ЛОВУШКА
„...what better place than here,
what better time than now.“
Rage Against the Mashine
Миша
Последние годы окончательно подтвердили моё страшное подозрение – природа явно мстила человечеству. Сначала стали медленно пропадать плавные переходы между временами года. Они превратились в резкие и неожиданные катастрофы, которые соровождалсь головокружительными падениями или, наоборот, взлётами температур,
грозами с градинками чья величина росла в геометрической прогрессии,
ураганным ветром, снегопадами в Мексике, засухой и лесными пожарами в
Нью-Йорке, наводнениями, оползнями и лавинами, цунами, землетрясениями и извержениями вулканов с двенадцатисложными названиями и нередко а вернее всё чаще – жертвами. Потом подобные «переходы меджу временнами года» стали происходить вовсе не между ними, а по сути дела когда угодно и в самый неподходящий момент. На первый взгляд казалось что природа сходит с ума, но я знал что это не совсем так. Природа логична и рациональна, и если у неё не всё в порядке с мозгами то в этом виноват человек. Тысячелетие подходило к концу и люди впадали в панику, неизветно почему считая что наступит конец света, при этом наивно представляя себе этот конец ввиде огомного метеорита или атомного взрыва.
На этот счёт (как и на многие другие темы) у меня была своя теория. Я думаю что человек в своей колоссальной трусости вбивает себе в голову представление скорого Апокалипсиса, для того чтобы боже упаси не думать о самом страшном - что ему как ни крути придётся прожить свою жизнь в этом мире. Мир действительно становился
всё страшнее. Всюду убивали, убийцы и жертвы становились всё младше, серийное убийство вообше превратилось в народный спорт; везде был яд: в воздухе, в воде, в земле, в Coca-Cole; от солнца люди получали рак, от секса – СПИД, от жизни
вообще – маниакальную депрессию и шизофрению. Короче шансы на то что ты как-нибудь попадёшся следующим неумолимо приближались к 1:1-му.
Когда эти мысли стали вытеснять у меня из головы все остальные я решил что с телевизором пора заканчивать. Без последствий, для меня этот период всё же не прошел: из убеждённого оптимиста я превратился в довольно заядлого циника и мой юмор приобрёл иссиня-чёрный оттенок, но я его не утратил, что быть может было самым главным. Итак редуцировав своё время у волшебного ящика до максимально двух часов в день, я обратился к всемирной литературе. Тогда мне было восемнадцаць. За три года я перечитал самое интересное из библиотеки научной фантастики: Азимова, Шэкли, Гаррисона, Уэллса, Брэдбери и Казанцева; толстые, в твёрдых, как кости черепа, переплётах, книги Канта, Ничше, Аристотеля, Спинозы а так-же Толстого, Достоевского, Пушкина, Шэкспира, Манна, Блока, Брехта и многое другое. В это время я, почти этого не заметив, закончил гимназию, поступил в университет и скорость моего чтения резко сократилась. Университет был чем-то новым, что откровенно радовало. Люди там, местами всё-ещё банальные и противные, где-то как-никак походили на меня взглядами и интересами, это действовало освежающе после гнетущей атмосферы в школе, где я ни с кем ничего общего не имел. Вообщем-то, замечать окружающих людей я стал только недели через три после начала семестра – надо было сначала аклиматизироваться. Одним из первых я заметил его.
Невооружённым глазом было видно, что он, как и я, прошёл через советскую школу,
и эммигрировал примерно в шестнадцать лет. Чёрная, кучерявая шевелюра, орлиный нос, небольшие, круглые очки, за ними два чёрных глаза, серое пальто. Ничего особо примечательного. Я заметил его на лекции по матаматике, когда он случайно оказался
за партой впереди меня. Феликс (да его действительно так звали, я тоже не знаю почему) сидел сильно ссутулившись, и через его плечо я увидел аккуратно записанное в блокноте решение задачи, которую доцент всё ещё продолжал рассусоливать, совершая, со стороны слегка дико выглядевшие, вспомогательные движения руками. Решение было записано в двух вариантах и лучший был подчёркнут. Но я увидел ещё что-то. Блокнот был сдвинут в сторону и он старательно вырисовывал два коротких слова на полированном дереве стола.
«NO FATE». «НЕТ СУДЬБЫ».
- «Дежавю», - подумал я.
Я явно где-то уже видел этот кадр. Только в картине в моей голове на его месте была женщина. Широкоплечая женщина с слишком крупными, некрасивыми чертами лица, сидела вот так-же ссутулившись за стоящим где-то посреди оранжевой пустыни, грубым дубовым столом и выцарапывала на нём те-же самые слова громадным охотничьим ножом. Я был даже уверен что знаю имя этой женщины, хотя оно было абсолютно не важно. Простое американское имя...Сара Коннор.
- Надо же – вспомнил! – подумал я, и коротко но громко кашлянул.
Он обернулся.
- «Терминатор два» посмотрел? – кивнул я на надпись.
- Новости, - улыбнулся он.
Феликс
Невооруженным глазом было видно что он, как и я прошел через советскую школу и эммигрировал примерно в шестнадцать лет. Это было бы видно даже если бы он не заговорил по русски. С «Терминатором» он меня конечно подловил основательно – я действительно не заметил, что я там царапаю на столе. Ещё удручающе был тот, теперь проявившийся факт, что этот фильм очевидно действительно на меня подействовал. Что-то в нём просвечивало сквозь голливудскую размазню, что-то отображающее реальный мир. То, что наскоро спаяная груда металлолома,
обладающая здоровым инстинктом самосохранения, безвозмездно пожертвовала себя чтобы сохранить относительную безопасность нескольких миллиардов человек, подняв себя тем самым на несколько порядков выше основной массы рода своих создателей, безжалостно ставило зрителя перед грустным умозаключением – в этой Вселенной не так уж много живых существ хуже человека. Быть может Джеймс Камэрун именно это и хотел показать, быть может скрытый смысл этого фильма и был в том, чтобы разбудить, взбудоражить людей, которые дали себе время задуматься над увиденным. С другой стороны... в чём в таком случае заключался смысл «Титаника»?
Скорее всего «глубокий смысл» «Терминатора» как и многих других американских фильмов, был чистой случайностью, по формуле «В каждой шутке есть доля правды» или если хотите «И слепая курица когда-нибудь находит червя». Кстати насчёт выражения «В каждой шутке есть доля правды», (как и на многие другие темы) у меня была своя теория. Если захотеть можно было вечно разбирать по косточкам любое такое крылатое словцо, и всё равно найдёш лишь ма....
Я уже собрался было дать себе щелбан, что делал обычно в тех случаях, когда на меня находили подобные «бесконечные» мысли, но вдруг осознал что всё ещё нахожусь в почти переполненом зале, и к тому-же у меня есть собеседник. Я был уверен что провёл в своих размышлениях не больше секунды. Вновь сфокусировав своё внимание на нём, я понял что он всё ещё смотрит на меня, но теперь уже каким-то слегка сочувствуищим взглядом.
- Больше секунды, намного больше, - с досадой подумал я.
Заметив что я вернуся в более-менее реальный мир, он теперь уже совсем сочувственно покачал головой, опустил взгляд к своим бумагам и очень тихо бормотнул:
- Интересно наверное у него там.
Не будь у меня идеального слуха, чего он знать не мог, эти слова конечно-же навсегда потонули бы в постоянном звуковом фоне, который наверное покрывает любой полный зал, где проводится лекция математики. Его реплика вывела меня из смущения – так-как её по сути дела никто не мог слышать, стало ясно что парень шутит сам с собой, что тоже не совсем нормально. Исходя из этого я щедро посчитал что мы квиты и принял вызов.
- Намного инересней чем ты думаешь.
Он даже бровью не повёл. Я преисполнился к нему спонтанным уважением, которое ещё больше усилилось после его следующих слов. Эти два коротких местоимения с вопросительным знаком имели свою собственную небезинтересную историю. Место их происхождения было всем хорошо известно – русская иммиграция в Израеле. Отдающие абсолютной незаинтерисованностью, они как нельзя лучше выражали отношение большинства тамошней (и не только тамошней) молодёжи к окружающей среде.
- А, да?
То, как он это сказал, (а эти слова нужно уметь сказать) доказывало мне что он часто имел дело с людьми оттуда, или скорее даже жил там некоторое время. То что он сейчас здесь, в свою очередь доказывало мне что он человек рассудительный и ценит преимущества бесплатного образования.
- Давно из Израеля? – я пошел в атаку.
И опять – ни малейшего удивления.
- Полтора месяца.
- Ну и как там?
Он качнул головой.
- Намного интересней чем ты думаешь.
Миша
Наверное каждый человек мечтает достичь чего-то, чего не достигал ещё никто. Каждый, кроме тех, кто этого действительно достигает. Трудно себе представить, что например Эйнштейн действительно думал что его имя станет бессмертным. Разве что в тот момент, когда вдруг понял: «Минутку... ...!!!... Да ведь всё относительно! И никто не знает!!! ... Да, это сильно.», но не раньше.
