Профессор Влажнов.
Однажы после получки на журфаке, где по совместительству я работал преподавателем на вечернем отделении, мы прямо на кафедре теории и практики партийно-советской печати устроили небольшой сабантуй. Поводом для дружеской попойки, как всегда, мог послужить самый примитивный случай, в данном конкретном примере — получка.
Преподаватели тогда были в основном люди молодые. На таких девичниках (на кафедре работали в основном девицы) всегда было весело. Текущие новости обсуждались весьма эмоционально. Их всегда было полно. Политические страсти в стране не утихали. Разлихие анекдоты о Брежневе рассказывали на каждом углу Москвы. После хрущёвской "оттепели" немного поугас интерес к поэзии Евтушенко и Вознесенского, но они по-прежнему оставались нашими кумирами.
Журфак уже давно переехал через улицу Герцена из здания, где мы учились в крайне стеснённых условиях, в отдельный величественный корпус с памятником Ломоносову в просторном дворе.
Руководителем кафедры состоял тогда молодой профессор Евгений Александрович Влажнов. Были мы с ним в приятельских отношениях. Вел я по этой кафедре спецкурс "Экономический обозреватель в газете". В то время на факультете по инициативе декана Ясеня Николаевича Засурского было организовано специальное вечернее отделение для практических работников. Как правило, они имели уже высшее инженерное или экономическое образование и работали в средствах массовой информации. Вполне справедливо, они хотели иметь и университетский диплом. Молодые люди обладали пытливым умом и поразительной настойчивостью.
Среди студентов были исключительно одарённые личности, оставившие заметный след в политической и литературной жизни России. Юрий Батурин, юрист по образованию, если вы помните, был весьма влиятельной фигурой в окружении президента Ельцина. Затем, в середине февраля 1998 года в печати промелькнуло сообщение, что он зачислен в отряд космонавтов и ему присвоено звание космонавт-исследователь. И он побывал в космическом полёте.
Морской волк Сергей Апполонович Кирпичников, необыкновенно заводной и компанейский балагур, долгое время работал во властных структурах Москвы. Николай Зятьков производил впечатление застенчивого человека. Но оно моментально исчезало после первых же слов, когда он вступал в разговор. Каждой шутке Кирпичникова он радовался, как дитя, и его лицо озарялось в тёплой улыбке. Он был одним из основателей и руководителей самой популярной в стране газеты "Аргументы и факты".
Были на спецкурсе и дамы. Среди них выделялась Аннушка Лавреневская. Инженер-металлург по специальности, она работала в проектном институте ГипроЦМО. Но это была поэтическая натура, которой было тошно заниматься металлургией. Уникальнейшая личность. С большим достоинством держалась она среди лихого братства своих сокурсников. После работы на журфаке я совсем было потерял её. Да и при встрече наверняка не узнал бы свою бывшую студентку. Слишком изменились мы с тех пор.
Да так оно и было. В конце мая 1997 года я зашел в редакцию газеты "Нива России" с одной-единственной целью — подписаться на газету. Меня тут же провели в кабинет главного редактора. Хозяин кабинета Владимир Георгиевич Красненков оказался весьма щедрым и гостеприимным хозяином. Он одарил меня целой грудой своих изданий. За чашкой кофе мы оговорили очень многие вопросы, у нас оказалась куча общих друзей. Время летело быстро, и я не заметил, как промчалось больше часа. Потом он передал меня под покровительство Анны Лавреневской, и уже в её кабинете я узнал мою бывшую студентку. Если быть точным, то она первой узнала меня. В тот день она подарила мне свою книжку "Сказки сиреневой звезды".
Поразила меня Аннушка своей книжицей. Какие же это чудные сказки! Сколько поэзии в дивных образах и сюжетах, в песенной манере её прозы! Как же она хорошо владеет словом! Да одна сказка "Фея солнечного света" ставит её имя в один ряд с именами выдающихся писателей, когда-либо решившихся создать что-либо подобное.
