Реброво

- Тут дом наш стоял. - Дедушка смотрел на пустырь посередине деревни.
Бабушка уже видела это место несколько раз, Сережа - впервые.
 - А почему теперь здесь дома не строят? - Спросил он.
 - Не знай! - Дедушка посмотрел на дорогу, с которой они свернули и вошли в деревню. - Пойдем, что ли, дальше.
Они пошли дальше. День был какой-то серый, без солнца и дождя - такие бывают в конце августа. Что-то непонятное было вокруг - в светлом сером небе, в ровном, бескрайнем, одинаковом лесе, в удаляющейся деревне. О чем ни подумай, на что не посмотри - оно это или нет? - и не ответишь сразу. Еще день или уже сумерки?  В небе, за матовыми облаками где-то наверняка есть солнце, но где оно? Холодно или тепло? Пока идешь - тепло, встанешь - мерзнут пальцы. Дорога впереди то ли видна, а то ли скрывается в тумане.
 - Лес-то быстро вырос, - сказала бабушка.
 - Да, всего лет пятнадцать прошло... вроде немного.
 - А что было пятнадцать лет назад? - спросил Сережа.
 - Пожар, весь лес сгорел до самого Мурзина.
 - Автобус-то тогда не ходил - так мы с отцом твоим пешком...
 - Шестнадцать верст до Абрашкина, - сказал дед, - до Мурзина больше.
 - Ну, не шестнадцать, шестнадцать до Мурзина...
Дорога огибала поля, ненадолго заходила в лес и все мельчала и мельчала. Когда они прошли последнее поле, с кормовым клевером, - рожь, ячмень здесь вызревали плохо, - она сначала превратилась в две колеи, а потом просто в лесную тропу.
 - Толь, туда идем?
 - Не знай! Я в Реброво последний раз до войны ходил.
 - Кой же бес ты нас туда потянул?! - Возмутилась бабушка. - До темна вернемся?
 - Семь километров туда, семь - обратно. Должны.
Однако было еще далеко. За каждым поворотом тропы открывались все новые и новые шеренги сосен, будущий шишкинский корабельный лес. Есть ли оно где-нибудь, Реброво? Или им вечно бродить в этом лесу?
От дорожных размышлений первым оторвался дед. Почему-то ему вспомнилось детство.
- Помню, в доме нашем сельсовет был, правление колхоза заседало, - начал он.
Прадедушка был председатель колхоза? - Перебил его Сережа.
 - Нет, дядя был, голытьба. Дома своего у него не было, тятя мой к себе их пускал. Раз что-то пришли они к тяте, а у того бутыль самогону. Выпили, сидят, есть нечего. А дорога эта, которая теперь асфальтовая, из окошек была видна. И вот дед мой говорит отцу  (тут дед перешел на местный говор с невероятно мягкими шипящими и с тяготением к звуку  “и”): “Илюш’ин’ка, глян’-ка, ш’то-то за человек там идет?”. Тятя мой окошко открывает и машет рукой тому человеку: “ Иди к нам”. Заходит он в дом наш, а дед его спрашивает: 
“Как звать тебя?”
“Иван”.
“Куда ж’и ты, Ивануш’ка, идеш’?”
“В Пурих’, на ярмарку”
“А ш’то ты несеш’?”
“Яиц десяточ’ик”
“Брось, Ивануш’ка, не ходи на ярмарку, давай мы яйца тут сами съедим, а ты с нами самогон пей!”
“Давайте”
 - Вот так и заседали, а я между ними по полу ползал, - закончил дед и, было, замолчал, но, приглядевшись к лесу, сказал:
- Придем скоро.
Действительно, в лесе что-то изменилось, что-то говорило о близости жилья. Может, стал гуще подлесок? Или почаще стали появляться просветы? Они прошли совсем немного и сквозь шум леса Сережа услышал, как работает какая-то техника, кажется, трактор.
Они зашагали чуть быстрей, и скоро лес перед ними расступился, и раскинулась, насколько смогла в лесной тесноте, деревенька Реброво. Десяток домишек, вернее, изб, крытых дранкой, сгрудились на склоне небольшого взгорка. Среди них, правда, выделялись два или три дома, обшитых, крашеных красной краской и крытых шифером, но остальные были уже стариками. Срубленные до войны, на манер дедовских, они словно ждали чего-то, теперь пустые, черные от сырости. Самым необычным из них был мельников дом. Когда-то давно, так давно, что каждому ясно, что до революции, последний мельник начал пристраивать к своему дому пятистенки для сыновей. Женится сын - строится пятистенок. А сыновей у мельника было много... Растянулся дом почти на сто метров. Теперь заброшеный, как и все вокруг, зеленый от мха, и, наверное, гнилой, ведь стоит у воды...
