Идешь по улице сырой
И о несчастьях рассуждаешь…
Чего-то вроде долго ждешь,
Успокоенья или встряски,
Но понимаешь – не найдешь…
Хотя… бывают в жизни сказки.
Был сухой летний вечер. Перед долгожданным ливнем воздух был едкий и щипал глаза. С улиц исчезло буквально все: птицы, дворовые собаки, бабушки с семечками и девочки, раздающие кепки, сигареты и листовки. Все ушли отдыхать… В городе висела атмосфера полного одиночества, застыли даже грозовые тучи в небе, словно их внезапно бросили перед самым началом веселья. Дождь лениво капал, набирая силу, украшал улицы лужами, ручейками, смывая все то, что успели насорить люди. Где-то пролетел вертолет, где-то гудел троллейбус, далеко слышался вой «скорой помощи». Но все это оказалось брошенным, забытым, ненужным никому. Везде царствовали сон и тоска.
Костя наслаждался одиночеством. Одиночество в центре города – особый шик! Когда дождь усилился, он тоже сбежал с улицы, спустившись в небольшое кафе с приятным названием «Компаньола». Здесь было тихо и темно, у столиков горели слабые лампы под зелеными абажурами, а скатерти заменяла плетенка.
«Похоже на вагон ресторан «Красной звезды», -усмехнулся Костя и присел за один из пустых столиков. Ему ничего не хотелось заказывать, но все же его обидело и разозлило, что к нему никто не кинулся принимать заказ. Он быстро забыл об этом и, уже по привычке, достал ручку и блокнот, решив закончить свой рассказ. Но ничего не писалось. Ничего не хотелось, оттого и мысли не задерживались в голове. Он стал задумчиво листать затертые страницы. Открыв первую, он долго не мог разобрать собственный почерк, Там было накалякано что-то про любовь, пошлость мира, несчастную судьбу и пр. Это заметно тронуло его, умиление осветило мрачное лицо Кости. На следующей странице страницу, он прочел первые строки дневника, которые вел когда-то давно, в прошлой жизни.
« 22.07.1998
Я опять в своей каморке. Сегодня заходил Санти. Одиноко и кушать хочется. Завтра поеду за гонораром. Вчера опять напился и чуть не повесился. Спасла соседка, внезапно постучав в дверь. Я, как дурак, пошел открывать. Она просила закрутить лампочку в коридоре. Я взял стул, который минуту назад собирался выбить у себя из под ног, и пошел возиться с этой лампочкой.
Бред. Все, что было – бред. Ничего вроде не меняется…»
Костя долго перечитывал эти строки. Наконец он резко поднялся, подошел к стойке, взял бутылку вермута, рюмку и снова сел читать. Точнее, он не совсем читал, а просто сидел, смотрел в свой блокнот и вспоминал, а когда какой-то момент забывался- заглядывал в блокнот, и все вновь всплывало из памяти, рождая до боли знакомые образы…
13.08.1998
Сегодня мой день рождения. Или он был вчера?.. Не знаю. Никто не знает на самом деле. Вчера ночью справлял весьма своеобразно. Пришел с коньяком и закуской, отключил телефон, заперся у себя в комнате и стал раскладывать продукты. На столе лежал сверток, судя по вспомнившимся мне признакам, - подарок. Лучше бы, подумал я, соседка направила бурю своей заботы и добродетели на кого-нибудь другого. Результат был бы значительней. А то ведь я и поблагодарить забуду. Я нетерпеливо, как ребенок, разорвал бумагу. Почему-то хотелось, чтобы там были только деньги. Но в свертке оказался серебряный «Parker», десяток хороших карандашей и пачка отличной белоснежной бумаги. Я посмеялся над этим нелепым подарком и сгреб все это в яик стола. Потом долго пил. Ни о чем не думал.
Знакомое ощущение наполнило душу. Она, как комок бумаги, была скомкана, смята, сжата, разорвана и вдобавок постоянно напряжена. И после коньяка этот комок внутри стал размякать, набухать от искусственного счастья и распрямляться. Картинка окружающей действительности перед глазами стала чужой и бессмысленной, поэтому все чувства и ощущения ушли глубоко внутрь, устраивая там эдакий духовный шабаш. Все плыло и ускользало из ослабшей хватки разума…
Потом я сидел на окне, свесив ноги в тапочках вниз, и пускал самолетики из желтой бумаги. Как только самолетик вылетал из облака света у моего окна, его жадно проглатывала ночь. Я все пускал и пускал их, а тьма пожирала все до единого.
Как заснул, не помню.
14.08.1998
Копался в вещах, изо всех сил пытался убраться. Честно, пытался! Не знаю, почему не получилось. Соседка с глазами, как у ежика, наблюдала, как я выношу три здоровенные сумки с мусором. На большее не хватило воли. Меня теперь вообще мало на что хватает. Но это не важно… Важно то, что, разбирая ящики в столе, обнаружил свой вчерашний презент и разорванные обертки. Когда все это решил свалить в пакет с мусором, оттуда вывалилась незамеченная вчера записка. Там красивым женским почерком было написано: «Вы самый лучший писатель из всех существующих! Я желаю, чтобы Вы продолжали свое дело и любили его. С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ! Ваша верная поклонница, Оля.»
Я смутился, когда прочитал эту записку. Перебрав в памяти всех своих знакомых Оль, я не нашел ни одной, которая не то что «Паркер», а дешевый презерватив бы мне подарила. Оля… Хм. Что ж, пусть живет подарочек. Поклонница! В жизни у меня не было поклонниц! Может, это дурацкая шутка Санти? Нее, этот бы до такого не додумался. Мистика…
Я вынес, наконец, мусор и опять остановился посреди комнаты. На столе лежала бумага. И ручка. На окне виднелись следы тапочек. Я стер следы рукавом и опять посмотрел на стол. Бумага и ручка. Черт, нет! Никогда больше. Я пошел на кухню и стал наливать чайник. В памяти всплыли написанные мной рассказы. Черное море и небо Италии, страстная любовь и теплые вечера, океаны, пустыни… Столько всего. Откуда я это все брал?
Я очнулся, потому что рука закоченела от холодной воды из-под крана. Я поставил чайник и пошел обратно в комнату. Там лежали бумага и ручка. Они так никуда и не делись. Я сорвался с места, схватил их и изо всех сил швырнул в стену соседки. Потом нервно закурил и быстро вышел на улицу. Задумчиво шагал по ней, иногда поднимая глаза на прохожих, смотрел на них, словно ища ответа в их испуганных зрачках. Вдруг послышались сигналы автомобилей. Я оглянулся. По дороге ехала целая колонна автобусов, судя по всему военных, на боках которых было криво написано «ЛЮДИ». Когда очередной автобус проезжал мимо меня, в окнах были видны замученные, затасканные, озлобленные лица молодых курсантов. Они с завистью и молодой, жгучей ненавистью смотрели на проплывающий за окном мир и молчали. ИХ безусые лица, бритые головы и щуплый вид так не сочетались с этим огоньком злобы в глазах. Я смотрел на каждого и у всех видел одно и тоже: «Сволочи! Зажравшиеся штатские сволочи. Вы никогда не узнаете, каково нам…»
Это было ужасно. И поразительно. Проплывающие мимо надписи на бортах машин как бы напоминали, что в них действительно ЛЮДИ.
