На антресолях трактирчика "Колокол и бутылка" мерцала худая свечка. Слабосильный светоч был установлен на грубом дубовом столе и окружен темно-лиловыми бутылками, растерзанными цыплячьими тушками и сломанными перьями лука. Часть стола была очищена от яств: в жиденькой лужице света лежал лист бумаги, над которым склонился человек с гладким волевым подбородком...
Прораб Килограммов подернул плечами и намертво вжался в кресло.
- Д’Артаньян! Д’Артаньян! Скачите скорее сюда! - доносился из лесу до боли знакомый голос.
Д’Артаньян спешился и, цепляясь плащом за кусты жимолости, выдвинулся на звуковой ориентир.
Благородный Атос бегал по поляне совершенно без штанов и возмущенно дергал бровями. Д"Артаньян участливо похлопал Атоса по плечу и уже открыл было рот, чтобы вербально ободрить друга, как с ужасом заметил огромную рыжую лилию на его правой ягодице. Гасконец нервно икнул и опасливо огляделся.
Оглушающе хрустя сухими костями валежника, из чащи выбрался на поляну Портос.
- А-а, вот вы где! - радостно прогудел он.
Д’Артаньян, все еще хлопая Атоса по плечу, поборол вероломную дрожь и, пытаясь придать твердость голосу, воскликнул:
- Черт возьми, Портос!..
Но с Портосом творилось что-то неладное: он не отрываясь смотрел на лилию и при этом как бы наливался изнутри чем-то эдаким - и вдруг с ревом:
"Е-есть в графском парке Черный пруд!" - убежал в чащу.
- Это она! Это Миледи! - Атос заплакал и стал сморкаться в платочек с вышитым на нем вензелем "К.Б.".
- Я убью ее! - вскричал Д’Артаньян и молнией унесся на край леса, где были оставлены лошади. Портос, страшно громыхая сапогами, побежал вслед за Д’Артаньяном...
Атос всхлипнул в последний раз и побрел в сторону деревни.
...Как-то быстро, незаметно стемнело, как, впрочем, всегда темнеет в этих местах в эту пору года...
В трактире "Колокол и бутылка" было темно и тихо. Атос подергал дверь - заперто. Мушкетер горестно вздохнул, отошел на несколько шагов, в последней надежде оглянулся - и тут заметил слабый свет в одном из окон второго этажа. Атос полез наверх с необычайною для его лет ловкостью.
- Какое счастье! Арамис! - воскликнул Атос, добравшись до цели. И ввалился в комнату.
Арамис, склонившийся над столом, даже не обернулся.
- Вы только взгляните, друг мой! - Атос сделал стыдливый полуоборот, намереваясь представить свой печальный зад взору Арамиса.
- Подите к черту, друг мой, - с легкими нотками раздражения ответил Арамис и охватил свои виски ладонями. Лист бумаги, лежавший перед ним, являлся не чем иным как последним письмом от герцогини Де Шеврез. В центре неумелой рукой была нарисована большая фига.
"Странно!" - вот уже в который раз подумал Арамис.
Атос опять вздохнул: "Пойду и утоплюсь в Черном пруду", - и вылез в чернеющий проем окна, чем-то порезав при этом лилию...
А в это время Д’Артаньян и Портос в задумчивости возвращались по освещенной луной дороге. На полпути они вспомнили, что сами же утопили Миледи еще в прошлом году...
Прораб Килограммов с трудом оторвался от чтения, захлопнул книгу и выключил лампу. Завтра на работу...
Прораб Килограммов промчался на стремительной карусели производственного утра; унимая одышку, взобрался на сонную горку полдня и, благополучно съехав с нее в умиротворяющую мягкость домашних тапочек, принялся за чтение.