 - Околоток,- сказал дед, увидев что внук разглядывает колья, вбитые в землю крест-накрест, с перекладинами. Околоток окружал всю деревню. - Не от зверья, хоть тут и медведи водятся, - предугадал он вопрос Сережи, - видишь, между околотком и деревней - трава - это поскотина, на ней скот пасется, козы, овцы. Коров пастухи в лес водят, а эти - так, вразброд. Колья - чтоб не разбрелись.
Они подошли к околотку. Дорога была перекрыта воротцами - такой же жердью - перекладиной. Подняв ее, они вошли в деревню.
 Через полчаса, обойдя всю деревню по тропке, жавшейся то к разбитой дороге, то к огородам, они нашли, нужный дом. Постучав, они постояли минут пять. Никто не открывал.
  - Зря шли, - сказал дед.
 - Может вышла куда? - Или в огороде?
 - Вон она! - сказал Сережа.
Повернувшись, далеко за домом они увидели женщину в красной болоньевой куртке, которая, согнувшись до земли, что-то полола.
- Позови ее, что ли, - подтолкнула деда бабушка.
 - Как звать-то ее, может, это не Анна?
 - Ну, хоть рукой махни...
 - Так она не смотрит!
Пока они препирались, женщина заметила их, не торопясь очистила маленькие грабельки, заправила прядь седых волос под платок и зашагала к ним. Подойдя к крыльцу, она, глядя на непрошеных гостей, поставила грабельки у стены и только теперь спросила:
 - Кого вам?
 - Извини, ты не Анна Ветрова?
 - Анна, - ответила хозяйка и, ожидая продолжения, окинула их взглядом.
 - Не узнаешь? - спросил дед.
Она посмотрела на него как-то со стороны, как на фотографию. Что-то забрезжило в ее памяти, далеко-далеко. Постепенно она стала угадывать в этом давно забытом человеке какого-то родственника. Они и правда были похожи, пожалуй, по какой-то внутренней своей сути. Но детали, оставленные на их лицах временем, сильно разделяли их.
 - Анатолий?
Дед мелко-мелко закивал головой. Она отвела взгляд и посмотрела куда-то вдаль, между небом и таким знакомым ей лесом, потом прошла к двери, открыла и пригласила:
 - Заходите.
Под двойным, или, может быть, тройным, слоем теса прятался маленький крепкий пятистенок - кухня, тесная из-за огромной печи и небольшая комната, то ли спальня, то ли парадная. Часть одной из стен занимал иконостас.
Они расположились за кухонным столом. Вдруг гостям стало неловко - побеспокоили человека, оторвали от дела. Цель прихода куда-то удалилась, стала непонятной.
Женщина, между тем, уже хлопотала у печи.
 - А муж-то у тебя скоро придет? - спросил дед. Анна мельком глянула на него и, не прекращая возиться с посудой, ответила:
 - Убили его два года назад, в драке. Был он телефонным обходчиком в лесничестве, в Сокольское поехал, там его, пьяного и стукнули.
 - Да-а, - протянул дедушка, - нехорошо.
 - Нехорошо. Она вытерла руки и села к столу. И тут же вскочила. - Ай! Я же яишню томиться поставила!
Она опять подскочила к печке, ловко вытащила кочергой блюдо, посмотрела:
 - Ну, стомилась.
 - Как это, стомилась? - Спросил Сережа.
 - Ну, как... Томленая стала... Хочешь?
 - Я попробую, - согласился он, не заметив, как бабушка и дедушка смотрят на него.
Анна поставила перед ним блюдо и дала ложку.
Сережа после дороги был голоден, поэтому, усердно работая ложкой, он не заметил, что разговор у взрослых заладился, они с интересом стали расспрашивать друг друга.
 - Два сына у нас, - рассказывала бабушка, - сорок седьмого и пятьдесят первого. Этот - она кивнула на Сережу - младшего, Николая, сын.