Но из любого правила есть исключения, и из этого определённого правила исключением были мы. Я и Феликс, в какой-то момент признались, что с детства знали что предназначены для чего-то сногсшибательного. Я правда смотрел на это предвиденее более иронично чем Феликс и концетрировал своё внимание на более повседневных вещах, но он...
Он не мечтал об этом – он знал это стопроцентно. Наверно поэтому ИДЕЯ пришла в голову ему а не мне. Только-ли поэтому?
Феликс боялся в приципе того-же, чего боялись и остальные «сыны цивилизации». Просто его трусость сочеталась с наредкость живым, творческим умом и я долго пытался разобраться как подобная личность вообще могла сформироваться. Короче в своём сочетании эти две особенности давали результат довольно... можно сказать выдающийся, ибо Феликс несомненно был человеком выдающимся и незаурядным.
Я хвалю его только для того чтобы иметь возможность сказать следущее. Я ни в чём ему не уступал. Поэтому я являлся единственным человеком который был в состоянии его понять, понять эту самую его ИДЕЮ, вернее даже не понять а поверить, поверить что такое вообще возможно. Итак повторяю – Феликс боялся жизни в этом мире, но боялся не просто так, а думал, искал выхода, искал, насколько я понимал долго и упорно, искал пока не нашёл. Его выход был абсолютно гениальным и был он в то-же время свооеобразным пиком, эпицетром, апогеем трусости. Тогда я этого не понимал, а видел только гениальность. Трудно было видеть что-то другое. Но начнём сначала.
Первые два года нашего знакомства он об ИДЕЕ даже не заикался. У нас обоих и без неё было достаточно дел. По крайней мере у меня. Ему как математика так и физика давалась играючи, мне (тоже не полному профану) оставалось иногда просто удивляться. Зато он явно не врубался в причинные связи и системные взаимодействия в обществе. Однажды он просто спросил меня следующее:
- Слушай ты не знаешь какого чёрта всё вокруг разваливается на части?
Это был первый (но не последний) раз когда ему удалось меня удивить. Мне потребовалось даже несколько секунд чтобы выйти из замешательства, понять что он имеет ввиду и найти подходящий ответ.
- Ты „Seven“ смотрел? – спросил я.
Феликс
Это был конечно вопрос риторический. Он прекрасно знал что я этот фильм видел.
Как то на досуге мы составляли список лучших американских фильмов и „Seven“ попал в него (какая неожиданность) именно на седьмое место.
- Ну?- ответил я.
- А там про это и речь. Мир катится к чертям потому-что для людей смертные грехи стали повседневными. И ещё потому что один грех всегда ведёт с следующему. Посмотри вокруг. На жадности например держится вся экономика. Жадность ведёт к зависти. Причём не только в делах денежных. Родители посылают своих детей на конкурсы красоты и в дорогие интернаты чтобы доказать себе что чего-то достигли, и это в лучшем случае, ведь иногда они посылают их и на панель. От всего этого идёт злость. Половина людей в Америке страдает обжорством, потому-что им просто не остаётся никаких других наслаждений. А не осталось их потому-что от разврата появились всяческие природные ограничители вроде СПИДа, от лени
отпадает желание занятся чем-нибудь вроде спорта или даже просто сесть и почитать, и наконец есть ещё...забыл что... Я сейчас довольно неглубоко копнул, просто примеры привожу. Если я начну всеръёз обо всём этом думать придётся опять себе щелбаны давать. Короче все эти грехи в своей совокупности дают явления из которых по сути дела и строится теперь наш мир. Кстати эти грехи называются смертными вовсе не потому что человек умирает в наказание за них, а потому что человек умирает когда их совершает. Сам грех и есть наказание. Ведя себя так, человек перестаёт быть человеком и становится... даже не зверем а просто задницей на ножках, полным пофигистом.
- Но ведь если всем пофиг и никто не замечает... тогда получается выхода нет.
Мир себе катится, катится и когда-нибудь прикатится!
- Добро побеждает, - улыбнулся он, - вот я же к примеру замечаю. А ты интересуешься, думаешь, хочешь выход найти. А вдруг найдёшь?
Лучше реплики подобрать было нельзя и я решился.
- Выход я нашёл, - сказал я, - но не для всего мира к сожалению.
- А для кого? – он приподнял бровь.
- Для одного.
- Броситься под поезд? – он приподнял вторую бровь,- Прекратить существование, сдаться? Не мой выход. Это ведь кстати тоже грех. Правда не смертный. Зато смертельный.
- А если не под поезд? Если есть возможность уйти из этого мира живъём?
- Куда? – он опустил обе брови, то бишь нахмурился. Вообще за эти несколько минут
его мимика наверное выполнила пятилетку.
- В другой мир.
- И кто тебе гарантирует что он будет лучше чем этот?
- Согласись, что это не так уж сложно.
- Это правда, - он призадумался, - Ну ладно давай рассказывай свой выход.
- Насколько ты знаешь физику?
Он кивнул на доску:
- Вплоть до квантовой.
- Тогда теория относительности для тебя не новость?
- Зависимость расстояния, времени и массы от скорости, эквивалентность массы и энергии а также гравитации и инерции, релятивисткое сложение скоростей, инвариантность интервала, фундаментальный метрический тензор... кажется всё.
- Нет не совсем.
- Неэвклидовые пространства?
- Точно.
- Ну?
- Сейчас идёт большая дисскуссия, по поводу особенностей общего пространства вселенной, то есть о том замкнуто оно или открыто. Вопрос в достаточности общей массы вселенских частиц. Если она больше какого-то определённого предела, тогда её достаточно чтобы искривить всё пространство вселенной настолько, что оно замкнётся само на себя. Пока наука склоняется правда к открытой модели но дело не в этом. Масса, а значит и энергия искривляют пространство. Поэтому теоретически возможно замнуть пространство на более малом объёме, стоит только накачать в этот объём достаточное количество массы или энергии. Подобные процессы происходят в космосе редко, но всё-же происходят, например когда чёрная дыра уплотняется ещё больше. Образуется так называемая гравитационная ловушка и теперь стоит вопрос: а что-же у неё внутри?
- И что-же?
- Теоретически, оказавшееся в такой ловушке существо для постороннего наблюдателя исчезает, предварительно конечно искривившись до неузнаваемости, но с точки зрения самого этого существа дело обстоит совсем иначе. Искривления пространсва оно не замечает так-как искривляется вместе с ним, а проскочив через, для него опять-же невидимый предел, тот самый когда пространство замыкается на себя, оно оказывается вне нашего простраства, в ином простраственно-временном континууме, в другой вселенной, в другом мире. Это и есть выход.
Его взгляд опять стал сочувствуещим. Ничего другого я в принципе не ожидал.
- Феля, это ты конечно немного далеко загнул. Манипулировать пространство? Такого пока никто не умеет. Это чистая фантастика или скорее даже фантазия.
- Ничего не имею против. Пока этого действительно никто не умеет. И когда-же ты думаешь это будут уметь?
- Хочешь сказать что я недооцениваю скорость технического прогресса? И что если есть теоретическая возможность, то практика не заставляет долго ждать? Теоретическая возможность действительно есть, не спорю, но всё-таки... Каким образом этого достичь?
- Способ для этого даёт другая теория, а именно теория общего поля.
- Ооо, великая, но к сожалению незаконченная, последняя теория Эйнштейна? Жаль что никто не знает в чём её суть.
- Ооо, до этого нетрудно додуматься, - передразнил я,- Хотя-бы по её названию. Теория общего поля говорит что по сути дела поле есть только одно. Оно делится на три вектора: электрический, магнитный и гравитационный он же инерционный.
И самое главное - при желании один вектор можно с помощью других компенсировать. Или усиливать. Нужно только знать как эти вектора использовать.
- И ты это знаешь?
- Да, - сказал я.
Миша
Самое интересное что он это действительно знал. Я конечно сразу подумал что это глупая шутка, но в каждой шутке есть доля правды (кстати у меня есть на счёт этого выражения небольшая теория), и в этой шутке было столько правды, что шуткой она не была. Он не дал мне много времени для того что-бы усомниться в его рассудке, он просто взял лист бумаги и свой несчастный «Паркер» и объяснил. На это не потребовалось даже десяти минут. Любопытный факт состоял кстати ещё и в том, что он явно рассчитал время так, что-бы мы управились к концу лекции, и так-как он не мог заранее знать сколько времени мне понадобится что-бы всё понять, я просто не представлял себе как он это сделал. Технические детали теории никому конечно не интересны (суть сводилась к тому, что определённо направленные элекромагнитные волны поляризовывали более тонкие и быстрые гравитцонные, ( по сути дела само пространство) которые накапливались пропорционально увиличению поляризации), гораздо сложнее оказалась(как в большинстве случаев) практика.
