Что ни говори, но в эссе под названием "Машина пространства" Игорь Померанцев слукавил перед читателем. Поясню суть моих "претензий" к данному автору: по словам Игоря Померанцева, живя в Мюнхене, он полюбил смотреть турецкий телевизионный канал "Евразия", который воскрешал в его памяти некоторые картины прежней российской жизни. "Он показывает передачи в духе "Голубого огонька" начала шестидесятых. Гости турецкого "Огонька" сидят за столиками, пьют кофе, танцуют под эстрадные песенки. Потом дикторши в сорочках вышиванках что-то говорят об Ашгабаде и Баку, выпавших в осадок русской истории. И снова густой кофе, сладкие мелодии, гибкие кисти". Далее, порассуждав об особенностях своего временного восприятия родины ("Да, родина не только место, где ты вырос, но и время"), Померанцев заключает: "Может быть, все, что осталось от моей родины, - турецкий канал "Евразия". Проникнутая чувством безвозвратности заключительная фраза этого сочинения говорит о верном писательском расчете Игоря Померанцева. Подумайте сами: что еще могло подействовать на современного российского читателя с такой безошибочностью и остротой, как не слова автора-эмигранта о навсегда потерянной им родине - пресловутых советских шестидесятых!
Однако с этим промежутком времени Игоря Померанцева связывает не только турецкий телеканал "Евразия", но и приверженность автора к прозе Хемингуэя. Почему Хемингуэя? Первыми на ум здесь приходят слова из интервью с Сергеем Довлатовым. Оказывается, в молодости Довлатов подражал сразу нескольким американским писателям, и в первую очередь Хемингуэю, "который, как вы знаете, повлиял не только на российскую словесность на определенном этапе, но и на образ жизни людей моего поколения: они стали одеваться соответствующим образом, разговаривать в определенной тональности. Это было нечто связанное с творчеством Хемингуэя, это был как бы стиль Хемингуэя..."
В какой степени Померанцев остался верен более трех десятилетий назад изжившей себя советской моде, можно судить по принадлежащей ему повести "Баскская собака". В ней легко обнаружить признаки сходства с известным романом Хемингуэя "Фиеста".
Итак, обратимся к двум названным мной произведениям. Что между ними общего?
Во-первых, основой повествования романа "Фиеста" и повести "Баскская собака" стала поездка (или путешествие) в одну и ту же страну - Испанию (причем, в одну и ту же исторически сложившуюся область Испании - Басконию). Вся географическая разница состоит здесь в том, что персонажи Хемингуэя едут на рыбную ловлю и празднование Фиесты соответственно в Бургете и Памплону, а главный герой "Баскской собаки" Померанцева проводит свой "творческий" отпуск в курортном городе Сан-Себастьян (это примерно в 80 км от Памплоны).
Во-вторых, по профессии главные действующие лица романа Хемингуэя и повести Игоря Померанцева - журналисты (первый из них, Джейкоб Барнс, служит в редакции парижской газеты, а второй, Геннадий Люстрин - на так называемом радио "Изгнание", в Лондоне).
В-третьих, как и в "Фиесте", в "Баскской собаке" Померанцева говорится о "простых" и вместе с тем "значимых" для каждого человека вещах - войне1, любви2.
В-четвертых (сравним роман американского и повесть современного русского писателя более детально), знакомство главных действующих лиц "Фиесты" (Джейкоба Барнса и Брет), так же как и "Баскской собаки" (журналиста Люстрина, Марыси и Сузки), состоялось в одном и том же городе - Лондоне.
В-пятых, роман "Фиеста" и повесть "Баскская собака" имеют между собой и некоторое стилистическое сходство. Например, оба эти произведения изобилуют названиями всевозможных баров, кафе и ресторанов, систематически посещаемых действующими лицами. Приведу некоторые из этих названий: кафе "Версаль", "Наполитен", "Селект", "Ротонда", "Купол", рестораны "Клозери де Лила", "Ритц", "Ботэн", опять же кафе "Динго", "Критон", "Веселый негр", "Ируния", "Маринас" ("Фиеста"); лондонский клуб "Иберия", бар "Bay-Bay", "Dickens", "Adlerbrau", пивная "Gerveceria Garagar", рестораны "Софра", "Sebastopol", "Акеларре", "Николаса" ("Баскская собака"). Примерно с равной частотой в названных романе и повести встречаются фрагментарно-детализированные описания тех же самых питейных заведений (например, у Хемингуэя: "Ресторан, где есть пруд с живыми форелями", кафе "Суисо", "где хозяин говорит по-немецки и по-английски", и у Померанцева: "Bay-Bay". Это дорогой бар. Классная работа краснодеревщиков и кожевенников""; "Adlerbrau". В этом баре на набережной - настенные часы "Зевс" и т. д.).
В дополнение к ресторанной теме скажу следующее: в финальной сцене романа Хемингуэя Джейкоб Барнс и Брет обедают в "одном из лучших ресторанов в мире" - "Ботэн". На обед они едят жареного поросенка и пьют "риоха альта". Что касается Померанцева, то в несколько измененном виде эта сцена присутствует и в его "Баскской собаке". Вспомните: журналист Люстрин со своей лондонской подружкой Марысей обедают в ресторане "Николаса", рангом ниже, чем в "Фиесте" Хемингуэя, но все равно "одном из лучших в Европе". На обед им подают жареного ягненка (почти в "десятку") и риоха (!) "Бордин" 1982г.