Все еще ошарашенный этой жестокостью жизни, я вернулся домой. А там… на полу у стола лежали бумага и ручка. Я опять тупо пялился на них. В конце концов я поднял их, положил на стол. И неуверенно сел сам. Словно ребенок, испуганно и настороженно изучающий какой-то незнакомый предмет, я достал из пачки несколько листов и положил вертикально перед собой. Господи, какие белые и чистые, подумал я. Так не хочется их портить. Так не хочется проходить через это опять.
Потом я сгреб пятерней мою новую ручку и медленно стал открывать. Перо блеснуло на свете солнца и заиграло огоньками на стене. Долго я вертел ее, словно ожидая, что она сама наклонится к бумаге и начнет на ней плясать. Наконец я развеял сковавшую меня робость и стал писать. Ручка живо выводила на гладкой бумаге мои корявые буквы, и я написал название: «Солдатики».
17.08.1998
Работа над рассказом идет скоро. Уже пошел второй десяток. Иногда до того с непривычки затекает рука, что приходиться писать правой, и мои закорючки превращаются в иероглифы. Дай то бог, если закончу -–Денисову придется изрядно попотеть, чтобы все это прочитать. Но это в далеком будущем.
Из простого описания того, что увидел на улице, получился целый рассказ про войну. Ведь ребят этих везли мимо меня не просто так, а на войну везли, в Чечню. Везли умирать. Иногда я жалею, что не служил. Я бы такого этим любителем войнушек написал! Кстати, как в старые времена, я начал дымить, как паровоз. Взять у приятеля денег взаймы и купил три блока, чтобы на улицу вообще не вылезать. Сплю днем, мечтаю ночью, смотрю на улицу из окна – все как раньше…
19.08.1998
Сегодня носил рассказ в редакцию. Там теперь Николаев за главного. Меня там знают только по псевдониму, но не верят, что такой оборванец, как я, действительно тот самый Желтовский. Мало ли что не верят! Закатил им там скандал, аж главред спустился. Поздоровавшись, поднялись к нему в кабинет, коньячком меня потчевал. Поговорили о том о сем, я-то без всякой охоты, а он даже с каким-то подобострастием. Да-а-а, думал я, или они сейчас в глубокой… что кидаются с коньяком даже на таких, как я, или мои писульки неожиданно кому-то понравились. Неважно это. В общем, отдал я ему рассказ, посидел, подождал, пока он осилит его своим отсиженным мозгом, даже слова непонятные расшифровывал... А он, чпок!, и не взял его!
Я надолго запомню, что он мне сегодня промурлыкал: « Костенька, Вы знаете, в очередной раз убеждаюсь в Вашем выдающемся таланте писателя… Как прекрасно, к примеру, изобразительно, описан у Вас город после бомбового удара! Великолепно! Но… да, есть одно маленькое «но» - тематика. Ну же, Константин, что Вы, ей богу, о Чечне?! Как хорошо у Вас получалось про любовь, понимаете, про природу, про всякие искания нравственные человеческие, так сказать… И тут вдруг про Чечню, войну какую-то! Это же…»
«Это реальность, Николаев. Их кровь – это наша реальность».
«Нет, уж простите, господин Желтовский, это ваша реальность, ваша, но никак не моя и не моего журнала. У нас тут романтика, цветочки, девочки, хе-хе. Вот наша реальность! И Вы до сегодняшнего момента прекрасно в нее «вписывались», так сказать… Ну да ладно! Дел по горло, пожалуй, на этом и расстанемся. Так что Вы меня поняли, когда, как вы там сказали… кровь перестанет быть Вашей реальностью – милости просим. Я думаю, это временно, так что – до свидания!»
«Прощайте».
Такие вот дела. Не знаю теперь, что делать. Все кажется таким бессмысленным. Ну, зачем я пошел в редакцию? Зачем наступил опять на те же грабли? Больше ни строчки, клянусь. Если от мыслей в только невыносимая боль, то от написанных на бумаге – жизнь вдребезги.
21.08.1998
Два дня в запое. Пью все, что попадается. Приятели вторую ночь у меня. Жуткий бардак и головная боль. Очень хочется все это бросить и… все. Сегодня ради шутки купил себе номер Николаевского журнала. Теперь он у меня лежит в туалете. Не представляю, какой бы чушью показался мой рассказ на фоне их бредней о косметике, альтернативной медицине и крестиках-ноликах как прекрасном виде спорта и времяпрепровождения. В моем разделе теперь пишет какой-то хмырь болотный А. Симоненко. Он лежит в туалете отдельной страницей. Пока не читал.
22.08.1998
Невероятный день. Просто полтергейст.
Утром встал раньше всех, вышвырнул их на улицу, расстелил диван и опять заснул. Около двух все же встал. Помылся, нашел лезвие – побрился, завтракал бутербродами с чаем, чинно так, помпезно. Потом через не могу вернулся в комнату, собрал мусор, помыл пепельницы, которые, видимо, нам были не нужны, так как пометать пришлось все равно повсеместно. И вот, когда выбрасывал все это в унитаз, увидел наглую рожу Симоненко, смотрящую на меня со страницы на толчке. Я все мгновенно вспомнил. Пришла, вернулась снова та боль и ненависть к «людям за стеклом». Рассвирепев, я стал снова крушить все, что попадалось под руку. Поетела посуда, правда, небьющаяся, книги с полок, записи. Закончилось все тем, что я серьезно повредил кисть, разбив плитку в туалете.
Я лежал на диване, прижимая к руке полотенце, и глядел в потолок. Ни о чем не думал. Заниматься этим все легче с каждым днем.
Мою меланхолию нарушил стук во внешнюю дверь. Соседки не было. Я поднялся, завязал полотенце, выругался и пошел открывать. Когда я злобно распахнул настежь дверь, у порога стояла какая- то девушка.
-У вас не работает звонок?
Ей было не больше двадцати с виду, но держалась она уже скромно и по-взрослому. Летнее платье соблазнительно облегало ее стройную и опрятную фигурку. Она была обута в сандалии на высоких каблуках, как их там… босоножки, вот. Темно-каштановые волосы были аккуратно пострижены и зачесаны по бокам. У лба торчала озорная прядка.
-Гм. Да, сломался. Недавно. Что Вы хотели?