А недавно Анна Сергеевна просто ошеломила меня тем, что вместе с мужем Валерием Антоновичем предприняла издание уникальной в своём роде библиотечки "Люди эпохи ХХ века. События, факты, мысли, анализ". Добрый десяток биографически-публицистических сборников они уже выпустили. Получается здорово. На целый век работы хватит. Они навестили меня, и я подарил им свои последние стихи и пьесы в стихах.
Таковы в большинстве своём оказались студенты-вечерники. Как правило, это были весьма одаренные молодые люди, энергично "бравшие быка за рога". А в первый год занятий на спецкурсе было немало сомнений и трудностей. В самом деле, как должен быть подготовлен прподаватель перед лицом опытных специалистов в совершенно различных областях производственной деятельности? Как и о чём с ними говорить? Конечно, помочь факультету могли практики. Мы с Леонидом Кравченко были в их числе. Нам было о чём говорить. Чему учить. У нас уже был немалый опыт и знания, поделиться которыми мы были обязаны.
Все вечерники были очень дружны и занимались с вдохновением. Хотелось бы рассказать буквально о каждом из них, но тогда я ушёл бы далеко в сторону и отвлёк внимание читателя от главной темы моего повествования.
Как-то после бурных "дебатов" на журфаке мы с Евгением Александровичем Влажновым шли до метро вместе и по дороге решили взять бутылку водки и заехать ко мне. Не видел он ещё моей новой квартиры на проспекте Вернадского, а я действительно хвастал на каждом углу своим новым жилищем.
Долгие годы маялся я из-за стесненных жилищных условий и, наконец-таки, получил замечательную четырёхкомнатную квартиру с просторной прихожей, с отделанной голубым пластиком уборной и в свелом лимонном кафеле ванной, с довольно вместительной кладовкой, где я тут же устроил фотолабораторию. Там же смастерил стеллажи и полки для книг и архива. В той же кладовке жена захватила довольно обширное пространство для хранения продуктов. Нашлось место и для различных стройматериалов и прочего житейского хлама, который выкинуть жалко, а использовать пока негде. Позже, правда, каждая вещь нашла своё место.
— Жена, помню, пришла в неописуемый восторг, когда первый раз вошла в кухню. Как, оказывается, мало нужно женщине для полного счастья. Ты представляешь, лоджия у нас — на две комнаты. Да там роту солдат на ночлег можно определить, — хвастал я Евгению Александровичу. — Дети получили каждый по комнате, у меня — шикарный рабочий кабинет. В огромной гостиной я могу устраивать дипломатические приёмы...
Через полчаса мы были уже на Юго-Западной и выскочили из метро на свежий воздух. На противоположной стороне проспекта Вернадского развели большое строительство зданий педагогического института. Дальше, за церковью архангела Михаила, которую совсем недавно начали реставрировать, почти у самого леса уже вылез из-под земли могучий и величественный корпус Академии генерального штаба Советской Армии. Ещё через пять минут я показывал эту чудную панораму уже с высоты пятого этажа из обширной лоджии своей квартиры.
Позже мы застеклили лоджию и устроили в ней настоящую оранжерею. Более тридцати корней огурцов и столько же помидоров заплетают стены и потолок, красивые сочные плоды свешиваются со всех сторон. Лежишь себе на раскладушке, блаженствуешь после трудового дня. Дети и внуки тут же. С друзьями приятно посидеть. Жена кофе подаст. И рюмочку можно выпить и прямо тут же закусить свежим огурчиком.
— Говорят, под зданием Академии столько же этажей в земле, сколько и над землёй, — рассказываю я Влажнову. — В лесу за Академией до работы полведра грибов всегда набираю. А если на рыбалку поднимусь пораньше, то и карасей могу наловить на завтрак вон в том пруду. Нет-нет, поближе. Вот прямо за дорогой в зелени древних ракит и ольхи. Не вырубили, оставили. А дальше просто огромный пруд. Летом там детвора плещется, загорает, а я с соседом Петром с шестнадцатого этажа ратанов таскаем. Клюют стервецы как оглашенные. Одно удовольствие.
