ГЛАВА ХІІ
1 Я - узник людей, ненужный им, жалкий, оборваный, грязный, бессильный, как муха меж двух стЈкол, солнце сушит меня, моя обитель - помои и унижения,
2 Под сапогом я начинаю хрустеть и мерзко пахну, кишки белой пеной рвутся из меня, пузырясь и лопаясь, как слюна на подбородке заболевшего бешенством,
3 При этом я пытаюсь петь песенки, придуманные мною же для детишек гестаповцев,
4 Меня держат на кухне в жестянке из-под сахара, я облизываю углы и в животе у меня сладко урчит, всЈ это похоже на срыв канализационного люка забродившими внизу массами,
5 Меня бросают в канистру с бензином и он щекочет мне ресницы, забиваясь в ноздри и рот,
6 Потом меня встряхивают и поджигают, я смешно верещу и метаюсь по полу, катаясь и визжа,
7 Меня тушат и ложат в спичечный коробок, - если коробок трясти возле уха, я начинаю жужжать,
8 ЕщЈ меня можно проткнуть иголкой, пропустить через меня леску и использовать вместо брелка для ключей,
9 Им размахивать над головой и, раскрутив до бешенной скорости, запустить над домами,
10 ЕщЈ меня бросают в аквариум, я барахтаюсь, а золотые рыбки хватают меня за ноги, наивные убийцы,
11 Красная сыпь и язвы на моЈм теле - от частых заключений в бутылочки от химикалиев, лекарств и фотопроявителей,
12 Я часто меняю пол, но больше всего мне нравится быть гермафродитом,
13 ЕщЈ я умею летать, меня сбивают с потолка веником или прихлопывают газетой, и, контуженный, я долго валяюсь под диваном, рядом с тапочками,
14 У меня отрастают рожки и копыта, их спиливают надфилем или пилочкой для ногтей, потом долго болит голова и ноги, я вою по ночам, и меня вышвыривают за дверь,
15 Также они любят шутить, натягивая мне мой нимб на глаза и на уши, я беспорядочно пытаюсь стянуть его, вызывая смех своими хаотичными движениями,
16 Я питаюсь чЈрствыми корками хлеба, подобранными в помойном ведре, битым стеклом, детскими игрушками, пью машинное масло и одеколон, ещЈ меня кормят газетной бумагой, от чего живот пучит,
17 Всему этому я благодарен,
ГЛАВА ХІІІ
1 Цивилизация мышей и пряников, застывшая скалой среди цветов и подъездов, белоснежная правда негроидной группы, интеллектуальный сон двоечника,
2 Отмирают и отпадают конечности, внутри, по соседству с печенью, набухают почки: скоро они распустятся, и какой сад получится из моих внутренностей,
3 Висящие на колючей проволоке, где ваши праздничные одежды, где ваши дороги в храм, водкой залиты глотки, свинцом нашпигованы мышцы, солнцем изнурены головы, жестью порезаны ноги, любовью искусаны сердца, - какие сувениры наклепают из вас завтра,
4 Мягкие игрушки темноты, бездомные кошки нелюбви к теплу, отстрел вас как дождь в лепрозорни, степная раса повелителей травы,
5 Я часто застываю стеной на трамвайных остановках, наблюдая превращения силикатного жидкого стекла в собственном теле, этот физиологический калейдоскоп разноцветных узоров анатомии,
6 Иногда мне хочется жить, я выпиваю две таблетки аспирина, читаю вслух Маркса и делаю себе ещЈ одно харакири,
7 Ты есть ложь,
8 Близится весна, - она вновь будет меня обкатывать танками тоскливых ночей, это жалкое подобие Апокалипсиса,
9 Из тетрадного листа я делаю себе мундир, разрисовываю его свастиками и орлами, я один в тишине, стоя на краю стола, я знаю, что у моих ног - весь мир,
10 Убогий и бесплатный, как наводнение в хосписе, это медицинский концерт онкологических забав и междометий, твоЈ разодранное горло, в него представляется неплохая возможность влить ещЈ пару капель спирта,
11 Графин в моей руке осушается сам собой, просто вчера ещЈ были деньги, наличие денег порождает пьянку, присутствие тебя порождает самоубийство, наличие меня порождает любовь и войну, - я выше Бога, ибо Бог - только любовь,
12 А ещЈ я не люблю, когда меня бьют,
13 Это тот самый капроновый шнур, на котором я вчера повесился, меня сняли, откачали, потом мы ещЈ долго вспоминали детали, обливаясь смехом,
