Непосредственным поводом для написания этих заметок послужил следующий интересный пассаж, который я недавно обнаружил в одной статье о Бертране Расселе:
«Джордж Беркли заключил, что ощущаемое нами находится в нашем уме и что поэтому мы не имеем доказательства относительно существования вещей вне ума. Рассел настаивал на том, что хотя все, что нам известно о столе, мы узнаем из чувственных данных (наши чувственные восприятия), предмет нашего знания - это стол, а не наши восприятия. Тем не менее некоторые затруднения остаются: разные люди в разных обстоятельствах могут располагать совершенно различными чувственными данными относительно одного и того же стола. Разные люди, рассматривающие стол под различными углами зрения, по-разному воспримут его цвет. Настоящий цвет стола - это тот самый цвет, который видится нормальному наблюдателю с обычного угла зрения в нормальных световых условиях. «Но другие цвета, видимые в других условиях, имеют столь же веские основания считаться реальными», говорит он, и таким образом, чтобы избежать «фаворитизма», мы должны отрицать, что стол имеет один определенный цвет. Все другие свойства стола (форма, размер, текстура и т.п.) тоже являются переменными, если они воспринимаются разными людьми в неодинаковых условиях. Вследствие этого Рассел заключает, что мы не имеем непосредственного знания о свойствах стола, хотя мы можем судить, каковы его свойства, на основании «знаков», которые открывают нам наши ощущения, обусловленные свойствами стола».
По этому поводу два кратких комментария.
1) Что касается того, что объект «стол» всеми воспринимается по-разному.
Действительно, наблюдая стол с различных точек зрения, при разном освещении и т.п. мы будем получать различные восприятия этого объекта. Более того, разные люди по-разному воспримут его форму и цвет, в зависимости от особенностей своего зрения, а слепой – вообще не увидит никакого стола. Означает ли это, что нет корректного способа построить модель объекта «стол», и нельзя говорить о том, что «стол» имеет такие свойства как «форма» и «цвет»? Конечно, это не так!
Для объяснения своих восприятий мы строим модель воспринимаемого объекта, используя имеющуюся у нас модель самого восприятия (модель регистрации), которая объясняет, как именно должен выглядеть любой объект, имеющий «форму» и «цвет», в зависимости от положения наблюдателя, освещения и характеристик зрительной системы наблюдателя. И модель объекта и модель регистрации являются обобщениями производимых (или произведенных ранее) наблюдений. При этом модель объекта тем более удовлетворительна, чем лучше (в рамках данной модели регистрации) она объясняет (предсказывает) конкретное восприятие объекта и его свойств. А модель регистрации тем лучше, чем полнее она объясняет различия в восприятиях всех ранее наблюдавшихся объектов, описываемых в терминах характеристик «формы» и «цвета». Эти модели всегда связаны, так как нет восприятия без объекта, но нет и никакого знания об объекте, помимо того, которое получено через восприятие.
Поэтому и сами свойства объекта имеет смысл рассматривать только в контексте модели восприятия. То есть свойство крышки стола «быть прямоугольной» означает, на самом деле только то, что видимое нами изображение этой крышки всегда соответствует образу прямоугольного объекта с учетом законов проективной геометрии. Без учета этих законов (т.е. модели регистрации) ни о какой «прямоугольности» не может быть и речи. С другой стороны, «прямоугольность» данной конкретной крышки стола есть, тем не менее, свойство объективное, поскольку соответствующая ему модель (закономерность восприятия) не зависит от нашего сознания. Любой человек и даже фотоаппарат зарегистрируют то же самое (с учетом их собственной модели восприятия).
Такой подход позволяет естественным способом отделить элементы восприятия, порождаемые объектом, от особенностей, вносимых нашим способом регистрации. Нельзя сказать, чтобы такое разделение было хоть в каком-нибудь смысле «истинным» или «несомненным» само по себе (хотя оно хорошо согласуется с нашими обыденными представлениями). Это просто практически полезный способ «модульной» организации нашего опыта. Однако, вне этого разделения никак невозможно логически совместить изменчивость наших восприятий с устойчивостью наших представлений. Можно только отрицать либо одно, либо другое, либо всякую причинную связь между ними. Но в этом случае нет ни восприятия ни познания, а значит нет и никакого смысла о них рассуждать. Даже берклеанский Бог-иллюзионист вынужден вести себя так, будто это разделение имеет место и в чисто духовной реальности.