Примечательно, что о близких друг другу сценах в ресторане мне довелось говорить с самим Игорем Померанцевым, некогда побывавшим в Нижнем Новгороде. Автор "Баскской собаки" объяснил найденное мною сходство довольно простым образом, а именно: в Испании жареное мясо с красным вином подают к столу традиционно, и поэтому сцена обеда в ресторане "Николаса" с участием журналиста Люстрина и все той же подружки Марыси имеет далеко не литературное происхождение. На это мне нечем было возразить Померанцеву, но что он мог бы сказать о сходстве "Баскской собаки" и "Фиесты" во всем остальном?
Если теперь попытаться определить конечный смысл моего сочинения, то он примерно в следующем: Игорь Померанцев никогда не терял своей родины, ибо не расставался в сознании с прозой Эрнеста Хемингуэя. Более того, "верность" модному в прошлом американскому писателю как бы заменила собой любовь автора "Баскской собаки" к России (здесь можно вспомнить его "Подходит благородный официант. В России (да и в Польше) я бы такого сразу выбрал премьер-министром. Хоть смотреть приятно" ("Баскская собака") или: "... почему я не скучаю по родине?" ("Машина пространства").
О ностальгической привязанности к прозе Хемингуэя, сохранившейся с достопамятных советских шестидесятых как бы "по инерции", можно говорить не только в случае с Игорем Померанцевым. У Юрьеняна в рассказе "Под крышами Парижа" идет речь о персонаже, некто "рыжей", "самоизъявшей" себя из "праздника, который всегда с тобой" (вспомните сочинение Хемингуэя с одноименным названием). А в предисловии к книге "Вольный стрелок" того же Юрьеняна Лев Анненский написал: "Всей стилистикой Сергей Юрьенян вписывается в свое поколение, "потерянное и погубленное...". Пережитки литературной моды на Хемингуэя сохранились и в прозе Дмитрия Савицкого (кому, как не представителям "потерянного поколения", могли бы принадлежать, к примеру, такие слова "внутренне надломленных" персонажей еще одного русского писателя - эмигранта: "Жизнь - это место, где жить нельзя" ("Ниоткуда с любовью") или: "... дерьмо - эта жизнь, а? (...) Высшего качества дерьмо..." ("Тема без вариаций").
Кажется, что прошлое некогда уехавших из России писателей, и Померанцева в том числе, невольно переплелось с их настоящим. Во всяком случае, роман "Тема без вариаций" Дмитрия Савицкого написан именно на эту тему: "Когда пространство превращается во время, в прошлое время, от него трудно избавиться. Его слишком много, этого прошлого. Оно безумно насыщено. (...) Невозможно, когда оно в тебе, внутри тебя, иметь собственный центр тяжести. Оно перевешивает. Во всех случаях. Во всех вариантах. Такое прошлое держит тебя, не выпуская". Персонаж другого романа Савицкого - "Ниоткуда с любовью" - как бы подытоживает размышления своего литературного соплеменника: "Мы погрязли в рефлексии". Здесь хочется спросить: а что случилось с русскими писателями-эмигрантами? Впрочем, об эмигрантской ипостаси Померанцева, Юрьеняна и Савицкого здесь можно было не говорить: трепетное отношение к реалиям своего внутреннего мира - прерогатива любого писателя...
О проявляемых человеком слабостях можно говорить довольно долго, но что может спасти человека от них? Ирония, а точнее - самоирония: во время одной из прогулок с Игорем, приезжавшим в Нижний Новгород на презентацию очередного выпуска литературного альманаха "Urbi" и вручение ему премии имени Петра Андреевича Вяземского, мы натолкнулись на проходившую в нашем городе выставку с экзотическим названием "Живые рептилии". Лично я не заметил метафорической связи между этим названием и участниками намеченной на тот день презентации - поэтами, писателями. А вот Померанцев сострил: "Это кого имеют в виду, нас?"
P. S. Читателя, возможно, заинтересует, как отнесся Игорь Померанцев к написанному о нем тексту? Без восторга. Оказалось, что автор "Баскской собаки" никогда не был поклонником творчества Хемингуэя, и в том числе романа "Фиеста". "Хемингуэй - это хорошая "компания" для писателя. Но его проза и раньше была в достаточной мере чужда мне и по стилю, и по духу - заявил по телефону Померанцев. - По правилам детской игры "тепло - холодно", в которой нужно искать спрятанные в комнате предметы, я отозвался бы о вашем эссе так: "холодно!"
Если я правильно понял, место Хемингуэя в этом случае должен был занять другой американский писатель. Либо Сэлинджер, "читая которого, я никак не могу решить: то ли я это сам написал, то ли это обо мне написано" (Померанцев), либо Фолкнер: "Фолкнер для меня свой, не в фамильярном - в самом высоком смысле этого слова" (он же).
Но это тема другого эссе!
1. В свое время Игорь Померанцев высказал автору этих строк пожелание: относиться к его сочинениям более критически. Исполняю данное пожелание.
2. Вспомните: в финале повести журналист Геннадий Люстрин случайно попадает под обстрел машины полковника полиции в городе Сан-Себастьян, в результате чего сотрудник радио "Изгнание" вынужден "мыкаться между небом и землей".
3. Как и в романе Хемингуэя, персонажи "Баскской собаки" составляют пресловутый любовный треугольник, а точнее - четырехугольник: журналист Люстрин, его жена Лина, Марыся и Сузка.