За грамоткой.
В конторке писаря было все как-то сжато и вытянуто и казалось, что губы и щеки тянутся вперед, как рыло у кабана - к маленькому пыльному окошку, сквозь которое бил солнечный день, по-барски подчиняя себе и эту вытянутость и скукоженность.
Иван стоял у двери, переминаясь с ноги на ногу. Чудно здесь все, чудно и важно. Почти как у барина. Писарская. Маленький, похожий на бритую крысу, писарь, с каким-то присущим только писарям ухарством водил по листу большим пышным пером. Перо скрипело, и казалось, этот скрип, и выходящие из-под него чертики наполняют писаря таким блаженством, что если прищурится - можно увидать маленького склоненного серафима, простирающего над ним египетскую ветвь. А еще представилось Ивану, как сидит писарь в своих черных налокотниках и сладко смотрит на чистый лист, мягко водя в воздухе несмоченным пером. Бритое лицо - бледно-синюшное - почему-то напомнило Ивану давешнего покойника и он скоро, как бы украдкой перекрестился. Писарь, заметив быстрое движение, вскинул усталые глаза за блесткими очками и вновь уткнулся, нырнул в волшебный скрип своего пера. Черные локти его особенно прилежно лежали на столе, но Ивану почему-то пришла в голову мысль о нечистых на руку, о липких пальцах и он вспомнил Степана, которого секли на прошлой неделе. И поделом - пошто хватать-то барское добро... А барин важно и скорбно ходил вокруг, поглядывал на люд и говорил как поп - читал по памяти заповеди из Слова Божьего, а когда замолкал, многозначительно выпячивал нижнюю губу. Чудно. И слова вроде русские, но какие-то крученые, витые, с завитушками-крючками - как в цветной книжке, что лежит на полице под образом. Чудно. Ивану подумалось, что в душе есть петли, за которые эти слова цепляются своими чудными крючками, и хочется молчать и слушать.
Писарь же кончил писать, быстро и ловко посеял сушильным песком и с нескрываемой гордостью оглядел свое детище. О чем думал писарь - о том ли, что когда и кости его истлеют, грамотка сия будет здравствовать и надпись внизу "Писано писарем... лета... " буден напоминать о том, что некогда был и он? - Или думал о своей худосочной жонке да чахоточной дочке? - Эх, ма! - дела Господни...
Писарь поднял глаза на Ивана и тот протянул ему новенькую ассигнацию. Писарь оглядел ее со всех сторон, глянуч через нее на оконце, вздохнул, положил в ящик стола и начал отсчитывать сдачу. Он выкладывал монеты на стол низенькими столбиками. Одна покатилась наискось через стол. Быстрым махом - как блестящую муху - прихлопнул ее, но не поднял, а еще какое-то время неловко сидел с вытянутой поперек стола рукой. Посмотрел наверх. На стене напротив висел портрет Царя-Батюшки. Будто бы о чем-то договорившись с ним, писарь вздохнул - и смёл беглянку в ящик стола. Иван усмехнулся - ясное дело, казна-казной, семья-семьёй... Он принял из обхваченных налокотниками рук драгоценную грамотку и поклонившись, сказал "Благодарствуйте!" - Быстро и ясно попрощался, пожелав жонушке и дочурке его здравия и благоденствия - и вышел.
На пороге жарко и пекуче ждало Лето. Вёдро - подумал он, благодать, только бы не задержались дожди, а то опять хлебушек-то истает... Как в песне старой: "Снежком истаял хлебушек и детушки голодные..." Он осмотрел лист, сладко глазами поглаживая ровные округлые коготки буковок и яркие белые звездочки прилипших песчинок. Почему-то именно они сильней всего задели за душу, будто напомнив что-то такое, что было еще в малых годах, а то и того раньше... - Сам себя оборвал - как это раньше? А коготочки-то эти птичьи говорили, что... и он в который раз легко пожалел, что не учен грамоте... Шебушные воробьи купались в пыли посреди двора, хозяйский пес тоскливо выглядывал из конуры. Косматая, густая ива печально глядела на Ивана двумя клубами чёрной, ядрёной, забористой тени, приклонив свои косы к колодцу. Тропинка тянулась мимо нее, уводя к родимому дому. Иван бережно свернул грамоту в трубку и потопал в тень своими твердыми мужицкими шагами.
Светло было на сердце. Он все вспоминал Дарью и деток своих. Ладно Господь распорядился, ишь какая баба-то ему досталась - ладная, быстрая... А еще жарка и бела... Он перекрестился и тихонько поблагодарил Богородицу за заступничество. А детки-то каковы у них - как яблочки налитые - все озорны и быстры. Иван вспомнил зеленые глаза Дарьи и как они молчали, забросав сено, и Солнце-Ясный-Свет уже укатилось и становилось тихо. Дарья глубоко и сладко вздохнула и сказала, что пить им молочко Господне из одного блюдечка. Пошто? -Смеялся Иван, не котята-чай... А это как - посмотреть! - и звонкий смех ее разлился в сумерках. Долго и протяжно взвыла-взлаяла собака. Ох горяча же и светла! - Иван знал, что не гоже, не по-божески так любить белое тело ее, но что-то внутри перечило, и задохнувшись в ее круглых руках, утонув в ее пазухе, горячо и сладко изливался в нее, а она изогнувшись, выдыхала: Ох, Иван! - Он всегда отстранялся и смотрел на нее - бесстыдную, открытую, только его... И такая радость окутывала его, что он опять обнимал ее, а она опять смеялась, шутя отбиваясь, и приговаривая: что, хороша, сладка жонка-то? - И звонкий голос и смех ее и глаза зеленые так что-то стискивали внутри, такой она была родной, будто еще до Сотворения Мира они были вместе... Он как-то сказал ей об этом. - Так, в шутку. - А она долго и серьёзно посмотрела в его глаза и спросила: А ты не помнишь? - Што помнить-то - удивился Иван. - Конешно! - засмеялась она и перевернулась на живот, глядя на кузнечиков. Расскажу-ка я тебе сказку. Была царица одна и звали ее... ладно. Жила она у большой реки в далекой стране... Што за намек в сказке-то? - прервал ее Иван? - Не слушаешь. - притворно обиделась Дарья.- Я была той царицей-то. Катькой што ли? - засмеялся Иван? - Да ну, тебя - ударила кулаком в его плече - не на Руси это было... А где? - Да пустое. Главное, что и ты там был и любила я тебя... Вдруг что-то мелькнуло перед глазами Ивана: факела, терпкий запах и что-то холодит руку - копьё, что ли? - Мелькнуло ясно так. - От лукавого! - отмахнулся от видения. Дарья внимательно заглянула: Вспомнил, никак? - Да ну, от лукавого все это! - От лукавОГО, От лукавОГО... - передразнила его Дарья. Просто скрыто от тебя. Ладно. Пустое. Вот што скажу тебе: свиты мы с тобой - как ветки плюща - предназначены. Видно богом так велено. И так хорошо стало Ивану от этих слов, так покойно... И больше не слышал он бормочущей Дарьи. Спал.
Прошел чрез сени и вошел в горницу. Чисто и славно. Солнце льёт через оконце. Лампадка под образом. Ладно всё, хорошо. Подошла, окатила его горячим - от печи телом и поцеловала горячо. Сладкая волна прошла от ног до макушки. - Отстранился мягко. - Постный день, Дарья! - А мы прилежней помолимся Богородице - и простит нас... - приняла бережно грамоту из Ивановых рук, внимательно пробежала глазами, смахнула песчинки и спрятала за икону. Вернулась к стоящему Ивану, вновь опалила его...
27.05.97 20:10