Далее. Воспринимая объект, мы используем несколько различных органов чувств (зрение, слух, обоняние, осязание, равновесие, ощущение температуры и т.п.), а теперь еще и показания массы различных приборов (которым, порой, доверяем больше чем себе). Но, как верно указывал Гегель, нам вовсе не дана в ощущении его «цельность», то есть целостная сущность данного наблюдаемого объекта. Осмелюсь предположить, что это, видимо, потому, что никакой такой «целостной сущности» у объекта и нет. Целостность объекта, как источника воспринимаемых нами свойств, есть результат нашего допущения при построении его модели в нашем сознании. При этом мы учитываем модели регистрации всех используемых нами органов чувств и затем производим окончательное комплексирование всей полученной информации. Модель комплексирования также является существенной частью общей модели регистрации и часто нас подводит. Так, увидев собственную машину, перекрашенную без нашего ведома в другой цвет, мы, вероятнее всего, будем введены в заблуждение и не сможем идентифицировать ее «целостную сущность».
Целостность объекта сомнительна и в структурном плане, так как то, что в одних условиях воспринимается как целое, может в других условиях рассматриваться как сложная совокупность или, напротив, как часть другого, большего целого. Человек есть совокупность клеток и часть общества. Так почему нельзя считать, что общество состоит непосредственно из клеток? Конечно, этому противоречит наш субъективный опыт. Но ведь нам ничего не известно ни о субъективном опыте общества ни о субъективном опыте клеток. Мы принимаем «целостность» некоторых объектов лишь потому, что у нас нет иного способа описать мир, кроме как в виде набора неких элементов и связей между ними, то есть – в виде моделей. И когда мы должны описать общество, нам удобно считать «элементом» класс, группу, нацию, семью или человека. А когда нужно описать человека, то «элементами» становятся органы и клетки.
2) По поводу «фаворитизма».
При одном угле зрения крышка стола «прямоугольная», при другом – «трапециевидная», при третьем – «четырехугольная», а при взгляде сбоку – и вовсе «прямолинейный отрезок» некоторой толщины. И ни одна из этих форм не имеет логического преимущества перед другой. Но разве отсюда следует, что данный объект не имеет вообще никакой «формы»? Отнюдь! И это легко показать именно логически.
С одной стороны, число различных форм, которые может принять прямоугольник при взгляде на него с различных точек зрения равно числу этих точек зрения, то есть бесконечно. С другой стороны, существует также бесконечное число форм, которые никогда не смогут явиться изображением данного прямоугольного объекта. Например, круги, эллипсы, треугольники и т.д. и т.п. Понятие формы как раз и означает, что объект отличается от других объектов по своим геометрическим характеристикам. Поэтому «формой» объекта можно считать всю совокупность возможных для него конкретных форм в отличие от тех, которые никогда не появляются при его восприятии. Такое определение вполне корректно, поскольку строго дистинктивно. Оно подразумевает объективность свойства формы, присущего данному объекту и всегда проявляющемуся при его наблюдении. Однако, такое определение нисколько не помогает с точки зрения практического использования, например при распознавании объектов.
В области машинного зрения существует теория морфологии Пытьева, которая вводит гораздо более компактное и полезное понятие «формы». В рамках этой теории «форма» как совокупность всех возможных форм описывается при помощи одного эталона и группы [параметрических] преобразований, совершаемых над ним. В нашем примере в качестве эталона можно выбрать прямоугольник (плоский параллелепипед), в качестве группы преобразований – проективные преобразования, а в качестве параметра – конкретное положение и направление взгляда наблюдателя. Такое определение «формы» практически (прагматически) эквивалентно введенному выше, так как приводит к адекватной классификации любого предъявленного изображения (регистрации, восприятия) данного геометрического объекта.
Важно отметить, что в качестве эталона можно выбрать любую частную форму, способную при помощи некоторых преобразований породить все «правильные» формы и ни одной «неправильной». Например, при рассмотрении «формы» круга относительно аффинных преобразований можно использовать в качестве эталона сам круг, а можно – любой из эллипсов. В таком подходе нет никакого «фаворитизма», так как все частные формы есть равноправные эталоны. Не важно, как назвать форму данного объекта – «круглой» или «эллиптической». Важно, что объект действительно имеет некоторую форму, отличающую его от других объектов.
Этот подход можно обобщить на восприятия любого рода. Возьмем к примеру «цвет». Если освещать стену цветным светом, то ее воспринимаемый цвет тоже изменится. Значит ли это, что стена вообще никак не причастна к впечатлению «цвета», которое мы воспринимаем? Ни в коей мере. Для нас «цвет» стены есть закон (модель) того, как меняется ее воспринимаемый цвет, в зависимости от того, каким светом ее освещают. В качестве эталона мы можем, например, принять тот цвет, который наблюдается при освещении белым светом. Тогда, если мы знаем параметр модели (цвет источника освещения), то сможем предсказать и видимый цвет нашей стены.
Таким образом, мы опять пришли к тому, что свойства объектов, с одной стороны, не могут быть описаны вне контекста регистрации, а с другой, непосредственно и объективно присущи именно самому объекту. Новым здесь является вывод о том, что только в терминах «субъективной» модели регистрации можно дать строгое, общее и при этом утилитарное (то есть практически полезное, применимое на практике) определение «объективного» свойства воспринимаемого нами предмета или явления.