...Лиловое утро вяло поднялось с востока. Портос уехал в Париж завтракать и отсыпаться. Щепетильный Д’Артаньян не мог позволить себе появиться в столице в запыленных ботфортах. Подъезжая к Черному пруду с намереньем привести себя в порядок после ночной скачки, гасконец заметил чью-то фигуру, которая, презрев утренний холод, плескалась на мелководье.
"Бог мой, Атос!" - узнал друга Д’Артаньян. Что-то, однако, заставило его остановиться и слезть с лошади.
Солнце, наконец, распустившимся бутоном засверкало над лесом, и в это время под звуки труб и барабанов из-за зеленого полога выехал Людовик. Пышная свита сопровождала его. Какой-то всадник с фальшивым бриллиантовым кольцом поверх черной перчатки вез на своем плече золоченую удочку.
Король Франции подъехал к пруду, трубы и барабаны смолкли.
- Голубчик, вы мне всю рыбу распугали, - попенял Людовик посиневшему Атосу.
- Я... Вы... в-ваше в-велии-чест-вва, - пытался оправдаться Атос.
- В Бастилию, - подавляя зевок, произнес король: сегодня он был явно не в духе.
Королевский поезд развернулся и величественно поплыл назад к столице, увозя с собой бедного Атоса.
Д’Артаньян, который все видел и слышал, вскочил на свою кобылу дерзкой масти.
- Иди жрать! Остыло уже, - над креслом зависла темная туча, готовая в любую секунду разразиться громом и молниями. Прорабу вдруг захотелось вскочить и вытянуть руки по швам. Но он поборол это дикое желание, пробурчал: "Да-да, иду", - печально выпустил пар из легких и побрел на кухню...
Когда маслянистые лучи солнца достигли антресолей трактирчика "Колокол и бутылка", они охотно преломились о бокалы с превосходным анжуйским, которое Арамис распивал в компании с таинственным францисканским монахом. Стол вместо скатерти был застелен большой картой Франции.
- Прованс и Летаргиния, - сказал монах, выбрасывая кости.
- Мои! - от радости Арамис поцеловал дулю на послании госпожи Де Шеврез...
В то время как королевский кортеж с неспешной монаршей скоростью возвращался с неудавшейся рыбалки, в Лувре, в маленькой комнатке, перед Анной Австрийской стоял на коленях блестящий герцог Бэкингем.
- Ай лав ю, Энн! - рычал герцог и все силился не то поцеловать руку королевы, не то покусать для пробы колечко желтого металла на ее мизинце.
- Ага, а подвески не отдаете! - капризничала Анна и прятала руки за спину.
- И не отдам! Сами же подарили! - страстно прошипел Бэкингем.
Королева изящно сползла в обморок.
- Ах, Анна! Не устраивайте истерик, - просил герцог, хлопая королеву по впалым щекам и пожирая глазами жемчужное ожерелье на ее чистой шее...
...Д’Артаньян остановил коня возле кабачка на улице Ночных Затейников и столкнулся с распаренным Портосом, который выбирался из его недр.
- Ха-ха-ха! Д’Артаньян! Дружище! Где вас черти носят? Вы знаете, о чем все утро болтает Париж?
- О чем же?
- Представляете, оказывается, король - этот ощипанный фазан - ненастоящий!
- Вот как? А кто же настоящий, позвольте узнать?
Портос прислонил свою, устрашающих размеров, ладонь к уху Д’Артаньяна и выдал благоухающую скороговорку:
- У настоящего короля на правой ягодице выколота красная лилия. От рождения, - закончил Портос и заговорщески икнул.
- Где-то я уже видел эту лилию... - проговорил Д’Артаньян в тугой задумчивости.
- И я... видел, - улыбка на лице Портоса сменилась волевым выражением напряженных мнемонических изысканий.
Вдруг со страшным ревом Портос побежал за угол, на ходу расстегивая свои необъятные штаны. Д’Артаньян последовал туда же.
- Вспомнил! - кричал Портос, при этом неловко изогнувшись, - Вот она, ха-ха-ха! Кланяйтесь мне, Д’Артаньян, кланяйтесь! Я король! - Портос захлебывался от радости.
