Я писал. Буквы складывались в слова, слова — в предложения. Я создавал шедевр. На столе, задрав ногу на ногу, сидело маленькое чудовище, грызло мою новую шариковую ручку и диктовало:
—Болото большой политики засасывало ее глубже и глубже...
Я прервался на некоторое время, чтобы перевести дух.
— Не отвлекайся, — щелкнуло зубами чудовище, размазывая чернила по сморщенной мордочке.
— Страшновато, — сознался я и вытер вспотевший лоб листом чистой бумаги.
Чудовище влезло мне на плечо, схватило холодненькими пальчиками с остренькими коготками мое ухо и гневно сказало:
— Не будешь слушаться, я и про тебя напишу. Ты какую смерть предпочитаешь?
Я съежился.
Лохматая маленькая гадость появилась на моем столе несколько дней назад.
— Ты откуда? — спросил я чудовище, выползшее из мусорной корзины, наполненной доверху скомканной бумагой.
— Оттуда.
— Неправда, — изумился я, — в моих рассказах нет тебя.
— Как это нет, — скривил рожу маленький уродец, - а это что?
Он вытащил из мусорки лист и потряс перед моим лицом.
Я взял мятый лист бумаги, на котором было напечатано только одно слово: «Мутабор».
— Что это? — не понял я.
— Мутабор — это я. Имя у меня такое. Понял теперь?
— А покороче можно? — я скомкал бумагу и бросил назад в корзину.
— Можно, — язвительно хмыкнул тот, — зови меня просто — Муть.
— Муть? — мне стало не по себе.
— Я всегда прихожу к тем, кто пишет такую же муть, как ты.
— А это все тоже муть? — указал я на полку с несколькими книгами, стоящими отдельно от других.
— Тебя, видимо, никто не учил писать, теперь я возьмусь за твое образование. — Муть подскочил к полке, схватил мои четыре книги и швырнул их на пол.
Мне захотелось вдруг встать, взять негодяя за шкирку и выкинуть вон из своей квартиры. Но муть опередил меня:
-- Не вздумай приближаться. Ты еще не знаешь, какой у меня зловредный нрав. Лучше подружись. Поверь, наш союз принесет тебе славу и деньги.
Я собрал с пола книги и сел за стол.
— Диктуй, — я вставил чистый лист бумаги в машинку.
Муть прилизал жиденькие волосенки на голове и начал диктовать.
Только к утру я закончил писать. Аккуратно сложив листы в папку, я расправил затекшие плечи, вытянул вперед руки и потрогал холодный нос Мути, который сладко спал в мусорной корзине среди скомканных листов бумаги, вытащил из его спутанных волосенок мушку и задумался. Рассказ, который мы написали этой ночью, был хорош. Такого чувства легкости и полета я не испытывал давно.
Строчки скакали по бумаге как бешеные, складываясь во фразы и абзацы.
В коридоре зазвонил телефон. Я встал из-за стола и нехотя подошел к аппарату. Семь часов утра. Кто бы это мог быть?
— Вовик, Вовик, — услышал я взволнованный голос, — это Эдик, приезжай ко мне скорее, у меня тут такое... Ну, в общем, я тебя жду.
Я открыл, было, рот, чтобы сказать, что я не спал всю ночь и валюсь с ног, но Эдик и слушать не стал.
— Приезжай, не пожалеешь, — сказал он и бросил трубку.
Я пошел на кухню, приготовил себе кофе и позавтракал холодной котлетой. Тихо, стараясь не шуметь, завернул спящую Муть в газету, положил сверток в карман и отправился к Эдику. В автобусной давке я все время ворочался, потому что боялся, что кто-нибудь придавит или украдет мое серенькое чудовище. Однако Муть спал крепко и даже похрапывал. Когда мы подъезжали к нашей остановке, он даже ухитрился испортить воздух. Женщина в норковом полушубке капризно сморщила нос и недовольно глянула в мою сторону. Я сделал круглые глаза и начал оглядываться по сторонам, давая понять даме в мехах, что так же, как и она, возмущен хулиганской выходкой озорника. Однако дама позволила себе мне не поверить. Она резко поджала и без того узкие губы и начала пробираться к выходу. Я не стал теряться и последовал за ней. Дама в полушубке так активно работала локтями, что после нее оставался вполне сносный проход, в который я и устремился. Почти у двери дама обернулась и, увидев меня за своей спиной, вдруг гневно сказала:
— Что вы все время третесь около меня?