14 Тебе незачем было идти по росе, туманами и противотанковыми рвами, эскарпами и звЈздами к моей могиле - на ней не растут цветы, там не приживЈтся картошка, а нахрен тебе ещЈ эта горстка земли,
15 ТвоЈ имя Мария, ты дева, ты дальше от Господа, чем я от гильотины, я вытираю тебе ноги знаменем из своей кожи: прости, завтра тебе будет больно,
16 Меня выносят из операционной, я знаю, что вместо сердца у меня теперь клейстер, это забавно,
17 И запомни единое: нельзя ни в коем случае впускать мир в себя, это закон спокойствия и умиротворенности, это мудрость и жизнь, ты должен смотреть в мир собой, не давай, никогда не давай смотреть в себя миру, - это первый шаг к суициду, это полное гарантированное саморазрушение, когда ты видишь коридор, залитый тусклым светом, перед собой - он уходит в мозг, тоннель через подсознание, им ты распыляешься в ничто, уносишься сквозняками Вселенной из собственного тела, это конец,
18 В тазик у окна из меня капает кровь - кому-то нужна эта жидкость, это красное небо вен, я смотрю как она покидает меня, мне очень хочется курить и спать, я не ревную,
19 К моему затылку приставлено сверло электродрели, ты помнишь, как вчера мы пили пиво и вскрывали себе вены, среди нас не может быть зверей и женщин, мы умираем только стоя, воскресая по понедельникам, мы едим только мясо, срезанное с наших обнажЈнных беззащитных спин, мы покрываемся плесенью и опилками, от нас пахнет ацетоном, мы имеем вкус творога, нас не любит никто, на нас молятся все, завтра мы сыграем в "русскую рулетку" и оставшийся из нас закопает тела остальных, он будет им памятником,
20 Самая хорошая погода - когда не стреляют, самые красивые женщины давно умерли: возьмЈмся за руки, друзья, пусть нас повесят хороводом,
21 На моих ресницах оседает зола и тени великих моголов, я умею куда лучше плавать, чем ты - топить, это вести с фронта о количестве зацелованных до смерти,
22 А однажды я столовым ножом сделаю себе трепанацию черепа и посею там розы - из них вырастут гаубицы, мы будем сидеть на скамейке и щелкать семечки, и подсолнечник забьЈт трупный запах, исходящий из наших пронумерованных душ,
23 А ещЈ меня искусают собаки, им будут делать уколы в живот, в пене алого цвета у моего разодранного рта в марте поселятся бабочки и сапЈры,
24 Выкинь всЈ - эта серая пыльца с ладоней и зацементированных склепов, эта простая мысль в мозгу, закопанные в моих следах ключи, девочка за колючей проволокой, и какая тебе разница, кто ушЈл в стену, я обязательно словлю за хвост этот туман в душе, радугу в мозгах, невысказанные слова и неприснившиеся сны, - всЈ то, что оседает на дне пакета Словом Божьим, пеплом сути и сущности, моя весЈлая стерва ростом с Дюймовочку, ласковая и нежная, мой нож просится мне в брюхо, и это всЈ, это просто нет ничего, это просто я открыл дверь, а за ней вдруг кончился мир, видишь, ему самому смешно,
25 Мне некого ненавидеть, потому ненавижу всех, меня любят лишь все, так почему я ещЈ упираюсь по дороге с крестом на спине, под ним кипит земля, под ним прогинается небо, люди, милые люди, стреляйте в меня - я целую вас, любите меня - я поджигаю мир, Манфред бы стал наркоманом, он видел бы узор на шторах мира с другой стороны, мой заманчивый бой,
26 И неведомо, в чЈм камень преткновения, сталь в сердце - ты пройдЈшь всеми дорогами и изберЈшь стояние на месте, от Бога нельзя убежать ногами, но его можно распять и убить в душе, - разум же можно лишь ненавидеть,
27 Надеюсь, теперь ты понимаешь, почему я стал офицером,
ГЛАВА БЕЗ НОМЕРА
666 И встал Он тогда, сплюнул. Вынул сердце, повесил на гвоздь. Стал человек. Вынул внутренности, бросил на ветер, и на прочие три стороны. Стал металл. Вынул душу, измазал ею человека и металл. Стала Война. И вскричал тогда Он матом, и проклял тогда Себя, и страшным именем обозвал весь мир.
777 Ибо вначале было Слово.
Мне тесно.
