Затерянная среди океанских волн, простиралась большая земля, не открытая во времена Кука, неизвестная, впрочем, и поныне. Как и полагается, на этом острове обитали дикари, весьма, однако, искусные гончары и мореплаватели. В морском деле они достигли таких высот, что вместо плотов и долблёнок использовали… собственный остров. Очевидно, именно поэтому первооткрывателям так и не удалось пересечься с этой удивительной плавучей землёй, которая вряд ли когда будет нанесена на наши карты.
Эпохи, равно как и вожди, менялись на этом острове с удивительной быстротой. Иногда туземцы засыпали под покровительством одного вождя, а просыпались во владениях третьего, потому что второго за эту беспокойную ночь успевали не только избрать, но и благополучно свергнуть. Каждый новый правитель непременно должен был иметь ритуальную трещотку и бубен. Особо приближённые особы (которые— вот чудеса!— не менялись от перестановки вождей) всегда сочиняли торжественную песнь в честь нового правителя. Но туземцы, увы, не были сильны в музыке и изобрели всего три ноты, что, впрочем, предоставляло некоторые возможности для сочинительства. И всё же рано или поздно придворные музыканты начали повторяться, но, к счастью, никто этого не замечал.
Однако старый въедливый и занудный вождь, избранный совсем недавно и пока ещё не свергнутый, заметил, что торжественная песнь, сочинённая в его честь, разительно напоминает песнь позапрошлого вождя.
— Это что??!!— звучал властный голос.— У него брам-барам-тарам и у меня тоже?!
— Быть не может…— растерянно чесали в затылках придворные композиторы.
— Исписались, братцы?— с издёвкой спрашивал вождь, потрясая ритуальной трещоткой.
Но выгнать их всё же побоялся. Никто больше на всём острове не умел сочинять торжественных песен. Решил тогда вождь, не мудрствуя лукаво, взять себе песнь предыдущего правителя.
— Не-е-е-т,— вяло потекло среди одних туземцев, когда им было объявлено о решении,— не хоти-и-и-м… Вспомни, сколько бед он устроил за два дня своего правления, сколько народу погубил!
— Да-а-а-а…— прокатилось среди других,— он был настоящий правитель. Мы снова хотим засыпать и просыпаться под эту грандиозную музыку.
Так туземцы поделились надвое. Одни были за
Брам- барам-тарам,
и стали с тех пор мазать лица охрой, а другие — за
Тарабам-барабам-бабам
и украшали голову яркими перьями.
Растёрянно вождь глядел на них. Он знал, что быть ему свергнутым, что править осталось всего ничего, а ритуальной песни до сих пор нет!
Опечалился он и скрылся в своей хижине. Совсем не заметил, как сморил его зной и он заснул. А когда проснулся, почувствовал, что улыбается, ибо явилось ему во сне знамение— дельфин, несущий на спине чайку,— а это хороший признак.
Не успел вождь окончательно проснуться, как в хижину к нему вошёл неизвестный юноша.
— Великий вождь, позволь мне помочь тебе. Я сочинил песнь, которая не похожа на все остальные. Я изобрёл четвёртую ноту.
— Спой мне,— само собой сказалось у вождя, который ещё не понимал, что уже не спит.
Юноша откашлялся, принял статную позу и запел:
Каратам-борибам-морибам-карабам!
— О-о-о! Это божественно!— восхищённо воскликнул вождь, едва не захлопав от радости в ладоши и чувствуя, что под такую музыку и свергнуться не грех.
Он поспешил представить свою новую торжественную песнь остальным туземцам.
Каратам-борибам-морибам-карабам!
Юноша пел, а вождь отчаянно стучал ладонью в бубен, надеясь, что чудесная песня, может, вообще избавит его от свержения.
Толпа тупо молчала. Юноша снова запел. Вождь изрядно вспотел, отбивая в бубен.
Ещё раз завёл юноша свою песнь. Вождь устало опустился на пыльную землю. В тишине стало слышно, как назойливые цикады не устают трещать свою простенькую, всего из двух нот, песню: тшицы-цыцы, тшицы-цыцы…
— Не, мы не поняли, в чём подвох,— наконец сказал кто-то из самых смелых.
— Да,— подхватили в толпе,— почему такая необычная песнь?
— Этот юноша— великий композитор,— вождь едва перевёл дыхание,— Он изобрёл четвёртую ноту, а его музыка стала моей торжественной песней. Разве не лучше, если у меня будет своя собственная песнь, а не та, что вы слышали у прежних вождей?
— Не-е-е,— возмутились туземцы: и те, что были вымазаны охрой, и те, что носили на голове перья.— Так дело не пойдёт. Выбирай: или
Брам- барам-тарам,
или:
Тарабам-барабам-бабам.
Снова стало тихо. Тшицы-цыцы, тшицы-цыцы…
— Не знаю,— бессильно отвечал вождь.— Я хочу ту песню…
Как внезапно заштормившее море, закачалась толпа. Послышались негромкие всплески, заколыхались на ураганном ветру яркие перья, замелькали искажённые гневом и измазанные охрой лица. И вдруг:
— Изгнать этого смутьяна! — грохнуло всё сразу. — Изгнать! А изобретателя четвёртой ноты казнить!
— ИЗГНАТЬ!
— КАЗНИТЬ!
— ИЗГНИТЬ!!!
— КАЗНАТЬ!!!
И туземцы отвели вождя в дальний конец острова, оставили его там, вырыли ров, оттолкнули этот островок от большой земли и пустили его скитаться по океанским волнам. Да и сами решили тоже отделиться друг от друга, разбив землю на две половины глубоким рвом, чтобы плавать на двух отдельных островах. Но по всей длине острова проходила высокая горная гряда, которую никак нельзя было обойти. Плюнули туземцы и разошлись по своим половинам… Так и плавают они до сих пор на этом едином острове, разделенные искусственным каналом.
* * *
Вождь вздрогнул и проснулся. Перед ним всё ещё мелькали яркие перья, охра, лицо неизвестного юноши. Отголосками кошмарного сна звучала музыка глупой песни…
«Которых больше?»— спросил себя вождь. И припомнив, что в глазах у него рябило от перьев, решил выбрать ту песнь, которая нравилась этим людям.
С той поры он живет на половине перьеносцев. Туземцы вообще стали враждовать с тех пор. Решили отделиться друг от друга, разбив землю на две половины глубоким рвом, чтобы плавать на двух отдельных островах. Но по всей длине острова проходила высокая горная гряда, которую никак нельзя было обойти. Плюнули туземцы и разошлись по своим половинам… Те, что мазали лица охрой, выбрали себе своего вождя и поют теперь свою песнь…
Так и плавают они до сих пор на этом едином острове, разделенные искусственным каналом.