А за практику мы взялись как только закончился семестр. Нам не нужно было придумывать никаких новых приборов, излучателей, уловителей и прочего, нам не понадобился даже банальный синхрофазатрон (и слава богу, так-как его у нас небыло).
Мы буквально сколачивали склеивали и спаивали нашу ловушку из чего попало. Она получалась огромной и под конец едва-ли помещалась в довольно большой зал вспомогательной физ-лаборатории. Большую её часть состовляли четыре электромагнита собственного произвотства (мы соорудили их из из двух довольно колоссальных по размерам катушек индустриального кабеля, которые мы уже месяц
наблюдали на долгострое по соседству-новый блок студенческого общежития). Благо лаборатория находилась на первом этаже, но всё-же закатывать катушки, разматывать кабель и потом снимать с него изоляцию было работой буквально адской. Нужно добавить что происходящее всё время наблюдали сотни очевидцев, но и я и Феликс давно усвоили одно правило: если делать что-то на что ты не имеешь права с таким видом как будто у тебя это право есть, другие думают что это действительно так. Триангуляцией определив точное место в пространстве где волны магнитов скрещивались, мы отметили его единственным возможным способом – оптическим.
Для этой цели послужила обычная видеокамера. Вокруг этой «точки отсчёта» мы соорудили довольно герметический куб со стороной примерно в полметра (диаметр первой ловушки не должен был превышать нескольких миллиметров), из шестимиллиметрового прозрачного пластика, включая вентиль и насос. (Мы подозревали что молекулы воздуха, устремляясь по линиям теперь искревлённого пространства, образуют иначе в лаборатории средней величины смерч). Внутри куба помещались обычные электронные весы на них покоилась стограммовая гирька, служившая индикатором – если пространство действительно искривится то наружу это будет проявлятся как увиличение гравитации, то-есть гирька стала-бы тяжелее. Конечно только в том случае если весь наш эксперимент, не на все сто процентов исходил из мании величия и аккутного маразма, а имел всё-таки мельчайшую частичку смысла. Питание мы подсоединили к главной университетской сети – пятьсот вольт.
Хмурый, моросящий декабрьский вторник – последний вторник тысячелетия, был нашим днём «икс». Когда я входил в лабораторию, я подозревал что чувствую себя
примерно так-же как Энрико Ферми когда он спускался под трибуну чикагского стадиона, где стоял первый в мире ядерный реактор. В отличие от него я правда успел позавтракать. Трансформаторы гудели ровно, Феликс стоял рядом с редуктором, держа руку на ползунке – само спокойствие. Я слегка постукивал себя по подбородку – в конце концов это могло быть моим последним ощущением. Он уловил мои мысли, улыбнулся и двинул рукой.
- Понеслась, - подумал я.
Феликс
Когда я дотянул ползунок до верхнего края шкалы, и стало ясно, что заявку на досрочный диплом или Нобелевскую премию или просто много-много денег, подавать ещё рано, настроение у нас конечно упало в подвал.
- Отсутствие результата – тоже результат, - подумал я и повернулся к нему. Он выглядел ещё более обломанным чем я.
- Знаешь что я только что подумал?- спросил я.
- Да, - сказал он, - Утешать меня будешь когда мы университет нафиг взорвём. Пока же... в принципе шанс был небольшой что такой маленькой силы тока будет достаточно. Придётся подключать напрямую к распределительной станции. Лучше всего сегодня ночью. Вырубай всё, пошли кофе пить.
Поллиттра Кока-Колы сделали своё дело, настроение опять поднялось до обычной преддепрессивной меланхолии.
- Высокомерие, - сказал я.
- Точно, - кивнул он.
- А какова природа высокомерия если не секрет?
Он размышлял около секунды.
- Высокомерие есть может быть самый коварный грех. Потому-что довольно трудно сказать где заканчивается здоровая самоуверенность и начинается отталкивающее и разрушительное себялюбие. И главное трудно увидеть в чём конкретно заключается грех. Ну высокого о себе мнения человек – и пожалуста. Но суть в том что высокомерный человек считает что только он достоин каких-то привилегий, только он достоин признания или даже права на собственное мнение. Высокомерный человек не желает быть примером для других опять же считая их недостойными. Высокомерный человек любит только себя – роковая ошибка, - он беспощадно оторвал зубами кусок небольшого сооружения из хлеба и салата.
- Вообще, как я вижу, ты над всем этим довольно долго раздумывал, - сказал я, - А сам-то ты как? Всегда ли живёшь по этим принципам и законам?
- Я не святой, - он сглотнул, - И в принципе есть только один большой закон по которому человек должен жить. Это третий закон Нъютона: как аукнется так и откликнется. Функционирует для серой массы довольно неплохо, так-как во первых он очень наглядный и любому понятен а во вторых все люди эгоисты и никто не хочет чтобы с ним обращались плохо. У меня сильное подозрение что именно
из-за этого закона люди пока ещё не поубивали друг-друга окончательно.
- Но почему они вообще друг-друга убивают? Ведь по идее добро должно уравновешивать зло, и....
- По какой такой идее? Эта идея кстати одно из самых больших заблуждений человечества. Почти все ведь действительно думают что дело с добром и злом обстоит так-же как со строго уравновешенными весами. В действительности ситуация больше походит на эту маленькую красивую драму с энергией в свободном падении, где потенциальная(добро) сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее переходит в кинетическую(зло), и тело (то есть всё это проклятое человечество) несётся по наклонной плоскости с нарастающей скоростью, сметая всё на своём пути, срывается с обрыва, летит вниз, пробивая насквозь этажи (миро)здания, символизируещие уровни морального развития, под конец врезается в последнюю границу, превращая всю свою энергию в тепловую и исчезает в ослепительном, всепоглощающем взрыве, - он перевёл дыхание и опять заговорил спокойно, - Главная же проблема заключается в том что никто не знает где эта последняя граница находится и сколько нам ещё можно падать пока не... – и его челюсти опять вгрызлись в бедный сэндвич.
- Очень сильный образ, - сказал я, - И что это падение никак нельзя остановить?
- Можно, - он поднял на меня глаза, - Работу нужно приложить.
Миша
Работы на эту ночь у нас намечалось много. Не то что-бы распределительная станция слишком сильно охранялась или находилась слишком далеко от университета, не то что-бы очень сложно было ориентироваться по раздобытым в интернете планам подземного расположения главных проводов, не то что-бы появились какие-то непредвиденные проблемы при подключении, но носиться с обрывками осточертевшего индустриального кабеля по минусовой температуре в четыре часа ночи было просто в облом. За окном потихоньку начало светать, когда последние (причём действительно последние так-как больше не было) трасформаторы были подключены в сеть, и в нашем распоряжении оказались пятнадцать тысяч вольт и уж не знаю сколько ампер, короче энергия способная испеплить любого идиота который вздумал бы встать между магнитами.
- Идёмте-ка завтракать, - сказал Феликс, распрямляя спину.
Я хотел было кинуть фразу про дежавю и Энрико Ферми но сил было в обрез. Их едва ли хватило чтобы с полуоткрытыми глазами, вяло крутя педали и уворачиваясь от подлых столбов добраться до родной светло-бежевой двери с надписью «Go away», скромно стоящую в шеренге своих соратников в противно вылизанном коридоре, с зелёной ковровой дорожкой, которая тщетно подавала амбиции на сравнение с весенней травой. Врезавшись головой в подушку, я моментально заснул.
Сон мне приснился довольно сурреалистический. Я лежал в чём-то необыкновенно тёплом и видел над собой только абсолютно голубое, без единого облачка, небо. Вокруг была абсолютная тишина и я знал что могу так пролежать вечно. И вдруг я понял,что так оно и было на самом деле. Я уже целую вечность лежал в этом псевдо райском киселе и абсолютно бездействовал. Как бы в ответ на мои мысли я вдруг уловил где-то на переферии слышимости знакомую мелодию. Последовав первому рефлексу я попытался приподняться и посмотреть откуда идёт этот звук, и чуть-было не ушёл с головой под воду. Только теперь я понял где я нахожусь. Вокруг меня расстилалась идеально ровная, блестящая поверхность Мёртвого Моря. Музыка доносилась с невероятно далёкого, едва видимого берега. Я мог лишь смутно различить могучий горный хребет за полупрозрачным туманом. Несмотря на это я просто взял и поплыл. Наверное я сделал это потому-что где-то глубоко в подсознании знал что в этой мелодии, которая сама была второстепенна, был закодирован... ну как-бы «зов». К тому-же пока я плыл мне в голову вдруг пришла слегка сдвинутая догадка, которая почти сразу перешла в уверенность. Я понял что до того как услышал «зов», я вовсе не дрейфовал полупогружённым в сверхсолёной воде, а был скорее её частью, и ожил только потому что неколько биллионов мельчайших, растворённых в воде частичек решили что они – человек, наделённый чувствами и мыслями. Эта догадка почему-то наполнила меня такой силой и энегргией, что я двумя-тремя взмахами достиг берега, почти не задыхаясь выскочил на мягкий очень горячий песок и огляделся. Море за моей спиной куда-то пропало, пропали и горы, пропало практически всё вокруг кроме того самого полупрозрачного тумана, который теперь стал прозрачным только на четверть а то и меньше. Я стоял в этой молочной пустоте несколько минут, пока краем глаза не заметил тёмный человеческий силуэт. Я повернулся что-бы рассмотреть его точнее. Это была невзрачная мужская фигурка стоящая ко мне в полоборота. На плече у неё висело что-то длинное. Я не мог отделаться от мысли что мы с этим человеком находимся в абсолютно разных местах. Но тихий ужас который закрался ко мне за пазуху исходил не от него а от чего-то невидимого, огромного, что находилось за преградой из тумана. Человеческая фигура вдруг повернула ко мне голову, но лица я рассмотреть не сумел.