Пока я показывал квартиру, Милушенька накрыла нам стол на кухне. Самое уютное место во всей квартире, располагающее к душевному разговору. Во всю стену здесь были наклеены цветные обои, которые я привёз из Венгрии. Это была прекрасная картина осеннего пейзажа. Яркий полдень в густых зарослях на берегу заросшего озера.
Почти на метр от пола у стены поднимался самый настоящий плетень, на колышках которого висели самые что ни на есть настоящие лапти и деревенские горшки. На полу у плетня стояли горшочки для цветов, и вьющаяся зелень по веткам поднималась до самого потолка. Создавалась иллюзия реальных мест, где прошло моё детство.
Полжизни проходит у нас на кухне. Здесь и телевизор, здесь и уроки детей, здесь и я написал почти всё, что было опубликовано. Уютный жезлонг у плетня и чашечка кофе всегда располагали к отдыху и душевной беседе. А если хороший друг или гость да ещё бутылка доброго вина, то из этой самой кухни за уши никого не вытащишь. На электрической плите всегда что-то шипело, булькало, кипело, и каждый был здесь всласть накормлен и мог себе отдуваться в жезлонге в полное своё удовольствие или даже вздремнуть, водрузив ноги на табуретку, где для большего удобства всегда лежала мягкая подушечка. Её с любовью смастерила моя любимая дочка Алёнушка. Курильщик, затягиваясь дымком ароматной сигареты, мог помечтать о несбыточном. Если собеседник был не один, ему тоже приносили жезлонг из лоджии, и говорить можно было всю ночь напролёт.
Чтобы не падало настроение, со стола не убирали рюмки и закуски. Лёгкие и крепкие вина, шампанское, ликёр и коньяк и по сей день в закромах этого дома, слава Богу, не переводятся. Такое правило установлено в нашем хозяйстве. Бегать в магазин можно только за свежим хлебом. Всё остальное должно быть куплено заранее и со вкусом. И столько, чтобы недели две можно было вообще не выходить на улицу и держать гостей в полном их душевном расположении. Для этого, конечно, потребовалось существенно увеличить холодильное и морозильное оборудование, расширить укромные места.
Здесь, на этой самой кухне, рождались самые фантастические проекты и планы, самые оригинальные задумки. Творческая мысль многих моих друзей приобретала вполне конкретные очертания в лирических образах стихов, песен, вполне правдоподобных сцен и даже сюжетов. Нередко за столом вспыхивали споры на политические темы, обсужались чисто житейские проблемы. Сплетни в редакциях газет и кулуарах московских властных структур приобретали форму анекдотов.
Так или примерно так протекал мой домашний приём профессора Александра Евгеньевича Влажнова. У нас было о чём поговорить. И поспорить.
Хозяйка моя, как всегда, была учтива и внимательна. Выпили мы бутылку водки и очень недурно закусили. В то время мы мало в чём себе отказывали. Я зарабатывал хорошо, работая заместителем главного редактора у Леонида Кравченко в "Строительной газете". В нашем доме буквально каждый приносил деньги. Милушенька тянула лямку в своём институте. Ленока училась в педагогическом училище имени Ушинского, которое двумя годами раньше закончил Володенька. Теперь он был студентом факультета логики и психологии педагогического института имени Ленина. Учились хорошо и получали стипендию. Правда, мы не требовали от них денег, но они тратили их сами весьма осмотрительно.
Володенька в тот вечер домой не пришёл, загулял где-то с друзьями. Он позвонил, чтобы мы не волновались и не ждали его. Чего не бывает в студенческие годы? Мы с Милушей знали, что он был влюблён в сокурсницу Людочку Кулакову. Не раз приводил он её в дом, и нам понравилась небольшого росточка круглолицая с копной каштановых волос щебетунья.