Какая разница, думал я, что она хотела. Она красивая, мне сейчас плохо, так что просто так она отсюда не уйдет. Но я старался держаться построже, уверенность мне придавало то, что я почти чистый и выбритый.
-Я к Вам. Можно?
Когда она говорила, глаза ее наверняка выражали все, что она чувствует или хочет сказать. Такие честные и красивые карие глаза. И их обладательница решила меня навестить. Прекрасно.
- Можно. А кто Вы? - сказал я, живо убирая руку с косяка, которая все это время оставалась там только для проформы. Я отошел, пропустив ее внутрь, чтобы не разбить, не развеять. До меня донесся запах ее духов. Я не ценитель всех этих благовоний, но этот аромат мне даже понравился. Вообще, если отвлечься, то мне всегда казалось, что самый приятный запах на свете – это запах пролитого на ковер пива. В нем какая-то домашняя красота чувствуется, уют. Ну да ладно. Короче, девушка была с редким вкусом, раз сумела подобрать духи, которые понравились бы такому показному пуританину, как я.
-Меня зовут Оля, - сказала она, оглянувшись и посмотрев мне в глаза.
И вот, мы сидели у меня в каморке, пили чай с пирожными, которые она принесла. Сначала все было, как обычно, скучно и знакомо. Я поблагодарил ее за подарок, спрашивал, сколько он стоит (денег у меня, кстати, почти нет, так что это было чисто из вежливости), она отнекивалась. Мне всегда было противно наблюдать за такими слюнявыми разговорами, типа: «Ой, да что Вы!», «Да нет, для меня это большая честь…», «Перестаньте, вы меня смущаете…» и т.д. и т.п. А теперь я сам завязал и поддерживал подобную перестрелку комплиментами. Я спросил, не выпьет ли она что-нибудь, она, конечно, отказалась, и я налил себе полчашки коньяку. После выпивки разговор пошел живее. Она рассказывала, как любит мои рассказы, как ценит мой талант, как, желая познакомиться лично, узнала в редакции мой адрес.
Я слушал ее, наблюдал, как она живо жестикулирует при разговоре, и думал, что же ей, черт возьми, от меня действительно надо. Я спросил ее. Ничуть не смутившись, она ответила, что давно ждет новых рассказов, ищет их в журналах, но их нигде нет. Это было смешно. Откровенная ложь. Я ответил, что есть проблемы с издателем, и, пока они существуют, я ничего не писал и писать не буду. Она не поверила, я увидел это в ее глазах. Заметно огорчившись, она встала, пожелала мне новых идей и собралась уйти. Опомнившись, я остановил ее, горячо поблагодарил за визит, попросил дать номер телефона, пообещав, что, как только появится что-то новое, позвонить и принести ей. «Теперь вы будете моим цензором, Оля,»- улыбнувшись, сказал я. Она записала и передала мне листок. Мы попрощались и я остался один.
Моя комната-каморка была единственным родным мне местом. Она одна всегда ждала меня и рада была видеть. Это была моя церковь, храм «успокоения души и отдыха тела». Никто из нас двоих не хотел расставаться друг с другом. И вот сейчас, словно живое существо, комната встрепенулась, осветилась и наполнилась свежим воздухом. Как будто кто-то передал нам обоим частичку сил. Комната приглашала меня, говоря: «Давай, не стой столбом, у нас много дел…» Я хотел чем-нибудь заняться, а она – мне помогать. И мы яростно взялись за работу.
Я убрался заново, вымыл окно, постирался. Когда вытирал пол на кухне, порез на руке опять открылся и пришлось ее забинтовать. «Травма на работе,» – смеялся я. Оля видела кровь на полотенце, с которым я не расставался во время всей нашей встречи, но стеснялась, видимо, спросить. Или все понимала и так.
Вечером лежал на диване, уставившись в потолок. Писать невозможно – очень больно. Надо бы сходить к врачу. Опять напился от безделья и пускал самолетики, стараясь попасть в проходящих внизу людей, но уже без удовольствия. Все кажется таким глупым. Наверное, я просто пьян.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ..
Костя потянулся, поглядел на часы. Было поздно. Расплатившись, он вышел на улицу. Все дышало недавним дождем. Улица, как молодая девушка после душа, была влажная, свежая и приятно пахнущая. Улица дышала жизнью, но кругом было слишком пусто, чтобы вдохнуть в кого-нибудь эту жизнь. Костя шел домой, словно во сне. Воспоминания ушли, опустошив его. Остался только тяжелый осадок тоски. Вдруг стало ясно, что в его жизни не было ничего ценного, кроме десятка исписанных страниц блокнота. Она почему-то прошла мимо, едва задев его, едва оживив. Сейчас он был один. В сорок семь лет Костя уже был стариком.
Через два часа он доберется до дома, выпьет чашку кофе и включит телевизор. Полчаса посидев перед экраном, он позвонит мне и попросит подъехать, так как у него есть хороший сюжет для моего нового рассказа.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
От Кости Оля возвращалась в грустном, но каком-то одухотворенном настроении. Было весьма заметно, что она осталась под впечатлением после знакомства с писателем. На ее милом лице сменяли друг друга то легкая, приятная улыбка, то выражение недовольства и озабоченности.
«Интересный человек все же этот Желтовский… Костя. Вот, правда, про статью придется забыть. Кого сейчас интересуют нравственные мучения писателя, забитого нищетой, но необыкновенно богатого духовно. Это ни в одной газете не примут. Им сенсации подавай, потрясения…ведь для этого люди газеты и покупают. Они хотят быть потрясены, ошарашены, сбиты с толку. Десять человек погибло при наводнении… Какой ужас! Чеченские сепаратисты разгромили поселок… Что творится! Нефтяное пятно от затонувшего танкера растет… Боже мой! Ну и так далее. Люди уже привыкли к этому, а каждой привычке требуется постоянная подпитка, и они ищут ее в газетах, читая вранье на первой полосе и заканчивая выдумкой на последней. У людей исчез интерес друг к другу, осталась лишь охота за событиями. Я бы с огромным удовольствием, будь моя воля, опубликовала статью о Желтовском. Действительно, личность незаурядная, как в творчестве, так и в жизни, к тому же… гм… симпатичный. Но моему редактору этого, видите ли, не достаточно. Ему из любого более менее известного человека хочется сделать извращенца, гомика, маньяка или, на худой конец, пьяницу или наркомана…
Зря я к нему пошла. Зря вообще во все это ввязалась. Только время потеряла, и результата – ноль».
Зайдя по дороге домой в магазин, Оля купила кошачьей еды и молока. Дома ее уже у дверей поджидал огромный пушистый кот по кличке Барс. Он жадно облизнулся на сумку в руках Оли и стал тереться своей мягкой шерстью об Олины щиколотки. Оля не обратила на ласку должного внимания, хотя и насыпала полную миску еды и налила молока, но кот все равно обиделся.