Вот все, что я хотел сказать по поводу «теории восприятия».
* * *
Сначала я собирался здесь остановиться и не трогать в этих кратких заметках о теории восприятия еще и теорию познания. Но, перечитав их, понял, что, сам того не желая, уже переступил эту пограничную черту. Что и не мудрено, поскольку теория восприятия есть непосредственная основа теории познания. Или наоборот, в зависимости от того, каких взглядов вы придерживаетесь. В любом случае это вещи настолько взаимосвязанные, что корректно разделить их - задача чрезвычайно высокой категории сложности (а заодно и бессмысленности). Под силу только настоящему профессиональному философу. Я на это не способен и потому все же добавлю несколько слов о теории познания.
Вероятно, вы уже заметили, что во всех вышеприведенных рассуждениях я
a) утверждаю, что «объекты» внешнего мира существуют независимо от нашего сознания, и в то же время, что никаких самостоятельных «цельных» объектов-сущностей в мире нет;
b) доказываю, что предметы обладают некими объективными «свойствами», но сразу оговариваюсь, что свойства эти нельзя описать иначе как только в контексте их восприятия субъектом;
c) ни разу не использовал слово «истина» или «истинный», но все время говорю о «моделях представлений».
И это вовсе не компромисс позитивизма с агностицизмом, а единственно строгая и последовательная материалистическая позиция в гносеологии. В другом месте я уже излагал свои взгляды на этот предмет. Поэтому лишь приведу краткий перечень основных положений и затем сразу перейду к вопросу, который меня интересует в данный момент.
Итак.
- Мир существует независимо от нашего сознания. Все наши сведения об этом мире получены нами в виде чувственных восприятий.
- Познание – это активный диалектический процесс взаимодействия субъекта с внешним миром, соединяющий две противоположные тенденции: поисковую, выражающуюся в стремлении максимизировать количество новых данных (восприятий), и энтропийную, требующую минимизировать текущее количество полученной информации за счет построения моделей представления.
- Обе тенденции имеют изначально практический смысл. Поисковая тенденция обеспечивает процесс принятия решений постоянно свежей текущей информацией. Энтропийная тенденция предоставляет компактные и надежные модели элементов ситуации, позволяющие субъекту быстро принимать решения с учетом вновь поступающей информации.
- Формирование модели представления есть процесс группировки, ассоциации и структурного связывания восприятий как между собой, так и с элементами других моделей. Соответствие моделей исходным данным (восприятиям) имеет вероятностную природу. Критерием отбора «лучших» моделей является их энтропийность, то есть способность наиболее простым и вероятным образом описать уже имеющиеся данные (как бы «предсказать» их «задним числом»).
- Мы строим модели, стараясь организовать уже имеющиеся данные (объяснительная функция). Но их практическая ценность определяется тем, насколько они способны описывать будущие данные (предсказательная функция).
Таким образом, все наши знания о мире есть не более но и не менее чем иерархия воображаемых вероятностных моделей, построенных для объяснения наших прошлых восприятий и предназначенных для обеспечения более надежного управления нашими практическими действиями в будущем.
Вопрос же, который я хотел бы теперь обсудить, это вопрос о том, чем отличается понятие «модель представления», используемое мной, от понятия «относительная истина», которое используют некоторые материалисты и прагматисты.
Возможно, разница эта чисто терминологическая. Но за терминами обычно стоят нюансы смысла. Термин «истина» психологически нагружен платоновским значением «то, что есть на самом деле», «реальность как она есть». А термин «модель» делает акцент на произвольности, субъективности и направленной активности того, кто конструирует эту модель для описания данного реального явления.
Лично мне дело представляется следующим образом. Мир един, и в нем нет никаких «объектов». Сплошное квантованное пространство-время и больше ничего. Наше познание (процесс построения иерархии представлений) состоит из анализа и синтеза. На этапе анализа мы разбираем мир на такие части («объекты»), которые нам кажутся наиболее устойчивыми в вероятностном смысле единицами опыта. А на этапе синтеза – устанавливаем между ними связи, опять же, наиболее достоверные в смысле вероятности. В результате получаются модели (на каждом уровне - свои), которые описывают единый мир, как мир разделенный и вновь связанный. При этом проигрывается «цельность» единого мира, а выигрывается практическое знание.
Думаю, с этим согласится любой материалист или прагматист. Но я хочу еще раз отметить тот принципиальный факт, что мы сами разбираем мир на части. Разобрали таким образом (Солнце, Луна, Земля, люди, животные, камни…), а могли бы и каким-то совершенно иным. Важны лишь простота, общность и практическая применимость модели. Это почти тривиально, но, мне кажется, не все полностью осознают, какие логические следствия влечет за собой честное принятие такого утверждения.