— Я не трусь, я выхожу, — попытался оправдаться я и, переминаясь с ноги на ногу, нечаянно наступил на чей-то башмак.
— Так выходи же, — крикнул хозяин башмака мне в ухо и толкнул меня в открытую дверь.
Я уперся подбородком в норковый воротник почти вышедшей женщины, и вместе мы выпали из автобуса. От травм нас спас высокий вал, сооруженный из снега, грязи и соли снегоуборочными машинами.
— А-а-а, — закричала женщина, поднимаясь с четверенек и растирая грязь по лицу. — Негодяй, негодяй. — Она подняла сумочку и стала колотить меня по голове и плечам, не давая мне подняться с колен. Сумочка не выдержала такой страсти, раскрылась и вывалила на снег все свое содержимое. Увидев это, женщина взбесилась совсем. Тогда я обнял её за ноги и опять повалил. Не знаю, чем бы закончилась наша потасовка, если бы вовремя не подоспел патрульно-постовой милиционер, который сначала только наблюдал, но, видя, что ни чья сторона не берет верх, решил все же вмешаться, чем спас мою честь, а может и жизнь.
— Сумасшедшая, — кинул я в лицо женщине, пытаясь вырваться из цепких рук постового.
— Подонок, — выплюнула та и отвернулась.
— Угомонитесь, — сказал постовой, — в дежурной части разберутся, кто есть кто.
— Сумочка, — вспомнила вдруг женщина. — Деньги, проездной, удостоверение... все там осталось.
Постовой остановился.
— Не отпускайте ее, а то она убежит, — посоветовал я, скорчив заговорщицкую физиономию.
— Ты мне за все ответишь, — рука женщины мелькнула перед моим носом, но была вовремя остановлена огромной пятерней милиционера.
— Хулиганка какая-то, теперь-то вы видите, что я совсем не виноват?
Постовой внимательно посмотрел на женщину и сказал:
— Идите, гражданка, и поднимите свои вещи.
Мне же, когда та отошла на несколько шагов, скомандовал:
— Беги!
— А стрелять не будешь? — уже на бегу крикнул я.
— Буду, — крикнул постовой, — только вверх.
— Смотри, не промахнись, — я вжал голову в плечи и бросился рысцой на другую
сторону улицы.
* * *
Эд встретил меня в грязной, измазанной красками майке и синих семейных трусах. Эдик, которого мы сокращенно звали Эд, был моим однокашником и свободным художником. Полотна его раскупались хорошо, но я в них, к своему стыду, ровным счетом ничего не понимал. Единственное, что мне нравилось в его картинах, так это сочетание красок. Яркие, сочные — они пьянили и будоражили.
— Посмотри, — говорил Эд, показывая мне очередное творение, — молодая, полная сил женщина и немощный старик идут к тебе навстречу, ища справедливости, милосердия и тепла.
Обычно в таких случаях я пожимал плечами и говорил Эду что-то вроде:
— Да, мелодраматично, и вызывает чувства. На самом деле никакой женщины и старика не было и в помине. Были мазки, шлепки и кляксы. Но не в этот раз.
— Смотри! — сказал Эд, поворачивая ко мне мольберт с холстом, на котором блестели невысохшие краски. — Это я написал сегодня ночью.
Я глянул на картину и обомлел. Такого я еще не видел нигде. Тонкие, невесомые фигуры жили своей сказочной жизнью среди фантастических цветов. Тут не было грубых мазков Эда. Искусно выписанные линии лежали на поверхности филигранными нитями, создавая конкуренцию тонкому кружеву паутины.
— Это прорыв, — сказал я, переводя дыхание.
— Еще бы, — согласился однокашник, вытирая испачканную руку о майку.
Вдруг груда тряпок в углу, которыми Эд вытирал кисти, зашевелилась.
— Я хотел тебе рассказать, — Эд приподнял одну из тряпок, и моему взору открылась маленькая серая мордочка с носом—пятачком.