- Пиип – пиип – пиип, - сказала фигура.
- Чего? - переспросил я.
- Пиип – пиип – пиип, - повторил он.
- Не понял, - сказал я и открыл глаза.
Прямо перед моим лицом на тумбочке лежал телефон.
- Пиип – пиип – пиип! - сказал телефон.
- Понял, - сказал я.
На проводе был Феликс.
- Значит так,- сказал он, - Сейчас половина пятого. Если мы сейчас-же начнём приготовления, то мы в принципе можем успеть запустить ловушку как раз когда стемнеет. Таким образом на взрыв которым всё это закончится будет гораздо приятнее смотреть.
- Уговорил, - буркнул я.
Феликс
Он основательно запыхался, и ворвавшись в лабораторию первым делом согнулся пополам и около тридцати секунд переводил дыхание. Сначала я обрадовался подумав что его так вдохновила моя идея с взрывом, но взглянув за окно понял что он просто из последних сил пытался спастись от ледяного ветра и разъярённого дождя.
- Ну хорошо, - сказал он наконец, - включай бандуру, я обожаю этот звук.
Звук был действительно сильный. Скорее дело было даже не в нём самом а в том что он значил, что он репрезентировал. Ведь если посмотреть трезво на, скажем космическую ракету, то выглядит она честно говоря просто уродливой гигантской башней с безвкусным орнаментом из символов и слов которые давно уже потеряли если не актуальность то по крайней мере интерес публики. Но если ты знаешь что эта
громила – величайшее достижение технического прогресса, что она способна перенести тебя выше... крыши, туда где ещё не была ни нога человека ни топор дровосека ни копьё ацтека ни баран узбека, короче пример этот вообще никуда не годится потому-что ракета выглядит всё равно уродливо и разве-что только в лучах не очень розового заката или рассвета получает что-то величественное. Но звук всё-равно был сильный. Щелчок рубильника, тихий звон включившихся контольных ламп и потом всё заглушал, теперь уже довольно громкий но всё такой же ровный гул трансформаторов.
- Теперь, если не против, моя очередь, - сказал он.
Я был не против. Как ни странно ни я ни он не были черезмерно взволнованы, как это было в первый раз. Может быть мы оба точно знали что на этот раз всё получится...
Но конечно нас обоих всё равно передёрнуло когда это случилось. Не успел он дотянуть ползунок даже до четверти шкалы, как вдруг цыфра обозначающая десятые грамма на табло весов мигнула и увеличилась сразу на два. Вопль который вырвался у нас слышал наверное каждый из тех немногих студентов и доцентов, которые за два дня до нового года всё ещё находили в себе волю добить какую-нибудь осточертевшую тему до победного конца.
- Попробуем дальше?, - я был уверен что даже если-бы я ответил отрицательно или даже приложил-бы грубую силу, мне не удалось-бы его остановить.
Он двинул ползунок на два миллиметра дальше. Весы показали сто четырнадцать с чем-то граммов.
- Ничего себе, - бросил я, - Увеличивается в геометрической прогрессии. Из этих данных можно наверное уже формулу вывести. Тогда мы сможем теоретически рассчитать сколько энергии кужно что-бы полностью замкнуть прстранство.
- Может быть мы ещё чего-то не знаем, - сказал он, - Давай-ка посмотрим где предел,- и он медленно потянул ползунок вверх.
Табло весов взбеленилось. Почти сразу-же вес увеличился до двухсот, потом до трёхсот, наконец до семисот граммов, и тогда мне в голову пришла слегка тревожная мысль.
- Слушай, а из какого метериала сделана гирька?
Он не успел отреагировать. Во время моего вопроса он не переставал увеличивать напряжение, и в тот момент когда звук моего голоса достиг его ушей, было уже поздно.
Гирька разлетелась на мелкие кусочки. Один из них со страшным гохотом пробил стенку куба и сбил со стола ящик с инструментами. В эвакуированный куб с диким свистом и писком ворвался воздух. Плоскогубцы, гаечные ключи, отвёртки, пассатижи и прочий хлам посыпались на пол. Эта симфония продолжалась секунд десять. Когда всё стихло мы переглянулись.
- Какие же мы идиоты, - сказал я.
Он кивнул.
- Сплав-то был что-то вроде чугуна. Внутренего напряжения не выдержал. Я
вообще-то думал что ты насчёт взрыва пошутил.
- Во всяком случае это нам урок. Если мы хотим когда-нибудь поставить туда человека, нам придётся сделать ловушку величиной в его рост. Это значит магниты рассфокусировать придётся и тогда нужна энергия куда больше чем сейчас.
- Давай подсчитаем, - сказал он.
Цыфры в принципе говорят всё. Или скорее говорят достаточно. Поэтому когда когда я отложил в сторону калькулятор добавлять было нечего и незачем. Ловушку размером в пять с половиной миллиметров мы могди создать хоть сейчас. Для ловушки диаметром в метр нужна была энергия в несколько тысяч раз большая чем была в нашем распоряжении. Что означало, что путешествие в другой мир как минимум откладывается. Да и путешествовать туда слегка расхотелось. Ожидание триумфа, славы, и всяческих прозаических почестей рисовало дальнейшее бытие в этом мире в довольно розовых красках. Но это не могло продолжаться долго. Максимум до тех пор пока не начинаешь представлять себе мир, действительно выкрашенный в розовый цвет.
Миша
Только ночью я сообразил, почему я не настоял на том что-бы попробовать создать ловушку уже тогда. Оказывается у меня был шок. Взрыв в лаборатории, физически не имеющий никаких серъёзных последствий, служил прямым доказательством того, что мы, грубо говоря, понятия не имели что делали. Малейший из тех побочных эффектов которые создание ловушки несомненно должно было иметь, мог теоретически быть смертельным. Мой творческий пыл и моё любопытво основательно пострадали от этого глубокого понимания. Но утро вечера мудреннее.
Лучшие идеи вообще приходят человеку во сне. И для этого есть объяснение. Мышление бордствуещего человека подверженно всяческим посторонним влияниям, начиная с общественных норм (ведь так называемые общественные нормы, порой вовсе не нормальные, распостраняются не только на поведение за столом или личную гигиену, но и на рассудок, на здравый смысл и даже порой на невинную формальную логику), и кончая элементрными отвлекающими факторами (голодом, усталостью, надоедливыми звуками и.т.д. и.т.п.) Во сне, в мозгу человека почти беспредельно царствует случай. Случай ведь явление отнюдь не случайное, оно просто подчиняется законам которых человек ещё не знает, то есть это явление в котором закодированы все законы вселенной или если сказать правильнее последний самый большой всеобщий закон, окнчательная правда. Поэтому мир в наших снах намного ближе к этой правде чем наш дневной мир, хотя на первый взгляд так не кажется, и никакой практической пользы из снов извлечь почти невозможно, так как «реальный мир» и состоит в основном только из посторонних влияний и отвлекающих факторов.
Я хорошо запомнил только самый конец моего сна. Он в отличие от предыдущего не выглядел навеянным какой-то внешней властью, он не был таким потусторонне-загадочным, но несомненно базировался на видении прошлой ночи. Хотя бы потому что в нём опять же участвовала фигура с чем-то длинным на плече. Только на этот раз когда я увидел её тёмный силуэт на фоне теперь немного зеленоватого и совсем не страшного тумана, я сразу понял что это не та фигура которую я видел в прошлом сне.
Просто мой мозг занятый воспоминаниями об этой довольно вгрывзшейся в моё сознание встречей, одновременно старался найти какой-нибудь путь ведущий из творческого тупика с ловушкой. Из этой комбинации мыслей получилось что-то дикое но симпатичное.