Немного поев, Оля уселась за компьютер. Надо было срочно готовить статью в сентябрьский номер, и она рассчитывала «развернуться» на Желтовском, но после сегодняшней встречи поняла, что сделать этого не сможет. Почему? Этого она не знала сама. Его жизнь, его быт казались ей романтикой, хотя сама она тоже жила одна. О ней всегда заботились, всегда предлагали помощь, вечером телефон редко утихал от звонков ее приятелей, друзей и коллег. Поэтому подобная изолированность Кости от всякого влияния внешнего мира была ей удивительна и даже интриговала. Она также была приятно удивлена его внешним видом и манерами. Ожидая увидеть спившегося зануду, коими становятся многие писатели во время творческого «застоя», Оля обнаружила в нем приятного молодого человека, немного мрачноватого, но умело скрывающего свои собственные проблемы от других. Конечно, она видела и окровавленную руку, и разбитую плитку в туалете. Но для нее они были составляющей этой самой романтики одиночества.
Без толку просидев час перед компьютером, она посмотрела вечерний фильм, выпила чашечку зеленого чая и легла спать. Долго валялась без сна, уткнувшись взглядом в ковер на противоположной стене. Постель казалась жесткой, подушка- слишком маленькой, а простыня- липкой и теплой. Но главное неудобство доставляла ей ноющая тоска внутри. Что-то там, у сердца так же ворочалось, переминалось и не могло успокоится. Дышать было тяжело, словно грудь залили свинцом. Все раздражало, все крутило и ворочало ее с боку на бок.
Она поднялась с постели, на ощупь пробралась в ванную, едва не ударив ногой кота, который мерно посапывал в прихожей. Когда зажегся свет, она, сощурив глаза, стала копаться в аптечной полке. С трудом нашла нужные таблетки, налила холодной воды и заглотнула залпом две. Через несколько минут, уже лежа в постели, она почувствовала действие снотворного. «Мне бы лучше болеутолительное»,- лениво подумала она. Простыни понемногу становились прохладными, подушка оказалась в самый раз, а кровать превратилась в пуховую перину. Уже улетая в ту далекую сказочную страну видений и грез, она поняла, что хочет увидеть Костю еще раз. Очень хочет.
26.08.1998
Ох уж этот бесконечный август… Когда ж он наконец кончится. Вчера заходила Оля. Я сидел в одиночестве и плевал в потолок, желая страстно, чтобы кто-нибудь зашел или хотя бы позвонил. И тут ее стук в дверь. Я с первой секунды знал, что это она. У нее маленькие кулачки, и стучит она как-то робко, неуверенно, будто боится пораниться. Да и к тому же, кто кроме нее еще мог меня навестить? Санти с прошлой пьянки не появлялся.
Я открыл дверь, на этот раз спокойно. Она стояла в трех метрах от двери, вполоборота, видимо, собиралась все же уйти. Первое, что я заметил, когда увидел ее, это жадный взгляд, пронизывающий меня насквозь. Так смотрят супруги друг на друга перед долгой разлукой, стараясь запомнить каждую черточку любимого, так смотрит враг, который тебя ненавидит, изучая тебя от мозга до костей.
-Вы простите, Константин… Я просто… гм, проходила мимо.
Ее смущение немного удивило меня, хотя позволило подхватить инициативу и пригласить ее в дом. Вздохнув и почему-то оглянувшись на лестницу, Оля вошла.
Внезапная неуверенность и робость играла мне на руку. Я чувствовал себя настоящим хозяином, который принимает гостей. Это было так ново, непривычно для меня – заботиться о ком-либо. Все началось с тапочек. Я долго не мог понять, почему она не проходит в комнату, сняв свои летние туфли, а когда догадался, не мог решить – предложить ходить босиком или все-таки пожертвовать свои, единственные во всем доме, тапочки. Выбрав последнее, я уже, правда, не успевал показаться истинным джентльменом, потому как размышления над тапочками заняли у меня полминуты, не меньше. Ольга же вела себя при этом как-то отрешенно, словно о чем-то крепко задумалась. Пройдя в комнату и оглядевшись, она отпустила мне какой-то смутный комплимент, вроде: «Прекрасный у Вас для холостяка порядок». Эти слова я воспринял как:» Так вы все-таки чуть разобрали тот свинарник, который я видела в прошлый раз?».
Оля уселась на краешек дивана и стала смотреть в окно. Я вовсе не смущался такому ее поведению. Она была идеальной гостьей. Вроде и следить, ухаживать не надо, и в то же время чувствуешь у себя дома ее присутствие, свободно глядишь на ее волосы, кожу, руки. Лепота!
Нет, созерцание пришлось оставить на потом. Сначала нужно было хотя бы из приличия, поговорить с ней о чем-нибудь, несмотря на ее мягкий ступор. И завязывать разговор, как это ни тяжело, пришлось-таки мне…
Но Костя не знал, что говорить. Ему претили все эти разговоры о погоде, но и откровенничать с ней он пока не собирался. Он до сих пор не понял, что она хочет от него, и был осторожен. Ее растерянность Костя расценивал как некое смущение или неприязнь к обстановке вокруг.
Оля де просто пыталась понять, зачем пришла сюда. Все эти три дня она мечтала еще раз увидеть его лицо, заглянуть в глаза, поговорить. Но как только она постучала в дверь, всякое желание отпало, рассеявшись, как мираж. Это как сигареты, думала она. Если долго не курила, грезишь хотя бы разок затянуться и почувствовать этот особый во рту. А когда поджигаешь сигарету и вдыхаешь дым – понимаешь, какая это гадость.
-Что с Вами, Ольга? – тихо спросил Костя.
Вот как ему ответить? Солгать что-нибудь про самочувствие или, бросившись на шею, разрыдаться и сказать, что она не спит из-за него третью ночь? Ни то, ни другое.
- Да так, в последнее время плохо сплю. Господи, не обращайте внимания! Кстати, Костя - можно я Вас так буду звать? – я позавчера была в редакции. Николаев мне сказал, что вы таки написали какой-то рассказ. Очень милый человек, этот Николаев, - она бросила на него внимательный взгляд. - Я пришла, чтобы попросить у Вас почитать его. У меня есть некоторые связи… в общем, с вашего разрешения я попробовала бы опубликовать его.
Длилось секундное молчание. Костя просто вперился в нее взглядом. Потом быстро встал, покопался в столе и резко вручил рукопись Ольге.
-Ради бога, читайте. Делайте с ним, что хотите. Единственное, в качестве просьбы, не давайте Николаеву. Это все, зачем Вы пришли?
Да, он немного разозлился. А когда он немного злился, дело нередко доходило до бешенства. В последнее время Костя стал очень несдержанным. Эта Оля пришла к нему, чтобы, как какой-нибудь редакторишко выклянчить у него рассказ. Да забирай на здоровье! Самолюбие приятно щипало душу…
-Нет, не все! То есть… не совсем. Я вижу, что с вами что-то происходит, и хочу вам помочь, Костя.