Мы были рады, когда Володя приходил вместе с друзьями. И тогда мы с Милушей смывались к родственникам, чтобы не мешать веселью молодых. Леночка оставалась дома, и мы знали, что всё будет хорошо. Но даже и тогда эта ватага не могла опустошить все наши холодильники. Просто были деликатные и умные ребята. Людочка Кулакова всегда была с Володей, и мы были уверены в добропорядочности их друзей.
Отец Людочки полковник Алексей Николаевич Кулаков был в то время заместителем главного редактора "Красной звезды", и однажды я видел его. Нас, по-моему, даже представил друг другу полковник Дажин, бывший главный редактор окружной газеты ПВО "На боевом посту", на страницах которой было помещено много моих очерков и рассказов о ракетчиках. Теперь Дажин был в "Звёздочке", как любовно называли газету солдаты.
С Дажиным я познакомился давно, когда через пару лет после окончания МГУ меня, что называется, "забрили" на военную переподготовку. Два зимних месяца "загорал" я в ракетной части в подмосковных Мытищах и от дичайшей скуки стал писать в окружную газету. Мои материалы из ракетного дивизиона понравились и их печатали почти в каждом номере. Я зарабатывал совсем даже приличные гонорары.
Делать в Мытищах мне было практически нечего. Ракетный дивизион, где впервые я увидел ракеты класса "земля-воздух", развернул свои позиции вдалеке от населённых пунктов. Деваться было некуда. Я писал обо всех и обо всём. Мне нравились ребята в армейских шинелях. Совсем недавно, казалось, я был в их "шкуре" и очень хорошо понимал солдатскую долю. Вволю поел с ними перловой каши с селёдкой. Хороша, чёрт возьми, селёдочка! И как здоровово с мороза выпить солдатскую кружку горячего чая! Да и щи всегда были отменные.
Десятки очерков, зарисовок, корреспонденций опубликовал я в этой газете и подружился с полковником Бариновым. Знакомство наше состоялось заочно — Баринов руководил отделом партийной жизни и стал писать мне очень забавные письма, думая что младший лейтенант Панушкин, как я подписывал свои корреспонденции, находится на кадровой службе. Он и не предполагал, что имеет дело с профессиональным журналистом, находящимся на переподготовке. Я не спешил рассеять его заблуждения. Все его просьбы я выполнял быстро, и материалы печатались почти без редакционной правки. Каково же было его удивление, когда через два месяца мне дали увольнительную, и я заявился в редакцию в гражданской одежде.
— А мы уже подумывали, как забрать вас в редакцию, — сказал Баринов и тут же убежал к главному редактору. Через минуту и я был в кабинете у Дажина. Командующим Московским округом ПВО был тогда генерал Батицкий. На его имя готовился документ с просьбой откомандировать младшего лейтенанта Панушкина в распоряжение редакции газеты "На боевом посту".
Я к такому повороту событий не был готов. Меня вполне устраивала работа редактором отдела экономики и эксплуатации флота и портов в редакции журнала "Речной транспорт". Позже я пожалею об этом. Но поезд, как говорят, ушёл. Однако я не оставлял полюбившуюся газету и ещё долгие годы сотрудничал в ней. Баринов, по-отечески добрый человек, всякий удобный случай использовал для того, чтобы напомнить о себе. Тёплые письма и открытки получал я от него к каждому празднику. Закоренелый холостяк обладал удивительным чувством доброты и внимания. Редкая порода людей.
Рассказывая все эти истории, я не заметил как быстро пролетело время. Влажнов явно захмелел. Отправлять его домой в такую пору было опасно. Мы предложили ему переночевать у нас, предупредив об этом по телефону его жену. Милуша постелила ему в кабинете. Леночка улеглась в своей комнате. Я определился, как всегда, в гостиной и тут же уснул. Среди ночи вдруг раздались вопли моей жены.