Фигура в нескольких метрах впереди меня была явно негуманоидная. Она простояла несколько минут явно меня оценивая и потом, слегка в припрыжку направилась ко мне, весело размахивая ушами, которые хлестали её по довольно симпатичной доверчивой морде.
- Привет, Шарик, - сказал я.
Он оскаблился.
- И кого только в Простоквашино не заносит. Ты откуда путь держишь?
- С запада, - сказал я.
- Знаем, - презрительно кивнул он, - Все последнее время с этим западом носятся. Ничего стоящего у вас там нету. Вот здесь... – он пошевелил носом,- природа, воздух, звери разные,.. ёлка. А у вас даже ёлок, ЁЛОК нормальных нету. Только «AIWA» всякая... «SONY» да «NIKON». Да и «NIKON» ваш решительно ничего не стоит. Мелкокалиберный какой-то. С таким и на фотоохоту идти стыдно. Вот это... – он поднял на меня висевшее на плече фоторужьё с чуть ли не метровым объективом, - это машинка что надо. Ты чем там вообще занимаешься?
- Долго объяснять, - сказал я, - Учусь... в основном.
- Да чему они тебя научить могут? Бросил бы ты всё и махнул бы сюда навсегда. Знаешь какие снимки получаются?! – и он в доказательство направил на меня гигантскую линзу в которой я на долю секунды увидел своё отражение.
За моей спиной, сквозь полупрозрачный белый туман, смутно виднелась невзрачная мужская фигурка с чем-то длинным на плече. Шарик нажал на курок. От мощной вспышки я зажмурил глаза и когда их снова открыл, надо мной было косое, задёрнутое шторой, окно моей комнаты. Яркий лунный луч пробивался в промежутке между шторой и рамой окна, отражался от полированного тостера на столе и бил прямо мне по глазам. Я так и сел на кровати, и смотрел перед собой секунды три.
- Вот мы и узнаем стоит туда путешествовать или нет, - пробурчал я себе под нос.
И на ходу одеваясь ринулся из комнаты.
Феликс
Нужно сказать что я тоже далеко не святой. Я подвержен многочисленным, интенсивным искушениям и порывам, особенно когда мне очень громко и долго звонят в дверь позже чем в два часа ночи. Я собирался уже выплеснуть в лицо посетителю внушительную тираду насчёт моей практически бесконечной злопамятности, но во первых это был Миша а во вторых он был быстрее.
- Сфотографировать! – бросил он прямо с порога.
Это был первый (но не последний) раз когда ему удалось меня удивить.
Около секунды я тупо смотрел на него.
- Ну ты однако быстро шаришь, - пробомотал я наконец, уже натягивая джинсы, - но почему в три часа ночи?
- Днём ты быстрее, - сказал он.
Мы выскочили на улицу.
- О-кей, как мы это делаем? – спросил я.
- В электротехнической лаборатории есть высокоразрешающая дигитальная фотокамера. Они ей микротрещины в деталях обнаруживают. Она бы в приципе подошла.
- Не получится, - сказал я.
- Почему?
- Снаружи ловушка невидима. Что-бы увидеть что внутри, нужно и фотографировать изнутри. Объектив у твоей камеры хоть и достаточно мал что-бы поместиться внутрь, но его отрежет как ножом как только пространство замкнётся. А скоординировать снимок тютелька в тютельку с появлением ловушки очень очень сложно. Это значит что нам во первых нужно отказаться от нашего дорогого ползунка и включать энергию сразу на полную мощность, а во вторых нам нужно что-то что снимает непрерывно. Помнишь на семинаре по современным технологиям нам показывали спецназовскую камеру с объективом на оптическом проводе? Она передаёт сигнал прямиком на экран причём тоже дигитально. Нам нужно будет просто проанализировать самый последний кадр и всё.
- Сколько стоит эта камера? – спросил он.
- Сколько денег дают в придачу к Нобелевской премии?
- Наверное больше, - он на бегу пожал плечами.
Объектив камеры мы хитроумно пропустили в куб сквозь отверстие накануне пробитое осколком гирьки и закупорили его жидким пластиком. Минимум двадцать галогеновых ламп слишком ярко освещали лабораторию. Я стоял около рубильника к которому сходилась теперь чёртова уйма проводов. На чёрно-белом мониторе виднелась неподвижная и пока неинтересная картина – просто воздух и на заднем плане свозь стену куба вырисовывалось широкое тёмное прямоугольное окно и зловещий, слегка индустриальный пейзаж за ним на фоне уже светлеещего неба.
- Если это действительно получится, - сказал я, - то мы оффициально самые гениальные люди на планете.
- Согласись что это не так уж сложно, - не задумываясь сказал он.
Я рванул рубильник вниз.
Гудящую тишину не нарушил ни один посторонний звук, и тем сильнее показался нам зрительный эффект. Внутри куба вспыхнула звезда. Миша слегка ойкнул, развернулся к двери и даже кажется пригнулся к полу закрыв рукой глаза. Я почти зеркально повторил его жест и отступил на пол-шага от выключателя.
- Вырубай! – проорал он хотя было довольно тихо.
Я вслепую подпрыгнул к рубильнику и дёрнул его вверх.
Свет исчез. Какое-то время мы молча переводили дыхание и терли кулаками глаза.
Сквозь прыгающие раноцветные круги и овалы, «слишком яркий» галогеновый свет казался мне теперь полумраком.
- Что это было? – он с опаской смотрел в сторону куба.
- Побочный эффект, - сказал я, - Видимо наша ловушка действует на свет вроде трёхдимензиональной собирающей линзы. Как, я тоже без понятия.
- Но это значит что ловушка была!
- Да, - сказал я и повернулся к монитору.
Он как и следовало ожидать не показывал ничего, так-как передняя часть объектива этой самой лапочки-спецназовской камеры, исчезла где-то в бесконечности Мультиверзума. И скоро мы будем знать где.
Я аккуратно положил палец на колёсико которым прокручивались кадры (камера делала их около семидесяти в секунду). Один оборот... Второй... Что-то мелькнуло на экране и сразу-же сменилось стандартной панорамой лаборатории. Кажется мы затаили дыхание.
- Дунь на него, - сказал он.
Я бы отмахнулся но не хотел делать резких движений. Я повернул колёсико ещё на десятую угловой секунды, и наконец монитор показал то чего мы ждали – почти всё изображение было залито ярким белым светом и только в самой середине виднелось тёмное пятнышко примрено сантиметра в диаметре.
- Ну, вперёд, - сказал он.
Я вывел на экран полупрозрачный квадратик, служивший для увиличения. Сократил его до нужных размеров. Поставил его над пятнышком. Нажал «ПУСК».
Пятнышко заполнило весь экран, ещё размытое и неясное, но мощное програмное обеспечение уже работало на всю катушку, подсчитывало, рисовало, увеличивало чёткость...
Окаменевшие, мы смотрели на экран.
Миша
А человек ведь действительно довольно-таки жалкое создание. Стараясь осзонать или объяснить явление хоть на йоту выходящее за пределы нормального и обыденного, он неминуемо упирается в стену из слов и символов.
Короче слов не хватает.
Как же объяснить то что увидели мы?
В тот момент когда изображение приобрело окнчательную резкость, мир вокруг нас престал существовать. «Сверхновая в кубе» которую мы видели минуту назад была по сравнению с этим эффектом затухающей спичкой. Это был не просто свет – это было прозрение.
То что показывал экран было по сути дела пейзажем. Но каким! Сказочные, невероятные формы и краски (а экран был чёрно-белым) рисовали казавшийся сумашедшим и хаотичным вихрь, но стоило посмотреть на него всего секунду и становилось абсолютно ясно что по другому эти краски и формы просто не могут распологаться. Посреди этих фантастических брызг стояло существо необыкновенной красоты. Оно так и светилось, то ли от кокой-то внутренней энергии, то ли от счастья.
Самым же поразительным было другое. Я явно где-то уже видел этот кадр. Более того. Я думаю его видел каждый. Я думаю эта картина или по крайней мере что-то похожее с рождения запрограммированно в мозгу, встроенно в генетическую структуру наконец впечатанно в душу человека.
Я не знаю сколько мы смотрели на это чудо. Теоретически это вполне могло продолжаться до тех пор, пока нам по плечу не постучал бы какой-нибудь заблудившийся аспирант. Я просто вдруг, сам не знаю почему, обратил внимание на один интересный факт. Никакой картинки на экране уже давно не было. Я смутно припоминал что она исчезла практически через секунду после появления, как между прочим и галогеновый свет и гудение трансформаторов. Всё это время мы смотрели только на отголосок, на эхо, на реликтовый свет изначального изображения.
Я огляделся вокруг. Темнота была почти полной, только через окно лился или скорее капал молочный предутренний свет и на противоположной стене блестела маленькая красная лампа противопожарной сигнализации.
Феликс встал, выключил компъютер, не говоря ни слова почти на ощупь прошёл к ящику с инструментами, достал фонарь, включил его и посветил снизу на своё лицо.