-Помочь? - усмехнулся он. – Как, интересно, вы хотите мне помочь? Да и с чего это вдруг пришло вам в голову?
-А вы посмотрите на себя со стороны! Нервный, обтрепанный, вечно озлобленный на всех и вся. Одиночество сделало из вас зверя.
-И что же вы… хе, хотите скрасить мое одиночество? Это смешно… Знаете что, Оля? Я думаю, нам не стоит больше терять времени друг на друга… Если вы пришли сюда помогать мне писать рассказы, спасибо, конечно, но я уж как-нибудь справлюсь сам. Кофе, кстати, не хотите?
Оля, презрительно взглянув на него, вышла, хлопнув дверью. Она не могла больше сдержать слез.
Числа не помню. Ну и хрен с ним.
Вы читали «Великого Гэтсби» Фицджеральда? Я читал его когда-то давно и уже не помню, о чем там речь. Но на днях один мой приятель сказал мне, что я очень похож на него. Звучало заманчиво, но я не мог определить, хорошо ли, что я на него похож, или нет. Я, усмехнувшись, спросил его, чем же я похож на этого парня. «Ты такой же нервный, дерганный и вздрюченный, как он»,- ответил тот. Я поблагодарил его за комплимент, и мы разошлись. По дороге я вспомнил об Оле.
Я действительно какой-то вздрюченный. И не из подражания этому Гэтсби, а сам по себе. Меня постоянно мучил вопрос, который и задавать-то, даже самому себе, не хотелось: «Зачем я так поступил с ней?». Я просто-напросто выгнал ее… мне было бы абсолютно все равно, если бы я выгнал того же редакторишку или надоедливого журналиста (и сделал бы это, наверное, еще резче), но я понимал, что выгнал, оттолкнул от себя человека, который действительно хотел мне помочь. Сварливый голос внутри говорил: «Да брось ты гнать чушь сопливую! В чем помочь?! И, главное, зачем тебе чья-либо помощь? Ты, что, больной какой-нибудь?»
А в ответ я читал вслух «Черного человека» Есенина. Кажется, я действительно заболел какой-нибудь Печоринской или Базаровской болезнью. Причиной было одиночество, а следствием – ненависть, упоительная и повсеместная. И тут я понял, почему больше не могу писать. Три моих предыдущих рассказа были полны ненавистью, злобой, пусть «благородной», но подозрительно приятной. Взять хотя бы «Солдатиков»…
Я до этого додумался только сейчас. Неужели Оля поняла это гораздо раньше? Мне захотелось позвонить ей, и я знал, что так и сделаю. Нет, не для извинений. Вдруг очень захотелось, чтобы мне помогли. Помогли снова стать человеком, а не хищником, выискивающим слабые и больные жертвы, чтобы показушно загрызть их на глазах у всего стада…
Тот же день.
В тот вечер я раз десять вопрошал у пустой квартиры, стоит мне звонить или не стоит. Но квартира не отвечала. Молчали чашки на столе и в раковине, молчали занавески, отмалчивались и книги на полках. Здесь был только один человек, который мучил себя глупостями. Нет, вы не подумайте, я еще не сошел с ума (ну разве что чуть-чуть), просто нужно же человеку с кем-нибудь хоть изредка общаться. А в такие моменты лучше шкафа или кухонного стола собеседника не найти, уверяю вас.
Итак, поразмышляв вслух и обсудив все, что можно, с предметами мебели, я выпил еще капельку и пошел звонить. В трубке после недолгого молчания послышались гудки, сначала длинные, а секунд через десять – короткие. Она бросила трубку. Может, у нее стоит определитель? Неважно, черт возьми, мне нужно с ней поговорить! Я набрал номер еще раз… Бип… Бииип… Бииип…
«Алло?»- сказал измученный, усталый голос, словно это была не Оля, а замужняя женщина, которой только что сказали, что ее отец умер.
-Вечер добрый, Оля. Это Костя…
Молчание. Даже дыхания не слышно.
-Алло, Оля? Вы там?
-Здравствуйте, Оля, простите, я просто только что освободился, и мне ужасно захотелось поговорить с вами. Тут дело такое…гм.
Господи, что ты несешь! Давай, расскажи ей все, ты же хотел!
-Дело? Ах да, вы наверное, насчет рассказа. Я прочитала его, - деловито затараторила она, как будто я ей и в правду по делу звонил, - но, к сожалению, помочь опубликовать его не могу. Завтра я постараюсь принести его…
Все, это надо кончать! Хватит тут корчить театральную сцену. Она ведь действительно завтра принесет его, и все будет кончено. Понимаешь, Костя, кончено! Навсегда…
-Хватит, Оля. Вы… ты очень хорошая девушка, и мне правда жаль, что я тогда…ты понимаешь. Это было свинство с моей стороны, но нельзя же ломать вечно по этому поводу какую-то комедию. Один обиделся, другой обиделся, потом оба начинают извиняться – это же бред! Вся эта вежливость, извинения, раскланивания для меня просто обычная ложь. И чаще корыстная. Давай по другому, ладно? Ты мне откровенно говоришь, что тебе нужно от меня, а я признаюсь, чего, в свою очередь, хочу я…
Пауза. Я ждал обычного женского любопытства…
- И чего же вы хотите?
- Ну, для начала перейдем на «ты». Идет?
- Да.
- Спасибо… А еще я хочу тебя увидеть. Как видишь, мне много не надо.
- Если честно, я тоже не прочь увидеться…
Она старалась говорить непринужденно, но все же волнение выдавало ее.
- Прекрасно! Я буду у себя. Заходи, когда хочешь, буду ждать.
- Хорошо… Может, завтра, не знаю. Я зайду, обязательно.
- Все тогда. Единственное, о чем еще попрошу. Скажи-таки мне.
- Что?
- Что я просил сказать.
Молчание. Смущается. Что ж, это приятно и… подает надежды… Черт, я рассуждаю, как кретин. Я что, соблазняю ее, в самом деле?
- Я хотела… хочу тебе помочь. Я разговаривала с твоими друзьями, читала рукописи, видела твой дом. И поняла, что хочу помочь тебе писать снова. Может, вдохновить или подсказать что-нибудь, помочь найти нужных людей. Я могу… Ты недооцениваешь себя, Костя. Ты замечательный писатель. И, наверняка, я не одна понимаю и ценю это.
- А мне кажется, что ты одна.
- Не думаю. В общем, я ведь тоже немного пишу. Хотела даже поучиться чуточку… Ты не против?
- О чем ты, конечно, нет.
- Значит, я зайду завтра?
- Обязательно
- Хорошо. Спокойной ночи.
- Приятных снов. – Я стал вешать трубку.