— Что это? — с деланным любопытством спросил я, наверняка догадываясь, о чем сейчас пойдет речь.
— Знаешь, как ее зовут? — хитро прищурился Эд.
— Муть, — кивнул головой я.
— Это у тебя Муть, а у меня Мазня.
Я развел руками, ну что тут можно было добавить.
— Послушай, — удивился я, — а как ты догадался, что у меня Муть?
Эдик засмеялся.
— А я муть, которую ты пишешь, никогда не понимал, как и ты - мою мазню.
Эд любовно прикрыл Мазню тряпкой и тихо сказал:
— Пойдем на кухню, у меня там немного водки есть.
* * *
На кухне однокашник скоренько настругал соленых огурчиков, разлил остаток водки, непонятно как сохранившийся до сих пор, посмотрел на меня как на соучастника и торжественно произнес:
— За незыблемость в искусстве.
— Как это? — попытался уточнить я, но Эд маханул свой стакан в рот и замотал головой: мол, не приставай. Я последовал его примеру.
— Интересно, — наконец заговорил Эд, — у тебя Муть, у меня Мазня, а кто же тогда у Борьки?
— Это тот, который симфонии пишет? — отозвался я.
— Да, как это у них в музыке, туфта или фуфло? — Эд глянул на меня с серьезностью осла и добавил: — Водки мало.
Я порылся в карманах и насобирал ровно на полбутылки. Эд прошелся рысцой по пустой квартире, в которой из мебели были только кровать без ножек и мольберт, и нашел еще на треть.
— Надо идти к композитору, — заключил он, тщательно подсчитывая мелочь.
Я потрогал в кармане спящую Муть и согласился.
До дома композитора Борьки Веденеева было всего две остановки, но Эд все же настоял, чтобы мы поехали на трамвае, а не пошли пешком. К счастью, давки не было, и мы благополучно добрались до места назначения.
* * *
Борька встретил нас радостно, сунул в руку Эду недостающие деньги и еще немного на закуску. Магазин был недалеко от дома, и я решил составить компанию другу, чтобы тот случайно куда-нибудь не забурился. Однако только мы собрались выходить из магазина, мощный удар по голове погасил свет в моем сознании. Оказывается, сверху сорвался рекламный щит и накрыл меня с головой. На место происшествия выехала «скорая», которая и привела меня в чувство.
— Что, допрыгался? — услышал я знакомый голос, прежде чем окончательно пришел в себя.
Передо мной стояла дама из автобуса. Только теперь она была не в норковом полушубке, а в белом халатике. «Наверное, я уже в аду», — мелькнуло у меня в голове.
— Я не виноват, — слабо сказал я и попробовал опять отключиться.
— Виноват - не виноват, какая разница, — сжалилась докторша.
— Он пьян, он же еле языком ворочает, — сказал подоспевший на место трагедии директор магазина.
--- Интересно, --- зло сказал Эд, --- как бы ты ворчал языком, если бы на тебя такая бандура упала?
Директор закрыл рот и насупился.
— Вы застрахованы? — поинтересовалась докторша.
— Да, — с трудом проговорил я.
--- Парадоксально. И хорошо.
— Она собрала инструменты в сумочку и, глянув на директора своим пронзительным взглядом, от которого у того мурашки побежали по макушке, посоветовала:
— А на администрацию магазина подайте в суд за физический и моральный ущерб.
Я кивнул головой и подмигнул Эду. Эд отвел директора в сторону и к тому времени, когда я уже стоял на ногах, вернулся с двумя большими пакетами.
* * *
— Компенсация за причиненные неудобства, — Эд вывалил на стол колбасу, шпроты, тушенку. Следом появились две бутылки водки и бутылка пива.
— Ничего себе неудобства, — потрогал я шишку на затылке.
— Ну, вы, ребята, даете, — зарделся Борька от непривычного изобилия.
— Ставь рюмки, — скомандовал Эд. В дальней комнате, где у Борьки стоял старинный рояль, послышалась музыка.
— Кто это у тебя? — подозрительно сощурился Эд.
— Никого, — попытался увильнуть Борька.
— Выпьем, — прервал я спор, оставив выяснение истины на потом.
— Твой тост, — Эд разлил водку по стаканам.