Рассмотрим только два принципиальных аспекта этой проблемы.
1) Когда говорят, что «относительные истины» есть шаги приближения к некой (пусть и недостижимой) «абсолютной истине» (Энгельс), или когда утверждают, что «под истиной мы имеем в виду мнение, к которому суждено прийти сообществу тех, кто следует научному методу, если бы процесс исследования продолжался до бесконечности» (Пирс), то нашему воображению представляется последовательный ряд концентрических кругов все меньшего и меньшего диаметра, сходящихся к некой воображаемой точке. В такой схеме познания каждая новая парадигма не отменяет старую, но лишь целиком включает ее как частный случай. Это схема непротиворечивого линейного прогресса к одной статической точке. Она не допускает одновременного существования нескольких противоречивых мироописаний: одно из них должно быть ложным по определению. Предполагается линейная упорядоченность идей по шкале «ближе к абсолютной истине – дальше от абсолютной истины».
Между тем, не все модели мира можно линейно упорядочить. Какое из двух утверждений ближе к истине: «свет – это частица» или «свет – это волна»? Вряд ли можно дать однозначный ответ, потому что оба они в определенном смысле верны. Мы слишком легко делаем предположения о характере неизвестных нам бесконечных процессов. Кто сказал, что ряд «относительных истин» – это сходящийся ряд? События последнего века скорее свидетельствуют о том, что это ряд расходящийся. Пространственно-временной континуум теории относительности без всяких объяснений мирно сосуществует с квантово-механической картиной мироздания, и, кажется, этот факт никого уже не удивляет. А ведь это - физика – наиболее строгая и развитая экспериментальная наука. Ее практические успехи огромны. Но приблизились ли физики к «абсолютной истине»?
Я боюсь, что концепция сходящегося ряда «истин» однажды поставит под сомнение сам принцип научного познания. Так много необъяснимых явлений находится на периферии научного знания, что коренная ломка нынешней научной картины мира представляется любому здравомыслящему человеку вполне возможной и даже вероятной. Если следовать парадигме «сходящихся истин», то такая ломка обязательно означает крах научного метода; торжество мистики и абсолютного скептицизма.
Между тем, парадигма «моделей» не предполагает никаких априорных суждений о характере развития нашего познания. Термин «модель» акцентирует как раз тот момент, что идеи («истины») не существуют ни «до вещей», ни «в вещах», но только «после вещей», в нашем сознании. Мы можем заново разобрать мир на части и собрать его уже иначе, если это не противоречит имеющимся фактам и полезно для решения именно данной конкретной задачи.
Как уже отмечалось, познание – процесс диалектический, а значит, противоречивый. И вряд ли мы в праве ожидать от него непрерывного линейного роста совокупной меры энтропийности нашего миропредставления. Что касается лично меня, то идея расходящегося ряда «относительных истин» кажется куда более вдохновляющей, чем идея ряда сходящегося. Ведь вместо все более и более глубокого бурения одних и тех же выработанных «шахт», она сулит действительно бесконечный прогресс в неисчерпаемом исследовании, полном неожиданных открытий и невообразимых сейчас практических результатов в таких областях знания, о которых мы пока еще и понятия не имеем.
2) Термин «модель» указывает на абсолютную условность наших представлений. В то время как термин «истина» подразумевает буквальное сходство наших представлений с действительной природой исследуемого явления.
Например Сантаяна (однозначно считающий себя материалистом) заявляет, что под «истиной» он понимает то же, что это слово означает в повседневной речи: «Мнение истинно тогда, когда то, к чему оно относится, устроено так, каким его описывает мнение... Это вопрос тождества утверждаемого и существующего факта». При таком подходе «абсолютная истина» мыслится по аналогии, ну скажем, с предельно подробным макетом дома, воспроизводящим в уменьшенном масштабе все детали реального строения. А «относительная истина» – это такой же принципиально верный макет, но с меньшим числом подробностей. Акцент делается не на том, что макет полезен для планирования каких-либо действий, связанных с этим домом, а на том, что макет и вправду похож на дом, который он изображает. Точнее говоря, второе (сходство) объявляется необходимым и достаточным условием первого (пользы).
Рассмотрим, как соотносится такое утверждение с двумя важнейшими сферами нашего опыта – научным познанием [природы] и личностным познанием [другого человека].
