Звёзды гасли. Они быстро теряли свой блеск, накопленный от яркой лампочки за долгий зимний вечер… И характерная для сумасшедшего запись в потрёпанной тетрадке:
«11 декабря.
Сегодня сделал звёзды и прилепил их к потолку. Теперь сплю под открытым небом».
С утра Вольдемар Григорьевич был жутко зол.
— Тебе известно, сколько лет у нас не делали ремонт?!— от такого крика вполне могла бы обвалиться штукатурка.
Николаша смущённо улыбнулся и поднял на врача виновато-ласковый взгляд. Николаша страшно стыдился своего невежества. Как досадно, ведь Николаше непростительно не знать, сколько лет эта небольшая и уютная лечебница обходится без ремонта. И вправду, сколько же?
— Пятнадцать!— Вольдемар Петрович грохнул кулачищем по подоконнику.
— Пятнадцать! — подтвердили болтливые стёкла.
Взгляд Николаши искривился в знаке вопроса. Молоденькая сестра, всегда неизменно бывавшая с Волдемаром Евгеньевичем на утренних обходах, ответила на немой вопрос кривым кивком: так-то, мол, а ты тут… Николаша не знал, куда девать своё худое тельце от взгляда Вольдемара Сергеевича, который, подобно детскому выжигательному прибору, оставлял на Николаше причудливые узоры. Николаша понурил голову, косолапо расположил ступни, затерявшиеся в не по размеру огромных тапках, и молча теребил рукав своей байковой пижамы. Вольдемар Андреевич тем временем подошёл к тумбочке, взял неосторожно оставленную тетрадь, несколько раз перечитал запись от 11 декабря и задал тетрадке строгий вопрос:
— Кто ему это принёс?
За спиной врача тут же возникла сестра с красной папкой и, прежде чем ответить, посмотрела на потолок. Из рустов высыпалась штукатурка, и теперь на потолке образовались уродливые параллельные желобки, а в промежутках между извилистыми трещинками едва виднелись зеленоватые кружочки разного размера. Хотя сестра считала, что потолок уже трудно испортить, но всё же эти кружочки казались ей не самым лучшим украшением.
— Так кто же? — Вольдемар Васильевич швырнул тетрадь обратно на тумбочку.
Сестра оторвалась от размышлений, поправила очки с оправой в форме крыльев бабочки, открыла красную папку, порылась в листах, захлопнула папку, приподнялась на носках, чтобы достичь уха Вольдемара Алексеича, и что-то туда шептанула. Затем снова приняла исходное положение и добавила:
— Вы же знаете, молодёжь очень такими штучками увлекается. В темноте на дискотеке всё это так классно светится.
И она несколько раз повела бёдрами, изображая себя в танце.
— Кхм…— кашлянул доктор и окинул её критическим взглядом.— Молодёжь? На дискотеке? Ну-ну.
Скрипло развернувшись, он направился к выходу. Складочка на спине его белоснежного халата приветливо улыбнулась Николаше. Николаша улыбнулся ей в ответ. Дверь захлопнулась. Сестра исчезла как-то сама собой.
Николашу звали не Николаем и даже не Колей, а совсем иначе. В единственной трёхместной палате он обитал один. Первого из соседей перевели в другое отделение, второго выписали. Новеньких пока не поступало. Николаша был очень доволен своим одиночеством. В палате на шесть коек ему никто бы не разрешил превратить потолок в звёздное небо. Да и кому понравится, когда на его небосводе загораются чужие звёзды.
Рабочий день Вольдемара Аполлоновича заканчивается в семь. Перед тем как из одного дурдома добраться до другого, то есть, до своей квартиры, Вольдемар Витальевич делает обход. К этому времени пациенты должны находиться в палатах, готовиться ко сну, который, хочешь ты этого или нет, начинается здесь ровно в девять. После девяти выходить можно в крайнем случае в туалет и только с разрешения нянечки. Если выход осуществлён без этого разрешения, нянечка обещает расстрел на месте. Наверное, поэтому никто самовольно не покидает пределов палаты, а больные между собой часто говорят, что видели в кармане надзирательницы блестящую рукоятку револьвера. Иные утверждают, что нянечка — агент ФБР и прячет в ящике стола гранатомёт.
Эта же нянечка помимо всего прочего созывает больных в столовую. В строгом соответствии с будильником, который, как молохольный, звонит три раза в день, она выходит на середину коридора, занимая при этом не меньше его половины, и громогласно вопиёт: «У-у-ужи-и-ин, вашу мать!»
До маленькой трёхместной палаты измученный Вольдемар Степанович добирается в самую последнюю очередь, потому как находится она в конце коридора. Здесь же, к слову, стоит и нянечкин стол, заваленный всегда журналами “Cool girl” и “Cosmopolitan”. Уже издалека Вольдемар Орестович замечает Николашу, который вопреки установленным правилам стоит в коридоре, прижавшись спиной к стене и подложив ладони под поясницу.