Анна посмотрела на Сережу и спросила:
 - В городе живете?
 - В городе, - не отрываясь от яичницы, пробурчал он.
 - А вот нас сносят. Одна я теперь тут живу.
 - А дети? - спросила бабушка.
 - А что дети? Дети - в Иваново. Вот, дом снесут, - заберут к себе, а так - летом приезжают.
 - Говорили, два дома в деревне?
 - Нет, второй уже снесли.
 - А тебя скоро сносят?
 - Да не уеду - не снесут... Все равно провода отрежут, ни хлеба, ничего нет - уеду.
 - В войну-то как жила?
- В Горьком. Ничего в деревне не было, голод. Зимой пешком пошла, сто сорок километров. В деревнях ночевала. Раз где-то до Балахны пошла в горку, а сил не было, упала, лежу, замерзаю - ведь почти босиком шла. Подошел красноармеец с санками, “Вставай”, - говорит. Слышу его, а пошевелиться не могу.  Взвалил он меня на санки, попер в гору. Тоже слабый был, Но, Слава Богу, довез меня до деревни какой-то, в крайний дом, там отошла. В Горьком за еду, за угол работала.
 - А под Балахной много наших жили, ты бы к ним.
 - Да я - к ним, а кого тогда найдешь? Все на фронте.
Замолчали. Сережа, насытившись яичницей, теперь скучал. Ему надоело сидеть за столом, и он попросился посмотреть иконостас. Анна разрешила. Он вышел в “переднюю” и стал разглядывать иконы. Их неземные, отрешенные  лики совсем не вязались с остальным убранством комнаты - грубыми кроватью, столом, бревенчатыми стенами. На столе, наполняя комнату легким, почему-то праздничным запахом, сохли мелкие, наверно кислые, груши. Немного постояв в комнате, Сережа вернулся.
Разговор шел уже о другом. Анна говорила так же спокойно, но тише.
 - И сколько же ты отсидела?
 - Не сидела, а пять лет на лесоповале работала.
 - Это за какие-то склянки?
 - Да не смотрел никто, за какие склянки. - Донос - был, спекуляция - пять лет. Ох, я спекулянтка... Две вазочки обменяла на буханку. Соседка донос написала, чего ей нужно было? Дома у нас всю жизнь напротив... - даже об этом она рассказывала, как сказала бы: “В обед на колодец ходила...”.
Бабушка и дедушка так же просто рассказывали ей о своей жизни, о войне, детях, внуке.
 - Знаете, - сказала вдруг Анна, я вас не гоню, но скоро темнеть будет, не дойдете.
 - Да, да,  - согласились бабушка с дедушкой, уходим.
Они собрались, обнялись с ней на прощание и вышли.
Анна была права. День, и без того невнятный, угасал.  Закрыв на околотке жердь-калитку, они, торопясь,  зашагали обратно.
Первое время Сережа думал, почему бабушка и дедушка так легко разговорились и почему они обнялись на прощанье, виделись-то они первый раз за много-много лет. Дедушка-то - понятно - он ее родственник, они были знакомы. Потом мысли его перескочили на что-то другое, потом он стал думать, что пора бы побыстрее дойти до дома дяди Гены, где они остановились, потом у него вдруг вырвалось:
 - У нее даже телевизора нет.
 - Телевизора нет, - согласился дед, - а вот зачем ты у нее яичницу съел? У нее же и есть нечего кроме этой яичницы!
 - Я же не всю съел!
 - Да ладно, что сделал, того уж не вернешь...
Хотя шли они теперь быстро и, судя по всему, уже подходили к полям, засветло дойти не успевали, - над лесом уже нависли сумерки. Кое-как разбирая дорогу, они пробрались к трассе на Мурзино. Когда проходили Абрашкино, уже наступила ночь. “Домой, домой!” - думал Сережа. Конечно, того же хотелось и бабушке с дедушкой. Обратная дорога, поскольку они торопились, заняла у них не больше двух часов. Чуть поплутав в деревне, они, наконец, пришли к дому Геннадия.
- Вы, что ль?  - Послышался голос его жены, - мы уж заждались.
Они зашли в дом, переоделись и сели ужинать. Спать легли рано.
Засыпая, Сережа посчитал, сколько дней они пробыли здесь. Через два дня они уедут, и Реброво останется где - то совсем далеко.