Когда заговаривают о научной модели мира, я почему-то сразу вижу перед собой модель солнечной системы из фильма «Сердца четырех». Впрочем, подобные модели были, наверное, в любой советской школе: остроумное механическое устройство, в котором шарики-планеты движутся по проволочкам-орбитам вокруг лампочки-Солнца. Мне кажется, это крайне удачная аналогия того понятия «модели» природного явления, которым оперирует сегодня наука. Ведь никаких механических «орбит», по которым, как по рельсам, движутся небесные тела в природе не существует. «Орбиты» – чисто математическое понятие, используемое для описания перемещения планеты в пространстве и во времени. Но даже и математическое понятие здесь проиллюстрировано неправильно, поскольку, во-первых, планеты движутся не по кругам и даже не по эллипсам, а во-вторых, движутся они не с постоянной, а с переменной скоростью. «Ну и что, - ответит мне сторонник буквального понимания «истины», – это как раз и означает, что данная модель недостаточно похожа. Это просто более грубая модель, то есть относительная истина». Но позвольте! Дело не в том, что модель недостаточно подробна, а в том, что в ней отсутствуют одни принципиально важные элементы (силы гравитации и инерции), и вместо них введены другие, несуществующие (механические «орбиты», приводимые в движение механическим же двигателем). Это уже называется не «непохоже», а просто «неверно».
Но самое интересное заключается в том, что буквально так и представлял себе устройство мира сам Коперник. А значит, и непохожая и даже «неверная» модель может быть полезна с практической точки зрения. Как до нее была полезна еще более «неверная» модель мира Птолемея с Землей в центре. Как после нее была полезна «планетарная» модель атома Резерфорда. Уж атом-то (опять же как мы теперь знаем) ну нисколько не похож на солнечную систему. И частицы - не планеты, и даже не то чтобы «частицы», а вовсе какие-то невообразимые «вероятностные волновые пакеты». Но в свое время «неверная» и «непохожая» планетарная модель атома была чрезвычайно полезна для объяснения экспериментальных данных и помогла существенно продвинуть вперед наше познание.
Да что там. Теперь, после Эйнштейна, мы знаем и то, что и никаких Ньютоновских «сил», «масс», «времени» и «пространства», отдельных друг от друга, в природе тоже не существует. А есть единое пространство–время-энергия, существующее по законам неевклидовой физики-геометрии. И тем не менее, в обыденной жизни мы продолжаем использовать и механику Ньютона, и геометрию Евклида, и даже термины «заход» и «восход» Солнца, прямо противоречащие гелиоцентрической научной парадигме. Ну и что? Все эти модели – уместны и полезны в своей области применения. «Модель», в отличие от «истины» вовсе не есть макет объекта, построенный по его образу и подобию. Важно лишь то, что в рамках модели мы можем объяснить прежние и предсказать будущие события, связанные с соответствующим предметом или явлением.
Многие ученые сходятся на том, что современные квантово-механические объекты вообще никак нельзя себе вообразить. Потому что в нашем повседневном опыте просто нет ничего такого, что было бы действительно на них похоже. И это нисколько не мешает исследователям продолжать познание микромира, прогресс которого подтверждается все новыми и новыми успешными экспериментами. Однако, нельзя же про математическую модель сказать, что она представляет объект «таким, как он есть». Объект не состоит из цифр и формул. Поэтому (следуя литературной традиции Ницше и Фрейда) можно сказать, что современная наука находится уже «по ту сторону Истины». То есть в царстве моделей - условных, но полезных. Куда приглашает последовать за собой и философию.
Наконец, приведу последний и на мой взгляд – наиболее сильный аргумент относительно необязательности сходства модели и представляемого ей объекта. Дело в том, что само понятие «модель» не есть нечто, специфически присущее только лишь нашему, человеческому способу восприятия действительности. И речь идет даже не о кибернетике и вычислительной технике, которые, безусловно, являются слепком человеческого разума, а обо всей живой природе в целом. Генетический код любого живого организма является его абсолютно полной и строгой моделью с точки зрения описания биологической структуры и характеристик. И в то же время молекула ДНК никоим образом не похожа на сам этот организм. Напротив, это унифицированная модель, используемая для кодирования и передачи информации в пределах всего класса живых организмов. Таким образом, природа не ориентируется при построении живого организма на его «идеальный образ», «маленький макет», но использует модель-ДНК, которая устроена и «выглядит» совершенно иначе, и тем не менее содержит все необходимые сведения об объекте.
Мне кажется что этот пример решающим образом свидетельствует в пользу того, что главная характеристика «хорошей модели» – ее работоспособность, а вовсе не сходство с описываемым объектом.
Теперь обратимся к тому, как происходит самое вроде бы обыденное и бытовое «познание» – познание личности другого человека в общении с ним.
Здесь мы, конечно, вступаем на крайне зыбкую почву. Многие философы считают даже, что на грани межличностного взаимодействия вообще заканчивается сфера объективного познания и начинается нечто совсем иное. Так, Мартин Бубер утверждал, что сфера познания есть область отношений «Я - Оно», в котором субъект участвует не полностью, и именно потому способен выступать в роли наблюдателя. А в отношениях «Я - Ты» никакое традиционное познание невозможно, а возможно только интуитивное слияние и взаимопостижение субъектов. То есть возможно, если оно вновь низводится на уровень «Я – Оно», но именно поэтому и нежелательно.