— Почему не в постели?— строго спрашивает доктор и, глянув на нянечку, добавляет:
— Что ж это ты, Марья Игнатьевна, за подопечными не следишь?
Нянечка отзывается не сразу. Она увлечена фотографией обнажённого торса какого-то молодца со страницы глянцевого журнала.
— А-а-а, этот…— не отрываясь от картинки тянет она.— Этого я знаю. Он смирный.
— А мне казалось, ты идёшь на поправку,— вздыхает Вольдемар Станиславович и по-отечески глядит на Николашу.
— Я? — испуганно спрашивает нянечка и непонимающе моргает, продолжая глядеть в журнал.
Николаша робко мнётся на месте, собираясь что-то сказать, но никак не может решиться.
— Марш в постель! — приказывает ему доктор.
— Я?— нянечка недоумённо поворачивается к доктору. Стул под ней протяжно стонет.
Вольдемар Поликарпыч устало вздыхает и собирается уходить. Не успевает он сделать и шагу, как в его рукав впиваются пальцы. С немым удивлением доктор смотрит сначала на руку, затем Николаше в лицо.
— Прошу вас, пойдёмте.— умоляет Николаша, увлекая за собой в палату изумлённого Вольдемара Махалыча.
— А как же я? — куксится нянечка.
Ничего не понимая, доктор проходит внутрь и под напором Николашиных рук, опускается на кровать.
— А теперь смотрите,— Николаша проповеднически поднимает палец кверху и отходит закрыть дверь и выключить свет.
Вольдемар Константинович смотрит на потолок, свет гаснет, в глазах надолго остаётся образ лампочки, заключённой в надколотый плафон. Когда же глаза привыкают к темноте, взору Вольдемара Ильича предстаёт необыкновенной красоты зрелище. Весь потолок, на котором теперь уже не видны уродливые русты, потрескавшаяся краска и датчик пожарной тревоги, усыпан звёздами. Как их много! И все разные! Вольдемар Игоревич находит единственное знакомое ему созвездие— Большую Медведицу, зачерпнувшую своим ковшом немного темноты у зимнего вечера и расплескавшую её по всей округе.
— Вон Полярная звезда,— поясняет Николаша, присев рядом.
— Вот эта точка?— доктор тыкает пальцем в небо.
— Да. А там— Кассиопея.
— Где? Не пойму.
— Вон, как буква «W».
— А! Вижу! А вон там?
— О, это моё любимое. Орион. Три звёздочки видите?
— Вот эти, рядком?
— Да, Пояс Ориона.
— Вы тут чего?— на полу зажигается полоска света. Видна чёрная башка.
— Не мешай, Марья,— отмахивается доктор,— заходи лучше звёзды смотреть.
— Вы где это звёзды в Москве увидели? — ворчит нянечка.— Разве что на Спасской башне.
— Тогда уходи, мешаешь.
Марья что-то обиженно бубнит, проходит внутрь, закрывает дверь и, остолбеневшая, остаётся стоять у входа, задрав голову к потолку. «Ой, а чё это?» — непонимающе шепчет она и почти крестится. Звёзды гаснут. Они быстро теряют свой блеск, накопленный от яркой лампочки за долгий зимний вечер. Скоро на потолке остаются едва различимые бледные точки, но ещё можно узнать Большую Медведицу, Кассиопею, Пояс Ориона…
— Да, это ты хитро придумал,— доктор хлопает себя по коленям и поднимается.— Я к тебе буду заходить, в твой планетарий.
Марья потрясена. Долго не может нащупать выключатель. Наконец ей это удаётся, и со щелчком в палате становится светло. Николаша и доктор щурятся после темноты. Доктор жмёт Николаше руку и направляется к двери. Складочка на его спине опять улыбается Николаше. Он отвечает ей улыбкой. Марья молчаливо пропускает доктора в коридор. Снова щёлкает выключатель, закрывается дверь. Николаша ложится на спину, подкладывает ладони под голову. Перед ним снова зажглись звёзды. Он тихо лежит и улыбается своему изобретению. Иногда освобождает одну руку из-под затылка и начинает пальцем соединять звёзды в свои собственные фигуры, а не в те, что знакомы каждому школьнику.
В остальных палатах больные засыпают без блеска звёзд над головой, без размышлений о созвездиях, а только в мыслях о том, что завтра будет на обед и не пристрелит ли их нянечка за непослушание.
Звёзды быстро гаснут. Николаша закрывает глаза, и никто не знает, куда уносится он в своих мечтах, так и не укрывшись одеялом.
…Весной Николашу выписали. А летом в лечебнице делали ремонт. Старательные маляры-штукатуры совершили чудо. Потолок теперь не узнать. Ровный, чистый, сияет свежей краской.