- Алло, Костя?
- Да?
- Мне понравились «Солдатики». Я оставлю рассказ у себя?
- Конечно. До завтра, Оля.
Я повесил трубку. Разделся, выключил свет и заснул.
29.08.1998
Сегодня встал рано. Не выспался, наверное, но чувствовал себя бодро. Позавтракав, я отправился к одному приятелю, что жил неподалеку, и занял у него денег. Мне хотелось хорошо провести время сегодня вечером. День выдался мрачный, с серым небом и грозовыми тучами, но я знал, что все будет отлично. Когда вернулся домой, я был немного удивлен тем, что в квартире чисто и убирать почти нечего не надо. Видимо, я стал наконец-то жить в чистоте, и не заметив того сам.
Хотя я понимал, что Оля придет только к вечеру, самое ранее – после обеда, все равно боялся уходить из дому, чтобы не пропустить ее. Мне позвонили из одного журнала, и я должен был сходить отдать им «Солдатиков» и кое-что из стихов. Я предупредил на всякий случай соседку, оставил у нее ключи для Оли и написал записку, приклеив ее скотчем к двери. И ушел по делам.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Домой я возвращался с двумя большими сумками, набитыми продуктами. Из выпивки я взял белого «Шардене» и недорогого коньяка для себя. Дома у меня уже кто-то был. Там играла музыка и шумела вода. Дверь оказалась незапертой. Я тихо прошел в прихожую и осторожно приоткрыл на кухню. Там вовсю кипела работа. Оля мыла посуду, умудряясь при этом жарить картошку и накрывать на стол. На окне играл принесенный ею магнитофон. Песня была старая, но красивая, по-моему, что-то из “Queen”. Я почему-то был уверен, что ей нравятся такие.
Оля где-то раздобыла фартук и теперь быстро и ловко перемещалась по кухне, как настоящая хозяйка. Она тихо подпевала Фредди… Господи, какая же она милая! Было так непривычно, что на моей кухне готовит и убирается кто-то другой, и я чувствовал себя, как в гостях, не зная, что делать и куда деваться. Я бы вечно так стоял, подглядывая за ее работой и слушая милый голосок, такой нежный, такой… домашний. Но тут вспомнил, что стою с сумками, в уличной обуви. Я вернулся в прихожую, закрыл входную дверь, снял ботинки и понес сумки обратно на кухню.
Когда я открывал дверь, Оля обернулась и так хорошо и добро улыбнулась мне, что я опять растерялся. Улыбнувшись в ответ, натянуто – от смущения, поставил сумки на стул и стал раскладывать купленное.
- Как дела, Костя? Ничего, что я тут без тебя хозяйничаю?
- Конечно, хозяйничай на здоровье. Дела у меня, кстати, прекрасные. В сентябре опубликуют «Солдатиков», я их только что отдал.
Оля вопросительно посмотрела на меня.
- Это Николаевская копия. Я зашел, забрал ее. Рукописи я даю только читать…
Я смутился. Она – ничуть.
- Ты когда пришла? Я всего час ходил.
- Да, минут сорок назад и пришла… Я осмотрелась, освоилась. Слушай, неужели у тебя нет телевизора?
- Нет, представь себе. Зачем он мне?
- Ну, ты даешь. Я бы так не смогла. «Ящик», конечно, вещь вредная, но хорошо расслабляет вечером мозги.
- А зачем их расслаблять?
- Чтобы не перегрелись. - Она засмеялась. Я был рад, что у нее хорошее настроение. От вчерашнего уныния не осталось и следа.
- Давай-ка, - сказал я, - бросай свою картошку и садись за стол. Выпьем за знакомство. Или просто так. Я фруктов купил. Сейчас бутерброды с рыбой сделаем. К вину – самое оно! Садись.
Мы выпили вина. Оно было терпкое и чуть кислое и почти без аромата. Но все равно понравилось. Проголодавшись, я налегал на бутерброды, так как утром только кофе выпил и все. Оля же очистила апельсин и половину положила мне. Милая девушка. Хорошо, что она рядом. Мы допили бутылку уже в комнате. Я включил свое любимое радио на ее магнитофоне, и комната наполнилась тихой, приятной музыкой. Романтика, черт ее дери!
Оля все расспрашивала меня о рассказах. Оказалось, она действительно читала их все. Я подробно объяснял ей, что значит тот или иной образ, что навело меня описать его. Еще я рассказывал ей те сцены, которые по разным причинам в рассказы не вошли. Было жаль вот просто так отбрасывать мысли, раз они появились, и я хотел рассказать все. По сути, я ей выложил всю подноготную того, что написал, все то, что знал и о чем думал. Оля внимательно слушал, иногда соглашаясь, иногда оспаривая, а иногда вообще не понимая, о чем это я. Но это было для меня не важно. Она слушала.
Потом она изъявила желание попробовать коньяк, а мне было стыдно за то, что я пью эту гадость, и он ей наверняка не понравится. Поэтому я нарезал побольше лимона и колбасы, уверяя ее, что надо, как только проглотишь, заедать и тем и другим, иначе будет не тот эффект. Сам я пил просто так, как привык. Она вскоре тоже перестала закусывать, медленно потягивая коньяк своими влажными губами. Неужели все бывает так замечательно ?!..
Вскоре я вытащил ее гулять. На улице было еще светло, а люди, уставшие, разбредались по домам. Как же быстро пролетел день! Мы шли по тротуару, весело смеясь, и я подшучивал над прохожими, впрочем вполне прилично, а она каждый раз останавливалась и извинялась за меня перед ошалевшим мужиком или женщиной. Было забавно. Мы купили еще выпить – она «Сидр» (какая-то гадость вроде сиропа с газами), а я темного пива.
Мы до вечера сидели на лавочке в незнакомом мне сквере, разговаривали о всякой ерунде. Когда я выпил, мне все равно, о чем разговаривать. Перед тем, как расходиться, мы долго смотрели на вечернее небо. Ярко- оранжевые и розовые тона постепенно теснились с юга фиолетовым и сиреневым цветом сумерек. День на небе всегда уходит красиво. Она встала, попросила ее не провожать, попрощалась, так ласково заглянув мне в глаза, как в самом начале, словно стараясь запомнить мое лицо, и ушла.
Я сидел на лавочке один. Хотелось поделиться моим хмелем и радостью с этой лавочкой, с деревьями вокруг, с компанией подростков неподалеку. Но я жадно держал все в себе, зная, что этой радости мне теперь хватит надолго. Во всяком случае, на ночь. Вот так закончился мой первый счастливый день на этой планете…
5.09.1998
Через три дня Оля переехала ко мне. Свои вещи, за исключением самых необходимых (вроде этого толстого кота), она оставила у себя и изредка бегала домой, чтобы переодеться или взять еще что-нибудь. Начался наш <<медовый» месяц. Комната вскоре наполнилась особыми женскими запахами, от аромата духов до какого-то шампуня с лечебной зеленью. Мой любимый вкус пива в воздухе почти исчез, а сигаретного дыма, который раньше туманом застилал комнату, не было и в помине. Я стыдливо курил на лестнице, выбегая туда не чаще (!) двух раз в день. В общем, жизнь моя поменялась в корне.