- Вы дальтоник, - не дрогнув, отвечал Д’Артаньян. - У вас лилия зеленого цвета...
Прораб Килограммов тихонько заскулил.
...Портос застыл в позе мироновского "Дискомета", глаза его расширились. Д’Артаньян хладнокровно расстегивал свой пояс...
- Ух! - облегченно выдохнул Портос. На правой ягодице гасконца не было никакой лилии... Зато отчетливо пропечатался знак торговой фирмы Буонасье...
...Д’Артаньян машинально застегнулся. Водопад слез готов был исторгнуться из его васильковых глаз...
Килограммов вытер холодный пот со лба. Оконной шторой. Чего не делал уже одиннадцать с половиной лет.
- Ох, не огорчайтесь, друг мой, - уныло рассуждал Портос. - У нас есть еще шанс стать если не королями, то хотя бы маршалами. Помнится, у Арамиса я когда-то видел что-то похожее на благородный знак.
- Тогда вперед, в "Колокол и бутылку", - впрочем, особого оптимизма в голосе Д’Артаньяна не чувствовалось.
Прораб Килограммов отвел взгляд от страниц. Глаза бестолково поблуждали по весьма стандартной комнатке и остановились на кремовых шторах, недавно купленных Килограммовой... Внезапно прораба пронзила глубокая, как нефтяная скважина, мысль: “А ведь шторы кремовые оттого, что в их складках совершенно неразличимы светотени! В синих или, скажем, оранжевых они бы явственно ощущались!”
...Герцог Бэкингем вприпрыжку скакал по Парижу. Париж - мечта художников и поэтов со всего света, объял английского пэра всем своим неописуемым очарованием. Вдоль булыжных мостовых плыли цветные запахи дружной весны, жареных мясных блюд, утренних кокоток; в букет ярко вплетались ароматы идущих на службу офицеров и незаезженных лошадей... Из глухого переулка выплыла наглая рожа:
- Жизнь или кошелек?
- О кей! - жизнерадостно ответил Бэкингем и плюнул грабителю в левый глаз.
Уличный романтик присел:
- Англичанин?!
- Йес, Ай эм!
- Получай, гад! - шальной французский кулак смял холеный английский нос...
Бедный Атос сидел в Бастилии на нарах рядом со всяческим сбродом. Сброд сильно раздражал благородного Атоса: хохотливые бродяги и мазурики поочередно примеряли бархатные штаны, учтиво выданные королевскому мушкетеру тюремной администрацией.
Тяжелая дверь заскрипела и отворилась:
- Атос!
- Я! - вздрогнул Атос.
- К начальнику.
Мушкетер поплелся вслед за стражником, запамятовав по волнению и всегдашней своей рассеянности об аксессуаре своего гардероба.
Человек с фальшивым бриллиантом на пальце поднялся из кресла, завидев вводимого в комнату Атоса. Представился графом Дэ Бульоном и... как-то странно задергался. Атос сиротливо присоединился к дверному косяку и с недоумением смотрел на дергающегося графа. Пауза затягивалась...
Наконец, Атос произнес:
- Чем могу быть полезен, начальник?
Граф поспешно принял несуетливую позу и вымолвил было:
- Мосье... - но тут затрясся и рухнул в кресло. Мгновением раньше граф Дэ Бульон увидел отражение зада Атоса на полированной облицовке двери...
Прораб Килограммов закусил губу. Алая струйка сползла по неровностям подбородка с молодою ночной щетиною.
Атос очнулся на каменном полу одиночной камеры. Он лежал на животе, рука его была неловко подвернута. Зад ужасно саднило. Атос придал ущемленной конечности нормальное положение и сжал пальцы в кулак... Разжал... Потянулся к окончанию спины... и снова потерял сознание!.. Увы! - было отчего. На многострадальную задницу Атоса была натянута железная маска!..