- Бу! – сказал он.
Затем пошарил лучом по стене, отыскал ящик электрораспределителя, направился к нему, споткнулся по дороге о какой-то кабель, открыл ящик и переключил самый большой рубильник.
Из двадцати ламп на потолке зажглись только шесть. Я не мог не заметить того, что перегоревшие лампы образовали почти идеальный круг, центр которого находился точно над месторасположением монитора.
- Ты понял?!? – сказал Феликс.
- А чего здесь не понять, - я даже не знал толком, сказал я эти слова вслух или нет.
- Ты хоть смутно представляешь что нам теперь делать?
Я кивнул.
- Можем новый храм открывать.
- И долларами за вход брать?
Я тяжело опустился на ближащий стул. Понимание происходящего было не постоянным а накатывало как-то импульсами.
- Насколько я знаю историю, мы с тобой первые люди за шесть тысяч лет которые живьём это увидели, - сказал Феликс.
- Нет, по моему там кто-то ещё был... Во всяком случае, в том что это побольше чем посадка на луну или изобретение колеса, мы друг с другом согласны?
- Это вообще ни в какие ворота не лезет.
- И мы туда не пролезем.
- А надо-бы.
- Знаешь что? Наверное это конец истории. Я имею ввиду вообще всей. То что будет происходить дальше просто не имеет ни малейшего значения.
- Нет это ещё не всё. Мы должны же что-то сделать. Может послание какое-нибудь туда словить? Напишем например...
- Что? – спросил я.
Наступила пауза. Это была самая долгая пауза в разговоре за всё время нашего знакомства.
- Что мы можем ЕМУ сказать? – повторил я.
Он молчал.
- И думать даже не стоит. – сказал я. – Надо самим идти.
Он закрутил головой.
- Нельзя. Сам знаешь – ловушка должна быть два метра диаметром. Энергии для этого у нас нет. Чтоб её достать нам нужна атомная электростанция. Чтобы пробраться в атомную электростанцию нам нужны как минимум две автомотические пушки и пара гранат. А так просто нам их не дадут. Нужно будет всё рассказать и показать. А тогда – конец. Они чего доброго... о господи... действительно долларами за вход брать будут.
- Всё, приехали, – сказал я, - монитор перегорел, диск наверное тоже, камеры второй у нас нет, а то бы я с удовольствием ещё на это посмотрел. Сейчас нам здесь делать нечего.
И мы ушли.
Вот казалось бы – человек только что своими глазами увидел, не что нибудь, а окончательную всеобщую цель человечества, ултимативный смысл жизни, или попросту и по старому - рай, по идее этот человек должен всю свою оставшуюся жизнь размышлять на философские и религиозные темы, анализировать, мечтать и думать, думать, пока не свихнётся, но чего он не в коем случае делать не может – так это спать.
Но видимо нормальный человек не так устроен. Или я не нормальный. Или может быть тут вот в чём дело. Что-бы объяснить, я расскажу маленький анекдот – притчу.
Один человек, проживающий в стандарной девятиэтажке на Бульваре Героев Сталинграда в городе Мурманске, решил помыть в своей квартире окна. И естественно вывалился наружу. Упал с девятого этажа. И ничего. Люди это увидели и говорят: «Ну, это случайность». На следующий день человек мыл окна на кухне. И опять сорвался. И опять ничего. «Ну», - говорят люди,- «Это совпадение.». На третий день человек (это каким идиотом надо быть) моет окна в кладовке. Падает – ничего. «Ну», - говорят люди, - «Это уже привычка.».
Вот примерно так и у меня. Привык человек думать во сне, значит это надолго.
Я раскрыл глаза так резко что ресницы достали до бровей. Я уже хотел вскочить, и чуть было не стряхнул с плеча голову той что спала рядом и сопела так сладко, что я чуть было не забыл того, к чему меня привёл мой сегодняшний сон. Видимо она пришла днём или скорее вечером, так как уже стемнело. Последний день тысячелетия завершался.
- Неплохой тайминг, -подумал я.
На улице уже вовсю хлопали и свистели фейерверки. Чуть подальше над городом даже виднелось зеленовато-красное зарево, обещающее в полночь взорваться, отображая всеобщий восторг по поводу неизвестно чего. На небе - мириады звёзд, одна луна и ни одного облачка – что уже само по себе было чудом. Я подумал, что если бы Бог был только лишь плодом человеческого воображения, а не наоборот, то выглядел бы он именно так – бесчисленные, всевидящие, вездесущие глаза-звёзды над людским малоосмысленным копошением, и посреди всего этого молодым месяцем – ослепительная, слегка ехидная ухмылка. Мои мысли были ясны как ночь. Я ехал в лабораторию. Я точно знал что он там.
Феликс
Конечно он был полным психом. Одержимым, как и я. Мало того что он думал по ночам (насчёт этого есть небольшая история про одного гражданина из Мурманска), он ещё и думал как-то за угол. Где бы я был без него? Дома...
Я сидел в темноте что-бы не привлекать внимания – на улицах было слишком много полицейских, хотя им в принципе было не до меня. Его силуэт показался в дверях около половины одиннадцатого. Он как всегда не дал себе передохнуть, начал лепетать какую-то чушь про Прометея, сны и кухонные окна и ему пришлось несколько раз отчётливо повторить словосочетание «разорвать цепь» прежде чем я понял, что это единтвенное что я должен усвоить из всей этой белеберды. С полминуты я молчал.
- Это выход, - сказал я наконец, - Теперь мы приехали. Это выход. При резком разрыве цепи сила тока подскакивает в тысячу раз. Чем быстрее разрыв тем больше. Преприятие конечно одноразовое, так как трансформаторы сразу летят к чертям , но нам больше одного раза и одной миллисекунды не требуется. Я сейчас подсчитаю.
Он заглядывал мне через плечо, пока я манипулировал числами и клавишами калькулятора.
- Метр-сорок-два, - сказал я и посмотрел на него, - придётся на корточки присесть. Остался один вопрос – кому?
- Камень-ножницы-бумага, - сказал он.
Само собой разумеется он выиграл.
- Я завещаю тебе мой компъютер, все мои нелегально скопированные игры и программы, и мой велосипед, - сказал он.
- А Соню?
Он недобро посмотрел на меня.
- Только попробуй к ней полезть... Хотя попробуй, тебе хуже будет. Может мне как-то одеться поприличнее?
- Адам был голым.
- Адам выглядел лучше.
Подключение было завершено менее чем за час. Пружину, которая должна была отстреливать провод от питания мы сжимали общими усилиями.
- Ты не боишься? – спросил я.
- А чего мне бояться? Это тебе нужно бояться. Ты остаёшься здесь, в мире на грани сразу нескольких катастроф - технологической, экологической и моральной например. В мире, красота которого существует уже только в прошлом, ресурсы которого непрерывно и безвозвратно истощаются. В мире который постоянно и всё более успешно старается истребить своё население. В мире изнасилованном людьми и забытом Богом. А я иду прямиком к нему.... напоминать.
- Скажи ему что-нибудь хорошее про меня. Хотя наверное он всё знает.
Лампы на потолке мы не погасили. Я посмотрел в визор видеокамеры. Он стоял между магнитами. Камера целила точно в середину его груди.
- Присядь-ка... Ниже. О-кэй.
- Не сделай мне дырку в голове.
- Постараюсь. У тебя значит нет никаких сомений?
- А какие могут быть сомнения? Ты же видел то же что и я. Так и должно быть. Если человек на правильном пути, у него не может быть сомнений, - с этими словами он улыбнулся и надел тёмные очки.
- Тогда я думаю всё нормально. Ну, вперёд.
Я надел свои очки и переключил рубильник. Звезда вспыхнула над его головой. Он не пошевелился. Видимо он дейсвительно ни в чём не сомневался. Он стоял на одном колене, уперев правую руку в пол. Левую, с вытянутым большим пальцем он держал перед собой, у меня на виду.
- Феликс, - сказал он, - всё будет хорошо.
- Я знаю, - сказал я и нажал рычажок, освобождающий пружину.
Её лязг был последним звуком, который я слышал в этом мире. Свет, который испустила гигантская вспышка, в метр сорок два диаметром, делал абсолютно невозможной концентрацию на каком-либо другом чувстве кроме зрения.
И увидеть я успел ещё многое. Я увидел как подёрнулся маревом застоявшийся лабораторный воздух, как он неуловимо дрогнул под давлением света ловушки. Я увидел как вспыхнул лежащий под стеной ненавистный индустриальный кабель, как взорвались ненавистные галогеновые лампы, как рванулся огонь из под панелей ненавистных трансоформаторов, и прежде чем беспощадный взрыв успел уничтожить эту грязную опротивившую лабораторию, вмете с с несколькими граничащими с ней кабинетами, прежде чем чёрно-оранжевое пламя пронеслось по коридору, превращая в пепел висящие на стенах объявления о продаже компьютеров и обменах квартир, рекламы секций ориентальных танцев и водного поло, расписания лекций и плакаты театра художественной самодеятельности, прежде чем размякшие окна с грохотом вылетели на улицу, где как раз в этот момент рванулись в небо несколько тысяч ракет и грянул остервеневший вопль нескольких тысяч человек, я из этого мира исчез.