Скоро мы вместе с Олей перетащили ко мне ее компьютер, и она терпеливо обучала меня пользоваться этой штуковиной. Если честно, то я сразу понял что там к чему, на что нажимать нужно и т.д., но притворялся дурачком, потому что мне нравилось, как она объясняет. Она становилась такой внимательной и серьезной, строго спрашивая меня, точно ли я понял, зачем эта кнопка. Я глупо улыбался и мотал головой, и пока Оля, скрепя сердце, все повторяла, а я смотрел на нее и радовался.
Она была уверена, что компьютер и все его примочки помогут справляться с работой легче и быстрее. Но это была ошибка. На компьютере, сидя за белым экраном и тупо глядя на мигающий курсор, я не мог написать ровным счетом ничего. Втихомолку, ночью или когда ее не было дома, я садился за него и до упору играл в шахматы или морской бой. Глупо, конечно, но ничего с собой не поделаешь. Когда я действительно хотел писать, я садился за старенькую печатную машинку, которую откопал где-то на антресолях. Ленту приходилось перематывать каждые десять минут, но в этом была особая красота. В троллейбусе или в метро, если было время подумать, писал все в блокнот. Я даже в ванну брал бумагу и ручку, потому что сидел там по два часа, и в голову подчас приходили самые неожиданные мысли.
Мои рассказы приобретали совершенно другую окраску. Не было ненависти. Не было злобы. Я просто делился с читателем чьим-то счастьем или несчастьем. Не знаю, хуже это или лучше того, что было... Но так намного проще.
Оля очень милая. Я еще не говорил? Это теперь как заклинание. К примеру, она очень спокойно и даже как-то с достоинством спит, в отличие от меня. У нее не бывает утром подушек под ногами, одеяла – на полу, а простыни – под кроватью. Очень мило спит, медленно-медленно просыпаясь. Ей бесполезны будильники и уговоры. Она встает, только когда захочет сама. По утру у нее немного припухшая мордашка, растрепанные спереди волосы и сонные, слипающиеся глаза. Я готов смотреть на нее вечность. Королева домашней красоты...
Костя жил вместе с Олей ровно месяц. Этот «медовый» месяц выпал как раз на то время, когда московское лето еще не уступило в тепле и зелени, но и осень показала свое прелестное, спелое личико. Костя, теперь выходя на улицу почти каждый день, понял, почему люди любят гулять в парках, почему иногда ходят в театры и ездят за город. Стараниями Ольги он добился публикации рассказов в нескольких литературных журналах, и, в принципе, мог отдыхать всю осень и наслаждаться жизнью, но все равно продолжал писать и писать. Он не «опошлился», что случается нередко, когда все хорошо и спокойно. Его рассказы сохранили привкус былой едкости, но если раньше они хорошенько встряхивали читателя, завесив ему крепкую оплеуху по достоинству, то теперь, убаюкивая и расслабляя, как бы гипнотизировали его, внушали ту или иную мысль. Это был нормальный процесс, близкий к зрелости писателя, вот только... рассказы его стали немного хуже, хотя бы потому, что мало чем отличались от остальных. Но это мое личное и предвзятое мнение.
Тайком от Оли, чтобы она ничего не узнала, Костя договорился с одним безызвестным книгоиздателем о выпуске собственного сборника рассказов и стихов. Книга должна была выйти в середине декабря, и он хотел сделать ей подарок на Новый год. Он был уверен, что такой сюрприз ей понравится.
Они были постоянно вместе. Каждый день. Пожалуй, это слишком много для каждого, кто привык быть все время один. Костя был уверен, что души любящих срастаются. Возможно, это была вовсе не любовь, но что-то не менее достойное и прекрасное. Так вот, он был не прав. Души никогда не срастаются. Каждый живет своим телом, думает собственной головой и чувствует только своим сердцем. Оля и Костя просто жили вместе. Каждый напитывался чем-то от другого, напитывался – пока не придет время, когда человек, даже любимый, перестает быть необходимым. Это время всегда приходит.
Оля перезнакомила Костю со всеми своими друзьями и коллегами. Они часто бывали в их маленькой квартирке, засиживаясь допоздна. Костя не понимал, зачем они приходят. Сначала он вел себя гостеприимно (во всяком случае, как мог), даже беседовал с ними о том о сем. Но гости с каждым разом становились все скучнее, а разговоры – утомительней. Вскоре Костя стал сбегать на кухню под любым предлогом и отсиживался там, пока они не уходили. А потом вовсе выбирался на улицу и бродил без всякой цели, изредка останавливаясь у ларьков. Он снова стал пить, чтобы скоротать вечернее время. Ему опять было одиноко, но прежним удовольствием от одиночества и не пахло. Ведь Костя знал, что теперь он не один. «Тогда что, черт побери, я делаю на этой вонючей улице!», – думал он.
Редкими вечерами они все же оставались одни. Костя пытался заговорить с ней, обсудить свои мысли, но она не слушала его. Его рассказы перестали быть ей интересны, да и к нему она, похоже, потеряла интерес. Оля привезла свой телевизор, и теперь вечером перед сном Костя не знал, куда себя деть. Она смотрела вечерний фильм или новости, а он не хотел сидеть перед этим ящиком, чтобы узнать, кого еще убили в этот прекрасный осенний день. Он просто не привык к этому. И не собирался привыкать. Так что каждый вечер он сидел на кухне, закрыв дверь, чтобы не слышать звуков выстрелов, плача или очередного рекламного ролика. Сидел и курил, уставившись в окно. Что-то шло не так. Не туда. Или это в порядке вещей? Возможно, тысячи и тысячи таких же Кость сейчас сидели на своих кухнях и думали о том, что они одни такие несчастные.
Костя достал из кармана ее фото. Долго глядел на него. Провел пальцем по волосам Ольги и улыбнулся. Затем он перевернул фото и стал что-то писать. Это был стих, который он посвятил ей, выдумав его здесь, на кухне за десять минут, и который вскоре стал самым известным его произведением, вроде «визитной карточки» Константина Желтовского.
Закончив писать, он два раза перечитал стих и опять улыбнулся. Решительно встав, да так, что стул, на котором он сидел, с визгом отлетел к стене, Костя распахнул кухонную дверь и вошел в комнату. Фото он держал в руках, изображением к себе. В комнате работал телевизор, и свет был выключен. Оля лежала на единственной тахте, туго завернувшись в единственное одеяло. Не было видно ее лица, потому что она отвернулась к стене.