...Через трое суток бреда, обмороков, кошмаров и невообразимого зуда мушкетер был выпущен на волю под подписку о невыезде за пределы королевства...
Возле "Колокола и бутылки" мушкетеры короля затянули удила и спрыгнули о коней. Портос первым ворвался в комнату на втором этаже. В то время как гигант сдирал штаны с Арамиса, Д’Артаньян уговаривал верещавшего благим матом монаха эфесом исцарапанной шпаги.
Наконец искомая область обнажилась...
- Ох! - с сожалением выдохнули мушкетеры: зад Арамиса был невинен, словно несорванный персик... если, конечно, не считать двух розовых складок от долгого сидения на жестком стуле...
Из тридесятых кварталов слабо доносились одиночные шумы ночных моторов. В ванной комнате изредка всхлипывали нутром своим трубы... Прораб Килограммов читал.
- Война! - кричал Бэкингем у себя во дворце, при этом прикрывая нос рукой. - Повесить всех французов, находящихся на островах!
- Милорд, это невозможно. В данный момент французов в Англии нет, - бесстрастно доложил придворный офицер в железном шлеме не совсем изящной конструкции.
- Бред! - вопил неумолимый герцог. - Французы есть везде! Всех вешать! Завтра утром предъявить Франции ультиматум!
- Требования, милорд?
- ...Ну...Ну... Потребовать под опеку английской короны крепость Ля Рошель! Двенадцать часов на раздумье!
- Милорд, но в ней французы!
- Не французы, а гугеноты! - закончил герцог и нервно удалился менять примочку.
Портос, Арамис и Д’Артаньян трое суток строили и обсуждали планы спасения Атоса из Бастилии. Варианты сыпались один за другим. Один другого дерзновенней и хитрей. Часы, дни, сны, пылкие фразы и стаканы с бургунским выстроились в одну звонко летящую в пространстве цепь... Вот эта цепь окутала Бастилию, промчалась по всем улицам и площадям Парижа... прогромыхала по южным и северным провинциям Франции... одним своим концом хлестнула Испанию, другим - варварскую Россию... неслась, охватывая дальние неведомые земли, подбиралась к безбрежью Вселенной... Первоначальное звено где-то затерялось...
Утром четвертого дня в "Колокол и бутылку" вбежал человек в запыленной одежде и всеобщим румянцем лица.
- Мушкетеры короля!
- Мы! - дружно гаркнули друзья.
- Война! Война с Англией!
- Урр-аа-а!
- Вот приказ господина де Тревиля, - секунду поразмыслив, посыльный вручил пакет Арамису, на челе которого проступала печать потомственного интеллигента.
Дверь трактира вновь распахнулась, и вошел, неуверенно переставляя ноги, Атос; его шаги сопровождались железным лязгом, выглядел он очень уставшим.
Мушкетеры переглянулись. Воцарилось неловкое молчание.
- Мой друг! В канун таких событий вы где-то пропадаете! - нарушил молчание Д’Артаньян.
- И кстати...- с ехидцей начал было Портос.
- Господа! - оборвал его Арамис. - Нас вызывают в роту.
Кардинал Ришелье сидел в кресле с очень высокой спинкой, пребывал в великой задумчивости и чесал за ухом свою любимую борзую.
- Ваше преосвященство, к Вам некая сеньора. Уверяет, что прибыла из Испании по Вашему поручению, - доложил мажордом. Невидимые стрелы вылетали из-под его бровей и впивались в хвост ненавистной собаки.
- Просите.
В залу вошла женщина в длинном плаще и надвинутом на самые глаза капюшоне. Коротким взмахом руки она отбросила капюшон, открыв при этом лицо... францисканского монаха, затем достала из-за пазухи два прошлогодних, сильно сморщенных яблока. Одно из них таинственное существо протянуло кардиналу, другое оставило себе и жадно надкусило.
