Черный, черный поезд, название которому – моя жизнь. Снег под ногами. Истоптанный, скомканный, слежавшийся, грязный. И я иду и смотрю лишь на него. В голове звучат голоса.
«Не бойся, тебе не будет больно...»
Черные, черные вагоны – дни. Сколько смертей я уже пережил, и сколько раз упрямая жизнь делала из меня птицу-феникса. Тянутся, тянутся унылой каруселью месяцы. За мартом – апрель, весна теплеет и снова хочется жить...
И сны. Яркие сны. В которых есть любовь и лето. Как вспышки. Остающиеся на сетчатке глаза воспоминаниями.
Мальчик превращается в мужчину. Меняется все вокруг, но тянется, все так же тянется унылый черный состав.
«Я разумом решила быть с тобой, я тебя не люблю.»
С грохотом, вдребезги разбивается очередной мираж. Исчезают яркие краски, я опять просыпаюсь и остаюсь стариком в темноте наедине с черным поездом моей жизни.
Холодные, острые звезды, холодный снег и морозный воздух – где-то в глазах замерзают слезы, так и не успев появиться, замирает в горле комок. Только постель горячая, бредовая, а за окном – огни города. И снова хочется спать... Фантазия рисует блондинку с длинными волосами. Откуда-то из-за угла появляется весна и становится легко дышать.
Но унисон сна режет фальшивая нота. Горячечный бред, слова и свеча на кухне...
Тоскливо и медленно проходит еще один черный вагон: «Я тебя никогда не любила, мне просто было лестно с тобой...»
Широко раскрываешь глаза – и в них летит уже опавшими листьями холодный октябрь.
...Застилает, застилает глаза печаль... Медленно подходит ночь... Кончились стихи. Оборвалось порванной струной моя музыка. Я перешел в новый вагон, стал взрослее и прозаичней. Почему-то усталость. Почему-то неверие. Канун нового года, а я как на похоронах...
Жмешь руку очередному апрелю, а другой рукой зажимаешь горло собственной совести. Нырнув в лето, отшатываешься от пустых чужих глаз, но жадно пожираешь подачку истекающего жиром возбужденного тела.
Сумасшедший зимний город.
«Нет, Димочка...»
Голоса, голоса...
Во что верить? Только слабость. Просыпаюсь снова и опять встречаю себя. Себя – одного настоящего. Старика в пустоте, придумывающего себе сны.
И я опять придумываю пушистый снег, фонари и ее детское лицо. И наш роман длиною в лето – чуть ли не с 1 июня по 30 августа. Но вот она наклоняется, я ухожу от поцелуя, она всхлипывает и говорит: «Я люблю тебя...» Я ухожу...
Как часто я стал вспоминать. Память паровозом тянет черные вагончики моей жизни... А я все стою на подоконнике, а жить почему-то хочется. Только некуда. Серый лабиринт, из которого меня не выведет приснившаяся девочка. Потому что лабиринт – в моем мозгу, а кроме старика, глядящего на поезд, нет никого во всей Вселенной. Да и тот старик, взглянув в зеркало, видит меня...
Голоса, голоса... Стучат черные колеса, перекликаясь и будоража меня...
Серый тупик. Мне надоело играть в любовь, потому что я люблю на самом деле. И слова здесь лишние. Да и я, честно сказать, ни при чем – это только сны, тени заснеженных елок и голоса стучащих о рельсы колес...
Хочется понять. Но для этого надо сойти с ума.
Есть грань веры.
Есть грань неверия.
Чтобы измениться, нужно пройти грань веры.
Чтобы дойти куда-то, нужно пройти грань неверия.
Но если ты изменишься, если ты поверишь в то, во что нельзя верить – все неизменные скажут, что ты стал сумасшедшим.
Если ты двинешься в путь, если ты уйдешь отсюда, все оставшиеся скажут, что ты умер.
Катится, катится черный поезд. И где-то машет красным огнем последний вагон.
И все слова, цитаты и строчки песен, запавшие в душу – как постскриптум к моей жизни...
Ноябрь-декабрь 1997 г.