- …Ходили в школу, пили вино, бегали во дворе в футбол, иногда влюблялись в одних девчонок, а потом, потом как бывает в жизни пропали друг для друга лет так на пятнадцать. - Он вздохнул, глубоко затянулся и выпустив в потолок дым добавил, - вот только встретились мы с ним очень и очень, - он ухмыльнулся, - необычно.
***
Словно испуганный своей смелостью в середине зимы, осторожно лил дождь. По старой привычке я зашел в морг.
Я люблю хотя бы раз в неделю заходить в морг. Хорошо там, спокойно. Некоторым может показаться странной моя привычка, но мне нравится (или же я привык?), впрочем - какая разница?
Сторож меня знал и ждал. Каждый раз я приносил ему бутылку минеральной воды, обязательно "Боржоми" и обязательно холодной. Он молча пожимал мне руку, доставал граненый стакан, наливал туда минералку и подносил к глазам. Причудливо переплетаясь пузырьки газа метались за стеклом. Потом он брал щепотку соли, бросал в стакан и одним махом выпивал его. Поморщившись произносил:
- Во второе?
Я молча кивал и проходил во второе отделение.
Когда я попал сюда в первый раз, меня поразило социальное неравенство покойников: одни лежали в блестящих холодильниках, другие - на грубых деревянных полках в дальнем углу.
Пахло формалином, патокой и смертью.
Всякий раз, заходя во второе отделение я крепко зажмуривался словно переносясь в другой мир.
Новеньких было трое.
Старик, нелепо топорщивший синие, морщинистые ноги из-под серой казенной простыни.
Девушка, с отрезанным большим пальцем правой руки и стриженым ежиком белобрысых волос.
Мужчина, сидящий на тяжелом табурете без спинки прямо посреди комнаты.
Под моими ногами хрустнула бетонная крошка и он резко обернулся. Несмотря на трехдневную щетину, синяки под глазами, тяжелые складки морщин на лбу, спутанные клоки темных с проседью волос и то, что мы не виделись кучу лет - я узнал его сразу.
Целую вечность его безжизненные глаза смотрели на меня. Лопнувшие сосуды только усиливали жуткое впечатление - казалось сейчас он откроет рот и обнажив изящные клыки вопьется мне в горло.
Слеза, скатившаяся по моей щеке, смыла наваждение.
- Здравствуй, друг, - хриплым от волнения голосом произнес он.
- Здравствуй и ты…друг.
- Ночные клубы, дискотеки, выпивка, женщины, наркотики, деньги, слава и богемная тусовка, театр и забегаловка на углу, - безжизненно сказал он и не дождавшись ответа продолжил, - и за всем этим страх. Страх самого себя. Я устал бегать от себя, я пришел сюда договориться со смертью. Вижу, ты считаешь меня сумасшедшим.
- Нет, я считаю тебя жалким, - В его когда-то голубых глазах мелькнули отзвуки былого огня.
- Молчи, ты ничего не знаешь, - почти зашипел он.
- А мне и не нужно ничего знать, мне достаточно видеть. В зеркало давно смотрел? - буднично поинтересовался я.
- Мне холодно.
- Стественно, ведь это же морг. - Я произнес последнее слово издевательски протягивая последнюю букву.
- Ты помнишь, да? Ты не можешь забыть? Неужели ты так злопамятен? Ты просто всегда завидовал мне! - Он уже почти кричал ничуть не боясь нарушить покой окружающих. Поморщившись как от зубной боли, я подошел к лежащему на старом, облупленном лежаке мужчине, с неестественно вывернутой стопой и поправил сползшую набок простыню.
- Не кричи, простудишь связки, - сказал я прямо в покрытое красными пятнами лицо. - Ты повесишься или примешь яд?
Вдруг он успокоился, его лицо на мгновение замерло, словно отражая царящий вокруг покой, но потом смялось в жуткой гримасе заходясь смехом. Беззвучным смехом. Смехом когда смеются только глаза. Смеются беззвучно и от этого страшно. Страшно от тишины, давящей на рассудок, страшно от безумия, скорчившегося в дальнем темном углу.