— Иди и уйми своего друга, — тормошила меня моя Ласточка. Рядом с нею стояла перепуганная Леночка. — Это какое-то безобразие. Он пристаёт к Леночке, а перед этим всё хватался за меня. Идиот какой-то. Липкий и отвратительный человек. Скотина... Развратник. Полюбуйся на него.
— Да успокойся ты. Он же секретарь парткома факультета, уважаемый человек...
— Тогда и сам убирайся с этим "уважаемым человеком"! — кипятилась жена. — Я сейчас вызову милицию.
— Погоди, разберёмся без милиции...
Я открыл дверь в прихожую и остолбенел от неожиданности. Предо мною стоял совершенно голый профессор в полной боевой готовности ублажить свою плоть. Он, видимо, не ожидал увидеть меня и совсем не предполагал, как развернутся события. Ни слова не говоря, я тут же схватил его за руку и выкинул его из квартиры, захлопнув дверь. Он даже не сопротивлялся, плохо соображая, что же произошло. Осень была поздняя, лёгкий морозец уже напоминал о приближающихся холодах. На лестничной площадке и в длиннющем коридоре гулял сквозняк.
Я тут же вернулся в кабинет, собрал всю его одежду и обувь, открыл балконную дверь и выкинул их с пятого этажа на улицу. На вешалке заметил осеннее пальто профессора и кепку. Свернув их, выбросил ему в коридор. Александр Евгеньевич стоял посреди лесничной площадки и плакал.
— Всё остальное найдёшь под окном во дворе, — сказал я ему. — Я выбросил твоё шмутьё. И чтоб глаза мои тебя больше не видели, подонок! Встретишься на пути — убью. Запомни это.
Я улёгся в тёплую постель, но сон не шёл. Накинув на себя куртку, подошёл к окну. Под окном Влажнов собирал свои вещи. Пёстрый галстук зацепился за сук рябины на уровне второго этажа и болтался на ветру. Шлёпая по асфальту босыми ногами, Влажнов забежал в подъезд. Через пять минут я видел, как он весьма проворно выскочил из подъезда и побежал на остановку такси у гостиницы "Салют". Тут же одна из машин помчалась к Ленинскому проспекту. Только пёстрый галстук напоминал о том, что произошло.
С тех пор я не был на факультете. Совсем недавно я неожиданно встретил в метро Михаила Терентьевича Стахова. В мои студенческие годы он работал на факультете заведующим фотолабораторией. Очень приятный человек. Всегда помогал он мне в моих студенческих заботах. Улыбаясь друг другу, мы поздоровались и разговорились. Из разговора я понял, что сейчас он является заместителем декана. Ещё раньше я слышал, что он женился на рано овдовевшей красавице Женечке Евдокимовой. Весь факультет любовался этой прекрасной девушкой. Неожиданно для многих она вышла замуж за забулдыжного, но очень энергичного и писучего Льва Овсянникова. Он был действительно талантливый журналист. Я хорошо знал его по работе в "Экономической газете". Он тоже сдавал кадидатский минимум и готовился писать диссертацию, но как-то неожиданно быстро помер. Женечка осталась с маленьким сыном, который теперь, закончив наш факультет, хорошо работает на телевидении. Последние его репортажи я видел уже из Парижа.
— Ну, а как там поживает Влажнов? — спросил я.
— Влажнов? — как-то неопределённо переспросил Михаил Терентьевич, как бы оценивая каждое слово, которое он хочет сказать. — Нет Влажнова.
— Как это нет? — вырвалось у меня удивление. — Помер что ли?
— Нет, не помер. Хуже. Уехал в Америку...
— А на кой хрен он там нужен? Это же совершенно никчемный, пустой человек. За душой ведь ничего нет...
Михаил Терентьевич улыбнулся, но возражать не стал.