Обсудим эту идею.
С одной стороны, само разделение межличностных отношений на отношения типа «субъект-объект» и отношения между субъектами можно принять в качестве полезной классификации. Более того, можно согласиться и с тем, что подход, рассматривающий человека только в рамках модели «Я – Оно», действительно несет в себе существенную опасность с точки зрения его познания как личности. В другом месте и по другому поводу я уже приводил следующий пример. Рассматривая человека как физический объект, можно составить вероятностную пространственно-временную модель его перемещений по городу. Эта модель будет, скорее всего, обеспечивать чрезвычайно хорошее предсказание его поведения в указанном плане. Более того, сравнив модель данного индивида с аналогичными моделями для других ему подобных, можно классифицировать его (то есть отнести к тому или иному типу «перемещающихся»). Можно ли сказать, что построив такую модель мы «познали человека»? Очевидно, нет. Мы только описали один из аспектов его существования. Насколько существенным является данный аспект природы человека? Иными словами, насколько достаточным является такое описание человека? Смотря для кого и для чего. Для киллера данная модель является фактически исчерпывающей. Что многократно подтверждается практикой.
С другой стороны, на мой взгляд, ничто не указывает на то, что в межличностных отношениях возможно какое-либо «непосредственное интуитивное познание» сущности другого человека. Общаясь с другим человеком, мы действуем, исходя из нашего представления о нем, далеко не всегда подтверждающегося на практике.
Обратимся к литературе. Вот например сцена из «Живых и мертвых» Симонова, в которой приемный сын Серпилина пытается объяснить отчиму свое давнее предательство (когда Серпилина арестовали, сын публично от него отрекся и взял фамилию родного отца). Сын говорит: «Хочу, чтобы ты знал. Я никогда, ни на минуту не верил, что ты действительно враг народа». Он говорит это потому, что для него самого главное то, как он относится к отцу, а не то, как он вынужден был поступить под давлением жестоких обстоятельств. Он надеется, что отец поймет его и простит. А Серпилин отвечает ему на это примерно следующее: «Я сомневался, но гнал от себя мысль, что это могло быть так. Я думал, тебя обманули, запутали, и ты поверил. И потому отказался. Но, если ты не верил, то как же ты мог так поступить?». У Серпилина другая модель поведения человека. Человек поступает всегда согласно своим убеждениям, и никогда – вопреки им. И именно вследствие этой исходной нестыковки моделей, попытка сына оправдаться заранее обречена на провал и естественно приводит лишь к тому, что мнение о нем только еще более ухудшается
Напомню, что, разбирая этот пример, мы говорим здесь не о том, кто прав и кто виноват. Но лишь о том, что даже близкие люди, которые провели вместе долгие годы, как правило, имеют друг о друге весьма неполное, а часто и вовсе неверное представление. Потому что у человека действительно есть только два способа «познать» другого человека: либо изучать его как посторонний и чуждый объект с заранее неизвестными свойствами (отношение «Я – Оно»), либо признать его подобным себе и думать о нем, как о себе (отношение «Я – ты»). Второй путь предполагает, что для того, чтобы по-настоящему понять человека, нужно «стать на его место». Желать для него того, чего ты желал бы для себя, и страдать, когда ему причиняют ту боль, ту неприятность, которую могли бы причинить тебе. Это путь эмпатии, которую многие считают основой морали. Однако, вряд ли это путь познания личности именно данного конкретного человека. Ведь ни один человек не тождественен другому. Но нам достоверно дан в нашем опыте лишь один пример человеческой личности – наше собственное «Я». И потому, строя свои представления о других по своему образу и подобию, мы изначально обречены на взаимное непонимание. Безусловно, прогресс в понимании другой личности (как и в любом познании) возможен. Но состоит ли он в том, чтобы путем интуиции «прозревать» в другом все больше и больше от себя? Скорее наоборот – нужно уважать в другом его инакость и не только уважать, но и сознательно стремиться понять, в чем наша модель типа «такой-как-я» не соответствует реальности данных конкретных наблюдений и отношений.