Беззвучно смеясь он сполз на холодный цементный пол.
Я хотел предупредить его о возможности простудиться, но почти сразу же себя одернул - какая разница?
- Я любил ее, - вдруг жалостно произнес он, - а она, она любила меня. - Я презрительно посмотрел на него.
Поймав мой взгляд он выпрямился и почти спокойно произнес:
- Да это я сделал из нее то, чем она есть.
- Почему? - наверное в первый раз за вечер скрывавшаяся за жесткостью губ боль вырвалась наружу.
- Ты, ты виноват во всем, - его дрожащий палец указал на меня.
- Виноват в чем? В том что ты лживая, подлая, гнилая скотина? В чем? В том что все к чему ты прикасаешься, ты заражаешь чумой разложения? В чем я виноват?
Он устало посмотрел на меня:
- А почему я стал таким?
Я смутился.
- Потому что, потому что тебя таким воспитали.
- Кто? - Родители? - Ты знал моих родителей. Улица? - но ведь мы росли с тобой вместе, в одном дворе, как близнецы. Кто же меня так воспитал?
Я поднял глаза и посмотрел на грязный потолок над нашими головами. Он был прав: мы росли вместе, мы ели из одной тарелки, читали одни и те же книги и видели те же звезды.
- Ты виноват в том, что я стал таким, - его голос гулким эхом отразился от горящей под потолком лампочки. - Я любил ее, а она любила меня, слышишь, меня она любила, не тебя, меня, - в его облике вдруг проступило, что-то мальчишеское. - Ты! Это ты никогда не мог смириться с тем, что она выбрала меня. Это ты начал твердить мне что я подлец, что она - тварь, она обманывает нас с тобой. Что от жизни не нужно ничего ждать, от нее надо брать. Это ты подтолкнул мою руку там в переулке, там в темноте… Когда я вышел под свет фонаря, я увидел на лезвии ножа кровь - эта кровь на тебе, - он говорил и голос его звучал все глуше и глуше. - Человек такой, каким его делают слова окружающих. Ты твердил что я бесстрастный - я стал бессовестным, ты твердил что я сильный - я стал жестоким. Твои слова сделали меня тем, что ты видишь сейчас! Твои слова…
- Все на свете можно оправдать, - произнес я, но сам почувствовал неубедительность своих слов:, - "Неужели это я виноват во всем?" - мелькнула крамольная мысль, но лишь мгновение, мгновение, на которое я забыл скольких убил, изнасиловал и обманул стоящий передо мной человек. Человек, который убил мою любовь. Нет, он не убил ее физически, он развратил ее, втоптал ее чистоту в грязь, сделал ЕЕ шлюхой.
- Тебе незачем жить, сказал я, я лишенный всех эмоций, я - беспристрастный судья в маленьком царстве смерти., - Ты пришел поговорить со смертью - говори.
Движение клинка было мгновенным и неотвратимым - он даже не успел защититься или отпрянуть.
C глухим стуком его голова упала на пол. Я подошел, взял ее за волосы и посмотрел в глаза. Первый раз за много лет сделал это с безразличием.
- Прощай…друг, - сказал я, видя, как жизнь тоненькой струйкой слез вытекает из его глаз.
- Мир разваливается на куски. - Встретил меня словами сторож, - даже мертвецы теперь поступают кусками: у одной пальца нет, у другого - головы, - он всегда ворчал, всегда, когда я уходил…
***
Он докурил, и аккуратно потушил сигарету. Затем повернулся к зеркалу, поправил размазавшуюся помаду, одел ярко-зеленый парик, башмаки со смешно загнутыми кверху носками и шагнул в ярко освещенный круг манежа, спотыкаясь на каждом втором шагу, спотыкаясь, чтобы услышать благодарный детский смех.