Оля спала, и некому был прочитать только что сочиненный стих.
Тихо прокравшись через комнату, Костя выключил телевизор и уселся в кресло. Он долго смотрел на ее спину, такую родную и одновременно совершенно чужую в темноте. При свете фонаря с улицы блеснула и стекла по щеке Кости единственная слеза. И через десять минут оба уже тихо спали. Оля – на кровати, а Костя – в кресле, сгорбившись и уронив голову на плечи.
6.10.1998
Ни этим августом, ни этим сентябрем – в этом году ты можешь делать все, что тебе угодно. Но придет время. Оно всегда приходит. Рано или поздно ты снова сунешь что-нибудь в свой большой старый рот. Выпивку, сигареты, может быть, дуло пистолета... Ни этим августом, ни этим сентябрем...
Черт, старик Хэм всунул целую повесть в эту, казалось бы, бессмысленную фразу. И, как это ни странно, всунул он мою повесть. Прошел август, прошуршал первыми осенними листьями сентябрь... И пришло время. Время дурных привычек и женских слез. И жизнь снова встает на рельсы, чтобы катить дальше, чтобы кого-то переехать, кого-то довезти до конечного пункта, а кого-то так и оставить на пустынной станции, вокруг которой, куда ни глянь, всюду простирается желтая и пыльная степь...
В этот день мы поссорились. Как это произошло? А какая вам, к черту, разница, а ?! "отите сопливой сцены – сходите, купите себе какую-нибудь бульварную книжонку, их там куча...
Вы хотите знать, почему люди расстаются? Почему потихоньку ненавидят друг друга? Я вам отвечу. Нет причин. Просто когда людям хорошо, а они к этому не привыкли, через некоторое время они начинают ссориться по пустякам, скандалить по поводу следов от ботинок в ванной. Причем чисто инстинктивно. Нет инстинкта, чтобы сохранять все дорогое и ценное. Есть привычное и непривычное. И больше ничего... Такие дела.
Я пишу это уже в поезде. Сегодня поехал в Сочи на какую-то конференцию молодых писателей или что-то в этом роде. Мне просто позвонил знакомый, теперь уже известный журналист, и предложил поехать вместо него. Я тогда согласился, думал поеду вместе с ней. А теперь корчусь, вот, один на этой проклятой койке и не знаю, что делать.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Сейчас стою в тамбуре, курю. Только что рядом болтали двое курсантов, отслуживших свои каторжные два года. Оказывается, я многого не сказал в «Солдатиках». Главного не сказал. Самое ужасное, скрытая язва нашей армии
тупость!! Гребаное отупение, унификация, подгонка, стандарт! Эти ребята могли стать хорошими моряками, санитарами, плотниками, наконец. Но теперь для них все кончено. Они служаки. Поданные какого-то древнего бога с красным лицом и в римском шлеме. Рабы камуфляжа и автоматических винтовок. Не телом, они-то свое, дай бог, отслужили, а душой. Я хочу верить в то, что у них душа есть. Такая же, как у Шекспира и Гитлера, Вангога и Достоевского. Душа у всех огромная, всесильная. Странно то, что ее так легко задавить.
Далеко наверху, на западе луна пытается освободиться от туч. Ей вряд ли это удастся. Ведь это ночные тучи. Они рано или поздно все равно накроют ее своим черным покрывалом. Будто уложат спать. Но маленькая планетка борется из последних сил, дарованных светом солнца, пытается осветить темные макушки деревьев. На небе вскоре появляются истинные властители ночи – звезды. Минуты две звездное небо завораживает и приковывает взгляд, но потом эти огоньки слишком далекого света надоедают, и я иду спать. >>
-Красивая сказка, сказал я, довольно потянувшись, – но у каждой сказки есть конец. Чем же закончилась эта?
У моей сказки хороший конец, – сказал Костя. – У сказки должен быть хороший конец. А вот жизнь редко придерживается этого правила. Все кончилось тем же октябрем. Слушай...
Я сидел на скамейке у детской площадки, что рядом с домом. После поезда я ненадолго зашел домой, переоделся, и меня тут же потянуло на улицу. В песочнице играли мальчишки.
« Господи, » – думал я, – « я же ни разу не был здесь. Здесь мой дом, здесь я живу уже несколько лет, а никогда не замечал ни эту песочницу, никогда не сидел на этой скамейке. Я очень многого не заметил. Возможно, за эти годы я не увидел что-то поважней песочницы. Что-то, что всегда было рядом…»
Один мальчик, что помладше, играл в мяч и неудачно пнул его так, что он откатился далеко от него, прямо к ногам Кости. Тот по прежнему ничего не замечал вокруг себя, и мальчик, набравшись решимости, осторожно подошел к Косте и, нагнувшись за мячиком, посмотрел дяде в лицо. Глаза у Кости были грустные, какие-то выцветшие, а лицо – мрачное и очень бледное. Мальчик испугался и, чуть не плача, побежал домой. Косте стало действительно грустно.
Я сидел и ждал чего-то. Наверное, хорошего конца. Я знал, что скоро, очень скоро что-то должно случиться. Если бы ничего не случилось, я бы сидел там по сей день.
Мне было грустно. Грустно и тяжело. Оля доказала мне, что я должен писать. Я понял свою цель и стало спокойнее. И тяжелее. Без цели гораздо легче жить, каким бы ты ни был. Без цели можно бить тарелки и кричать на мир, ненавидеть людей, сколько вздумается. А с целью, с моей целью я должен был их понять и объяснить. А это тяжело. Оля оставила меня одного с этой непосильной жизненной ношей, но теперь я был уверен, что справлюсь. Если раньше не убью себя от одиночества, которое опять нахлынуло на меня волной, на сей раз губительной. Я справлюсь. Мне будет тяжело, но в этой чертовой жизни у меня что-нибудь да получится. Без нее. Хотелось кричать. Без нее!!! Сердце забилось слишком часто, и в голове поплыло...
– Костя! - послышалось справа. Кто-то подходил к скамейке.
Я уже знал, кто это. Я перестал удивляться чудесам, потому что давно их не видел.
Что было потом? Я не помню. Может, мы разговаривали или пили вино. Может, сидели на улице или пошли гулять. Или устроились у меня дома на диване, молча глядя друг на друга. Я не мог скрыть блаженной улыбки. Она же выглядела так, как при нашей первой встрече.
Почему она вернулась? Я хочу верить, что без меня ей не хватало чего-то, что не так просто найти у других. Может, это рассказы. А, возможно, мои многочисленные глупости и причуды. Но в любом случае, она вернулась ко мне, и не важно, что именно ей понадобилось.
Все стало, как прежде, как будто жизнь дала задний ход или кто-то перемотал назад пленку. Истертую пленку.
Ни этим августом, ни этим сентябрем…….
Кравченко Виктор 2000 г