Конечно, сторонники точки зрения интуитивного личностного познания могут тут же уличить меня в подтасовке, поскольку у Бубера речь идет не просто о взаимоотношениях, а о Дружбе и особенно Любви с большой буквы. Спорить с этим трудно, поскольку любовь – дело интимное и у каждого свой опыт в этой области. Но можно сослаться на общепризнанные авторитеты. Стендаль в своей прекрасной книге «О любви» дает, на мой взгляд, удивительно точное описание этого чувства. Ничуть не желая умалить ее значение, он трезво замечает, что в основе любви лежит «кристаллизация». Как песчинка, помещенная в насыщенный солевой раствор, становится центром кристаллизации, зародышем будущего кристалла, объясняет Стендаль, так и реальный образ предмета нашей страсти, попадая в наше воображение, чудесным образом превращается в средоточие всевозможных привлекательных качеств и добродетелей. Мы видим в любимом не то, что есть, а то, что хотим увидеть. Включая, естественно, и ответную любовь к нам. С точки зрения познания, любовь – добровольный самообман. Человек имеет право вообразить себе желаемое. Но тогда он должен быть готов и к тому, что реальный объект вовсе не обязан соответствовать навязанной ему идеальной модели представлений.
Сторонники интуитивной теории предлагают альтернативное объяснение феномена «кристаллизации». Так, Франкл интерпретирует несоответствие реального возлюбленного и его воображаемого образа следующим способом. Он утверждает, что наша интуиция не ошибается, а любовь провидит потенциальное, заложенное в человеке. Не то, чем он является, а то, чем он может и должен быть. Спорить с этим еще труднее. Но, к счастью, мне этого делать и не нужно. Поскольку данные заметки посвящены познанию того, что есть, источника наших восприятий – сущего, а не должного или возможного. А значит «любовь», как понимает ее Франкл, к «познанию» о котором говорим сейчас мы, не имеет ровным счетом никакого отношения.
Наконец, есть и такая крайняя точка зрения, которая соглашается с кардинальным несоответствием наших внутренних идеальных представлений о мире этому самому миру, но тут же утверждает, что это и есть вершина познания, опираясь, как ни странно, именно на наш с вами излюбленный критерий «пользы». С их точки зрения «истинна» (то есть наиболее полезна) та модель мира, которая толкает человека на совершение лучших поступков. Влюбленный, ведомый, пусть и ложным, образом любимого человека, совершает прекрасные поступки. Дон Кихот во имя Дульсинеи Тобосской сражается с великанами. И пусть сам он не дон, его Дульсинея – всего лишь девка из соседней деревни, а великаны – и вовсе ветряные мельницы, но зато он являет миру высочайший образец рыцарства, а значит его модель мира более реальна чем сама реальность. Увы, думаю, даже самому Дон Кихоту такие мысли показались бы болезненным бредом. Он-то никого не хотел дурачить. Он намеревался быть настоящим рыцарем, освободителем угнетенных, избавителем от драконов и победителем великанов. И можете не сомневаться, имея выбор, он предпочел бы ветряным мельницам настоящих великанов. Безумие Дон Кихота – благородное безумие. Ровно настолько безумие, насколько его модель мира отличается от нашей. Но и ровно настолько благородное, насколько сам он уверен в истинности этой модели. Отнимите эту уверенность, и мы получим просто несчастного паяца. Нельзя сознательно выбрать заблуждение ради пользы – как раз желаемой «пользы» это и не принесет.
Теперь я готов коснуться и главного утверждения Мартина Бубера о том, что, хотя на самом деле отношения «Я – Ты» почти никогда не реализуются между реальными людьми, но они возможны между человеком и Богом, который выступает в этих отношениях как «сверх-Ты», архетип и идеал всякого Ты. Именно любовь к Богу и есть Любовь. И личностное познание Бога есть то самое интуитивное познание Истины о мире.
Следуя логике предыдущих рассуждений, мы должны начать с того, что в иудейской традиции, которой принадлежит Бубер, равно как и в более широкой иудео-христианской традиции, Бог по определению мыслится, во-первых, как единственный реальный партнер человека в его общении с миром, во-вторых, как наиболее совершенное воплощение всех превосходных качеств и достоинств, а в-третьих, как объект наиболее возвышенной и чистой любви. Человек не хочет смириться с тем, что судьбу нельзя попросить, подкупить или хотя бы спросить «за что?» и «для чего?». В глобальной Игре с миром он хочет иметь Партнера-личность. Приняв это допущение, человек сразу оказывается в ситуации, когда с этим партнером нужно строить личностные отношения. Кто-то считает, что достаточно Страха и Уважения, другие надеются на взаимовыгодную Дружбу, но некоторые переходят и эту границу ради Любви. Эта Любовь, как и всякая любовь, начинается с «кристаллизации», сосредоточения в объекте любви всех мыслимых достоинств, но уже в такой степени, которая соответствует статусу Единственного Возлюбленного. Включая такую же сильную ответную Любовь к людям. Сильные чувства способны творить чудеса. Даже брошенный пес может годами на том же месте преданно ждать хозяина. Чего же тогда можно ожидать от влюбленного человека? В разлуке мы умеем вести с любимыми мысленные диалоги настолько реальные, что потом при встрече даже обижаемся на них за то, что они «наговорили» нам в этих воображаемых беседах. Человеку нужно, чтобы Бог ответил, и Бог отвечает ему. Иначе бы Он не был Совершенным Возлюбленным. Воображаемые возлюбленные никогда не разочаровывают нас. Но Бог – не просто воображаемый возлюбленный. Он – Личность, стоящая за реальным миром, в котором мы живем. Отсюда – вечный конфликт между идеальным образом Бога, который мы любим, и его «реальными поступками» - злом и несправедливостью мира. Вся история иудео-христианской религиозной мысли движима этим изначальным противоречием.