Борька встал, поднял стакан и начал долго и нудно говорить. Я пытался уловить мысль, вокруг которой он кружил, но так и не смог.
— Короче, — прервал оратора Эд, — что ты всем этим хочешь сказать?
— Я хочу сказать, — счастливо отозвался Борька, — что сегодня я, наконец, дописал свою симфонию и она, не побоюсь этого слова, великолепна.
В дальней комнате опять заиграла музыка. Борька широко разинул рот и влил в него все содержимое стакана одним махом.
* * *
Весь вечер мы пытали Борьку, кто играет у него в дальней комнате, потому что знали кто, но не могли догадаться, как зовут его, а Борька молчал, как воды в рот набрал. Хотели мы посмотреть, да хозяин квартиры так рявкнул на нас, что пришлось отступиться.
— Нечего в чужую жизнь лезть, идите и в своей разберитесь, — сказал Борька на прощание.
Мы с Эдом переглянулись и согласились. Определенно, что-то в его словах было.
Распрощавшись с однокашником на перекрестке, я постоял у витрины дорогого магазина с яркой рекламой и только тогда вспомнил о Мути. С чувством запоздалого стыда сунул я руку в карман и обмер. Свертка не было.
Однако назад к Борьке идти не хотелось. Без шапки замерзли уши, и вообще возвращаться настроения не было. Я мысленно выругал себя за головотяпство и побрел домой в надежде, что Муть найдет меня сам. Но Муть так и не пришел. Я прождал его до трех часов ночи и от скуки сел за машинку. Машинка, почувствовав мои пальцы, встрепенулась и начала печатать. Только утром удалось оторваться от писанины, когда на последнем листе появилось слово «конец». Закончив работу, я удовлетворенно зевнул, откинулся на спинку кресла и заснул.
Вечером позвонил Эд. Заикаясь от волнения, однокашник сообщил мне, что у него пропала Мазня, но он все равно целую ночь писал и написал еще один шедевр. Чуть позже позвонил Борька. Он пытался что-то объяснить мне, сбивался, глотал слова и окончания. Наконец я перебил его и потребовал, чтобы он не юлил, а сказал, что он от меня хочет. Тот еще немного потемнил, а потом выпалил:
— Вы у меня вчера ничего не брали?
— Чего именно? — насторожился я.
— Того, что вам не принадлежит, — осторожно ответил Борька.
Я понял, о чем идет речь, но прикинулся полным идиотом, чем довел Борьку до белой горячки.
— Ты пишешь? — спросил я его.
— Я написал еще одну симфонию, — сказал Борька и бросил трубку.
* * *
Ночью я проснулся от шелеста страниц и шепота:
— Останемся здесь или пойдем к этому неудачнику — мазиле? — сказал один недовольный голос и шмыгнул носом.
— Только не к композитору, его симфонии доконают меня, — ответил другой, более тонкий и более мелодичный.
— Тогда уж останемся здесь, — откликнулся третий.
— Ну да, и тогда те, двое, захламят Землю своими бездарными творениями.
— Ну что же делать? — опять шмыгнул носом первый.
— Творить, как раньше, вместе с ними.
— А чего же они сами тогда стоят?
На этих словах я поперхнулся и закашлялся. В мгновение стало тихо. Я включил свет и уставился на свою старенькую печатную машинку. Не странно ли, подумалось мне вдруг, сами творения стали судить автора за то, что он их создал. Бездарные произведения, материализуясь, смеются над своим создателем. И мне вдруг стало стыдно. Стыдно за то, что я написал, а главное за то, что еще не написал.
Глядя на мое кислое лицо, Муть плюхнулся ко мне на подушку, сладко потянулся и, уже засыпая, пробормотал:
— Не бери в голову. Будем и мы когда-нибудь шедеврами называться.
Я нежно погладил спутанные волосенки и подумал: «А почему бы и нет, в жизни все так зыбко и непрочно. Не всегда можно сразу распознать гения. Зачастую только годы и десятилетия спустя шедевры находят своих почитателей».
— Спи, — прервал мои мысли Муть, — завтра додумаешь про своих гениев.
Я чуть-чуть сдвинул Муть с подушки, выключил свет и предоставил возможность своей судьбе потворить немного без меня. А то мне это, как-то, уже надоело.