Моя работа здесь окончена. Наконец-то.
Миша
Наверное я закричал. Любой бы на моём месте закричал. В первую секунду я почувствовал что моя голова отрывается от шеи, я всё тело как будто бы прокручивали в стиральной машине на самой высшей ступени. К счастью только в первую секунду.
Вторая секунда как ни странно длилась намного дольше первой, и хотя, мягко говоря неприятное чувство исчезло, именно это замедление нагоняло такой страх что не закричать было прото невозможно. Своего голоса я не услышал. Ещё больше я испугался, когда всё вокруг стало медленно но верно меркнуть одновременно уменьшаясь в размерах и удаляясь куда-то вперёд, оставляя за собой быстро нарастающую черноту. Я уже едва мог различить Феликса, стоящего посреди лаборатории, в его глазах отражалось пламя, которое, хотя уже и охватило всё вокруг, но как-то странно замерло и не распространялось дальше, оно почти остановилось вместе со временем вообще. Весь мир пропадал, закрываясь темнотой как диафрагмой в старом кино, он уже превратился в точку, блеснул последний раз звёздочкой и исчез. Никакого рывка, никакого «выворота наизнанку», которого я опасался больше всего не последовало, но я явно чувствовал что двигаюсь, причём всё быстрее и быстрее. В какую сторону я летел определить было невозможно, так-как никакого движения воздуха я не чувствовал. По моему никакого воздуха уже не было. Как же я тогда дышал? А нужно ли было мне теперь дышать? Движение всё убыстрялось, мне стало не по себе, и я постарался подумать о чём-то успокающем. В тот момент когда я подумал, что движение относительно, и с тем же успехом я мог-бы стоять на месте, я мнгновенно остановился. Полная темнота. Где я находился, я не имел ни малейшего понятия. Во всяком случае любая попытка интуитивной ориентации в этом месте была просто смехотворной. Что я здесь потерял? Я лихорадочно огляделся, стараясь отыскать какой-нибудь ориентир, какую-нибудь зацепку в этом ничём... э, в этой ничте?.. Не знаю где. Во всяком случае искал я около минуты. Или около тысячелатия. Здесь ведь время текло совсем не так как надо. Может быть сдесь и думать надо по другому? Может моему мозгу нужно было заново учиться улавливать и обрабатывать информацию? И сразу-же, в некольких метрах впереди себя я увидел крохотную желто-оранжевую точку. Кажется я врубился как фукционирует этот мир. Сдесь ты не можешь видеть или слышать или что-то делать в старом смысле этих слов, ты можешь только думать. Я вгляделся в эту точку всем своим существом. Она была действительно крохотной, и постоянно меняла свою интенсивность, то почти затухала то разгоралась заново. Вдруг она со страшной скоростью рванулась в сторону, описала широкую дугу и видимо врезавшись в какую-то невидимую преграду, рассыпалась дюжиной брызг, но ещё до того как эти бызги успели потухнуть и исчезть, я понял что это была за точка, что это были за брызги, и темнота вокруг исчезла. Я стоял посреди полупрозрачного, молочно-белого тумана. Человек, который только что отбросил полудокуренную сигарету, сидел в на корточках метрах в пяти впереди меня. Это несомненно был человек из моего первого сна. Я оглядел его с ног до головы. На ногах – грязно-белые красовки (я чуть не рассмеялся – они были фирмы «No name»), обычные джинсы, грубо разрванные на правой штанине (левой я не видел – человек сидел в полоборота ко мне), видавшая виды выцветшая фланелевая рубашка в крупную клетку и наконец тёмно-русые, патлатые, приятно-хаотичные волосы до плеч. На плече у него, утопая стволом в тумане под его ногами, висел казавшийся огромным дробовик, из тех что назваются «Pump Gun». Человек положил руки на колени, выпрямился, слегкка крякнув и наконец-то повернулся ко мне.
Это был единственный раз в моей жизни когда я всеръёз без дураков подумал что окончательно и безповоротно сошёл с ума. Я узнал его сразу. Сотни, если не тысячи раз я видел его на экране телевизора. Один раз даже в лицо, хотя тогда он находился намного дальше. Его слегка страшноватый оскал-улыбка и его шизовренически весёлые серо-голубые глаза, красовались даже несколько лет у меня на стене – плакат из журнала «Rolling Stone». В каком-то смысле его даже можно было назвать героем моей юности. Кроме того я точно знал что он умер в девяносто втором году.
Он стоял абсолютно спокойно, давая себя осмотреть и осознать. Он явно не хотел меня пугать. Это подтвердили его следующие действия. Он улыбнулся сделал шаг ко мне, вытянул шею, комично раздувая ноздри понюхал воздух впереди себя, и меленно произнёс:
- Smells like teen spirit.
Это подействовало – мой страх улетучился в туман. Я даже слегка обидился.
- Не такой уж я и teen, - сказал я.
Он ещё шире оскалился и пожал плечами:
- Come as you are.
- Спасибо, - сказал я, - ты кто?
Он изумлённо посмотрел на меня.
- Не узнал? Я тебе по идее уже глаза должен был намозолить.
- Нет, я знаю как кто ты выглядишь. Но что ты из себя представляешь?
Он смотрел на меня секунды две и вдруг расхохтался так что задрожал туман. Свозь смех, вытянув руку в мою сторону ему едва удалось членораздельно выдвить:
- Подожди... Ты зачит, что-ли думаешь что я вроде репрезентирую какую-то часть твоего сознания и... с тобой разговариваю... чтоб типа помочь тебе разобраться в... самом... себе? Да тогда получается... что у тебя шиза...понимаешь? Где ты такое вытащил? Star Trek?
Теперь я обиделся действительно.
- А если-бы. Это покарйней мере логичнее чем...
- Стоп. Ты извини, но это, как у вас говорят, тебя какие-то лохи запутали.
- Так ты и Пелевина читал?
Он посмотрел на меня так многозначительно что у меня пробежал по коже морозец.
- Читал? – переспросил он с диким ехидством.
Я постарался не думать о том, что это может означать.
- Я это я, - сказал он, - И здесь я не потому что выполняю какую-то высшую миссию, а потому что просто хотел на тебя посмотреть. Ты ведь, хотя этого и не знаешь, существо настолько значительное, что это я должен просить у тебя автограф а не наоборот.
- Если ты – это ты, почему ты тогда по русски говоришь?
- Я вообще не говорю, - сказал он.
- Хорошо, - сказал я, - Ты – это ты, я – это я, теперь скажи мне где мы.
- О, - он поучительно поднял палец – жест которого никогда не показывали по телевизору и который может поэтому окончательно заставил меня поверить в реальность происходящего, - это уже вопрос по серъёзнее. Мы с тобой на перекрёстке. Я иду в свою сторону, ты в свою, причём туда куда идёшь ты, я бы не пошёл никогда в жизни... или после жизни. Эта ситуация кстати доказывает относительность пространства, времени и всего остального как нельзя лучше. Мы с тобой двигались по нашей жизни абсолютно по разному: я, уже слегка стареющий, переживший и перепробовавший наверное всё на свете, идол генераций, выбрал свой путь, - он слегка пошевелил стволом висевшего у бедра оружия, - ты, молодой,интеллигентный студент, можно сказать «In bloom», будущий системный администратор, выбрал свою дорогу, и вот ты и я – рядом, пусть на одно мнгновение пролетая друг мимо друга. По логике вещей, скажу прямо, это полная несуразица. Но знаешь в чём ещё большая несуразица? – он сощурился и притально посмотрел мне в глаза, - сдаётся мне ты всё ещё думаешь что можешь всё улавливать и контролировать по старому. Я же говорю – мы на перекрёстке. Ты его уже почти пролетел – и мотаешь дальше со страшной силой. Ты всё ещё считаешь себя принадлежащим роду людскому. Это и понятно – ты ведь не знаешь своей цели. Ты думаешь что ты нормальный человек? Знаешь, проблема всех нормальных людей в том что они считают себя нормальными. Ты наверно даже думаешь что ещё жив, - он быстро огляделся по сторонам, - Ну вроде пора, - И он почти неуловимым движением направил дробовик на меня.
- Эээ... – сказал я.