Вразумлять влюбленных – напрасный труд. Могу лишь повторить, то, что уже писал выше. Любовь – добровольный самообман. Человек имеет право вообразить себе желаемое. Но тогда он должен быть готов и к тому, что реальный объект вовсе не обязан соответствовать навязанной ему идеальной модели представлений. И тем, кто рационально выбирает Веру из соображений обоснования морали и нравственности, также повторю: нельзя сознательно выбрать заблуждение ради пользы - как раз желаемой «пользы» это и не принесет.
Итак, я по-прежнему утверждаю, что и на межличностном уровне принципы познания остаются неизменными. Мы имеем не истинные образы других людей, а только их «модели» в наших представлениях. Разница с ситуацией познания внешнего мира заключается только в том, что здесь мы имеем право при построении таких моделей использовать не только результаты наблюдения за самим объектом интереса, но и результаты самонаблюдения, поскольку опираемся на гипотезу о том, что внутренний мир других людей принципиально схож с нашим собственным внутренним миром. В остальном, процесс личностного познания полностью сходен с любым другим процессом познания объектов и явлений внешнего мира.
Более того. Мне кажется, что именно на примере попыток «познать человека» можно наиболее точно и полно прояснить наши действительные отношения с реальностью в процессе познания. Возьмем хотя бы следующее положение. «Все ненаблюдаемые характеристики не поддаются познанию. Любой объект есть вещь в себе, проявляющая различные свойства лишь при взаимодействии с другими объектами. То, что скрыто от внешнего наблюдения никак не может быть учтено». Пример: сумасшедший может годами вести себя нормально, а потом, в один прекрасный день, взять и зарезать свою бабушку. Это наводит на соответствующие размышления относительно пределов нашего познания. Так, мы ничего не можем сказать о духовной жизни камней, поскольку она никак не проявляется при их общении с нами. Поэтому с прагматической точки зрения естественно считать, что у камней нет никакой духовной жизни, а человек, который ведет себя нормально – психически здоров.
«Личностная» сфера также наиболее удачна и для того, чтобы проиллюстрировать тезис о необходимости четкого разграничения функции собственно познания (построения модели представления) и функции выбора на основе результатов познания (использования модели представления). Предположим, есть сведения, что некий человек совершил некий неблаговидный поступок, однако, эти сведения невозможно ни убедительно доказать ни убедительно опровергнуть. Иными словами, это вопрос веры. И мы должны для себя определить – виновен он или нет. Не трудно заметить, что выбор модели восприятия явления (виновности) в данном случае зависит не только от конкретных сведений о самом явлении, но и от ситуации выбора. Если мы должны решить, доверить ли незнакомому человеку крупную сумму денег, то это одна ситуация, которая требует действовать, исходя из возможности худшего для нас варианта (модель – «виновен»). А если это близкий нам человек, которого обвиняют в серьезном преступлении, то это уже совсем другая ситуация, и действовать мы, вероятно, будем, исходя из надежды на лучшее (модель – «не виновен»). Но обе эти модели строятся уже не по законам познания, а по законам принятия решения. Они еще дальше от традиционного понимания «истины», чем те «модели представлений», о которых мы говорили ранее, поскольку строятся с учетом как объективных данных, так и наших целей и интересов. Такие модели можно условно назвать «ориентированными» или «игровыми» (поскольку они могут быть описаны в терминах теории игр). И если научная картина мира безусловно должна быть объективной моделью представления, то философская или метафизическая картина мира всегда является моделью ориентированной, соотнесенной с теми или иными субъективными факторами. Что, конечно, нисколько не освобождает ее от необходимости соответствовать все тем же объективным данным.
Но это уже предмет совсем иного разговора.
* * *
Мораль.
В мире нет абсолютно познаваемых вещей, равно как и вещей абсолютно непознаваемых. Для любого явления можно построить модель, которая будет в той или иной мере адекватна. Даже мистики пытаются выразить свой невыразимый опыт словами и понятиями.
Нет такого предмета, относительно которого мы могли бы иметь абсолютно истинное суждение. Но мы и сейчас имеем массу практически полезных суждений о массе различных вещей. И надеюсь, что когда-нибудь в ряду всех этих разнообразных предметов окажется и тот единственный предмет, который действительно важен для нас - наша собственная жизнь.