ногти, да и превратился в тюленя, а придворные его не поняли и стали кормить его колбасой с плесенью. Потом будет стриптиз, девочка прижмется к тебе горячим телом, просящим ласки, и в тот же миг на сосне умрет от стыда старый дрозд. А ты будешь стегать ее римской сандалей и, процитировав Гомера, положишь ее спать под сенью вечнозеленых деревьев и трав.
Все это, наверное, он видел в кино. А может быть такие картины рисовало его разгоряченное воображение? В реальной жизни его все складывалось совсем иначе. Он работал банщиком в театре воскового неповиновения, и смирительная рубашка всегда была при нем. Рано утром он просыпался, ковырял в зубах стамеской, надевал портки на подтяжках и шел на работу в театр. Люди вокруг него занимались нежным истязанием. Они подбрасывали друг другу в чай лобковые волосы, болели за различные футбольные команды, и норовили воткнуть английскую булавку в ляжку соседа, в общем, делали всевозможные глупости. А душа его жаждала подвигов. Но заниматься столь скучными делами ему не хотелось, он был скромен и благовоспитан, поэтому сограждане не любили его.
И вот однажды вечером он в который раз открыл окно. За окном дымилась полная луна, по стеклам бешено колошматил дождь, на посту, как всегда, стоял милиционер. И вот тогда он все понял! Весь смысл, вся суть окружающего его мира предстала перед ним, словно невеста, поющая на ночь матерные частушки. Надо подняться, обязательно подняться, встать, стряхнуть с себя этот бред, этот маразм. Надо жить! Надо любить или пороть девственниц, собирать грибы на заводах и фабриках, надо каждый новый день встречать так, будто завтра тебя уже не будет. Он выглянул в окно. На улице собиралась толпа, скоро должен был начаться митинг в поддержку отечественных производителей булавок, которые быстрее и больнее входят в ягодицы ближнего твоего. Он смотрел на них с высоты своего окна, и был потрясен количеством этих буйных и злых людей, дышащих друг другу в затылок. «Все, надо проснуться, сосчитать до ста, да пусть горит синим огнем этот мир! Два, три, четыре», - числа путались в голове, застилали мысли, мешали дышать. «Жрите свой кефир, колите свои жопы булавками, бейте друг друга батогами, забивайтесь в щели своих воняющих квартир, варите гороховый суп, орите, митингуйте; я Один из вас, но я ненавижу вас! Вы слышите меня, нелюди!!!»
Вазелинов вышел из дверей подъезда. Он был совершенно голый, потому, что одежда больше не была ему нужна. В руках, до хруста в пальцах, он сжимал свою повидавшую виды свирель. Еще два-три шага, и его увидит милиционер. Так и случилось. Милиционер увидел его, и Вазелинов подошел к нему вплотную. Он поднял свирель и начал играть государственный гимн, ему больше не было дела до этой толпы, до того, что подумает о нем страж порядка, до того, что случится с ним потом. Он просто играл и играл, свирепо выдувая из измученной свирели сильные и чистые звуки, потом, когда губы устали он упал на асфальт и корчился, корчился, корчился в судорогах, утробно рыча. Смирительной рубашки при нем не было… Никто в толпе не повернулся в его сторону.
Его подняли на рассвете, когда митинг закончился, и люди разошлись по своим обычным делам. Так же выползали из депо вымытые троллейбусы, те же старухи, дребезжаще смеялись, у слесаря в сумке так же звенели гаечный ключ и бутылка. Вазелинова уже не было там…
И только забытая свирель на асфальте, да воробьиный кал напоминали о событиях прошедшего вечера. Начинался еще один день.
16 октября, 1998 г.
Вл. Григорьевъ