Рядовому человеку, в которого никогда не стреляли в упор из дробовика, трудно объяснить это чувство. Это очень больно. К тому-же я всё ещё находился в этой проклятой ловушке, где время текло совсем не так как надо, поэтому я успел явственно почувствовать как дробинки решетят мою кожу, пробивают рёбра, разрывают на части лёгкие и желудок, вонзаются в печень, расщепляют позвоночник. Удар был такой страшный что меня отбросило метра на три, но вопреки моим ожиданиям я не упал, обливаясь кровью, а продолжал лететь, ускоряясь с каждой секундой. Курт с дымящимся стволом в руках пропал из виду почти мнгновенно. Туман вокруг стал быстро меркнуть и вскоре я опять летел в абсолютной пустоте, с тем лишь различием, что теперь я точно знал, что лечу спиной вперёд, что действовало нисколько не успокаивающе. Настойчивое предчуствие того, что я вскоре долбанусь обо что-то затылком оправдалось почти сейчас-же. Удар был оглушающим, и, при других обстоятельствах, скорее всего смертельным, но я подозревал что слова моего недавнего собеседника начёт «относительности всего остального» как раз и относились к жизни и смерти. Я отлетел от невидимой преграды на метр или два, упал, довольно неудачно на колени и локти, с перепугу попытался приподняться, поскользнулся и упал окнчательно, ушибнув лоб и уткнулся носом во что-то невообразимо холодное. От боли я почти ослеп на несколько секунд, но почти не заметил момента когда в глазах у меня опять прояснилось, потому-что то что я увидел перед собой скорее сошло бы за какую-нибудь зрительную галюцинацию. Это была абсолютно ровная, абсолютно неподвижная поверхность, без различимой структуры. Я дотронулся до неё ладонью. Это скорее всего был лёд, но ни в коем случае не водяной. Он был гораздо твёрже и абсолютно сухим. Почему-то я сразу подумал что это замёрший водород.
Я поднял голову и мнгновенно опять почти ослеп. Передо-мной было то, чего я ждал всё это время, может быть всю жизнь - незабываемый ошеломляющий пейзаж, и светящийся ангел посредине. Я смотрел на картитну во все глаза, и вдруг стал замечать какую-то несуразность, которая скрывалась не в самом пейзаже, а как-то по другую его сторону, во всём вообще, и слева и справа и сверху от него, а снизу он вообще переходил в мёртвую ледяную поверхность, на которой я лежал. Пейзаж был строго ограничен со всех сторон, и я лихорадочно оглядовал его, пытаясь понять, что это означает, но мозг отказывался принимать эту простую истину, которая уже назревала в где-то в затылке, набирала силу, накапливалась, поднатужилась последний раз в одном последнем бесконечном мнгновении, и обрушилась вниз на вопящее от ужаса сознание, ломая весь сложившийся там мир на мелкие кусочки.
Передо мной была фотография.
Она была огромной, метров пять в высоту, но это была действительно фотография.
Пейзаж на ней был всё тот-же, он играл всеми невозможными цветами и формами, но это была фотография, причём чёрно-белая. Чёрт меня возьми если я понимал что происходит. И вдруг я сообразил, что фотография не могла стоять сама по себе, её явно кто-то поддерживал с другой стороны. И вслед за этим подумал, что, по уму, должен буду его сейчас-же увидеть. Трудно передать как ясно стало после этой мысли у меня в голове. Я понимал теперь только одно, и этого было достаточно - что терять мне нечего.
Конечно я его увидел. Вернее только его часть. Вернее вернюю половину его глаз. Два полукруга абсолютной окнчательной пустоты, стопроцентного страха, бесконечной безнадёжности возвышались над верхним краем фотографии. Они были окружены двумя огнеными ободами напоминающими оправу круглых очков.
Я узнал его. Я готов был провалиться сквозь землю. Какая ирония.
- Привет, Феликс, - выдавил я, - неслабая у тебя ловушка.
Я готов был поспорить, что он улыбнулся. Слава богу я не видел этой улыбки. Уже один его голос чуть не лишил меня последней частички сознания.
- Ловушка – это ерунда, - сказал он, выдержал паузу, давая мне найти силы чтобы опять приподнять голову и продолжал, - Самое главное – приманка. Но тебя, циника, реалиста, нихилиста, только на божий рай и поймаешь.
- Ты сволочь, - я процедил эти слова практически из последних сил.
- Более чем, - сказал он, - Я самая большая сволочь. Но если-бы ты знал сколько нервов мне это всё стоило! Ваш мир – это же самый грязный, противный, перенасыщеный всем чем угодно уголок который только можно себе представить. Казалось бы – почему я не живу там? Но это видете ли обратная сторона медали, она видете ли создана для людей. А люди, тем временем, понятия не имеют где они находятся, и почему. Большинство даже думают что они в аду! И считают себя наделёнными разумом! И я должен был стать одним из них. Я должен был стать тобой. Ведь ты же, зараза, никому кроме себя не доверяешь. Это кстати неплохо. Но соображаешь ты вовсе не так быстро. И как ты, после всех этих дежавю, не догадался что тут что-то не то? Но теперь у тебя будет достаточно времени поразмышлять как могло быть лучше.
Я лежал на льду и быстро замерзал. Только моё любопытство заставило меня ещё раз (как я тогда думал – в последний) поднять голову и посмотреть ему в глаза. Зрелище было кошмарным.
- Почему я? – спросил я.
И в тот момент, когда мой голос поднялся в вопросительной интонации, я понял – почему.
Я понял всё. Абсолютно всё. Но моя, теперь уже несомненная, гениальность была не в этом. Прозрение – это заслуга не человеческая. Моя гениальность заключалось в том что я не подал виду, что понял. Что я нашёл в себе, по сути, уже несуществующие силы, и сконцентрировал их все на том что-бы удержать это знание в себе. «Проблема всех нормальных людей в том что они считают себя нормальными», говорил Курт. Вот хитрюга.
Он всё-таки что-то заметил. Что-то неуловимо изменилось в его глазах и они стали чуть светлее. Но он тоже не подал виду.
- Почему нет? – сказал он, - достаточно устранить одну добрую душу из вашего мира и он обречён. Борьба зла с добром не похожа ведь на самом деле ни на уравновешенные весы, ни на свобоное падение, а на сообщающиеся сосуды. Достаточно соединить их шлангом, и потянуть воздух из одного конц,а и если только маленькая частичка жидкости переметнётся в другой сосуд, все остальные последуют за ней. Всё очень просто.
- Не так то просто, - сказал я, - Мир не такой хрупкий. Одна душа ничего не изменит. Это должна быть душа особенная. Не прикидывайся. Я знаю кто я.
Такого он явно не ожидал.
Он даже кажется вздрогнул, но быстро опомнился. Борьба ещё не была окончена.
Он долго, почти секунду смотрел на меня.
- Откуда у тебя фотография? – спросил я.
Он опять улыбнулся, да так, что меня с размаху швырнуло назад на лёд.
- Ни чего ты не знаешь, - сказал он, - Точно так-же как все остальные. Эта фотография сделана в двухстах метрах от университета. Знаешь там такой маленький парк есть с детской площадкой? Просто сделана она особым фотоаппаратом, называется «Фоторужъё Шарика». Он снимает напрямую, всё как есть. А люди смотрят на мир сквозь решето логики, призму сомнений и витражи глупости, воспринимают его свозь нипель ограниченности и стену стаха, вот и получается чёрт знает что. Натоящий Освободитель должен это знать. И Освободителем мало родиться. Ему нужно быть на нужном месте а главное в нужное время. Тебя же ни там ни там не будет. Ты здесь навсегда. И выход есть только сквозь меня.
Я молчал. То есть я конечно делал эффектную паузу.
- Наш мир, в отличие от твоего, бесконечен, - сказал я, - поэтому он и рай. Это значит он устроен так, что шанс есть у каждого. Нету в нашем мире нулевой вероятности. А это значит, что будь я даже последней мыслью в пъяной голове того самого придурка из Мурманска, перед тем как он в четвёртый раз вывалился из окна, я являлся бы всё ещё частью Вселенной, а значит беконечным в себе самом, и в своих возможностях. Даже тогда, у меня был бы шанс тебя победить.
Он покачнуся и отступил на шаг назад. Фотография бесшумно упала, открыв его моему взгляду в полный рост (6.66 метров). Но даже этот ужас не мог меня бoльше остановить.
Я просто повысил голос.
- Но я не мимолётная мысль фантазёра, я не песчинка, не ничтожество. Ты знаешь кто я. И поэтому шанс у меня есть вполне реальный. Ты вызываешь меня? Что ж сыграем. И я выбираю во что.
Он уже знал во что. Он уже сжался, предчувствуя. В эту игру он не мог выиграть. В ней были закодированы все законы Вселенной или если сказать правильнее последний самый большой всеобщий Закон, окнчательная Правда. Он к этому никакого отношения не имел. Он уже один раз в эту игру проиграл.
- Во что? - пискнул он.
- Камень-ножницы-бумага, - ответил я.
КОНЕЦ