ПСИХОДЕЛИЧЕСКИЙ ВАЛЬС
Благоразумие - вот как это называется. ЕщЈ не было ни стихов, ни денег, ни национальных перверзий, и лошадей хоронили стоя, а в ласточкиных гнЈздах копошились недоношенные оловянные солдатики и бутлеги. Я вырос из тела Дьявола, ах, это потрЈпанное ненадЈжное сатанинское тело, как мало циана нужно тебе для кайфа! И какие-то твари в хаки потрошили его, набивали чучелом и выставляли в качестве экспоната на городских площадях, свалках, кладбищах и в прочих местах, где ещЈ можно застать непринуждЈнное человеческое веселье, вовсе не явившееся результатом массового расстрела.
И сквозь все незапоминающиеся испытания, розовые глазки, соловьиные косточки, белые лайки, жестокие девки, опоздания, неуспевания, шила в мягких тканях, расписания поездов и религий, - ты была рядом со мной, а где был я - это мы вычислим позже, на полях билета на самый последний сеанс, куда не допускаются ни дети, ни их случайные создатели, ни козлы Медеса, ни люди Иеговы, ни живые, ни мЈртвые, - только мы.
Благоразумный мир для нас.
Живущие чище, чем котята, да по штыкам, чего нам хотеть от Смерти? Валяющиеся в снегу, целующиеся на самом краю Вселенной, играющие в детей в перекрестье прицела, сажающие розы в эпицентре ядерного взрыва, пьющие пиво в Армагеддоне, как хотелось бы обнаружить твое тело в раю, твою душу - на дне океана снов и революционных костров, как свобода - кокетливая шлюшка с раскосыми глазами, изучающая мое поведение в когтях первородной зимы, о, моя принцесса запрещЈнных фильмов в эпоху санитарного милосердия, - это когда мне вырезали сердце, трансплантировав мудрость.
Нет хрипящих в терновнике, ты уговорила меня спасти их, и я сделал это, успел, хотя мой АК-74 и заклинило на второй обойме.
Нет пролетевших над гнездом кукушки, они долго молча барахтались в Лете, пока мы курлыкали им вослед.
Нет никого, кто смог бы хоть раз простить нас за то, что мы никогда не будем вместе.
Как танцующие на трамвайных рельсах.
И набрав чужой номер, искать тебя на задворках страха, не подозревая, как это смешно: казнить собственное отражение в зеркале, грустить о непрожитой жизни, и не догадываться, отчего ад воняет льняным полотном и малиной. О, святое простодушие! Валяться по концлагерным полкам в алой пене разлагающегося зерна, намертво приколачивать ещЈ одного заблудившегося ангела к распятию окна, и мечтать о тебе, как веря ещЈ, после всех войн, этому небу.
Не иначе, мы выпили горе.
Ну и что с того, что я, тварь, создание нежное?.. Наркотический транс земледелия - это поиск места для братской могилы, и чем станун наши разлуки, ссоры, поцелуи, если Библия вдруг не врет? Мы помолчим ещЈ вечность, забудем, что было с нами в этой убогой стране, и раскормим свои тела ладошками голубей, - пусть никто не запомнит лицо твое, мой Ангел по имени Море. Пусть все проклянут Время Волка, пусть воем блестят глаза одиночки, пусть на кафеле тюремных коридоров зацветЈт папоротник и оранжевые игрушки не полностью реанимированных разлетятся по кроватям и даблам тех, с кем по жизни ты пьешь пиво, кто из волчьей шерсти не прочь сшить себе саван, кто украл у Сатаны его скорбь, что должно было означать смелость, но значит лишь глупость. Люби их, одолживших тебе счастье!
Я помню эти ночи, эти звЈздные от боли ночи, их рваное бешенство, я катался по полу и ненавидел себя, я жрал ткань и как хорошо, что тебя не было рядом - ты через стену жила вместе с ними, ты окрашивала им закаты в свой неповторимый бесполезный цвет, для них начинался год, для меня начиналась война, ты стояла между нами, стараясь быть сразу лицом и к ним, и ко мне. Тебе завидует сам двуликий Янус, это круче, чем трахнуть себя.
И где эта вечная доблесть, эта кротость овчарок, словно бы вовсе и не вцепившихся мне в горло? Рыцари храпят по подворотням Назарета, пропив последние шкуры драконов и своих великолепных дам, завтра, завтра закончится срок, выйдет их время, любовь закончится водкой, - всЈ встанет на свои места.
Да будет так!
Видеть тебя - ещЈ не значит любить, но уже значит верить. Так и всЈ на этой дурацкой земле: чем дальше в лес, тем крепче сук. А всЈ остальное - лишь блажь похмельного синдрома.