- Чем порадуете, Мордаунт? - обычным мягким тоном спросил кардинал и протер свое яблоко о подол сутаны. - Лилию?
- Ищем, - ответил посетитель, жуя свое яблоко.
- Настроение военных?
- Упадническое.
- Писателишка?
- Нанят.
- Хорошо, - Ришелье встал, прошел к сейфу.
Мордаунт, получив тяжеленький мешочек, несколько замялся:
- Кхм, монсеньер...
- Ах да, вы, помнится, просили часть валютой, - и в дополнение к первому кардинал вручил агенту солидный пакетик молотого красного перцу.
Три часа... Три часа - дня ли, ночи, - пренеприятнейшие хронопункты. Тянет в дрему, апатию, пессимизм. Самое коварное время для пилотов, вахтенных матросов и творческих работников...
Прораб Килограммов, проскочил мертвую точку безо всяких перегрузок.
- Мушкетеры! Опасность надвигается на наше Отечество! Сумасбродный Бэкингем идет на нас войной! - де Тревиль откашлялся и продолжал: - За короля!
Столы были накрыты на плацу Школы Мушкетеров на улице Пуркуа Па. Рядом с командиром роты расположились его любимцы: Атос, Портос, Арамис и Д’Артаньян.
Следующим слово взял взводный, лейтенант де Жюссак. Выпили за королеву. Пили за маршала Гильома и борзописца Лафонтена, де Тревиля и Александра Великого... Первоначальный легкий застольный шум перерастал в уверенный гул.
Однако прогрессирующий уличный гам пересилил говорливых мушкетеров, занятых подготовкой к войне.
- Господа! Господа! - пронзительно закричал дежурный у ворот.
Мушкетеры подбежали к ограде и дружно удивились. Весь Париж, уже или еще стоявший на ногах, нацепив знак Фронды на шляпы, скандировал по команде герцога Д’Шампиньона:
- Хотим видеть короля! Видеть зад короля! Короля! Вуаля! Видеть зад короля!..
Д’Шампиньон, взобравшийся на сооружение из двух перевернутых и поставленных одна на другую повозок, произнес речь, содержание которой сводилось приблизительно к следующему. Париж - цитадель свободы! Париж, славный своими революционными традициями: Варфоломеевыми ночами, голодными, хлебными, мясными и прочими бунтами, дворцовыми и иными переворотами, - да разве может мириться с узурпацией престольной власти! Нет уж, коль правитель помазан на верховную власть зримым знаком - пусть покажет сей знак всему народу, и тогда - и только тогда! - будет ему всеобщая вера и покорность!
В Лувре творилось черт знает что! Королева исступленно молилась Святой Екатерине. Придворные бестолково носились по комнатам и коридорам, налетая друг на друга. Король Людовик взгромоздился на трон с ногами, подставив свой зад верному Ла Шане, который рисовал на нем лилию красной краской...
- Торопитесь, сир! - сказал вошедший без доклада маршал Гильом. - Бунтовщики разобрали мостовую под окнами Лувра, а какой-то дерзкий кондитер Планше обозвал меня ослом и сутенером!
- Я готов! - с достоинством ответил Людовик.
Двери королевского балкона отворились. Народ, бушевавший внизу, приутих. Вышел маршал Гильом, но толпа вновь засвистела, заверещала, заулюкала. Военачальник удалился. Наконец, показался сам король. Сверкали бриллианты и золотое шитье, лик венценосца источал уверенность и иронию, и только обрезки на шляпе из экзотического соболя покрепче вжались в тулью и поля... Под одобрительный, переходящий в восторженный, гул толпы король выдвинул небочтимую седальницу через перила... Но преддверье всеобщего экстаза осталось неперейденным. Где-то над собором Парижской Богоматери громыхнуло, вмиг хлынул дьявольский ливень, краска на заду Людовика моментально размокла и потекла на головы несчастных, обманутых парижан...
Тем временем флот Бэкингема пересек Ла Манш, и бравые англичане разбежались по прибрежным кабакам.
