«В этом нет ничего плохого. Жизнь продолжается. Проклятый сплин. Все-таки не прав Пушкин. Нечего сравнивать сплин с хандрой. Совершенно разные вещи. По крайней мере в моем представлении. Следователь спросит меня: зачем ты убил жену? А что я отвечу? Что развестись не мог, а жить так же не осталось сил. Что все это скопилось, и когда она устроила шестую истерику за неделю, а гребаная неделя только начиналась, и начала царапать мое лицо, я забежал в комнату, закрыл за собой дверь и выпустил из террариума гюрзу. Такие змеи реагируют на тепло и на агрессию, и когда жена вбежала, змея кинулась на нее и в мгновение ока выпустила ей в ногу весь накопившийся за долгую зиму яд. Ну а то, что я потом прыгнул на нее, повалил, держал, и не дал вызвать врача, это уже не так страшно. Это, скорее, удар милосердия. Все равно ей было плохо со мной жить, а значит, и со всеми другими. Дура, что же ты не согласилась лечить свою гребаную психику. Хавала бы горстями реладорм, и была бы спокойна как слон. Нет, тебе не хватало эмоций во мне, и теперь ты висишь где-то над потолком и продолжаешь, наверное, что-то орать, ах, прости, ты не любишь это слово, кричать, но я тебя уже не слышу. И не вижу. И для всех ты стала невидимкой. А если слухи о бессмертии вообще преувеличены, то тебя нет вообще...»
Он с криком сел на кровати. Какой кошмарный сон. Жена действительно спала в другой комнате, они действительно срались раз десять за последнее время, но что бы ее убить, нет, это нереально. Да еще просто по Конан Доэлю. Рассказ «Пестрая лента». Помните? И еще фильм? Я то помню. Но змеи все равно нет. Ему по темпераменту ближе земноводные. А змеи пресмыкающиеся.
«Жизнь - это лист бумаги, на котором текст набран большей частью шрифтом Times New Roman. Однако есть и счастливые, красивые абзацы, исполненные столь любимым мною Letter Gothic Bold, есть и совсем неведомые, гордые своим совершенством буквы. В некоторых местах видны технические несовершенства исполнителя - старого лазерного принтера - один краешек подмят, видны следы колесиков. И конечно же, бросаются в глаза строки, напечатанные шрифтом Arial, так хорошо передающим скорбь и страдания. Что именно написано на этом листе - Тайна, не скажу и даже не просите. Всему свое время, все узнаете. А пока , дорогие мои, живите своей жизнью, считайте, что вы можете что-то изменить в том, что уже в вас напечатано.
Только все-таки не забывайте, что вся эта говенная бумага лежит на чертовой свалке и что единственное напечатанное слово - это «****ец».
И она говорит, что я духовно беден. Что меня вообще нет. Что я маска, что я говорю только клише, которых у меня не более двадцати, что я не понимаю ее, что я могу лишь сидеть с постным лицом рядом с ней, когда она плачет. Ну что же, может быть, она и права. То, что я в упор не могу въехать в то, что ей надо, это точно. А она сама это знает? Говорит, что, к сожалению, слишком хорошо. А я думаю, что ей ничего не надо. Странно, я носился с ней как с писаной торбой, а ей это на хер не нужно. Они все такие.
Но спокойно и равнодушно относиться к ней тоже нельзя. Истерики, которые она закатывает, выходят за рамки обычных женских капризов, это истерики с большой буквы, которые послужили бы отличным материалом для кандидатской диссертации по соответствующей дисциплине.
Ласковое отношение к ней тоже не имеет никакого действия, она может успокоиться лишь в присутствии своей собственной мамы. И что самое гнусное, она даже и не пытается сдерживаться. Я пробовал много слов, все слова, которые я знаю, а знаю я их достаточно, да и она у меня не первая девушка, которую приходится успокаивать, однако такого фиаско мне не приходилось терпеть никогда.
Может быть, все-таки я мудак? Нет, не думаю, со всеми предыдущими девушками у меня остались добрые отношения. Просто все заканчивается по причине того, что всему приходит конец. Игра в маленькую смерть.
Значит это она.....? Ладно, к чему искать виновных? Просто она очень злой маленький зверек, а я не смог ее приручить. Чья тут в чем вина, это уже не важно. Но расстаться надо. Это не трагедия. А жить так дольше я не могу и не хочу».
За этими мыслями он умылся и оделся. Завтракать он не то, что не стал, его тошнило как после холодного жирного плова. Он спустился и сел в машину. Завел двигатель и тронулся не заглянув, как обычно на балкон третьего этажа. Начиналась проклятая октябрьская среда, и наступала новая жизнь.
Вернется ли он сюда вечером? Нет. Впрочем, до вечера еще далеко, до темноты еще многое может случиться.