Прикрывая нос кружевным платком и заложив свободную руку за спину, Бэкингем, мрачнее тучи, прогуливался по Ля Рошели. Мимо прошелестела длинным плащом стройная демуазель. Капюшон ее плаща не скрывал хищного ротика. Слабые искорки в глазах герцога, едва вспыхнув, погасли... Тревожные предчувствия чердачным свистом овевали Бэкингема, дурные мысли по-крысиному шуршали во всех углах его мозгов. День был пасмурным...
В перспективе улочки опять показалась та же, укутанная в плащ,
девица. Поравнявшись с ней, Бэкингем прошипел:
- Черт с тобой. Пошли.
Революция победила. Король Франции Людовик был уличен в многолетнем обмане и под давлением общественности и толпы отрекся от престола. Сам престол исчез в неизвестном направлении и теперь, наверное, украшал кабинет какого-нибудь содержателя трактира... Ветер из разбитых окон лениво играл лоскутками и обрывками бумаг на полу пустого дворца...
Бывший монарх в одежде простого селянина сидел на берегу Черного пруда и ловил рыбку камышовой удочкой. Неподалеку бродила бывшая королева, собирая сухой навоз для костерка.
Маршал Гильом поступил на работу учеником пекаря. Его работодателем стал дерзкий кондитер Планше - ловкий буржуа, новоиспеченный председатель квартального комитета, сержант запаса.
Народ ликовал...
Однако эйфория постреволюционной недели резко пошла на убыль. С наступлением темноты Париж наводняли громилы и грабители в военной форме без знаков различия и в черных масках. Обыватели и фрондистские выдвиженцы, подвергшиеся нападению, уверяли, что по фасону и покрою плащи грабителей сильно смахивали на экипировку бывших королевских мушкетеров. Панический страх наводила на город банда гиганта по кличке Бордос. Поговаривали, что в составе банды есть железные существа...
Народ стал всерьез подумывать о реставрации жестких властных структур. Чем жестче, тем лучше. Этому, между прочим, способствовали листовки и прокламации, которые немыслимым образом ежеутренне расцветали на стенах парижских домов; грамотные парижане читали вслух несколько витиеватые но, безусловно, умные и правдивые тексты, подписанные "Аббат А".
Временное крушение светского центра на твердости церковной власти почти не сказалось. Кардинал Ришелье, окруженный бдительной охраной своих гвардейцев, благополучно жил в своем дворце и принимал посетителей.
- К Вам испанская сеньора!
- Проси.
В залу вошла дама, закутанная в плащ, откинула капюшон, достала из-за пазухи два позеленевших апельсина.
Ришелье отрицательно покачал пальцем. Оба апельсина полетели в сторону любимой борзой кардинала и непережеванными исчезли в ней, вечно не кормленной.
- Видели лилию, Мордаунт?
- Да, монсеньер. Своими глазами. Это Бэкингем.
- Надеюсь...
- Да, монсеньер... Был Бэкингем.
Кардинал тяжело поднялся и направился к сейфу...
Тусклое освещение лярошельской гостиницы сыграло с Мордаунтом злую шутку. Судмедэкспертиза Особого отдела английских войск при осмотре трупа пэра Англии не обнаружила на правой ягодице никакой лилии - как раз на этом пространстве, увы, уже покойного тела Бэкингема был выколот королевский герб и ниже едва заметный призыв: "Рэмэмбэр!"...
Прораб Килограммов, одуревший от ночного бдения, с напряженностью мыслей и чувств, захлопнул недочитанную книгу и с диким ревом "алягер ком алягер!" помчался в ванную... (Соседке сверху в ту ночь приснился странный сон... Которой утром она, впрочем, позабыла.)
В ванной прораб содрал с себя пижамные брюки и уткнул ожесточенную за ночь задницу в зеркало.
Зеркало правдиво отразило четкий контур красной лилии.